Один вполне заурядный процесс - суд над М. Штерном

1 - Mikhail Stern at the Andrei Sakharov tribunal in The Hague in 1980 (04.09.1980). По правую руку от М. Штерна — диссидент Александр Гинзбург.
2 - Het Sacharov- tribunaal te Den Haag, de dissidenten Alexader Ginsburg (filmend), (04.09.1980). Рядом, с кинокамерой — диссидент Александр Гинзбург.
[Я дал подписи к фотографиям в оригиналах на английском и нидерландском языках, так как, честно говоря, не могу точно (правильно) назвать это мероприятие в помещении Нового стадиона Гааги, связанное, скорее всего, с задержанием в Москве и высылкой в Горький Андрея Дмитриевича Сахарова, 1921-1989 (но  задержание было в январе 1980-го, а это мероприятие — в сентябре 1980-го года).
Александр Гинзбург (1936 -2002) — журналист-правозащитник, трижды осуждённый; его в 1979 г., вместе с четырьмя другими советскими политзаключёнными, обменяли на двух сотрудников КГБ, получивших в США за шпионаж по 50 лет тюремного заключения.]
3 - Виктор Штерн (02.09.1980, на том же мероприятии)
4 - Виктор Штерн, держащий нидерландскую газету «Гаагский курант» с заголовком «Запад спас Штерна» (1977)
5 - Шествие женщин в Гааге, от Дворца мира до посольства СССР, организованное «Комитетом солидарности с советскими евреями», с требованием освободить, среди других, М. Штерна (08.04.1976)
               

ВВЕДЕНИЕ

Граф Алексей Константинович Толстой (1817-1875) - из богатого талантами рода Толстых, создавший вместе с братьями Жемчужниковыми литературную маску — Козьму Пруткова, написал в 1859-м году стихотворение, первые восемь строк которого я сейчас процитирую:

«Пусть тот, чья честь не без укора,
Страшится мнения людей;
Пусть ищет шаткой он опоры
В рукоплесканиях друзей!
Но кто в самом себе уверен,
Того хулы не потрясут —
Его глагол нелицемерен,
Ему чужой не нужен суд.»

Нашего героя нельзя считать ни первым («чья честь не без укора»: честь всё-таки, в первую очередь, - достоинство, положительное, желательное качество; персоной с честью он только прикидывался), ни вторым (чей «глагол нелицемерен»: лицемерие как раз и есть неискренность — её было у него в избытке).
Впрочем, он не был лишён и черт, которые бы были весьма к лицу человеку ничем и никогда не запятнанному. Посему он, скорее всего, пёстрая смесь подобия литературных героев: Хлестакова и Чичикова, барона Мюнхаузена и Остапа Бендера … Список этот можно было бы продолжить — но и все прочие, состоящие в нём известные вымышленные лица, будут также далеки от идеала, у всех из них будут те или иные (а то и многие) пороки. Однако выписанные ярко украинско-российским Н. В. Гоголем (1809-1852),  немецко-великобританским Р. Э. Распе (Rudolf Erich Raspe, 1736-1794), еврейско-русским дуэтом Ильёй Ильфом (1897-1937) и Евгением Петровым (1902-1942) — они приобрели всё же заслуженную европейскую (и даже всемирную) славу. И совсем не случайно забвение им не грозит.

Что же касается нашего жмеринско-винницкого героя (в Жмеринке не зря поставили - пото'м исчезнувший - памятник Остапу Бендеру: В Жмеринку вернут памятник Остапу Бендеру - Новости на KP.UA),  то его почти мировая слава оказалась случайным побочным продуктом (by-product), точечной схваткой в том общепланетарном противостоянии, которое вели ветераны Второй мировой войны — украинско-российский коммунист Леонид Брежнев, случайно ставший за 20 лет (1961-1981) пятикратным Героем Холодной войны, и масон Джеральд Форд, случайно (без всяких там всенародных выборов) очутившийся в кресле президента США (после вынужденной отставки Ричарда Никсона).

[Со слов М. Штерна, как мне рассказывали, его освободили досрочно по личному распоряжению Л. И. Брежнева. Уверенно комментировать не могу: не обладаю фактами, что это — утка, выпущенная в народ самим бывшим зэком. Но очень похоже на ещё одну попытку М. Штерна придать особое значение своей персоне.
Кто теперь знает о том, что самолёты из СССР в зарубежных аэропортах встречали толпы людей с плакатами на русском языке «Свободу профессору Штерну!»? При этом сходящие по трапу советские пассажиры с недоумением спрашивали один другого: «А кто это такой — профессор Штерн?» (суд над М. Штерном, конечно, не освещался прессой: ни ленинской московской «Правдой», ни областными, городскими и районными газетами). Но и далеко не все стоящие с плакатами у выхода из аэровокзала и по обочинам дорог были достаточно осведомлены о личности М. Штерна: это были, в подавляющем числе, организованные «протестанты», а, возможно, и просто paid out (те, которым за это заплатили — нанятые, то есть). Такое вот было документально-игровое кино!]

Выписывали образ нашего героя его сыновья (Август, если не ошибаюсь, 1944-го и Виктор, 1940-го года рождения), немало светлых штрихов добавили проплаченные или введенные в заблуждение его сторонники в СССР и за рубежом. А потом, вырвавшись на Запад, и сам герой не пожалел красок, чтобы его портрет виднелся в галерее приснопамятных жертв советского режима.
К этой незабвенной памяти о М. Штерне (1918-2005), надо быть откровенным, приложил руку и я, впервые упомянув о нём в ставших широко известных (и не только в узких кругах!) воспоминаниях о послевоенной Виннице. Потом несколько раз о нём, ссылаясь, в частности, и на меня, сообщали винницкие сайты («Винничане», пр.). Апогеем запудренности (общими нашими усилиями) мозгов винничан явились отклики возмущения - как реакция на сообщение о сносе дома-развалюхи, в котором проживал «сам доктор Штерн!» - на тех же винницких сайтах (Нищать історію чи рятують від небезпеки? Зносять глиняний дім на Єрусалимці : 23:11:2019 - vn.20minut.ua ). Что называется: дальше — некуда!

А начиналось всё обыденно.
«Чи то просто випадок, чи судилось так, / тут мені зустрівся запальний юнак... », - писала в 60-е годы прошлого столетия Любовь Забашта (1918-1990). Откуда был этот «запальный» (усердный, рьяный) молодой следователь - из прокуратуры или КГБ - не имело уже никакого значения. «Процесс пошёл», - как позже выражался последний Генсек, впоследствии снесённый, как и наш герой, не до конца продуманно спущенным «органами» грязевым потоком обвинений — селем дискредитаций.

Так вот, возвращаясь к украинской поэтессе: это было и тем, и другим. «… просто випадок» (случаем) — потому что последний оказался неожиданным именно для нашего, переоценившего свои способности и возможности, героя. «… судилось так» (суждено так, закономерностью) — потому что вся драматургия произошедшего отвечала классическому (Аристотелеву) триединству: единству действия — имелся главный сюжет - М. Штерн как жулик, единству места — уголовно наказуемое мошенничество которого происходило в одном месте - Виннице, единство времени — в часы, позже вошедшие в историю СССР как «период брежневского застоя».

Разумеется, знатоки теории и искусства построения драматического произведения могут меня упрекнуть: тут явное отклонение от кратко сформулированных Николой Буало-Депрео (1636-1711) классических признаков триединства («Одно событие, вместившееся в сутки, / В едином месте пусть на сцене протечёт.»). Но, как выражались в Виннице, «я вас про'шу!»: наш герой был жуликом  м е л к и м  (потому и преступных событий ему было инкриминировано много), время было - на что уже указывалось выше -  з а с т о й н о е  (о каких одних сутках могла идти речь?), репертуар плутовства  ч а с т о  м е н я л с я  (потому и происходило оно на различных подмостках, при разном оформлении сцен).

И зря автор книги взял слово «заурядный» в иронические кавычки. Это, используя нынешнюю лексику, был на самом деле обыкновенный франчайзинг (франшиза) — судебный процесс по готовой схеме, раздаваемой КГБ по всему СССР, причём, бесплатно, без паушального взноса. Зато попробуй не выполни на местах всех условий сего «лицензионного договора»! Вот и старались, лезли из кожи вон следователи, прокуроры, судьи… Согрешившие же полагали, что всё ими оплачено — и беспокоиться им не о чём. Ошибались - среди них - и мелкие сошки, и те, что покрупнее. Один телефонный звонок свыше бывшему покровителю — и он уже - свидетель обвинения, а не ангел-спаситель. Так что ничего исключительного в судебном процессе над его отцом, Михаилом Штерном, взаправду не было!
 
                ***

О Михаиле Исаевиче (Шаевиче) Штерне я писал впервые в «Моей Виннице», в главе о винницких врачах, десять лет тому назад: Моя Винница (Нил Крас) / Проза.ру (proza.ru).
В прошлом году дописал ещё немного (после переписки с одним из читателей, интересовавшимся М. Штерном). Но содержание статьи В. Юхимовича «Дещо про внутрішню секрецію» (Кое-что о внутренней секреции), оказывается, ещё от января 1960-го года — не раскрывал. В. Л.  Юхимович (1924-2002) написал заказную статью — и в полной правдивости приведенных там фактов следовало сомневаться (то есть, не очень годно снабжать современного читателя такой не выверенной «исторической» информацией).

О переписке с другим читателем, готовящим будто бы фильм о М. Штерне, даже не упомянул: считал и считаю личность и всю историю жизни М. Штерна мало достойной такого внимания. Но тут приведу его письмо мне:
«Hello - I read your article about Dr. Stern. So interesting! Where do you live? I'm in Kyiv, making a movie about Dr. Stern and Vinnista. Thank you, Chad...» 
Далее следовал адрес (Бостон, США), номер телефона, скайп. Я ему кратко ответил: «I'm in Cologne (Germany).» И — всё: соучаствовать в фильме о М. Штерне мне не хотелось.

Вкратце заметил я в «Моей Виннице» о книге М. Штерна и А. Штерна «Секс в СССР», потому что она банальна, да и вдаваться в подробности посчитал неэтичным: пришлось бы раскрыть фамилии лиц, которых я опознал по описанию их в книге. Иначе штерновские россказни было бы не объяснить.

О разбираемой в этой статье книге я когда-то читал, но самому прочесть её немецкое издание не посчитал обязательным. По целому ряду причин, главные из которых следующие.
1. Я покинул Винницу в 1961-м году. Судебный процесс происходил в середине 70-х годов.
2. Я о нём слышал, бывая с краткими визитами в Виннице, только из уст, так сказать, третьих, четвёртых лиц.
3. Никаких материалов процесса я не видел.
4. Книга написана сыном М. Штерна - лицом, заинтересованным в представлении обвиняемого абсолютно безвинным пасхальным агнецом (ягнёнком, реже - козлёнком), который выступал в вынужденной роли искупительной жертвы (лишь за его позволение сыновьям подать прошение об эмиграции).
5. Предыдущие, «из-за бугра», сообщения в интернете о М. Штерне были враками. Он — и «доктор» (кандидат наук, по-советски), и даже «профессор», работает, мол, по профессии в Нидерландах, принимает участие в конгрессах. И так далее.
Так чего же мне впутываться в эти лживые сообщения, цель которых — как можно больше сорвать дивидендов на имевших место или же, в немалой степени, выдуманных событиях?

Но в октябре сего года я получил письмо от Андрея Рыбалка — известного винницкого краеведа, который наткнулся в интернете на книгу, о которой идёт речь, предлагаемую для покупки. Владея как инженер только «техническим немецким», А. Рыбалка переадресовал это предложение мне.
Я не мог не посчитаться с мнением А. Рыбалка о необходимости приобрести книгу и поведать о ней другим. Книгу заимел быстро, но вот взялся за неё лишь через месяц, так как был занят другой публикацией.
Совет А. Рыбалка, кстати, был принят мною без особых раздумий, так как подобное было и с книгой о лагерях военнопленных в Виннице: я не предполагал, что она будет интересной читателям, а А. Рыбалка уверил меня в противоположном — и оказался прав: Два лагеря одной войны. Часть I (Нил Крас) / Проза.ру (proza.ru), Два лагеря одной войны. Часть II (Нил Крас) / Проза.ру (proza.ru) .

Как вот только удачно изложить содержание более, чем 300-страничной книги, на десятке-другом страниц? И ещё как-то втиснуть туда же мои разъяснения и критические замечания? Я - проживавший с М. Штерном в одно и тоже время в Виннице, знавший его лично (правда, всего 2-3 коротких встречи с переброской несколькими словами: в поликлинике на приёме больных, в медицинской библиотеке), видевший его жену и сыновей, старшего брата Мусю (Эммануила?) - архитектора [младшего брата Йончика (Иосифа) - преподавателя русского языка в 32-й школе - не могу вспомнить: вероятнее всего, наши дороги никогда не пересекались], должен каким-то образом высказаться о содержании этой книги: иначе — какой смысл всей моей затеи?

                ***

Титульная сторона суперобложки книги представлена в коллаже. Задняя сторона суперобложки — цитата Андрея Сахарова. Её я сейчас, как и содержание внутренних сторон суперобложки, дам в переводе. И в моём же переводе вы ознакомитесь с воззванием, о котором — ниже.

Из выходных данных книги следует, что она написана в 1976-м году Августом и Виктором Штерн(ами) на русском языке и в том же году вышла в Париже в издательстве «Gallimard», но автором указан только Август Штерн. Книга, с которой я работал, выпущена в 1977-м году издательством «Ullstein GmbH» (Берлин - Франкфурт-на-Майне - Вена).
Название книги - «Один совсем "заурядный" процесс». Подзаголовок - «Д-р Михаил Штерн перед его советскими судьями». [Обращаю ваше внимание: сразу называется имя главного героя этой книги; мне почему-то тут вспомнились статьи и книги под названиями типа «Георгий Димитров на Лейпцигском процессе».]

В нижнем правом углу портрета М. Штерна в виде наклейки важная (для продаваемости книги) приписка: «Генрих Бёлль [лауреат Нобелевский премии по литературе (1972); немецкий писатель, родившийся и похороненный в Кёльне (1917-1985)], Жан-Поль Сартр [лауреат Нобелевский премии по литературе (1964), от которой отказался; французский философ и писатель левого толка (1905-1980)], Симона де Бовуар [французская писательница, близкий Ж.-П. Сартру человек, похоронена рядом с ним на парижском кладбище Монпарнас (1908-1986)] и 50 Нобелевских лауреатов требуют освобождения Штерна.»

На внутренних страницах суперобложки напечатано следующее:
«25 марта 1976-го года воззвание Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар, подписанное пятьюдесятью лауреатами Нобелевской премии, обратило внимание общественности на судьбу 57-летнего украинского врача д-ра Михаила Штерна, которого суд приговорил к восьми годам принудительных работ в лагере строгого режима.
В марте 1977-го года Штерна, из-за плохого состояния здоровья, досрочно освободили, но не реабилитировали. «Это не было актом справедливости, так как я не был виновен.», - объяснил  д-р Штерн после своего освобождения. [«Es war kein Akt der Gerechtigkeit, weil ich nicht schuldig war» - честно говоря, я не понял смысл этого противопоставления.]
В чём состояло основание для преследования? Д-р Штерн, главный [«Chefarzt» можно перевести и как «старший»] врач института эндокринологии [так перевели «эндокринологический диспансер» - это всё было не случайным, а — для придания большей солидности персоне Штерна, так как, например, недвусмысленное слово «диспансер», в отличие от «главного врача», в немецком языке имеется] в Виннице около Киева [опять же, хотя «около» равно 260-ти километрам, но Киев — столица!] и многолетний член Коммунистической партии отказался оказать давление на своих взрослых сыновей, взять обратно их заявления на эмиграцию в Израиль.
В ответ на это проявил активность КГБ, свидетели были разысканы и найдены, обвинение было составлено и в декабре 1974-го года д-р Штерн предстал перед судом. Обвинение ставило в вину уважаемому медику, известному и признанному в течение тридцати лет его самоотверженной и научной деятельности, получение - на протяжении прошедших десятилетий - от своих пациентов взяток в суммарном количестве «775 рублей, двух гусей, курицы, двух килограмм рыбы, трёх корзин яблок и десятка яиц». [Мы с взятками ещё будем разбираться, но замечу (для вашей ориентировки), что зарплаты рядового врача, в зависимости от стажа работы, в то время колебались где-то от 90 до 130 рублей в месяц.]
Хотя свидетели сняли с него вину, хотя адвокат обвинение опроверг, Михаил Штерн был приговорён.
Судопроизводство, прокурором обозначенное как «всецело обычный процесс», приняло обычное течение и закончилось обвинительным приговором. Его имущество конфисковали; его сыновей Виктора и Августа выдворили [из СССР]; его жена, Ида Штерн осталась одна. Только единственное было необычным во время этого процесса: он был сыновьями обвиняемого и их друзьями тайно протоколирован. Им удалось скрытно пронести магнитофон в зал суда. Копии были переданы за рубеж. [Необычность, возможно, только в магнитофоне. Потому что ещё в 1964-м году писательница Ф. А. Вигдорова сумела сделать стенограмму (дословное протоколирование) омерзительных судебных слушаний по обвинению будущего Нобелевского лауреата Иосифа Бродского; записи под названием «Судилище» получили широкое распространение в самиздате.]
После эмиграции на Запад Август Штерн потратил один год на приведение протоколов в порядок, до выхода их в виде книги. Жизнь в лагерях Советского Союза в последние годы стала известной благодаря многочисленным свидетельствам. В этой же книге впервые представлено аутентичное сообщение о методах, которыми фабриковалось обвинительное заключение и невинные ссылались в лагеря.» [«впервые» - скажем помягче, тоже не совсем точно: более ранних письменных сообщений от свидетелей о фабриковании обвинений в СССР — множество.]
[Автор не указан. К протоколированию и тайным магнитофонным записях мы ещё вернёмся.]

