У бабушки в деревне

Отрывок из повести "Обретение"

Про деревню и бабушку. О! Это была сказка! Каждое лето нас с сестрой отсылали погостить в «родовое поместье» – столетний, но ещё крепкий и красивый дом под неохватными вётлами. Хранительницей и хозяйкой его была наша бабушка Анна – младшая дочь в большой семье Арсеньевых. Остальные дети разлетелись кто куда, а вот бабушке с мужем, дедом Михаилом, далеко улететь не удалось. В купленный перед самой войной городской дом попала бомба. И Анна Семёновна с пятью детьми, мал мала меньше, зимой неделю шла по большаку, останавливаясь на ночлег «в добрых людях» – назад, на малую родину. Старший сын погиб в финском плену, остальных сберегла, вырастила, направила в большую жизнь. Каждое лето принимала в гости многочисленных внуков. Продвинутые бабушкины сёстры, повыходившие замуж в столицы, дали ей изящное многомерное прозвище «пробка от тёмной бутылки» – имелась в виду бабушкина неграмотность. Но к концу жизни и грамота ею тоже была освоена. И настольная книга на лавке рядом с высокой кружевной постелью лежала –  «Робинзон Крузо».

Вообще, этот «Робинзон» как-то с нами сроднился – и вторая моя бабушка его с упоением читала, и у отца он был любимой книгой. Такие вот мы по жизни – Робинзоны.

Дедушку Михаила я не застала, он умер до моего рождения, а вот с бабушкой Анной мы встречались каждый год на каникулах, с детства и до студенчества. Как мы ждали лета! Горбатый, пропахший бензином автобус, останавливался у посёлка типа городского, и дальше нужно было идти ещё километра три, в «глубинную Россию», через поля и селенья. И каждый шаг приближал нас к неимоверному детскому счастью – лету в деревне.

Последние полкилометра до бабушкиного дома мы обычно срезали – сворачивали с дороги на тропинку, пролегающую мимо пруда с лягушками и пиявками, куда летними вечерами будем ходить «мыть копытца» на сон грядущий. Большого сарая, под завязку набитого сеном и соседских картофельных плантаций. Тропинка упиралась в жердяной забор, который мы лихо преодолевали и неслись через дорогу, покрытую мягкой тёплой пылью, прямо на бабушкино крыльцо.

После радостных здравствований, не теряя времени, бежали на осмотр своих владений – сад-огород, старая банька, земляничные поляны, вишнёвые рощи, колхозные поля до горизонта… Эх! Возвращались в дом - к самовару, аутентичным щам и каше, олашкам с вареньем и сметаной. Потом «оживляли» забытые за зиму дружбы с местными ребятами, а вечером  нас ждало главное шоу дня – возвращение домой бесконечного деревенского стада. С трепетом высматривали с крылечка, какая корова идёт первой. Если рыжая – ура! Значит, завтра будет хороший день, без дождя, и мы пойдём на речку!

Завтра на речку. Собиралась весёлая компания всякой деревенской малышни, кто-нибудь из взрослых – и айда! До купальни на речке Логовеж было несколько километров, шли мы через три поля и три леса. Что это были за леса! Сухие, светлые, грибные – возвращаясь, мы ещё набирали по котомочке белых и лисичек. Но главным, конечно, было собственно купание. Речка-невеличка образовывала достаточно широкую заводь, глубина – по детское горлышко, дно песчаное, по краям заводи цвели кувшинки, на противоположном крутом берегу стояла мощная одинокая сосна. Ах, красота! Купались целый день, домой отправлялись уже ближе к вечеру, усталые, довольные, голодные.

А эти упоительные деревенские вечера, сладость жизни! Ребятня собиралась перед нашим домом, где меж двух неохватных ракит висела верёвочная качель. Качались в очередь, играли в «вышибалы», ещё в какие-то игры, которым нет названия – трое-четверо становились, сцепив руки, а один разбегался и старался прорвать эти сети своим телом… Потом уже появились всякие модные «багминтоны». Играли, пока не начинало темнеть и не показывалось в конце улицы, во всю её ширь, долгожданное стадо. Одно время и у нас тоже была коза Галька. С умным видом подходила, попрощавшись с козами-подружками, к открытой калитке и виляла дальше, колыхая вымечком, на своё законное место. В бревенчатую пристройку к дому, которая называлась не совсем понятно – «омшанник». Галька была типичная упрямая «коза – козьи глаза», а молоко давала вкусное.

