Горькая медаль

      1962 год.  Дети – четверо мальчишек и одна девчонка, играли в «войнушку».  Самому старшему, Славке, на тот момент было лет восемь, он учился в начальной школе. Остальные дети в школу ещё не ходили, только мечтали об этом.  На дворе лето, каникулы.
 
      Мальчишки сначала играли без Сонечки, разделившись двое-на-двое. Вытянули  жребий на камушках: тёмный значит немец, светлый – русский, и шли в атаку. Стреляли из палок. Лишь Славик имел деревянный автомат – ему дед выстругал из доски.

     «Русские» выскакивали из засады с криками на всю округу: «Бей их, гадов… Фашистов!»  По незнанию, немцы у них все – фашисты. И по их плану немцы всегда должны сдаваться в плен. Появился первый «подстреленный», и тогда Славку осенило: нужна санитарка, выносить с поля боя раненых.
 
    Розовощёкий, с голубыми глазами Славик всегда был не прочь похулиганить, забраться в чужой сад за яблоками, хотя своих – вагон и маленькая тележка, попугать из-за угла прохожего, а получив подзатыльник, продолжать проказы. Вздёрнутый нос и слишком большой рот, который постоянно раздвигался в улыбке, обнажая крупные зубы и дыбом поставленный вихор волос, подчеркивали его взбалмошность. Взрослые не очень любили Славку, предвидя в нём будущую шпану, а детвора, наоборот, тянулась к нему, потому что с ним весело.
 
     Сонечка в тот момент играла на крыльце своего дома с куклами. У неё их  три, одна из них самодельная, сшитая мамой и  неумело раскрашенной угольком. Лицо у куклы получилось некрасивым: бровь одна выше,  один глаз больше, и как её не наряжай, всё равно – ни в пир, ни в мир.
 
     На Сонечке лёгкое штапельное платьице, сандалики на босу ногу.  Её круглое лицо с раскосым разрезом карих глаз обрамляла прямая чёлка модной причёски неизвестного названия. Как у сказочного пажа. Сонечка любила свой дом и с закрытыми глазами могла опознать все его особенности.
    
    Посеревшее от непогоды деревянное крыльцо закрывало почти половину стены дома до маленького оконца кладовой. Дом когда-то был добротный из красного кирпича. Теперь, кое-где расклёванный воробьями, кирпич осыпался, и потерял прямоугольную форму. На рамах четырёх окон, распахнутых на сквозняк,  потрескалась белая краска, и их неухоженность радостно прикрывали ситцевые, выбитые шитьём шторы. Цвела герань, пусть и в потрескавшейся металлической миске – Сонечке нравились на её круглых боках зелёные крапинки.  Две кровати с металлическими набалдашниками и накрахмаленными подзорами, с подушками в стопку, а ещё – лоскутные  одеяла, которые Сонечка особенно любила, ей никогда не надоедало вглядываться в них.
 Вообще, Сонечка обожала своё уютное гнёздышко, и она испытывала тягу ко всему цветущему. Дом их напоминал луговое разнотравье, которое спускалось с весёлых занавесок на тканые половики, как бы в тон букетику всегда свежих цветов на большом столе в центре. От выбеленных гашеной известью стен, горница будто светилась. Впритык к перегородке громоздился, съедая пространство комнаты, сундук с висячим замком. За перегородкой – русская печь и Сонечкина кровать. После, когда она будет учиться в средней школе, рядом с её кроватью появится этажерка для книг, а сейчас она играет в куклы, и к ней прибежали раскрасневшиеся, чумазые от пыли «вояки» с предложением поиграть с ними в войну в роли санитарки.

    Отряд, похожий на вышедших из окружения бойцов, представлял разношерстное войско: в разбитых ботинках, в резиновых сапогах (сапоги играли роль солдатских), в рубашках поверх шаровар. На головах у двоих сбитые набекрень кепки. У Славика черная, вышитая цветными нитками тюбетейка. Лишь у Санька, по кличке Рыжий – из-за красных волос и веснушчатого лица, была на голове пилотка с пятиконечной звездой и солдатский ремень на талии.
 
   – Сонька, айда с нами играть в войну. Нам санитарка нужна! – кричали все наперебой. И их сучковатые палки-автоматы на верёвочках через плечо были точно направлены в её сторону.