Теперь закавыченная цитата [откуда — узнаете ниже по тексту], подписанная «Андрей Сахаров».
«Я осмелюсь утверждать, что обвинение, выдвинутое против д-ра Михаила Штерна, является провокацией соответствующих учреждений [служб], за которыми может стоять только намерение, людей, желающих покинуть эту страну, таковым устрашить. Определённые аспекты этого дела вызывают глубокое беспокойство. Более 2 000 человек были опрошены, и при этом на них оказывалось давление. Была сделана попытка вызвать впечатление, что д-р Штерн не только шпион, который вдобавок травил советских детей, но он ещё — порочный человек и подлец. Свидетелям давали понять, что они, если признаются в даче взяток д-ру Штерну, вопреки действующему в Советском Союзе закону, не будут привлекаться к судебной ответственности.»

А сейчас пришла очередь познакомить вас с предисловием к книге. По двум причинам: во-первых оно написано известнейшим французским историком Пьером Нора (Pierre Nora, 1931) - автором концепции «мест памяти» и, во-вторых, там дан полный текст воззвания Сартра и де Бовуар.
Воззвание было опубликовано 25-го марта 1976-го года в леволиберальной парижской ежедневной газете «Le Monde» («Мир»), которая, наряду с газетой консервативных взглядов «Le Figaro», является важнейшим печатным органом, формирующим общественное мнение во Франции. Указывается также на подписавшихся под воззванием 50 лауреатах Нобелевской премии, но фамилий подписавшихся я не нашёл  н и г д е. [Конечно, моё негативное отношение к коллективным подписям под написанными кем-то прокламациями и тому подобным имеет истоком коллективные письма в Советском Союзе: сначала — дорогому Иосифу Виссарионовичу, затем — последующим вождям. Письмам одобрения, протеста, поддержки, возмущения, пр. Как добивались организаторы посланий этих подписей — известно всем: запугиванием или обещаниями различных видов благодарностей, ссылкой на уже уговоренных или всегда готовых угодливо-рьяно подписаться под чем угодно… Но и в капиталистическом мире с подписями под коллективными письмами (заготовленными небольшой группой инициаторов чего-то) происходят странные вещи. Я когда-то упоминал об этом, рассказывая о поддержке убийцы Симона Петлюры.] Итак — само воззвание.

«25-го марта 1975-го года — сегодня, ровно год тому назад — украинский апелляционный суд подтвердил приговор, которым врач д-р Михаил Штерн осуждён на восемь лет «исправительных работ» в колонии строгого режима. Штерн врачевал в течение свыше тридцати лет; когда он был арестован, возглавлял он консультационное отделение эндокринологического центра в Виннице; с ним связана организация первого во всей Западной Украине специализированного лечебного учреждения для лечения зоба; то, что эта болезнь, которая прежде поражала массы населения, почти исчезла, в значительной части — его заслуга. Из-за его готовности помочь и его врачебного умения был он высоко уважаем не только в Украине, но и далеко за её пределами. [На кого мог быть рассчитан этот явный перебор в восхвалениях? Только на будущих кандидатов в подписанты.]

Суд, тем не менее, признал его виновным. [Есть ли логика в этом «тем не менее»?] Судебный следователь Кравченко в обвинительном заключении упрекал его - после того, как допросил более 2 000 бывших пациентов д-ра Штерна - следующими «взятками», полученными на протяжении свыше двадцати пяти лет: двумя гусями, цыплёнком, семьюдесятью яйцами, тремя корзинками яблок и 775 рублями … [Вы читаете это вторично, а я всё не могу себе представить, чтобы следствие и суд в 70-е годы докатились до такого позора: свыше 2 000 допросов [для меня эта фантастическая цифра, правда, сомнительна] и — такой мизерный «улов». Что-то тут скрывается, ибо о готовящемся процессе уже узнали за рубежом (Штерн пребывал в тюрьме, велось следствие — и его сыновья не сидели сложа руки). Оказаться мишенью насмешек «из-за бугра» никто не хотел, да и не имел права. За следствием и процессом, без сомнения, следили в Киеве и, не исключаю, даже в Москве. И не только пресса, но и «компетентные органы».]

Несмотря на все старания КГБ никакие из этих утверждений не были доказаны. Впрочем, преступление дачей взятки было действительно только для государственных служащих. Этим бросалось в глаза, что формулировка приговора была так же несправедлива, как гротескна.
[Снова — неувязка. Штерн, как и все врачи, были в СССР государственными служащими. Официальную частную врачебную практику финансовые органы ещё в 50-х годах ликвидировали с помощью непомерных налогов. Процветала, конечно, неофициальная частная практика, но не о ней на суде шло дело, хотя я точно знаю, что Штерн занимался также и таковой. В своём небольшом домике на углу тогдашних улиц Полины Осипенко и Володарского установил М. Штерн где-то в конце 40-х - начале 50-х даже рентгеновский аппарат, о чём я узнал от одного, ныне 90-летнего врача. Я, кстати, писал в «Моей Виннице», что помню вывеску частного рентгеновского кабинета по улице 9-го Января в конце 40-х годов (имя владельца запамятовал). Эти частные службы исчезли первыми, потому что оборудование их не соответствовало нормам безопасности (например, стены и двери кабинета не были освинцованы, отсутствовала принудительная вентиляция, пр.). Последними, из нуждающихся в крупном специальном оборудовании, исчезли частные зубоврачебные  кабинеты. А терапевты, детские врачи, психиатры, отоларингологи, даже лаборанты и так далее подрабатывали частной практикой в СССР до самого исчезновения коммунистической империи.]

В действительности, действующие (имеющие силу) основания для приговора были (для суда)  полностью безразличны; советская юстиция имела совсем другой повод для преследования практического врача. Его сыновья Виктор, физик и математик, 34 лет, и Август, доктор психологии, 30 лет, запросили разрешение на выезд из страны. Принимая во внимание их высокую научную репутацию и их относительно привилегированный статус, КГБ был мнения, что их выезд может рассматриваться как протест против советского общества. От д-ра Штерна потребовали, чтобы он воспрепятствовал желанию сыновей: закон давал ему для этого правовые возможности. Михаил Штерн отклонил это, однако: его дети — совершеннолетние, у него нет никаких причин, чтобы перечеркнуть их желания. Никакие угрозы не заставили его отступить.

Поэтому сегодня должен он в одном из лагерей для принудительных работ, где властвуют жесткие условия заточения, сортировать некие болты. Его сын Август получил в 1975-м году разрешение на эмиграцию. Виктор, между тем, наоборот, против его воли был выслан из Советского Союза, вынужденно оставив свою больную мать.

Факт, что д-р Штерн — еврей, тоже, определённо, не без значения для несчастья, которое его постигло. Однако есть совершенно иные обстоятельства, мы знаем, к сожалению, это хорошо, которые вызывают государственный произвол: идеологический нонконформизм, среди прочего. Этот произвол должен, исходя из личной судьбы д-ра Штерна, быть разоблачённым.

Кроме того и в первую очередь, желаем мы сообща поднять наш голос в надежде таким способом спасти д-ра Штерна. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», - написал он в своём завещании, и здесь идёт речь, в действительности, о смерти. [«В адресованном кому  завещании?», - напрашивается тут же вопрос. Родным? Или же всему человечеству? В том и другом случае — фарс. Кто вставил этот трюизм в воззвание властителя дум французов, европейцев? В Советском Союзе все, включая коммуниста с многолетним стажем, так называемого «доктора» (кандидата наук), жили на коленях, что не мешало ни ему, ни партийным боссам заниматься мелким и крупным жульничеством. А в нужном случае, да и без такового - просто для красного словца - цитировать это изречение, которое приписывали главе испанских коммунистов Долорес Ибаррури (1895-1989), хотя подобное по смыслу и даже формулировке провозглашалось за много столетий до её выступления в Париже против фашизма, на митинге 3-го сентября 1936-го года.] С пошатнувшимся здоровьем, принуждённый к тяжелейшей работе, навряд ли он переживёт продолжительность назначенного ему заключения. В Верховный суд направлено ходатайство о пересмотре решения суда. Мы заклинаем тамошних судей удовлетворить эту просьбу. Единственное преступление, которое совершил д-р Штерн, состоит в том, что он в личностях своих сыновей признал общие права человека на свободу, свободное передвижение и повсеместное проживание. Как расплату за это потерял он собственную свободу — и репрессии, которым он подвергся, могут ему даже стоить жизни. Ещё есть время для советской юстиции, преступление, которое она — исходя из одиночного случая Штерна — начала против человечества, искупить. Не сделает она этого, обесчестит она себя окончательно.»

[Перевожу я - предложение за предложением - на русский язык этот не совсем гладкий перевод с французского на немецкий язык, не переставая гадать, кому и как удалось подключить Ж.-П. Сартра к сему делу, кто водил его рукой, выписывающей столь не свойственный его перу текст. Не могу себя считать знатоком творчества упоминаемого великого человека, но, выучившись немецкому, бросился читать недоступное мне в СССР. Среди авторов такого, в «самой свободной стране» не издававшегося, был и Ж.-П. Сартр. И вот снова читаю и не узнаю «почерк» человека, удивившего меня впервые четверть века тому назад и, совсем по-другому, сейчас. Человека, за гробом с телом которого до кладбища Монпарнас шли 50 000 парижан.

Полагаю, что доктору психологии Августу Штерну это было не под силу. Не было ни средств, ни связей, ни почти всего другого, для сей акции необходимого. Просто идеологические противники СССР (а таких было немало со всех сторон) ухватились за казус Штерна, раздули его до невообразимых размеров и пытались пробить им ещё одну щёлочку в пресловутом «железном занавесе», отграничивающем цветущее «государство рабочих и крестьян» от «загнивающего капиталистического мира». Им было трудно: М. Штерн не был ни борцом «против» или «за» что-то, не был инакомыслящим (диссидентом), не стремился вроде бы сам с женой эмигрировать (полагаю, только на тот час, потому что сыновья были его авангардом в намерении семьи «передислоцироваться»), а состоял до самого его ареста, свыше 30 лет членом КПСС!  [В апреле 1974 г. в КГБ он назвал партийный стаж — 31 год. На суде: «в партии с 1944 по 1974.» Родился — в 1918 г., значит — с 26-летнего возраста!]

Но они повернули - для западной общественности - всё дело далеко не гладенького Штерна той гранью, которая исключала важные детали личности обвиняемого. Советская сторона, разумеется, не осталась в долгу: опять же, но на свой лад, вывернув факты. Но на кагэбистско-судебной стороне не было не только титанов типа Ж.-П. Сартра, им, что очень важно, недоставало стратегов, способных просчитать развитие событий хотя бы на пару лет вперёд. И в конце-концов партия, состоящая из «глухих согласных» — КПСС, проиграла. Ей досталась только конфискованная «Волга», а М. Штерну —  десятилетия оплачиваемого пребывания на Западе, слава борца и автора двух книг, изданных в крупнейших странах Западной Европы и США. Даже в декоммунизированной Виннице коммуниста Штерна, собиравшегося умереть стоя (но не в очереди за колбасой в винницком гастрономе), вспоминают как страдальца за правду, за справедливость, за то, чтобы «лучшее в мире» советское бесплатное здравоохранение сделать ещё лучше, что, по его понятиям, означало: немного платным, ну хотя бы для пациентов самого Штерна.]

                ***

Далее в Предисловии французского издания книги идёт собственный текст Пьера Нора. Я понимаю, что вы никак не дождётесь ознакомления с написанным Августом Штерном о процессе над его отцом. Но изложение всего текста предисловия к книге будет не только мне, но и вам в помощь. Оно облегчит понимание дальнейшего, хотя и породит дополнительные вопросы.

«Ещё не отзвучало (оставшееся без ответа) воззвание Сартра и де Бовуар, как в парижское издательство «Gallimard» поступила связка рукописей, чья подлинность (неподдельность) не вызывала сомнений. Это были протоколы судебных заседаний 11-31-го декабря 1974-го года в Виннице, городе с 300 000 жителей, недалеко от Киева.

Обвиняемый отклонил всякое своё участие в процессе, если в зал заседаний суда не будет допущена его семья. Отсюда — смелое решение Виктора и Августа Штерн(ов) взять в суд два небольших магнитофона, которые они более или менее демонстративно запрятали под одежду. При этом иногда микрофон вывешивался из рукава. Местное отделение КГБ реагировало на это с удивлением и замешательством одновременно. В маленьком зале суда обычно находилось около пятидесяти зрителей, большинство из которых были полицейскими [автор понимал под ними, скорее всего, сотрудников милиции и органов безопасности]. Ни в одном из правил поведения в суде не был предусмотрен личный обыск, его проведение на виду у общественности произвело бы неблагоприятное впечатление. [Странная ремарка, если речь идёт не о хорошо запрятанных пистолетах или взрывчатке, а о «демонстративно» запрятанных магнитофонах и всеми видимых микрофонах.]

Многократно были у них [братьев Штерн] магнитофоны, впрочем, отобраны при выходе из зала или даже на улице, при неожиданном аресте. Однако они [милиция и КГБ] не рассчитывали на проворство целой сети друзей и помощников. В мгновение магнитофонные записи были перезаписаны, машинописные тексты размножены и дополнены записями, сделанными непосредственно в зале суда [по смыслу понимается: рукописными записями]. Затем документы посылались во всевозможные столицы на Запад.  [Хоть не написал, что —  из Винницы, причём, с обратным адресом «улица Володарского, семье Штерн». Мне приходилось посылать за рубеж просьбы об оттисках научных работ, используя для этого только почтовые открытки. Письма часто (или всегда?) вскрывались и (полагаю, если неудачно, с большими повреждениями) выбрасывались. Письма в мой адрес также почти всегда вскрывались, иногда случайно менялись вложения во вскрытые конверты, что утвердило меня в моём подозрении о досмотре почты. Писал в Москву, но там не признавались ни в чём. Речь — о тех же 70-х, когда я попал «под крылышко» КГБ.] После выезда из СССР братьям понадобилось более года, чтобы части записей собрать в нужном порядке.»

[Здесь я должен прервать цитирование, чтобы отделить зёрна от плевел.
О магнитофонных записях и прочим с этим связанным будет в книге сказ и далее. Но читатель, я это понимаю, не будет настолько погружён в содержание статьи, чтобы всегда вспомнить те или иные прочитанные места, посему я не откладываю разъяснения на потом, а постараюсь давать их тут же.
Итак, в начале 70-х в СССР имелись два основных вида кассетных магнитофонов на батарейках: изготавливаемые в Киеве, Запорожье и Ивано-Франковске «Весна» различных модификаций (размером где-то 36х25х12 см, весом от 3,7 до 5,0 кг) и «Электроника-302», по моей памяти (у меня был такой), не меньший по размерам и весу (изготавливался в Подмосковье). Кстати, на инкриминируемую М. Штерну денежную сумму взяток можно было приобрести всего-то от двух до четырёх подобных аппаратов: это было недешёвое удовольствие. Намного более компактные японские магнитофоны, купить которые можно было только в комиссионных магазинах, стоили в несколько раз дороже — и всех рублёвых взяток, о которых речь шла выше, могло не хватить и на один-единственный японский магнитофон.
Но представим, что такие, менее объёмистые и более лёгкие магнитофоны, были «на вооружении» у сыновей М. Штерна. Теоретически засунуть их под пальто (суд проходил в декабре, раздевалки (вешалки) для зрителей в суде, понятно, не было: не театр же, на самом деле, хотя карикатурно-фемидские представления там ставились регулярно!) можно было, но тогда зачем их «более или менее демонстративно» прятать, а высовывавшимися из рукава микрофонами раздражать охрану. Или — или!

