Мак Маг. Особенность Кати И. , гл. 12

Имеет ли Сущность, подселённая человеку право на простодушие?
Насколько ментальна Сущность, чтобы способной быть простодушной?
Мы пытаемся найти Сшибки Сущности, в которых для нас нет пользы.
Так ли необходимо избавляться от Сущности, если она не наносит смертельных травм?
Тёмный надеется -  питание останется незаметным.
Пустой мешок пространства, оставленный на переписку эфемерного роста  заполняется инородным телом, соответствующей вибрации. Не сразу.
Не сразу образуется клетка, выбившаяся из симфонии метаболизма.
Тысячи искажённых ежедневно рождается, и столькими же – погибают, не находя покоя.
Все пытается скрыться под непринуждённой наивностью, неумелостью, прощением.
Сущность и в суете умеет ждать.
Стоит свыкнуться, что вы есть то, что вы есть, как Сущность даст росток.
Стоит затихнуть ежеминутной борьбе живого вдоха, как у Сущности вам - готовый циркуляр.
Вас интересует внешняя природа внутренних сомнений? Межуетесь, теряетесь в вере, соглашаетесь хоть с чем, и хочется все во всем усмирить.
Сущность поднимает холку.
Где-то, теряя себя на пути, надеемся на столб срединности.
Срединность, энтропия сознания, становится склеивающим обломков настоящего и будущего пребывания в мире.
Срединность и допуск для существования трудолюбивой Сущности.
Механическое стократное чтения молитв - беспомощны.
Слезы, потери, эмоциональная встряска, болезнь - беспомощны.
Ранние слезы иссохли на жарких камнях солёного Солнца давно.
«Страдания мира не стоят слезы ребёнка», - говорил классик.
Не пускать идею о чуде, как петом дурачке – это наивность уже иного качества.
Наивность по поводу наивности - лицо Сущности, приучающая доверять только ей.
Простодушие либо изначальное, либо вторичное.
Первичное должно защищать, опираясь на Законы.
Вторичной сгодятся законы вторичные.
 «На рисунки, рисунки смотрите» - вчетверо повторенная фраза указывала на процесс формальности, на сетку стереотипного поведения, взаимодействия.
Наивность запиралась поводом иной наивности и разрасталась новой правдой.
Pegametnto.
Можно лишь однажды заметить странность в словах, странность мнений, мельком. И пропустив этот факт, прощая все, забывая ради «просто жить», мы ныряем в иную плоскость бытия – вторичную.
Смещение – акт. Смещение - яд.
Сущность, схватившая за жабры, ни за что не послабит стальной крюк.
По аналогии первичной наивности, наивность вторичная будет копией, но форма жизни изменена. И так дальше, дальше, дальше удаляетесь от себя.
«Наивность по поводу наивности»  призовёт самым независимым простодушным образом верить во что угодно, - избранно святое, кумиры, золото, аккуратно отмеряя и отрезок таинства вам в пространстве ранее  пустующего мешка, запылённого пренебрежительным опытом лет, чтобы вы не теряли сыр свободы. «Да-да вроде бы все в порядке!»
«Наивность по поводу наивности» - нанятый палач вами же.
Опускающий лезвие топора на всякий член тела всякий раз в ваших просьбах. Но просьбы, заметьте, звучат давно не с ваших уст.
Нет, Сущность не расправится сразу. До сердца ей не добраться. В этом наивность ее. Ей вас тоже беречь нужно.
Все устроено так, чтобы простодушие, карабкающееся на вершины, не споткнулось зря, не сорвалось со статического шнура в пропасть небытия даром.
Кто-то пусть не вы, должен продолжать нести бремя вашего тела.
Данное воплощение в любом Спасении без ключа любого простодушия - не существует.
Однако, Подлинность струится от первоначального носителя.
Впервые собранной страховочной системы, первого статического шнура, первого спального мешка, кошек, ледоруба, обвязки, двух-трех карабинов.
Преступление новой наивности не может преследоваться законом, так как закон уже не существует. Он – формален, а значит, есть пункты сугубо ваши.
