Кавалерист

                -1-

Знойное солнце стремительно катилось к горизонту.

В бездонной глубине океана, широко распластав крылья, плавал коршун, выслеживая очередную жертву.

Пурпурная речушка, змейкой петлявшая между холмов, поросла высоким густым камышом, пропадая в небольших рощах, тут и там разбросанных по зелени лугов. Раскидистые вётлы с продолговатыми листьями клонились к зеркально застывшей глади, задумчиво вглядываясь в пугающий омут реки.

Вдоль её берегов широко раскинулась деревушка дворов на пятьдесят, с большими приусадебными участками, огороженными деревянными изгородями.

В тени у плетня вольготно растянулись лениво брехавшие лохматые «церберы» – сторожевые собаки, охраняющие хозяйское подворье.

Переливаясь перламутром, затмевая всех красно-жёлтым оперением, во дворе по-хозяйски разгуливал петух. При шпорах и полной амуниции, он выказывал доблесть и отвагу фрейлинам королевского двора, собиравшим зёрнышки на кучках навоза. Зорким оком оглядывая вотчину, доставшуюся ему от прадедов, приглядывал за разбредающимся гаремом. Являясь негласным блюстителем нравственности, он жестоко карал провинившихся как за нарушение целомудрия, так и за малейшую строптивость и непослушание.

На берегу, устроившись на невысоких мостках, мальчуган лет шести ловил рыбу. Удочка из хворостины, полупрозрачная леска, самодельный поплавок из куриного пера и настоящий рыболовный крючок были предметом его особой гордости.

Поплавок потянуло влево, затем назад, и вдруг он заплясал по глади, выписывая тонкие концентричные круги. Мальчишка подхватился, дёрнул удочку. Из тёмной глубины вынырнула небольшая серебристая плотвичка.

Сорвавшись с крючка, она резво запрыгала на досках мостка, подбираясь к краю. Со всей своей рыболовной страстью мальчик кинулся на неё, но было поздно. Рыбёшка соскочила в речку.

– Толик, сынок, кушать, – окликнули его из дома.

– Сейчас. У меня клюёт, клюёт, – высоким голосом прозвенел он в ответ.

– Марш домой. Всё стынет. Два раза разогревать не буду. Ребёнок развернулся, вытер испачканные руки о штаны и направился по тропинке к дому с большой соломенной крышей.

Из рощицы вынырнула пыльная телега, гружённая сеном. Неказистая лошадёнка, казалось, выбивается из сил. Она с трудом тащила воз, еле переставляя заплетающиеся ноги. Слева от повозки не торопясь вышагивал высокий крепкий мужчина.

– Деда, – бросился к нему шестилетний внук Толик, – надо Орлика кормить. – Я ему горбушку хлеба припас. Посыпал солью, как ты говорил.

– Ладно, ладно. Корми. Сейчас его распрягу. Пускай сил набирается, травку щиплет.

– Деда, покатай меня на Орлике, – просил мальчик. – Когда вырасту, кавалером буду.

– Кем, кем? Это что? Кавалеристом, что ли?

– Нет. Кавалером.

– Кавалеры! Ужинать, – смеясь, позвала мужиков молодая женщина.

Она ловко разливала по тарелкам забористые щи. Подкладывала салат из огурцов и помидоров, заправленных сметаной. Сверху посыпала зелёным укропом. Каждому положила расписную деревянную ложку.

– Как же кавалер без доброго коня служить-то будет? – рассуждал вслух дед.

Он прячет добродушную улыбку в прокуренных усах. Но глаза выдают его, светятся искорками безудержного смеха.

– Разве что тебе Орлика подарить? Будешь обучаться верховой езде, а заодно и гарцевать по дороге в школу.

– Деда, а как же Орлик в поезде поедет? Там дверь такая узкая, – показывает руками внук.

– А мы его вот что. К вагону привяжем, он и добежит сам, зато не потеряется. Кормить его, правда, придётся из ресторана, прямо на ходу. У него любимое блюдо – картошка и жареное мясо. Правильно, дочка?

– Пап, мне без разницы, сына кормить вместе с конём или без него.

– Деда, Орлик по рельсам не добежит, – у него копыта отвалятся, – не унимался дотошный внук.

– Так мы ему того... сапоги и валенки верёвками привяжем. До твоего дома раз плюнуть, всего-то двое суток езды.

Взбудораженный неожиданным подарком, Толик долго не мог уснуть.

Ему снился перестук колёс. Орлик, привязанный к последнему вагону. Он взбрыкивает задними ногами и несётся широким расхлябанным аллюром. В разодранных сапогах и валенках, неуклюже, выше головы подбрасывает копыта.

Голубой состав поезда с грохотом проносится мимо перрона. Удивлённые пассажиры с завистью смотрят вслед удаляющемуся локомотиву.

Скакун выражает бесконечное удивление, восхищение и щенячий восторг. Кормит своего нового друга внук на ходу пельменями и мозговыми косточками, подкидывая их высоко к синему небу.


                -2-

                Пролетело лето.
                Закружила осень.
                В поднебесье где-то
                Неба стынет просинь.

Порывистый холодный ветер гнал опавшую листву по полям и дорогам. Зарядили дожди, заиндевели первые заморозки. Спустя две недели ночью выла вьюга, злобно бросаясь на обезлюдевшую деревушку.

С прохудившегося неба сыпался снег, переметая дороги, скотные дворы, небольшие речки, леса и перелески. Следом ударили трескучие морозы.

Бабушка и дедушка не отпускали внука на улицу. Им и самим-то заняться было нечем. Разве что уходом за скотиной.