Как можно перезаписывать с отобранных магнитофонов (думаю, что охранка не состояла из полных идиотов, не знавших, что из магнитофонов можно вынуть кассеты — и надо их выворачивать из карманов, коли они были уже там, что она же не наблюдала, кому передавались кассеты, если был и такой маневр)? Как можно мгновенно перезаписывать то, что требовало нескольких часов работы (или это «в мгновение» — метафора)?

Винить Пьерра Нора нельзя: он написал то, что ему в очередном порыве фантазии сообщил А. Штерн. А понятия о судопроизводстве, о мало приспособленных для судебных заседаниях помещениях, обо всей технологии советского судопроизводства (особенно по таким - политизированным - делам), наличии в судебном зале, вокруг него и в толпе у здания суда подставных лиц, пр. — не имел ни малейшего. И у А. Штерна имелся простор для импровизаций на тему событий 11-31-го декабря 1974-го года.]

« "В самой Москве никогда такое не было бы возможным", - объяснял позднее Август Штерн, "но в Виннице КГБ [наши действия] застигли врасплох." Гонимый страхом перед вышестоящими инстанциями и будучи неуверенным перед этой отважной и образованной семьёй, между малейшим крючкотворством и грубым милицейским произволом туда-сюда колеблющийся местный КГБ в Виннице откровенно не справлялся с ситуацией и реагировал неверно. Необычно сильное моральное сопротивление д-ра Штерна творило последнее [из возможного], чтобы выбить КГБ из колеи.

Дополнительное обстоятельство объясняет, по мнению Августа Штерна, уловки ведения судебного процесса и нерешительность ведомств. Судопроизводство проходило как раз во время того, как сенатор США Джексон предложил торговое соглашение в обмен на мероприятия по либерализации эмиграции советских граждан, причём — не только евреев. До 20-го декабря, во время первой половины процесса, последний мог казаться простым манёвром устрашения, который может завершиться признанием невиновности, в самом худшем случае — штрафом, коим Штерн будет дискредитирован или его высылка за рубеж станет оправданной. Однако после того, как Джексон своими переговорами не добился успеха, создалось впечатление, что судья Орловский получил чёткие указания по последующему ведению процесса.

Общее количество документов, которые Август Штерн, впрочем, готов представить любому сомневающемуся, приблизительно в три раза больше того, что опубликовано в этой книге.
… При отборе документов для публикации и порядке их представления Август Штерн и Виктор Штерн исходили из следующих трёх основных положений:
1. Все второразрядные или состоящие из повторений документы были опущены.
2. Для лучшего представления документов они, что касается опроса свидетелей, были по новому структурированы: о д н и м  днём были даны высказывания того же свидетеля, хотя он свидетельствовал в разные дни, и также  о д н и м  днём даны опросы разных свидетелей, если они касались одного и того же события. Высказывания же главных свидетелей, однако, даны полностью.
3. Обвинительное заключение, заявление обвинителя [прокурора] и содержание приговора в их аргументации состоят из одинаковых утверждений, при этом — в той же самой формулировке.
… Чтобы тот же самый текст не печатать трижды...»

Далее идут ещё некоторые детали, которые для читателя не оригинала книги, а моей статьи с комментариями, не имеют значения. Особая речь — о содержании кассационной жалобы, о выступлении адвоката: эти материалы представлены в книге полностью.

                ***

Теперь о материалах книги, которые отобрал я , считая их необходимыми для понимания сути процесса, его протекания и результатов. К ним я отнёс, например, вот эти, напечатанные под заголовком «Вместо предисловия», два сообщения.

 - «Москва, 2-го января 1975 (UPI) [United Press International – международное агентство новостей, США]
Сын советского врача Михаила Штерна, который два дня тому назад был приговорён в Виннице, был арестован и принуждён покинуть поезд в сторону Москвы, в котором он находился в пути.
Виктор Штерн объяснил западным журналистам, что местные милицейские службы дали ему понять, что это произошло по указанию КГБ.
Его удерживали семь часов. Его портфель, в котором находились магнитофонные кассеты и прочие документы о процессе его отца, был изъят.
При этом Виктор Штерн объяснил, что конфискованный экземпляр  - не единственный с таким материалом, существуют намного больше таких кассет.»

 - «Прокуратура Винницы
Прокурор Винницы
16.4.1975
Акты: 4/2133-74
                Гражданину Штерну, Виктору
Сообщаю Вам, что Ваше заявление о выдаче магнитофонных кассет, с помощью которых выполнены записи о процессе Штерна М., в соответствии с §§ 168 и 143 Уголовного кодекса Украинской Советской Социалистической Республики (УССР) находившегося под судом, решено отклонить, поскольку записи были сделаны без разрешения суда и тем самым представляют вещественное доказательство Вашего незаконного образа действия (поступка).
                За руководителя Следственного отдела                Прокуратуры Винницы                А. В. Резник (советник юстиции)»    
      

ПЕРЕД ПРОЦЕССОМ

  - 6-го ноября 1973-го года - 204 дня перед арестом - 400 дней до процесса — Август Штерн подал прошение о выезде из страны.
 - 25-го апреля 1974-го года - 34 дня перед арестом - 230 дней до процесса — в бюро руководителя отдела паспортов дирекции по внутренним вопросам винницкого КГБ:   
М. Штерн был вызван туда по поводу прошения сына. Отказался этому препятствовать.         
 - 13-го мая 1974-го года - 16 дней перед арестом - 212 дней до процесса — заявление М. Штерна на имя председателя КГБ СССР Андропова о взломе и обыске в его квартире в то время, когда всю семью, вызванную в КГБ, под различными предлогами задерживали там в течение четырёх часов.
 - 29-го мая 1974-го года — арест М. Штерна и обыск в его квартире ранним утром этого дня, помещение в тюрьму. Обыск продолжался в течение трёх дней. Были конфискованы строго личные документы: рукопись ещё не изданной книги, научные публикации, микрофильмы научных работ, библиографические материалы, и тому подобное. Также были конфискованы охотничье ружьё и легковой автомобиль.
- 23-го августа 1974-го года — жалоба Виктора и Августа Штерн(ов) на имя Генерального прокурора УССР Ф. Глуха (вручена руководителю следственного отдела Прокуратуры УССР В. Позняку). В ней шла речь о беззаконии, сотворённом в отношение семьи Штерн. Также указывалось на распространяемые кем-то в Виннице слухи о М. Штерне как «убийце в белом халате» [штамп 1952-53-го годов во время позорного «Дела кремлёвских врачей»], о битье окон в доме брошенными камнями, о круглосуточных телефонных звонках неизвестных лиц с угрозами, о запрете пригласить адвоката из Москвы (разрешили только винницкого адвоката).
Жалоба, как это было принято, возвратилась в Винницу с указанием разъяснить всё сыновьям Штерна. Означенный выше В. Позняк высказался в том духе, что хотя действия судебного следователя Кравченко не полностью отвечают букве закона, но духу закона — во всём.
[Обращаю ваше внимание, что о взятках пока нигде не вспоминается, виной М. Штерна считают дискредитацию советского правительства согласием на эмиграцию сына. «Доверительно» было рекомендовано последнему забрать своё прошение о визе на выезд, что могло бы положить конец всей этой истории.]
- 24-го августа 1974-го года - 109 дней перед процессом — Виктор Штерн запрашивает формуляры для получения визы на выезд из страны.
- 3 сентября 1974-го года судебный следователь винницкой прокуратуры В. Кравченко посылает 25 следователям как бы инструкцию (под лицемерным названием «Просьба о правовой (юридической) помощи», в которой он список лечившихся у М. Штерна пациентов сопровождает указаниями выяснить у них когда и кем они были направлены к Штерну, каким способом Штерн их шантажировал (у них вымогал) — словами, действиями, пр. Следователям надо было также выяснить, какие медикаменты пациенты получили в аптеке, какие непосредственно от Штерна, сколько денег они дали Штерну, получил ли он от них продукты питания или другие материальные выгоды. Заканчивается эта инструкция следующими словами: «Я обращаю Ваше внимание на психологический аспект этих допросов. Вы должны опрашиваемым персонам дать гарантию, что они, несмотря на дачу взяток или другого, в любом случае не будут за это преследоваться.»

[Этот, на первый взгляд, малозначащий документ свидетельствует о многом. С одной стороны, о том, что М. Штерн находился в следственном изоляторе винницкой тюрьмы уже более трёх месяцев, а подельники КГБ из прокуратуры всё ещё не имели даже черновика обвинительного заключения. Не только М. Штерн и Август Штерн не шли на мировую (вернее, не сдавались по поводу эмиграции), но ещё и Виктор Штерн собрался «слинять» из СССР.
С другой стороны, КГБ и прокуратура готовы были прибегнуть к палочке-выручалочке, использовавшейся в СССР очень часто, когда так называемых политически неблагонадёжных или диссидентов, не подпадающих под статьи уголовного кодекса за свои «не советские» (называвшиеся «антисоветскими») взгляды, осуждали за преступления, именовавшиеся экономическими (приносящими материальный ущерб лицам, организациям, государству). Воровство и жульничество, подтасовка данных в финансовых отчётах (чтобы скрыть украденное, недостачу тех или иных материалов, пр.) протравили все хозяйственные сферы, а что касается взяточничества, то оно было почти «узаконено» ещё со времён Российской империи. Об этом я более подробно писал во воспоминаниях «В татарской столице, в Казани»: живя там, я был уже в возрасте, когда даже научные работники-медики что-то понимают и в вопросах народного хозяйства.

Перевод стрелок оказался для КГБ и прокуратуры и лёгким, и тяжёлым. Лёгким, потому что склонность к получению взяток у М. Штерна так и выпирала из всей его натуры: неплохой, на самом деле, специалист, он выставлял себя перед коллегами и, особенно, - больными «самым-самым», набивал себе цену при любом, даже мало подходящем для мздоимства случае. Выше я писал, что общался со Штерном в поликлинике и в медицинской библиотеке. В поликлинике №1 доцент-терапевт Мира Филипповна Шинкарёва (1896-1989, мать академика Филиппа Григорьевича Рутберга, 1931-2015, которого среди знаменитых винничан не очень-то отмечают, а это был выдающийся учёный - электрофизик с мировым именем — см. в ВикипедиИ) - она вела нашу группу - передала её на одну «пару» М. Штерну. Он получил новую аудиторию зрителей, а я познал новые стороны до того близко не встречавшегося мне известного винницкого врача. Сначала он предъявил нам «заказанного» на этот день и час, специально для нас-студентов, своего давнего пациента. И попросил больного опросить, обследовать и высказаться о возможной причине жалоб на недомогание, пр. Больной был - судя по его сетованиям - «сердечник».

Группа у нас была большая, больной какой-то неясный — и до меня очередь в обследовании его, к счастью, не дошла, а то бы я («числившийся» главным терапевтом курса) краснел от стыда и сейчас. Короче: у больного была так называемая декстрокардия (сердце было расположено справа), но никто этого не заметил. Тут-то и показал М. Штерн своё «господство» в среде дипломированных и будущих врачей: мол, до него многие обследовали (выстукивали, выслушивали, пр.), но, мол, только он … Напомнить ему, что не он, а, положим, рентгенолог это установил первым, никто из нас не имел оснований (фактов). Согласились с ним, что он, Штерн, разумеется — выше всех.

В медицинской библиотеке, в очереди М. Штерн оказался на одного врача впереди меня. И, когда я подошёл к ним, рассказывал коллеге о том, что сегодня он консультировал в военном госпитале, куда был приглашён тамошним начальником терапевтического отделения. И очень хвалил последнего, мол, редко ему такие знающие медики встречались. И, тем более —  в каком-то гарнизонном госпитале. Тут-то и я подключился к разговору, так как в госпиталь ходил при всякой возможности (в терапевтическое и хирургическое отделения). На 6-м курсе (1960-1961 годы) это разрешалось.
[Начальник терапевтического отделения подполковник Гриншпун окончил ординатуру в Ленинграде, в Военно-медицинской академии, защитил кандидатскую диссертацию и, конечно, выделялся как знаниями, так и умением. Познакомился я с ним в клубе Пироговки, на заседании терапевтического общества. Напросился к нему на практику (а он меня пристроил и в хирургическое отделение, где у начальника были золотые руки). Об этих врачах я мог бы рассказать ещё кое-что интересное, хотя прошло с того времени шесть десятилетий (случаю в поликлинике — на год больше).]

А хотел я, впрочем, объяснить вам поведение М. Штерна: он хвалил госпитального врача, не для того, чтобы «поднять его до своего уровня», а чтобы все знали, что и такие высокие специалисты требуют консультации сверх-специалиста Штерна. Хотя объясняется тут всё просто: «коньком» Гриншпуна была кардиология, инструментальная диагностика болезней сердца и сосудов, а в случае с не совсем ясным эндокринологическим пациентом он решил посоветоваться с так называемым «узким специалистом».
Не могу удержаться, чтобы не указать на особенности пациентов военного госпиталя: многие из них глотали всякую дрянь, дабы избавиться от службы. Например, настой табачных листьев (сердцебиение, подъём артериального давления), хозяйственное мыло (понос - симуляция хронической дизентерии), и так далее. Попробуй разберись, где болезнь, а где своеобразное членовредительство!
[Я отдаю себе отчёт: вам кажется, что меня заносит. Но это не так: я вам рассказываю о жизни в СССР на разных примерах, в данной статье — в основном, на конкретном случае: на крутом повороте судьбы М. Штерна. Но — не только. Ясно?]

Вернёмся к М. Штерну. Когда я писал «Мою Винницу», я расспрашивал знавших его винничан (Штерн перехал в Винницу из буковинских Черновцов в 1952-м году). И уже тогда я задумывался о том, почему у него так выражено было стремление к стяжательству, вымогательству и прочему с этим связанному, а два его родных брата - старший и младший - были очень скромными людьми? Ничего не смог придумать иного, как предполагаемое влияние супруги — полной, увешанной золотом, в весьма добротных одеяниях, можно сказать, красивой женщины. Но Иду Штерн я только видел, никто мне ничего о ней не смог рассказать. Всё, что мне известно: она возглавляла, помнится по памфлету В. Юхимовича, лабораторию на кондитерской фабрике и там, согласно уже упоминавшейся выше этой заказной статье в «Винницкой правде» (1960), проводила, по заказу мужа, какие-то анализы, выдавая подходящие (для демонстрации пациентам мужа необходимости лечения или уже достигнутых хороших результатов такового) показатели этих анализов. Слишком мало, чтобы судить о ней, учитывая к тому же моё малое доверие инициированному свыше творению поэта и публициста В. Юхимовича.

И — последнее о М. Штерне. Он хорошо - грамотно и аргументированно - выступал, а вот об общей образованности его ничего сказать не могу. По словам его брата-филолога, он не был особо начитан, но если что-то читал, то разбирал-анализировал содержание прочитанного весьма глубоко (эти сведения я получил от близкого друга брата Штерна 50-60-х годов). Словом, не будь той склонности к полу- и полностью незаконному обогащению, о которой велась речь выше, можно было бы ожидать и другого развития процесса декабря 1974-го, и иной памяти об этом хорошем враче-специалисте послевоенной Винницы.

Ещё об Иде Штерн.
- 9-го сентября 1974-го года - 93 дня до процесса - 113 дней до оглашения приговора — телеграмма Генеральному прокурору СССР Руденко, Москва. В ней И. Штерн требует вмешаться в ход следствия, в принуждение свидетелей наговаривать на М. Штерна, будто бы преднамеренно отравлявшего детей (приводятся фамилии свидетельниц).
- 7-го ноября 1974-го года - 34 дня до процесса [только через два месяца после отправки телеграммы!] - И. Штерн получает ответ (от Ивана Тимченко, заместителя винницкого прокурора): проверкой никаких нарушений закона не обнаружено.

14-го ноября 1974-го года - 27 дней до процесса - 111 дней до подтверждения приговора —  министерство здравоохранения УССР рассылает конфиденциальный циркуляр, подписанный министром Братусем, которым медицинским ведомствам, ректорам медицинских институтов, главврачам крупных больниц сообщается о М. Штерне, получившем от 15 пациентов более 1000 рублей взяток за госпитализацию и продававшем медикаменты по завышенным ценам.
Предлагается провести проверки в своих учреждениях, их итоги обсудить на собраниях, протоколы которых — направить в министерство.
[КГБ предпринимает последние меры, так как следствие выходит на финишную прямую. Косвенно предупреждаются все руководители медицинских учреждений, а, главное, те, которым М. Штерн «отстёгивал» от своих доходов. Эта известная многовековая практика «закрытия глаз, ушей и рта» использовалась в СССР и, как сообщалось уже в годы перестройки, достигала самых высоко-должностных лиц в правительстве и ЦК КПСС (и об этом я писал в воспоминаниях о моей жизни в Казани). В Виннице затаился от страха не один руководитель медицинской службы, учитывая и широту деятельности самого М. Штерна, и наличие прочих «штернов», паразитирующих на оказании медицинской помощи. От них, если потребуются их свидетельства, М. Штерну защиты уже ожидать не приходилось.]

