Два ведра

I
     Деревня, вернее, ее остатки. Бесконечно-рутинное место. Здесь не бывает праздников и потрясений, радостей и горестей, здесь даже времена года сменяются тихо, бесперспективно: так ли это важно, какая временная дорога сейчас...  Жизнь протекает тихо, как в книгах у Кнута Гамсуна – совсем без событий. В унылой сельской действительности порой встречаются хаотичные действия, но заметить их может не каждый: они по-гамсуновски проплывают мимо людей под стрекот кузнечиков. А те, в свою очередь, будто поют круглый год, и под их зеленую трескотню может пройти целая жизнь. Сама по себе деревушка находится в полуобморочном состоянии – в ней всего-то в живых около 10 домов, в трех километрах располагается другая деревня, довольно большая, там целых пять улиц, свой детский сад, своя больница и  даже своя пожарная часть – летом там кипит жизнь, приезжают со всех сторон гости. В нашей же глухой сторонке городских жителей будто само место не принимало.

       И все-таки каждый год сюда приезжала женщина такая же странная, как эти места – не то городская, не то деревенская – не ясно было, откуда она приезжала, но здесь все еще жили ее родственники – старая тетя с мужем, их  дети давно перебрались в город и навещали их даже реже, чем эта женщина.  Она же с постоянным упорством таскала ведра воды из колодца, готовила что-то нездешнее, собирала травы на зиму. При этом традиционность ее летнего присутствия  носила экзистенциальный налет: возможно, если бы никого в живых не было, она все равно продолжала бы туда ездить. Сама женщина уже утратила свою красоту, непонятно было, почему она всегда одна, сколько ей лет, есть ли у нее дети и муж. Однако все равно вид ее был слишком благороден для деревни. Даже само имя было слишком броским для этих мест – Нелли, хотя тетушка и люди вокруг звали ее проще – Нелька. В деревню без названия давно не ходили пучеглазые автобусы, не проплывали лодки по полузаросшей реке, даже поезд не пробегал мимо богом забытой станции, потому что не было ни станции, ни поезда, ни даже рельсов.

        Нелли с малолетства часто оставалась одна, волей-неволей ей пришлось полюбить скуку, ведь это занудное не то свойство, не то обстоятельство всегда побуждает мысль к рождению. Она любила наблюдать абсолютно за всем. Детей в округе было мало, поэтому Нелли постепенно приучилась искать развлечения сама и выстраивать пазл дней из малозначимых событий: медленно наполняла кружку земляникой, потом также медленно давила ягоду языком, пытаясь отличать одну ягодку от другой – у всего есть свой вкус. А сегодня бычок сорвался и носился, как ошалелый, – можно было забыть обо всем. Каждый вечер закатное солнце прощалось с лесом и окрашивало в розовый свет окна некрашеного дома. Иногда в дом приходили люди – жители деревни – с натруженными руками, в немодной одежде и с озабоченно-деловым взглядом.  А с годами этих визитов было все меньше и меньше, потому что приток людей в деревне не наблюдался. Лучшие из деревенских рванули в город, здесь же остались те, кто так нигде и не пригодился. Разговоры были их всегда глухими и примитивно-прямолинейными:
– Жизнь не картошка, так быстро не вскопаешь, коня долгани, - произносит безвозрастный мужик в сером.
– А конь-то у меня слепой, но зато слышит легко мой шёпот, - отвечает теткин муж.
– А что Нелька? Скучаешь?
– Привычно. Можно петь под шум дождя.
– И какая же музыка у дождя?
– Настоящая!
– Я в ваших музыках не разбираюсь. В лес ее свози что ли, мается же со скуки...

       В деревне общаться было практически не с кем, а если кто-то и заходил, то лучше бы с ним молчать, чем переливать из пустого в порожнее. Единственный, кого Нелли исключила из опалы, был местный алкоголик, по возрасту примерно одногодка. За глаза его многие называли «интеллигентным алкоголиком», звали его Святом (Святым Славой!).  Познакомилась она с ним еще в ту пору, когда он был совсем молоденький, но шли годы, он быстро старел, вернее, старело его тело, душа же по-прежнему тяготела к романтизму, и даже голос оставался молодым и бесшабашным. Этот странный деревенский житель говорил загадочными фразами, много читал и был настолько утончен в своих высказываниях, что моментами вполне сходил за красавца. Лицо Свята, некогда даже красивое, было сплошь покрыто морщинами и только в глазах была есенинская нежность и болезненный ум. Непонятно было, как ему пригодится его начитанность и знания в этой глуши. Было что-то очень горестное в судьбе этого человека.

