Бабушка Маня

 
Моей бабушке, Лукьянчиковой
 Марии Федоровне

 – Товарищи, внимание! На счет «три» надеваем противогазы.
Мы обреченно вздыхаем и натягиваем противогазы на свои завивки и начесы.
– Слушаем внимательно, товарищи! – преподаватель гражданской обороны обращается к группе третьекурсников. – Сегодня у нас практическое занятие – оказание первой помощи.
  Мы собрались вокруг него. Практические занятия проходили всегда в одном месте – на первом этаже, на площадке около расходящейся в две стороны лестницы. Место это известно всем студентам пединститута. Сейчас там стоит статуя сидящей девушки, олицетворяющей то ли науку, то ли учащуюся молодежь. А раньше, конечно, –бюст Ленина. Между бюстом и дверью в малый спортзал лежали маты. Вот около них и проходили занятия. Мы всегда с усмешкой посматривали, проходя, на несчастных жертв гражданской обороны – в противогазах, с санитарными сумками, с носилками. Сегодня была наша очередь.
 – Внимание-внимание, товарищи! Сейчас каждое звено получит вводную. Следуя указаниям, вы должны найти пострадавшего, оказать необходимую помощь и доставить сюда, – Юрий Петрович указал на сложенные у стены маты. – Оценки получите в зависимости от правильности оказания помощи. Всё понятно?
Взъерошенные, покрасневшие после надевания противогазов, мы согласно покивали.
  Юрий Петрович начал раздавать записки с «вводной». Наша четверка в полной амуниции – через одно плечо санитарная сумка, через другое противогаз – быстро прочитала записку и, подхватив носилки, отправилась выполнять задание. «Раненого» – нашу одногруппницу Олю – мы нашли легко на цокольном этаже. Согласно бывшей у неё записке оказали помощь: наложили жгут на бедро, забинтовали руку. Потом положили на носилки и понесли назад. Надо сказать, что в нашу четверку  попали все девушки мелкие, худенькие, а вот «раненая» нам досталась очень немелкая. Но нас-то было четверо! Сначала всё шло неплохо, но вот потом, когда мы стали подниматься по лестнице! С каждой ступенькой носилки становились всё тяжелее. Почему-то нам даже в голову не пришло, что наша «раненая» вполне могла сама подняться по лестнице, а уже там лечь на носилки. Нет! Мы честно спасали «пострадавшую». Хотя руки не держали, и я взялась за ручку двумя руками. И в этот момент неизвестно почему и откуда взялась мысль: «А девушки-санитарки на войне. Как они выносили раненых? В одиночку, ползком, под огнем!» Мы хорошо знали историю Великой Отечественной. Мы смотрели фильмы, читали, мы восхищались санинструкторами, спасшими десятки солдат. Но именно в этот момент я поняла, что знать и понимать – это очень разное. Это невыносимо тяжело! Невозможно! Нас четверо. Мы не ползём, не прячемся, по нам не стреляют. НО…! Кое-как мы дотащили свою «раненую», получили свои пятерки. Занятие закончилось, а мысль осталась.
  Да, мы многое знали о войне. Из книг, из фильмов, из рассказов ветеранов. Но, странное дело, живущие рядом с нами бабушки и дедушки почти никогда не вспоминали и не рассказывали о войне. Моя бабушка, ее сестры, все пережившие войну, как будто старались ее забыть. Очень-очень редко, по пальцам можно пересчитать, бабушка упоминала в разговоре что-нибудь, связанное с войной. Однажды с гордостью сказала, что у нее и в войну у детей вшей не было и с голоду дети не опухали. Мне, молодой и наивной, казалось странным: чем гордится? Я поняла ее гораздо позже.
  Женщины на войне. Медсестры, связистки, зенитчицы. Женщины в тылу, в оккупации. Как они справлялись? Как выдержали всё? Как выжили?
                ;;;
  Маня проснулась затемно: надо управляться. Растапливать печку, готовить еду, обихаживать хозяйство. Всё в одни руки. Муж Яков на фронте. Его призвали сразу, в начале июля. Маня отгоняет воспоминания: как провожали, как она, потеряв голову от страха,  голосила и цеплялась за мужа. Младшие дети, испуганные, тоже плакали. Старшие сыновья изо всех сил крепились, кривя губы и пряча глаза. Яков растерянно повторял: «Маня, Маня, ну что ты, успокойся! Я ж ненадолго. Вон все говорят: война будет недолгой. Всё будет хорошо. Не плачь, детей не пугай».
