Диверсанты

Тысяча девятьсот сорок первый год. Война вовсю хозяйничала на многострадальной земле, диктуя свои права, круша надежды на счастье и покой. Над страной нависло покрывало щемящей тоски, страха, боли и в то же время удвоила чувство мимолетной радости за весточку с фронта – неважно, в чей дом – твой или соседа. Люди стали ближе друг другу, роднее.
 
Немцы пробивались к Москве и забрасывали в тыл диверсионные группы. Бдительными должны были быть все без исключения. Железнодорожные мосты, станции и колхозные объекты охранялись караульными.
 
Августовская ночь была темная, но звездная. В деревне ни огонька. Даже дома, казалось, жались друг к другу теснее. Недалеко от селения, рядом со скошенным полем стояла ферма. Прислонившись к бревенчатым стенам коровника, сидели две молодые женщины и тихо разговаривали.
 
– Красота-то какая, Парань! Тишина... сверчки-то разрываются, а! И небо... Парань, звезд-то сколько! И все падают, падают...
 
– Говорят, будто бы, когда падает звезда, надо быстрее загадывать желание, и оно обязательно сбудется. - Я вот уже пять раз за сегодня успела загадать, – сказала Параня.
 
– И какие же желания ты загадала?

– Да никакие, а одно! Чтоб наши мужики вернулись живыми да здоровыми!
 
– Здоровыми... Здоровыми оттуда, Параня, не возвращаются. Лишь бы живы остались... – Ух, проклятый Гитлер, чтоб он сдох, окаянный! Такую муку на нас наслал! Серафим вон пишет, что отступают, но уверяет что временно. – Парань, как ты думаешь, надолго война затянется?

– Кто ж про это может знать... По-всякому бывает... Может, через год, а может...
 – Параня глубоко вздохнула. – Вставай, Тася, обойдем еще кружок да подремлем немножко. Завтра-то чья очередь ферму охранять, не знаешь?

– Вроде Мане Бодаевой с Полечкой Поповой. Фу, ты, чертов¬ка! – вздрогнула Тася от неожиданно вспорхнувшей летучей мыши. – Какой только твари нету!..
 
За стенами коровника посапливали коровы, не переставая жевать жвачку, и изредка гремел цепями племенной бык Буян. До рассвета оставалось совсем чуть-чуть. Ночь забирала последнее тепло дня и заставляла слегка поеживаться. Напряжение от мысли, что что-то может случиться в их дежурство, постепенно улеглось, и они, прижавшись друг к другу, закимарили. Неожиданно тишину нарушил нарастающий гул с неба.

– Парань, что-то гудит, слышишь?

Гул все нарастал, нарастал и вдруг километра за полтора от них вспыхнуло все небо, будто огромные люстры спустились сверху, разливая свет по всей округе.
 
– Да никак парашютисты! – запаниковали женщины, увидев в небе купола.
 
– Параня, че ж будет-то! – испуганно прошептала Тася. – Надо всех предупредить.
 
И они вперебежку, прижимаясь к земле, добрались до деревни и стали стучать в каждую избу.
 
– Вставайте, вставайте, немцы!
 
И стар и мал выползали на крылечки домов, теснее прижимаясь друг к другу.
В дремотно-сонной тишине люди вдруг увидели появившийся из лесного перелеска немецкий отряд. Парашютисты шли внушительной походкой и в предрассветной мгле казались для напуганных односельчан великанами.
 
– Добрый дэн! – сказал один из них, наверное, самый главный.
 
– Кому день, а кому ночь! – ответил старик с мелким пухом на плешивой голове, получивший за это прозвище Одуван.
 
Он был не на шутку смел, считая, что немало прожил на этой земле и нечего ему бояться на последних годах своей беспросветной жизни незваных пришельцев.
 
– Добрый, добрый! – пропищала, незаметно толкнув в бок смелого старика, его жена Нюша, поправляя на голове платок, повязанный скворечником.
 
– Матка, пить! – попросил все тот же немец, остальные молчали, наводя страх на сельчан своей экипировкой.

– А-а, пить? Ну, что жа... Щас я! – проворно сбегав в сени, бабка Нюша зачерпнула кружкой воды , робко подала требующему.
 
– Сама! – приказал он ей.
 
Женщина замешкалась, и крайне обеспокоенная не сводила глаз с немца. И тут на выручку ей пришел дед Одуван.
 
– Пригуби сама, боится, что отравленная!
 
Убедившись в том, что им здесь ничего не угрожает, парашютисты напились по очереди воды и, получив отрицательный ответ на вопрос: «Есть ли партизанен?» - ушли в лес.
 
Немцев жители больше никогда не видели. Лишь один раз Тася была свидетелем того, как немецкий бомбардировщик сбрасывал бомбы на железнодорожное полотно.
 
Она как обычно несла почту. Вдалеке над полем показалась маленькая гудящая точка. Она приближалась, приближалась и вскоре превратилась в зловещую, убивающую все живое машину. Сделав очередной круг, самолет сбросил все бомбы и, покачивая на прощанье крыльями, скрылся за кромкой леса.
 
Выползая из придорожных кустов, растрепанная, обессиленная от страха Тася, плача от унизительной обиды и исступленной ненависти, стала спускаться к утешительной реке чтобы прополоскать нижнее белье.

Далее:"Ночные гости"