Семья Штерна также не сидела «без дела». Как вы уже поняли по приведенному выше сообщению United Press International от 2-го января 1975-го года (через два дня после приговора, в день прибытия А. Штерна в Москву), Запад держал всё связанное с делом М. Штерна под прицелом своего внимания (на мушке).
- 28-го ноября 1974-го года, за 13 дней до начала процесса газета «Таймс» публикует статью «Придёт ли средневековый «кровавый суд» (по-английски - massacre, по-русски - резня) против евреев в Советский Союз снова?» [явно провокационное название]. В ней сообщается о готовящемся в ближайшее время судебном процессе над М. Штерном. Изложены описанные выше факты, но, естественно, претенциозно. Заключается статья словами «… только немедленная международная акция протеста ещё может спасти д-ра Штерна».
Этой статьёй дан старт винницкому этапу «санитарного надзора» Западного мира над кухней советского кагэбистского произвола, хотя для этого Западу пришлось ковыряться в блюде, включающем отбивную с трудно (его же, Запада пропагандой) перебиваемым привкусом нечистоплотности, подаваемую «на стол» советскому народу  с явно отвратным следственно-прокурорском гарниром.

- 29-го ноября 1974-го года, на следующий же день, советское посольство в Гааге (там находятся Международные суды) обнародовало коммюнике №222 советского пресс-агентства, в котором заявляется, что М. Штерн здоров и что содержание его в одиночной камере, как и запрет на посещение его родственниками и знакомыми соответствует положению уголовно-процессуального кодекса при обвинении по статьям §§ 168 и 143.
- 3-го декабря, за 8 дней до начала процесса председатель Гражданского комитета Андрей Сахаров обратился к советским и зарубежным врачам с просьбой [перевод начала этого призыва вы уже читали] проверить обвинения, выдвинутые против М. Штерна. Он приводит в качестве примера протесты международной общественности во время судов над Дрейфусом во Франции и против Бейлиса в России.

[Не говоря уже о колоссальных различиях в обстоятельствах означенных судопроизводств, обстановки вокруг них, вообще, государственных систем там и тогда, я бы назвал только с большой натяжкой похожими и успешными протесты против этих двух процессов над евреями.
Дело капитана Альфреда Дрейфуса 1894-го года (приговор: пожизненное заключение), завершилось его помилованием в 1900-м году и полным оправданием только в 1906-м году. Но обвинявшийся в шпионаже, уже даже повышенный в звании майор Дрейфус был сломлен и вынужден был выйти в отставку. Дело бедного заводского приказчика Менделя Тевьевича Бейлиса в 1911-1913 годах закончилось, после двух лет его тюремного заключения, оправдательным приговором, но побудило бывшего обвиняемого в ритуальном убийстве ребёнка покинуть Россию. Не меньшую роль, чем общественное влияние, сыграли тут разительные, несмотря ни на что, отличия в апелляционных системах и настойчивая кассационная работа адвокатов.]

ПРОЦЕСС

[Я ничего не знаю о литературных способностях Виктора и Августа Штерн(ов), нигде не сказано, что их кто-то консультировал по композиции этой книги, по её названию, и тому подобному. Мне всё-таки кажется, хотя я тут могу выйти за рамки допустимых спекуляций (размышлений), что выбор названия книги и наименования этого главного её раздела - безотносительно к авторству сих наречений - имеет особое значение.

Процессом, вообще-то, называется, что касается юридического значения этого слова, порядок рассмотрения дел в суде, судопроизводство либо всё судебное дело. Но «Процесс» - это и наименование произведения великого Франца Кафки (1883-1924), выдающегося романа, впервые опубликованного (1925) после смерти писателя. Разъяснений по поводу «Процесса», вошедшего в 1999-м году, согласно знакомой нам газете «Lе Monde», в список лучших 100 книг мировой литературы ХХ-го века (третье место!), пражский еврей Ф. Кафка не оставил. Так что интерпретаций по этому поводу — множество. Роман, считающийся философским, лично мне в значительном смысле представляется преднамеренно задуманным абсурдным по идее и содержанию. Не зря же возникло выражение «кафкианское правосудие», на которое - кто знает? - возможно и должно намекать название книги и её основной части! Авторы (Виктор и Август Штерн) как бы наводят читателя на преследование судом не знающего за собой вины Иозефа К. - сюжетную линию «Процесса» Франца Кафки. И как бы на фоне страданий этого героя - прокуриста (доверенного лица по совершению сделок) банка повествуют о преследовании их отца - врача, которому многие люди доверяют здоровье и даже жизнь.]

 - Назовём сперва исторических лиц — состав суда (11.12.1974):
Председатель - судья В. Орловский, судебные заседатели: А. Лахтионова и В. Подоненко ( в запасе - Г. Шрепило), прокурор - Г. Криворучко, защитник - Д. Аксельбант, секретарь - В. Пучкова.
Кроме того, в судебных заседаниях принимали участие суде члены судебно-медицинской экспертизы: председатель — винницкий областной судебно-медицинский эксперт Ольнев, кандидат медицинских наук, член — профессор Кучук (Kutschuk), заведующий кафедрой психиатрии (Anstaltstherapie) Винницкого медицинского института.

[Профессора Кучука я не знал и не видел никогда. Более того, не только по моей памяти, но и по данным из интернета, в 1972 - 1985 годы кафедрой заведовала проф. Г. А. Виевская; её я хорошо знал: будучи ещё ассистенткой у проф. И. А. Мизрухина, она несколько раз вела занятия в нашей группе.

С Анатолием Ольневым я в один из моих летних визитов в Винницу, где-то в начале 70-х годов, близко познакомился (суд над М. Штерном состоялся несколькими годами позже). Мы ездили с ним на его «Волге» в Одессу, были на знаменитой толкучке, пляжились, пировали, возвращались ночью, с приключениями. Очень много можно о нём интересного рассказать, например, как он сам собрал эту машину, купив только шасси от старой поржавевшей «Волги» (но - с документами), о его перед этим туристической поездке в Индию, пр. Но сие — из другой области событий моей жизни, так что надо оставить эту тему.

Но глубоко погрузившись в то время, чтобы побольше вспомнить, я пришёл к поразившему меня самому выводу. А. Ольнев (отчество не смог вспомнить) был весьма одарённым человеком. И - на редкость - деловым. Например, мы не успевали - из-за происшедшего по пути домой - к утру понедельника, к началу рабочего дня Ольнева. И хотя он, по его словам, в Виннице никому не подчинялся (Областное судебно-медицинское бюро не входило в компетенцию облздравотдела), кроме как напрямую - министру здравоохранения Украины, ему важно было, в случае чего, аргументированно объяснить своё отсутствие. И как только открылись почтовые отделения, он из одного из них, где-то по дороге, уже в Винницкой области, позвонил в своё бюро и спросил, не поступал ли вызов эксперта в какой-нибудь район. И надо же: немного в стороне от нашей трассы в сторону Винницы как раз желали получить судебного медика: в воскресенье в местном озере утонул молодой парень. Анатолий свернул с пути, мы добрались до морга районной больницы — и Ольнев вернулся с баночкой препаратов органов и образцом крови утопшего (на предмет определения наличия алкоголя).
Алиби отсутствия на рабочем месте было обеспечено.

В Индии Ольнев мечтал купить японский магнитофон и кассеты к нему. Пронёс, как ему советовали, в пиджаке, в наружном кармашке для платочка доллары (откуда они были у него — не знаю, но явно не из бухгалтерии суд.-мед. бюро), купил переносной магнитофон (который стоил больше суммы, на которую туристам официально обменяли советские рублики), в гостиничном номере разобрал его и провёз на родину как купленные по дешёвке запасные части. Кстати, я был у него в бюро со своим магнитофоном, о котором уже упоминал: магнитофон фонил — и Ольнев что-то в нём подкручивал.

В отличие от профессора Кучука, кандидат медицинских наук Ольнев явно не принадлежал к «воинствующим антисемитам» (см. ниже). Рассказывал, как профессор судебной медицины - еврей в одном из южно-русских городов (сам Ольнев работал до Винницы в Житомире) писал ему диссертацию, а Ольнев в это же время перебирал во дворе профессорского дома автомобиль учёного. Доверенным человеком в бюро, выполнявшим его самые деликатные поручения был  врач-эксперт по фамилии Шкраб (мне объясняли, что столь странную фамилию придумали себе образованные евреи после удачного штурма Зимнего дворца, сменив на неё свои неблагозвучные фамилии, данные их предкам в гнилое царское время; раскрыли мне и смысл этой фамилии — ШКольный РАБотник, что, если верить интернету, совсем не так).
Да и круг приятелей Ольнева включал немало евреев.

Но что мне только через полустолетие стало ясно: Ольнев был «своим человеком» для КГБ. И тут вспоминается не только то, что Ольнев, как говорится, мог (положим, «оживление» полусгнившего трупа «Волги») и что ему, странным образом, дозволялось (умолчу об этом), но и, например, обращение судьи во время процесса Штерна к Ольневу с просьбой подтвердить законность его - председателя на процессе! - тех или иных действий и решений!!
Чтобы замкнуть круг моих воспоминаний, в связи с делом Штерна, об Ольневе, добавлю, что, если мне это не мерещится, жена Ольнева работала на кондитерской фабрике, где, возможно, всё ещё заведовала лабораторией Ида Штерн.
Как видите, это фантасмагорическое представление в залах Винницкого областного суда довело меня уже в его первый (премьерный) день до воспоминаний, подозрительно напоминающих бредовые фантазии.]

                ***

Сначала следуют обязательные вопросы: фамилия, имя, дата рождения. На вопрос о национальности М. Штерн отвечает: «Пока на земле останется хотя бы один антисемит, я буду на вопрос о моей национальности…». Судья перебивает его: «Слушайте, Штерн, прекратите!». Штерн продолжает: «… всегда отвечать: я — еврей». Судья: «Вздор! Можете вы проще отвечать?». Штерн: «Как могу. Я ничего особенного не сказал.»

[Эта мелкая перебранка, не стоящая как бы и выеденного яйца, свидетельствует о важном. О стремлении, с одной стороны, суда - превратить его в заурядный процесс о взяточничестве (которое, без сомнений, имело место), а, с другой, Штерна - выставить на первый план  антисемитскую сущность обвинений (что, конечно, тоже было правдой, если вспомнить их первопричину — прошение о визе на выезд сына М. Штерна). И Штерн, как я уже указывал, неплохой оратор, использовал сразу же перифраз из «Бабьего Яра» Е. Евтушенко: «Ничто во мне про это не забудет! "Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит. Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!». Наверное, не все присутствующие уловили подоплёку «не простого» ответа Штерна, но судья-то сразу же заподозрил в этом, не по форме пространном, ответе подвох. И оказался, что тут говорить, прав.

М. Штерн дал отвод приглашённому судом эксперту — профессору медицинского института психиатру Кучуку, другу профессора - эндокринолога Зелинского; обоих М. Штерн назвал «воинствующими антисемитами». Профессор Зелинский, опять же, по утверждению М. Штерна, был одним из инициаторов судебной расправы над ним. [Бориса Алексеевича Зелинского (1932- 2001) я помню в его бытность ассистентом на кафедре внутренних болезней, руководимой профессором Б. С. Шкляром (в областной больнице). Зелинский был там почти незаметен: тише воды, ниже травы. Больше ничего о нём не могу сказать. Но схватку, обусловленную конкуренцией за «звание» лучшего винницкого эндокринолога, между ним и М. Штерном вполне могу допустить. Использованное в этом соперничестве оружие мне не известно. То, что профессору подсказали (или он сам до этого додумался) применить проверенный метод партии, «преданным» которой был и преданной которой сам же легко мог стать Штерн — догадаться легко. У М. Штерна в арсенале защиты были  врачебное несовершенство (ещё слабые знания и недостаток опыта) «молодого» профессора-эндокринолога и всей его команды (об этом — ниже), а также собственная, как видно из материалов судебного процесса, недюжинная изворотливость. Борьба велась уже несколько лет — курс эндокринологии при кафедре госпитальной терапии №1 открыли в 1968-м году на базе диспансера, где кудесничал М. Штерн (Старый город), и лишь через несколько лет Б. А. Зелинский с помощниками перебрались на клингородок, в бывшее имение Грохольских.]

Мне приходится опустить – дабы не превращать эту статью в новую книгу - дальнейшие споры между судьёй и М. Штерном (при поддержке его адвокатом). Но хочу заметить, что М. Штерн добился многого: присутствия членов семьи в зале суда, отвода проф. Кучука, возможности приносить ему диетическую еду в ходе процесса…
[Когда винницкие инициаторы и планировщики судебного покарания не подчинившегося их требованию Штерна обнаружили, что описываемая затея из намерения запугать других, намеревающихся, как и сын Штерна, эмигрировать, начала превращаться в резонансное событие европейского масштаба, они поняли - я уже отмечал сие выше - что «сами себя высекли» (как та унтер-офицерская вдова в «Ревизоре» у Н. В. Гоголя). И начали подленько мстить семье М. Штерна, произвольно, нарушая процессуальные нормы, утяжелять условия его предварительного заключения. Но потом, когда до них дошло, что за всеми их подлостями беззакония следят за рубежом, частично пошли на попятную.]

А теперь — об обвинительном заключении, составленном судебным следователем В. Кравченко (утверждённым областным прокурором Г. Тарнавским). О Г. С. Тарнавском (1931-1997) вы можете почитать в ВикипедиИ на русском, украинском и белорусском языках. По словам работавших с ним, он был серьёзным юристом.
М. Штерн обвинялся в мошенничестве и коррупции. Мол, как руководитель консультационного отделения эндокринологической поликлиники он решал вопросы необходимости помещения пациентов в стационар. Он тормозил или делал невозможным как обследование, так и госпитализацию пациентов, если они или их родственники не готовы были дать М. Штерну за это взятку. Использовались различные способы вымогательства денег — косвенные и прямые (приводятся примеры), причём занимался этим М. Штерн без всякого смущения. Он предлагал пациентам помощь в приобретении зарубежных лекарств, которые сами пациенты «нигде не найдут». При этом он скупал эти лекарства в аптеках, а потом перепродавал их пациентам, хотя в аптеках они везде были в достаточных количествах. (М. Штерн объяснял, что покупал дефицитные медикаменты у пациентов, которым они уже были не нужны, и продавал их по аптечным ценам другим пациентам, чтобы их лечение, например, гормонами не прерывалось.)

[Я приостановлю мой пересказ обвинительного заключения и сообщу вам, что я полностью могу поверить в возможность (реальность) обвинений, выдвинутых против М. Штерна. Основанием для того были мои, без нескольких месяцев, тридцать лет работы врачом в СССР.
1. Мест в отделениях больниц не хватало (за исключением недель, когда сажали картофель и убирали его урожай, а также — новогодних, рождественских и пасхальных праздников). Поэтому заведование приёмным или поликлиническим отделением больниц, где решались вопросы госпитализации, считалось «хлебной» должностью.
2. Дефицит лекарств был всегда, особенно зарубежных: у СССР не хватало валюты для закупки их в необходимом количестве, а своих эффективных аналогов не было.
3. В моих воспоминаниях о Виннице и о Казани я рассказываю об этом детальнее. Занявший положенное мне место заведующего кафедрой (он был только кандидатом наук, а не доктором наук, как я, и на 10 старше меня — докторскую защитил на 11 лет позже меня) врач не только торговал импортными медикаментами, но и находил у больных несуществующие (!) лабораторные признаки заражения определёнными паразитами, требующего - для избавления от сих гельминтов - именно эти медикаменты (советских аналогов не было). И так —  десятилетия! Лишь потом ему пришлось немного посидеть в тюрьме. В конце-концов откупился.

Более того, то, что делали, увы, многие врачи в Виннице, Тернополе, Казани, везде - «от Москвы до самых до окраин», что наблюдали и хорошо понимали их коллеги, требовало «крышевания», поэтому главные врачи, заведующие рай- и горздравотделами были в связке с жуликами, знавшими, с кем им надо делиться «наваром». Так вот и жили советские медики различных специальностей, медицинские сёстры, даже санитарки. У каждого была своя «епархия», где они занимались поборами. Кто был не с ними, тот понимал, что бороться с этим бесполезно: при дефиците (коек, аппаратов, медикаментов, самих врачей, пр.), который не прекращался, почва для всходов новых и новых жуликов не истощится; и эта каскадная конструкция наоборот (снизу — вверх) передачи денег никогда не рухнет.

