Ох и натерпелись

ОХ И НАТЕРПЕЛИСЬ!

СТРАСТЯ ДА ЖУТЬ РЯДОМ БЯГУТЬ
 
   Зимний вечер в деревне. Тишь да гладь, да Божия благодать. У Анны Петровны Подковыровой, попросту-то - у Петровны, как заведено много лет уж, после того, как овдовела, посиделки случаются. Собираются закадычные подружки. С молодости, да нет, поди с детства, дружат.
   Будут вязать носки да варежки, будут новостями обмениваться, петь песни, в общем, как и всегда. А дома-то что делать? Темнеет рано, спать ложиться ещё не время, что ж сидеть «глазами лупать»? Дела переделаны, на дворе управились, печи протопили, накормили домашних ужином и свободны.
   Тянулись не спеша подруги с разных концов деревни, к дому Петровны. Раньше-то все жили в одном проулке, а как замуж пошли, разметало их по деревне. Хорошо, не дальше.
   Погода тихая, ни ветра, ни позёмки, да и метелицы давненько не было. Дорога утоптана, машинами да санями укатана. Лёгкий морозец слегка пощипывает за носы идущих. Неуклюже переваливаясь с ноги на ногу от того, что в валенках, укутаны в шерстяные шали, а кто и в пуховые платки, прижимая к груди свои рукоделия, сходятся, приветствуют друг друга, у крылечка избы Петровны. По очереди обметают снег веничком-голичком с головок и задников валеночек и, по одной, не толпясь, проходят сперва в холодные сени, а уж потом и в избу.
   Вошедших окутывает тепло протопленной печи, они радостными возгласами приветствий друг друга:
 - Здрастя, здрастя, кого давно не видала,- громко выкрикивает Матвевна и добавляет с укоризною,- а натопила-та, нагнала ноня жару, поди взапреим здеся. А, Петровна, чаво так у табе тёпло-та?
 - Да это с холоду, а мене вот в самай раз будить,- вместо Петровны ответила Малафеиха.
   Ох, и заноза, та Малафеиха, везде сунется, где не просят!
 - А ты ба не лезла в разговор! Завсягда встрянить да успорять будить, гляди ты, - беззлобно «огрызнулась» Матвевна раскручивая конец шали, обмотанный вокруг шеи.
   Она, Матвевна эта, старше подруг лет на пяток. Считает, имеет право их поучать, что и делает, главенствуя над ними. А никто и не возражает!
   В пост ссориться, портить себе благодушное настроение Матвевне не хотелось, к тому же, через минуту-другую, Малафеиха могла принять и отстаивать уже её, Матвевны, мнение. С детства такая, пустышка.
   «И нашим, и вашим под гармошку спляшем!» Это про неё.
 - А чавой-та не видать здеся Никитичны да Павловны,- огляделась Малафеиха, будто в маленькой горенке их где-то можно спрятать.
 - Так они ж с одного краю идуть, мотри будуть разом,- ответила хозяйка.
   И верно ведь. Вскорости и две отставшие явились, раскланялись со всеми.
 - Ну, девки, садитися иде кто жалаить. Ляктричество нонче есть, тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить ба! Всем видать будить. Но я всё ж карасиновую лампу настроила, ежели чаво,- Петровна похлопала рукой по карману фартука. Оттуда послышалось дребезжание спичек в коробке.
   Все расселись, как и всегда сидели, на свои удобные места, рядом положили вязания. Ничего удивительного, что подружки обращаются друг к другу по отчеству, да и мы так величать их станем. Всех их родители назвали - Мариями и только одна среди них - Анна. Чтобы не путаться, называют друг дружку - Матвевна, Никитишна, Павловна, да Малафевна, по - отчеству. А Анну, тоже Петровна зовут, за компанию.
   Бывало, порукодельничав чуток, принимались чаёвничать. Каждая тогда приносила к столу своё угощение. Да теперь был пост, угощать особо-то нечем, скоромного не кушали. Решили - разговляться будут на само Рождество. Тогда уж и блинцы, и пышки и коврижки, да и пирожки с мясом. Можно и по стопочки принять, красненького. И вареньица принести, и медку.
   Сидели подруги, разговаривали не громко, спицы их позвякивали в такт беседе. Кто высчитывал петли, узоры вывязывал, те примолкали на время. А у кого узор незамысловатый, те балагурили.