После трепетной встречи стада, была ещё небольшая культурная программа. В малышовском возрасте – прогулка до ближайшего пруда «помыть ножки», с рассматриванием многообразной пресноводной фауны. В школьном – променад вдоль широкой деревенской улицы и чинное здравствование со всеми древними старушками на завалинках. «Вы чьих будете?», – живо интересовались они и услышав фамилию бабушки, одобрительно комментировали – «Елисеевы девки пошли».

Кроме чисто отдыхательных моментов наших деревенских каникул были и детские трудовые повинности, но добровольные. Принести воды, например, в дом или баню. Мне, почему-то, это занятие нравилось. Сначала за водой ходили на колодец, метров этак за триста, наискосок, на другую сторону улицы. Потом прямо напротив нашего дома появилась колонка, это стала вообще легкотня. Я брала древнее деревянное приспособление под названием «коромыс», наливала два узких ведра, цепляла на него и – «пошла теперь сама, пошла». Чтобы не расплескать воду, ничего из компонентов этой конструкции не уронить, да и самой не завалиться под тяжестью полных вёдер, нужно было соблюсти равновесие. Коромысло, если его использовать правильно (чистая физика), брало на себя основную часть тяжести, и – плавной походочкой, «прос-таки семенцой» – до дому. Какое там «Маринка, пупок развяжется!», меня было не остановить.

Ворошение сена. За нашей «банькой по-чёрному» был ещё приличный земельный надел, на котором росли высокие травы. Косили их мужчины – папка или наши дядьки, специально приезжавшие для этого из города на выходные. А уж доводили травы до состояния сена женщины и ребятишки. В основном бабушка, её старшая дочь, тётя Маня, тоже проводившая учительское лето в деревне, и вся имеющаяся в доме на тот момент малышня. Каждому выдавались грабельки, и – вперёд. Нудное было занятие. Зато, когда высохшее сено собиралось в стога – совсем другое становилось дело. Можно было залезать на верхушку копны или рыть пещеры в её основании, но это не приветствовалось. Сену полагалось иметь товарный вид, ибо его готовили на продажу. Когда была коза Галька, часть сенного запаса убиралась на чердаки баньки и «омшаника», для её пропитания долгой русской зимой. Всё, что оставалось  от этих козьих запасов, продавалось односельчанам, имевшим много животины. Наше сено было хорошее, и в деревне имело репутацию. Лёгкое, душистое, не какое-то там волглое-плесневелое. Ещё бы! Мы так старательно его сушили, переворачивая скошенные травы по нескольку раз в день.

Ещё детской обязанностью было собирать ягоды. В бабушкином огороде росло несколько изобильных кустов чёрной смородины, красная считалась баловством, поэтому и не возделывалась. После завтрака нам подвязывали бидончики на талию и запускали на плантацию. Не любила я это нудное дело, поэтому не любила и саму ягоду, чёрную эту смородину. Распробовала её гораздо позже, но таких обильных урожаев, увы, уже больше не видела… Ягоды собирались и в окрестных лесах, и на каждую ягоду был свой лес. За малиной ходили на пожарище неподалёку, в лиственные посадки. За черникой путешествовали в дальний сосновый бор, который так и назывался – борок. Но что значили эти «мелкомоторишные»  ягодные походы, по сравнению с грибной охотой!

Леса для грибов тоже были разные. В лиственной рощице за гуменьями собирались всякие подосиновики-подберёзовики, грузди и опята. Благородный белый гриб рос исключительно в светлом еловом лесу, по дороге на речку. Ах, какая была радость, когда детский взгляд падал на крепенький красивенький боровичок, не успевший спрятаться в зелёном мху! Взрослые учили – всегда смотри рядом. И точно. Ещё один, и ещё! Бонусом к белым грибам шли лисички – целыми россыпями. Собирай да собирай без разочарований – червивых-то среди них нет. Ну, а всякие сыроежки даже и не брали, оставляли зайчикам и белкам.

