С. Шевырёв. Антон Антонович Прокопович-Антонский

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ

АНТОН АНТОНОВИЧ ПРОКОПОВИЧ-АНТОНСКИЙ
(Посвящается всем воспитанникам Университетского Пансиона)


Много, много есть людей по России, которые умеют уважать это имя и в отроческих воспоминаниях своих сохраняют почтенные черты трудолюбивого старца, его носившего. Много, мы в том уверены, благодарных вздохов сожаления раздалось по всем краям нашего Отечества при известии о том, что не стало уже между нами девяностолетнего воспитателя Русского юношества. Сколько поколений созрело под его бдительным надзором, под его охранительной рукою! Нередко случалось, что отцы, воспитанные им, поручали ему же на воспитание детей своих. Если есть соотношение между наставником и питомцем, подобное тому, какое существует между родителями и сыном, - то и грусть утраты наставника похожа несколько на грусть утраты сыновней. Тяжело сердцу на земле навсегда расстаться с именем сына. Нелегко также разорвать и узел преданности, связующий нас с тем, кто пестовал нашу юность, кто повивал нас в первом ученье нашем, кто видел наши способности и наши знания еще в пеленках. Любить и поминать наставников не только благородное, но и святое чувство. Кто из нас, питомцев Антонского, переносясь мыслию в юные годы, не припомнит того чувства любви, уважения и страха, которое он умел внушать своим видом? Кому не памятен он, с своею ночною лампадой, невидимо и тихо наблюдающий за сном детей своих, или застающий какого-нибудь позднего труженика за книгой? Кто не помнит, как за обедом или ужином внезапно умолкал говор по зале, и все догадывались, что взошел он? Или, как он, всегда строгий и важный, вдруг на дворе развеселится, скажет: ну, дети-то! вперед! кто скорее? - и будто бы пустится бежать со всеми? Кто забудет его улыбку, его добрый привет и отеческий поцелуй во дни успехов, во дни наград и торжеств общественных? Кому не памятен он - всегда бодрый и деятельный, всегда строгий и добрый, неизменный в лице и привычках, знавший всему меру, воздержанием умевший как будто остановить свою старость, всегда готовый ободрять без лести и потворства, всегда чуждый охладительного слова, вовсе невинный в современном искусстве искания популярности?
Помянем же добром почившего старца на трех главных поприщах его действий: то были Университет, Литература и Университетский пансион. Мы не столько будем держаться чисел его послужного списка, сколько постараемся уловить те черты, совокупность которых может дать понятие о его нравственном характере в общественной деятельности.
Малороссия, родина столь многих даровитых мужей нашего Отечества, была родиною и Антона Антоновича. Имя Прокоповичей было уже славно в нашей духовной литературе. В происхождении своем он соединил два сословия: отец его был дворянин и Священник. Года рождения его мы не знаем. Киевская Академия была местом его образования. В 1773 году вступил он в нее, конечно уже не отроком, а зрелым юношею, и учился в ней разным языкам и наукам, как сказано в его послужном списке. Академия процвела тогда попечениями и щедростию Митрополита Гавриила Кременецкого, который улучшил несколько положение учителей и обогатил ее библиотеку. Ректорами и Профессорами Богословия были Никодим Панкратьев, а за ним Кассиан Лехницкий. Георгий Щербацкий преподавал философию. Грамматика, Пиитика и Риторика следовали постепенно по классам. Кроме Греческого и Латинского языка, которому учили с низшего класса, усилено было преподавание языков новых, особенно Французского, которому обучали тогда Марга де Зеемиляр и потом Василий Люппа. Было намерение усилить и Естественные науки. Академия своими малыми средствами, своим экономическим устройством могла внушить Антонскому ту бережливость и образовать в нем ту хозяйственную распорядительность, посредством которых он сам умел из малого извлекать многое. В 1782 году он перешел из Академии казенным Студентом в Московский Университет. Если предположить, что Антонский вступил в Академию 16-ти лет, (конечно, не менее), то он скончался 91 года.
В Университете он преимущественно занимался науками Естественными и Медицинскими. Практический ум его, видно, требовал такой пищи. Впоследствии земледельческие его занятия имели источником то же университетское приготовление. Он, первый в Московском Университете, преподавал Натуральную Историю на Русском языке; издал Магазин Натуральной Истории, Физики и Химии в 10 томах; привел кабинет Натуральной Истории в систематический порядок и описал его; первый преподавал Сельское Хозяйство. Шесть раз был выбран в Деканы Физико-Математического факультета.
Но не только ученою деятельностью отличался он, трудясь для пользы Университета. Он понимал значение той общественной силы, которая должна и внутри Университета связывать сословие его членов, и вне определять отношения науки и ее деятелей к обществу и государству. Он выразумел свое призвание быть середи ученого сословия двигателем этой общественной силы. Через два года после своего вступления в Университет, в 1784 году он уже является Председателем в Собрании университетских питомцев. В 1789 году учреждается Общество Русских ученых при Университете: он пишет для него устав и назначен в Секретари Общества. С 1811 года он Председатель Общества Любителей Русской Словесности - и душа трудов его и собраний. Но эта деятельность его принадлежит собственно литературе. В послужном списке Антона Антоновича вы найдете много дипломов на звание Члена разных Обществ, ученых и литературных, в Москве, в Петербурге, в Ярославле. Натуралисты, медики, земледельцы, Академия, литераторы его приглашают делить с ними занятия. У всякого другого эти дипломы лишние украшения на послужном списке, великолепная амплификация общественного титула. Не так у Антонского. Ему принадлежат они по праву, особенно же дипломы тех обществ, которыми в самую пору его наибольшей деятельности окружен был Московский Университет. Антонский понимал, что ученые должны более и более сближаться между собою, что разъединение их вредно для науки и ослабляет ее влияние на общество, что совокупное действие ученого сословия в виду всех возбуждает уважение к Университету в разных кругах и движет соревнование в молодых поколениях. Внутри Университета, по мере сил своих и влияния, он старался простирать также эту общительную силу. Иезуитское правило: divide et impera - было вовсе для него чуждо. Ученые мужи, не кланявшиеся друг другу по странной вражде или даже антипатии к какой-нибудь науке, в его кабинете сближались между собою. Он являлся между ними миротворцем, посредником. Поддержать человека даровитого, сохранить его на месте для науки - он вменял себе не только в честь, но и в строгую обязанность. Так в преданиях университетских сохранилось до сих пор, как поддержал он и сберег на кафедре пылкого Мерзлякова. Выставить вперед дарование, дать ему ход, украсить им Университет - это было также его дело. У Антонского не было этих бездарных клиентов, этих льстивых любимцев, подобранных под тень своим способностям и знанию. Он имел в виду всегда одно - Университет, и достоинство каждого ценил в той степени, как умножались им достоинство и слава целого сословия.