Теперь вспомните о личных моральных установках М. Штерна, о которых шла речь выше. И вы поймёте, что  одно с другим совпадало. Более точно следовало бы выразиться «гармонировало» или даже — было «конгруэнтно», но я не уверен, что все знают значение этого слова, потому даю ссылку: конгруэнтный — Викисловарь (wiktionary.org). Ну а если какой-то аптекарь не соглашался припрятывать медикаменты для Штерна или его не устраивал, как сейчас говорят, откат, предложенный Штерном, то всегда можно было найти другого. Не генетическая предрасположенность (старший и младший братья Штерна были морально чистые люди), не национальность, не членство в партии (а Штерн, по его письменным заявлениям, приводимым в статье В. Юхимовича, был предан партии до последнего), и прочее, а — слабости, свойственные многим людям, и ситуация (по ряду важнейших параметров) в стране, породили эти язвы «общества развитого социализма». Почему большинство медиков вело себя по другому — тоже ясно: воспитание и совесть не позволяли, страх перед возмездием останавливал, «предприимчивости» не доставало…

КГБ и прокуратура врали в той же степени, что и обвиняемый. Приводят в обвинительном заключении в качестве примера имеющиеся в достаточном количестве тиреоидин и инсулин, замалчивая, что речь идёт об отечественных препаратах очень низкого качества. Тиреоидин (таблетки из порошка высушенной щитовидной железы убойных животных) невозможно точно дозировать, инсулин советского производства не обладал стабильными качествами. Конечно, Штерн приторговывал заграничными L-тироксином и инсулином, а они были в большом дефиците (первый я для своих экспериментов на собаках доставал в Венгрии, второй - для бабушки - мама, главный врач, изыскивала, пользуясь своим положением). [Самое удивительное, что допотопный тиреоидин всё ещё производится и продаётся на бывших просторах СССР, как и бесполезные бальзам Шостаковского, мазь Вишневского, капли Зеленина и прочая, с точки зрения нынешней науки, мура.]

[Если кто удивится, что я опять и опять ухожу в сторону от собственно суда над М. Штерном, то объясню ещё раз: цель моих публикаций о прошлом — не заклеймить или оправдать кого-то задним числом, а показать на примерах из разных сфер жизни ту страну, в которой мы жили. Чтобы вам, читателям, стало многое яснее: и диссидентское движение, и эмиграция во все концы света, и неприятие советской системы на Западе.

Как избавился в Казани кандидат наук от доктора наук? Проверенным методом: накатал на него телегу в КГБ. А те схватились за этот гадкий пасквиль — и начали меня третировать.
Слава богу, сейчас в Татарстане другие времена и там не постеснялись дважды (в 2014 и 2019-2020), по собственной инициативе, опубликовать в газете «Звезда Поволжья» (главный редактор Р. Р. Ахметов, 1954-2020) сначала где-то 40%, а в прошлом-нынешнем году - из номера в номер - п о л н о с т ь ю  мою, на несколько сотен страниц, книгу воспоминаний о жизни в Казани. Там всё описано в деталях. Да ещё поведал мне Рашит Ракипович о своём впечатлении: мои воспоминания интересней мемуаров У. Черчилля, за которые тот был удостоен Нобелевской премии по литературе. Я, конечно, не воспылал тут же притязаниями на не меньшее признание со стороны Нобелевского комитета и в Стокгольм, ссылаясь на Р. Р. Ахметова, с жалобой - мол, на Волге полагают, что меня Шведская академия обделила - не обращался. Просто приятно было это скромному автору читать. Он даже более полутора года об этом никому не рассказывал. Только вот сейчас, заразившись духом самохвальства от М. Штерна ...]

Заключая обвинение, судебный следователь В. Кравченко выносит всей советской системе досудебного расследования уничижительный приговор. Я третий раз привожу эту чушь, это признание полной несостоятельности двух десятков следователей, нежелания их и невозможности (из-за запрета) для них копнуть глубже, выискивая со-товарищей М. Штерна по преступлениям, определяя слабые места системы советского здравоохранения, благодаря которым случившееся стало допустимым … Привожу этот «приговор системе», чтобы вы поняли до конца, в каком «краю непуганых идиотов» (выражение из «Записных книжек» Ильи Ильфа) мы - за «железным занавесом» - существовали.

« … таким способом, как было доказано следствием, от 21 пациента или их родственников [Штерном] путём вымогательства получено всего 3 корзины яблок, 2 гуся и 775 рублей… путём перепродажи медикаментов по завышенным ценам, как это было доказано в 19 случаях — одного петушка, 70 яиц и 754 рубля 3 копейки.»
Ни слова о главвраче эндокринологического диспансера, о заведующем аптекой, о прочем. «Главное» — сказано: о «золотом» (для нищих на доказательства следователей) петушке (не с вершины ли кремлёвской башни снятом?), об яйцах (фирмы Фаберже, понимается: не о нескольких десятках обычных куриных яиц может же идти речь на таком громком процессе!), о «Корзина яблок» (картине Винсента Ван Гога, 1885), «Корзина яблок» (картине Поля Сезанна, 1895) и «Корзина с яблоками» (картине Галины Серебряковой, 1934) — их, бесценных, а не какие-то плетёные из ивовых прутьев или ореховой дранки кошики имели в виду Шерлоки Холмсы из Винницы!
Как видите, мелочность обвинителей была под стать мелкому жульничеству М. Штерна. Сошлись, вопреки словам песни, два берега одной реки.

                ***

Далее идут — на страницах 54 - 250! —  протоколы опроса свидетелей. Пересказать их нет никакой возможности не только потому, что они представлены почти на двухстах страницах книги, следовательно, попытаться втиснуть это изложение максимум в десяток страниц машинописи (даже без моих комментариев) — гиблое дело. Но и потому, что они, в основном, напоминают собирание анамнеза болезни врачом-психиатром у больных, страдающих спутанностью сознания. Объясняется последнее, на мой взгляд, несколькими основными обстоятельствами.

Первое: почти все свидетели были впервые участниками судебного процесса и, естественно, в той или иной степени, весьма взволнованными. И терялись при первых же «шероховатостях», выявленных в их показаниях.

Второе: они не могли быть сами собой, так как каждому из них следствием была прописана та или иная роль обличителя обвиняемого.
Следователи - режиссёры выбрали более-менее, по их мнению, подходящих для любительского театра свидетелей - артистов, готовили их к спектаклю, но среди первых не нашлось ни одного (одной), прошедшего(-ей) практику у Константина Сергеевича Станиславского, среди вторых — никого даже отдалённо напоминающей(-его) талантом Наталию Михайловну Ужвий или Амвросия Максимилиановича Бучму, игравшего в театре им. И. Франко (Винница, 1920-21). Нередко вопросы, задаваемые свидетелям М. Штерном или его адвокатом, согласовавшими и отшлифовавшими свои роли и реплики (на им уже известные из копий протоколов следствия или предугаданные заявления свидетелей) до степени мастерства корифеев московского Малого театра, заводили суд в тупики.  Эти вопросы без обиняков указывали на противоречия, бессмыслицу причин претензий, недовольства, возмущения и пр. в сторону врача М. Штерна, изложенные (опять же, под диктовку следствия) на бумаге (копии, повторяю, были у обвиняемого и его защитника — и ничего изменить в них уже нельзя было).

Председательствовавший на суде пытался, как мог, помочь свидетелям выкарабкаться, но они, со своим тяжёлым заданием на горбу, находились на подтаявшем, благодаря горячим возражениям М. Штерна и адвоката Д. Аксельбанта, тонком льду сценария, сочинённого юристами, с творчеством великого драматурга Александра Николаевича Островского не знакомыми — и постоянно уходили со своими показаниями под воду. Никто им вовремя не напомнил слова названия первой пьесы А. Н. Островского, поставленной на сцене Малого театра - «Не в свои сани не садись.»

Третье: винницкие писаки драматургии всей истории с М. Штерном, по недопониманию теории и искусства построения спектакля с достижением полной психологической достоверности актёрской игры, додумались потребовать от почти всех свидетелей обвинения написать заявления в милицию 14-го мая 1974-го года или в ближайшие после этого дни. И тем самым в очередной раз выдали себя и свой замысел: напугать всех задумавших покинуть страну.
Потому что 14-го мая 1974-го года Август Штерн получил разрешение покинуть СССР.
И ни один из тех, коих науськивали на М. Штерна, не мог дать вразумительный ответ, почему подал жалобу именно в этот день, который не совпадал ни с каким значимым моментом в их (или им близких людей) общении со Штерном, с ухудшением в течении болезни, в состоянии больного, курируемого М. Штерном. Такие вот недотёпы были отобраны для выполнения ответственного задания партии и её сторожевого пса — КГБ. Председатель суда тщательно старался замять этот «прокол» следствия, но обвиняемый и его адвокат постоянно возвращались с этим вопросом к свидетелям: «Gutta cavat lapidem ...» - капля долбит камень не силой, но частым падением (как утверждал ещё древнеримский поэт Публий Овидий Назон).   

Четвёртое: деньги, полученные от пациентов М. Штерном, постоянно «таяли». Из тысяч, в результате прицельных вопросов М. Штерна и Д. Аксельбанта, выбивались конечные нули — они превращались в сотни и даже десятки рублей. В результате, взятка как будто-бы одного пациента в конце концов по величине ужималась во много раз, хотя поначалу была близкой сумме, полученной, согласно обвинительному заключению, от всех двух десятков опрошенных бывших пациентов М. Штерна.
Дело доходило до курьёзов: судебный следователь Кравченко подсчитывал с точностью до копейки аптечную стоимость медикаментов, за которые пациент давал «взятку» М. Штерну, и в результате оказывалось, что пациенту медикаменты эти обошлись дешевле их продажной цены.
Если это было действительно так (в книге — приведенное Августом Штерном, а не фотокопии оригиналов протоколов), то можете себе представить качество подготовки процесса.

Пятое: у меня, при чтении протоколов опросов свидетелей обвинения (со-истцов, говоря юридическим языком), сложилось довольно чёткое впечатление, что с ними «работали» не только следователи, но и люди штерновского окружения. Как иначе объяснить, что переплатившие доктору за медикаменты говорят о нём только хорошее и не считают себя обманутыми? Или, вообще, считают упоминание о расходах на лечение излишним, так как ребёнок выздоровел — и благодарят за это доктора? Чего это вдруг со-истцы заговорили на суде прямо противоположное тому, чему они свидетельствовали прежде, подписываясь под заявлениями — и тем самым приводили судью в состояние бешенства?! [По рассказам о нём, да и по материалам книги, можно заключить, что судья В. Орловский хладнокровием не выделялся, а был запальчивым, как прежде выражались, вскидчивым.]

[Повторяю: не забывайте, что я в зале суда не присутствовал, оригиналов протоколов заседания не видел, а делаю выводы из того, что сыновья М. Штерна представили в книге. Так как, по понятным причинам, книга в СССР не издавалась, никто полноту и истинность представленных в ней протоколов не проверял, никто отзыв о книге не мог опубликовать, её возможные недостатки (откровенную предвзятость включения одних, а не других, причём — в полном размере, материалов, в худшем случае, даже подтасовку и искажение протоколов) раскрыть во всей их «красе» не мог. Поэтому мои заключения сделаны по текстам, представленным в книге, разумеется, далеко не нейтральными авторами. И по тому, что мне удалось «прочитать» между строк.

Вот, например, А. Штерн особо отмечает, что на второй день судебное заседание перевели в значительно меньший зал, вмещающий приблизительно 50 человек. И тут же даёт цитату из сообщения спецкора московского агентства «Новости» Бориса Антонова, в которой сказано, что в зале суда присутствовало до 500 человек. Кому и чему верить? Прикинул по памяти и не смог вспомнить, чтобы в здании областного суда на ул. Коммунистической был такой большой зал.
Пришлось разыскивать людей, работавших в то время в помещениях Винницкого областного суда. Так вот: писать о присутствии в зале 500 человек мог только человек, которого его информаторы ввели в заблуждение, или же нагло вравший по собственной инициативе. Все, без исключения, залы для судебных заседаний были небольшими (на сколько человек рассчитанными — мне установить не удалось, но мой вопрос о пяти сотнях мест встречался усмешкой). Кстати, о величине помещения, в котором суд заседал в первый день, ничего не было сказано.

Иностранным корреспондентам, я забыл это указать, в аккредитации на суде было отказано. Но если бы они и присутствовали, то навряд ли были бы объективными: Запад направил бы в Винницу явно ангажированных журналистов. Постеснялся бы суд тогда своих действий? — сомневаюсь. Получил бы возможность общения со своими родственниками в перерывах М. Штерн? — очень даже не уверен (его уводили немедленно и в перерывах, и после окончания дневного заседания).

Тем не менее, некие из присутствовавших в зале суда как-то передавали сведения за рубежи нашей «родины чудесной», в которой, как пелось со времён сталинских репрессий, «закаляясь в битве и труде» (более подходило бы - «… и суде»), складывали «радостную песню о великом друге и вожде». И репортажи о парадоксах судопроизводства в областном суде Винницкой области на всех языках мира, в том числе - на русском и украинском, были слышны из радиоприёмников уже в тот же вечер. Кто и как наладил цепочку оповещения для контрпропагандистов «вражьих голосов»? - вопрос не ко мне, а к КГБ.]               


 - Во второй день заседания (12.12.1974) произошло ещё одно событие, которое показывало, что «архитекторы процесса» над М. Штерном ощущают давление из-за рубежа. Проф. Кучуку М. Штерн дал отвод, предложенный им вместо Кучука кандидат медицинских наук эндокринолог железнодорожной больницы Куперман судье не подходил. А Ольнев требовал заполнить вакансию в экспертной комиссии, причём, как это полагалось, до трёх человек (дело в том, что один из экспертов, по фамилии Коляда, ещё перед началом процесса погиб в аварии). Судья предложил эксперта из Киева, Штерн заявил, что это затянет процесс. И предупредил: не включать в экспертную комиссию никого из медицинского института, где все были подчинёнными Зелинского (он, помню, стал одним из проректоров). В конце-концов ввели в качестве эксперта Купермана, профессора Ефимова из Киевского эндокринологического института и кандидата медицинских наук Андреенко (думаю, что это всё-таки Андренко, хотя написано по-немецки Andrejenko) из мединститута. На протестующий вопрос М. Штерна («Откуда этот Андренко?») судья «пояснил», скрыв его мединститутское «происхождение»: «Поверьте мне, он не антисемит, как Вы это постоянно [обо всех] утверждаете!». И прервал заседание суда.
Чего бы это судья, ставший вдруг покладистее, добавил это «пояснение», выглядевшее почти оправданием? Объясню позже.

[Петра Тарасовича (отчество — уверен не на все 100%) Андренко я знал более-менее хорошо. Вспоминается красивый мужчина, спокойный, доброжелательный, курящий, ассистент кафедры факультетской терапии (заведующий - профессор Б. С. Шкляр). Жена его — доцент-рентгенолог (радиолог) Биткова была дочерью шофёра детской больницы №1, где главврачём была моя мать. Биткова (имя-отчество его и дочери забыл) я знал ряд лет, однажды мы с ним ездили на полуразбитой больничной полуторке в Хмельник. Цель — привезти для сотрудников больницы что-то из сельхоз-продуктов, которые были закуплены по маминой просьбе её хмельникскими знакомыми (она была родом из этого местечка). Я — в роли грузчика. По пути переговорили о многом, он мне рассказывал о семье, о войне (конечно, забылось сейчас). Был он русским, о том, как попал в Винницу, тоже сообщил, но и это я не вспомню через шестьдесят с лишним лет. Жила семья на окраине (Словянка?), в своём доме.
Андренко с женой были пару лет в командировке в Африке. Где и по какому случаю П. Т. мне рассказывал об их быте там — не вспоминается. Но осталось в памяти, что он поведал, как они спасались от изнуряющей жары: постоянным прихлёбыванием кофе.
Возвратились богачами (по тем меркам), но никогда не кичились.
Всё это — к тому, что судье Орловскому в этот раз можно было поверить.]               


 - Главным событием третьего дня (13.12.1974) были два инцидента, случившиеся до и после судебного заседания. Утром — стычка Виктора Штерна с группой «практикантов», как их официально называли (фактически — молодых гражданских лиц, направленных для поддержки милиции, которой - в форме - желательно было бы иметь поменьше). Поводом послужила вроде бы попытка В. Штерна сфотографировать массу людей у входа в здание суда и машину, в которой обвиняемого доставляли из тюрьмы. А после заседания — арест В. Штерна и привод его в отделение милиции.

В. Штерн был обыскан, у него отобрали магнитофонную кассету и запечатанный конверт. Последний вскрыли и находившиеся в нём бумаги изорвали. Виктор заявил, что там были копия жалобы М. Штерна председателю КГБ Андропову на обыск в его квартире, проведенный неизвестными лицами в мае 1974-го года (о чём рассказывалось в начале статьи) и почтовая квитанция — единственное доказательство того, что эта жалоба заказным письмом была отправлена. Через три часа В. Штерна отпустили, оштрафовав на 30 рублей за хулиганское поведение в служебных помещениях милиции.               