       Нелли казалось, что он приходил в их дом для того, чтобы увидеть ее. Хотя, конечно, она понимала, что годы сделали дело: все лучшее осталось позади, а сейчас скука тесно переплелась с ее жизнью. Были времена, когда она неслась в реку с обрыва, а тот самый утонченный алкоголик, тогда еще молодой парень, несся наперерез спасать ее. Лицо ее было молодое, разгоряченное, с некоторым сумасбродством в глазах. Он схватил ее в воде, осторожно прикасаясь к ее мокрому платью – она прыгнула в воду прямо в одежде. Нелли всегда чувствовала, что нравится Святу. Однако никогда никаких признаний не было. И каждый раз при встрече с ним (словно наваждение) она слышала воображаемый диалог двадцатилетней давности:
– Какая же ты скользкая!
– Просто я умею уворачиваться.
– Что же ты такая мокрая?
– Да, я такая.

       Возможно, тогда могли бы возникнуть какие-то отношения у них. В воздухе искрилась молния: треск, хряск, блеск.  Немного позже Нелли вскользь слышала мифическую основу его жизни о том, что пьет плотно, запоями, выйти из запоя неделями не может. В эти россказни не хотелось верить, но они создавали невидимую стену. Кроме того, была и другая история: Свят слыл дамским угодником. С годами все эти легенды сложились воедино: цвет лица не оставлял сомнения о существовании периодических запоев; поговаривали, что у него шестеро детей и пять жен, многочисленные алименты. Странно, но в домик, где обосновалась Нелли, он никогда не приходил ни со своими женами, ни со своими детьми (вроде бы они жили в соседних деревнях), даже в пьяном состоянии она его ни разу не видела. В итоге вся его жизнь была всего лишь домыслом в ее голове, отголосками услышанного где-то.

Их жизни всегда протекали параллельно, и лишь раз в год происходили небольшие столкновения с потусторонними несуществующими разговорами. Однажды Нелли пыталась реального алкоголика встраивать в свой бумажный городской домик, и он вежливо, тактично, но все же рушил в нем стены и мебель  своими пьяными руками. Домик на мгновение распускал свои бумажные крылья-стены по-набоковски и вскоре падал, как валкий кусок декорации. И вообще, он в ее сознании возникал только раз в год, возможно, и она в его –  также. Однако ей хотелось бы, чтобы она жила в его сознании чаще.

    В очередной свой приезд Нелли со скуки подсчитала, что они знакомы целых 20 лет. И за все эти годы было всего несколько трогательных встреч. Иногда она слышала от знакомых, что наш Святой Слава снова запил. Как же неприятно было воображать его пьяным. Несколько раз она наблюдала, как Свят очень скромно за столом выпивал стопочку – рука сжимала рюмку, как свечу – казалось, что мысленно он крестился, а потом также быстро исчезал, пьяным становился где-то еще. И вообще в нем всегда сквозило что-то трогательно-нежное: он даже в дверь не стучал никогда – всегда неожиданно вырисовывалась его фигура:
– Я к вам в баньку, можно?
 – Иди, конечно. Проверь только, свободно ли там.
– Можно одну деликатную просьбу? Могу я воспользоваться вашим полотенцем? А то забыл. Заранее прошу прощения, – смущенно улыбается.
– Свят, погоди, сейчас принесу, – откликнулась тетка Нелли.
Всего мгновение – и тетя  несла полотенце, но за это время снова протекал воображаемый диалог со смотрящей на него женщиной:
– Нелли, я буду в бане представлять твое голое скользкое тело, – лукаво усмехнулся.
– А ты знаешь, как в бане стекают капли, нежно так: стек, стык, сток. И кожа блести-и-ит.
– Я буду отвернувшись смотреть – чувствовать.
–Тебе можно. Смотреть. Чувствовать. Не дышать.
– Я уже давно не дышу. Замер. Обмер. Смирился.

На самом деле за те несколько минут  сказано было совсем иное:
– Ты все читаешь? – Свят невольно заглядывал в ее книгу.
– Да. Что еще тут делать?
– Постмодернизм любишь?
– Ты даже слова такие знаешь?
– Знаю. И вкусы твои знаю: Толстой, Чехов, Набоков, Булгаков, Пелевин...
– Откуда? На самом деле все меняется, в некотором роде я всеядна.
– Ниоткуда. Называю то, что нравится мне, – зачем-то сделал крестообразное движение в воздухе.
Нелли вздохнула. И в этот же момент тетя уже вручала Святу полотенце:
– Держи. Потом его просто в бане оставь.