 - А что Павловна, - с хитроватой улыбкою поинтересовалась Петровна, - чем нонче ублажала своего, чтобы отпустил тебя, не бухтел?
 - Да я «куколь-муколь» ему намешала, да взвар с сухохруктов, яблок да дулек напарила. Он и довольнай.
 - А чаво такоя, «муколь», запамятовала,- на секунду оторвав взгляд от вязания, поинтересовалась Малафеиха.
 -Ой, беспамятлива сроду,- пробурчала Матвевна, а Павловна терпеливо пояснила:
 - Варёная картошка, квашена капуста, солёный огурец, да лук, покрошить всё в миску, да маслицей сдобрить.
 - А-а-а! Так ета «куколь-муколь» и есть? Так и я тож, как жа,- обрадовалась Малафеиха,- названью позабыла тольки. Мене ндравица с горячей картошечкой, скус изумнительнай!
   Наступила, ненадолго конечно, тишина в горенке. Все увлеклись вязанием.
 - Ну чаво, запоём, штоль,- предложила Петровна,- давай Павловна, зачинай.
 - Хороша я хороша, да плохо оде-е-та, никто замуж не бярёть, девушку за ета-а-а,- пропела Павловна тонким, дрожащим голоском, а Никитишна подхватила басом:
 - Уйду с горя в монастырь, Богу по-о-о молю-ю-ся-я, пред иконою святой, слезами залью-ю-юся-я-я.
 - Будя тоску-та нагонять, гляди в плач кинимси,- оборвала Матвевна песню.
 - Какая жа ноня зима мягкая, уж и не припомню такуя. Те та зимы суровыя были, морозныя,- заметила Никитишна.
 - А тихость какая, благодать божия,- подтвердила Павловна и вслух посчитала петли,- раз, два, три.
   Тут вдруг выдала Матвевна и кто её за язык тянул!
 - В такую-та пору, да пред Рождеством, нечисть балуить, сил набираить и безобразить посля.
 - Ну чаво ты такое буробишь, а? Накой пугаишь,- плаксивым голосом поперечила ей Малафеиха,- кака така нечисть, спаси Боже?
 - А вота така самая, - не унималась Матвевна,- всамделишная нечисть, девки!
 - Да сказки ета! Бряхня! Поди колокола льють, таперя,- махнула рукой, категорично возразив, Петровна, - откуль она, та нечисть взялася?
 - Откуль, откуль,- повела бровью Матвевна и ткнула пальцем вниз, к полу,- оттуль, само собой!
   Малафеиха, робко поднявшись, бочком-бочком перебралась, прижав вязание к груди, присела боязливо ближе к Петровне, от греха подальше.
 - Чаво, спужалась, а?- не без злорадства хохотнула Матвевна.
   Малафеиха промолчала, прижукла, потом, всё же сказала:
 - Да-а-а! У табе-та в избе мужик, сын! А мене страсть, как жудостно!
 - Ничаво-о-о! Кочаргой отмахаисси, капятком обдашь, аль головёшку ёй в морду сунишь, нечисти той,- не без удовольствия подшутила Матвевна.
 - О о-о-о-й! Мочи нету, застращала мене! С детства изгаляица, пужаить, тах-та, - всхлипнула Малафеиха.
   Все принялись её утешать, грозно, с осуждением, глядя на Матвевну.
 - Да с чаво ж ты взяла такоя, про нечисть,- продолжив тему, спросила Никитишна. Голос у неё низкий, казался грозным, хотя человек она по натуре добрый да сердечный.
 - А вот послухайтя, - ответила на это Матвевна и отложила своё вязанье. Так сделали и все. В конце концов вязать и у себя дома можно, так ведь? Собрались-то пообщаться.
 - Надысь я встренула Митьку Ляляева, ну вы яво все знаитя.
 - Без руки которай? Знаим, имели счастию уж,- сердито произнесла Петровна,- клянчить завсягда в долг, да сроду не отдаёть. Говорил ба, што «навовси», а то ж, «под тады»!
 - А ты так ба и дала «навовси-та»! Здеся надежда душу греить, можа и отдасть када, да навряд,- убеждённо пояснила Павловна, - ну-у-у, сказывай дале, чаво былО-та.
 - Зашли к мене в избу с ём, куляшу яму миску дала. Он навярнул и разговорилися мы. Я яво и спроси: «А как жа так вышло Митяй, што ты лишилси левай руки. Народ толкуить всякое, иде правда, а?»