Дед, заготовив вязанки краснотала, плёл огромные корзины и корзинки поменьше, кошёлки и плетёнки под большие бутыли, продавая их на рынке по сходной цене. А однажды соорудил для внука из ивняка санки с двумя толстыми завитушками спереди, похожими на бараньи рога. Сани получились удобными, лёгкими и прочными. Ни у кого таких не было.

Вскоре морозы утихли, устоялась солнечная погода, и молодёжь постарше повалила на улицу играть в деревенский хоккей.

Подростки верёвками прикручивали к валенкам «снегурки», доставали самодельные клюшки, целиком изготовленные из корней дерева, и отправлялись на речку. Игра проходила азартно и жёстко. Каждый выказывал бесшабашную удаль. Шайбой служил мячик размером с небольшое яблоко.

Мелюзга каталась на санках и шкурах-ледянках с горы. Летят они под свист и улюлюканье мальчишек, ветер обжигает щёки, глаза слезятся, впереди трамплин... Главное – после падения не попасть под тех, кто несётся следом.

Вернулся Толик домой в сумерках, холодный и голодный, с подмороженными пальцами. Силы оставались лишь на то, чтобы поесть и забраться наверх, на обжигающие полати русской печки. Он зарылся носом в кислую овчинную шкуру и сомлел, не раздеваясь, до утра.

Спозаранку его разбудила возня у печки. Бабушка топила печь и готовила сразу и завтрак, и обед, и ужин, гремела чугунками, кочергой и ухватом. За дощатым выскобленным добела столом, подперев голову кулаком, дед раскуривал козью ножку. Насупившись, он слушал бабушку.

Худенькая, энергичная, она скороговоркой выговаривала мужу:

– Идут... обнялись, как родственники... мотыляются втроём от забора к забору. Улица им мала... падают, подняться не могут... все в снегу. Савелия в сенцах забыли. Если бы не заметила, замёрз бы мужик. Ты зачем к Стёпке-то ходил? Сказал, посоветоваться надо? Ещё и ножовку прихватил. Мол, наточить надобно. И чё, наточил? Где она? Поди, потерял её в снегу-то по дороге. Кто найдёт, вот будет радость нечаянная.
Толик ел хрустящую жареную картошку с луком. Ему казалось, что вкуснее её нет ничего на белом свете. Рядом на лавке пускал дым дед, тяжело вздыхал и морщился.

– Деда. Ты что, заболел? – внук поднял кверху курносый нос.

– Заболел я, внучок. Так заболел. Такого ещё никогда не было. Помереть и то тошно.

– Надо к врачу идти. Он тебе таблетки выпишет. Они горькие... Зато сразу выздоровеешь, – беспокоится внук.

– Нет. Не дойтить мне. Надо Орлика вызывать. К врачу-то ехать надо. Но кто его приведёт? Кому я нужен? – хитрит дед Антон.

Хлопнула входная дверь. Толик спешил по улице, на ходу подтягивая поясок. Холод и промозглая серость опустилась на землю, началась позёмка. Он натянул рукавички и припустил в сторону конюшни.

У сельпо одиноко стоял Орлик, привязанный к столбику. Запряжённый в сани, он мирно хрустел соломой.

Ребёнок развязал вожжи, долго перекидывал их через голову животного, наконец уселся в кошёлку, хлестнул скакуна и лёгкой рысцой отправился в путь. Спустя минуту они растворились в зыбких белоснежных сумерках.

Открылась дверь магазина. На крыльцо вышел Савелий в тулупе и в цигейковой чёрной шапке.

– Ядрёна вошь, – не поверил он своим глазам. – Кто же это озоровать-то надумал? А может, лошадь сама отвязалась? Замёрзнет в снегу, скажут, не углядел. Чего доброго, посодят. Ей богу посодят.

С неподдельным изумлением он изучал следы, оставленные на снегу, бегом направляясь следом.

Малолетнему конокраду предстояло пересечь овраг с наезженной колеёй. Упираясь, Орлик спустился на дно и взял почему-то левее. Видимо, ему так было легче выбраться. Сани заскользили боком, заскрипели и едва не перевернулись. Дряхлый коняга напрягся на подъёме, миновал овраг и резво потрусил к знакомому подворью.

Дед Антон управлялся по хозяйству и не сразу приметил сани и лошадь, спешившую к его дому. Удивительно, но возницы на санях не было видно.

– Чё случилось-то? Бригадир, чё ли? – гадал он, вглядываясь в заснеженную пелену. Возок остановился. Из саней выкатился внук.

– Деда, я тебе Орлика пригнал. Скорей. Садись, поедем в больницу.

– Бог ты мой, – спохватился дед, – ты где его добыл-то? Пойдём чай пить, для сугрева.

Чуть позже заявился встревоженный Савелий. Опохмелив страждущего, загрузились в сани и отправились проведать Степана.

– Но, шелудивый, заснул, чё ли? – подхлестнул дед Орлика вожжами. – Шевели своими худыми горбылями. – Савва, ты понял, какой внук у меня растёт? Обидеть не даст и сгинуть не позволит. Их у меня семеро. На них у меня вся надёжа. А сейчас, – запел он густым, низким голосом:

Разгуляйся, изба,
Попляши, голытьба.
Расступайся, народ,
Заводи хоровод.

Толик сидел на коленях у деда, укрытый тулупом и согретый его вниманием. Несмотря на позёмку, счастливо улыбался. Его везли к Ефимке, которого он давно не видел, аж целые сутки.

Поднявшийся буран переметал дороги. Но разве можно замести память о тех временах, когда ты был безоблачно, по настоящему счастлив...