  Да. Дети! Она им теперь и мать, и отец. От мужа вестей нет. Пришло два письма. В первом Яков писал, что попал в стрелковую часть, что получили они обмундирование и оружие и пошли маршем к линии фронта. Во втором скупо писал, что отступают, что он цел, не ранен. Беспокоился о детях. О том, что дров не успел заготовить побольше. А больше писем не было.
  Фронт отходил. Наши отступали, а немцы подходили всё ближе. Все в деревне жили в тревожном ожидании. Колхозный скот угнали, мужчины ушли на фронт, остались в деревне бабы, да ребятишки, да старики. Жили в страхе: что будет, когда придут немцы. Что придут со дня на день, уже было понятно. По селу ходили слухи, что немцы всё забирают, если кто сопротивляется, убивают.
  Маня не особенно боялась – некогда было. Шесть детей не оставляли времени на раздумья. Младшая Верочка родилась на Троицу, а через три недели началась война. Маня только успела чуть-чуть оправиться от родов. Третья дочка. Теперь в семье поровну – три сына и три дочки. Старшие уже большие, помогают, все к труду приучены.
  Маня с Яковом всегда жили хорошо, мирно и дружно. Для неё это был второй брак. Первый раз Маня вышла замуж в семнадцать лет. Посватался Сергей Чурилов. На посиделках зимой он пару раз подсаживался поговорить, звал на круг потанцевать, провожал до дому. А потом прислал сватов. Маня хотела было отказать, но старшие братья строго-настрого велели «не кочевряжиться». Да и мать поддержала их: «Иди, Маня, иди. Семья хорошая. Парень смирный». Отец у Мани умер давно. Осталось восемь детей: три сына – старшие, а потом пять девок. Маня старшая. «Бесприданницы», – вздыхали соседи. Особо выбирать не приходилось. Братья всё повторяли: «Кто возьмёт, за того и пойдёте». Вот Маня и пошла. Жили, правда, неплохо, но недолго. Сергея забрали на службу, потом отправили на войну. Маня не особо поняла, что за война, с кем. А потом пришло письмо с государственной печатью, где было извещение, что муж её «пал смертью храбрых». Так и осталась она в девятнадцать лет вдовой с маленьким сыном на руках. Жить было не на что, со свекровью отношения не складывались. И через год Маня, оставив сына Васю свекрови, пошла в город искать работу. Ей повезло: устроилась в хороший дом. Хозяева относились по-человечески, а работы она не боялась. Раз в несколько недель Маня получала выходной, покупала гостинцы и шла в деревню. И каждый раз возвращалась со слезами: подрастающий сын успевал отвыкнуть от матери, дичился, заново привыкал. А однажды, осторожно выглядывая из-за бабушкиной юбки, сказал: «Мама, вы…». Маня захлебнулась слезами: «вы» –- как чужому человеку. И ничего не сделаешь, с собой в город не заберешь. Маня жила у хозяев, в маленькой комнатке без окон,  вместе с кухаркой.
  Вот в эти приходы домой и начал за ней ухаживать Яков, молодой, симпатичный пастух. Встречал на улице у колодца, старался помочь. Маня к его ухаживаниям относилась настороженно. Она была вдовой с ребенком, а он парень, неженатый. Но Яков продолжал ходить за ней, ласково поглядывая добрыми серыми глазами. И постепенно Маня стала чувствовать, что и её тянет к немногословному, но такому доброму парню. Она знала, что родные Якова не одобряют этих ухаживаний. Двоюродный брат, шумный, бесцеремонный Шурка, прямо говорил: «Нашел себе старуху, да ещё с дитём!». Однажды он встретил у лавки Маню и стал ей выговаривать: «Что, захомутала молодого?! Не старайся. Не видать тебе Яшки!» Маня вспыхнула от обиды и, уперев руки в боки, резко-насмешливо ответила: «Ах ты, бесстыжая твоя морда! Не вида-а-ть!? Посмотрим. Захочу, и мой будет Яков!»
  Почти сразу после этого случая Яков пришел свататься. Они поженились, стали вместе хозяйничать. Потом появились один за другим два сына, потом дочка. Васю тоже забрали к себе. Жили небогато, но дружно. Яков пас скот, плотничал. Кухонный стол, лавки, диван – всё было сделано его руками. Даже мясо на котлеты, когда случалось в праздник, Яков рубил маленьким, острым топориком.
  Маня хозяйничала по дому, занималась детьми, которые родились с перерывом в два года, в покос, в уборку ходила работать в колхоз. Она хорошо готовила, была чистюлей, умела шить, вязать, вышивать. Все девки в семье были рукодельницы – мать приучила, да и в городе насмотрелась, подучилась. В хате было чисто, хозяйка старалась украсить дом: занавески, рушники, вышитые дорожки. По праздникам земляной пол чисто вымазывала глиной, печку белила, расстилала в горнице домотканые половики и сама любовалась своим домом.