 - Четвёртый день процесса должен был начаться 16-го декабря 1974-го года в 10 часов утра, но его неожиданно перенесли сначала на 13 часов, потом на 16 часов. В заключение объявили, что заседание в этот день не состоится. Причина случившегося не сообщалась.
Но вечером Виктор и Август Штерн(ы) были вызваны к заместителю областного прокурора Темченко, поведавшему братьям об «искажённых сообщения о процессе», появившихся на Западе. В связи с этим было принято решение о строжайшем запрете на процессе фотографировать, вести магнитофонные записи и даже рукописные заметки. Любой, передающий информацию о процессе, будет обвинён в злобной антисоветской пропаганде. Темченко подчеркнул, что это - только профилактическая беседа и что прокуратура и КГБ не потерпят никаких клеветнических сообщений из Винницы на Запад.
Теперь нам ясно, почему судья стал податливей. Представляете себе, сколько внутренних и внешних (с Киевом, Москвой) консультаций провели винницкие «компетентные органы» после того, как им стало известно, что за процессом следят не только в Виннице, Киеве, Москве и ещё где-либо в «коммунистическом лагере», а — также в Западной Европе, США и далее!

Какая железная логика: чтобы на Запад не поступала «искажённая» информация — запретить её фиксацию во время процесса. Если уже сообщать, то - по памяти, не со слов свидетелей, а от кого-то что-то слышавшего: типа «одна бабка казала». Пути проникновения сведений о процессе им-то известны не были — это и бесило их, в первую очередь.               


 - Пятый день заседаний суда (17.12.1974). Как указано в книге, сначала в зал запустили водителей такси, чтобы осталось меньше мест для других желающих присутствовать. Хотя таксистов «желающими присутствовать» назвать нельзя было даже при большом воображении. Это я так обозначил интересующихся процессом, потому что считать их зрителями как-то неверно. Разыгрывался фарс, трагикомедия, ещё что-то, но всё-таки суд, как уже говорилось, — не театр. Хотя и определял Вл. Вл. Маяковский театр «как арену, отражающую жизнь». И такой ареной, без всякого сомнения, был этот судебный процесс.

В сей день экспертная комиссия была представлена кандидатом медицинских наук Анатолием Ольневым, профессором Андреем Ефимовым из Киева, терапевтом из Винницкого медицинского института к. м. н. Петром Андренко и к. м. н. Львом Куперманом - врачом железнодорожной больницы. Попытка М. Штерна и его адвоката дать отвод П. Андренко (мол, он — не эндокринолог и, к тому же, подчинён Зелинскому) была председателем суда отклонена.

В основном шла речь о фальсификации М. Штерном данных исследований пациентов в нужную ему сторону:  например, для выдачи им справок о болезнях, освобождающих от военной службы. Обвинение — очень серьёзное. Пересказывать всё — невозможно, но из выступления отбивающегося от напраслины М. Штерна я укажу на то, чего обещал коснуться. Что занимало мои мысли в течение четверти века работы в научно-педагогической сфере.

Во всех медицинских учреждениях, служивших базой для обучения студентов медицинских институтов или повышения квалификации врачей, существовала обстановка, вызванная нигде не учитываемым фактором: очень многие институтские работники - по уровню своих знаний и умений - уступали не только заведующим отделениями этих базовых учреждений, но и нередко — рядовым врачам с солидным стажем работы по той или иной врачебной специальности. Причиной того была система подготовка врачей-специалистов в СССР. Надоело участковому врачу месить грязь, посещая больных на дому, он любым путём выбивал себе путёвку на курсы специализации — и через четыре МЕСЯЦА уже принимал в поликлинике в кабинете, на двери которого висела табличка «Невропатолог», «Ревматолог», пр. На Западе превращение просто выпускника медицинского факультета университета во врача-специалиста длится от четырёх до шести, восьми и более ЛЕТ. И это — при том, что само шестилетнее обучение по условиям и требованиям к его результатам в СССР и на Западе были  н е  с о п о с т а в и м ы  (моё непоколебимое убеждение после знакомства с системой обучения и качеством подготовки врачей в ФРГ!). Врачебные дипломы СССР и всех стран - союзников «первой в мире страны победившего социализма», как и стран, возникших из развалившейся империи «нерушимой дружбы народов», д о  с и х  п о р  не признаются на Западе (с одним исключением — дипломов медицинского факультета Будапештского университета, сумевшего пронести через многие десятилетия систему обучения врачебному мастерству, зачатки которой приходятся ещё на время до возникновения в 1868-м году Австро-венгерской империи.).

Будущие кандидаты наук (аспиранты) и доктора наук (ассистенты-докторанты), часто вообще не проходившие никакой специализации, сосредотачивались на выполнении их диссертационных работ, посвящённых очень узкой тематике, нередко лежащей, вообще, вне непосредственного врачевания (разработка метода диагностики, профилактики возникновения заболевания, статистическое исследование распространения какой-то патологии, пр.). С руководителей этими научными работами строго спрашивали за недовыполнение «плана подготовки научных кадров», защитившихся охотно назначали на должности ассистентов, доцентов, профессоров и, что очень важно отметить, с внезапно резко возросшей зарплатой как бы переводили в совершенно иную касту, ибо ставка их становилась в два-три раза выше заработной платы «простых» (не остепенённых, не преподающих) тружеников фонендоскопа и скальпеля.

Что касается врачебной специальности, которой они начали, после защиты диссертации, обучать студентов или врачей, то ей самой они учились «на ходу». Такой путь прошёл и я. И
опущения, связанные с несовершенством моего образования, ощущал долгие годы. Со временем, я, конечно, нахватался разными путями обрывков знаний, чтобы кое-как прикрыть означенные дефекты, но системных знаний в некоторых разделах медицины так и не приобрёл.
Медицина — не спорт. В беге на разные дистанции, в спортивном плавании, в поднятии тяжестей и так далее определить лучших и худших не составляет никакого труда (допинг отбросим).  В боксе, фигурном катании на коньках, художественной гимнастике — это уже проблематично: именно там возникают споры, судейские «потасовки», жалобы, кляузы …
То же самое — в медицине, особенно в её разделах, где нет чёткого и всем понятного разграничения на, например, умеющего проводить то или иное оперативное вмешательство или только знающего о таковом.
Если хирург (окулист, отоларинголог, ортопед, пр.), не владеющий техникой операции, вынужден рекомендовать пациенту другого хирурга (удачно оперирующего), то среди терапевтов очень часто возникают обвинения, наговоры, склоки.
Я пишу об этом не из возможных представлений или допущений, я прошёл все стадии и почти все варианты сих ситуаций в СССР и некоторые из них — даже в ФРГ. О «советском периоде» моего врачевания, включая поднятую тут тему, я рассказал в моих воспоминаниях о Казани. Там шла речь и об особых (материальных) благодарностях врачам, о взятках и о вымогательствах.

                ***

Но возвратимся на Старый город, на место сражения между М. Штерном (кто был с ним, в стихийном ополчении, срочно сформированном в комиссариате его семьи — не знаю) и Б. Зелинским с его опричниками (опричницами) из личной гвардии профессора. [Не поставить ли там, в память о М. Штерне - ленинце с тридцатилетним партийным стажем - каменный блок, подобный тому, что на Кумбарах -  в честь И. Богуна? Или всё же — в память о Б. Зелинском, избавившемся проверенным советским способом (доносом) от своего однопартийца, от М. Штерна?] 

О больничных врачах, которые не завидовали институтским сотрудникам — помолчим так же, как делали это они: не записывались добровольцами в ополчение Штерна или волонтёрами в опричное войско Зелинского, а получали, тихо благодаря пациентов, свои доказательства признательности от них, но никогда — д о  оказания помощи (так сказать, авансом) и никогда,  в ы м о г а я  эти подарки: понимали, что большинство пациентов «своё дело» знало и их понукать не следовало, да и опасно; такие врачи не опускались до торговли мнимо или действительно дефицитными медикаментами.

Завидующие же привилегированным институтским сотрудникам возмущались качеством работы последних, специально выискивали их ошибки, докладывали об этом главному врачу и даже жаловались на них ректору медицинского института (по собственной инициативе или «с подачи» М. Штерна, бывшего - сам по себе - весьма активным в этом отношении — кто теперь это разъяснит?).

Институтские тоже не бездействовали. Одним из известных способов было ублажение, при поддержке руководства института, главных врачей базовых больниц. Те получали от института четверть ставки ассистента на той или иной базирующейся в их больнице кафедре, изредка вели занятия со студентами (в основном, за них работали ассистенты кафедры) — и тогда всё было спокойно. Борцы за правду понимали, на чью сторону станет их начальник - главный врач — и терпели-молчали.

Но могло случаться и по-другому: главному врачу «отстёгивали» свои, то есть, больничные врачи. Конечно, не из зарплаты, а — из взяток. И тогда руководитель кафедры не получал поддержки главного. Назревали конфликты …
Нередко профессор (доцент) следовал совету А. С. Пушкина музе: «Обиды не страшась, не требуя венца, / Хвалу и клевету приемли равнодушно, /; И не оспаривай глупца.» Глупца ли, умника ли, разумного и высококвалифицированного ли - не имеет значения — будь всегда холодно - спокойным. В этих случаях профессор (доцент)  у ч и л с я   с а м  на обходах, на консилиумах - разборах сложных случаев и т. п. у больничных врачей, набирался опыта — и со временем достигал, как минимум, уровня заведующего отделением. И становилось тихо …

Заведующий отделением получал свои «подарки», заведующий кафедрой — свою высокую зарплату (нередко — также и «подарки»). И длилось такое перемирие многими годами, намного дольше, чем Брестский мирный договор (16-го марта 1918-го года ратифицирован советской стороной - 13 ноября 1918-го года ею же аннулирован). [Это вам — для доказательства того, что при развитом социализме Хрущёва-Брежнева, в котором мы на момент суда над М. Штерном находимся, договорённости выполнялись многим честнее, чем во время выхода РСФСР из Первой мировой войны. Чем — не проявление прогресса?]

Я мог бы, наверное, написать небольшую книжицу о взяточничестве в послесталинском СССР. Как раз в эти 35 лет я был уже советским студентом и врачом. Значит — многое видел и понимал. Советская «общедоступная» «передовая в мире» медицина не была ни той, ни другой. А взяточничество стало таким же обычным в мире диагностики и врачевания, как приветствие при встрече или прощание при расставании. В моих воспоминаниях о Виннице и Казани есть рассказы о взяточничестве, о моих соприкосновениях с этим вездесущим, словно воздух, феноменом (явлением, данном в чувственном созерцании). Есть там и о Тернополе, правда, лишь об одном-двух случаях, которые, естественно, были не единичными, а просто будничными. Так сказать, рутиной обслуживания в медицине.

Итак, М. Штерн тыкал сотрудников кафедры носом в их ляпсусы и сообщал об этом главному врачу, а Б. Зелинский собирал компромат на М. Штерна. Я уверен, что на то время М. Штерн, занимающийся эндокринологией более четверти века, был в ней более сведущим, чем Б. Зелинский, пересевший из баркаса внутренних болезней в тузик - самую малую судовую шлюпку - эндокринологии, оказавшийся столь трудным для него в управлении. И не было ему за кого спрятаться: ни за капитана баркаса (его прежней заведующей кафедрой терапии проф. Р. И. Микунис), ни за боцманов (доцентов), ни за бывалых пассажиров (опытных ассистентов) из уютной каюты кафедры внутренней медицины №1, где он подготовил, после кандидатской, также и свою докторскую диссертацию. В тузик, где он сидел на вёслах и пролагал путь, помещался один, максимум два (юных, щуплых, слабосильных в эндокринологии и полностью зависимых от гребца) ютившихся на корме пассажира.
М. Штерн привёл на суде примеры, сообщил, что о них он ставил в известие главного врача. Главврач Урбанский (я его не знал, только фамилию такую слышал) подтвердил на предварительном следствии эти действия М. Штерна [по нейтрализации начинающего поднимать голову будущего смертельного врага с учёными титулами].

В этот день М. Штерн был особенно напорист, он возмущался психо-терорром, оказанным прокуратурой в отношение свидетелей; по его словам 18 из 19 свидетелей на суде частично или полностью отказались от показаний, данных ими ранее. При этих словах, как сказано в книге, председательствующий на суде прервал его и заседание закрыл.
[Прошу прощения, но я снова напоминаю: протоколы представлены Августом  Штерн(ом) и у меня нет иных источников. Там, где что-то могу дополнить и разъяснить, я это делаю. Но в других случаях приходится отталкиваться только от текста книги, скомпонованной далеко не безразличным, по отношению к подсудимому, человеком — его родным сыном.]               


 - Шестой день заседаний суда (18.12.1974)
В этот день М. Штерн пытался дать отвод председателю комиссии экспертов - судебному медику А. Ольневу. Судья этому воспрепятствовал: мол, прежде М. Штерн с включением в число экспертов А. Ольнева был согласен.
М. Штерн также заявил, что со свидетелями обвинения (назвал их фамилии) ещё  п е р е д  их опросом на заседании суда в служебном помещении заместителя областного суда Довганюка вёл беседу прокурор Криворучко. [Вероятно, это было подсмотрено людьми М. Штерна. Если эта встреча действительно имела место, то более грубое нарушение судопроизводства трудно себе представить.] Прокурор возмутился: это, мол, клевета на него. Судья также возразил: он, мол, находился в этой же комнате, где ничего описанного М. Штерном не было.
[Весь процесс проходил в подобных перепалках.]

Впрочем, экспертная комиссия пришла к выводу, что у пациента, которому М. Штерн поставил (будто бы за взятку) в 1968-м году диагноз повышенной функции щитовидной железы, действительно был гипертиреотоксикоз, но в менее выраженной степени, чем указано в выданной М. Штерном справке.
Тут же на суде выяснилось, что у этого пациента недавно, в августе 1974-го года, в больнице им. Пирогова диагностировали увеличение основного обмена веществ на 67% (один из признаков упомянутого заболевания, в данном случае, весьма выраженный: в норме — не более 15%) — судья вынужден был прочитать  в с л у х  результаты анализа, так как этого потребовал адвокат.

Что касается М. Штерна, то он в этот день напирал на антисемитскую окраску всего процесса. Он рассказывал о деле Бейлиса, о деле кремлёвских врачей и о клеветавшей на них враче Тимощук (выше об обоих делах уже шла речь), цитировал Ленина, заявлял о своей любви к украинскому народу (несмотря на то, что, к сожалению, антисемитизм среди него распространён). М. Штерн сказал, что не желал неожиданной смерти эксперта Коляда, подписавшего фальсифицированные акты против него. Но, мол, его глубоко верующая жена увидела в гибели врача Коляда небесное наказание. [Как ещё недавний член КПСС - и, естественно, атеист - мог жить в мире и согласии - на протяжении более 30 лет своей партийной принадлежности - с глубоко верующей женой, то есть, с опиумо-зависимой («религия - опиум народа») - одному, пардон, богу известно?!]

И ещё: дабы произвести большее впечатление (на кого: судью, судебных заседателей, прокурора?, скорее всего — на публику в зале), М. Штерн цитирует зарубежных исследователей-эндокринологов, чем только приводит в раздражение прокурора. А М. Штерн, в ответ, называет позицию последнего ксенофобией (нетерпимостью ко всему чужому). Побольше учёных словечек, не совсем (или совсем не) понятных суду и публике!
Конечно, М. Штерн был, вероятно, много образованней сидящих перед публикой (служителей Фемиды) и в зале (наблюдающих за судебным процессом). Думаю, что он понимал: суду это - «до лампочки», суд руководствуется не столько выяснениями обстоятельств дела и личностью обвиняемого, сколько приданием всему спектаклю, апофеоз которого уже написан и вчерне отрепетирован «силовыми органами», оболочки соблюдения ПРАВОпорядка.
Но Штерн не был бы Штерном, если бы не пытался проявить и тут что-то оригинальное, демонстрирующее его неординарность!               


 - Седьмой день заседаний суда (19. 12. 1974)
М. Штерн оправдывается, объясняя наличие у него в «запаснике» медикаментов, которые он продавал пациентам: это были лекарства, присланные ранее его больным в излишнем количестве из других городов. Пациенты вылечились, ненужные уже медикаменты остались, а в винницких аптеках их не было. Вот и выкупал он такие медикаменты у пациентов по завышенным ценам (почему по завышенным — не указано; возможно, на суде он объяснял это возмещением затрат пациентам, достававших, с доплатой, дефицитные препараты). Ну а затем продавал также втридорога другим своим пациентам. В доказательство — ссылка М. Штерна на показания одной из свидетельниц.

[По мне, знакомому с кухней медицины того времени, это «доказательство» невиновности М. Штерна, сердечного порыва помочь - как возможно быстрее - излечиться его пациентам называется не так, как его именовал М. Штерн - «врачебный долг», а - плохо завуалированное вымогательство взятки. Но у М. Штерна и его адвоката не нашлось иного варианта вранья, потому что ни один нормальный врач не занимался продажей медикаментов. Только М. Штерн, доцент нашей кафедры в Казани (о том я писал выше) и иже с ними.]

