Краткая история неизвестной войны

            Бабье лето тянулось до середины ноября. Потом природа как-то поморосила-поплакала и в начале декабря ударили морозы. Снега бог не дал, трава, деревья, провода, заборы и прочее – всё покрылось инеем. В дни события, по утрам, доходило до минус семнадцати, но солнце ослепительно ярилось на ясном небе и к обеду наблюдалось смягчение до семи, а то и четырёх градусов. И что примечательно, почти сразу по окончании события отпустило – утренняя температура повысилась вдвое, а там и вовсе – облака накатили, выпал снег и потянуло к оттепели.



                1
                СОГЛАШЕНИЕ

            Васька Рощин, по прозвищу Кольщик, собирался ужинать. Жена Татьяна нажарила картошки с луком, нарезала сала, открыла банку маринованных помидоров, достала из холодильника тарелку с маслятами, оставшимися с обеда, взялась хлеб нарезать. К дому подъехала машина, посигналили.
- Кого это ещё..? – Васька кинулся было к окну, жена осадила.
- Сиди, я сама.
            В калитку нетерпеливо стучали. Татьяна накинула пальто, нырнула в валенки, вышла во двор.
- Кто там?
- Мне бы Василия… Кольщика…
- Нет его!
- Я по делу.
- Я же сказала, нет его.
- А когда будет?
- Не знаю – с утра в лес уехал, до сих пор нету.
- Жаль… очень жаль…
            В голосе приезжего слышались искренность и скорбь. Сердце женщины дрогнуло.
- А вы по какому делу?
- У меня матушка померла, послезавтра похороны, могилу надо копать…  посоветовали к вам обратиться… то есть к Василию… да вы не волнуйтесь, я хорошо заплачу.
            Последняя фраза совсем успокоила женщину.
- Ладно, сейчас выйдет. А я уж подумала, дружки на пьянку зовут, а он у меня в завязке.
- Нет-нет, я совсем не пью… у нас в семье это не принято…
- А вы случайно не москвичи с того края?
- Точно, а матушка моя в церкви пела на клиросе…
- Вера Михайловна?
- Да.
- Ой, господи, беда-то какая!.. проходите в дом…

            Заваров поднялся по ступеням на терраску, вошёл в прихожую, снял шапку. Пахнуло жареной картошкой, древесным домашним уютом, печным теплом и чем-то ещё щемяще-хорошим, что так сразу и не определишь. Кольщик появился через минуту. Поздоровались.
- У меня матушка померла… могилу надо копать, посоветовали к вам обратиться…
- Да мне уж Танька обрисовала. Я не против, но нужно ещё пару человек – одному такую землю не поднять – промёрзла, небось, сантиметров на тридцать – греть придётся, а там глина пойдёт – замучаешься ковырять…
- Матушка моя здесь постоянно жила, всех знала, а мы только на выходные приезжаем и всё стройка, стройка – по людям ходить некогда…
- Это понятно…
- Подберите сами напарников… я хорошо заплачу…
- Это само собой… людей никого нет. Если только Лёху Кривого позвать… а кого третьего даже и не придумаю…
- Машина на старте, поедем, поищем?
- Поехали.

            Лёха отказался, точнее, жена не пустила, даже не выслушав сути дела.
- Болеет он! На таблетках лежит! – прокричала в щель и хлопнула дверью.
            Покрутились по соседним деревням. Пусто.
- Ну, вот, я же говорил, нет людей.
- Придётся вдвоём… – Заваров смотрел на Кольщика решительно.
- Тебе нельзя.
- Почему?
- Примета такая: могилу копать и гроб нести родственникам нельзя.
- Ты уверен?
- Все так говорят.
- А я вот слышал, от священника, кстати, что гроб должны нести именно родственники – последняя почесть любви, так сказать… Думаю, и с могилой также.
- Ну, не знаю… Сам решай, я прокукарекал, а рассвет делать тебе.
- Я уже решил.
- Во сколько?
- В девять, нормально?
- Давай в полдесятого, сразу там – на кладбище.
- Договорились.
- Погоди. А чо не спрашиваешь, чо надо?
- Говори.
- Две штыковые лопаты, две совковые, топор…
- А топор зачем?
- Глину рубить, корни, камни попадаются…
- А-а-а…
- Дров надо…
- Много?
- Пару-тройку охапок… не хватит, там что-нибудь найдём.
- Всё?
- Нет, ещё плёнку или пеноутеплитель, можно и то, и то, хуже не будет.
- А это ещё зачем?
- Выбранную землю накрыть, чтобы за ночь не смёрзлась, а то и закапывать замучаешься… Ну, и обед, само собой… горяченького…
- Принято. Однако, щи с курятиной, шашлык из ягнёнка и компот из сухофруктов не обещаю – не до жиру, сам понимаешь, возьму что есть: термос чая, бутербродов, пирожков, конфеточек… годится?
- Годится.
- В крайнем случае, съезжу ещё – машина будет при нас.
- Слушай, а тебя как звать-то, а то неловко как-то – ты меня знаешь, а я тебя нет?
- Максим.
- Максюта значит…
- Нет, лучше Максим… и даже Сергеевич… А тебя как по батюшке?
- Не-е, меня по батюшке не надо – просто Васька.
- Ну, Васька так Васька… А почему Кольщик – наколки делаешь?
- Не-е, дрова всем колю… – и добавил не без гордости, – Лучше меня никто дрова не колет… ну, и, как видишь, могилы на мне…
- Да ты, брат, здесь самый важный!
- Ага. Я ещё в храме помогаю. Батюшка Николай перед смертью так и сказал: ты, Вася, из храма не уходи, без тебя тут всё рухнет… Я даже вино пить бросил.
- Завет блюдёшь… похвально. А лет тебе сколько?
- Сорок один. А тебе?
- А я тебе в отцы гожусь…
- Да-а-а? А по виду не скажешь.
- Пить вовремя остановился. Ну, всё, Вася, расходимся… завтра в девять тридцать… надо ещё место выбрать.
- Это не вопрос…