Литературная деятельность Антонского была обращена более на педагогические предметы. Таковы его Чтения для сердца и разума, учебные пособия, в числе 20, изданные им для воспитанников Университетского пансиона. Таково его рассуждение о Воспитании. Сие последнее все проникнуто мыслию о важности воспитания; автор как будто желал внушить эту мысль своим соотечественникам, когда выражался таким образом: «Возврати всю силу и важность воспитанию; сделай его как бы священным некиим предметом, и тогда не нужно будет ни столько врачей, ни столько блюстителей законов». Бакон, Локк и Руссо служили ему руководителями в некоторых подробностях. Мы коснемся еще этого сочинения, когда будем говорить о педагогической деятельности Антонского; мы увидим, как исполнял он то на деле, что изложил здесь теоретически.
Нельзя не обратить внимания на классический слог, каким написано это рассуждение. Простота соединена в нем с точностию и силою. По праву заняло оно место в числе образцовых сочинений своего времени. Надобно сказать, что Антонский был в числе старейших двигателей того же направления, какое окончательно дано было Русскому языку и слогу гением Карамзина. В Чтениях для сердца и разума, еще с 1785 года, след. за 7 лет до появления Карамзина на поприще литературы, мы замечаем то же стремление сблизить речь нашу литературную с разговорною, упростить язык, дать ему характер беседы общежития. В этом издании Антонский открывал поприще для друга своего Подшивалова, известного переводчика Мейснеровых Повестей, который по справедливости может быть назван замечательным даровитым предшественником Карамзинского периода.
Но и в литературе, как в науке, Антонский не столько любил выставлять себя, сколько возбуждать других к общественному действию. И здесь он тот же двигатель силы общей, а не своей личной. Деятели от себя и деятели от всех равно необходимы: в последних еще более самоотвержения и бескорыстия. Два средства было у Антонского для подобного действия. Первое - Общество любителей Русской Словесности, учрежденное при Университете, в котором являлись перед лицом публики мужи науки и слова, уже опытные; второе - собрание питомцев Университетского благородного Пансиона, которое служило рассадником для юных литературных дарований и исторически было зародышем первого. С 1811 года, когда Антонский занял место Председателя в Обществе, издано было 26 томов трудов его, которые представляют очевидную летопись его деятельности. Они разделялись на два отделения: прозаическое и стихотворное. В первом отделении находим много ученых филологических сочинений, имеющих всегдашнее достоинство. Здесь напечатано Рассуждение Востокова о древнем Славяно-церковном языке по Остромирову Евангелию, которым вместе с Грамматикою Добровского положено главное основание для Славянской Филологии. Здесь печатались исследования Калайдовича (К.Ф.) и Каченовского. Здесь Профессор Давыдов, другой Калайдович (П.Ф.), Саларев трудились над словарем Русских синоним. Здесь Профессор Болдырев изложил ясно теорию видов Русского глагола; Профессор Давыдов представил опыт о порядке слов в Русском словосочинении. Здесь Мерзляков и Каченовский разбирали Русских писателей, и первый читал публично свои рассуждения из теории Словесности. Здесь Профессор Снегирев начал свои археологические исследования о пословицах Русских, праздниках и других любопытных предметах из народной жизни. Здесь положено начало составлению словаря областных наших наречий. Здесь помещались образцовые переводы из древних классиков. Так помним мы перевод Цицероновых парадоксов Профессора Давыдова. Здесь воздавалась должная память членам, которых смерть отнимала у Общества. Так памятно нашему детству трогательное воспоминание И.И. Давыдова о покойном Салареве, который сначала был украшением Университетского Пансиона, а потом одним из деятельнейших Членов Общества, рано похищенным смертью у науки и словесности.
В отделении стихотворном, особенно сначала, мы находим имена Жуковского, Пушкина. Мерзляков постоянно помещал свои лирические произведения и переводы из древних; Шатров свои преложения Псальмов. Последние отголоски лиры Капниста, который из своей Дубовки вел постоянные сношения с Обществом, и Кн. И.М. Долгорукого также раздаются здесь. Писарев А.И. и Дмитриев М.А. тут начали свое поприще. Являлись многие дарования, к которым Общество всегда было гостеприимно.
Заседания по вечерам имели торжественный характер и привлекали множество публики. По обычаю времени, чтение начиналось псалмами для того, чтобы настроить слушателей к думам более важным, и кончалось баснею, чтобы под конец развеселить их. Здесь раздавались голоса лучших чтецов Общества, к числу которых принадлежал особенно Кокошкин. Иногда слыхали Плещеева и Яковлева, которые сами не действовали, а только что мастерски читали произведения других. В.Л. Пушкин под конец заседания всегда угощал слушателей чтением какой-нибудь басни.
Душою и двигателем всех занятий был Антон Антонович. Своими речами он открывал торжественные заседания. Но главная задача его состояла в том, чтобы всех согласить к одному действию. Здесь его общительный, его миротворный характер обнаруживался во всей своей силе. Самолюбие есть вместе и сильное орудие для общественного дела и самый опасный враг единодушия. Самолюбие же писателей вошло в пословицу. Надобно было искусно возбудить его в одних, остановить в других, избежать неприятных столкновений, которые могли бы нанести вред мнению, каким пользовалось Общество. Надобно было знать характеры: тот пылок, другой холоден и любит раздразнить пылкого, а действия обоих важны и необходимы. Нелегко было также отмахиваться от литературных шмелей, от этих охотников всюду навязываться с своими произведениями. Предварительный комитет служил оградою против этого и решал, что читать перед публикой и чего нельзя. Надобно сознаться, что Московской Университет никогда не имел такого сильного влияния на Русскую Словесность, как то было при Антонском.
