Город слепых

 
          Нет человека более слепого, чем тот, кто не хочет видеть.
               
                – Джонатан Свифт



          Я родился в небольшом грязном промышленном городке под Москвой, ныне – одном из её необъятных спальных районов. Да-да, в той самой заповедной дыре между пучками запутавшихся полос автострад и угрюмым поредевшим лесом – последним пристанищем местных романтиков и извращенцев. Впрочем, скоро и он, этот сиротливый сосняк, взъерошенный пыльной паутиной дорог, исчезнет. В последнее десятилетие его начали застраивать человейниками с каким-то отчаянным усердием и непонятным мне сладострастием.

          К счастью, мой неприметный городок – заложник огромной окружной свалки и нефтеперерабатывающего завода (построенного для нужд столицы) не был отмечен клеймом цивилизации.  От этой участи его бережно хранила завеса грязного приторно-сладкого воздуха, по ночам заботливо накрывающая наши ржавые крыши тлетворной пеленой. Перед рассветом концентрация зловоний достигала своего апогея, становясь невыносимой, из-за чего окна всю ночь старались держать закрытыми. Лишь в полдень, когда солнце своим огненным глазом надменно и яростно поглядывало на наш убогий городок, жаля несчастных зевак своими знойными стрелами, туман рассеивался.  На въезде и выезде городишко смыкался пёстрым кольцом синих, красных, жёлтых бензоколонок, разбавлявших беспощадную серость глухих плит, отовсюду торчащих над нашими головами.  Как ты уже понял, приятель, я родился и вырос в одной из таких бетонных тумбочек, которые ты, также, как и я, с детства мог наблюдать в своём окне.

          Но наш грязный городок был таковым не всегда. Несколько раз в году взору тысяч воспаленных глаз, тупо и безразлично глядящих перед собой, открывалось по истине чудное зрелище: высокая пластиковая ёлка, трёхцветные флажки-треуголки, повисшие на фонарных столбах гирлянды, непоседливые огоньки которых кружили взад и вперёд, отражаясь в свинцовой ледяной корке. А весной, как по команде, городок делался важным и серьёзным, примеряя орден Святого Георгия. У стелы мерцали алые крапинки гвоздик, вдоль центральных улиц вереницей шли стада нескончаемых зебр, и праздничные транспаранты прятали неприглядную наготу старых морщинистых стен.  И тогда вместе с привычной и уже едва различимой свалочной вонью местным казалось, что они вдыхают настоящую счастливую жизнь, полную по-детски наивных желаний и пустых надежд.

          Я глубоко убеждён, дружище, что 9 мая – это святой день в жизни любого россиянина, независимо от его взглядов, нации или веры. Все мы с детства помним это торжественное ясное утро, бой курантов, пробирающий тебя до дрожи, грандиозный парад и военный оркестр, играющий марш «Прощание славянки». Всё это сохранили в подкорках и жители нашего городка, которые, впрочем, по-своему трактовали выражение «дань памяти предкам». Внешне всё было почти идеально – праздничные наклейки на пыльных стёклах машин, георгиевские ленты, нацепленные на всё, что не попадя, и даже малолетние дети, непонятно для чего выряженные в специально сшитую фронтовую форму. Но о живых стариках, немощных и одиноких, здесь и не думали. И когда вечером, уже хорошенько набравшись, местные собирались на площадь, чтобы поглазеть на праздничный салют, сотни обитателей городского дома престарелых, беспомощно скрестив на груди свои высохшие бескровные руки, смотрели куда-то в темноту, силясь в ней различить отблеск победных залпов. С улицы доносились бойкие захмелевшие голоса, от грохота петард за окном дрожали тощие ножки капельниц, в маленьком сером ящичке семенили титры какого-то военного фильма. Но скажу тебе откровенно, приятель, настоящему ветерану, потерявшему в войне своих близких, всё это больно и неприятно. Старики молчали. Тишину тёмного больничного коридора с высоким белым потолком, под которым притаились тяжёлые маслянистые трубы, нарушали лишь редкие стоны и грубый лёгочный кашель. Но не только о прошлом молчали старики в этот святой день. «Лишь бы не было войны, лишь бы не было войны…» Разве могли они предположить, что проведут остаток своих дней в этой грязной газовой камере, спрятавшей своё убожество под слащавой обёрткой?  На битом кафельном полу со стёртым узором, на облупившихся стенах, насквозь пропахших капустой и хлоркой, на холодных скрипучих кроватях с набитыми клопами матрасами, на всём была печать какого-то неизгладимого лицемерия, от которого хотелось бежать, бежать…

          С раннего утра в эти тесные и убогие палаты из телекрана градом сыпались благодарности, напыщенно и важно кланялся какой-то известный артист, приложив свою руку туда, где у доброго человека обычно бывает сердце. Но на следующий день (как это обычно случается) выяснялось, что все красивые слова уже сказаны, ленты сорваны и разбросаны, а цветастые открытки запечатаны обратно в конверты. И тогда, обтерев платком свою жирную шею, известный артист поспешно отвешивал свой прощальный поклон, растворяясь в бархатном занавесе.

          ...Но для местных всё было очевидно – вчерашний салют удался на славу, внеся в тусклую жизнь хоть какие-то полутона, жалкое подобие живых красок, а парад внушил определенную уверенность в общем благосостоянии. От всего съеденного оставалось приятное чувство сытости, а крепкий алкоголь так здорово расслаблял, что во всём теле было легко и приятно. Но тлетворный ядовитый дым ещё затемно окутывал округу, он стелился по грязному асфальту, подкрадываясь к домам и проникая в квартиры сквозь запертые окна и двери.

          И вновь из чьей-то форточки было отчётливо слышно, как разрывается от брани телекран: известный артист, так важно и напыщенно кланявшийся накануне, умер от сердечного приступа, не успев написать завещания. Тяжёлая утрата объединила за одним столом самых близких: внебрачная дочь, ни разу не видевшая отца; троюродный сводный брат, завсегдатай дрянных кабачков; слезливо-воющая поминальная бабка с фиолетовой шевелюрой; внучатый племянник и бабабальник на таратальник, и параюродный барадад. Оказалось, что какая-то ведьма из Костромы ещё загодя видела эту смерть и па-па-па, и ла-ла-ла, и бу-бу-бу…  В квартире напротив смотрели новости: «…с января нового года базовая ставка дохода для бюджетных организаций вырастет на 112 рублей и 50 копеек, в ведомстве уточнили, что НДС как эс-эс-эс, по смс, не бэ-бэ-бэс, цикато!»  А вечером седоватый господин в чёрном замшевом костюме с дьявольским оскалом посылал гневные лучи всему миру из своей красной студии, по временам срываясь на визгливый крик стервятника, готового задушить жертву. «Саму правду следует понимать как полуправду, то есть неполную правду, она не может быть полной правдой, как не может быть и полной ложью, являясь относительной правдой, полуправдой и пра-пра-пра, и бла-бла-бла...»

          Но правда, та настоящая и единственная, которая только существует в этом мире, вновь оставалась незамеченной тысячами воспаленных глаз, которым, видимо, суждено умереть заложниками своей вековой близорукости.