                2
                ВРЕМЯ ПРИШЛО

            На выходные, накануне события, Заваров приезжал. Мать хрипела, гундосила, покашливала, но ничего серьёзного не проявлялось – обычная простуда. С ней такое часто бывало – хронический бронхит. В воскресенье ходила в храм. Правда, обратно шла качаясь, сильно налегая на трость. В понедельник и вторник звонила снохе, жаловалась: температура тридцать девять, давление низкое, слабость. Во среду утром жена уехала к болящей, Максим Сергеевич остался в Москве, работать.
- Ты там поаккуратнее… маски взяла? – напутствовал он жену.
- Взяла.
- Перчатки?
- Всё взяла. Ты сам тут, смотри, не лихачничай.

            Состояние больной не улучшалось. Температура к утру падала, к вечеру опять поднималась. Фельдшер Надежда Петровна Елагина, единственный медик на всю округу, бесконечно уставшая, с тусклыми от недосыпания глазами, обследовала Веру Михайловну по телефону, дала рекомендации, пообещав посетить в четверг. Обещание сдержала. Послушала, пощупала, взяла мазок на коронавирус, прописала лекарства, витамины. Наставила.
- Это сейчас поголовно… Лечитесь своими силами, скорая у нас тут не выезжает, больницы переполнены, врачи сами болеют…
- Когда будем знать результаты тестирования? – поинтересовалась Любовь Андреевна, жена Заварова.
- Через пять-шесть дней… я вам сама сообщу.

            Едва закрыв дверь за врачом, Любовь Андреевна набрала мужа.
- Алё! Максим?
- Да Люба, здравствуй! Как дела?
- Плохо! Тебе придётся завтра же приехать. Бери за свой счёт на неделю, я тут одна не справлюсь – она падает… говорю ей, не вставай, но она не слушает, у меня уже сил нет тягать её. Записывай, что купить.
- Записываю.
             Записал.
- Да, чуть не забыла, ещё памперсы для взрослых и бумажные пелёнки – всё облегчение… ты уедешь, а я неизвестно на сколько застряну...
- Записал.

             Остаток дня Заваров оформлял отпуск и бегал по аптекам. Купил всё, кроме антибиотиков, которые, по словам аптекарш, расходятся по больницам. Однако, три аптеки из десяти или двенадцати, всё же дали сигнал «есть». В одной тупо упёрлись, требуя рецепт, в другой все препараты оказались забронированы, и только в третьей, самой крайне к дому, самой невзрачной, выдали необходимое. «Это знак: будет жить!» – думал Максим Сергеевич и радовался успеху. Сразу отзвонился жене, но в ночь не поехал – и отдохнуть надо было, и поездки впотьмах он не любил.

- Слава богу! – обрадовалась Любовь Андреевна, когда муж выгрузил из сумок медикаменты, и тут же принялась готовить укол.
- Как она? – Заваров разволновался.
- Зайди, посмотри. Маску надень!
            Он осторожно приоткрыл дверь в комнату. Мать лежала на своей кровати и смотрела на него, словно ждала и вот дождалась.
- Здравствуй, мама.
- Здравствуй сынок.
- Я лекарства тебе привёз.
- Спасибо.
- Ну, как ты?
- Слава Богу за всё… – она осенила себя крестным знаменьем, пальцы побежали по чёткам. Дыхание её было частым, с хрипами – такое ощущение, будто воздуха не хватает.

            В пятницу утром температура была тридцать семь и три, а к вечеру опять перевалила за тридцать девять. Из комнаты доносились стоны, хрипы, покашливания и звуки, похожие на зов.
- Это она молится. – пояснила жена.
- У меня предчувствие, что до утра она не дотянет. – высказался Заваров.
- Позвоню в скорую… может, бог даст, приедут…
            Она взяла телефон, листок с номером.
- Алё! Скорая?.. У нас тут больная задыхается… температура тридцать девять и две… и что нам делать?.. понятно: спасение утопающих – дело рук самих утопающих…
- Что они говорят?
- Говорят, помочь ничем не могут…
            Заваровы вместе зашли к матери. Сняли мокрое, потное, одели в сухое, чистое.
- Мама, ты молишься уже четыре часа… тебе надо больше спать – организм борется с болезнью, надо ему помогать…
- Немного осталось… никак не могу закончить – чётки не чувствую…
            Минут через двадцать Вера Михайловна завершила молитву. Больше так интенсивно, так горячо она не молилась – видимо успокоилась, получив извещение. Её покормили,  сделали укол. Затем поели сами. Прислушались. Тишина.
- Наверное уснула…
- Посмотри.
            Он приоткрыл дверь. Тускло горел ночник. Старушка спала.
- Спит. Совсем высохла.
- Практически ничего не ест. Давай и мы ляжем.
- Свет у неё погасить?
- Погаси.