  Завели корову, кур. Всё как у всех. Любимый и любящий муж, дети, свой дом – что ещё надо для счастья?
  Они с Яковом были очень разные. Маня быстрая, бойкая, острая на язык. Яков немногословный, спокойный, сдержанный. Соседки иногда ехидничали: «Как вы уживаетесь? Яков бедный, небось, рот лишний раз боится раскрыть». Маня только усмехалась. Она-то знала: её тихий, молчаливый Яша одним словом или даже взглядом мог остановить свою Маню. Они никогда не ругались. Если Яков в праздник приходил выпивши, а случалось это очень редко, и Маня начинала его ругать, он, немного послушав, говорил только: «Маня, постели мне постель, а сама поговори со стенками». И обескураженная Маня замолкала, стелила постель. Яков засыпал, ну а со стенками ругаться неинтересно.
  Детей воспитывали в строгости, приучали к труду. Маня могла и прикрикнуть, и в сердцах хлестнуть тряпкой или ещё чем, что было в руках в тот момент. Отца дети слушались с одного слова, голоса он никогда не повышал. Если, бывало, забегавшись на лугу или около речки, вовремя не приходили домой, Яков выходил и громко, как-то по-особенному свистел. Услышав отцовский свист, мальчишки бросали всё и мчались на зов.
  Жизнь текла год за годом. Старший Вася подрос, закончил семилетку, вступил в комсомол. Маня вспомнила, как однажды он пришел домой и неожиданно объявил, что поедет по комсомольской путевке строить новый город – Комсомольск-на-Амуре. Маня сначала и слышать не хотела: слыхано ли дело – ехать куда-то на край света. Но Яков  убедил: «Пусть свою дорогу ищет. Вон у тебя сестры: Тоня в Киев уехала, Нюра в Харьков. Так то девки. А это парень. Около юбки не удержишь». Маня поплакала и согласилась. Вася уехал. Слал письма, иногда посылки с подарками матери, братьям и сестрам и обязательно с пачкой табаку «для Якова Сергеича».
  В семье родилась ещё дочь, потом сын, а в июне сорок первого ещё девочка. Васе пришла пора призываться в Красную армию. Он приехал домой и через неделю с небольшим ушел на службу. Жизнь со всеми её проблемами, радостями и горестями текла и текла.
  А потом началась война.
  Да, война. Так за мыслями, за думами  Маня незаметно управилась. Корову не выводили на луг – страшно. Ну как немцы нагрянут.
  Дверная задвижка негромко стукнула – это пришла соседка.
– Маня, управилась?
– Да.
– Все спрятала?
– Что мне прятать. Вон все мое богатство: сопят. Кто на печке, кто на кровати.
– Ды нет. Я про зерно там, про картошку.
– Дык это еще когда попрятали. Если мимо пройдут, может, сохраним. А если, не дай бог, у нас станут, – не спрячем.
– Ладно, побегу, спрошу, что говорят, где немцы.
  Маня застыла у окна. Мысли разбегались. Последнюю неделю деревня жила в страхе. Наши войска отошли. Через деревню не проходили, но говорили, что по шляху части последний раз проходили дня четыре назад. Где немцы – никто не знал. Временами в отдалении слышался гул, стреляли, пролетали самолеты. Село замерло. Что с ними будет? Спросить не у кого. Власти никакой. Кто на фронте, кто эвакуировался, кто колхозный скот на восток погнал. Дед Митлин пришел из райцентра, рассказывал – еле ноги унес. Пошел к куму разжиться солью да разузнать, как и что. Куда там! Как глянул: на улицах солдаты немецкие с оружием, ходят по-хозяйски, гогочут, на мотоциклах ездят. Дед только до базарной площади и дошел. Даже не успел из переулка на площадь выйти. Глянул, а напротив на воротах базара люди висят – трое. Дед остолбенел. Потом опомнился и ходу. Огородами да домой. И про соль забыл.
  – Ой, что с нами будет, – вздохнула Маня.  – Скоро у нас буду. А может, бог даст,  обойдут.
  Ну, вздыхай  – не вздыхай, а надо детей будить, кормить. Маня подняла старших, накормила, велела со двора не уходить. Витальчик было заныл: «Мам, ну что мы как привязанные». Но мать прикрикнула, и он замолчал.
  Старшие дети ушли во двор, младший Миша играл в хате, Лида качала маленькую сестру. Маня вымыла посуду и подошла к окну. Молча смотрела на улицу. На  душе было  тревожно, работа валилась из рук.