 - Он цигарку-та закурил, да и отвечаить мене: «Страшное дело былО, Матвевна, жуть жутчайшая! Никому не сказвал, тока табе доверюся»
   Малафеиха громко, со стоном выдохнула. Да и шут с ней, трусихой!
 - Ну вота, он мене и сказываить тах-та,- Матвевна продолжила рассказ Митяя: «В ту пору жил я, ещё с бабою своёю, в суседней селе. Был я резаком. Ходил по дворам, куды звали, кабанчиков колол, коз, овец подрезал, да и курям бошки отшибал, коль старухи попросють. Деньги имелися у мене, мясо не переводилося на столе. Сытно жили. Баба моя на жратву не тратилася, само-собою. Всё наряжалася, да конхветки кушала, гадина. Вот, как-то пред Рождеством, када морозы крепкия стояли, подрядилси свинку кокнуть. Нож у мене вострай, сам яво правлю. Свинка та и спужаца не успела, как уж...всё. Посля, конешно, стол накрыли хозяева, выпивку тожа не жалели. Вярталси я обратно поздновато, народу - ни души! Тишина, аж звенить в ухах, собак не слыхать, все затихли. К чаму ба ета? - подумалося мене. У речки, у мостка, чую, за мной хтой-та будта крадётца. Взглядом, прям прожигаить мой затылок. Спужалси, я жа при деньгах, всяко бываить. Взошёл на мосток, оглянулси так осторо-о-ожнинька голову повернул. Мать чесная! Аж волосьи дыбом встали! Ик мене взял, умылси пОтам, взмокрел весь! Чуток в портки не наклал, да-а-а! Правда, правда! Не брешу! Сзади мене, шагов так за двадцать, огромадная, што столб, да выше, выше, худу-у-у-щия, страшню-ю-ю-щия, то ли баба, а то ли мужик. Оно!»
 - Свят, свят, свят! Жуть какая,- прошептала, перекрестившись, Павловна.
   А Матвевна продолжила рассказ, видя и страх и интерес подруг:
«Путём и не разглядел ета чудище, ринулси бечь. Мосток перябёг, а тута реденькия посадки, сосёнки. Чрез них надоть пройтить и тама уж моя изба. Остановилси отдышатца, выпимши был, обожрамшись мяса, тяжко бечь мене.
Тута луна выплыла на небеса, видать стало всё, точна днём. Гляжу краем глаза, стоить так жа в двадцати, поди, шагах от мене, тварь! Будто и не бёг я от ней. Да чаво тама, у ей шаг, што моих десяток. Тощая, что оглобля, в шабалах драных, босая! Руки, што палки сухия, а грабалки, што коренюшки. Пальцы кривыя с грязными когтями. Оно ими тах-та сучить, жалаить, видать по всяму, мене спымать да сожрать. К мене их тянить, чаво-та хрипить, аль сипить, мерзким голосом, будта пилкой по жалезке водить, аль пальцем слюнявым по стяклу»
 - Можа будя, Матвевна! Трясёмси все. Гряшно тах-та пугать, нам ещё иттить надоть будить, - прервала рассказ Павловна.
 - За што купила, за то и продаю,- как отрезала Матвевна и продолжила:
«Голова у ей, там, в верхах-та, кудлатая. Волосьи, патлы длиныя и все сбитыя в колтуны, не чёсаны сроду. Морда, што пячёнай яблык, сморщена, рот провалилси вовси, раззявила яво - будта чёрнаю дырищу и облизываица синим языком. А в роте, по сторонам, снизу-та, два клыка торчать!»
 - Ой, я боля не могу,- вскрикнула Малафеиха,- иде у табе вядро, Петровна, в сенях, да?- она пулей выскочила за дверь.
   Матвевна продолжать не стала, ждала возвращения подруги. А та, видать обрадовалась, если бы без неё история закончилась. Другим же хоть и жутко было, но интерес оказался сильнее.
   Под потолком лампочка моргнула. Раз, другой!
 - Ой-ёй,- насторожилась Петровна,- чаво со светом-та,- она сняла с лампы стекло, вынула из кармана и спички, приготовила, чтобы в случае чего, тут же зажечь.
- Во-во, нечисть, она дюжа не любить, ежели об ней речь идёть.
   Всем стало как-то не по себе.
   Малафеиха вернулась, обречённо села, прижалась к хозяйке.