            Суббота – банный день. Проснулись почти одновременно. Прислушались. Тишина.
- Спит ещё.
- Пойди, посмотри.
            Он заглянул. Мать лежала лицом к стене, пальцы бежали по чёткам, но не так как вчера – спокойно.
- Доброе утро, мама.
            Она кивнула, не отпуская молитвы. Он отошёл.
- Я впервые за эти дни поспала. – сказала Любовь Андреевна.
- Думаю, сегодня баню топить не надо, а то напаримся, намоемся и оно как тут начнётся…
- Что начнётся?
- Не знаю… что-нибудь… пандемия кругом…
            Ничего не началось, день прошёл без потрясений.

            Баню истопили в воскресенье. Постирали бельё, сами помылись. Перед сном Любовь Андреевна померила больной температуру, давление.
- Сколько? – спросил Максим Сергеевич. 
- Тридцать пять и восемь.
- Это её обычная температура. А давление?
- Сто пятнадцать на семьдесят два…
- Хоть в космос отправляй… если при таком износе тела она поправится, это будет настоящее чудо…

            Дело шло к ночи. Любовь Андреевна разбирала постель. Из комнаты матери послышались стоны. Подбежала.
- Что, мама, что?
            Та сидела на кровати. Платок свалился на плечи, голые худые коленки сиротски торчали из-под старушечьей ночнушки, голова тряслась, на лице испуг и недоумение...
- Максим… сынок…
- Его нет, мама… он в туалет вышел… скажи мне, что тебе надо, я сделаю.
- Как я выберусь отсюда?.. на меня давит… мне отсюда не выбраться… мне надо к себе…
- Мама, ты у себя… это твоя комната – вот диван, вот шкаф, вот иконы, вот лампадка горит… ты у себя…
            Вера Михайловна огляделась. Приподняла правую руку с вытянутым указательным пальцем в сторону икон и лампадки.
- Да-а, теперь вижу… спасибо, Люба, спасибо, объяснила…
- Давай ляжем – надо отдыхать, сон – лучшее лекарство… вот так… теперь на бочёк… накроемся…
- Спасибо тебе, Люба… за всё тебе спасибо…
- Всё хорошо, мама, всё хорошо…

             Среди ночи Заваров проснулся. Сердце билось часто и ощутимо, словно тыкалось в рёбра. Прислушался. Стонет. Вскочил, подбежал.
- Мама, я здесь… – включил ночник.
- Принеси попить… тепленькой…
             Налил в кружку молебной воды, погрел на малом газу.
- Вот… давай я тебя приподниму, и ты попьёшь…
- Не надо, поставь на табуретку, я сама…
- Остынет… да и сама ты не сможешь, прольёшь…
- Ну, давай…
            Он взял её за спину, так, чтобы голова лежала на его плече, приподнял. Она сделала несколько глотков. Подумал «всё», хотел убрать кружку.
- Ещё… ещё… хватит… спасибо…
            Он положил её обратно, на подушку.
- На бок повернуть?
- Я сама повернусь…
- Давай я тебя накрою, а то ты вся холодная…
- Не надо… ничего не надо… просто побудь со мной…
- Ты что, прощаешься? Ты что, не надеешься?
- Как Бог даст… как Бог даст…
            Ком подступил к горлу, слёзы навернулись на глаза.
- Прости меня, мама, за всё прости… я столько зла тебе причинил…
- Бог простит и я прощаю… и ты меня прости, сыночек дорогой, за всё прости… такая жизнь была непутёвая… – она тоже заплакала.
- Бог простит, неужто я не прощу… прощаю… прощаю, мама, мамочка…
            Он взял её руки, горячо сжал. Она приняла это движение, прижалась, даже чуть подалась к нему губами. «Чёртова пандемия! Чёртова маска!» – сорвал маску и поцеловал её в лоб, холодный лоб.
- У тебя температура сегодня хорошая…
- Да, это моя температура… спасибо тебе за лекарства… и Любе спасибо… вы так хорошо ухаживаете за мной… кто бы ещё за мной так ухаживал…

            Он лёг, но уснуть долго не мог, всё прислушивался: не застонет ли, не позовёт ли. На душе было скорбно – простились, и, в то же время, умилительно – помирились… Вот она оказывается какая – настоящая любовь: и не ухватишь, и не удержишь, и силой не вернёшь, если уйдёт – подобна времени. Ах, как хотелось схватить время, вернуть время, то время, когда не было между ними любви и вернуть сюда, когда любовь вот она тут, заполнила всю бездну скорбящего сердца – ни выдохнуть, ни выплакать, и терпеть невыносимо, всё равно, что на солнце смотреть, когда оно в зените.

            Любовь Андреевна встала первой.
- Максим! Максим! – в голосе тревога.
- Что случилось?
- Там тишина… гробовая тишина… иди, посмотри, я боюсь…
            Он встал, подошёл к комнате матери, приоткрыл дверь. Она лежала на спине, ровно так, как он её оставил. Лицо было светлым, спокойным, умиротворенным, глаза и рот закрыты. Можно было подумать, что она спит, но грудь не колыхалась дыханием.
- Всё!
- Ой! – вскрикнула жена и затряслась. – Посмотри, может ещё не всё?
            Максим Сергеевич подошёл, потрогал окоченевшие руки матери, грудь, плечи, лицо… шею, в надежде услышать пульс. Шея была ещё тёплая, но пульс не пробивался. Любовь Андреевна потрогала ноги.
- И ноги ледяные…
            Он просунул руку под спину.
- Спина тёплая. Который час?
- Восемь.
- Совсем недавно… в семь, максимум в начале восьмого… прохладно…
- Шестнадцать градусов… ты же знаешь, она любила прохладу, топила как можно реже…
- Да… помню, как-то подкинул лишних пару поленьев, так она металась по дому с упрёками, пока не поостыло…
- И проветривать, главное, никогда не давала – боялась лишнее тепло выпустить…
- Я спрашивал её ночью, не холодно ли, может накрыть потеплее, котёл подтопить, она ответила, нет, мол, всё хорошо…
- Надо звонить Надежде Петровне.
- Звони.



