Уроборос

В чернильном мраке, освещённом лениво ползущими по каменистой земле багровыми лавовыми потоками, одиноко высилось чахлое, узловатое и раскидистое дерево. Среди пожухлой листвы виднелись уродливые, страшные плоды в форме жутких демонических черепов с раскрытыми в истошном вопле ртами. Костлявые шершавые изуродованные пальцы с когтистыми ногтями вечно голодных гурманов стискивались над этой гнилой источающей скверный запах едой и заталкивали в рот под неутихающие протяжные стоны остальных участников трапезы. Плод подобно расплавленной меди обжигал нутро грешника, но безысходность и лютый голод подталкивали набивать чрева единственными доступными яствами, от которых внутренности закипали, словно горячее масло. Терзаемые кошмарными мучениями, корчащиеся от непереносимой агонии обитатели ада плелись к клокочущим мерзким водам, неспособные утолить жажду, сколько бы их ни пили. Бурлящая жижа обжигала лицо проклятым, и кожа тонкими слоями сползала на пульсирующую поверхность. Истошные крики, как стайка потревоженных голубей, взлетали вверх, чтобы сизым пеплом опуститься на головы обречённых.

— В Коране это дерево, растущее из «корня геены», называется Заккум, — хмуро обронил Саид, в очередной раз покрутив колёсика завода стеклянного шара, оживляя чудовищную сценку. — Господь создал его в качестве наказания, да и вообще там… ничего, кроме наказания, нет.

— Разве это не глупо? — незамедлительно откликнулся его брат, кропотливо соединяя детали искусно сделанного деревянного конструктора. — В пучине безвыходности, ежесуточной, ежечасной, ежесекундной садистской жестокости реальность сужается, на первый план выступают примитивные потребности, из-за чего обесценивается всё то, что не служит интересам элементарного желания снизить градус мучений. Мозг, подвергнувшись интенсивным психоэмоциональным нагрузкам, начинает проявлять признаки стресса и умственной усталости. От длительного истощения постепенно угасают нормальные чувства, наступает внутреннее отупение, безразличие. В повседневной жизни апатия считается патологическим синдромом, но в месте, где зверски истязают, это станет защитным механизмом. Вспомни о жертвах похищения, концентрационных лагерей — каждый из них заявлял, что в какой-то момент в душе будто что-то атрофируется. Жизнь перестаёт окрашиваться эмоциями, сознание приглушается, как бы отключается от царящего вокруг ужаса, снижая тактильную чувствительность — этот механизм психологической защиты превращается в неуязвимую броню, укрывающая основную суть человека, ту самую неизученную ментальную субстанцию; укрывает, как раковина моллюска, ограждая от непоправимого урона. Все мысли и чувства фокусируются на одной-единственной задаче: например, дождаться, когда дождевые капли скатятся по щербинке в кирпиче в пустую жестянку или сделать десять приседаний. Со временем перестаёшь дразнить, растравливать себя интенсивными и сладостными картинами воображения — это не приносит облегчения, наоборот, служит слишком ярким фоном для мрачности происходящего. Страдание захлёстывает всё естество, овладевает всем разумом, и, утратив остроту восприятия от огромных доз боли, голода и недосыпа, индивидуум перестаёт подвергаться жгучим уколам страха, сопереживания, возмущения — ничего не находит путь к его сердцу; из-за образовавшегося между субъектом и обстановкой невидимого мутного барьера он смотрит на всё отрешённо. От беспощадных экзекуций рассыпается ощущения себя как личности, вытравливается самоуважение и как результат — теряет значимость собственное Я. Люди превращаются в безразличных и безвольных марионеток, машинально выполняющих свои бессмысленные действия.

— Наверное там, в оболочке духа, всё по-другому.