Любовь к литературе, живое участие к ее современному движению Антонский сохранил до самого конца своей жизни. Все журналы выписывал он и все прочитывал со вниманием. Из разговоров его видно было, что он знал все подробности отношений литературных нашего времени. Ни одна замечательная книга не укрывалась от его взоров.
Перехожу к третьему поприщу Антонского, главному во всей его жизни, к поприщу любимому, на котором он сосредоточил все свои силы, к Университетскому Пансиону, основанному в 1770 году Кураторами Мелиссино и Херасковым. В 1787 году занял он должность Преподавателя Натуральной Истории в этом заведении и преподавал ее 15 лет. Здесь кстати привести слова из его рассуждения о Воспитании, которые обнаруживают, как он сам смотрел на эти занятия: «Между физическими науками История натуры для детей гораздо полезнее, нежели как обыкновенно думают. Ясность понятий зависит от ясного представления различий, отличающих одно понятие от другого. Молодые люди то скорее понимают, что ближе к чувствам и более действует на воображение. В Естественной Истории, по методу новейших натуралистов, изъясняются отличительные и непременяемые знаки, отделяющие роды и виды, и определяющие каждое нераздельное. Дети, учась приводить в порядок существа и разбирая приметы их, нечувствительно получают навык приводить и самые понятия свои в некоторой порядок, и чрез то доставляют им большую степень ясности и определенности».
С 1791 года Антонский был уже Инспектором Благородного Пансиона и написал новое для него постановление. С тех самых пор постоянною его мыслию было составить лучшие учебные руководства для своего заведения. После Московского разгрома в 1812 году, Антонский в 1814 возобновил Университетской пансион, учредил в нем снова порядок, доставил заведению многие экономические и учебные пособия. Между тем как Пансион помещался в наемном доме, - Антонский на счет пансионской суммы отстроил новый, каменный дом, и в 1815 году Июля 1-го числа перемещено было заведение в готовое здание на Тверской, напротив дома Бекетова. В 1818 году даны были новые права заведению, по которым оно могло выпускать уже своих воспитанников с чинами 10-го, 12-го и 14-го классов. Права эти были приобретены постоянными двадцатью-шестилетними трудами Инспектора, который тогда мог праздновать серебряную свадьбу с своим любезным училищем. В то время получил он и звание Директора Пансиона.
Антонский не щадил трудов и усилий для того, чтобы поставить это заведение, несмотря на малые его средства, на самую высшую степень достоинства. Для того он пользовался случаями, какие предлагали ему Университет и литературное Общество. Посредством связей своих он достиг до того, что все лучшие Профессоры преподавали свои науки и в Университетском Пансионе: Мерзляков Словесность, нынешний Архимандрит Знаменского монастыря Митрофан, тогда еще М.Л. Лаврентьев, а после А.Т. Безсонов - Богословие и Священную Историю, Сандунов Юриспруденцию, Давыдов Философию, языки Латинский и Греческий, Перевощиков Аналитическую Геометрию, Чумаков Механику, Щепкин Геометрию в пятом классе, Шлецер Всеобщую Историю, Денисов и после Павлов Физику и Натуральную Историю, Пельт Французскую Словесность, Эвенс Английскую, Ульрихс и Кистер Немецкую. Даже и низшие классы занимаемы были отличнейшими преподавателями. Всякой талант по выходе из Университета приглашаем был Антонским в его заведение. Здесь начал учебное поприще Погодин. Здесь преподавал Беликов натуральную Историю в пятом классе. Надзирателями были по большей части Магистры Университета, имевшие литературное и ученое образование, а иногда питомцы Московской Духовной Академии. Иностранцы, чем-либо замечательные в словесности и науке, здесь начинали свое поприще педагогическое. Из первых, Русских, мы припомним Басалаева, который исполнен был благодушия и старался в учениках своей комнаты развить словесное образование, Палехова, который отличался строгостью нравов и характера, Гаврилова, сына Профессора, человека с эстетическим вкусом, Беликова натуралиста, В.И. Оболенского, известного переводчика Платоновых законов и Истории Геродиана. Помню с благодарностию, как сей последний своею библиотекою и дружелюбными беседами способствовал нашему умственному развитию. Он ссудил меня Гердером, Новалисом, Шиллером. Из иностранцев стоит указать на Шнейдера, теперь Профессора Римского права в Петербургском Университете. Он жил у нас в пансионе довольно долго; пример его трудолюбия, его ученая беседа, его помощь всегда готовая и приветливое дружелюбное обращение с нами очень для меня памятны. Припомню из Французов Бланшара, который переводил Жуковского по-Французски. Между иностранцами были и Греки, содействовавшие нам к изучению Греческого языка.
Возвышенный в звание Директора, Антонский умел избрать себе ревностного помощника в Профессоре Давыдове, который был Инспектором Пансиона. Своею ученостью он много улучшил и возвысил учебную часть заведения; своею неутомимою деятельностию он оживлял дух в учениках. В течение пяти лет, проведенных мною в Пансионе, я был свидетелем этих трудов и всегда с благодарностию вспоминаю о двигателе наших учебных и литературных занятий, который не щадил себя для нас, умел возбудить и ободрить всех и каждого к делу учения. В одну из тех трудных минут, каких у редкого деятеля на поприще мысли не бывает в жизни, Антонский своею силой умел поддержать и сохранить заведению своего достойного помощника.
Какими средствами хозяин Пансиона сосредоточивал около него всех известнейших ученых Университета и все юные дарования? Средства у заведения были скудны; богатого жалованья предлагать оно не могло. Его власть, его воля, его дружелюбие со всеми, его готовность каждому оказать услугу и уважение общественное, каким он пользовался, объясняют нам эту загадку.