                3
                СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ

- Ало! Надежда Петровна? Здравствуйте!.. да, умерла… да… пульса нет… примерно в семь утра… хорошо… хорошо… в полицию звонить?.. нет, она вскрытия не хотела… да, по религиозным соображениям… да, у неё и паспорта не было…  тождество… антиглобалистка… поняла… поняла… спасибо вам, Надежда Петровна, огромное спасибо!.. До свидания.
            Максим Сергеевич тщательно вслушивался в разговор, и кое-что понял, но не всё.
- Что она сказала?
- Сказала, что здесь, в глуши все вопросы решаются просто, тем более, в условиях пандемии, когда все боятся заражения и избегают лишних контактов…
- Что это значит?
- А то и значит: доставай мамин чемодан с погребальным бельём, неси из бани воду…
- А воду зачем?
- Мыть будем…
- Сами?
- Сами.
- Как?
- Протирать мокрым полотенцем, и сухим, потом оденем… потом приедет Володя и мы с ним поедем гроб покупать, а ты поедешь искать людей…
- Каких людей?
- Которые будут копать могилу. Что-то ты совсем растерялся…
- Да растерялся – первый раз мать хороню… – и заплакал, не найдя в себе сил сдерживаться.

            Покойная роскоши не любила – можно сказать, всю жизнь провела в аскезе, а последние тридцать лет жила только церковными службами и молитвенным правилом, всё остальное вершилось попутно, как производственная необходимость. Она давно просила сына сделать гроб самому из нетесаной доски, но тот так и не сподобился.
- И никаких памятников мне не надо – дубовый крест и ничего больше. – строго завещала подвижница.
            И теперь, когда жена Любовь Андреевна и сын Владимир вошли в магазин ритуальных услуг, сын напомнил матери об этом бабушкином завете. Однако, самый дешёвый гроб ей не глянулся, а глянулся следующий по ценовой шкале – точно такой же простой, из сосновой доски, только с атласной обивкой. 

- Хороший гроб… – оценил Заваров.
- Гроб не может быть ни хорошим, ни плохим. – возразил сын.
- Почему?
- Внешние и технические характеристики данного изделия не имеют значения для покойного.
- А что имеет значение?
- Насколько мне известно, молитва людей, скорбящих о его кончине.
- Согласен.
            Любовь Михайловна нервно хлопнула ладонью по столу.
- Ну, всё, хватит, а то слово за слово… только ругани нам тут не хватает…
            Максим Сергеевич понял жену.
- А крест дубовый?
- Дубовых не было. Поставим пока этот, потом поменяем. Кстати, ты людей нашёл?
- Нашёл. Одного.
- Одного?
- Больше нет.
- Справится?
- Это лучший копщик в округе… и я ему помогу.



                4
                ПЕСНЯ

            Пока прогревался двигатель, Заваров выбрал в сарае инструмент, навалил полную тачку берёзовых дров из дровяника, загрузил всё в багажник. Сел в машину, тронулся, по привычке включил радио. Транслировали Высоцкого:

                Почему все не так? Вроде все как всегда:
                То же небо - опять голубое,
                Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
                Только он не вернулся из боя…

            «Господи, это же про меня!» – сделал погромче. Он с юности любил эту песню, но только теперь проникся её глубинными смыслами.

            Старая часть кладбища вокруг храма была настолько плотно заселена, что и сам помысел о захоронении здесь выглядел кощунственно. Года три назад, к внешней стороне ограды напротив алтаря, прирезали гектара полтора целины и образовалось «новое кладбище». Однако, и тут выбрать место оказалось не просто. Процесс погребения протекал бесконтрольно – хоронили, где хотели и как хотели, огораживали могилу в расчёте на всех оставшихся в живых членов семьи, не думая о чужих покойниках. Впрочем, земли у Бога много – надо будет, ещё прирежут.
            Проходя между оград, вглядываясь, измеряя взглядом прогалы, Заваров вдруг увидел Василия. Тот сидел на корточках, курил. Обрадовался, как родному.
- Здравствуй, Вася!
- Здорово, Максим Сергеич!
- А ты чего тут сидишь?
- Здесь будем копать.
- Здесь?
            Заваров огляделся. А ведь и правда – это лучшее, из того, что осталось: место ровное, недалеко-напротив алтаря. Улыбнулся.
- Согласен. Пошли, дрова и лопаты принесём. – и запел:

                Наши мертвые нас не оставят в беде,
                Наши павшие - как часовые.
                Отражается небо в лесу, как в воде,
                И деревья стоят голубые.

- Чего это ты? – удивился копщик-кольщик.
- Эта песня про меня, и матерь мою… я её буду время от времени напевать… не возражаешь?
- Да хоть пляши, мне-то что…
- Спасибо. Кстати, ты как к Высоцкому относишься?
- Спокойно. Я Митяева люблю. – и тоже пропел:

                Когда проходят дни запоя,
                Мой друг причесан и побрит
                И о высоком говорит
                Уже не страстно, а спокойно…

- Тоже не плохо, но к случаю не подходит… а ты, Вася, романтик…
- Ато… Давай, будем копать и петь: когда ты копаешь, ты поёшь; когда я копаю, я пою? Так дело быстрее пойдёт.
- Хорошая идея, но у меня другое предложение, точнее просьба: я хочу тебе поисповедаться…
- Не-е, это к отцу Павлу – я в этом деле ничего не понимаю…
- А тебе и не надо понимать – просто слушай, и всё…
- А думать можно?
- Думать нужно.
- Вот я и думаю: за что мне такая честь? До воскресенья потерпеть не можешь и по-человечески исповедаться батюшке?
- Не могу. Да и много у меня, а батюшки только названия грехов любят – у них тоже лимит времени, терпения и здоровья…
- Отец Павел не такой… он почти как покойный батюшка Николай.
- Извини, Вася, мне нужно сегодня.
- Ладно, жги, только если я ляпну чего, не обижайся.
- Согласен.