      Сонечке не хотелось играть в войну, тем более санитаркой без санитарной сумки. И уходить от дома мать не велела до её возвращения с работы. Тогда ребятня пошла на уступки. Решили оборудовать госпиталь прямо на её крыльце. А Мишка, с двойной кличкой  Малой и Локатор – из-за маленького роста и торчащих ушей, принёс из дома матерчатую сумку с вышитым красным крестом, что  от старшей сестры осталась.  Когда-то та была санитаркой в начальной школе и по утрам перед уроками проверяла у своих одноклассников  чистоту рук, ногтей и ушей.
 
   Сумка Сонечке понравилась, она шустро перекинула лямку через голову и, глядя на сумку, повертелась из стороны в сторону.
 
     – Ладно, кого лечить? Кто ранен? – уверенно деловито,  произнесла она.

    Шестилетняя Сонечка через год пойдёт в школу, и в данный момент она для себя решила, что обязательно будет в классе санитаркой. Во-первых, это почётно – кем-нибудь быть, а во-вторых, все её будут слушаться, чего ей как раз не хватало. Ведь слушаться в теперешней её жизни нужно было только ей.

   – Вон ВитькА! – показал Славик на худощавого паренька лет пяти с разорванной на коленке штаниной. Из дырки виднелась  кожа, она была в ссадинах  и кровоточила. Мало того, Витёк переживал не за больную коленку.  Чё ей будет коленке-то, поболит и перестанет!  А вот разодранные штаны…  Мать может выдрать и на улицу не пустить. Что может быть ещё страшнее, чем лишиться улицы?

    – Он наш или фашист? – вдруг спросила она у Славика.

Славик растерялся,  недолго думая, сказал, что немец.

    – Немца лечить не буду! – категорично заявила девочка.

    – Это ж понарошку, где мы тебе настоящего-то немца найдём?

    – Не буду и всё, потому что  фашисты убили моего папу. Изранили его,  он поэтому и умер рано! – твёрдо заявила Сонька, и ни в чём неповинный Витёк, кому по жребию выпало играть немца, расстроился и завыл.

   – Я не немец, не фашист, я больше не буду играть! – швырнул он в сторону палку-автомат и сел прямо в пыль, размазывая по грязным щекам горючие слёзы.

    Славик разозлился и стал грудью наступать на слегка встревоженную Сонечку, но ни в коем случае не поддавшуюся паники.

    – Ты чего, умная, что ли, очень?! Буду, не буду!.. Ты мне, что ли игру сорвать хочешь? – растягивал он слова, и уже замахнулся на взбунтовавшуюся санитарку автоматом.

     – Ладно, ладно… – сделала она осторожный шажок подальше от рассерженного вояки. Подошла к рыдающему Витьку и потрепала его за плечо. – Не реви, я пошутила.

И тут же скомандовала стоящим без дела «армейцам»:
 
       – Несите раненого в госпиталь!
 
       И сказанное ею было так строго, что Рыжий и Серёжка по кличке Силыч – из-за нескольких побед в уличной борьбе, побросав оружие, кинулись поднимать с земли огорчённого друга.
 
Пока они вели его до крыльца, Витёк, проявив актёрские способности, вошел в роль так убедительно, что волочил свои ноги по пыли, как настоящий, теряющий от ранения силы, боец. Сонечка тем временем нарвала листья подорожника, помыла их в бочке с водой, которая стояла под яблоней и, присев на корточки возле лежащего на дощатом полу «солдата», прилепила его к больному месту, прямо через дырку на штанине.

  – Лежи, не шевелись! – приказала она.
 
  Витёк лежал неподвижно, а она перевела своё внимание на Славика.

  – Ты у них командир, что ли? – подбоченясь, кивнула она в сторону остальных.

    – Командир! – уверенно произнёс он.

    – Ага-а… а разве такие командиры бывают?

    – Какие, такие? –  тянул слова Славик.

    – Без погон, без ремня, без пилотки, без медалей? Вот Санька и то больше похож на командира.

    Санька смутился, но польщённый неожиданным  вниманием Сонечки,  поправил перевернувшуюся горизонтально на голове пилотку и гордо выпрямил грудь.
 
    Славик, поразмыслив несколько минут, подозвал к себе Санька, что-то заговорщицки шепнул ему на ухо и Рыжий, без сожаления сняв с себя пилотку и ремень, протянул всё другу.

