Ночные гости

...Наконец, впереди замаячили избы Липецкого поселка. Пройдя несколько дворов, Тася  остановилась возле судачивших у колодца местных баб.
 
– Здравствуйте! – сказала она и облегченно вздохнула после того, как сбросила с плеча тяжелую ношу.
 
– Здравствуй, милая, здравствуй! Как там бабка Федора-то? – спросила ее пожилая женщина.
 
– Схоронила вчера... – с тоской ответила она.
 
– У-у, горе-то какое! Не дождалась сына-то, ты подумай..., а ведь какая здоровая была, мешки наравне с мужиками таскала! – качая головами, горевали бабы. – Ну, а Серафим чего пишет, когда придёт-то?
 
– Да уж скоро, бабоньки! Все у него зажило, ждет, когда ему протезы челюстные вставят. Без них ему нельзя, еда через нос вылетает.
 
– Ну и слава Богу! – порадовались они за нее.
 
– А у вас какие дела?

– Дела, как сажа бела! От ворюг покоя нету... У Остроуховых ноня корову со двора свели.

– Как же это? – ужаснулась почтальонка. – И не слыхали, как во двор лезли?

– Вот не слыхали! – сказала полногрудая женщина. – Корову обули в лапти да в лес. Иши теперь свиши!

Новость такая кого хочешь может вывести из равновесия, и Тасю она ввела в беспокойство.
 
– Не дай бог беду такую, без коровы разве проживешь? Надо банок консервных на ворота привязать, все загремят, когда воры полезут!
Воры не заставили себя долго ждать...

...Томка не спала всю ночь. Живот крутило так, что ей приходилось бегать на двор через каждые полчаса.
 
«Наверно, с грязного щавеля! – думала она. – Больше сроду есть не буду!» – летела она в очередной раз во двор и только почувствовала облегчение, как кто-то тихонько подкрался к воротам и дернул засов. Громыхнули жестяные банки, снизкой свисавшие с гвоздя, вбитого утром Женькой в ворота.
 
– Кто там?..  Отец, Женька! Идите сюда, здесь кто-то есть! – тонким, протяжным голоском крикнула Томка, сообразив напугать нежеланных гостей присутствием в доме мужиков и услыхала поспешно удаляющиеся шаги не одного человека.
Утром прошел слух, что на конце деревни свели телка.
 
Весь день Томка была в центре внимания. Мать не могла ею нахвалиться.
 
– Ну и молодец! И как сообразила мужиков-то кликнуть. Вот отец обрадуется, когда приедет и узнает, какая у него дочь смелая да смышленая! – радостно приговаривала мать, помешивая на плите пшенный суп-кулеш.
 
– А я тоже воров не забоюсь! –, сидя на лавке и болтая под столом ножками, говорила Верочка, завидуя слегка зазнавшейся Томке.
 
– Да Томка-то задницей всех воров распугала! Трещала, небось, как из пулемета! – ерничал над сестрой Женька, жалея, что не он оказался в тот момент на ее месте.
 
– Сам трещал, дурак! – обидевшись, шлепнула его по голове Тамарка.
 
– Не ругайтесь, не надо! – сказала ласково мать. – Вы у меня все молодцы, без вас бы я пропала! Сегодня вы заработали по конфеточке! – отвязав привязанный к потолку узелок, мать достала из него заветные полосатые подушечки, посыпанные сахаром, а заодно и рассекретила свой тайник, который Женька опустошит втихаря чуть-чуть погодя, а жичину за это получит Томка.

– Ах, пропасти на вас нету! – с жичиной бегала за детьми по двору мать. – Кто без спроса все конфетки пожрал, а камушков наклал? Быстро признавайтесь!..
 
Тамарка, ничего не ведая, бессмысленно хлопала глазами, а Женька ловко, уворачиваясь от жичины, еще больше вводил в раж мать. Та, устав бегать за ним, хлестала жичиной то вправо, то влево, попав Томке по ноге. Вздрогнув от жгучей боли, та заорала и убежала в овраг. Спрятавшись в кустах, она не откликнулась на зов матери, зовущей ее уже виноватым голосом.
 
Томка плакала и жаловалась на судьбу, вспоминая ласковые теплые ладони своей любимой бабушки Федоры.
 
«Да разве ж дала бы она ее в обиду? А теперь и заступиться некому... За все попадает: и за надо, и за не надо... Конфеты наверняка Женька спер, а в ответе она! – жалобно всхлипнула Томка и закашляла (последнее время кашель все чаще стал напоминать о себе).
 
Девочка тосковала по бабушке, по ее грустным песням – «Окрасился месяц багрянцем», «На Муромской дорожке» ...
Бабушка пела тихо, задумчиво, и ей казалось, что она рассказывает о своей юности. В печи трещал огонь, его блики сполохами вспыхивали на стенах, отбрасывая причудливые тени. Мягко постукивала самопряха – это мать пряла пряжу. В постели было тепло и уютно. Томку все любили, кормили вкусненьким и заботились о ней. Она шла на поправку...

...Молодежь трех деревень: Кочетовки, Клоковки и поселка Липецкий собиралась густой толпой веселиться до упаду на проводах русской зимы. Девки наряжались в самые лучшие одежды, доставали из сундуков один краше другого цветистые платки. Парни устанавливали на утоптанной снежной поляне высокий столб, надевали на него огромное деревянное колесо с горизонтальным шестом и приделывали к шесту сани. На получившейся карусели катали по одному всех желающих.
Смех, частушки, звуки тальянки не смолкали до самой ночи. То тут, то там довольно визжали извалятые в снегу парнями девки. Неразумная по молодости молодежь скидывала с разгоряченных тел поддевки и бросала их в общую кучу прямо в снег. Уставшая Томка, набегавшись с ребятишками-одногодками дрёпнулась на мягкую кучу тряпья и не заметила как уснула. Промерзшую до костей, ее принесли в избу, где напугавшаяся мать натерла ее скипидаром, голышом укутала в тулуп и положила на сундук поближе к печи. Бабушка напоила ее горячим молоком с топленым салом.
Каждый день больную поили соком редьки и растирали грудь какой-то вонючей жидкостью.
 
От воспоминаний Томку отвлек шум приближающейся толпы. В центре ее шагал участковый милиционер Соболев Иван Иванович. За ним мужики с баграми и ребятня.
Томка сначала подумала, что это идут искать ее и, затаившись, сидела в кустах не шелохнувшись.
 
Когда процессия проходила мимо, она высунула свою руку из кустов и дернула за штанину голенастого парнишку.
 
– Федька, чё случилось-то? – спросила она шепотом своего друга, соседского мальчишку.
 
– Шурка Куренкова родила, а младенца утопила, вот искать идем! А ты чё тут сидишь?

– От матери прячусь, чтоб жичиной не дралась!
 
– Айда с нами! – предложил Федька.
 
– Да, ну-у! – решив, что ей это безразлично, Томка вылезла из кустов и неспеша поплелась домой.
 
У соседей кто-то надрывно рыдал.
 
– Дура, ты дура... Чё ж ты наделала? Одной тебе тюрьмы мало было, захотела видать другую! – причитала убитая горем тетка Прасковья.
 
Ее дочь Шурка, уехав в город на заработки, попала в тюрьму, за что – так никто и не узнал. Через полгода Шурку выпустили. Приехала она в родную деревню с округлившимся животом. Люди болтали разное. Кто говорил, что – от надзирателя, а кто – мол, уж беременная в тюрьму попала. Никто не узнал в ней бывшую веселую красавицу Шуру. Она ни с кем не общалась, работала везде, куда пошлют, как будто молчанием отгородила себя от всего мира.
 
Рано на заре её видели крадущейся за дворами со свертком в руках и впалым животом. Назад она возвращалась уже без свертка.
 
Прочесав баграми всю речушку вдоль и поперек, ребенка так и не нашли. Участковый заводить дело не стал, без доказательств нет и вины. Наказание пришло, само собой. Опомнившись от содеянного, Шурка поняла, что убила ни в чем не повинное дитя. Она то и дело хватала полотенце и вытирала руки. Они были холодные, как лёд, и ей казалось, что они мокрые от болотной воды, в которой она держала маленький пищащий кулек до тех пор, пока не пошли пузыри. Все было мгновенно, но ей казалось, целая вечность. Болотце было в лесу, и мужики не догадались искать там. На третий день от страшного потрясения пришедшее молоко ударило ей в голову. После лечения в Голенчино, Шура так и не оправилась. Теперь она ходила с завернутым поленом, показывая всем, будто это её ребенок.
 
Далее: ЧАСТЬ ВТОРАЯ.  "Возвращение"