Закон всегда в самом носителе. И ты имеешь право судить себя сам или не судить вовсе законом вторичным перерождённым,  pegametnto.
Ни вера, ни выморализованные тексты, вдохновения гениальных побед поэтов – все ничтожно.
Рукописи горят, горят, ещё как горят - медленным огнём и воняют мешковиной.
«Наивность по поводу наивности», - вторичная наивность. Где она и где ты?
Придётся привыкать к обложившей тебя лжи.
И не лги себе – ты всегда прав.
Вопрос в другом: право имеет ли то, что сегодня повторило тебе об этом?


***
Возвращаясь к действиям повести, хочу отметить, что  тех повторяющихся фраз «на рисунки, рисунки, смотрите» - бинарных фраз было довольно, чтобы понять - Сущность,  пребывающая в одной Катерине, смешавшись с Сущностью Нартовых, толкнула ворота и  вышла наружу.
Да, я видел ошибку Сущности, - наивность по поводу наивности. Но она была уже узаконена в нашем кругу. Ей спешить было уже некуда.
Нас в столовой оставалось  пятеро: супружеская пара Нартовых, я, Катя, Ванесса.
Вне ведения: старик, Родион, Диля.
В последних можно было еще найти исток какой-то самобытности, противостояния, не раскалькулированного простодушия, искать что-то первичное.
Легкими признаками вторичной наивности является способ гонки удобных мыслеформ алкоголем, наркотиками, навязчивыми идеями секса, любви-хамелеона, беседами о политике.
Сущность, заслужив форму собственной наивности, имеет право на полноценное существование, не так ли?
Ее останавливает только страх, только страх перед ее же Сущностным законом.
Я обнаруживал факты Ее ленивой, незатейливой деятельности, один за другим.
Бажен Нартов, бросив взгляд мимо меня, на дверь, за которой недавнем временем исчезли Родион, Диля спросил:
- А как вы, Макс, насчет коньячка?
Катерине сразу понравилось предложение. Ильяна не возражала.
Ванесса смутилась, раздумывала.
- Она взрослая девочка, - пояснил Бажен, - ей можно тоже, немножко.
Он поднялся и вышел за спиртным.
- Ну, - спросил я Катерину, стараясь держать настроение, и не выдавать свое знание, чтобы Сущность могла верить в наивность по поводу наивности, ею воссозданной.
- Классно! Мне так тут нравится! – Передала она мне. Глаза ее блестели в преддверии празднества.
- Ну, а я, - поднялась Ильяна, - я за закусками пойду!
В комнате - трое.
Ванесса не спускала с меня глаз. Я не знал, понимает ли она суть происходящего.
Ведь давеча она хвалилась интуитивными рисунками.
- Вам Ванесса, что-нибудь новое, наверное, придёт нарисовать? – Обратился я к ней.
- Наверное, - ответила она, - каждый день что-то новое.
- А ваши жалобы на обидное к вам отношение каждого члена семьи – это зачем?
- Вы не понимаете? Игра.
- Игра, - посмеялась Катерина. – Всего-то игра!
- Игра, а что? – Ванесса подскочила на кресле, - что?
- Не обращайте внимания, - вступил я. - Катюша, успокойся!
- Ты говорил - спасёшь меня. Вынешь из меня эту штуку. Ты как-будто оказываешься теперь? – возмутилась Катя.
- О чем ваши секреты, интересно, – спросила Ванесса.
«Не сложно прекратить тему, не сложно отшутиться, чтобы Сущность не приняла в дар следующий шаг. Сложно вернуться назад к идее. Сущность не любит повторяющиеся атаки. Ее девиз: оголтело вперед!»
Протрезвев после буйного пития, оказываешься на некоем трамплине, с которого клятвенно клянёшься: «никогда, никогда больше не буду доходить до невменяемого состояния!»
Но первичная клятва забывается, вторичной обрастает.  Pegametnto.
- Вот! – Бажен стукнул дном фигурной бутылки о стол. – Отметим прибытие гостя - волшебника!