Затем он также быстро испарился, как и появился. После него в бане долго плескалась Нелли. Больше всего на свете она ненавидела скуку, и при этом скука ее преследовала, вечно была рядом, словно на страже. Все эти воображаемые диалоги протекали в ее голове от скуки, она прекрасно это понимала.  В бане висело старое грязное зеркало, которое отражало уже с трудом. Она стала осматривать свое уже немолодое тело: экая невидаль, кто не был заключен в своем немолодом теле? Жизнь давно степенная и размеренная, но лицо такое же скользкое и непристойное. Как жарко, как призрачно, как душно, боже, как же скучно...

В городе иная жизнь и судьба: там где-то есть муж (как знать?), дети (пусть трое), место, где можно не думать – работа, а также много мелких делишек: деньги, совещания, магазины, бассейны, ногти, котлеты разогретые, щеки остывшие... Нельзя ли дальше, душа?

А в деревне можно жить без всего этого под шум дождя, шепот ветра, скрежет дверных петлиц. Медленная имитация жизни с книгами. Где-то там маячит скука, резиновая тягомотина, вечная безвременная жвачная ску-ко-ти-ща.  И было в этой жизни какое-то особенное наслаждение за созерцанием природы. Немного болезненное, но одновременно и притягательное.

На следующий день медленно подтянулись хозяйственные дела: обычная уборка дома, готовка еды, сбор ягод в саду. Дядя производил ремонт бани, он каждый день там что-то подстукивал, подкручивал, доделывал. Вскоре пришел Святослав на помощь дяде. Мой родственник суетливо попросил свою жену:
– Значит так, налей ему чарку, а то работать не будет. Заартачился. Хорошо хоть только чарку, а не целое ведро.

Боже, неужели же настолько все плохо, что без этого невозможно работать?!  Нелли вглядывалась в стеснительное лицо интеллигентного алкоголика и силилась понять, как он так легко смог озвучить свою просьбу. Алкоголь сам по себе в любых видах и емкостях вызывал у нее отвращение, милый Свят моментами был даже притягателен. И опять ей послышался несуществующий диалог:
– Ах, не осуждай. Здесь никто не знает Чехова, каждый день я выполняю такую скучную работу, живу в глуши, подобно булгаковскому герою лечу людское невежество. Без водки совсем хмуро на душе.

–  Ты же оскотиниваешься. Мог бы и воздержаться. Не сейчас. Не при мне. Это неприятно! Очень! Не хочу видеть тебя пьяным.
– А ты и не увидишь. Я сейчас уйду. Пьянство – это как гроза, ты же не сможешь приказать небесам успокоиться.
– Не смогу. Хотя моментами мне кажется, что я управляю всем.
– А там в бане пахло тобой.
– Врешь, я мылась после тебя.
– Не вру. Запах остался надолго.
«Эх, что за ужас и тупизм, – думала потом про себя Нелли, – со скуки даже алкоголик дорог». А позже словила себя на мысли, что в нем дорого все, кроме алкоголя.

В беспросветном однообразии прошли еще несколько дней. Такие дни Маяковский сравнивал с лошадьми. Было настолько скучно, что ночью не спалось, все о чем-то мечталось. Сон был рваный, как языки пламени, но именно сегодня Нелли безмятежно и крепко спала...

...Резко проснулась от странного яркого света. Удивило, что это был ни звук, ни треск, ни крик людей, а именно свет – над ней в этом свете склонилось лицо тихого алкоголика. Все было так сумбурно, Нелли никак не могла проснуться.
– Нелька, вставай, – робко тряся ее за плечо, пролепетал Свят, – пожар!
– Как? Мы горим? –  ужаснулась она, резко вскочив. На сей раз разговор был вполне реальным.
– Горим, но не мы, – твердо и нежно сказал он, подавая ей руку.
– Даже жарко-то как-то, и все окна, словно в зареве – смотри, как розовый свет блестит на стенах.
– Сейчас не до поэзии. Горит соседский дом.  Захаренко там живет. Главное, чтобы пожар не перекинулся на ваш дом.
– Как странно, почему пожар всегда случается ночью? И что нам делать?
– Все просто: дневной пожар легче заметить и потушить. Смотри, уже все из домов повыскакивали.
– А что это в том окне стоит? Не поняла...
– Тетка твоя икону поставила. Примета такая, чтобы пожар на ваш дом не перекинулся. Дождей давно не было. Я пошел помогать, некогда мне с тобой болтать.