            Они принесли дрова, лопаты, топор. С помощью рулетки обозначили контур могилы, выложили дровами подобие кроды, подожгли бересту, дрова занялись.
- Дрова-то я колол…
- Знаю… я тебя давно знаю…
- И я тебя знаю… в храме видел…
- Ты дрова колешь по будням, а я на выходные приезжаю, вот и не познакомились…
- А в храме чего не подошёл?
- А ты?
- Да вроде повода не было.
- Ну, вот теперь повод нашёлся…
- Лучше бы как-то по-другому…
- Знамо дело.

            Заваров огляделся. В чистом небе ослепительно ярилось зимнее солнце, золотились сосны и купола храма, земля и всё, что на ней, искрилось инеем. На дельфиний манер пролетел большой, зеленоватый дятел. Максим Сергеевич шумно вздохнул.
- Господи, благодать-то какая…
- Да-а-а… – согласился Кольщик. – поэтому я как родился тут, так тут и живу, никакими москвами не соблазняюсь… меня ту все знают, и я знаю всех – чего ещё надо человеку…
- И никогда не хотелось, в Москву-то?
- Никогда.
- Да ты уникум, Василий!
- А меня и держат за дурачка – блаженный, говорят… и обманывают частенько… вон видишь, могила с памятником гранитным?
- За серой оградой?
- Нет, рядом, за чёрной… уж больше двух лет прошло, а деньги за копку так и не отдали – всё улыбаются: «потом» да «потом»… Но матушка твоя меня любила… в храме, бывало, подойдёт, весёлая, мы с ней поздороваемся по-православному, спросит, как жизнь, как молитва, уговаривала и курить бросить, но этого я пока не могу… Закурю, не возражаешь?
- Кури, коль не курить не можешь...
            Кольщик достал пачку сигарет, раскрыл, встряхнул, взял губами одну, чиркнул спичкой, прикурил, смачно выпустил дым…
- Когда дрова вам колол, она меня кофеем угощала с печеньями… но и контролировала, конечно, сурово – не дай бог, покрупнее начну рубить, так отчитает, что забудешь, где север, а где юг…
- Да-а, суровости в ней хватало… она была бескомпромиссна – настоящий воин… до последнего воевала…
- И ты, видать, весь в неё…
- В чём-то да, а в чём-то нет… Она обладала удивительной способностью находить внешних врагов… причём, не только среди людей, но и среди животных, и растений… даже среди неодушевлённых предметов… Купили мы котёл, красивый такой, экономичный, трубы развели по всем комнатам, батареи установили белые… затопили, греемся, радуемся, а она молчала, молчала и вдруг, как саданёт: чтоб духу его здесь не было – русскую печь мне поставьте!.. да что ты, мама, говорю, окстись – это же работы сколько: стену капитальную прорубать, пол, потолок, крышу, фундамент рыть-заливать – это совсем другая история… нет – ни в какую, русскую печь подавай, хоть умри… года два мозги выворачивала…
- Во-во, и моя Танька такая же… я раньше в бутылку от неё прятался, а теперь чуть завижу дурить начинает, сразу хватаю Псалтирь и в бега, запрусь в бане, и читаю пока ни осмыслится, и к ужину ни позовёт…
- «Осмыслится»… хорошо сказал.
- Давай дров подкинем.

            Подкинули дров. Заваров пропел:

                Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
                В наших спорах без сна и покоя.
                Мне не стало хватать его только сейчас,
                Когда он не вернулся из боя.