Общество любителей Русской Словесности имело свои публичные заседания также в зале Университетского Пансиона. Это придумано было не без цели. Собрание ученых и литераторов, и чтение их произведений, действовали нравственно и эстетически на питомцев Пансиона и возбуждали их к литературной деятельности. Художники-чтецы давали ученикам уроки хорошего чтения и произношения, а педагог обращал и на это особенное внимание. Так говорит он в своем рассуждении о Воспитании: «Есть много искусств, кои, кажется, забыты и коих однако ж не надлежало бы оставлять при воспитании: таково, например, искусство хорошо читать и хорошо произносить. Оно послужило б равным украшением и тому и другому полу; но его не так легко приобрести, как многие думают. Чтобы тоном голоса изобразить различные положения души и сердца, изобразить игру страстей и вообще, чтобы дать жизнь тому, что читаешь - для сего надобно иметь самому душу и сердце, надобно иметь тонкое чувство и образованный ум; но навык и ученье едва ли тут не действительнее всего? Хороший орган есть неоцененный дар природы, коего нельзя достать от рук человеческих; но недостатки его можно поправить усилием. Искусный мастер искусно может играть и на дурном инструменте».
Заседания Общества служили для учеников Пансиона средством к сближению с лучшим светским кругом, который посещал заседания. Старшие воспитанники, как молодые хозяева, имели обязанность принимать гостей и усаживать их. Иногда, конечно весьма редко, лучшие произведения питомцев пансионского собрания, читались и в высшем литературном обществе. Это был венец дарованию и искусству.
Собрание благородных Воспитанников Университетского Пансиона принадлежит также Истории Русской Словесности. Вспомним, что оно основано Жуковским и его товарищами, и что здесь написано было первым Сельское кладбище, с которого начинается новая эпоха в Русском стихе. Основано было оно конечно в подражание Обществу университетских питомцев, которое существовало еще до вступления Антонского в Университет, а в самый год его вступления, 1782, издавало ежемесячное издание: Вечернюю Зарю. Сила общительная действовала тогда благородно и полезно в Университетской молодежи. Издание служило продолжением Утреннему Свету и отличалось своим важным и строгим характером. Рассуждения философского и даже богословского содержания являются на первом плане. Оно посвящено было кураторам Университета: Шувалову, Мелиссино и Хераскову. За Вечернею Зарею последовал Покоющийся Трудолюбец в 1784 году, также издание периодическое, продолжавшееся и в 1785. Антонский был тогда уже председателем в собрании университетских питомцев. Имена издателей объявлены после краткого предисловия - и здесь мы находим старшего брата Антонского, Михаила Антоновича, Василия Сергеевича Подшивалова, за ним Антона Антоновича, Павла Афанасьевича Сохацкого и других. Характер издания тот же: философско-богословский, важный и строгий. Можно заметить статьи педагогические, особенно в начале. Есть улучшение в слоге: более простоты и легкости. Издание посвящено «Любезнейшему Отечеству и всем верным сынам его». За Покоющимся Трудолюбцем последовало уже Детское Чтение для сердца и разума. Антонский издал первые четыре части. Здесь уже на самом первом плане является направление педагогическое и литературное. Издание посвящено благородному Российскому юношеству. Слог необыкновенно прост и легок. Рука даровитого Подшивалова везде видна. Это издание продолжалось до 1789 года включительно. В нем участвовал после и Карамзин. Начальные буквы имени друга его Петрова А.П. видны над переводом одной драмы с Французского. Детское чтение было вместе и детскою школою самого Карамзина, где он выработал слог свой.
Первые четыре части, изданные Антонским, отличались особенно тем, что каждый номер Чтения начинался стихом из Евангелия. Издатели в Предисловии так объясняют происхождение этого обычая. «Желая воспитывать детей наших как можно лучше, стараемся мы узнавать всякие добрые обычаи, ведущиеся в честных фамилиях, и подражать им, если позволяют то наши обстоятельства. Например, мы узнали похвальное обыкновение одного отца, который всякое воскресенье давал детям своим вытверживать по одному стиху из Священного Писания. Это обыкновение нам столько полюбилось, что мы так же в листах наших будем помещать по одному такому стиху, и советуем вам по воскресеньям выучивать их наизусть и никогда из памяти не выпускать». Этот обычай в пятой части продолжался только в течение первых трех нумеров, но далее прекращается.
Мы недаром распространились здесь об литературной деятельности Антонского и его университетских товарищей. Во-первых, мы видим, как эта деятельность принимала в нем более и более педагогическое направление, и как он трудами своими по этой части снискал себе законное право стать во главе такого заведения, которое под его управлением впоследствии сделалось уже исторически-известным. Во-вторых, мы видим, как Антонский в окружении Университетского товарищества мог воспитать сам в себе общественную силу и перелить ее в дух того заведения, которым после правил.
Собрание пансионское имело свой Устав, сочиненный воспитанниками и утвержденный их Наставником. Я помню, с каким уважением смотрели мы на эту рукопись, на ее подписи, имевшие тогда для нас уже историческое значение, и в особенности на имя Жуковского, которое красовалось между всеми. В первоначальном устроении этого общества участвовали, кроме Жуковского, Воейков, двое Кайсаровы, Андрей и Михайло, из которых один писал протоколы заседаний, двое Тургеневых, Андрей, рано умерший, и Александр, которого мы в 1845 году схоронили в Москве, Сергей Родзянка, Офросимов, Сухотин и другие. Мерзляков участвовал также весьма деятельно в этих заседаниях и читал в них свои произведения.