Нелли все еще не могла прийти в себя, все озиралась вокруг, вот тебе и одинаковые, как лошади, дни. На улице действительно было полно народу, даже кто-то прибыл из соседних деревень, значит, уже давно дом горит. Все смотрели на огонь, как на завораживающее действо. Лица у людей были торжественно-печальные: все обреченно постигали сущность бытия, при этом было приятно, что горел не их дом. И только бедный хозяин бегал возле дома, пытаясь что-то вытащить и безутешно наливая воду в ведро.

Огонь жил своей жизнью: безукоризненно красивое зарево было на этот раз не статичным, а безумным и одновременно спокойным. Пламя своим красно-огненным ртом пожирало бедный дом. Огонь разрисовал лица людей лососево-розовым цветом, они по-прежнему стояли и молча впитывали пожар глазами. Медленно преображался дом, все больше и больше разрушаясь. Нелли казалось, что дом издавал приглушенные стоны. На улице даже в отдалении становилось все жарче, и, к сожалению, становилось ясно, что огонь уже не потушить. Ближайшая пожарная часть находилась в соседней деревне, наверное, не работала уже, раз не было пожарной машины. Нелли видела, как мужики выстроились в цепочку, чтобы быстрее передавать ведра для тушения пожара. Жаль, что колодца не было возле обреченного дома, воду таскали из дома напротив. Впереди всех был Святослав. Он был самый бодрый и быстрый, кто бы мог в нем угадать ленивого алкоголика. Казалось, что все это время в нем спал Николай-чудотворец, настолько он преобразился, ему не хватало только бородки с иконы. Бегал быстрее всех с ведрами, подлезал к дому так близко, что все его одергивали. Нелли стала бояться за него. Почему он совсем себя не бережет? Миленький Свят, пожалуйста, не лезь в огонь! Огонь в ответ с треском обрушил крышу. Кто-то тяжело охал, хватаясь за голову. Ясно было, что ведрами рыжую феерию уже  не потушить. Однако мужчины продолжали расплескивать воду, все еще надеясь как-то помочь. Вскоре и они отступили.

Чертыхаясь и отряхиваясь, последним из горящего дома вылез Святослав. Нелли подошла к нему, обняла. Он ее как-то смущенно прижал, затем отстранил, давая понять, что ничего страшного с ним не произошло. Вдруг они оба увидели какие-то темные фигуры со стороны сада горящего дома. Святослав протянул Нелли рукавицы и побежал по направлению к странным фигурам. Раздался воровской свист. Что там еще происходит?! По какому-то странному зову Нелли тоже побежала за Святом. Не увидела – с этой стороны не было пожара, поэтому чернота оказалась особенно густой, зато услышала, как Свят ругается с досады на какого-то мужика, отбирает у него вещи. Мародеры подсуетились – поняла Нелли. Как в этом мини-мире может быть все, как в большом? Вот тебе и отсутствие событий. Здесь есть и пожары, и воры, наживающиеся на несчастьях других, есть свои спасатели, свои люди. От этих странных событий Нелли опешила, забыла о своих опасениях, что дом ее родственников может загореться. В любом маленьком мире может вспыхнуть трагедия, может светиться огненным шаром беда, а может все рухнуть в одночасье.

Дом все еще горел, но уже огненной подсветки было все меньше: черный сизый дым вился в небо. Люди потихоньку начинали расходиться, стыдливо покрякивая от своей беспомощности и досады, именно в такие минуты становится особенно страшно жертве трагедии. За все это время хозяина дома Нелли видела только поначалу, пока он еще бегал и суетился, он вообще всегда был каким-то неприметным, за что Нелли его окрестила Черным хозяином. Ближайший сосед по их дому был всегда нелюдим, она никогда не видела его живо беседующим с кем-нибудь. Сосед всегда хмуро копался в своем огороде один, даже его домашняя скотина выглядела как-то грустно. Черный хозяин вечно небрит, вечно не ухожен. Когда-то Нелли слышала, как о нем говорили, что злоба – это его второе «я», мол, давно разогнал жену и детей, они сбежали от него и не навещают никогда. В такие моменты Нелли еще больше понимала, что нет злых людей, а есть несчастные. И только сейчас она увидела, как Черный хозяин сидит возле своего догорающего дома, схватясь руками за голову, за уходящую жизнь, за ускользающую действительность...