   Матвевна продолжила рассказ Митяя: «Носа нету у жути, провалилси видать, две дырки вместо етава. Тута Оно грабалкой своёю откинуло патлы и я сразу понял хто ета.»
   Матвевна встала, направилась к ведру с водой и зачепнув, неторопливо попила.
   Бабы так и замерли в негодовании!
 - Ну! Ну, ты чаво издеваисси! Хто жа ета такое, а? - вскрикнула сердито, баском, Никитишна.
   Матвевна поставила кружку, утёрла рот платочком, который, так же, не спеша, достала из кармана кофты:
 - А я рази ж вам не сказала, - хитро удивилась она и села на своё место, продолжив: «Один глаз выпучен у чудища и зло тах-та глядить, а другого нету, дырка тама, веко аж втянуло.»
 - Ой!- испуганно пронеслось по горенке,- Лихо Одноглазое! Оно! Кошма-а-а-р!
 - Ой, лишенько-о-о!- захныкала Малафеиха,- с им не совладать ни-ко-му.
 - Прям там!- прогудела Никитишна,- Главно не забояца. Повалить да опалить огнём, в волосьях у няво сила вся!
 - Вот порылося Лихо в своих лохмотьях и достало серебряную шкатулочку, красоты необныкновенной! Потрясла её, звон серебра услыхал Митяй,- продолжила рассказ Матвевна. И тах-та яму протягваить, вроде дажа лыбица, морду кривить. Мол, с добром я. Митяй, долго не думая, леваю руку-та и протянул, шкатулочку ентаю хвать, а тварь етая вцепилась в неё и тянить мужука к сабе. Завлекла, выходить подарком-та. Вот тута он и понял, што смертушка пришла яво, да-а-а-а!
   Матвевна умолкла, а подруги, в этот момент готовы были тумаков ей надавать, за издевательство такое. У каждой в груди сердце ходуном ходило, лица раскраснелись, пальцы нервно перебирали складки на юбках или сжимались в кулаки. Разыгралось воображение, не унять, страх навалился.
 - И-и-и-и-и,- тоненько пропищала Малафеиха, другие, выпучив глаза на рассказчицу, сопели и молчали. Да и понятно почему.
   Хуже всего, если Матвевна сейчас бы сказала им: «Всё, устала, в другой раз доскажу» или « Позабыла, чаво там дальше!»
   Насладившись смятением подруг, Матвевна всё же продолжила:
 - Чаво жа, выхватил Митяй ножик вострай с валенка, да и отсёк сабе кисть руки, одним махом. Сказывал, што кровища ручьем полилася. Лихо схватило тот обрубок и давай его грызть, урчать. Жрать, поди, хотело. Митяй ремешком от порток перетянул, остановил кровь и как уж смог поковылял к сабе. А тама жана яму, как следваить закуляхтала культю.
 - А я вота слыхала, будто ба Митяй спьяну упал в мороз под забором и чуток не замёрз тама. Руки лишилси, а другую яму спасли, -  громко заявила Никитишна,- задурил он табе мозги, Матвевна, штоба жальче было. Врачи яму оттяпали, спасли дурня.
 - Ня знай, ня знай, бряхать не стану, чаво слыхала, то и вам сказваю, - услышали в ответ.
 - Ну, ты чаво сомлела-та,- шептала Петровна, поглаживая Малафеиху по спине,- такова не бываить, враки ета, сказки.
   Малафеиха уж и ответить не могла, впечатлительная натура её переживала сильное потрясение.
 - Посля он в больнице ляжал, зашивали обрубок,- всё не унималась Матвевна,- пытал яво народ, как жа так вышло. Он про Лихо Одноглазое ничаво не сказвал, всё одно не поверють. Вроде своим резаком, сам, так вышло, мол, по нечаяности. А баба яво с дому выгнала. А чаво жа, не работник уж, какой жа с яво прок? Конхветак боля не будить.
   Все услышанным были напуганы всерьёз.
   Вдруг Петровна, удивлённо прервала размышления от услышанного:
 - Ой, девки-и-и, глядитя, чаво снаружи-та, замятаить, вьюжить! Откуда ж ета взялося? Сыпить, а ветрюган поднялси, глядитя, ничаво не видать, хлопьями прям!
   Все, вскочив, прильнули к окошкам:
 - Нечисть ета, боля некому!- выдала Матвевна,- послухала об чём мы здеся и надумалася навредить нам.