   Сонечка, глубоко вздохнув, посмотрела на Санька разочарованно.

    – Ладно, если хочешь, я дам тебе на игру настоящие медали. Только, обязательно верни, а то мне влетит.
 
    Обрадованный Славик пообещал не потерять и вернуть все медали сразу после игры. В знак благодарности, он заверил Сонечку, что будет её теперь защищать от всех, кто попробует её обидеть. На том и порешили.
 
   Сонечка понимала, что, беря медали отца, который проливал за них кровь на фронте, как часто говорила мама, без разрешения, и знала, что  будет наказана. Но осознанный порыв порадовать друга и попасть под его защиту был сильнее страха перед материнской жичиной. Тем более, медали лежали в комоде приколотыми на гимнастёрке и пользы от них, с её точки зрения, никакой, кроме слёз матери, вспоминавшей об отце. Медалей было пять, но отколола она три, потому что на щуплой груди Славика они всё равно бы все не уместились.

    Наряженный дружок теперь был похож на командира и сиял от счастья, как начищенный самовар.
 
    – Так! – сказал он. – Я меняю план. Будем играть в разведчиков. Будем брать языка! Сонька, ты шить умеешь?

    – Куклам только!

    – Значит умеешь. Зашей Витьку брюки, чтоб мать его не сразу дырку заметила. – сказал, махнул призывно рукой своему отряду и умчался, звеня медалями, в сторону оврага, пересекающему овсяное поле.
 
     Игольница висела высоко над полом на вбитом в перегородку гвозде. Сонечка забралась на сундук, подтянулась на носочках и осторожно вытащила из неё иголку с заправленной чёрной ниткой.
 
     Витёк праздновал лодыря, заложив обе руки себе под голову, просто лежал, изображая раненого. Сонечка уселась рядом с ним,  положила его ногу на себя,  и стала усердно сшивать крупным стежком через края рубчиковую ткань штанов. В таком виде их и застала Сонечкина мать.

     Она была не старая и не молодая. У других матери выглядели моложе. А Сонечкина мать от тяжелого труда в прачечной «Дома младенца» и в своём хозяйстве со скотиной – поросёнок, две овцы, куры и утки, да и вдовья доля сказалась – совсем растеряла свой некогда цветущий  вид. Печаль пригасила молодые глаза и озабоченностью затенила лицо.

     Сонечке был всего год или даже меньше, когда умер её отец. Мать, как одела на себя черноту, так больше и не снимала. Вот и сейчас, когда она  поднималась по  ступенькам крыльца родного дома, веселья в её глазах не наблюдалось.
 
   – Чёй-то вы тут разлеглись на полу. Сонь, да ты никак шьёшь?
 
   – Витёк упал, разодрал коленку и штаны и теперь боится идти домой! –усердно петляла она нитки в шов.

   Уставшая мать присела на лавку.

 – Снимай, Витя, свои штаны, погляжу, чего вы тут нашили.

    Мальчик  медленно снимал штаны, чтобы не наколоться   воткнутой в них иголкой.

    – Откуда у тебя сумка санитарная? – спросила мать дочь, разглядывая разорванную брючину.

    – Мишка Малой дал поиграть. Я же санитарка в госпитале. С ребятами играем в войну. Вот Витёк, он  раненый, и я его лечу подорожником. А сейчас отряд ушел в разведку, языка брать.
 
     Мать растянула в усмешке губы.

     Сонечка в этот момент волновалась, что ребята могут вернуться и мать узнает на груди у Славика медали.
 
     Вскоре штаны были зашиты так, что комар носа не подточит, и довольный Витёк убежал искать своих друзей.

     – Сейчас пообедаем, да я немного отдохну, полежу, устала. – сказала мать и только сделала шаг, как её окликнула почтальонка Клавдия по прозвищу Шлёпалка.

     – Таиса, здравствуй!
 
     – Здрасьте, теть Клав! – опередила мать Сонечка, сбегая с порожка  навстречу письмоносице. – Письмо принесли?
 
     – Лучше! Посылку! – и, сбросив с плеча тяжёлую почтовую сумку, набитую газетами и письмами, бухнулась на лавку.
 
Лавка стояла на кривых чурбанах, и мать подозрительно скосила глаза на ненадёжную опору.
 