Нелли тихонько ступила на двор своего дома. Подошла к колодцу испить воды. Было уже около 4 часов утра. Что-то глухо брякнуло о ведро. Сама постучала пальцами о железные стенки. Вот так. Под этот глухой стук уходит жизнь без любви. А издалека по-прежнему светилось зарево огня. Скрипнула дверь баньки. Нырнула в нее, села на скамейку – темным-темно, и только из окошка розовеет догорающий пожар. Едва слышно, как каплет вода: тлак-тлок-тлик...

Еще раз скрипнула дверь... Нелли не успела даже обернуться, как чьи-то сильные руки прижали к себе нежно, настойчиво, легко; неимоверная энергетика метнулась навстречу Нелли от знакомого незнакомца. Пробежала сладкая волна от последней волосинки до кончиков пальцев ног: позвоночник перестал существовать, все растворилось в незнакомом трепете. И время рассыпалось на крошечные сладкие ватные комочки, которые тихо упали на пол и покатились. Поначалу Нелли и Свят просто стояли, вжавшись друг в друга, он гладил ее нежно и осторожно. Тело Нелли стало непослушным и принадлежащем не ей. Бревенчатые стены держали ее, а тело растворилось полностью в нем. Глаза раскрылись как будто навстречу потустороннему. Стало все равно на то, кто он и кто она, просто хотелось, чтобы это сплетение не заканчивалось никогда.  И снова между ними начался диалог, на сей раз диалог тел:
– Посмотри в окно. Ты видишь? – легко упали одежды, легко сорвался стоп-кран, легко дышим.
– Пожар... Пожар. Пожар! – в тело входил незнакомый, но нарастающий сладкий огонь.
– Не закрывай глаза! Хочу видеть этот пожар! – она покачала головой, ведь закрытыми глазами всегда легче увидеть, услышать, почувствовать.
– Дыши со мной, как же сладко ты это умеешь делать, –  бешено колотились ее и его сердце.
Бесконечно долго можно смотреть в окно на розовое зарево. Бесконечной нежностью можно литься серебряными каплями в другом человеке. Бесконечно легко можно потерять контроль. Нет, просто вышвырнуть контроль. Пожар... По-жар... Жаааар... У-ле-та-ет... Иш-тар... Ведра воды. Какая вкусная сладкая вода. Невозможно напиться...

...Утро было смешным: в голове скакали вчерашние языки пламени, радостно звенела вода в оставленные на улице ведра. Нелли не могла понять, что, собственно, в этом дождливом утре могло быть смешным, тем более что так не вовремя пошел дождь, когда он нужен был ночью. Привычная скука куда-то отступила – как она ее вообще могла любить?! Деревенский пожар перевернул все с ног  на голову. «Ох, и бесстыжая же я баба», – думала Нелли про себя. Хотя сама по себе мысль тоже была веселая и приятная. Она уже давно забыла, когда было просто хорошо и когда она сама себя не осуждала. И ведь не осуждала. Причем, совсем. И почему-то тревога ушла куда-то сама по себе. Нелли ни разу не подумала о том, что будет дальше; о том, видел ли их кто-нибудь; о том, что подумает он; о том, будет ли она теперь спасателем алкоголика. Конечно, интересно спасти в жизни хоть одного алкоголика, только задача это непосильная. Нелли сидела на берегу реки и свои не-мысли легко отпускала плыть в реку на кувшинках... День словно отдавал свое сияние, так было спокойно на душе и дождь быстро кончился. Также легко Нелли плавала нагишом, никого рядом не было, а никто и не был нужен. Она смотрела не в себя, а вокруг и видела все в новом свете. К вечеру она успела переделать все, что хотела: сварила обед, долго получилось погулять; она даже рисовать попробовала, хотя до этого никогда и не пыталась. Лежали оставленные краски, и тут пришли на ум авангардные картины, вот так и она кисточкой разбрызгивала все краски на белое полотно, все, что придет на ум – легко, без всякого умысла и боязни провала.