[Прочитывая страницу за страницей эту книгу, я довольно быстро обратил внимание, что очень многие (не исключаю, что даже — большинство) эпизодов с получением взяток (продажей медикаментов по завышенным ценам) связано с диагностированием и лечением мальчиков с гипогенитализмом (недоразвитием у них половых органов и вторичных половых признаков в связи с пониженной секрецией половых гормонов). Дети выглядят при этом физически недоразвитыми в целом, у них изменена конфигурация тела, страдает их умственное развитие, пр. Иногда диагноз сам напрашивается, но часто нужен намётанный глаз, чтобы заподозрить это заболевание. Сегодня возможно исследование уровня ряда гормонов, тут же проясняющих ситуацию, полустолетие тому назад о таком только мечтали.
Правильное лечение (в 60-70-е годы прошлого столетия — хореогонином, о котором постоянно шла речь на суде; сейчас имеется целый ряд подобных препаратов) оказывает разительный эффект на мальчиков: они «оживают» и распускаются как увядшие от недостатка влаги цветы после полива. Родители не нарадуются «ожившим» ребёнком — и молятся на врача. И одаряют его даже без всякого намёка исцелителя. А если врач к этому ещё «достаёт» для них («только для вас!») отсутствующее во всех аптеках лекарство, то самые скупые раскошеливаются.
М. Штерн использовал «золотую жилу» гипогенитализма (очень слабо функционирующую мальчуковую половую желёзку) «на всю железку».

В 1988-м году я полетел из Москвы в Ташкент по просьбе моей знакомой, тамошнего врача. Надо было помочь одному молодому хирургу с диссертацией (он оплатил перелёты). Предыдущие (тамошние) руководители его работы требовали от него баранов, а взамен ничем помочь не хотели, да и не могли. Никто из них не знал иностранных языков, не представлял себе современную науку. Я смог помочь — и всё закончилось благополучно. До того бывал я на научных съездах в Узбекистане дважды, объехал знаменитую Ферганскую долину, заезжал в Киргизию. Но всё — в спешке. А в этот раз моя знакомая показала мне медицину этой очень своеобразной для европейца страны. И случайно я довольно подробно узнал о работе детского эндокринолога. Так вот эта дама из узбекской столицы - детский эндокринолог разбогатела как раз на лечении гипогенитализма у мальчиков. Возможно, что из-за «затравленности» Узбекистана химическими средствами, без ограничений применявшимися в хлопководстве, там было больше случаев этой болезни, чем где-либо в СССР. И дама, бывшая до того терапевтом, не жалела, что сменила специализацию.

А об этом — к чему? К тому, что М. Штерн был только в Виннице первым, но «штерноподобные» нигде — не последними. Не исключаю, что тот, кто занял его место, и не подумал проводить иную политику. Всё продолжалось, как прежде. Только суда над ним не было: его дети не собирались покинуть цветущую Украину. Зато на это решились его внуки, правда, уже после распада СССР и возникновения Независимой.
Прошу прощения за очередное «лирическое отступление», в котором лиризм и трагизм  представлены фифти-фифти.]

В этот день у судьи, по представленным в книге случаям, снова не получилось доказать получение М. Штерном взяток. Одна свидетельница даже обратилась, плача, к судье с вопросом: «За что Вы бросили д-ра Штерна в тюрьму? Он ведь спас всех наших детей! Освободите его! Дайте ему возможность продолжить его работу и нашим людях здесь [в этой стране] помогать!» До этого она сказала: «Мой сын был калекой и он [Штерн] его вылечил.»
[Если приведенная мною вторая цитата (о сыне) представляется весьма возможной, причём, спонтанной, то первая - с требованием освобождения М. Штерна - без «основательной подготовки» кем-то простой сельской женщины выглядит отрывком из сновидения обвиняемого. Особенно впечатляет «здесь» - эта женщина как бы предвидела, что М. Штерн, если его не осудят — не эмигрирует, а уж если осудят, то — больше не видать больным Винницкой области этого врача-кудесника. Как в воду глядела! А мы, недотёпы, мотались со своими проблемами в Болгарию, к бабе Ванге, хотя у нас под боком жила Юзефа Байда, сын которой Степан, на вопрос Штерна, есть ли у него претензии, ответил: «Ни в коем случае, я Вас никогда в жизни не забуду!» В это — верю, потому что у мальчика, половые гормоны которого, наконец-то, забурлили, память уже не девичья — и он забывчивостью страдать не будет. Правдиво сочинили — не то, что с перекупкой и продажей лекарств!]


 - Восьмой день заседаний суда (20.12.1974)
Перед сообщением об этом дне приводится опубликованное в газете «Известия» письмо министра иностранных дел СССР Громыко руководителю Государственного департамента (название министерства иностранных дел США) д-ру Генри Киссинджеру (ещё один еврей в деле М. Штерна).
Дата письма не указана и я не могу с уверенность сказать, послано оно до или после принятия так называемой «Поправки Джексона - Вэника» (1974)  к Закону о торговле США, ограничивающей эту торговлю, в частности с СССР, в ответ на ограничения в эмиграции советских граждан. В письме шла речь как раз о положении про эмиграцию различных групп советских граждан.
[Не могу безапелляционно высказаться о том, с какой целью авторы книги предпослали этому разделу означенное письмо, что' они хотели этим выразить.
Но вспомним предисловие, написанное Пьером Нора, в котором он указывает на 20-е декабря как дату, переломную на процессе М. Штерна. И связывает, по его мнению, резкое изменение в течение процесса с провалом попыток Джексона сторговаться с СССР.

Предполагаю следующее намерение автора книги: показать, что делами таких, как М. Штерн и его сыновья, занимаются там (в самых высших сферах США), что о страдающей семье М. Штерна не забывают, пекутся и стремятся повлиять на решения советских властей. И что, мол, само это дело — результат противостояния и борьбы двух сверхдержав. Что-то подобное вложенному в известную украинскую поговорку: “Пани б’ються, а у холопів чуби тріщать!”. Мол, поймите, дорогие читатели, дело М. Штерна — капля, в которой отражается большое, вселенское явление. Мол, из-за таких, как братья Штерн, и возникла эта «Поправка Джексона - Вэника» (см. в WikipediA на русском и украинском языках), от которой страдает (без американских товаров, в том числе - лекарств) СССР и его народ. Не затевали бы этот процесс, прервали бы его, освободили бы М. Штерна, выпустили бы его сыновей — было бы лучше всем, в первую очередь, советским людям. Мало того, что М. Штерна сделали без вины виноватым, его косвенно принуждают дополнительно стать на самом деле виновным, да ещё в каком зловещем преступлении!
 
Куда только может завести нас фантазия! И авторов книги, и — этой статьи.
«Поправка Джексона - Вэника»  была отменена по отношению к Украине в 2006-м году, на следующий год после смерти М. Штерна, по отношению к России — в 2012-м.
Так что М. Штерна можно винить и в торможении торговых отношений между США и Независимой Украиной на протяжении полутора десятка лет!
Если реабилитировать посмертно — принято, то почему обвинить — невозможно? Повесим на него ещё и эту собаку! Жаль только, что его недругам не порадоваться: ушли уже — до и вскоре после него. Можно сказать — все ...]

На самом же процессе происходили обычные споры между судьёй и М. Штерном (вместе с адвокатом), разбирался очередной случай, расцененный предварительным следствием как взятка. Новое: М. Штерн заявил о проявлениях своего нездоровья. В предыдущий день — приступ стенокардии, а ночью — лёгочное кровотечение. Он пожаловался на отсутствие действенной медицинской помощи: не получил белый хлеб, хотя страдает язвой двенадцатиперстной кишки, к нему не явился зубной врач. Адвокат потребовал консультацию врача - специалиста по заболеваниям лёгких, судья обещал организовать это. Посему — перерыв в заседаниях на два дня.

Далее в книге — сообщение в газете «THE OBSERVER» («Наблюдатель») [первая в мире (с 1791 г.) воскресная газета; издаётся в Лондоне] от 22.12.1974 под названием «По поводу Штерна: КГБ блокирует телефонную связь». Телефонная связь с учителем из Северного Лондона господином M. Sherbourne, желавшим узнать из России детали о процессе против М. Штерна, пишет газета, прерывалась.
Из сообщённого газетой далее выяснилось, что звонки были из Винницы. И они дважды обрывались после того, как звонивший успевал сказать лишь первые слова : «Мир ...» и «Сегодня ...». Один раз лондонцу удалось услышать «Они определённо не дадут нам поговорить… » - и линия снова была прервана.


 - Девятый день заседаний суда (23.12.1974)
Перед заседанием друзей М. Штерна пригласили из зала заседаний в милицию [от здания Областного суда до Ленинского отделения милиции, где уже, как вы знаете, побывал Виктор Штерн, не более ста метров]; там руководитель следственного отдела Олег Гота, угрожая,  долго и в деталях им объяснял, что в зале суда не следует общаться со Штерном и его семьёй, а также поддерживать обвиняемого (как поддерживать: репликами и аплодисментами одобрения? - в книге это не уточнено). Что против них будут предприняты соответствующие меры, если они продолжат распространять о процессе ложные сведения. [Как мне сообщили, в 1980-х  О. Гота оказался под судом и был осуждён за какие-то тёмные связи с винницкими подпольными ювелирами, а в начале 1990-х освобождён.]
Со своей стороны, Виктор Штерн вторично обратил внимание судьи на то, что сотрудники милиции 20.12.1974, перед дачей показаний свидетелями, пытались настроить последних против М. Штерна, рассказывая небылицы об обнаруженном в квартире врача огромном количестве денег, золота и брильянтов.

Ну а в зале суда — продолжающийся разбор случаев взяточничества. И опять М. Штерн пытается выставить себя перед всеми незаурядным учёным, готовящим миру открытия. Один из пациентов подтверждает свои прежние высказывания о даче М. Штерну денег. М. Штерн получение их не отрицает. Но как «хитро» пытается объяснить, почему брал! Мол, одного препарата не было бы достаточно для длительного эффекта при импотенции, которой страдал пациент. Он же лечил его комплексом из нескольких средств, смешивая их перед инъекцией: и эти дополнения — весьма дорогостоящие. На вопрос судьи, почему в амбулаторной карте пациента значится введение только одного препарата, М. Штерн, ничтоже сумняшеся, нагло врёт с высоко поднятой головой: «У меня нет никакого намерения сообщать всему миру о моей методике, до того как я её и мои результаты уже опубликовал.» На замечание судьи, что на новый метод требуется разрешение, М. Штерн замечает свысока: «Это вопрос медицинский и тут суд превышает свою компетенцию.» Вмешивается прокурор: «Вы не имеете права упрекать суд!» На что М. Штерн: «Это у Вас нет права упрекать меня! Это право суда!». Председатель: «Обвиняемый, упрекать кого-либо у Вас права нет!» И к секретарю: «Отметьте в протоколе это порицание в адрес обвиняемого Штерна!»

Если вам ещё не всё ясно, то дополняю. Первое — все действия врача, особенно введение лекарств, должно обязательно отмечаться в медицинской документации. Второе — я, хоть и не работал в Виннице, за медицинской литературой очень тщательно следил: шесть медицинских журналов я выписывал, остальные, примерно три десятка, регулярно читал в библиотеке. У меня была даже специально нарисованная сетка, в которой я отмечал прочитанные (просмотренные) медицинские журналы. И это — с 1963 по 1988 годы. Никаких публикаций М. Штерна я не встречал. Не исключаю, что одна-две таковых были в тезисах какой-то малозначащей конференции, но «всему миру» М. Штерну сообщать было нечего. Это — точно. И члены Нобелевского комитета могли спать спокойно: эпохальное открытие винницкого алхимика (смешивающего - конечно, только в воображении - известные препараты, чтобы получить что-то чудодейственное) они не прозевали.

В этот день М. Штерн расспорился с судьёй до того, что, по указанию последнего, подсудимого вывели из зала заседаний. А судья продолжал наскрёбывать улики против уже не прерывавшего его М. Штерна.

Видимо, после перерыва (так как М. Штерн уже присутствовал в зале) начался опрос свидетеля Казимира Урбанского, 1922-го года рождения — главного врача больницы, в составе каковой находился эндокринологический диспансер, поликлиникой которого заведовал М. Штерн. К слову, из пояснений К. Урбанского я узнал, что сам он на этой должности к моменту суда находился в течение трёх с половиной лет, а М. Штерн и Б. Зелинский в больнице — где-то лет десять (скорее всего, со времени организации диспансера).

Судья был при опросе К. Урбанского напорист, довёл того - совсем не старого человека - до состояния, когда он, заявив «я чувствую себя плохо», попросил сделать перерыв. Но судье так и не удалось получить от Урбанского ни единого свидетельства незаконных действий М. Штерна. К. Урбанский уходил от «захватов» судьи ответами типа «об этом мне не было известно», «я не могу эту деталь вспомнить», пр. Иначе быть не могло — тогда бы К. Урбанского посадили на скамью подсудимых рядом со М. Штерном. Но в задачу судьи - признать К. Урбанского виновным - не входило, и строгий товарищ Орловский только ухмылялся во время таких эпизодов. Словом, К. Урбанский не «раскололся», но профессиональный кольщик (не кряжев деревьев или каменных глыб, а обвиняемых лиц любых «древесных и горных пород») особо не переживал: на заданный приговор щепочек и камешков уже было отколото достаточно.


 - Десятый день заседаний суда (24.12.1974)
Перед описанием происшедшего в этот день автор приводит новые обстоятельства «вокруг дела». Мол, на лице председателя заседаний суда отмечались постоянная удручённость и напряжение. Были сменены все «лица в гражданском», присутствующие и снующие между «штерновцами», прислушивающиеся к разговором последних. По взглядам, по выражению их лиц отличить «гражданских» от других было не трудно. Дом Штернов подвергался круглосуточной обсервации, всех входящих в него службы фотографировали. Вокруг квартала, где проживала семья М. Штерна, непрерывно кружили милицейские автомобили.

Заседание началось с настойчивого требования М. Штерна опросить свидетелей защиты, список которых он представил суду ещё в начале процесса. Этого, хотя процесс идёт к концу, сделано не было. Он также обратил внимание на процессуальные нарушения при опросе свидетелей обвинения.
Затем выяснилось, что приглашена больная, которая один раз была на приёме у М. Штерна восемнадцать лет тому назад (в 1956-м году!) и ничего, кроме того, что он её осмотрел и выписал рецепт против зоба, сказать не могла. Вот так следствие добывало «свидетелей», чтобы выполнить необходимую «норму» их. Даже судья при этом растерялся, а М. Штерн наигранно возмутился, хотя свидетельница не опорочила его ни единым словом.
Потом, в свою очередь, возмутился судья и просил занести в протокол названный М. Штерном «ребячеством» вопрос судьи: требовал ли он от больного бутылку шампанского, которой был одарен? (что, по мнению судьи, могло бы быть взяткой, если бы требовал?). М. Штерн отвечать на этот вопрос отказался: «Я в таком дурачестве (ребячестве) не участвую.»

В этот вечер телефон в квартире М. Штерна был отключён. Директор телефонной станции Васильев сказал, что Штерн(ы) знают сами причину этого (имея в виду «распространение по телефонной связи сведений, не совместимых с интересами Советского Союза». Виктор Штерн тут же обратился с жалобой в суд. (Можно быть уверенным, что из дома Штерна никому не звонили, с целью сообщить сведения о процессе. Но «органам» как-то надо было реагировать на радиопередачи о процессе «из-за бугра», а истинные пути передачи информации на Запад обнаружить они, как показывают их действия, не смогли. Вот и изображали притворно «принятые меры».)


 - Одиннадцатый день заседаний суда (23.12.1974)
Продолжение спора о свидетелях. М. Штерн и его защитник настаивают на приглашении свидетелей, которые могли бы опровергнуть заявления некоторых свидетелей обвинения и (или) подтвердить утверждения обвиняемого. М. Штерн объяснил причины необходимости выслушать ещё 11 свидетелей. В конце-концов почти никто из них на судебное заседание не попал, так как либо был отвергнут судом, либо приглашение поступило к свидетелю после оглашения приговора.

Интересно отметить, что опрошенные коллеги М. Штерна указали, в ответ на вопросы судьи, что не принято самому врачу проводить инъекции назначенных им лекарств (для этого есть медицинские сёстры), что покупать лекарства для больных, что продолжать лечение пациентов на дому у врача, что не фиксировать в специальном журнале все инъекции, и тому подобное — не положено. При этом все они клялись, что ничего не знали об этих «особенностях» врачевания М. Штерна.
Конечно, про то, что не принято, не положено, и пр. они сказали правду, про то, что не знали о методах М. Штерна — врали (по разным причинам, о которых я могу высказаться только весьма предположительно, так как ни этих врачей, ни «жизни» поликлиники, которой руководил М. Штерн, не знал: потому и — помолчу). С другой стороны, М. Штерн был почти прав, когда заявил, что ничто из этого, вменяющегося ему в вину,  н е  з а п р е щ е н о.