— Возможно, — небрежно пожал плечами парнишка и, крутанувшись на кресле, пристально посмотрел поверх очков на Саида. — Но в чём смысл? Ад запечатан, в него, как утверждают богословы, можно попасть, но не выйти. Это как чёрная дыра, из которой невозможно выбраться. Впрочем, христиане верят, что перед приходом антихриста насколько истончится граница между миром земным и адом, что бесы смогут проникать в наш мир и жить в нём физически, но когда именно грянет Судный день? Более того, разве справедливо, что первые крхм… поселенцы пробудут до этого момента значительно дольше, чем самые последние? И разве гуманно, вернее, если чада дьявола, который, как и ангелы его, настолько укоренились во зле, что покаяться уже не способны, а значит обречены и помилованию не подлежат, то какой смысл подвергать их бессрочным мукам? Ради чего, если их молитвы отклоняются по умолчанию? Пытать порождений ехидны преимущественно ради пытки? Не правильнее было бы эти безнадёжные экземпляры «Венцов творения» расщеплять на атомы?

— Но душа бессмертна, — парировал юноша. — Она не плитка шоколада, который можно растопить в горниле инферно и влить в понравившуюся форму, создав, скажем, фигурку пасхального кролика.

— Разумеется, но разве от того, что испорченные особи отсеиваются в эдакий ящик Пандоры, где томятся бесконечно, разве от этого не веет абсурдом? Посмотри по сторонам, вдумайся в окружающие нас детали. Разве есть то, что может остаться навечно, не подвергнуться изменениям и не стать фундаментом для чего-то другого? Даже самое плохое, зловонное и ядовитое служит развитием. Порой не таким, каким бы нам хотелось, но служит. Рыбы, речные раки, насекомые — они непросто едят падаль, они очищают природу, а трупы в конечном счёте превращаются в перегной, подпитывающий растения. А теперь представь группу вялых, медленно шатающихся обезображенных и скрюченных существ, издающие жалобный скулёж, вынужденные навеки вечные оставаться объектами унижения. В чём смысл? Разве это не бездарная тюрьма?

Саид молчал, удивлённый развитием беседы. Он ощущал себя загнанным в угол и, вероятно, некто, вооружённый Священным Писанием, мог назвать изречения Джандаля крамольными, приводя в качестве доказательств определённые абзацы, но в уме подростка крутилась только одна фраза: «К миру, и к природе в частности, никак нельзя применить слово „зря“. Многие явления нас могут не устраивать, но даже в этом случае нельзя сказать „напрасно“, скорее уж применим термин „уроборос“ в алхимическом значении».

— … получается.

— Что? — очнулся от своих размышлений парнишка. Он рассеянно постучал пальцем по стеклянной сфере шара с жуткими созданиями и, поставив сувенир на полочку, приблизился к столу, за которым брат старательно соединял заключительные «суставы» механической лошади, без преувеличения являющаяся произведением искусства, вершиной инженерной мысли.

— 3D-биопринтинг уже сейчас успешно справляется с поставленной перед ним миссией, в Китае, к примеру, детям с врожденным дефектом уха пересадили 3D-печатные уши, то есть в будущем в качестве заменителей «природных человеческих костюмчиков» поставят на конвейер тела, а там, поскольку многие, если не все, одержимы бессмертием, придумают, как переносить сознание в новые формы. И назревает закономерный вопрос: если поддельное тело взращивается как помидор в теплице, то в какой момент развивается его «вкус», то есть сознание, и не является ли занесение чужой души в это тело своеобразным биологическим вирусом, который уничтожает дремлющую в клетках организма личность? Если формируется мозг, то он не может не работать, даже если находится в коматозном состоянии в ожидании слепка уникального индивида. Выходит, придётся устраивать настоящий тотальный геноцид с целью сохранения одной единственной расы — Себя любимого? — Джандаль, оторвавшись от своего занятия, сердито воззрился на заключённых снежного шара, приобретённого на Хэллоуин. — Игры в Создателя и заносчивый плевок в лицо Бога, Вселенной — всё это представляется исследователям невероятным прорывом, неслыханным шагом, но за этой благородной декорацией прячутся алчущие монстры Гордыня и Эгоизм, неустанно требующие принести на их алтарь массовые жертвы. Так сколько можно убить, чтобы спастись самому и не угодить навсегда в смрадную темницу небытия?