Вечером пришел Святослав, она была уверена, что он придет, не было этого подросткового неверия, сверхожидания, страха, пропадет ли и что будет дальше. Она была здесь и сейчас, какое уж тут будущее? Удивительно, но на сей раз он не был так боязлив и не уверен, как обычно. Преображение было ему к лицу: уверенные люди всегда притягивают. И как все-таки важны глаза, а эти глаза были полны нежности, даже все морщины стали казаться мягче, естественнее. Он не прятался, не озирался кругом, не искал глазами родственников Нелли. Подошел, взял за руку, увел. И она легко пошла по деревенскому закату, по тайным тропинкам, главное – с ним. Вечер в деревне очень быстро сгущается, ночи чернеют моментально. Они вовсе не молчали, легко болтали обо всем. Святослав рассказал, как давно за ней наблюдает, именно наблюдает. Само слово «наблюдает» позабавило ее, и, если бы он сейчас сказал Нелли, что всю жизнь ее любит, это нарушило бы, спугнуло бы единение, возникшее между ними. Удивительно, но, гуляя, они никого не встретили, никто им не помешал, не нарушил странной гармонии. Нелли сказала, что ей всегда неприятен был тот факт, что он пьет, даже не неприятен, а непонятен. Как так? Святослав отнекивался, мол, не хочет об этом даже говорить, что это так глубоко в нем, что тут нет никаких правил и что раньше он думал, что, если случится что-то светлое в его жизни, он сразу же перестанет пить; но светлое было, однако нутро не выносит скуку и рутину, всю жизнь в ней барахтаясь; он рассказал, что в очередной раз расстался со своей женщиной; вернее, она его бросила, не выдержав его пьянок. При этом не было никакой неправды в том, что они друг другу наговорили, будто сломались замки и зажимы, они не могли никак успокоиться и замолчать, пока не ушли далеко за пределы деревни, так и шли по большой асфальтированной дороге. И вдруг остановились, и взглянули на звезды. Со всех сторон навалилась такая приятная тишина. Середина августа, звезды яркие, сочные, падающие. Асфальт был таким горячим, дождь быстро высох, а жара его нагрела. Святослав лег прямо на асфальт, она тоже хотела последовать его примеру, но он предложил вариант получше. Легкая и маленькая, она легла на него. И так они оба ловили звезды-надежды, весело даря их друг другу. И эта ночь полностью отдалась им: куда-то исчезли люди, машины, звери...

II

На следующий день в одночасье появились все сразу: и звери, и машины, и люди. В деревне ничего утаить невозможно, к тому же ни Свят, ни Нелли в прятки не играли, они вообще как-то ничего еще не взвесили и не обсудили, оба будто летали в невесомости. Сначала Нелли заметила на себе скользкие улыбки соседей, затем перешла в наступление тетка Нелли:
– Ну, и зачем он тебе нужен? Вот ведь дура непутевая.
– Я же не спрашиваю у тебя совета. Не надо ничего говорить. Это мое дело.
– Вся деревня уже судачит. Хех... Городская Нелька нашла себе алкоголика. Ты о нем подумала? Он же еще хуже потом пить будет.
–  Вся деревня – это круто, 10 человек, да?
– Ну, это же не может быть серьезно? Что ты молчишь? Только не это...
Каждый раз, когда на тебя падает сверху новое чувство (любовь ли?), словно ведром накрывает с головой, становится все еще более серьезно, чем раньше. И в общем-то какое дело до чужого мнения, когда у самой в душе ворочается много всего. Нелли вспомнила своего городского мужа, с которым они давно не живут вместе, при этом никто не заговаривает о разводе, потому что много общих дел, время от времени они ночуют друг у друга, муж помогает по хозяйству: то полочку прибить, то трубы починить, то с детьми посидеть, пока они были маленькими. И все как-то параллельно в их мирах, у каждого своя тихая и скучная жизнь: даже при начале их семейной жизни не было никаких страстей. Невольно Нелли вспоминала первую ночь во время пожара, ничего подобного она не чувствовала никогда, ей казалось, что мир вокруг сделался таким же страстным и липко-тягучим, как мед. Ее дети – мальчик и девочка – уже были взрослыми, в деревню давно не ездили, жили то с отцом, то с матерью, последнее время чаще жили с отцом. Малышами она их возила в деревню, а позже их туда и силой было не затащить.