– Ну и жара сегодня, – вытерла почтальонка носовым платком лоб, щёки и шею. – Еле дотащилась, а впереди ещё полсела. Щас вашу улицу обнесу и пойду домой, а вечером, по прохладце, всех обойду, – говорила она, доставая из сумки пачку квитанций, перетянутых тонкой резинкой.

       Сонька от радости заверещала и нетерпеливо запрыгала:

–Ура, посылка! Тёть Клав, давай её быстрее!

       –  Быстрее ей! Это ведь не бандероль, а посылка, ящик! Я только квитанцию на неё принесла, а за посылкой завтра на почту пойдёте! Поняла, шустрик? – сказала почтальонша  с улыбкой и дотронулась своим пальцем до кончика детского носа.

       Почтальонка Сонечке нравилась. За доброту, которую излучала эта высокая статная женщина. За её красоту. Но больше всего за красивые толстые косы, заколотые шпильками корзиночкой чуть выше шеи. Волосы были чёрными с тонкой прядью выбеленной седины ото лба до затылка. Клавдия была вдовой без вести пропавшего фронтовика. Жила в доме своих рано ушедших родителей, с двумя детьми старшеклассниками и со старшей сестрой. Всю жизнь она надеялась на возвращение своего мужа, на весточку от него, что он жив, и пусть может быть даже и женат на другой, но только жив.
 
       – Мам, мама, а пойдём сейчас за посылкой! В ней ведь, наверное, конфеты есть! – упёрлась Сонечка  руками в мамины колени и с мольбой смотрела в её глаза.

       Мать уже сидела рядом с почтальонкой и ждала, когда та даст ей расписаться в квитанции.

     – Нет, сегодня мы никуда не пойдём, завтра,  с утра! У меня как раз вторая смена.
 
      Просить мать было бесполезно, и Соня в нетерпении провела весь оставшийся день. Мало того, прибежал Славик, и на груди у него было только две медали, третью он потерял где-то в засаде, и глаза его были зарёваны. Искали медаль все вместе, но никому не повезло её найти. Все мальчишки понуро разошлись по домам.

     Славик снял с рубашки оставшиеся медали и передал их во вспотевшие от потрясения  Сонечкины ладони, Когда мать  ушла в огород полоть картошку, она достала их из тайника и приколола на прежнее место. Ей не игралось и не пелось. Ей хотелось куда-нибудь подеваться на время, хоть провалиться под землю или потеряться в лесу, чтобы мама пожалела её, когда её найдут после долгих поисков, и тем самым миновать неприятности, которые ждали её впереди.   Она села на порог крыльца и стала разговаривать со своей куклой.

     - Знаешь Даша, когда я стану мамой, я никогда не буду ругать свою дочку, а буду только хвалить её и кормить конфетами. Чтоб она ничего не боялась и была самой счастливой и весёлой.

       Утром мать подошла к комоду. Соня замерла. Её трясло, и внутри всё болело. Притворяясь спящей, она подглядывала из-под дрожащих ресниц за действиями матери и ждала взбучку. Но мать выдвинула только верхний ящик комода, где лежали Сонечкины вещи. Достала нарядное, самой сшитое  платье с кокеткой, с рукавчиком фонарик и белые носочки.

      – Соня, быстро вставай! Или я одна пойду на почту!
 
      Страх миновал от одного воспоминания о посылке. Соня скатилась с кровати, умылась под рукомойником, села за стол и на удивление матери съела всю манную кашу. Потом схватила с диванчика своё платье и стала его надевать. Крутнулась волчком на пяточке. Платье раскрылось куполом, приведя в восторг свою хозяйку. Соня надела носки, обула сандалии.

     – Вот и всё, я готова!  – всплеснула она руками…


     Два сел разделённые незримыми границами, имели одну реку и несколько вырытых прудов – «Колхозный», «МТСовский» и «Кирицкий». В каждом селе по церкви. Только одна действующая в «Сушках»  – храм «Воскресение Словущего». Другую, в «Кирицах», закрыли под будущий Дом культуры.  Совхоз имел многочисленные добротные коровники и поля – глазом не окинешь, засеянные пшеницей, кукурузой, горохом, овсом. А вот лугов, пестрящих луговыми цветами, осталось счёт на пересчёт. Хозяйские коровы да козы паслись по оврагам вместе с колхозными. А оврагов здесь хватает. Местность холмистая, семь оврагов и в каждом ручей. Ранней весной несут эти ручьи бурные вешние воды с тающих на полях и буграх снегов в реку «Кирица», а она в реку Проню. На каждом бугре улицы, названные «порядками». На одном таком порядке и жили Сонечка с её мамой и другие герои рассказа.
 
