Мак Маг. Особенность Кати И. , гл. 13

         "13"


- У меня тут свой расклад, - остановился дед, пройдя всего ничего за пределы своей комнаты.
- Понятно, - согласился я.
- Что понятно? – Дед выпучил глаза, – что понятно? Мне эти ваши штучки! Вы знаете, вы не шутите со мной!
Я остановился и сделал вид, что задумался, что был удручён неловким своим высказыванием, что этот старый человек для меня пока полнейшая загадка и его дальнейшие планы ценны и являются чудом.
Модест ничего такого, пожалуй, не прочёл во мне. Скорее его мучило что-то изнутри.
Он поморгал, подумал.
- Здесь, молодой человек, вам не какая-то магия в помощь. Здесь думать надо! Дипломатия! Вы, знаете ли, - начал, было, он, но махнул рукой и продолжил путь.
Мы остановились в центре прихожей.
- Как будем действовать дальше? – Спросил я.
Дед стоял, как вкопанный. Явно – он сейчас сожалел, что покинул привычный свой крохотный панцирь. И если бы не я, то с удовольствием, как прежде так бы и лежал на своей тахте.
- Я ради Ванессы это делаю, - произвёл он.
- А, собственно, что мы сделаем? Мы просто увидим ее, пообщаемся с ней. И все тут.
- Ох, и все тут! – Воскликнул дед. - Тут не все! Тут главное дипломатия и тишина требуется! – Дед обернулся ко мне прямо, сморщился, подтягивая нос кверху, продолжил:
 – Даже самую маленькую надежду можно развернуть этаким образом, что вытащить из нее все самое хорошее и сравнить с тем, что имеется. Приложить нос к уху, так сказать. Я ведь в Японии служил.
Я ничего не понял с этого высказывания.
- Макс! – Услышали мы оба голос Катерины.
Вслед за сим под наши ноги что-то упало звенящим. Модест уронил ключ.
- Макс! – Катерина спускалась сверху к нам. – Что вы тут делаете?
- Ты не видела Ванессу? – Спросил я ее.
Она зевнула, поздно прикрывая тыльной стороной ладони рот, ответила:
- Она тут, внизу.
- Как внизу! – Кажется возмутился дед. – Нет, так не пойдёт! Так не пойдёт! Давай-ка, милый человек, позже все, позже…
И он, подобрав ключ, поплёлся назад с самым независимым видом.
- Вы хотели же помочь мне, помочь внучке, а теперь отказываетесь? – Задался я.
Но и тут же мысленно я перекладывал свою дальнейшую работу на оставшихся: Родиона и Дилю.
«Старый человек! – Думал я, - склероз, шаткая нервная система, все такое, естественная неуверенность, страх, что можно было ожидать? Но он сам вызвался. Зачем?
Дед притормозил, обернулся легко и бесшумно на шерстяных носках.
-  Здесь главное дипломатия! – повторил он. -  А дипломатии требуется время, некоторое расположение, настроеньице! А если сразу – в лоб, то может ничего и не выйти.
 Вы, может, думаете, я стесняюсь? Боюсь? Нет. – Он уверенно помотал мохнатой белой головой. -  Если хотите знать – впервые несколько месяцев я не запер дверь в своей ночлежке и даже отвернулся лицом к стене зачем, А? А это чтобы также подготовиться, расположиться, получить настроеньице. Когда бы Ванесска вкатилась своей колясочкой ко мне в берлогу, я бы имел время на то, на се, а теперь как-то не то. Совсем не то! – И дед Модест снова уверенно помотал головой. - Время для дипломатии, увы, не хватает.
- Но! – Попробовал возразить я.
- Вы, знаете ли, я ведь могу не того. – Непременно возражал дед, - что-то не так выкинуть. Я и сам могу того, - дед величественно шаркнул носком по полу, пошатнувшись и чуть не теряя равновесие. Да так, что Катерина поспешила к нему, дабы поддержать.
Но Модест оставался на ногах и продолжал:
- Я этак могу и сам справиться со своей задачей. Она мне ничего не может сделать плохого. Но мне нужно подготовиться! Да-с! Вот так-с!
- Чего же вам бояться, я не пойму, - не отставал я.
- Ванесска умерла. Одна умерла, другая – осталась. Как тебе это обмямлить ещё?
Но вдруг взгляд Модеста остановился. Рот медленно приоткрывался, глаза расширялись.
Я обернулся и увидел выкатившую из-за угла коляску Ванессы.
Ванесса всех постепенно одарила благодатным взглядом, кивая при том, останавливаясь на каждой из персон. Дедом начала, и им закончила.
- Деда, наконец-то я тебя увидела! – Сказала она и ударила со всех сил по колёсам, чтобы подъехать к родственнику.
Мохнатая седая борода деда тряхнулась. В глазах то ли ужас, то ли слезы.
Я не разобрал.
