Листая старые журналы 1131

                И З  Д Н Е В Н И К О В  О Л Ь Г И  Б Е Р Г Г О Л Ь Ц

Продолжение 3
Продолжение 2 — http://proza.ru/2020/12/17/1411


                25 января 40 г.

  Машу Р. осудили на 5 лет... Все статьи сняли, осудили, как «социально-опа сную». Это человек отдавший всю жизнь партии. Мотивировок к осуждению нет даже юридически сколько-нибудь основательных. Произвол, беззаконие и всё.
О, как подло.
Даже тот факт, что продолжают выпускать людей — не может снизить, убавить подлости осуждения Маши и ей подобных. Тем более должны были освободить. Не вся правда хуже, чем неправда. Не вся правда — двойной обман.
«Нами человечество протрезвляется, мы — его похмелье, мы — его боль родов»,— писал Герцен в 1848 г. Может быть, время поставить под этими словами сегодняшнюю дату. Какой-то маленький светлый кусочек внутри, остаток безмерной веры — «Клочок рассвета мешает мне сделать это? Или трусость? Или инстинкт самосохранения?»

                1 марта 40 г.

  Читаю Герцена с томящей завистью к людям его типа и XIX веку. О, как они были свободны. Как широки и чисты! А я даже здесь, в дневнике (стыдно признаться) не записываю моих размышлений только потому, что мысль: «это будет читать следователь» преследует меня. Тайна записанного сердца нарушена. Даже в эту область, в мысли, в душу ворвались, нагадили, взломали, подобрали отмычки и фомки. Сам комиссар Гоглидзе искал за словами о Кирове, полными скорби и любви к Родине и Кирову, обоснований для обвинения меня в терроре. О, падло, падло.
А крючки, вопросы и подчёркивания в дневниках, которые сделал следователь? На самых высоких, самых горьких страницах!

  Так и видно, как выкапывали «материал» для идиотских и позорных обвинений.
И вот эти измученные, загаженные дневники лежат у меня в столе. И что бы я ни писала теперь, так и кажется мне — вот это и это будет подчёркнуто тем же красным карандашом, со специальной целью — обвинить, очернить и законопатить,— и я спешу приписать что-нибудь объяснительное — «для следователя» или руки опускаю, и молчишь, не предашь бумаге самое наболевшее, самое неясное для себя...
О, позор, позор, позор!.. И мне, и тебе! Нет! Не думать об этом! Но большей несвободы ещё не было...
Писать своё — пьесу, рассказы...
Не думать, не думать об этом хотя бы пока... Всё равно никуда не уйдёшь от этих мыслей...

                («Нева», 1990, № 5)
               
                Продолжение следует.