      Путь до почты не близок, километра полтора - два. По просёлочной дороге шагали два человека, взрослая женщина в тёмной юбке и тёмной блузке, поверх жакет бостоновый и рядом с ней девочка в цветастом штапельном платье. Прошли мимо болотца с камышами и плавающими утками с жёлтыми утятами.

    –Ути, ути…- не забыла Сонечка покликать их.
 
    Луг с одиноким деревом. По ранней весне дети постарше играли здесь в лапту. Красный флаг на крыше сельского совета, вздрогнув от лёгкого ветерка, помахал им вслед. А Сонечка помахала ему. Прошли мимо огородов с цветущей картошкой и вышли на широкую дорогу, по которой изредка проезжали грузовые машины. На пункт разлива керосина пропылил бензовоз. А вот и гужевой транспорт. Ленивая лошадка тащила за собой телегу с будкой хлеба в сельский магазин.

      Мать и дочь шли, о чём-то разговаривая. Всё больше девочка. Она приставала к матери с расспросами, держалась за её руку и постоянно подпрыгивала, то на одной ножке, то на другой.

    – Мам, а в посылке конфеты будут?

    – Получим, увидим!

    – Мам, а посылка большая?

    – Получим, увидим!

    – Хорошо бы большая и конфет в ней побольше!  Мам, а если в ней нет конфет?
 
    – Сонь, помолчи, а! Голова от тебя разболелась. И прекрати прыгать, всю руку мне оттянула.

     Соня замолчала, но ненадолго.

     – Мам, а посылка в авоську влезет?

     – Ты опять за своё?
 
      Соня осеклась, надула губы. И тут рядом с ними остановилась идущая навстречу женщина. С точки зрения Сонечки она была очень уж старая: в длинной чёрной перелицованной юбке и серой вязаной-перевязанной   кофте. У висков, из-под белого ситцевого платка, вились непослушные седые волосы, а на ногах сандалии почти такие же, как у неё, только большие.

     – Тася, это ты что ли? – сняла она с плеча сумки наперевес и поставила их на землю.

     – Я! Что, трудно узнать?

    – Да нет, та же походка и стать! – А я вот к сестре иду, давно не видались.

     – А мы вот идём на почту за посылкой, моя сестра из Ленинграда прислала.

Женщина переключила свой взгляд на Сонечку.

      – Это, чья же такая хорошая девочка? – погладила она её по мягким волосам шершавой ладонью. На-ка, возьми пряничка, съешь! – Сиротка…

      – Почему - й - то она сиротка? У неё мать есть!

      – Не обижайся, Тася. Я ведь не со зла. Уж больно мне жалко тебя, ведь одна с крохой на руках осталась. Эх, как время-то бежит, не ухватишь! – Как живёшь-то, Тася?

     – Живу… Не как хочется, а как можется.

Сонечке надоело ждать, и она стала тянуть мать за юбку.
 
     – Щас, пойдём, пойдём!

     - Ну что ж, была рада повидаться!- сказала женщина, закинула обратно на плечо сумки на перевес и попылила дальше.
 
       Сонечка часто оборачивалась назад посмотреть на удаляющуюся женщину и заметила, что и она несколько раз оглядывалась, чтобы посмотреть им вслед.

      – Мам, а кто такая сиротка?

      – Дитё без родителей!

      – А так бывает?

      – На белом свете всё бывает!

      Вот они встретили группу детей. Дети шли парами. Мальчик, девочка, мальчик, девочка. Одеты почти все одинаково. Мальчики в шароварах и в рубашках в клеточку, а девочки в платьицах невзрачно облезлых расцветок.  Группу сопровождали две молодые воспитательницы с красными флажками.   Дети, отселенные из семей с туберкулёзом, жили в интернате на полном обеспечении.
 
      – Здравствуйте! – нараспев кричали они каждому встречному. Поздоровались они хором и с нашими героями.

      – Здравствуйте, милые, здравствуйте! – ответила им мама.

      – Это кто?! – спряталась Соня за мамину спину.

      – Это «интернатики», живут вон в тех домах, - показала мама на корпуса за оградой из   металлических прутьев.