Про жизнь Святослава, как выяснилось, было много выдуманного – детей было не шестеро, а трое; жен тоже не выводок, а всего две, а третья попытка была очень недолгая, они даже пожить вместе не успели, но ребенка она ему родила. Нелли чувствовала свободу и честность в своих новых отношениях. В некотором роде даже хорошо, что он алкоголик: не будет никаких ложных надежд, которые она так легко всегда надевала на себя, словно невидимую одежду. Впервые Нелли зашла к Святославу домой: сразу понятно, что у него руки из правильного места растут, в доме все было ладно – мебель добротная и красивая, она знала, что он хороший мебельщик. Когда он усадил ее на свою кровать, ей показалось, что она рассчитана на некоего великана, и тут же вспомнила тургеневского Герасима, который все делал основательно, по-богатырски. И во всем была такая крепость рук, взгляда, самого дома. Как при этой силе он был таким слабым. Сила и слабость всегда идут рука об руку... рука об руку... рука... Где его рука? Святослав уложил ее на ложе свободы. И она снова вверилась ему, пошла с ним к краю пропасти, держа за руку, словно своего отца – большого и сильного... Где-то там виден был силуэт отца – высокого и сильного – с черными волосами, шедшего вдаль. «Папа! Оглянись!» - хотела крикнуть Нелли, но папа, такой же недоступный, как в детстве, удалялся прочь. И вдруг отец совсем исчез, и она провалилась в глубины еще дальнего подсознания и увидела себя, пробирающуюся через лес к свету, а там, в лесу, есть дерево с большими корнями, где, она, маленькая, придумывала пытки с извращениями, их не было на самом деле, но больное сознание зарождало эффект сладости только через боль – она готова была резать себя, потому что приятно было то, что нельзя. «Я плохая девочка, я всегда плохая девочка, ах, какая же я плохая», – Нелли брела легко по своему бреду.  Как же хорошо и проникновенно! Так манит свет, легкий бредовый рассвет, тайные умыслы.

Она очнулась, когда было уже совсем темно, Святослав спал рядом: удивительное сочетание горести и тихой радости – морщинка на переносице усугубилась, придавая лицу есенинскую трагичность, при этом губы были расслаблены легкой улыбкой. Красивый, нежный, несчастный, слабый, сильный. Несчастный деревенский антипоэт, бодлеровский страдалец, Нелли хотелось молиться за него словами поэта:
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх... хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Отсчет дням совсем потерялся. Началась какая-то новая правда жизни. Нелли расспрашивала Святослава обо всем, для них не было тайных тем: они лились, как живая и мертвая вода. Сцены из его детства вставали очень ярко: вот его отец замахивается на мать с ножом, а маленький Святослав, взявший на себя роль спасателя, бесстрашно встает между ними, в миллиметре от него нож и остекленевший взгляд отца; мать ни разу в жизни его не похвалила, она боялась его разбаловать, а когда пришла пора выбирать профессию, то наступила на горло мечте: негоже мальчику быть литератором, это вообще все дурь и муть – книжки твои; иди в мебельное, будешь всегда при деньгах. Святослав старался угодить и быть любимым, но любить умел лишь всеохватно, при этом теряя себя самого. А мать контролировала каждый шаг Святослава, что в детстве, что во взрослой жизни.

     У самой Нелли детство тоже не было спокойным и безмятежным: мать приучила жить в страхе постоянно, в детстве для нее самое страшное слово было «развод», которым мама угрожала отцу. Постоянная ругань, упреки, страх, что отец начнет пить, сделали жизнь маленькой Нелли невыносимой. Этот страх уже взрослая девушка перенесла в свою жизнь, боясь всего вокруг, особенно алкоголя, ведь родители начинали ругаться исключительно из-за него. Он всему виной. И вот теперь Святослав. Есть же специальные группы. Если им туда отправиться вместе. Если попробовать... Делать осторожные шаги вместе...
Незадолго до пожара случилась жуткая история со Святом, о чем он никому не рассказывал, Нелли слушала его очень внимательно. За день до трагедии ему приснился его покойный отец. На улице шел дождь как из ведра: все было неестественно мокрым, как в кино. Отец сидел сухой в машине и звал его к себе жестом. А Свят стоял на улице, одетый в тяжелую фуфайку, которая сильно намокла и сделалась еще тяжелее. Он силился сделать шаг и никак не мог: весь отяжелел до ненормальности, как Святогор из былины. Тогда отец вышел из машины и стал его громко звать, при этом дождь его словно не касался. В воде был только Святослав. С места он так и не смог сдвинуться. Утром проснулся в холодном поту... А через день ехал на велосипеде сильно пьяный. В соседней деревне на старом мосту, который и в трезвом состоянии переходить-то страшно, наехал на камень и свалился вместе с велосипедом с моста, там даже нет оградок и перил, мост весь покосился и осталось на нем всего несколько целых досок. Местные жители все равно продолжают по нему ходить. А внизу огромный поток плотины и бетонные перекрытия. Чудом Святослав остался жив, не ударился головой о бетон, попал на глубину. При этом в речке сильное течение, а он был пьян да еще и в одежде, совсем как во сне, одежда отяжелела, и он не мог в ней плыть – не было сил. Зацепиться за бетонный край тоже не хватало сил, к тому же еще и глубина внушительная. Ночь – кричи – не кричи – никто не услышит. Руки все изодрал в кровь, цепляясь за край, думал, что уже не выплывет, но вдруг нащупал велосипед ногами (скорей всего, это был именно он, под водой он прислонился к бетонной стене), оперся на него и смог выбраться... Вот после этого случая больше пить не хотелось. Это было как раз в тот день, когда Свят работал у них дома и попросил чарку водки. После этого не пил.