Ванесса подкатила вплотную к нему, оставаясь ниже деда ровно на голову.
 Он глядел на нее сверху. Глаза помутнели, потом осветлились, покраснели, и на них выступила желанная влага.
- Ну, дедушка, что с тобой, почему ты заперся от меня, а? – Говорила Ванесса.
- Я временно отбыл, так сказать. Временно, внучка. Я не хотел так в общем-то, - он попытался ее обнять, но все то как-то неестественно выглядело.
- Что-то мне подсказало закрыться, - продолжил он, не поймав ни ее рук, ни ее губ, -  ведь ты такой не своей самой была.
- Ах, - Ванесса оглянулась на нас с Катериной, - это когда я бесила, что ли? У!
Ну, редкий случай!
- Что-то неприятное случилось? – Спросил я.
Дед в ответ поморгал.
- Между вами, - уточнил я вопрос.
Ванесса объехала родственника, подъехала к нему с боку так, чтобы взять за руку. И на эту вытянутую им произвольно руку она постаралась прислонить голову, чуть подав ее в свою сторону.
Дед стоял как на плахе.
Он бессмысленно глядел на нас с Катей, не надеясь уже вообще вернуться к той идее, что его заставила попрощаться с покоем.
- Он любит меня больше всех, - сказала Ванесса, приближая сморщенную руку к своими губами и условно целуя ее, любуясь ею, разглаживая пальцами обеих рук.
Дед только глядел вперёд, на нас с Катериной и бессмысленно моргал.
- Тут главное – дипломатия, - произнёс он хрипло, шамкающими губами, плотно после этих слов перекрыв их, учитывая полное отсутствие зубов.
- Дед! – Ванесса с силой дёрнула его за руку. Мне казалось, этого было достаточно, чтобы ее вывихнуть.
Но дед только пошатнулся, как неваляшка и, лязгнув челюстями, и оставался на месте.
- Дед! Ты расскажи, с чего все началось?
- Что началось? – Поинтересовался я.
- Ну, нет. Пусть он расскажет: как все началось. Почему я перестала верить в себя, почему я стала такой вредной. Дед, расскажи, как все началось?
- Как все началось? – Отозвался Модест, - а так, что дипломатия в нашем царстве – государстве была нарушена.
- Ой, - вскрикнула Ванесса, обращаясь ко мне, - дедушкино любимое слово – дипломатия, а ещё он ругается. Ох, страшно ругается! А, дедушка?
- Но позвольте! – Модест вынул руку из объятий внучки. – Если ко мне в час ночи заезжает техника и пусть это хоть враг, хоть друг. Я же сплю! Имею я право спать?
- Какая техника? – Спросил я.
- Ой, Макс! Это я как-то полгода назад решила наведать дедушку. Вот только со временем не угадала. Была полночь, а он спал. Будто вам людям, - обратилась она теперь к деду, - пожилым спать ночью положено? А где бессонница?
- Я, конечно, ради тебя, Ванессочка, все, что угодно. Только ты же меня придушить хотела?
- Я?! – Ванесса сначала ткнула себя в грудь, потом взялась за колеса и откатилась назад. – Я?!
- Ага, - нашёлся сказать рад-радешенек дед тем, что она оставила его руку.
- Я хотела подушку поправить и все, дед! Ты что!
- Да я еле вдохнул после твоей подушки! Ванесса, зачем ты это делала?
- Это правда? – Спросил я ее.
- Я же говорила, что со мной что-то не так. Но когда дед ответил на мой вопрос, я же его отпустила. Это небольшое помешательство и все.
- Что она у вас спросила, что вы ей ответили? – Обратился я к Модесту.
- Внучка у меня спросила только о том, что буду ли я на ее стороне. Я не понял этого вопроса. Мы все тут… дипломатия… Тьфу!
- Но ты же не согласился с первого раза. А твоя дипломатия – это что? Бзик!
- Нет, - дед обратился к внучке, боднув в ее сторону мохнатой головой, - нет, на дипломатии свет держится. Если не она, мать родная, я бы из Японии трупом приехал.
- Да, дед, что ты все с этой Японией! Когда твоя Япония была? Кто поверит, что ты вообще был в той Японии? – Воскликнула Ванесса, смеясь.
- Ан, нет! – Чуть не подпрыгнул Модест, - у меня все документы имеются! Я сейчас принесу!
Он постоял.
Смотрел на нас с Катериной, будто спрашивая разрешения, не глядя ни мигом на внучку, развернулся и направился со всего шага назад, в свою комнату.
 Ванесса долго не думала, сорвалась и перекрыла ему дорогу.
- Ты же сейчас запрешься опять на полгода, дед, а? – Спросила она у него.
- Нет, Ванесса, нет!
- Ты же хотел, чтобы я дотронулась до тебя рукой. Хотел попробовать на ощупь тепла ли я еще? Это ты развёз по всему дому первым, что я де умерла, да?