 - Да угомонися ты, заткнися уж. Слухать нету мочи,- оговорила её Малафеиха.
 - Уж и намяло! Как к сабе итить, а?- сокрушённо произнесла Павловна.
 - Ничаво,- успокоила Никитишна,- нам с тобою в одну дорогу. Подцепимси и пошкондыбаим. Живём-та рядом, добредём, поди.
 - Не, а я всё жа боюся,- не унималась Малафеиха,- боюся выйтить дажа и всё тута.
 - А уж мы с тобой в одну дорогу, не рядом, ну ничаво. А можить ты одна жалаишь итить, без мене? Как схотишь уж!
 - Не, не, одна не, с тобою,- выкрикнула Малафеиха.
 - Будя вам, што торговки, базар развели, идитя, я дверя зачиню,- с досадой высказалась Петровна, - спать улягуся.
   В этот самый момент, электрическая лампочка под потолком опять моргнула раз, другой. Петровна еле успела зажечь фитилёк в керосиновой, как свет под потолком погас!
 - Ну, и чаво я вам сказывала, мстить тварь - констатировала Матвевна.
 - Да на станции поди, неполадки, ветер провод оборвал,- не веря, пояснила Петровна.
 - Ладно, пошлитя девки,- «протрубила» Никитишна и вся компания вывалилась на улицу.
 - Ну, доброва путя вам,- за их спинами, неожиданно быстро, лязгнула задвижка, потом другая. Петровна заперлась основательно. С чего бы, казалось и одной хватило бы?
   До перекрёстка двигались вместе, продираясь, переступая через гребни снега, поворачиваясь боком или даже спиной от пронизывающего порыва ветра, аж вздохнуть невозможно. Потом пути подружек разошлись в разные концы.
   Проводив Никитишну и Павловну глазами, Малафевна и Матвевна двинулись в свою сторону. Идти тяжело. Ветер выл и причитал на все лады, то будто младенец плачет, то вроде волк выводит рулады воем, а вдруг, раздастся хохот, переходящий в рёв дикого зверя или собака заскулит. Над столбами, которые кое-где по селу давали скудный свет, но всё же не так было боязно, теперь сгустилась темень.
   Хоть глаз выколи, как говорится. Шли почти на ощупь.
 - Ты уж меня не бросай, Матвевна. Табе-та всё одно, а я страсть какая трусиха. Проводи сперва мене,- просила, пытаясь перекричать визг и вой ветра, Малафевна.
   Почти дошли до её избёнки, как увидели какие-то маленькие огоньки вдали, со стороны поля. Что это? Волки? Огоньки перемещались, они двигались, но не к женщинам навстречу, а всё выше и выше поднимаясь, и скрывались в пурге, совсем. Нет, не волки! Женщины растерялись не смея и предположить, что это такое.
 - Я пошла уж, спасибочки Матвевна, Гляди, сама остерегися!
  - Да уж постараюся, - пробурчала, как-то озадаченно Матвевна и скрылась в метели.
   Новый порыв ветра, гул и подвывание, подгоняли Малафеиху в спину. Она почти подбежала к своей двери. Лихорадочно пошарила по карманам и, достав ключ, потыкавшись наугад, всё же вставила в замочную скважину. Страх не отпускал, ей казалось, что Лихо одноглазое сейчас подкрадётся сзади и схватит её. Повернуть ключ в скважине не успела, за спиной раздалось шумное, сиплое дыхание, шуршание снега под чьими то ногами.
 - А-а-а! А-а-а-а!- взвыла Малафеиха сколько хватило сил, зажмурившись, страшась повернуться, представляя за своей спиною сухое и страшное Лихо одноглазое. Голос её походил на писк комара, ветер заглушал его,- а-а-а-а-а!
 - Да тихо ты, дурёха! Эт я, Матвевна, не признала штоль. Поди у табе заночую, боюся чавой-та, как ба не сбиться с путя, в овраг не рухнуть. Мои - та спять, поди, да без свету, чаво им и делать -та. А я боюся. Пустишь?
 - Эт ты, ты боисси, ты-ы-ы?- откровения подруги ошеломили трусиху Малафевну
 - А я што, не человек штоль, боюся, да-а-а.
    Малафеиха, прижавшись к ледяному, дверному косяку затряслась в беззвучном плаче.
 - Ты чаво, глупАя, спужалась штоль, а? Не реви, я с тобой!