  Стукнула дверь, в хату заскочил Витальчик:
– Мамка, немцы!
– Где?
– Там, за околицей, к деревне подходят.
– Живо всех домой зови.
  В голове мелькнуло: «Вот, заразёнок, все-таки со двора сбежал!»
Сыновья и старшая дочь заскочили в хату, а Маня вдруг вспомнила: куры, кур надо спрятать. Она позвала: «Коля, Витя, быстро со мной в курятник. Кур надо спрятать». – «А куда?» – «Не знаю».  Коля придерживал дверь, Витя ловил кур и подавал матери и прибежавшей Зине. Они зашли с курами в хату.
  Куда же их деть? Думай быстрей. Вот! Взгляд ее упал на пустую кадушку в углу. Маня быстро сунула кур в кадушку, велела ребятам туда же определить своих. Сверху положила подушку с кровати и чуть придавила. Скомандовала сыну: «Коля, садись на подушку». – «Зачем?» – «Садись, говорю».
  На улице послышался треск мотоциклетного мотора. Коля быстро уселся на подушку. Маня зачем-то вытащила из качки маленькую Веру и прижала к себе, чуть покачивая, чтобы та не проснулась. Стукнула калитка, кто-то прошел через двор, завозился в сенях. Все замерли.
  Дверь  открылась, и через порог шагнул солдат. Мать с детьми неподвижно смотрела на него. Солдат был немолодой, в незнакомой военной форме: в шинели, в пилотке, с автоматом. Он стоял около порога и глядел на них. Около кровати  немолодая женщина в темной одежде, в белом, повязанном домиком платке прижимала к груди спящего младенца. С двух сторон за юбку матери держались мальчик лет трёх-четырех и девочка чуть постарше. Дальше стояли ещё девочка и мальчик постарше и в углу на деревянной бочке сидел ещё мальчик, на вид самый старший, лет двенадцати. Мать и дети стояли неподвижно, выстроившись в одну линию, и напряженно смотрели на него.
  Маня смотрела на чужого солдата и молилась про себя: «Господи, помилуй! Господи…». А в голове, перебивая даже молитву, почему-то билась одна мысль: «Сейчас какая-нибудь курица закудахчет в бочке, немец поймет, что от него спрятали, разозлится и убьёт Колю».
  Немец обвел глазами хату: земляной пол, беленые стены, большая печь, деревянный стол с лавками. Ещё раз оглядел женщину с детьми, повернулся и вышел. А они так и остались стоять.
  Во дворе замычала корова. Маня быстро положила Веру в люльку и метнулась во двор. Немец, накинув веревку на рога, тянул со двора корову, а та упиралась, не шла. Маня бросилась к корове, обхватила её за шею и закричала: «Не дам!» Немец что-то резко сказал и продолжал тянуть корову. На крик матери выбежали дети. Мать причитала: «Не отдам! Не отдам!» Дети обхватили кто мать, кто корову, младшие заплакали. Немец остановился, передернул затвор автомата, что-то грозно сказал по-своему. Но Маня будто обезумела, в беспамятстве она кричала: «Стреляй! Всё равно без коровы не выживем. Чем я их кормить буду? Лучше сразу убей!» Немец смотрел на рыдающую женщину, на вопящих, цепляющихся за мать малышей, на плачущих девчонок и кривящих губы мальчишек. Потом плюнул, повернулся и пошел со двора. Маня не поверила своим глазам. Ноги не держали, и она села на землю прямо около коровы. Мальчишки быстро повели корову обратно в сарай. Дочери тянули мать: «Мамка, вставай! Пошли домой!» Маленький Мишаня смотрел на сидящую на земле мать и рыдал, размазывая слёзы по щекам. Маня тяжело поднялась, так хотелось ещё хоть немного посидеть. Подошли, закрыв коровник, мальчишки. И все вместе, тесно окружив мать, пошли в хату. В хате надрывалась оставленная всеми малышка. Маня взяла её на руки, села на кровать. Мишаня и Лидушка тут же  вскарабкались и прижались к матери с двух сторон. Трое старших тоже постарались сесть поближе, кто сбоку, кто сзади. Все сидели молча, стараясь прижаться к матери. Маня сидела, окруженная детьми и тоже молчала. Хотелось закрыть глаза, ничего не видеть и не слышать. Но она чувствовала детское тепло, дыхание, руки, держащие её за юбку, за рукава, макушки, уткнувшиеся в бока. Бедолажки вы мои! Да, не видеть и не слышать не получится. Дети! Она сейчас им и мать, и отец, и защита, и оборона. «Бедные мы, бедные! Что с нами будет?» – думала она.