     – Они сироты?
 
     – Может и сироты! – сказала мама неуверенно. – Их туда сдали за непослушание. - слукавила она.  - Ты ведь тоже непослушная?

    – Послушная, послушная! – заплакала Сонечка, вспомнив, что она взяла без спроса медали и забоялась, что и её могут сдать в интернат за непослушание. Она схватила мамину юбку и так сильно зажала её в свой кулачок, что юбка стала сползать с её талии. – Не хочу в интернат! Не хочу в интернат! – уже билась она в истерике.

    - Да что с тобой! Отпусти юбку! Спустишь ведь!  С чего ты взяла, что я сдам тебя в интернат? Я без тебя и дня не проживу! – присев на корточки, мать прижимала к себе Сонечку до тех пор, пока та не успокоилась.
 
     Вот и почта. Одноэтажное здание стояло на берегу реки одним боком к лесу, другим к воде. А главным входом и большими окнами смотрело на туберкулёзный санаторий, располагающийся в старом замке, завещанном детям помещиком после Октябрьской революции и затем уехавшим заграницу. Замок  раскинул корпуса по обе стороны пролегающей по его территории дороги, ведущей свой путь в соседнюю деревню.  В этом старом корпусе лечили детей от искривления позвоночника и от туберкулёза костей. А по правую сторону, в современных корпусах, лечили взрослых больных. Санаторий стоял на взгорке в смешанном лесу. Почту и построили в этом  месте, чтобы курортники могли пользоваться телеграфом, заходить в который надо было с другой стороны здания, сзади.
 
Наконец они получили долгожданную посылку. Сонечке она показалась большой.
 
     – Ого! – обрадовалась она.
 
     – Давай откроем?

     – Ну что ты, Сонь?! Дома и откроем.
 
Мама приспособила посылку в сетку-авоську,  протащила платок через её ручки и завалила поклажу на спину.
 
     – Может, вместе понесем? – предложила Соня. - Тебе полегче станет.
 
     – Держись за подол, помощница! – улыбнулась мама, и все улыбнулись, кто был в тот час на почте.
 
      И вот они дома. Открывание посылки – целый ритуал. Мама поставила ее на табурет и пока доставала из металлического ящика для инструментов гвоздодёр, Сонечка кружила вокруг табурета в нетерпении. От посылки веяло свежей фанерой, на боку листочек-извещение с сургучной печатью, похожей на кусочек шоколада.  И Сонечка надеялась, что тётушка положила для неё конфеты и может даже шоколадные. Ведь она же знает, как Соня любит шоколад.

      Мама поддевает концом гвоздодера крышку посылки, изнутри зубастую от гвоздиков. Крышка сопротивляется маминой силе, но, наконец, сдается.
 
      – Ура, ура... – хлопает Сонечка в ладоши.
 
      Сверху лежит газета, мама аккуратно вытаскивает её и кладёт на стол: «После почитаем, какие в Ленинграде новости...»

       Соня во все глаза смотрит в посылку и ждёт заветный кулёк со сладостями, но она полностью  забита лоскутами.
 
      – Ой, красота-то какая! – говорила мама, вытаскивая куски материи размером с головной платок.
 
       Сонечку не волновали эти белые клочки с черным витиеватым узором.Завитушки на ткани были то толстые, то тонкие, а маму, наоборот, такие клочки с разными рисунками только   радовали.

       – Ну, девка, платьев тебе нашью комбинированных, все завидовать будут! – радовалась она, прикладывая клочки к Сонечкиной фигурке.

Посылка все мелела, мелела, а конфет так и не было. У Сони задергались губы, глаза потемнели, и она была готова разреветься.
 
       – Гляди-ка, да тут медали какие-то! – удивилась мама, развернув сверточек, в котором лежали золотистые медальки. Она лукаво посмотрела на дочь, догадавшись, что это за медали.  А Соня застыла и в её голове прокручивались вчерашние события, доставившие ей неприятные минуты страха за потерю отцовской награды.

       – Медальки?!... Большие?..– всхлипывая, потянулась она к свёртку.

       – Всякие!
 
       – А зачем нам медали, мам? Из лоскутов можно мне платье пошить. А медали кому?

       – Да ты повнимательнее посмотри, что это за медали! – улыбалась мама.

Сонечка взяла свёрток и положила его на стол. Медальки были и большие, и маленькие, штук десять и такого же размера, как на отцовой гимнастёрке были тоже. Она взяла одну.