- И меня тоже! – воскликнула Катя.
Скоро пришла Ильяна, которая просила помочь занести  блюда.
С Катей удалились.
Втроем: я, Ванесса, Бажен молча переглядывались друг с другом, не имея, что сказать.
- Ваня, ты спать не хочешь? – Спросил Бажен.
- Нет, папа, нет, - был ответ.
Скоро празднество наше началось и затянулось до вечера.
Одна, вторая, третья бутылка.
Бажен, уморившись, присел со мной рядом, и все пытался обнять по-братски за плечи, прижать, прослезиться.
Я чётко видел в стороне от него облако Сущности, удовлетворённой вполне.
Катерина, Ильяна, Ванесса - в своем маленьком объединении вели  беседу.
Бажен давно перешёл со мной на «ты», и пытался что-либо занимательное из меня вынуть.
- Вот, Макс, твоя профессия имеется в перечне вообще профессий?
- Специфика моей профессии заключена в самих людях, - говорил я, изрядно охмелев, -  ничего не нужно производить, носить, выпиливать. Всего можно добиться, находясь даже на большом расстоянии, не касаясь предметов и средств труда.
- Если посадить в одиночную камеру, человек ведь спятит, правда? И почему тогда, ваш брат - экстрасенс, к нам, обычному люду обращается с требованием прислушаться к себе, обратиться в себя, утопиться в себе? Зачем входить в душу собственную, если там такая безысходность?
- Во-первых, узнать – одиноки ли вы вполне или нет?
- И если да?
- Если вам страшно в себе самом, значит, - вы не одиноки.
Бажен поднял брови, собрал губы. Потянулся к рюмке, запрокинул. Губы его держали влагу.
- Вообще интересно! – Сказал он, шумя носом, нанизывая скользкий малосольный грибочек на вилку. – Это как же?
Я помолчал. Он помотал головой, ещё раз шумно вздохнул через нос, в прозрачном удовольствии прикрыл глаза, прожёвывая масляный грибочек.
- Интересно. Если мы внутри себя не одни, - значит, нам страшно! Если одни, - значит весело? Так, что ли?
- Безразлично.
- Что безразлично?
- Если мы внутри одни, нам – безразлично. Ни холодно, ни тепло, ни страшно, ни горько, ни весело. Мы просто на исходной точке, как маяк. Ему безразлично, а кораблям, чувствам есть верное направление, вектор развития, понятно?
- Это значит, Макс, хочешь сказать: суть человека без страха в одиночестве чистом? А если оно нечисто – нам того и страшно?
- Ага.
Мне не хотелось теперь привлекать Сущность к нашему разговору. Она итак внимательно прислушивалась к каждому моему слову.
- Значит, точно, - заключил пьяно соображающий Бажен, - я – не одинок. А это – достижение ведь, что ни говори! - Он поднял указательный палец кверху. Зрачки его пошатывались в глазницах, как в аквариуме.
Наша дальнейшая беседы была пуста. Я не стану ее передавать.
Мне было выгодно поддержать компанию, не дать разочароваться Сущности, вышедшей наружу в ее же наивности.
Диля и Родион несколько раз заглядывали к нам и что-то спрашивали.
Ильяна на минуту выходила и разрешала их претензии. Я слышал фразы о том, что сабантуй наш скоро пройдёт, что скоро все разойдутся, и все  будет тихо.
Я видел Родиона, соизмерявшего моё состояние. В нем уже не было ни иронии, ни издёвки – одна жалость.
Родион был огорчён, наверное. Он не предполагал, что маги могут так злоупотреблять. Но и объяснить ему мне нечего было. Это было полезно для дела – пойди, разъясни.
На улице уже было темно, когда мы разошлись по местам отдыха. Катерину я буквально тащил на себе, настолько пьяна она была.
 Я уложил ее в кровать, стащил обувь, укрыл, а сам пошёл принять отрезвляющее.
К месту сказать - пил я в меру. И больше импровизировал. Это стоило трудов, дабы не обидеть хозяина угощений.