Собрание, начиная с 1802 года до 1808-го, издало шесть томов Утренней Зари. Здесь Мерзляков поместил, кроме других своих лирических стихотворений, Преложение Моисеевой песни по прехождении Чермного Моря (1805) и перевод Горациева Послания к Пизонам (1808). Стихи его означены буквою М. Только при переводе из Горация объявлено, что он переведен обучающим в Университетском благородном Пансионе Русскому слогу Профессором Алексеем Мерзляковым. Здесь первые опыты Жуковского: Человек, Сельское кладбище, подражание Грею, напечатанное Карамзиным в его Вестнике Европы, Стихи сочиненные в день моего рождения к моей лире и к друзьям моим, к Поэзии. Сам Антонский в 1807 году напечатал здесь свое рассуждение о Воспитании. Дашков, впоследствии Министр Юстиции, является с своим скромным переводом с Французского. В Утренней Заре в первый раз появились литераторы, сделавшиеся известными впоследствии: Свиньин, издатель настоящих Отечественных Записок, Грамматин, издатель Слова о Полку Игореве, Милонов, известный своими остроумными сатирами. Басни Петина, помещенные в первых годах, отличались замечательною простотою. Нельзя не назвать Родзянку и Соковнина, рано погибших для литературы: Антонский долго тужил об них. В 1809 году выданы были избранные сочинения из Утренней Зари в двух томах, из которых один содержал прозу, другой стихи. В 1810 году Собрание Пансиона издало труды свои под заглавием: В удовольствие и пользу. Здесь всех деятельнее является даровитый Саларев. Тут Милонов расстается с своими пансионскими друзьями и в трогательных стихах выражает чувства благодарности своему Наставнику и другу. Тут один из ученых, уже действовавших тогда в Университете и Пансионе, поместил свое Рассуждение: о начале и постепенном приращении языка и изобретении письма, составленное им из сочинений Смита, Кур-де Жебеленя, Кондильяка, Дю Марсе, Руссо, Бозе, Баттё, Жирара. Тут явились другие молодые дарования: Аркадий Родзянка, Чаплин, Андрей Раевский, которых после отвлекло от Словесности иное поприще. Тут же печатал свои первые опыты и Дмитриев (М.А.). По возобновлении Пансиона, труды воспитанников приняли название Каллиопы, которая стала выходить с 1815 года. Здесь опять являются Саларев, Аркадий Родзянка; к ним присоединились Мих. Родзянко, Чюриков, Попов, Сушков. Далее - Познанский, Бобрищев-Пушкин, даровитый Мансуров, шедший по следам Жуковского, памятный нам своим прекрасным переводом Маттисоновых Kinderjahre, Вердеревский, впоследствии переводчик Горация, Философов, более прославившийся своими пародиями и комическими опытами, которые в рукописях ходили между нами, Бруевич, остроумный Писарев (А.И.), который так блистательно развил свои дарования в Пансионе, после посвятил их Русскому театру и так рано скончался.
Никогда не оскудевал Пансион литературными талантами. Они велись и образовывались по преданию. В общественных учебных заведениях, кроме органического устройства классов, кроме многостороннего и классического преподавания, необходимо должно быть допущено саморазвитие учеников. Как бы вы превосходно ни устроили механизм учения, каких бы даровитых и знающих и опытных учителей ни пригласили, какие бы таланты, хотя гениальные, ни приобрели в учениках, - можете быть уверены, что без саморазвития все труды ваши останутся бесплодны: вы образуете учеников, которые будут отлично отвечать на экзаменах у всех учителей и изо всех возможных предметов, но никогда не образуете людей вполне способных на всякое дело - и главное, не разовьете в них воли к труду и действию. Вот в чем заключалась тайна той пользы, которую приносило Собрание питомцам Пансиона: нравственная основа, на которой оно утверждалось, было саморазвитие. Кроме тех уроков, какие мы имели счастие слышать из уст достойнейших мужей Университета, мы, на глазах у наставников, учились сами друг у друга, мы развивали общими силами самих себя и воспитывали в себе волю, всегда готовую на дело и труд по чувству долга и взаимной связи.
Теперь кажется удивительным, как несмотря на 14 предметов, которые преподавались в высшем классе Пансиона, мы находили время для того, чтобы каждую неделю приготовить очередной труд к заседанию Собрания и сверх того что-нибудь от себя добровольно: стихи, сочинение в прозе, перевод. Все действующие в Собрании делились на три разряда: Действительных Членов, Сотрудников, Аускультантов. Председателем бывал всегда первый ученик Пансиона, Секретарем второй. Заседание открывалось речью о каком-нибудь нравственном или литературном предмете. Ораторами были Д. Члены по очереди, начиная с Председателя. Другие очередные труды состояли в извлечении из какой-нибудь полезной книги, которое передавалось изустно, в заготовлении вопроса, который предлагался на обсуждение между всеми членами, в чтении классического стихотворения известного писателя, которое надобно было произнести с искусством к концу всякого заседания. Так помню я, как мне случилось предложить однажды извлечение из Шиллерова рассуждения о высоком. Всякое новое стихотворение Жуковского избиралось по преимуществу для заключительных чтений. Он как будто продолжал свое невидимое действие на Общество, зачавшееся по его мысли. Помню, с каким восторгом готовился я читать его Пери и Ангел, перевод из Мура, напечатанный в Сыне Отечества, как рано утром ходил по саду Пансиона и наслаждался этим произведением. Сотрудники имели обязанностью читать по очереди разборы произведений литературных. Весьма часто избирались для того произведения новые, чем-либо замечательные. Так, помню я, случилось мне разбирать перевод Виргилиевых Георгик Раича, только что вышедших. Аускультанты не бывали обязаны никакими очередными трудами. Они имели право подавать свои сочинения и переводы, но не участвовали в прениях общества, равно как и сотрудники. Несмотря на такое смиренное их звание, великою честью было попасть и в аускультанты. Я помню, с какою радостью Ознобишин и я приняли эту честь от учеников высшего класса: мы были тогда в пятом - и нас, не в пример другим, посадили аускультантами собрания.
Антонский посредством своих связей в обществе умел всегда приглашать в заседания почетных посетителей. И.И. Дмитриев весьма часто в них присутствовал, с любовию смотрел на развивающиеся дарования и не скучал прениями юношества. Прежние питомцы Пансиона, успевшие принести уже честь заведению, которое их воспитало, всегда считали обязанностью посетить своего воспитателя и собрание. Так видали мы иногда здесь Кайсарова, Тучкова, Свиньина. Заседания продолжались от 6-ти часов вечера до десяти, а иногда и долее. Участвовавшие в них ужинали позднее. Прение, начатое во время заседания, продолжалось и за ужином.
