и Том Круз в роли вампира

                Машеньке Алехиной
     Пищит плебисцит, а не шмякнет никуда. Шагает Ерганза от града Любека в жмудь и ютгурчи, посматривает на колонны шатущих вскуе, мыслит впересечку Монтесуме, все по понятиям старорежимного языком Декарта. Слева триста, справа сто. Мельтешит мелькающий, пристраивается рядом, будто всегда тута был. Кричит тогда Ерганза :
      - На, - и протягивает папиросу продолговатую, - зыбни чутка, товарищ боец, махом отудобеешь.
      Затягивается мелькающий, как и стоит всякому, лишь раза слышавшему напевы группы  " Любэ ", и становится аппаратом, про него как раз пели мордачи из подмосковных Люберец. Гудит и машет, внутри что - то поскрипывает, осевые, рулевые, штанга и колесико малое - фррррь. Ерганза щупает, ощущает вибрации, преисполняется гордыней и подзывает набольшего, первоприсутствующего ватажкой на козле. От этого от самого филологи чутка позднее и его должность так прозвали, мудрствуя вперебор, как двадцать два, гусей каких - то напридумывали, ряд честной и ведро водочки у костра. Х...ни, короче, понаписали искусствоведы всякой, то у них Бабий яр следом за Макарием вылазит, то разбойник Скойбеда орудует, а затем выскочит лохмач Венедиктов и чертям тошно становится по буеракам, воют черти и уходят на дневной киносеанс, любоваться Лойко Зобаром в драгунском мундире.
     - Курс ? - строжит глазом Ерганза.
     - Астрахань, - кратко вельможит набольший, подбрасывая чепчик в воздух. Воздух - разрежен, как и стоит при подходе к Памиру. Вершины духа. Блюмкин в продранном на коленях халате, киргизы, бабай и чахлый остов от армейского УАЗ - 69 притулился за карагачем, думает, что не видят его. Шалишь. Все видит Ерганза. Подбегает к бывшему автомобилю и трогает его за кардан. Кардан железный, ему по х...й.
     - Кто такие ? - окружают ватажных невозможные люди на кониках низкорослых. Щетинка, грива, Пржевальский в сердцах пламенных, лабазы упрятаны в лесах и трещобах, на деревьях сидят сторожки, тянут луки тугие и одним глазом замечают всю несправедливость картофельного переводчика, слишком поздно понявшего родовитость дедичей тех кривичей, от коих и произошел народ белорусский. Переводчик не слов, не смыслов, а огня, с автоматического на единичный, он рычажком присутствует, пока Ли Харви Освальд книжки листает, курит и молчит. - Кажи усы и хвост.
      Толкает Ерганза из кубрика боцмана Дидько. Вот усы - факт, хвост отпал в процессе эволюции - Дарвин, на груди выколоты баба голая, якорь и портрет Розенберга. И нечего возразить невозможным людям, понуряют они головы свои лихие в цену полушки и костерят почем зря Кучума, и затеявшего налет на ватажку.
      - Сука ты, Кучум, - говорит один и плюет пренебрежительно под копыта.
      - Пидарас, - вторит второй, завербовываясь в армию Валенштайна, а третий, самый умный, конечно, лезет, пердя и вздыхая, под подол носастой Алине Хенесси, намекает на реэмиграцию, возврат капиталов взад и рост экономики поширше, поширше. Самый он гнусный, третий этот, все не как по - простому, намеки какие - то и представляется, что все еще страшнее, чем на самом - то деле. На самом - то деле как ? В пятницу - Леня, в субботу - кулинария Шараповой, в воскресенье = митинг. Именно через равно, а не дефис, так и жизнь проходит. Помрешь - вспомнить нечего.
     - Как нечего ? - спорит Кучум, отстаивая державность. - Помните Ермака, может ?
     - Может, - упадают в непристойное соглашательство ватажники, подменяя вооруженную силу Кучума своими персонами. Тоже, так сказать, процесс цивилизационный. Были чурки, стали чурки, покрой галифе другой, форма черепа та же.
     - Вряд ли кто купит такую книгу, - приходит к консенсусу в сомнениях издатель пан Мошка, подбирая с рук Хлебникова красочный буклет с шрифтовым наименованием  " Круль Янко, батыр Жижка и пресс - конференция в двадцатый раз ".
     - По х...й, - рычит Велемир, ухая сомом.
     И ведь действительно : по х...й. Или до манды, если человек - женщина.