- Да-а-а… но она ведь не только со мной воевала – со всеми: и с детьми, и с внуками, и с женой… та вообще слабая – не боец – доходила до полного истощения и болела, страшно сказать… и та больная вся и эта – не знаешь кого спасать… я говорил ей, матери, зачем ты с Любой воюешь, вот сляжешь, кто за тобой ухаживать будет?.. соглашалась, каялась, но через неделю опять за своё – опять весь мир начинает переделывать на свой лад… Теперь вот думаю, и чего ради это всё было?
- Что именно?
- Ну, все эти битвы-брани… ведь всё равно никому ничего не доказали, только озлобились друг на друга… ведь дело дошло до то, что мне всё в ней сделалось чуждым, решительно всё – я её как мать перестал воспринимать… представляешь, вспоминаю детские годы, а её там не вижу… отчима вижу, а её нет… мне и ездить сюда расхотелось… даже думаю, вот помрёшь, хоронить ни за что не приеду… а оно вон как вышло – приехал, да ещё и могилу сам копаю… и сердце сдавлено – не продохнуть…
- Чем сдавлено?
- Любовью.
- Видать Богу так было угодно…
- Это не оспоришь… Прости Господи, но мы именно на религиозной почве свихнулись окончательно…
- Как это?
- На меня вдруг нашло, и я стал осенять себя двумя перстами, как старообрядцы…
- С чего это вдруг?
- А с того: ты когда-нибудь видел икону, где Христос изображён с троеперстием?
- Дай подумать…
- И думать нечего – нет такого… я в интернете все иконы пересмотрел… в историю зарылся с головой, причём, не только официальную копал но и альтернативную…
- И надо оно тебе было?
- А как иначе доберёшься до истины?
- Добрался?
- Не знаю, но осознанно крещусь по старому обряду, как Христос благословляет с икон… А она как увидела, клюкой на меня – не смей, кричит… Естественно, на ближайшей же исповеди батюшке исповедала «мой грех»…
- Отцу Павлу?
- Нет, тогда другой ещё был… ну, тот, которого сразу после смерти отца Николая поставили…
- Отец Игорь.
- Да. И он, тоже проникся яростью на меня, говорит: а он не боится, что Господь у него руку отнимет?.. Когда она мне это передала, в надежде, что устрашусь и одумаюсь, у меня как отрезало – после этого я в церковь ходить и перестал…
- То-то я смотрю, пропал мужик…
- Да она и молилась за меня, как за отпавшего от церкви, и отступившего от Бога… от церкви я может и отпал, но от Бога не отступил… правда, ей этого доказать мне так и не удалось… как ни приеду всё одно твердит: «иди в церковь, покайся», «иди в церковь, покайся», а я не нахожу, в чём мне каяться…
- Никак святой? – Василий улыбнулся.
- Да нет, конечно, я в смысле формы вероисповедания, остроты обрядовых противоречий, так сказать…
            Василий посмотрел на Заварова, как-то сконфуженно, но больше с жалостью. 
- Прости меня, дурака блаженного, Максим Сергеич, но никак не могу понять, ты теперь православный или старообрядец?
            Заваров растерялся – такого вопроса от Кольщика он никак не ожидал. Ему потребовалось время, чтобы осмыслиться. Василий понял, что сильно смутил старшего и включил заднюю.
- Ну, я же предупреждал… вот и ляпнул… не парься, Сергеич, проехали…
- Нет, я отвечу – это важный вопрос, мне самому интересно… Видишь ли… по-моему, я совсем отпал от религии, в самом широком смысле… я даже верить перестал в Бога…
- Не страшно?
- Нет, потому, что я Его нашёл…
- Где?
- В себе… я не могу больше читать религиозную литературу, молиться по правилу и всё такое… Бог во мне, я Его вижу и не нуждаюсь ни в доказательствах, ни в вере.