А однажды, помню, состоялся и шампиньоновый «кейс». Возвращаясь с тётушкой из дальнего села, куда ходили за какими-то хозяйственными надобностями, мы решили пройти напрямик, через сочно зеленеющий лужок. А там! Грибы с мясистыми белыми шляпками – под каждой травинкой. Снизу приятно розовые, и только совсем старые-огромные с изнанки были коричневого цвета. Их мы и не брали. Тогда я впервые услышала это благородное название – шампиньоны… Деревенские называли их прозаичнее – навозники. Что да, то да, росли-то они на бывшем колхозном пастбище. Нашу находку местные не одобрили, всяко смеялись. А зря – в жареном виде эти грибочки были уж так вкусны, так вкусны. Никакого сравнения с теми пластиковыми экземплярами, которые продаются теперь в магазинах. И опят мы с тётушкой Маней однажды так насобирали, что пришлось снять кофты, завязать им рукава и в эти импровизированные баулы складывать добычу. Ели три дня, ещё и на зиму засолили.

Про здоровую деревенскую пищу. Она была и здоровая-натуральная, и чрезвычайно вкусная. Утро начиналось с чаепития – выйдешь сонный на кухню, а там уже тоненько поёт большой самовар, не только кипятя воду, но и варя свежайшие яички к завтраку в специальном приспособлении под крышкой. Почти каждое утро бабушка пекла то пирожки, то оладьи, то блины в настоящей (а других тогда и не было) русской печке. К печёностям подавались сметанка и варенье: яблочное, смородиновое, малиновое, земляничное и экзотическое - из красной рябины. Хлеб в деревне любили наш, городской. А мы, городские, наоборот обожали страшного вида, тёмный, кислый, ноздреватый – из сельпо. (Отвернёшь, бывало, мягкий тёплый кусище, снадобишь подсолнечным маслом, сверху посыплешь сахарным песочком – куда там пирожным).

Обед традиционно «щи да каша – пища наша», первое блюдо было обязательно, но и елось с удовольствием. Ах, эти «шти» из русской печки, объеденье! Самым популярным вторым блюдом в сезон была жареная картошка с грибами, но и разнообразные каши из той же печи получались вполне на уровне. Иногда подавались изысканные закуски вроде овсяного киселя, но мы, дети, их тонкий вкус, это чистое «умами», ещё не могли оценить по достоинству. Запивалось всё компотиком или привычным ягодным кисельком. И пошёл-пошёл – лето ждёт за порогом!

А ведь был ещё и «полодник»  – Галькино молочко с тёплым хлебом, посыпанным крупной, хрустящей на зубах, солью.
 
За ужином опять пел самовар, на стол метались разнообразные «пудинги» – то, что осталось от завтрака и обеда, трансформированное, опять же, в русской печи. И, конечно, от души пился чай. В том числе, и из блюдечка, на которое нужно было дуть, пуская волны. Конечно, периодически туда, не выдержав серьёзности процесса, кто-то фыркал, и чайные брызги летели веером. Это только добавляло застолью веселья. Мы, дети, постигали и искусство чаепития «в прикуску», смешивая отдельные, самостоятельные вкусы уже «на кончике языка». Кто это умение освоил, тот уже не будет вот это – «а сколько ложечек сахара вам в чай?». Нисколько. Не портите продукт. Сахар тоже был необычный – неровные острые куски желтовато-белой «сахарной головы». Он подавался вместе с обычным рафинадом – на выбор. Ужины были неспешные. А куда спешить-то? Завтра будет такой же длинный летний, насыщенный событиями день. За ним – ещё один, и ещё. Этим волшебным дням не видно конца-краю, нет никакого города, никакой осени, никакой школы. Только бесконечное, наполненное солнцем и разными чудесами, лето.