- Макс! – Кричала Катерина из спальни, - я ТЯ люблю!
Я, не надеясь, что кто-то принесёт воды, поэтому вышел из времянки и направился в дом, на кухню – раздобыть чайник, пару кружек и чуть, пожалуй, еды. Раздражённый желудок ещё требовал подпитки.
Сущности не было. Она растворилась. Она не нуждалась в концентрации формы, отдыхала ломтями облачков, бродивших в хмельных умах наших.
Я перешагнул порог дома. Дом был освещён.
Я вошёл в холл и задержался, пытаясь сориентироваться на кухню.
Очевидно, что она была где-то снизу, и я направился наугад в первую боковую дверь.
Открыл без стука.
На тахте перед низким окном лежал старик спиной ко мне. Комната  скромно обставлена. В углу – пресловутое ружье.
Старик пошевелился, обернулся. Тахта под ним затрещала. Он взглядом махнул только по моей макушке и вновь отвернулся, но, сообразив, оживился и  стал немедленно подниматься.
- Так, - сказал он, усевшись и спустив ноги, - это ещё что за чудо?
- Ничего страшного, я уйду, - поторопился уверить, - я ищу кухню. Мне нужно набрать воды.
- А Родя тебе не затащил разве ведро?
- Так это вы просили?
- А ты, факир, не понимаешь как от тебя уберечься. Я встречал манипулистов-обманщиков. Я знаю толк. От вас водой только и отплещешься.
Просто так, если пришёл гнуть душу – иди к черту! – И дед не спеша, соскочил с кровати и тронулся в сторону  ружья.
«Да-с, - подумал я, - сейчас начнётся шарада!»
Путаясь в нитках вязанных шерстяных носков, кривыми ногами он перебирался в угол. Но вдруг остановился.
Шамкающий язык в яме улыбающегося рта перестал болтаться. Он посмотрел на меня с каким-то вопросом.
- Как тебя зовут, дед? – Спросил я.
- Модест. А ты?
- Мак.
Он посмеялся.
- Бывал у нас на стройке Мак. Шалопай. Чудил. Вы все такие, что ли?
Я пожал плечами. Мне необходимо было наладить контакт с человеком, находящимся вне Сущности или с Сущностью иного рода, но не той, которая касается Катерины и Ванессы. Без смешения, без склеивания.
- А я вот, - Модест решил вернуться к своей тахте, - а я вот, решил уйти завтра-послезавтра. Что скажешь?
Жизнь жизнью, а свобода – первое дело!
- Зачем уходить? Вас никто не обижает.
- А ты, знаешь ли? – Он уселся на кровать. – Ты знаешь? Ванесса ум  не выела?
- Я пришёл помочь.
- Помочь чем, уважаемый, о! – Дед поднял кулак и хрипло откашлялся. – Чем? Чем!? Она всех давно уже приговорила. Твоё появление – последний шаг перед казнью.
- И поэтому вы не хотели впускать меня?
- Поэтому, парень, поэтому, соображаешь. – Старик криво посмеялся.
- Тогда мне уже потребуется помощь от вас.
- Вот это разговор! – Старик сморщил лицо так, как должно было быть перед добрым рывком агрессии, но кажется, у него просто что-то очень болело.
- Ты, дорогой друг, - продолжил дед, справившись с болью и выровняв лицо, - не там ночуй, в сарае, а тут – в доме. Я погляжу на твои пятки, как ты будешь улепётывать. Помочь он хочет!
- Да что же такого происходит, не пойму? – Задался я.
Деду понравился мой вопрос, он прошёл и сел на кровать. Расправил физиономию, запер дырку рта, подумал, поболтал ногами.
- Я там, за вами подслушал немного, - начал он, -  Ванесса жаловалась. Это ничего. Во всем, мол, все виноваты. Это ничего. Я прячусь вот и пока свободен, но стоит мне выйти на часок – боюсь уже не вернуться.
- Почему парень говорил, что она мертва?