      – Мам, они же очень лёгкие. Не как настоящие.

      – А они и есть ненастоящие! Они шоколадные!

      – Шоколадные?!

        Сонечка пыталась развернуть фольгу, но второпях   не могла понять, как это сделать.Она недолго возилась, нашла сбоку замятину и вскрыла фантик. Шоколадка быстро очутилась во рту. Сонечка смаковала сладость и гладила своё брюшко.

        – Ооо, как вкусно!

        – На тебе ещё одну и хватит на сегодня! Растянем удовольствие на несколько дней.

       – Мам, я сама хочу выбрать медальку.

       И она долго выбирала, раскладывала в ряд, потом в стопку, потом опять в ряд и опять в стопку, наконец, выбрала размером с настоящую медаль. Мать же свернула свёрток с оставшимися шоколадками и положила его на полку, которая висела возле печки.  Полка была деревянная, трёхэтажная, длинная, открытая, с перемычками, чтобы из неё не выпала кухонная утварь: миски, обливные тарелки, стаканы. На вбитых в неё гвоздиках висели: деревянная толкушка, половник и кружка. Под полкой на лавке стояли вёдра с колодезной водой.

       Сонечка, разглядывая медальку, боролась с искушением съесть её или использовать подделкой вместо утерянной Славиком медали (эта идея пришла к ней не сразу). Страх расплаты за самовольный поступок пересилил желание. Выбрав удачный момент, Соня открыла ящик комода, где лежала аккуратно сложенная гимнастёрка и стала думать, как же ей закрепить на ней медаль-шоколадку. Она достала из игольницы иглу с ниткой, отвернула кусочек обёртки, проткнула её. Через дырочку протащила нитку, пытаясь сделать петельку, как на подушке-игольнице, чтобы прикрепить её за пуговицу на кармане гимнастёрки. За этим занятием её и застала мать.

       Сонечка так была увлечена своим делом, что не заметила, как мама подошла к ней сзади.

       – Чем это ты занимаешься? Сколько раз тебе говорила, не лазий в комод! Вечно всё перекопаешь, а, как следует, не уложишь!

        От неожиданности Сонечка вздрогнула и дёрнула медальку. Та под своей тяжестью открылась, упала, оставив верхнюю крышечку болтаться на нитке с иголкой.

       – Это что такое?!
 
Мать перевела взгляд с фантика на гимнастёрку и всё поняла.
 
       – Куда дела медаль, говори?! Говори, я тебя спрашиваю! – кричала она на неё и, выхватив из дверного косяка «жичину-учителя», взмахнув, влепила ею  по заднице раз, два, три…

       – Мамочка, прости, я больше не буду! – вырываясь из жёстких рук, визжала Соня.

       – Тася, Тася, прекрати! Ты что? – налетела коршуном на неё внезапно вошедшая соседка.

         Соня выскочила за дверь и спряталась под бугром в кустах смородины.

         Рыдая, она   сидела на корточках и гладила на ногах вспухшие от жичины рубцы.  Сейчас она была обижена на мать, и ей хотелось отомстить, да хоть, в лес уйти на съедение волкам. Будет потом знать, как лупить её. Лес был рядом, за полем, а поле почти в аккурат примыкало к их огороду. Сонечка выбралась из смородины и пошла по оврагу к лесу. В конце уличного порядка, который тянулся вдоль оврага, у крайнего бревенчатого дома с высокой террасой, обнесённого забором из кольев, стояла привязанная к нему вожжами, в серых яблочках незнакомая ей лошадь. Лошадь щипала траву, фыркая ноздрями и кивала головой, сбивая назойливую мошкару. С холки стекала ухоженная шелковистая грива, а сзади то и дело мотался из стороны в сторону длинный хвост, отгоняя назойливых оводов и мух. Хозяева дома Карп и Зоя с гостем пили чай на террасе. Их малолетние дети  играли за домом в песочнице. Девочку звали Верочкой, с Сонечкой они были одногодками и подружками и, как показала жизнь,  не разлей вода до самой старости.
 