– Нелли, как думаешь, может что-то из меня получиться? – после тягостного молчания с надеждой спросил Свят.
– Не знаю, сама беспутная, хоть и не пью и полумеры не для меня.
– Уезжай отсюда. Погубим друг друга оба, – обреченно промямлил Свят.
– Ну, уеду. Я даже не знаю, с чего начать. Я как будто всю жизнь в оцепенении прожила. Без эмоций.
– Давай уедем вместе, поселимся вдалеке от всех.
– От себя не убежишь. Утро вечера мудренее, давай спать. Придумаем что-нибудь, – ласково потрепала его по щеке.
Утром разбудил солнечный зайчик, Нелли сквозь сон морщилась от света, казалось, что кто-то балуется. Когда она открыла глаза, то увидела, что Свята нет, одежды его тоже. На столе лежала записка, где размашистым почерком Свята было написано:

Не ищи меня. Я уехал навсегда.


Глупость какая. Ну, зачем вот так. Снова бегство. Нелли вертела записку в руках, оглядывала комнату, видела, что чемодана нет, что впопыхах перевернута одежда, что он ничего не съел. Попробовала набрать его номер, но телефон был выключен. Такая внутренняя многолетняя тяжесть навалилась от этой записки. Но это была не привычная пустота, а, скорее, высвободившееся место для чего-то большего. Нелли пришла домой, молча собрала вещи и поехала в город, не желая больше оставаться со своими воспоминаниями. Нужно было пройти три километра до ближайшей станции, а там в три часа дня идет автобус до ближайшего города. В голове вертелась одна мысль: «Ну, а что он тебе мог дать? Он правильно сделал».  И трижды вслух ответила себе: «Неправильно. Глупо. По-детски.» Присесть на дорожку... А был ли мальчик?..

III

...Медленно. Глухо. Ритмично. Шаги отдаются в сердце. Городская дама вышагивала по булыжной мостовой. Каблучки почти бесшумные. Черная маленькая рука в облегающей перчатке потянулась за зонтиком. Под ногами хлюпал дождь. Уже был глубокий октябрь. Женщина открыла дверь своего подъезда. Медленно поднялась на свой этаж. На лестничной клетке, возле ее двери сидел строгий мужчина в черном, она замерла… Ее первым желанием было убежать, но она сделала глубокий вдох и, не подходя ближе, глухо спросила:
– Зачем ты так?
Он тут же встал, подошел к ней, хотел ее обнять, но она остановила его своей холодностью.
– Я лежал в клинике. Сбежал, потому что не знал, что получится, – Свят прекрасно понимал ее недовольство, – не хотел тебя связывать по рукам и ногам.
– У тебя получилось. Но я тебя не виню, во мне что-то тогда открылось новое. Не могу сказать, что я страдала, я стала еще больше ценить настоящее.
– Ты меня впустишь? Понимаешь, я лечился не для тебя, а для себя. Всю жизнь я что-то делал для других, только сейчас я осознал, что это нужно мне. Все мое есть внутри. Именно сейчас я могу попробовать войти в чью-то жизнь, не сломав по дороге шаткие декорации. Ты со мной? – столько искренности и уверенности было в его голосе.
– Поживем-увидим. Проходи. Тоже мне... Два ведра Гагарина полетели в космос.
Оба засмеялись…