  Маня посидела ещё немного, вдыхая теплые детские запахи, поглаживая по чем доставала то одного, то другого. Потом преувеличенно бодро сказала: «Ну, что приуныли. Все живы. Корова цела, куры тоже. Будем жить дальше». Ребятишки завозились. Старшие мальчики, будто стесняясь минутной слабости, быстро соскочили с кровати, за ними поднялась старшая дочь Зина. Но младшие никак не хотели  отпускать мамину юбку. Вместе с ними Маня дошла до люльки, осторожно положила маленькую дочку, отцепила ручонки Мишани и Лидушки и скомандовала: «Лезьте на печку, там посидите, поиграйте. А мне надо готовить».
  – Зина, чисти картошку. Коля, Витя, со двора не выходите.
  Мальчики согласно кивнули головами, Зина пошла набирать картошку.
  Маня привычно хлопотала, а в голове неотступно крутилось: «Скоро зима. Надо дров запасать. Как мы будем жить? Что впереди?»
Впереди были долгие и страшные месяцы оккупации. Холод и голод. Вши, безнадежность и тоска.
  Впереди была радость прихода своих в 1943 году и страшное письмо в конверте, где сообщалось, что старший сын Вася пропал без вести.
  Впереди была весна сорок пятого и возвращение мужа.
  Много всего было впереди. В 1957 году умер ослабевший от военных ран и тягот муж Яков. Выросли дети, выучились, завели свои семьи. Пошли внуки. Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что.
                ; ;;
  У всех, кто пережил войну, она навсегда осталась в памяти, в сознании. Осталась привычкой беречь каждую крошку хлеба. Готовить много, чтобы хватило на всех, и не выбрасывать ничего, старательно доедая остатки. Навсегда осталась горькой памятью о потерянных близких.
  Когда-то, уже будучи подростком, я задумалась об одном странном факте. Я знала, что наш дедушка Яков умер после войны. Знала, что муж бабушки Нюры, бабушкиной сестры, тоже умер через несколько лет. А вот ещё у трёх сестер мужей не было, по крайней мере, я о них никогда не слышала. Я спросила: «Бабуш, а где мужья бабы Тони, бабы Кати, бабы Поли?» Бабушка буднично ответила: «Как где? На войне убили». Для меня это почему-то стало открытием. Вот она – страшная цена войны: только в одной семье погиб бабушкин брат, мужья у трех сестёр, без вести пропал старший сын. Бабушка долго его ждала: ведь не погиб же. Всегда недоумевала: как это пропал, человек же – не иголка. До конца жизни девятого мая бабушка ходила в сквер на митинг. Она шла к братской могиле, как к могиле сына, который, может быть, лежит где-нибудь далеко. Фотограф районной газеты однажды после майских праздников подарил ей фото, на которое она случайно попала.
  Бабушка Маня стоит у братской могилы, сложив руки с поникшими тюльпанами, скорбно склонив голову. О чём она думала? Что вспоминала?
  Только сама став матерью, я многое поняла. Я представила, как она сажала сына на бочку с курами, и похолодела от ужаса. Многое поняла в девяностые. Когда в магазинах исчезло всё и появились талоны. Когда в каждом классе были дети со вшами. Когда мы рассчитывали копейки, не зная, дадут нам зарплату через месяц или через четыре. Когда спасались огородами и боялись за сохранность погребов. Когда…Много было этих «когда». Главное – безнадежность, беспросветность. Но это всё-таки не война. Вот когда мне стала понятна бабушкина гордость: все дети выжили, выросли, выучились. И по первому звонку до конца её жизни  спешили на зов матери.
  Бабушка Маня, давно тебя нет,
А я всё чаще тебя вспоминаю,
А я всё больше тебя понимаю
С высоты мной уже прожитых лет.
Как ты сумела…Нет, как вы смогли?
Ночи не спали, детей поднимали,
С фронта мужей и сынов ожидали, 
Мерзли, и мокли, и голодали,
Но не сдавались, но побеждали.
И победили! И устояли.
Мир на себе из руин поднимали.
Много с тех пор пролетело уж лет,
Бабушка Маня, давно тебя нет,
  Но живут твои внуки и правнуки. Живут благодаря тебе и тысячам таких же женщин.
  Бабушка Маня, бабушка Тоня, Поля, Нюра, Катя…Женщины военных и послевоенных лет. Наши великие женщины! Все до одной. Вам не поставили памятников. Главный памятник вам – ваши дети, внуки и правнуки. Мы все, кто живет сегодня благодаря вам, вынесшим всё на своих плечах.
  Вечная вам память. И вечная слава!