            Ответ потряс обоих. Долго стояли молча, смотрели на угли, каждый по-своему переживал услышанное. Наконец Кольщик увидел, костёр остывает, надо что-то делать.
- Если всё, то давай уже я тебе отпущу, раз уж ты меня «рукоположил», да с божьей помощью, начнём… – тихо сказал он.
- Ещё чуток потерпи, Вася, последний эпизод, решающая битва, так сказать…
- Ну, давай. – закурил.
- В этом году отпуск мне положили в октябрь… честно скажу, не хотел ехать сюда… всю весну и лето не ездил принципиально… сперва в самоизоляции сидел, потом тупо поддался нежеланию… жена изнемогала тут с ней, да, собственно, все: и дочь, и внуки, и зять, он на удалёнке здесь работал… впрочем, за переживания зятя не поручусь – он мужик неплохой, но упёртый, себе на уме, вечно улыбается и поёт, как китайский сказочник…
- Да ты никак и с зятем воюешь?
- Не перебивай!
- Молчу.
- Короче, в сентябре все съехали – детям в школу, и прочее, и тут уже мне деваться было некуда – хочешь, не хочешь, а мать всё-таки, да и в Москве сидеть целый месяц тоже не комильфо…
- Что это?
- В смысле, не хорошо, не приятно, не желательно…
- По-французски?
- Видимо, да… и вот приехал я, и как начали мы с ней собачится, страшно вспомнить… как ни старался я избегать прямых столкновений: то в лес уйду, то на речку уеду, ночевал на втором этаже, куда ей трудно было подниматься, ел там же, и интернетом там развлекался… и всё равно пересекались и схватывались, как два гладиатора перед небесной элитой… всё высказали друг другу, даже то о чём и не вспоминалось уже… Уезжая прощаться не хотел, она у себя в комнате сидела, вычитывала своё правило, потихоньку собрался, на цыпочках прошмыгнул… и уже в терраске стою, выдохнул облегчённо, взялся за ручку входной двери и тут на тебе, выходит: что же ты и не попрощаешься с матерью?.. извини, говорю, после всего, что было, не хочется… ну, Бог с тобой, говорит, и крестит меня по-своему, благословляет… а я её по-своему… так «на ножах» и расстались… приезжаю уже через месяц, то есть в позапрошлую субботу… а мы ездим по очереди, по графику: скажем в эту субботу я, через две недели жена с дочерью, зятем и внуками, ещё через две недели опять я – получается через месяц… итак приезжаю последний раз, это в позапрошлое воскресенье, она сидит на крыльце встречает, лицо спокойное, приветливое… я смягчился было, хотел обнять её, поцеловать, как прежде, до начала военных действий, но тут же взял себя в руки, прохожу мимо, будто её и нет… она возмутилась, вскочила, кричит: и это всё? – даже не поздороваешься с матерью!?.. я тебе лекарства привёз, продукты, баню истоплю, завтра дров натаскаю, воды, всё что нужно сделаю… и это всё? – удивляется – а поговорить с матерью не желаешь, я месяц тебя ждала… нет, говорю, нам лучше не разговаривать, сама знаешь, что из этого получается…
- Ну, ты зверь, Максим Сергеич, а с виду культурный такой, интеллигентный: комильфо, бонжур, дежавю…
- Не перебивай!
- Работать уже пора!
- Чуть осталось, имей терпение, батюшка!
            Кольщик опустил глаза, затем нагнулся, взял палку и пошурудил угли. Заваров продолжил.
- Ища выхода, она встала передо мной, я куртку снимал, вскинула руки к небесам и кричит: мир?.. я молча прошёл мимо… значит нет у меня больше сына и я тебе больше не мать?.. я не ответил… она схватила телефон и стала звонить жене: алё! Люба! У меня нет больше сына! Представляешь, что он тут творит… звони, звони, всем звони – отстреливался я… Люба старалась её успокоить, но ей это не удалось… увидев, что на меня этот манёвр не подействовал,  она ушла в свою комнату и оттуда донеслось молитвенное чтение… я попил чаю, перекусил, собрался топить баню, она выходит с телефоном в руке: мне что позвонить, вызвать машину и уехать? Я могу, я уже договорилась... делай, что хочешь, сказал я и пошёл топить баню…
            Василий свёл брови домиком.
- И даже не чувствовал, что зло творишь?
- В том-то и дело, что чувствовал, но я же воин, у меня принципы, я должен победить… на чём я остановился?
- Сказал, делай что хочешь…
- Да, это был её последний патрон, последний выстрел и тот мимо цели… она успокоилась, или мне показалось, но я чувствовал, что она ищет примирения, ищет выхода на простор… собственно, я был не против, мне тоже эта война уже обрыдла, тем более, я же сознавал кто с кем воюет… Пришло время мне уезжать, а мы так и не помирились… одеваюсь, она уже одета, переминается с ноги на ногу у порога, ждёт человеческого прощания… и, главное, я хочу ей дать это человеческое прощание, но не могу: послушай меня, говорю… слушаю… двенадцать лет назад я взял благословение у своего духовника на постройку дома… год искали место, искали чтобы церковь рядом, чтобы пейзаж красивый, и наконец нашли… ты к тому времени уже в Луховицах жила, в однушке на втором этаже и воевала с соседями, которые не хотели воцерковляться и донимали тебя своей непутёвой жизнью: пили, курили, матерились, громко слушали музыку… я позвал тебя, показал красоты, храм, познакомил с отцом Николаем и тебе понравилось и я перевёз тебя сюда… да дом был старый, кривой, но мы сразу начали строить новый… строили долго, тяжело, и вот наконец построили… теперь у тебя есть всё: отдельная комната, продуктами и лекарствами мы тебя снабжаем, дрова подносим прямо к котлу и впрок – тебе остаётся только в топку положить и спичкой чиркнуть, за водой ходить не надо, мы тебе её оставляем столько, что ты не успеваешь расходовать до следующего приезда… я считаю, что это лучшие условия из всех, в которых тебе доводилось жить когда либо… более того, тебя окружают самые близкие, самые родные люди, заботятся о тебе… но если ты нашла превосходные условия, лучший уход и обращение, уезжай, собирайся и уезжай… и ушёл, даже не дав ей ответить… и вот она собралась и уехала… быстро собралась, и уехала…
- Получается, что ты поторопил её смерть…
- Получается так. Ты видишь, до самой смерти шла эта война, но что сделала смерть – смерть перевернула значения – то, что в бою казалось чуждым и ненавистным, теперь представляется бесконечно милым и дорогим… все эти её нищенские заношенные одежды, старушечьи тряпочки, узелочки, иконочки, чёточки, пузырёчки, да всё… куда ни глянь всюду её глаза, отовсюду звучит её голос…
- Так ты победил или побеждён?
- Я переформатирован – больше не хочу быть воином.
- А кем хочешь быть?
- Простым пенсионером.
             Сильно морща лицо удержанием слёз, Заваров сел на корточки, протянул руки к теплу и, скорее простонал, чем пропел:

                Нам и места в землянке хватало вполне,
                Нам и время текло для обоих.
                Все теперь одному. Только кажется мне,
                Это я не вернулся из боя.



                5
                ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

            Священник тоже человек. Молодой настоятель, отец Павел опасался. Он назначил панихиду на десять часов и предупредил, что в связи с пандемией, службу проведут на улице, перед храмом. Потом подумал и поправился:
- Пожалуй, нет, Вера Михайловна столько себя отдала церкви, отпоём в храме, но при закрытом гробе.
            Утром, буквально за полчаса до выноса гроба из дома, позвонила Надежда Петровна и сообщила о результате тестирования – отрицательный. Тут же позвонили отцу Павлу, и тот, заметно повеселев, ещё раз поправился:
- В таком случае, в храме и открыто.

            Гроб несли только свои, самые близкие: Максим Сергеевич, брат Юрий Георгиевич, сын Владимир и зять Олег. Подойдя к могиле, поставили гроб на табуретки. Заваров посмотрел в яму. Заканчивали копать уже ночью, с фонарём, и ему интересно было при дневном свете посмотреть, как получилось. Получилось почти идеально ровно, словно аквариум, сухой аквариум. Подсунули под гроб рушники, аккуратно опустили. Налегли на лопаты, установили крест, выровняли холмик, приложили венки. Отец Павел и бабушки спели «за упокой».