Литературная деятельность Собрания подавала пример ученикам и низших классов. В четвертом мы втроем затеяли такое общество - и сходились еженедельно по субботам, чтобы читать друг другу литературные труды свои. В пятом классе наше собрание распространилось, утвердилось самостоятельно, сочинило устав и было признано Начальством Пансиона.
Не все питомцы, имена которых мы видели выше, оправдали те литературные надежды, какие они о себе подавали. Но всем было полезно это умственное развитие, это литературное образование, которые связаны были с обществом. На других поприщах жизни, особенно на службе государственной, ученики Пансиона всегда отличались уменьем постичь, развить и выразить мысль. Даже и те, которые не участвовали в заседаниях общества, от товарищей заимствовали образование словесное и шли вперед.
От Собрания перейдем к характеру и духу самого училища. Преподавание наук имело в Университетском Пансионе энциклопедический характер, соответствовавший духу времени. Специальность заключалась разве в том литературном образовании, которого рассадником было Собрание. Этот энциклопедизм мог бы и теперь быть весьма хорош, если бы в том виде, как заведение уже при нас существовало, подчинить его окончательному специальному учению в одном из Университетских факультетов. В 16 лет мы совершили полный учебный курс Пансиона, но каждый из нас, кто чувствовал призвание к науке, должен был еще образовать в себе особенную специальность, уже сам собою, вследствие своего призвания.
Все средства, какие зависят от воспитателя, чтобы водворить в сердцах питомцев дух Религии, употреблял Антонский. Ежедневно, - после утренней молитвы, отличные ученики поочередно читали Апостол и Евангелие, какие в тот день читались в церкви. Директор и Инспектор нередко спрашивали учеников, сидевших за чайным столом, о том, что было прочтено. Читать молитвы утренние и вечерние поручаемо было лучшим ученикам всех классов по очереди. Быть в числе таких чтецов считалось отличием. Все классы начинались молитвою: Царю Небесный, и оканчивались: Достойно есть. В классе Греческом молитвы читались на греческом языке. В течение шести недель после Пасхи читалось троекратно: Христос Воскресе, и Светися, Светися, в заключение. При нас устроена была с большим вкусом и освящена с великим торжеством церковь в здании Пансиона. Служение в храме совершалось всегда с особенным благолепием. Надзиратели и воспитанники составляли хор, который пел по праздникам. Библейское Общество, соединявшее целый сонм Московского духовенства, собиралось в зале Пансиона, и ученики были допускаемы к его заседаниям.
Император Александр, 18-го Августа 1816 года, осчастливил своим посещением Университетский Пансион и произнес в нем слова: Истинное просвещение основано на Религии и Евангелии. Слова написаны были золотыми буквами на доске и выставлены в торжественной зале. Нередко повторялись они в публичных речах воспитанников. Труды старших и отличных учеников печатные были все исполнены религиозного чувства. Они раздавались в награду ученикам, составляли одно из любимых чтений для младших товарищей и питали постоянно в них то же самое чувство. Кроме того, в самом рассуждении своего воспитателя о Воспитании, рассуждении, которое беспрерывно бывало в наших руках, мы могли читать его собственные слова: «Мудрости! добродетели!.. Но что оне, если Религия не озарит их, Религия, освящающая все наши дела, желания, мысли; Религия, преобразующая, обновляющая внутреннего человека, возносящая его над всем бренным, ничтожным, и отверзающая пред ним врата неба!». Мерзляков своими лирическими произведениями, изучением Библейского языка, преложением Псальмов, укреплял в питомцах то же религиозное чувство.
Прокрадывались иногда в пансион тайком и непозволенные книги. Западало в душу питомцев и тяжкое сомнение, наносимое извне посторонним влиянием. Но все, чем только можно было предупредить сие последнее, упущено не было. Строг был надзор за выбором чтения. Пустых романов, воспламеняющих воображение, нам не давали в руки. Когда же случайно заставали кого за такою книгою, она беспощадно летела в огонь. Педагог так говорит об этом в своем рассуждении. «Воспитатели и наставники! помыслите, какое сильное влияние имеют на ум, сердце, нравы, характер, на самое счастие и несчастие детей первые получаемые ими впечатления, первые понятия, первые уроки - и вы найдете, что нет ничего пагубнее как позволять им читать без разбору всякую попадающуюся в руки книгу, или говорить при них все, что ни вздумается. Сколько от одного сего погибло дарований, и сколько сердец развратилось!».
Но, вырывая у нас из рук бесполезные или вредные книги, наставники наши удовлетворяли нашей жажде к чтению книгами полезными. Высший класс - и особенно Собрание - имело отличную библиотеку, где были все произведения Русской Словесности и классические сочинения на языках древних и новых. Пятый и четвертый классы имели отдельные библиотеки, которые составились на добровольные пожертвования самих учеников. При каждой библиотеке был свой библиотекарь. Кроме того, Инспектор и лучшие надзиратели были также богаты книгами и не скупились на них для нас. Журналы: Вестник Европы, Сын Отечества, Соревнователь просвещения и благотворения, Revue Encyclopеdique, первый тогда ученый журнал в Париже, переходили к нам в руки из рук наставников. Да, книги нам были всегда доступны. Всякая минута, свободная от трудов по классам и собранию, отдана была чтению. Мы читали за чаем, за обедом, за ужином. Даже в обязанность вменялось принести за стол книгу. Чтение водворяло тишину и благочиние в зале. Здесь-то иногда неутомимый Директор или его помощник подкрадывался невидимкой к какому-нибудь чтецу, который весь погружен был в чтение романа на самых любопытнейших его страницах, и внезапно исчезал роман как приятный сон из рук чтеца.