Деду потребовалось время, чтобы понять о ком речь.
- А! Родя? А ты не тронешься умом? – Предупредил Модест, внимательно вглядываясь в меня.
Я сделал ресничками.
- То-то же. У нас, милок, две Ванессы. Одна – которая умерла, вторая – ее заместила.
А ты, присядь-ка, я тебе и расскажу.
Я прошёл в комнату, нашёл стул, сел.
Модест продолжил:
- Одна Ванесска – та, которую я знал с детства. Дорогой друг, я ведь служил в Японии в своё время, а там существует легенда, что мы живём с лицом человека, которого мы любили в прошлой жизни.
Так и Ваня, - осталась в неразделённой любви к самой себе.
Она с детства жаловалась на ограниченность в среде  своих подростков. Училась она хорошо. Возили ее на занятия.
Часто она получала отличные результаты и мечтала быть хорошим, полезным человеком. Но пришла любовь, разочарование, крах.
А вы, любезный, знаете, как приходит разочарование?
Как толкают серого человека в шкирку?
И что он переживает во время падения?
Да, вы скажите - нужно держаться, нужно иметь силу там духа и все такое.
Но вы своими глазами-то хоть раз видели падение серого человека?
Минуту падения? Когда весь мир в самом нем барахтается вверх дном?
Вы прийти помогать нам тут не без палки, уговаривать нас, поддерживать, силком тащить.
А если у серого человека, кроме воротника ничего нет? А воротник весь истрёпан? За что вы его станете тянуть? Вот-вот, и серый человек боится, что если воротник оторвут, то и жизнь разрушится полностью. И тогда – жди заплатки.
Модест помолчал. Глаза его округлились. В мраморе старины лица они светились весёлыми задорными огоньками.
- Когда мне позвонили из школы, - продолжил он, - я бежал со всех ног к моей Ванессе. Меня предупредили, и я знал - она в большой беде.
Ее, как всегда после занятий выкатили на улицу, и так обычно она возвращалась одна. Но в тот день возвращаться ей не хотелось. Она долго сидела в классе. И учитель сделал звонок домой.
А история проста: у неё был парень, к которому она привыкла, который ее любил якобы, или как там все это называется? Никто, да, ни на что не претендовал, разумеется. И любовь та - штука переменчива, - была одна, сменила другая и так далее. Обычное дельце.
Но Ванесса не желала понимать этого.
Она свернула с дороги домой и направилась к реке, чтобы покончить со всем разом.
Я нашёл ее, ползущей к воде. Ее ногти, лицо были в грязи. Но даже услышав мой шаг, крик, она лишь заторопилась, - опустила голову в ил и стала пускать пузыри. Я вытянул ее за ноги. Смешно, правда?
Старик посмеялся, покашлял, потрясся всем телом, махнул головой и продолжил.
- С тех пор она и умерла. Что-то в ней растерялось. Подумаешь – любовь!
Несколько раз она пыталась покончить с собой, как маньяк какой-то, но потом успокоилась, передумала, и ожила - другим человеком. Что вы знаете о состояниях душ, изначально живущих в здоровом теле и теле больном? Что? – Вдруг почти закричал старик на меня. Он не ждал ответ.
- Приходится искать середину себя? Да? Я вас спрашиваю! Но на само выявление того – большая работа, а!
И почему, объясните мне, моя девочка должна принимать всю эту работу? Она, что вол? Почему она не должна бегать счастливой, как все? За что ей все это? Вы скажите, какой верой это дано?
Почему, милый человек? Почему я не смог в свои года объяснить всю вашу болтовню? Зачем сворачивать шею душе? Кому и чему это нужно, а?
А вы спасать нас пришли! Вот радость! Себя спасайте!
Я молчал, не зная пока, что ответить.
- Он спасать нас пришёл! Удилище нашлось! - продолжал Модест хлопая беззубым ртом, - а это нас от вас спасать надо, от вашей демагогии. Мы, как в старину жили, так не тужили! Идея одна, а правда - другая. Подошёл, морду набил и все. И вся правда, и вся идея. А вы сейчас как? Пиши, свисти хоть в зад – толку никакого. Ложь, обман и смех. Сами с себя и смеётесь! Тьфу! – Модест отплюнул, как мог и рукавом отёр губы.