            На похоронах было человек двадцать, включая родственников. На поминках и того меньше. Стол накрыли обильный. Василий искренне радовался вкусной еде и щедрому гонорару. Заваров тоже остался доволен итогом. Он произнёс длинную речь, кратко описав историю жизни усопшей. И вообще, пока было людно он не испытывал той тотальной плаксивости скорбящего сердца, которая жила в нём эти три дня. Но, когда стали прощаться и разъезжаться, она навалилась опять. Последним уходил Кольщик. Пожимая руку Максиму Сергеевичу, он спросил:
- Ну, ты в церковь-то придёшь в воскресенье?
- Вася, ты задаёшь такие вопросы, от которых мозги закипают…
- Скажи сердцем, просто – да или нет.
- Я так не могу, мне надо порассуждать, а я сейчас к рассуждениям не расположен…
- Тогда, как Бог даст.
- Вот это вернее всего.

            Оставшись одни, супруги Заваровы убрали со стола, помыли посуду, сели на диван отдохнуть. Он посмотрел на жену. Она показалась ему такой маленькой, щупленькой, беззащитной. Подумал: Господи, как же она будет тут одна, пока я там буду дорабатывать до пенсии. Сдавленное сердце рвалось на простор.
- Не представляю, как ты будешь здесь одна…
- Как мама была, так и я буду…
- Мама… мама была скала… плюс молитва… – он сморщился и затрясся.
- Ну, что ты? – Любовь Андреевна смотрела встревожено, сочувственно и нежно…
- Если, не дай бог, с тобой…  я вообще спать не буду… я не переживу…
- Ну, ты совсем разжижился…
- Да, разжижился… оказывается плакать так хорошо… так сладостно…
            Она по-матерински улыбнулась, вытерла слёзы на его щеках.
- Ничего, ничего… как-нибудь… Бог нас не оставит…



                6
                КАНОНИЗАЦИЯ

            В воскресенье утром было солнечно, десять градусов мороза. Днём четыре, и так же солнечно. Только к вечеру стали появляться длинные облака, похожие на бороды, красноватые в лучах заходящего солнца.
            Заваров насыпал семечек в кормушку. Синички подлетали по очереди. Птичка брала семечку и отлетала в сторону, подлетала другая. Любовь Андреевна собираясь в храм, давала мужу поручения.
- Котёл затопи,  помои вынеси, свежей воды принеси… мешки с мусором вынеси в первую очередь, а то машина пройдёт и мы останемся с носом – они последнее время рано собирают…
- Не волнуйся, всё сделаю…

           Выполнив поручения, Максим Сергеевич рассудил, что и ему надо пойти в храм, послушать, что люди говорят.
          Люди приносили соболезнования, некоторые плакали, искренне сожалея об утрате. Служба заканчивалась, священник читал проповедь. Тихо подошёл Кольщик. Прошептал.
- Здорово, Сергеич.
- Здравствуй, Вася. – так же шёпотом ответил Заваров.
- А ведь ты не сможешь…
- Что не смогу?
- Не воевать.
- Почему ты так думаешь?
- Жизнь так устроена…
- Я постараюсь… учитывая опыт…

            После службы пошли на кладбище. У могилы стояли женщины.
- Какой был человек…
- Редкий случай, когда службу пропустит…
- Это уже когда совсем болезни скручивали…
- А сколько раз она падала во время службы…
- Сильный был человек, очень сильный…
            К Максиму Сергеевичу подошла женщина в маске, но он узнал её. Раиса Анатольевна, бывшая учительница из райцентра.
- Примите мои соболезнования…
            Заваров поклонился.
- Ваша мама была удивительным человеком. Я, признаться, таких не встречала. Голос её ещё долго будет звучать в сознании… Да строгая была, но ведь не из гордости, а справедливости ради.
- Это да. Она когда кассиром работала в совхозе, зарплату выдавала, алкаши плакали, на коленях просили – ни в какую, только жене… жаловались директору, тот улыбался, извините, это, мол, не в моей компетенции…
- Она и в храме за порядком следила: чтобы причастники правильно шли к чаше, чтецов всегда поправляла, если ударение ставили не там… все её уважали… и батюшки… А как она юморила, смеялась, отец Николай очень любил её шутки и смех… красивая была женщина…
- Да-а-а, человек не бывает только хорошим или только плохим… – согласился Заваров и в памяти пронеслись эпизоды их довоенной жизни, и опять сердце заныло, сдавленное чувством вины.
- Я как увидела её в гробу, извините, очень жалею, что фотоаппарат не взяла… смотрю, лежит, как живая, лицо такое спокойное, светлое, можно даже сказать, сияющее… молитвенница от Бога… сколько я покойников перевидала на своём веку, такое лицо видела впервые…
- Полагаете?..
- Не исключено…
- Для этого нужны веские основания: мученичество, чудеса, исцеления и прочее такое…
- А вы уверены, что этого не было?
- Может и было, я не заметил.
- Вам несказанно повезло с мамой…
- Это да… – а сам подумал: одно дело, когда видишь «святого» раз в неделю, два часа и на людях, и совсем иное, когда каждый день в тесном кругу, в замкнутом пространстве…
- Извините, я пойду… крепитесь, Бог вас не оставит…
- Спасибо. И вам благодати, и милости божьей.

            Во вторник с утра пошёл снег. Хорошо так пошёл, даже лопатой пришлось помахать. Это был девятый день. На улице было тихо, безлюдно, бело. Только синицы суетились вокруг кормушки.
            Поминали Заваровы вдвоём – никто не пришёл, никто не приехал. Как сказала Любовь Андреевна, убирая со стола, слава Богу за всё. А Максим Сергеевич заметил.
- Ты знаешь, меня отпустило…
- В каком смысле?
- Сердце не жмётся уже и не плачет…



15.12.2020