Одни природные дворяне принимались в Университетский пансион; но такое условие не водворяло в питомцах духа какой-то касты, не внушало им никакой аристократической гордости. Если бы кому-нибудь и вздумалось из своего семейства внести в училище предубеждение о привилегии рода, - то вот что мог прочесть такой в Речи одного из старших своих товарищей о том, каков должен быть прямо благородный воспитанник: «Благородство происхождения есть ничто, когда оно не украшается благородством духа. Знатность предков есть тяжкое бремя для того, кто собственными достоинствами не умеет поддержать ее. Чем выше степень, занимаемая нами в обществе, тем добродетели и пороки наши виднее; тем пример наш благотворнее, или пагубнее. Чем важнее звание, нами носимое, тем круг деятельности нашей обширнее; сведения наши должны быть многообразнее; тем больше требуется от нас времени, внимания, труда, пожертвований. Юный Росс! здесь, в сем храме Наук, потщись образовать душевные и телесные свои способности; здесь потщись устроить себя на служение Отечеству, и докажи со временем, что благородство твое не в титулах, не в знатности предков, но в сердце твоем, в делах твоих, в заслугах».
Весьма важен дух общежития, связующий учеников в учебном заведении. Мы приведем теперь слова Антонского, из которых увидим, как он сам представлял себе идеал этого духа между своими учениками. «Подите, взгляните в их общество, - говорит педагог (т.е. в добрый круг молодых товарищей по учению). - Где с большим благоговением и энтузиазмом произносятся имена знаменитых героев, философов, благодетелей человечества, Суворовых и Румянцовых, о которых часто не знают в целом доме и учитель-иноземец и ученик его? - где с большим жаром говорится об Отечестве, о будущей службе, о славе, которую молодые друзья обещаются разделять вместе так же, как теперь разделяют свои забавы? - У них все общее: все охотно помогают друг другу, и уверяются заблаговременно в необходимости взаимного вспомоществования: они уже - граждане, члены общества, и в маленьком кругу своем вмещают начала тех важных обязанностей, на которых основываются огромные общества. - Самые забавы их - наставительны. Дитя, играя одно, не наслаждается своею игрою, и не будет уметь играть вместе: в сем заключаются первые черты того будущего неоцененного искусства - живучи для себя, жить для других. Тут взаимная уступчивость, взаимные пожертвования, тут справедливость и честность вперяются без уроков, сами собою! - Тут истинная дружба, божественное чувство, столь мало известное в свете - гораздо высшее, нежели самые родственные связи, и столько редкое, даже между родными - чувство, предполагающее необходимо твердость характера, верность и бескорыстную доброту сердца! - и заметьте, что воспитанные в публичных училищах гораздо более способны к дружеству, и сохраняют его вечно. Счастливое время! кто бы не хотел возвратить тебя!»… Заведение в лучшем кругу учеников оправдывало намерения и желания наставника. Конечно, не все могли подходить к этому идеалу, но успех уже был велик, когда к нему приближались избранные.
Мы любили Пансион, любили эту колыбель нашего ума, чувств наших, познаний и слова. С грустью и слезами оставляли мы его и товарищей. В речах, в стихах питомцев Пансиона вы беспрерывно найдете обращения к друзьям, к мирному крову воспитания. Это не общие места, нет, а искренние излияния верного чувства, которое на самом деле соединяло всех одною прекрасною связью.
В Антонском, как педагоге, был один талант, редкий, который не всякому дается: это дар проницания, дар уменья отгадывать способности. Можно соединить в себе и ученость глубокую и разнообразную, и возвышенные силы ума, и обширные познания в педагогике, но без этого дара Божия не успеешь на том трудном поприще, которое проходил Антонский. Да, у него был этот глаз, проникавший в душу и метко попадавший в цель свою. Дарование открывал он сразу, тотчас же давал ему ход и ставил на вид. Прочтем в его теорию о том, что сам он называет первым правилом воспитателя.
«Первым правилом воспитатель должен поставить себе то, чтобы заблаговременно исследовать способности воспитанника, смотрению его вверенного, и сообразно силам и дарованиям молодого человека размерять труды об нем и старания. Никто не родится в свет, не получив к чему-нибудь способности. Если верховное существо удаляется от надлежащей меры своих благодеяний, то больше в излишестве, нежели в недостатке. История знаменитых людей свидетельствует, что многие из них, долго почитавшись ни к чему не способными, вдруг от одного счастливого случая возблистали дарованиями своими, и имя их соделалось бессмертным. Сталь не прежде дает искры, как по прикосновении к ней кремня. Внутренняя наклонность всегда готова раскрыться в нас; надобно токмо удачно тронуть ее».
«Никто не родится в свет, не получив к чему-нибудь способности». Драгоценное правило для воспитателя! Если бы господа педагоги чаще повторяли его и применяли к делу, не встречалось бы тех ошибок, какие у нас встречаются, не раздавались бы эти приговоры, столь губительные для молодых дарований, приговоры, за которые мы дадим ответ Богу. Как часто готовы мы бываем отвергнуть юношу за то только, что он не понял нашего изложения науки: мы не хотим поискать тому причины в самих себе, а готовы свалить ее на недостатки в способностях того, кто нас не понял. Как часто врожденная или привитая робость скроет от нас дарование истинное, а мы увлечемся наружною развязностью другого, которая более обещает, чем дает. Случалось мне слышать от наших педагогов: пустая голова! о таком юноше, в котором после открывались способности неузнанные, - или: даровитый человек! о таком, который служил только верным отголоском наших воззрений и льстил нашему самолюбию, после же совсем не оправдывал ожиданий, потому что, льстя нашему самолюбию, сильно развивал и свое собственное, во вред своим же способностям. Нередко случалось, что первые какого-нибудь низшего заведения оставались последними в высшем, и напротив последние там здесь первенствовали.
Антонский понимал, что училище цветет и славится дарованиями и трудолюбием учеников, и потому дарованиям трудолюбивым всегда готовы были у него и первые места и первые награды. Здесь не было возможно никакое потворство, никакое снисхождение, ни в пользу рода, ни в пользу сана, ни в пользу богатства. Первый выходил в Пансионе Бог весть откуда. А заведение поставлено было на такую степень в общественном мнении, что быть первым учеником Университетского Пансиона значило иметь уже некоторую славу в самой столице, славу, которую должно было поддерживать и поведением и ученьем. Ученики Пансиона знали, что дарование и труд в нем никогда не погибнут и не заглохнут, что им всегда открыта дорога на первое место, - и потому в духе заведения была какая-то жизнь, бодрость и полное доверие к своим наставникам.