Я только в ФРГ понял, какие бреши в организации врачебной помощи, причём, даже чисто формального (не допускающих двойственного и более толкования инструкций, положений, документации) характера имелись в СССР.  Начиная от того, что называется врачебной тайной, о которой много разглагольствовали, но на которую плевали и врачи, и медицинские сёстры, потому что за разглашение её никого не наказывали. Я это к тому, что личности типа М. Штерна, притворствуя, двоедушничая, пытаясь выкрутиться из некрасивой ситуации, куда сами себя сознательно затянули, всегда находили отговорки, возможные лишь при имевших место несовершенствах системы здравоохранения (и не только его одного).

В этот день М. Штерн намекнул судье, что и у него появилось желание покинуть СССР («после того, что тут разыгрывается» - объяснил он судье, переспросившему: «Не только у Ваших сыновей, но и у Вас?»). Неужели он думал (или его кто-то так надоумил), что избавлением от него «органы» удовлетворятся? Но кого они тогда подобным исходом суда испугают? - этот вопрос стратегический штаб обвиняемого перед собой не поставил.
[Сейчас, конечно, я и все, кто это читают, рассуждаем здраво, причём — после того, как известен приговор и дальнейшая судьба М. Штерна. Так что не будем себя считать умнее М. Штерна, измотанного полугодовой тюремной изоляцией и декадой судебных заседаний…]


 - Двенадцатый день заседаний суда (26.12.1974)
Судья зачитывает высказывание о М. Штерне секретаря парторганизации диспансера Потокера, не явившегося на заседание суда по болезни. Потокер работает рентгеновским техником. Он пишет о вспыльчивости М. Штерна, о желании того быть всегда в центре внимания. М. Штерн — тщеславный и чванливый. Пропускает партийные собрания. Ходят слухи о его взяточничестве, но он, Потокер, не встречал пациентов, которые бы так о нём говорили. [Этот Покер — из обоймы тех же коллег М. Штерна, единственной задачей которых было отвести от себя угрозу что-то потерять. Ни истина, ни судьба обвиняемого их совершенно не волновали. Вот почему этот партийный секретарь взял больничный лист, хотя мог бы явиться в суд; он сделал это, дабы избежать дополнительных вопросов судьи, необходимости посмотреть М. Штерну в глаза и, главное, в надежде сохранить своё привилегированное положение малюсенького, но всё-таки начальничка, так сказать, заместителя руководителя диспансера по идеологических вопросам.]

Судья спрашивает — и Штерн пытается объяснить, почему он имел партийный выговор. После заявления М. Штерна, о том, что выговор снят, судья больше о выговоре ничего знать не хочет.
Потом выяснилось, что ещё 12-го ноября 1974-го года главврач Урбанский получил выговор от облздравотдела за чрезвычайную «близорукость», позволившую расцвести в диспансере взяточничеству и мошенничеству. М. Штерн возмутился: мол, как можно было облздравотделу об этом утверждать до суда и судейского решения?!
Но М. Штерн уже ощущал нависший над ним суровый приговор, посему вспомнил о своей 87-летней матери и попросил о разрешении встречи с ней. Также он настаивал на помещении его в тюремный стационар, так как причина лёгочного кровотечения у него до сих пор не выяснена.

После перерыва начались прения сторон.
Прокурор Криворучко - заместитель областного прокурора Винницкой области во вступлении охарактеризовал процесс как простой, обычный, однозначный, подобный другим процессам (связанным со взяточничеством и обманом), которые состоялись в этом зале. Однако подсудимый и другие заинтересованные лица, по словам прокурора, желают этот ничем не примечательный процесс представить «горячей афёрой» („heisse Affaere“ - возможны различные переводы слова „Affaere“: дело, история, пр.).
Процесс — не следствие желания его сыновей эмигрировать. Суд имеет дело с вымогателем, который свою личную удачу строил на несчастье других. Он нарушил клятву Гиппократа, потерял совесть и доброе сердце врача. И так далее…
Прокурор потребовал наказать М. Штерна 9-ю годами лишения свободы в исправительно - трудовой колонии строгого режима и конфискацией всего имущества. Только так, по его словам, может быть искуплена несправедливость и восстановлена законность.

Адвокат Аксельбант из Москвы: пункты обвинения против М. Штерна, выдвинутые следствием, недостаточно обоснованы и ни в коем случае не убедительны для открытия судебного дела, не говоря уже об обвинительном приговоре. Во время следствия московский адвокат не был ещё допущен к делу («органы» настаивали на адвокате только из Винницы, то есть, управляемом непосредственно ими, а не с согласия откуда-то), но, замечает он, ещё первый адвокат Скрипник, подписывая заключительный протокол следствия, с главными положениями этого протокола не был согласен. По мнению Скрипника, не были доказаны факты, на основании которых М. Штерна обвиняли по статье §168. ( К слову, Скрипник, как я помню, до адвокатства работал прокурором.)

Адвокат подчёркивает, что всё началось 15-го мая 1974-го года, со дня получения сыном М. Штерна разрешения на выезд из СССР. Последующее связано только с этим, включая не радужную окраску ареста, обыска, допроса свидетелей, появившихся слухов. Это напоминает возвращение 50-х годов, времени преследования врачей [кремлёвских врачей готовили к публичной казни, а по всему Советскому Союзу еврейских врачей снимали с руководящих должностей; в «Моей Виннице» я писал об этом: только мою мать не успели уволить, но к отъезду в Западную Сибирь, где мы были в эвакуации и где мать ещё помнили, наша семья готовилась.]

Адвокат сообщает о самоотверженной деятельности М. Штерна на ниве здравоохранения в Черновцах и в Виннице, о появлении завистников, ненавидящих М. Штерна за его успехи. Теперь они злорадствуют — и адвокат указал на экспертов Ольнева и Кучука. [Кучук каким-то образом снова возник на суде?] По мнению адвоката, суд «отличился» предвзятым отбором свидетелей, нарушением процессуальных норм при их опросе (приводятся детали). М. Штерн высказался правильно, приводит адвокат слова своего подзащитного: «Если бы бумага могла от стыда загораться, многие из документов, находящихся на письменном столе суда, спонтанно исчезли бы в пламени!»

Прокурор никаких возражений к адвокату не имел — и судья перенёс заседание на следующий день.


- Тринадцатый день заседаний суда (27.12.1974)
Судья сообщает о болезни судебного заседателя Подоненко и, в связи с этим, отсрочке заседания суда. (Громко, обращаясь в зал: «Запишите спокойно и передайте на Запад: из-за болезни!» [Конечно, дело было в ином: шли согласования о дальнейшей тактике: процесс подходил к своей острейшей фазе. Но подробности «тайной вечери» КГБ со своими людьми в других ведомствах (и «вечери» не одной: следующее заседание суда состоялось только через три дня) канули в лету. Как и причины того, почему вдруг стало возможным вести на суде прежде запрещённые записи, включая записи магнитофонные. Не исключаю, что по каким-то обстоятельствам, которые автор(ы) книги о процессе опустили преднамеренно.]


- Четырнадцатый день заседаний суда (30.12.1974)
Заключительное слово (объяснение) обвиняемого.
Штерн сразу же пошёл в атаку. «Обычно в заключительном слове обвиняемый в последний раз защищается. Но я не буду этого делать — я обвиняю. «J'accuse!» (жякью;зе - «Я обвиняю!») - прокричал большой французский писатель Эмиль Золя на знаменитом процессе Дрейфуса [о Дрейфусе шла речь выше]. Причём обвиняю как подсудимый во время процесса над еврейским врачом Штерном …»
«Я стою тут с абсолютно чистой совестью …»
«Обвинительное заключение представляет собой глубоко возмутительную фальсификацию …  Оно полно антисемитизма — и уже поэтому не вызывает доверия и неприемлемо. Оно воскрешает в памяти «Протоколы сионских мудрецов» - низкопробную фальшивку, используемую против еврейского народа сподручными Гитлера, Геббельса и Розенберга…»
«Приходят на память слова Карла Маркса, который был евреем: "Необразованность принесёт человечеству ещё много страданий."» Это — по поводу нарушения правовых норм во время следствия.
Затем — снова о сфабрикованных обвинениях против врачей-евреев Кремлёвской больницы в 1952-м году.
О том, что такие антисемиты, как следователь Кравченко и проф. Зелинский, несут в себе что-то от средневековья…
О том, что тысячи советских евреев хотели бы воссоединиться со своими родственниками за рубежом, а им этого не позволяют… Они хотят говорить на иврите - языке Ветхого Завета, Библии - этого великого памятника человеческой культуры …

Председатель перебивает его: «Мы находимся в советском суде, а не в музее! Скажите, о чём Вы просите суд? — и это всё, что мы хотим слышать. И почему просите Вы?» Председатель сбил М. Штерна с наезженной в уме дорожки — и М. Штерн с трудом вернулся к фактам судопроизводства и обвинения. К тому, например, что из предложенных им 112 свидетелей к опросу судом были допущены лишь несколько их них.
«Это содержит в себе некоторую иронию, но даже в тюрьме тамошние врачи просили у меня совета по поводу одного сложного случая…» Судья перебивает его: «Какое это имеет отношение к делу?» «Понял, понял, я забираю эти слова обратно ...» - и с М. Штерном случился обморок.

После паузы М. Штерн привёл примеры казни на костре Джорджано Бруно и Яна Гуса…
И снова: «…  проф. Зелинский врача М. Штерна хотел так же уничтожить, как в своё время Трофим Лысенко 25 лет вытравливал наших учёных, как Вавилова довели до гибели… Этот проф. Зелинский — карлик в эндокринологии…»
«Этот наш местный Шерлок Холмс [литературный персонаж - «консультирующий» сыщик, созданный Артуром Конаном Дойлом], Кравченко, мечтающий о славе комиссара Мегрэ [герой детективов Жоржа Сименона] …»
«Я думаю, что Макиавелии может спокойно лежать в гробу: он нашёл в лице следователя Кравченко достойного наследника … » [Николо Макиавелли, 1469-1527, итальянский мыслитель писал о том, что «цель оправдывает средства», о мастерстве «управления государством, независимого от моральных устоев», и тому подобное. Но писал он и совершенно противоположное. Однако кто из присутствующих в зале суда читал труды философа из Флоренции? И читал ли их сам М. Штерн? Сомневаюсь и полагаю, что этот и прочие «примерчики и сопоставления» подсунул ему адвокат из своего запаса высокопарных образцов - «свидетельств» высокой образованности его самого или его подопечных  клиентов.] «Он [Кравченко] — садист, настоящий садист, в этом я убеждён! Он обесчещивает советскую юстицию, советскую прокуратуру …»
«Я продолжаю надеяться, что справедливость у нас может сравниваться с богиней античного времени, которая представлена с завязанными глазами и не восприимчива давлению извне. Из Ваших уст, товарищ судья, я ожидаю справедливый приговор.»

Вот так закончил М. Штерн своё «Я обвиняю!»: надеждой на советскую юстицию, советскую прокуратуру, на справедливый приговор! Ах, как похоже это на сцену из пьесы Михаила Булгакова «Бег». На ту, в которой вестовой (ординарец) Крапилин высказывает генерал-лейтенанту Хлудову: «Шакал, как в книгах написано! Шакал!», а в конце своей обвинительной вспышки, опускаясь на колени: «Прощайте ваше благородие, я все сказал». Хлудов отвечает на это: «Нет, плохой солдат, ты хорошо начал, скверно кончил, повесить его!».

Полагаю, что этими цитатами из заключительного слова обвиняемого М. Штерна я в какой-то степени воссоздал дух речи, особо не вдаваясь в детали, что бы заняло несколько дополнительных страниц текста.


- Пятнадцатый день заседаний суда (31.12.1974)
Состоялось «повешение»: приговор — восемь лет исправительно-трудовых работ, конфискация имущества … И крик невидимого, но слышимого залом М. Штерна (с лестницы, по которой его уводили к «чёрному ворону») - «Я не сдамся!» - ничего не изменил  в нашем понимании приговорённого и системы, его осудившей.

Кассационная жалоба, направленная адвокатом М. Штерна Д. М. Аксельбантом в Верховный суд СССР (до этого — в Верховный суд УССР, с отказом от 25-го марта 1975-го года) не привела ни к чему.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Повторяюсь в который раз, но боюсь, что вы об этом временами забываете. Это не статья современника М. И. Штерна, который близко его знал и по работе, и в быту, кто присутствовал на процессе против него, кто имел возможность заглянуть в материалы судебного дела. Ни то, ни другое, ни третье не соответствует истине.
Да, я был современником М. Штерна, даже жил с ним в одном и том же городе, поверхностно знал его лично, кое-что слышал о нём от других — и этим исчерпывается моя как бы «причастность» к процессу над ним.
Всё прочее — из книги, скомпонованной его сыновьями (возможно, с помощью кого-то, например, того же адвоката), должной отражать содержание процесса и ситуацию вокруг такового. Но книга писалась не инвестигационными (расследовательскими) журналистами, заинтересованными в нейтральном, максимально приближённом к истине изложении событий и материалов. Нет, книга была написана сыновьями М. Штерна и имела, без сомнения, две основные цели:
- подстегнуть зарубежное влияние на советские власти, чтобы вызволить М. Штерна из заключения;
- заработать на книге, изданной в нескольких странах, пока дело М. Штерна ещё актуально, важно для западной пропаганды, а, значит — реклама книге обеспечена.

Обвинять сыновей М. Штерна в том, что они что-то опустили, что-то подправили «на свой вкус» - бессмысленно, исходя из предполагаемых мною основных целей выпуска этой книги. Они всегда нашли бы отговорки, да ещё какие весомые, по сравнению с уклонениями от обвинений их отца!

Вот и я, не имея возможности цитировать книгу полностью, избрал места, подходящие, по моему суждению, для донесения моего мнения о М. Штерне и процессе против него. И к тому же пытался мои представления внушить вам в качестве наиболее вероятных, а то и — правдивых.

Итак, сначала над истиной «потрудились» братья Штерн (и их единомышленники), потом «поработал» я (вместе с моими воспоминаниями о далёких временах и трактовке таковых). Следовательно, моя статья — только попытка приближения к истине и лишь так следует её воспринимать.

Тогда вам станет и понятным моё амбивалентное (неоднозначное, двойственное) отношение к М. Штерну. Хотя тут всё просто: я не мог назвать М. Штерна ни плохим врачом (в смысле его квалификации как диагноста и лечебника), ни хорошим (в смысле его честности, порядочности, самоотдачи, бескорыстности). Я бы послал своего ближнего к нему для консультации, но в одной связке с ним в горы бы не пошёл. Хотя кто знает, как человек поведёт себя в совершенно новой для него ситуации. Скажу по-другому: никогда бы ничего у него не покупал, что, впрочем, тоже не совсем адекватно характеризует алчность (ненасытную жадность) М. Штерна, которая была у всех на устах.

В любой статье (из моих публикаций) имеются положения, вызывающие непонимание или возмущение, оханье и аханье: как он посмел, что он при этом думал, когда такое писал, ну зачем, вообще, касался он этой темы, прочее.
Я отвечал и отвечаю: я просветитель, я закрашиваю белые пятна истории прошлого, имевшего место в СССР. Вопрос ко мне может быть поставлен только в плоскости выбора мною цветов для закраски. Что касается тем моих публикаций, то это не подлежит обсуждению. Я никем не ангажирован и никому не подчинён.

И если я с некоторым скепсисом отношусь к попыткам М. Штерна свалить всё на антисемитизм Б. Зелинского и А. Ольнева, то это никак не значит, что государственного антисемитизма в СССР не было (от времени победы в страшной битве на Волге, в которой погиб и мой отец, до начала перестройки середины 80-х годов прошлого столетия — свыше сорока лет!), что вольно или невольно все руководители государственных (других практически не было) учреждений обязаны были придерживаться антисемитских установок единственной партии  и водружённого ею над обществом КГБ.
Я не упрекаю М. Штерна, что он оставался в партии в годы пикового разгула антисемитизма — понимаю, что выход из партии перечёркивал служебную карьеру любого. Но мне стыдно за него, прикрывавшегося антисемитизмом властей и своих личных недругов в попытках выдать себя за альтруиста.

«Hier stehe ich, ich kann nicht anders» (на том стою я, и не могу иначе) — заключаю я статью сказанными полтысячи лет тому назад, 18-го апреля 1521-го года, словами отъявленного антисемита, инициатора Реформации в Германии Мартина Лютера (1483-1546).
Жизнь, сами видите, полна парадоксов …

P. S.
http://proza.ru/2022/02/08/1676