       Что толкнуло Соню подойти поближе к лошади без опаски? Детское любопытство или одиночество, которое она ощущала в данный момент? Трудно сказать…

       – Хорошо тебе лошадка… Щиплешь свою траву и щиплешь. И не нужно тебе ни с кем дружить, ни со Славиком и ни с кем, ни с кем…
 
        Сонечка стояла рядом с лошадью, та махнула хвостом и нечаянно хлестнула её по лицу. Жёсткий конский волос больно кольнул глаз. Соня вскрикнула и от двойной обиды зашлась в истерике, держась за больное место, стучала по земле ногами и кричала на всю округу.  Лошадь забеспокоилась, дёрнула головой и забила задними копытами.  Из дома на крик выбежали люди.   Некрупный усатый мужчина лет сорока, шустро подбежал к лошади, ударил её по крупу хворостиной и, резко дёргая за удила, закричал вперемешку с матом: «Стоять, шалава!»

        Лошадь, потоптавшись на месте, несколько раз поднималась на дыбы  и наконец, утихла.  Женские руки подхватили Сонечку, усадили на чьи-то колени и стали её гладить. По знакомому ей ласковому голосу подружкиной  матери, она догадалась, чьи это руки, но сейчас ей не хватало маминых рук, и она стала рыдать ещё громче. Всем не терпелось посмотреть на Сонечкин глаз, цел или нет. И Верочке тоже. Она крутилась возле подружки и гладила её по волосам. И когда Соня оторвала руки от лица, все поняли, что глаз цел, только сильно покраснел. Прибежала взволнованная мать, не надеясь увидеть свою дочь живой, и набросилась на мужика с руганью, что привязывает брыкучую лошадь, где попало. Новость, что Соньку забрыкала лошадь, она узнала от прибежавших к ней, откуда не возьмись, очевидцев происшедшего,  уличных детей.
 
       Увидев дочь целой и невредимой, она вдруг почувствовала слабость в ногах и рухнула на брёвна у изгороди и, закрыв глаза уголком косынки, зарыдала.
 
      – Теть Тась, успокойся, всё же обошлось! На, выпей валерьяночки. – протянула ей мензурку Зоя, работающая медсестрой тоже в «Доме младенца».
 
        До самого вечера в доме была тишина. Мать молчала, надрывая сердце воображением, что бы творилось вокруг, если бы Соньку убила лошадь. Она представляла её бездыханное тельце, с проломленным черепом и от яркости реальных картин, сменяющих друг друга, бормотала слова благодарности за спасение её чада в адрес Всевышнего, закрепляя их крестом и поклоном перед иконой Спасителя. После открыла комод, погладила слабой рукой гимнастёрку, посмотрела на фотографию мужа на стене и, не найдя в его глазах сочувствия, переложила её в самый дальний угол комода, под тряпьё, с глаз долой.

       Прошло много лет. Выросла Соня, уехала в город работать и учиться. Разъехались, кто куда и её друзья детства. Но незабываемая дружба сводила их несколько раз вместе в трудные минуты потерь или минуты свадебных радостей.
 
        В один из таких дней ей пришло письмо от Веры, что Санька Рыжий погиб в Афганистане, подорвался на мине. На похороны приехали те, кто смог, и после поминок мать Саньки достала альбом с его фотографиями и шкатулочку с письмами из армии.

       В последнем письме он просил у друзей прощения и, в частности, у Сони за то, что медаль, которую потерял Славик, нашел он, но не признался сразу. Хотел поиграть дома в солдата-героя. А позже было стыдно признаться, что медаль у него. Так и жил с камнем на сердце всю жизнь. Медаль лежала в шкатулке под письмами. Дрожащей рукой мать достала её, положила на ладонь и другой ладонью погладила.
 
      – Ты уж прости его Соня, я ничего не знала. Нашла в его ящичке, где его всякие безделушки лежали.
 
        Соня взяла медаль и всё явилось ей, как в тот самый день. И их игра, и медицинская сумка, и потерянная медаль, и расплата за неё. Славик молчал, опустив голову. На тумбочке у телевизора немым укором обжигал сердце  портрет солдата с чёрной лентой. Соня подошла, взяла в руки рамочку, прижала к груди. И неожиданно почувствовала Саньку. Не этого взрослого, ответственного, какого не знала она, а Рыжего бескорыстного мальчугана по военным играм Саньку, который не пожалел ни ремня, ни пилотки со звездой для друга и только не справился с медалью, удержал, как будто готовил себе горькое пророчество будущего подвига.

29. 02. 2017 г. Отредактировано в октябре 2017