Время оправдало и дар проницания и труды Воспитателя. Двадцать лет спустя после основания Пансиона, Антонский принял его под свое начальство и в течение 33 лет правил им неусыпно. Нe всякое училище имеет такую Историю, какую имел Университетский Пансион. Не всякое владеет таким сокровищем предания, как пансионская доска имен отличных учеников, которые на разных поприщах оправдали надежды наставников, и сверх тех Пансион может назвать еще другие, несомненно ему принадлежащие. Жуковский, Дашков, Блудов, Ермолов (в начале своего учения), Головин, Александр Тургенев, Кайсаров, Магницкий, Воейков, Грамматин, Милонов, Дмитриев (М.А.), Писарев (А.И.), Кн. Одоевский, Титов, Ознобишин, Лермонтов - его питомцы: не именуем еще многих других. В истории училищ, в памяти их преданий заключается та нравственная основа, на которой должна утверждаться самобытность учебного заведения. Бросьте миллионы: вы создадите дворец великолепный, вы соберете превосходных учителей, вы купите разнообразные учебные пособия, но никакими миллионами в мiре вы не дадите семидесяти лет училищу, вы не сообщите памяти животворного предания, вы не соберете на одной малой доске таких имен, которые постепенно собирало медлительное время и проницательный глаз, и тридцатитрехлетняя опытность мудрого наставника, - словом, вы не создадите духа, который живет невидимо, передается из рода в род, не гаснет и связывает поколения на неизмеримом расстоянии времени. Хорошо, если училище может долго и долго оставаться на одном и том же месте, как это случается в Англии. Там есть что-то священное в этих дубах, под тенью которых в течение столетий спеют разнообразные поколения; есть какое-то единство, сближающее Англичан, несмотря на различие мысли, беспрерывно движущейся и дающей разнообразие лицам разных поколений. У нас нет такого уважения к этой внешней символике в общественной и частной жизни; мы не так материальны как Англичане; мы не будем романтически мечтать о том, что под таким-то дубом когда-то гулял и размышлял такой-то; но да будет же у нас уважение к преданиям в духе, в том, что составляет бессмертное существо человека, будем уважать если не внешние символы людей, как уважают их Англичане, то те нравственные черты, мысли, чувства, дела, слово, которые не умирают и которыми по завету предков питается и растет потомство.
Верные этой любви к преданию, если не во внешних знаках человека, то в его духе, мы соберем теперь в одно черты, которые, взятые вместе, могут дать понятие о нравственной физиогномии покойного нашего Наставника. Первая из них - дар проницания, уменье отгадывать способности, дар божий в педагоге, дар, который был причиною того, что он умел находить людей в Университете и развивать дарования в Пансионе. Ум его был ум практический, чуждый отвлеченных теорий, устремлявший его более к делу жизни, ум хозяйственный, распорядительный, ум педагога и земледельца. Волю имел он твердую, непреклонную, которую прежде всего упражнял на самом себе и на своей собственной жизни. Дух общительности, вынесенный им может быть из Киевской бурсы, но развитый особенно в университетском окружении, во времена неутомимого Новикова, служил в нем источником для многих полезных действий. Есть еще одна черта, которая определяет его нравственный характер и знаменует всю его жизнь. Эту черту прекрасно выразил один из его почитателей на его погребении словами, которые мы повторим: «Он знал всему меру в жизни». В самом деле, к нему шел девиз одного из семи греческих мудрецов: ;;;;; ;;;;, ничего лишнего. Антонский и сам сознавал в себе это любимое свое правило и, выразив его в своем рассуждении о Воспитании, недаром подчеркнул эти слова: «Во всем есть мера: преступая пределы ее, мы всегда уклоняемся от пути правого». - Знать меру всему в жизни есть, конечно, высшая мудрость житейская, первое условие для разумного употребления времени и других средств, данных нам для жизни, а следовательно и первый залог ее долговечности.
Конечно, имел Антонский и недостатки, вероятно такие, которые тесно связывались даже с самыми его достоинствами, как бывает это с каждым из нас. Но не теперь, когда мы лишились его, говорить об них, и не мне, который был учеником его.
Число лет, прожитых Антонским, осталось загадкою для всех, знавших его близко. Болезнь, унесшая столько жертв в наше время, постигла и его, но крепкое его сложение сначала устояло было против ее сокрушающей силы. Старец однако не мог долго оправиться. К тому же, слабый, он оступился, идучи по комнате, и упал. Падение еще более его обессилило. Но и тут природа боролась, стояла за жизнь. Больной совсем было оправился, собирался даже в деревню, как вдруг болезнь новым ударом поразила его - и он не мог устоять. Июля 6, в 7 часу пополудни, его не стало. Июля 9 немногие из его учеников и бывших сослуживцев собрались около его гроба на отпевании в церкви Св. Николы в Хлынове, где довольно долго он был церковным старостой. Преосвященный Викарий Московский Иосиф совершал служение. Архимандрит Знаменский Митрофан почтил память мудрого разумным словом. Между двумя зданиями Университета на Никитской, старым и новым, близь самой университетской церкви, совершена была Преосвященным же Викарием лития в память того, кто так долго подвизался на пользу Университета. Донская обитель в том же самом склепе, где похоронен брат его, приняла останки покойного. В памяти у нас всех, стоявших в церкви близь его гроба, остались первые слова Апостола, в тот день читанного за литургиею: «Повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся: тии бо бдят о душах ваших». Мы невольно обменялись взглядами друг с другом, когда услышали эти слов;.

С. Шевырев.
(Москвитянин. 1848. № 8. Московская летопись. С. 190 - 206. (Ошибочная пагинация страниц: правильно С. 190 – 217, всего 28 с.)).

(Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова)