Би-жутерия свободы 170

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 170
 
Я человеконевзлюбчив, будь на то моя воля, уничтожил бы всех до одного, кто талантливее меня, особенно после появления мемуаров артиллериста «С женщиной на лафете». По этому поводу я уже пускал слушок на коротком поводке, но Слушок неизменно возвращался, не принося в зубах никаких результатов кроме повышения по дружбе в запечатанном конверте.
Позавчера день шёл щелочной дождь, мне было не кисло. Вчера по БиБиСи весь вечер слушал Дебюси. Потом показывали чёрно-белый фильм «Опрокинутая навзничь» – про лодку, выброшенную сумасшедшим штормом на берег, вдоль которого жило и процветало бездыханное дело революции.
Тоскливо. Интересно, о чём думает береговая охрана здоровья? Ведь по последним данным, тела наши ширятся, а мышление сужается. Раскладывал пасьянс за неимением женщины. Хотелось вмастить лошади и начать выбивать длинными очередями кровотоматные слёзы в парнике.
Да, силосная яма – это тебе не вопрос на засыпку. А сегодня во мне ещё теплится онемевший от злости учёный, дай ему волю и он займётся подсчётом поглощённых калорий участниками «Тайно-иго-го вечере» – настенной компании, погрузившейся в крамольную тишину пещеры. Тягостное впечатление, туда не проникало Его Величество Северное Сияние. Я уверен, что не все апостолы были евреями, иначе зачем биться головой соседа об заклад. Определённо один из них был германцем, погоревшим за торговлю салом со свинчаткой, но чтобы снять с него Меркельсон, портной не требовался. Это было заметно по мушкам, сбившимся в стайку, перед его самовыразительными глазами навыкате, в которых при ближайшем рассмотрении можно было прочесть: «Пусть другие остаются в долгу, а я эмигрирую».
Если бы кто-нибудь, из не отбывающих нервный испытательный срок в браке и не делавший детей порознь, заглянул на подточенное здоровье столетия вперёд, то он разглядел бы пчелиные соты, принимаемые за партийные ячейки раструбов сапог на складе амуниции войны.
Разве не лицемер тот, кто каждый раз по поводу и без него благодарит Бога, зная, что он куда-то вышел вслед за склеротической улыбкой? Самое дешёвое топливо – ложь, на нём всё работает. Взаимное притяжение гравитационных полов сообщает скорость их отношениям, не являясь информационным источником, поэтому в женщине больше всего ценится её разрешающая способность.
Я понимал маму, которая из внеклассных предметов в вечерней школе любила рисование у трельяжа,  но помочь ей ничем не мог, потому что не был её гинекологом первые три месяца беременности, когда женщине помогают выбраться из интересного положения. Но и это не явилось решающим фактором моих лишений, всё началось  незадолго до её рождения.
Неповоротливый камень преткновения, не претендующий на звание краеугольного был заложен в первой встрече дедушки и бабушки, учившихся друг на друге выстрелами-фразами поражать воображение оппонента. Вместо того, чтобы показать товар лицом, бабка повернулась к деду задом, и это ему понравилось больше чем... Доказательством его молниеносной привязанности было то, что через минуту он сделал ей рационализаторское предложение, а через пятнадцать – мою маму.
Но не надо упускать важный нюанс во всей этой истории – для этого пуританке-бабушке пришлось и к зеркалу повернуться задом, отражатель перекосило – он треснул. Подозреваю, что от заворожённого этой сценой деда я перенял непередаваемое по наследству чувство хронического юмора.
Когда на горизонте моего безрассудного существования женщин не предвиделось, я интенсивно занимался профилактикой секса. Женщины предрасположенные к полноте вызывали у меня дерзновенные мечты, рисующие сюрреалистичные картины, как мой «доносчик» (не кляузник, конечно) входит к ним без стука под деликатную музыку, отбивающую аппетит в такт себе и оговаривающую условия сожительства, но не людей.
Времени у меня – марафонца любви на разбитных девиц хронически не доставало до... Пуляя по сторонам глазами, я шёл в ногу со временем вне зависимости от размера его обуви на всевозможные ухищрения и благотворительные сборища, пользуясь в некоторых случаях вместо дилдо хронометром.
Но что-то непонятное происходило с моим взглядом на вещи. Я чувствовал себя продувным мошенником. Оккультист (он же окулист) предложил сменить хрусталики в зрачках. Я пришёл в смятение от мысли, что придётся беспрепятственно смотреть на женщин другими глазами, а это заводит меня слишком далеко от того места, где они меня оставляют после пивных баров.
Изредка попадались партнёрши на нейтральной полосе трёхспальной кровати, где я с азартом искал третьего, играя в «Перекати поле», задача облегчалась отсутствием шкафов в комнате. Фобия к ним у меня появилась в трёхлетнем возрасте, когда я играл с соседкой Людкой Викторовой и решил спрятаться в пузатом шкафу, которому уже не поможет ни одна диета. Из него выпал подвыпивший мужик, издавший пастбищное мычание за свой счёт.
Вскоре после истошных блицкриков между отцом и матерью по воле легко предсказуемой судьбы существо в брюках в нашем доме оборотилось моим отчимом. Из его богатого лексикона, напоминающего досмотр на томоженной, мне врезалось в память всего лишь одно нестандартное выражение, обращённое к матери, когда она грозилась отлучить хама от тела: «Я пообедаю вами ниже!»
Теряя уверенность в себе, приобретаешь её в других, если бежать с опережением РАФика. Я нуждался, чтобы кто-нибудь вдохнул в меня новые силы. Лучше если это будет женщина в запретном поцелуе, без глотка воздуха я могу ещё обойтись, но без женщины никогда, притом что никогда не изменял температуре ни дома, ни на улице, ни в себе. К сожалению, не все понимают того что когда передо мной возникает необходимость, я тут же кладу её на лопатки и наслаждаюсь насколько мне позволяют условия. Так я очутился наверху странствующей акробатической группы «Чур нас!» Последние иллюзии, которые я растерял при строительстве воздушных замков, преследовали меня – так требовали правила хорошего тона, но, честно говоря, к ним я оставался глух.
Когда я замышлял что-нибудь неординарное, пытался сдержанно петь, не тревожа соседей, чтобы не подтачивать их драгоценное здоровье, друзья советовали подносить микрофон ко рту. Что называть ртом они мне не объяснили, и я оставался в частичном неведении, предварительно прополоскав после «Мишек в лесу» обложенный шоколадным кафелем коридор горла. Именно в такой последовательности мной был сделан вывод, руководствовавшийся корыстными амбициями. Я не отдаю себе отчёта, потому что не решаюсь взглянуть на себя взглядом, вселяющим уверенность без смотрового ордера, чтобы не совершать духовный подъём на высоту в пять тысяч метров над уровнем горя?! Давать концерты  в пользу кого-то – прекрасно, и я не против собственной тени и воли действую в чужих интересах. Случайные знакомые напомнили, что я нарушил границу их интересов и вынудили меня пересечь её в обратном направлении, не ожидая смены нижнего белья правительства. Тогда я крепко сожалел, что под рукой нет витой верёвки и приходится отслеживать собеседника, завязывая диалог посредством неоправданно затянутого знакомства с посторонними. Как это я раньше не догадывался, что подозрительный экземпляр, ютившийся во мне, не хрупкая статуэтка нетоптаной женщины с фарфоровым лицом, которую не всегда удаётся поставить на место.
В процессе познания самого себя я вдруг вывел, что меня притягивает к себе топлёное молоко. Не подозревая, что знания зачастую вносят смятение, меня заинтриговало, кто же его все-таки топит? Топлёное молоко оказалось Непотопляемым. Но оно и не то, что плавает на поверхности в виде выбросов естественных материалов в травматологических пунктах сдачи стеклотары.
В прерогативе, рассматривающей ситуацию предшествующей наставлению рогов – их процессу их роста, я представлялся себе сумчатым утконосом с ядовитым когтем, несущим суммарный итог вины без сумы за плечами. Мне отягощенному излишним опытом, ещё больше захотелось зачерпнуть пригоршни тишины с мясистым довеском на бараньей косточке. Признаюсь, хотелось перемен, особенно в школе, где твёрдая четвёрка с минусом была моим табельным оружием в борьбе с родителями.
Я успешно проскочил период пубертации, так сказать, полового становления (привлекали нафталиновые шлюшки неопределённого возраста). Но потом до меня всё-таки дошло, что мышеловка-обираловка расставлена на простаков, а мичуринские прививки по их значимости относятся к вживлённым дефектам. Мне никогда не хотелось быть политическим обозревателем вульгарных околиц с их смеющимися дюгонями и нарциссианскими колодцами с цветами и нарвалами. И я авторитетно заявлял, что если утрусского медведя заставить полететь в космос, он повторит мой разбрызганный млечный путь, разрываясь в неопределённых отношениях между сосками Большой и Малой Медведиц. Но определённо опять что-нибудь получится не так, потому что насилие – это средство общения посредственностей.
Замечу, с годами обиды мои росли. В преклонном возрасте меня не впустили на вечерний сеанс без родителей в кинотеатр на фильм «Жизнь диабетика не рафинированного академика Сахарова», под предлогом, что я, видите ли, впадаю в курносое детство.
Я оправился в казино, чтобы проиграть время. Там я смирился с личными обидами (нехорошо это – после бани измываться над человеком, испытавшим на себе критику, напоминающую злопыхательство паровозной трубы), впоследствии они уживались во мне с переменным успехом. Однажды неизвестные индивидуумы прислали мне вместо лежанки сиделку – сказывались уродливые наросты распущенной экономики. Я пытался найти ей достойное применение и сделать из неё то что полагается.
Окружающие для мебели осудили меня, не предавая срок огласке и подвергнув месячному домашнему аресту в аттракционе «Сексуальная карусель».  Признаться, я долго не мог свести глаз с сиделки. Это подтолкнуло меня к упражнениям со штангой и испражнениям на спортивном коне, сопровождаемым принятием гормональных препаратов. Я часами осоловело глядел на неё, не в силах оторваться. Неспешно становлюсь экзистенциалистом, представляясь деградирующему обществу переспелым виноградом, подавленным непредвиденными наработками босыми ногами совершенно незнакомых мне людей. Сторонюсь их, открывая наркотик, которым торгует человеческая порода – загазованный ВОЗДУХ свободы. С тех пор не вдыхаю, а осторожно нюхаю. Тщетно пытаюсь сделать карьеру из любого попавшегося под руку дефицитного материала, выбрасываемого соседом-японцем на помойку и нисколько не стесняясь, пользуюсь, что называется, буржуазными отходами зажравшегося. Признаюсь, я к этому феномену смиренно привык, как это теперь перефразируется современными интеллектуалами – в чужом паху похмелье. Не ищу себе оправдания в  скрытых помещениях вкладов у пожилых девчонок, обладающих секретом молодости, и говорю, ты же не бесчувственное колено, так что не пили себя, это сделают другие. Примером может служить образ столяра папы Карло, вдоволь поиздевавшегося над растущим в тепличных условиях носом вечно ищущего чего-то долгоносика Буратино, по моему неопровержимому мнению прямого наследника Дон Кихота, который к холодной войне относился как к не разогретой говядине или дюне песочных пирожных – он их не любил. Изучая на протяжении всей своей жизни приключения мятущейся Деревяшки, я одновременно ни в коем случае не умалял роль Анны Карениной в популяризации Толстым поезда, пребывавшего в неведении строго по расписанию. Но согласитесь, что мог знать великий утрусский художник Алёша Толстой, увлечённый грунтовкой железнодорожного полотна, о воздушной подушке, даже будучи наповал знакомый с сеновалом в «Петре Первом» в непредсказуемые иосифо-виссарионовские десятилетия, когда блондинки не подавали на авторские права вождения автомобилей. Ещё раз убеждаюсь, что жизнь – это пиротехническая забава. Небезопасно ставить на себе крест – кто-нибудь непременно из вредности подставит нолик, хотя на нолике никого ещё не распяли, и никто не застрахованный от нервного срыва не тащил ситые деревяшки на Голгофу, а я тщательно выписываю кружевной юмор, вызывая смех, достойный осмеяния. Как автора с атавистическим инстинктом и участника пожарной команды КВН «Шутка не выгорела» меня можно обвинить в смертных грехах и погрешностях на подсознательном уровне, включая блестящее владение утрусским языком и умение пользоваться им в корыстных целях сокрытия подлых намерений и ретортных искажений чередующихся событий. Полный иллюзий я заблуждался, полагая, что чтение моих трудов сродни усиленному питанию, предписанному элитарным мозгам и не замечая, что творения мои страдают  авитаминозом. Я не только рыл землю носом, продвинутый по службе, но им же втягивал пыльный воздух, поднимая паркет в соответствующих учреждениях. Пот прошибал в нескольких местах, но спасительная рубашка точечно впитывала его. Меня упорно не печатали, стравливая с самим собой. Поэтому пассивное созерцание колонии омедуженных морских звёзд в аквариуме наводит на мысль о малолетних преступниках, и я ощущаю себя одним из них, тянущим ручку к повзрослевшему сознанию из криминально-дворового прошлого. Накануне запланированного забытья меня неумолимо посещает помешательствующая на самом себе мысль. Мне не терпится пришлёпнуть её, как мечущуюся психопатку-муху. Пытаясь успокоиться, я ласкательно обращаюсь к себе – «Душка» и одновременно выгибаю серебряную оправу очков. Правда, случались моменты, когда я не мог отказаться от знакомства со смертью, но не надолго, продолжая существование с не приконченным средним самообразованием, удалять которое из автобиографии не собираюсь. Да и что такое для передового ума урезонивающая смерть? Конечное явление, где всё происходит с точностью до наоборот и ничего после? К сожалению прошли те времена, когда самые занятые бездельники Шверник и Георгадзе вручали ордена и медали выдающимся деятелям моего ранга. Теперь я приспосабливаюсь к наркотическому окружению, наглухо законопаченный коноплёй и забитый по всем правилам мирового отфутболивания человека. А из уст моих вырывается муравьиный вопрос на англо-саксонском наречии «Ант-вер-пен?», что на фламандском сленге означает «Где ручка, тётя?» С покосившейся диванной полки смотрит на меня вереница заслонённых фаянсовых слоников, преисполненных любопытного ожидания. И я, разводясь в четвёртый раз, надеюсь что лучше нам получить по квартире, чем по голове. Я задумываюсь о высокоскоростном написании повести «Моя жизнь в 4-м бараке», в которой на своей шкуре пережил оккупацию, после предоставления московской прописки сначала жене, потом тёще.
Впоследствии за ненадобностью (или за забором её) я был выброшен на улицу под чуждым утрусскому уху названием «Драйтон бич авеню». Там я пришёл к переосмысливанию существования, записавшись в детский садик «Одуванчики разных доходов». Оглядываясь, я могу оценить тлетворное влияние второго брака на ускорение темпов выезда «избранного» Богом, партией, правительством и тёщей меня, как представителя изгоев. Это явилось пособничеством к очищению старшебратской нации, и ключом к временному решению жилищной проблемы оставшихся с носом без горбинок, случайно нажитых мною родственников.
Обещаю пятый брак отнести к новостройкам, без дефицита строительных материалов, хотя бы для того, чтобы обновить фундамент отрывочных от прошлого знаний. В то же время меня как бы осенило, и я сказал себе, самое лучшее, что ты можешь сделать, когда ослеплён красотой женщины, это показаться офтальмологу.
Но я упустил подходящий момент и несколько лет прожил впотьмах и непрестанном страхе перед тем, как войти в спальню к собственной жене, тогда мне захотелось жить среди уродок, чтобы остаться зрячим. Вдруг мне стало ясно, что изрытые оспенными воронками жизненные развязки ленточными червями извивались между не тех грудей чужих холмов, погружаясь не в ту капучину сладострастья, несущего паланкин околесицы.
Только теперь понимаю – нехорошо выдавать себя за дурака в чёрном хитоне, у которого всё идёт вплавь, а не вкривь и вкось.
Касательно самого себя – выдавать людей без извлечения выгоды или надобности не практично и вообще как-то некрасиво. И всё-таки мне удалось опередить время, поэтому отказываюсь менять нательное бельё и свой образ похотливой жизни, в котором практикую рентабельный секс, а к полезным ископаемым отношу в ломбард индустрию разрабатываемых механизмов власти.
Особые отношения складываются с компьютером. В друзьях я  разочаровался, а о женщине скажу начистоту, как есть, у него перед ней имеются явные преимущества – компьютер-парняга надёжнее.
Перед компьютером ним не надо распахивать двери и пропускать его вперёд. Он ломается меньше женщины, и менее капризен в выборе раскладушки – моя должна быть блондинкой, у неё будут две собачки – Ромео и Джульетта. Но мне придётся её оставить, потому что из-за Шекспира мне страшно даже подумать, что ожидает этих животных, ведь страдать-то буду я.
Его не надо насильно на руках затаскивать в койку.
Он не требует внимания, поцелуев и подарков, но не отказывается говорить правду, когда её выведывают.
Он не бегает по врачам (к гинекологу, в частности) и не жалуется, что тот не тем способом его осмотрел.
Он не выстаивает часами у витрин и не покупает прокладки к отменному (несостоявшемуся?) ужину. Ему массаж ни к чему, и он не пожалуется в порыве откровенности, что кто-то в кино во время сеанса «одновременной игры» порвал ему очками колготки.
Он не станет корить тебя, что ты – бессеребрянник, послушно вносящий свою скромную лепту, ничего не выносящий для себя и семьи, которую содержишь на стороне.
Он не насмехается, когда тебя посещают непромокаемые материализующиеся идеи, которыми ты насквозь пропитан в дождливые дни и не бьёт без промаха – ему свидетели не нужны.
Он понимает, что тебе, распираемому и переполненному за себя гордостью, есть из чего черпать вдохновение.
И он соображает, что твои анекдоты – один из способов бунта властье...щих по отношению к властьпереявшим. Так что обещаю, ровно через столетие именно от него, от компьютера, вы узнаете о моём отсталом развитии у моих грядущих современников. Но не взирая на перспективу неурядиц и раздражающих финансовых неудобств, я продолжаю писать назло себе то в тепличных условиях, то в состоянии внутреннего беспокойства, пока мне не мешают  подводить отстающие биологические часы.
Только что я взял со стола скоросшиватель душевных ран с нанизанными на неспортивные кольца страничками. На них в беспорядке подколоты изъеденные молью мускулистые выражения признательности к «Бижутерии свободы», что помогает мне продолжаю словесный заплыв, сопровождаемый предвкушением наслаждения от солоноватой прозы и прогорклых стихов, название которым Глумление над интеллектом, задумавшим саблезубую революцию в четырёх стенах отапливаемого туалета.
Р.S.  Дорогая, душечка-жизнь хватала меня за трахею, а тебе наносила макияж, выравнивая рытвины ширпотребного личика. Спасибо тебе, что в стержне характера хлипких интересов не охотишься за мной как предыдущая супруга, пытавшаяся связать свою жизнь с недоразумением и смирительный джемпер мне с золотушными цепками по рукам. Мы исходимся и рассыпаемся в комплиментах, выныривая из  воздушных ям. Они целёхоньки пока продовольственная проблема кошерной пищи в авиалайнере не переродится в еврейский вопрос. Всех прощаю, даже тех, кого ты не успела уделать, как свою соседку Викторину Петровну. Остаюсь твоим Водолеем, прошу, тщательней промокай писчую бумагу.
Автобиография, призадубилась Зося, а звучит как совестливое завещание.  Явно продиктовано нечистой совестью. Видимо, не мог человек обойтись без подсказки. Разговор-стряпня с самим собой вёлся в духе противоречия. Сам дух  нельзя было различить, возможно он пребывал в одном из ниагарских перепадов настроения, не позволяющего вспомнить, когда находился в женщине последний раз. Но и хорошее самочувствие не приходит само по себе, правда, это меня не касается. Суть в проведённых днях ускользает – её подменяют  аморфные чувства. Полное отрицание наркотиков в подтасовке неподтверждённых фактов. В итоге – перенасыщенный раствор никчёмной беседы сглазу на глаз перед зеркалом. Успокаивает, что где-то на Марсе под краснеющим грунтом прячется двойник. Порой кажется, что я становлюсь им – думаю длинно, неосознанно, слезоточиво. Так я увидела любимого мной по ночам автора в обнажённом виде, а это то же, что представить старика Пифагора, который даже в карты ходил под себя без депортации штанов, с напускной или набожной скромностью поверх рубахи. И пусть Опа-нас, человек смертельно уставший от бесед с самим собой, не обольщается на свой счёт и не устраивает беспорядки на работу.
В прихожей хлопнула дверь. «Пришла беда – открывай свои ворота» встрепенулась Зося, пойду оседлаю коня. Соскочив с кровати, она вдела ноги в парусиновые гестапочки со свастикой, запихнула рукопись с загадочным заголовком «Корвет креветка» под куртку, и как бы реабилитируя себя за  вторжение в чужую жизнь, полную несформировавшегося дерьма выплыла из комнаты. В следующую минуту ей стало ясно, что она раскусила ампулу Опиной сущности. Не порезавшись, Зося смачно сплюнула, вспомнив, как в перекличке поколений он сменил миссионерскую позу «сверхчеловека» на назидательную, чтобы получше разглядеть поры на её лице в увеличительном зеркале, вделанном в потолок, и заманчивую перспективу пейзажа, глядя на который, он часами ломал себе голову над поиском вопросов на ответы руководителя унитарной партии «Мочёное ухо». Из узкого коридора после обеда с гороховым супом у Опы проявлялся музыкальный талант, он ложился рядом с Зосей и животы их переговаривались. Пение Лебедева Т.М., высосанное из не украшенного геральдическим перстнем-распечаткой бахвальства на мизинце разлилось вширь и вдоль. По его заднепроходному голосу было заметно, что человек дошёл до ручки, не удосужившись позолотить её светомузыкой.
Выступление включало в себя пассажи, исполненные на шпагате, прогнувшись и на капитанском мостике. Поэтому не из-за слабого зрения, не видя смысла, приводить его полным текстом, который в нескольких словах можно было бы выразить следующим образом: «Прежде чем будут выкручивать руки пусть потренеруются на пробках, тем у кого собираются выбить табуретку из-под ног, на неё надо ещё взобраться» не стоит. Его песенка была спета без сопровождения шаферонов-инструментальщиков.
Опа выдвинул чугунную  челюсть, наподобие ящика комода, при этом верхняя, как ни странно, осталась на месте. Не отсюда ли можно сделать глубокомысленный вывод, которым не стоит пренебрегать – если осторожность покидает вас, потрудитесь вспомнить где, когда, кому. А то получается как у врачей, занятых ступнями ног и пьедесталами для-под себя – проводят ненужные путеводные процедуры и обдирают страховые компании как липку

Освойте ногтевые пути и дороги,
Внесите свой вклад – медицину угробьте.
А если придётся «сделайте ноги»,
И после этого рвите когти.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #171)