— Ну… Если за более чем две тысячи лет люди не смогли ужиться с себе подобными, включая собственных братьев по крови, то даже с внедрением прогрессивных технологий не произойдёт улучшений.

Джандаль брезгливо фыркнул, калибруя последнюю шестерёнку, затем радостно повозился с ключом-активатором Франкенштейна — и замер над ним, едва дыша. Конь-механоид порывисто встрепенулся и триумфально замаршировал, кокетливо потряхивая резиновыми прядями рыжеватой буйной гривы. Из-за феноменальной точности строений ног складывалось впечатление, что модель состоит из настоящего скелета, причём оживлённого скелета. Шагающий робот, в чьей груди билось сердце-маятник, добрался до края стола, и Джандаль поставил перед мордой настырного животного ладонь, чтобы тот не свалился на пол. Однако вмешательство, казалось, настолько пошатнуло самооценку деревянного жеребца, что тот, яростно содрогнувшись, потерял равновесие и завалился на бок, конвульсивно поддёргивая копытцем. Неистовая судорога длилась несколько секунд — и мустанг «сбросил с себя подковы».

— Ты оправдываешь своё имя, братец, — задорно расхохотался Саид. — Рысак точно правда столкнулся со скалой, изрядно расшибившись.

С невозмутимым видом, даже, пожалуй, с оттенком самодовольного торжества, Джандаль дотянулся до шариковой ручки и попытался покрутить её между пальцами на манер монеты, но пластиковая бестия выскользнула и, стукнувшись о глянцевый ламинат, покатилась к коврику, застряв в его ворсинках. Нет ничего величественного в склонённой позе, но всё же молниеносно выпрямившись, притворяясь, что не произошло досадного акта, юноша церемонно прошествовал к настенному календарю и обвёл жирной линией дату, от которой протянул тоненькую стрелочку на поля, где помпезно вывел: «День, когда мускулы у меня стали настолько стальными, что сломали лошадь»!

— Не забудь уточнить, что она была игрушечная. Хоть и качественный, но пазл из экологических чистых материалов, — беспечно веселился Саид. Внезапно улыбка сползла с губ его брата, плечи скорбно поникли, подбородок упал на грудь. Вид у подростка был такой, словно он заблудился и не хочет себе в этом признаться. — Я же пошутил… Понимаешь, беззлобное заме…

— Когда мы становимся заложниками собственных и чужих мыслей и действий? — парнишка вскинул голову, и стало видно, что его яшмовые глаза блестели; поза, которую Саид квалифицировал проявлением угнетения, на самом деле оказалось крайней озадаченностью . — В какой момент Авантюра шепчет нам возможности, а Спесивость подсказывает способ её реализации? И где в этом нагромождение эмоций, противоречивых устремлений истинные мы? И так ли мы эксклюзивны? Если разобраться, то любой прорыв — это мозговой штурм коллектива, всеобщая работа, когда пробуждённое одним человеком эхо воспринимается другим неким словом, которому третий придаёт значение. Получается, не существует исключительной персоны, но есть неповторимый продукт работы целостной команды?

— Каждый для нас своего рода катализатор, — пробурчал Саид, взяв со столика бутылочку лимонада, в которой, как сжиженное счастье, поднималась к горлышку цепочка крохотных пузырьков. — Мы влияем друг на друга, хотим мы того или нет. Представь себе стакан с прозрачной водой. Если добавить в него соль, то он останется прозрачным. А бывает, что подбрасывают, например, йод. И уже изменился не только вкус, но и цвет воды. Но именно вмешательство других создаёт оригинальный, креативный рисунок личности. Люди — причудливые калейдоскопы.