- А я взял ружье и пристрелил, вас! Войну хотите? Пойдём и на войну. А как? Только ваша философия, да объяснения не нужны там. Либерализм чёртов ваш! Мол, свежее, тьфу, перспективнее будет! – Старик чем дальше, тем больше не затруднялся излагать раздельными фразами.
- Да, она приняла крест. Она умерла, как Спаситель ради того, чтобы существовать хоть как-то дальше в этом мёртвом мире. А вы так умеете ли? И сколько раз вы падали и перерождались, чтобы вещать тут вашу истину? Сколько?
- Много раз, - ответил я наугад.
- Во! – Деда удивил мой ответ, Он вскинул рукой вверх так высоко и неожиданно, что сам чуть не повалился назад, но усидел и кричал дальше, - а надо – ни разу!
Надо гнуть свою линию, твер-р-рдую! А вы – изменяетесь туда-сюда.
Если я вас тут сейчас щёлкну из стволочки, знаете ли, милый человек, мне ничего не будет. Я сделаю то, что я хочу. И мне ничего не будет. От моей совести – ничего не будет. Я отсижу так, как положено, не волнуйся! Но я буду точно знать, что не изменил себе, а только приблизился к своей индивидуальной истине! Вот каково оно! И что вы на это, факир-пакир, скажете?
- Вам придётся перестрелять тут всех. – Решил пошутить я. – Я-то быстро бегаю. Пока догоните…
Дед оценил мой юмор, хрипло посмеялся, глубоко уткнув руки в матрац, потом принялся укладывать бороду.
- Знаешь толк! Ноги на то и молодые, чтобы драпать! Знаешь! Ну, а Ванесса моя, не имеет того.
Он помолчал, продолжил:
- Да.  Я вот лежу тут в тишине и мне хорошо. Наедине с собой сижу, а ты – улицы метёшь чужие. Кто ты, человек ли ты после этого? Почему берёшь на себя чужой груз спасать? Не довольно ли было одного Спасителя, Того, что был? От чьего имени ты-то работаешь?
- Если Ванесса мертва, я хочу помочь вернуться ей в живое состояние.
Старик подумал.
- И как ты собираешься из брюзжащей Ванесски сделать что-то толковое? Она же сгрызёт тебе горло.
- Преувеличение, - возразил я.
- Картинки видел? – Спросил Модест.
- Видел.
- Что сказали?
- Что де чувствует заранее, что снится ей, то она рисует.
- Чувствует заранее? – Дед снова посмеялся, опуская голову, – планирует она, сынок, планирует, а не чувствует. Она согласует факты так, что выбраться из ее планов уже будет невозможно. Родик сталкивался однажды  с этим.
- Какие между ними отношения?
 Серый шерстяной носок деда  болтался в воздухе, вялым уголком цепляя пол.
Он, кажется, уже выговорился уже довольно и терял интерес к переговорам.
- А какие отношения могут быть, когда тебя обманывают, - отвечал он, - какие отношения могут быть, когда у тебя истина в глазах, а у соседа ее нет? Не переспорить, не утвердить ничего своего. Когда ты сочувствуешь кому-то, ты прежде всего ищешь отклик для себя, иначе… Иначе: против Совести пойдёшь, против любви к ближнему пойдёшь – дулю найдёшь! А - как?
- Вы мыслитель ещё тот! – похвалил я деда.
- То-то же! – Ответил он, принимая мои слова всерьёз.
Он спрыгнул с тахты и направился ко мне. Остановился в двух шагах, рассматривая меня поближе.
- Ты, если хочешь, я тебе покажу кухню, но только надо, чтобы Ванесса нас не видела, добро?
Я согласился. Дед вернулся. Заправил кровать, подтянул штаны и оба мы пошли к выходу.

13