Вещий сон. Последнее прости

В курятнике заорал петух,  и по деревне понеслась петушиная перекличка. Приближался рассвет, но ночь еще крепко держалась за края земли. В избах зажигались огоньки. Хлопали и скрипели петлями двери хлевов и сараев. Из печных труб потянулся серый дымок. Протяжно мычали коровы, призывая хозяек к дойке. Начинал¬ся новый день.
 
Тася хлопотала у печи, разжигая поленья, принесенные с вечера. Томка проснулась в утреннюю смену на работу. Умылась, заплела косы, поела парного молока с черным хлебом и, выходя, обернулась на кровать родителей. Отец спал, укрывшись с головой.
 
– Ему не пора вставать? – спросила она почему-то мать.
 
– Щас встанет! Ему в район, курортную карту оформлять. Пускай съездит, подлечится! – сказала Тася и, подхватив рогачом чугунок с варевом, воткнула его в пасть печи, на таганок.

Уходя, Серафим несколько раз возвращался и подходил к окну. На подоконнике, на слабых ножках стояла дочурка и радостно взвизгивала, когда он прилипал ладонями к стеклу. Отойдя метров на десять, повернулся, окинул взглядом дом, подумал о том, что весной надо крышу перекрыть, помахал жене и торопливо пошел в сторону МТС.
 
Денек выдался студеным. Зима все не сдавалась, окутывала матовою мглой окрестности и навевала щемящую тоску. Сон не отпускал, не уходил из сознания. Уж очень были яркими ощущения собственной убитости. Эти страшные, бородатые старики, стрелявшие в него с высокой горы. И он, сраженный наповал, лежал и видел свою собственную кровь, стекающую из самого сердца.
 
«Может, не надо никуда ехать? Повременить. Послушаться жену?» – Что с тобой, Серафим Федорович? С каких это пор ты стал верить снам? – вторил его мыслям внутренний голос. – Что с тобой может случиться? Ты три войны прошел, смерть на расстоянии двух шагов видел, а она тебя стороной обходила. Обойдет и на этот раз!».

С такими мыслями он и подошел к подводе, запряженной вороным жеребцом.
В райцентр ехали несколько человек по разным делам. Кто в управление с отчетом, кто в СОБЕС. А Серафим ехал в районную больницу оформлять курортную карту. Ехали молча, кутаясь в тулупы. Серафим попросил возницу дать ему вожжи. Дергая за них, он отвлекал себя от назойливых мыслей, связанных с посещением врачей. С детства не любил лекарей. И если бы не настойчивость жены, ни за что бы не стал с ними связываться.
 
Простор заснеженных полей, редкие перелески, показавшиеся холмы земляных валов, хранившие в себе далекие тайны земли русской, увели его от грустных мыслей и на смену им пришло восхищение и любопытство.
 
«Не сломлена русская душа! Живет в ней, что-то такое, от чего хочется горы свернуть!» – И гордость переполняла его за народ свой, который находил в себе силы сбросить ненавистных врагов. Сколько сил надо было положить, чтобы возвести такие валы, вырыть рвы? И сколько еще мамаев, наполеонов, гитлеров, алчущих земли нашей, зло породит? Но сколько бы не породило, найдутся и на них: и Донские, и Кутузовы, и Жуковы! И долго будут помнить пинка под зад солдата русского – великого солдата!
 
– Тпру-у... – на этой восхитительной ноте прервал его паренек, который передал ему в руки вожжи. – Дальше пешими пойдем... Тут подъем высокий!
 
Все стали вылезать из саней, покрякивая и стряхивая с себя солому. Выстроившись гуськом, они пошли по дороге, которая огибала холм. Серафим шел последним и вел жеребца под уздцы. Вдруг ему показалось, что кто-то окликнул его.
 
– Сынок... Сынок... – уже отчетливее раздалось за спиной.
 
Он резко оглянулся. На самом холме стояла его мать и редкими движениями руки звала его к себе.
 
«Мама? – удивился он. – Откуда ты? Ты же замерзнешь!» – не отпуская коня, быстро повернул его, проваливаясь в снег, побежал к ней. «Надо на нее тулуп набросить... Зима, а она в кофточке... Но она же умерла! – опомнился он. – А кофта на ней та, которую он с фронта ей вёз».

Мать все манила, манила, и он уже был почти на самой вершине холма. И вдруг неведомая сила нанесла сокрушительный удар в грудь, и он плашмя ударился о землю. Вокруг все заметалось, поехало, набирая карусельную скорость. В воронке смерча пронеслись друг за другом года жизни, чьи-то тянувшиеся к нему руки, чей-то крик, плач и жена с укором в глазах.
 
– Прости-и, Тася... – на заиндевевшей реснице застыла слеза.
 
Попутчики бросились на помощь. Перевернули его на спину. По ложбинке рта стекала алая струйка крови, а помутневшие глаза жутко уставились в небо. Конь, почуяв неладное, храпел, бил копытом и нервно подергивал ушами. Ужас, охвативший людей, привел их в оцепенение. Опомнившийся парнишка закричал:

– Дядь Сим, не умирай! – затеребил он его за ворот тулупа.
 
Кто-то поднял с земли отлетевшую шапку, надел на голову Серафиму и прощальным движением руки опустил еще не застывшие веки.

Далее: "Трагическая весть"