Дед навис над ней, не смея дальше продвигаться.
- Это он распространил слух, что я умерла, что я не та, что была и не была, и все такое прочее! – Ванесса говорила нам. – Его надо держать, Макс, он может уйти. И все! Вы его больше не увидите!
- Пусти! – Сказал дед.
- Нет, дедушка, не пущу!
- Пусти. Я знаю, ты говоришь не то, что хочешь.
- Вот это новость! – Ванесса воскликнула. – Через мой труп спрячешься в свою раковину. А сейчас объяснишься, дедушка, как мы до такой жизни докатились, что даже мага вызвали! Как?
Покатая спина Модеста вздохнула. Он поднял голову кверху, пошамкал губами, будто молясь.
И обращался дальше к внучке.
- Когда-то я рассказывал тебе, дорогая моя, о своей славе. Ты понимала, любила мои рассказы, удивлялась, и хотела быть такой же сильной, крепкой, принципиальной. Но!
Дед повернулся к нам с Катей лицом. Ванесса снова искала его руку, а поймав, схватилась за неё. Придерживала.
- Когда-то я учил ее быть сильной, смелой, невзирая на все препятствия, несчастья. Я говорил ей, что только силой воли можно одолеть все. Что сила воли есть самое важное в человеке. И он без неё – никто.
- А потом твоя дипломатия вмешалась! – Вставила Ванесса. – Зачем она тебе понадобилась?
- Я стал, слаб, Ваня! – Обратился дед в глаза ей, - слаб! Я стал немощен. Так день изо дня я терял грамм силы, уверенности в том, чем раньше жил. Грамм каждый день. Это мало, но нещадно ощутимо, Ваня!
Я просто не хотел, чтобы ты знала мою немощность, и не хотел питаться силой твоей молодости.
- Ведь ты уже тогда меня ненавидел, а? – Продолжался диалог между ними.
- Я? Ненавидел?
- Да, ненавидел! Под прикрытием славных военных дел своих, ты дипломатично решил все спустить на парах.
- Но, Ваня!
- Нет. Никаких возражений не приму. Разве так из жизни, дед, уходят? Я хотела помочь тебе уйти в зените твоего характера!
- Подождите, - вмешался я, - я что-то не пойму. Вы, Ванесса, его убить, что ли собирались?
- Ложь. – Услышал я от неё ответ. – Ложь зарождается между принципами, силой и серостью, бессилием, которую человек себе придумывает. В один и тот же день он – на коне, и он – под конём. Разве это справедливо?
Ложь имеет истоки именно от этого. Крутиться перед зеркалом, самолюбуется и спустя час - плевать на самого себя. Как это удержать?
Я изначально не имела этого чувства – самолюбования. Самоутешение воспитывала в себе. И знаете, что я поняла – разница потенциалов между силой и бессилием, между славой и бесславием, победой и поражением – это есть мораль.
- Она, - продолжал говорить Модест, - она повернула мою голову до хруста в шее. А когда я выгнулся, чтобы она мне ее не свернула окончательно… Ваня, что ты говорила мне? – Дел посмотрел на внучку.
- Я не помню, - Ванесса улыбалась. Она снова оставила его руку.
- Она, - объяснял мне Модест, - сказала, чтобы я держал голову на уровне, чтобы не расплескалась вода в моих глазах. Вы слышали когда-нибудь такое? Ваня, что это было?
- Я не знаю, - Ванесса на пол колеса удалилась от деда.
- Какой в твоих глазах океан, говорила она мне. И палец ее ползал по моим векам. Это, черт дери, было страшно!
- А то, как ты обещал мне быть сильной до конца – это не страшно?
- Ванесса, времена меняются. Все меняется. И я изменился. Я не знал, что когда-нибудь я стану старым, беспомощным, угрюмым. Это идёт откуда-то со стороны. Что-то убеждает нас, всякого, что мы уже не способны.
- Вот! Я же хотела только это от тебя слышать!
- Зачем?
- Зачем? – Повторил и я вопрос.
- Зачем? – Ванесса отвечала. – Затем, что человек не имеет права терять никаких сил. И если он сдаётся, он должен платить ежедневно, ежесекундно.
 А ты просто спрятался. Ваша дедовская мораль, которую вы на наши мозги нанизываете – ничего не стоит. Так теперь получается?
Вся мораль – ложь. Примирение между силой и бессилием. Я хотела видеть океан надежды в тебе. Тот, прежний океан, которому ты меня учил.
- Дорогая моя. Я растерял ту силу ещё на войне. Но ещё, ещё несколько лет мне нужно было, чтобы понять все есть в мире - дипломатичность. Я лишь с помощью тебя старался подбодрить самого себя, вспомнить молодость. Я дарил тебе чувство силы, а ты им воспользовалась донельзя.
- Как же, дед, все это напускное – ты хочешь сказать? Значит, все силы, что ты в меня вложил – все неправда? И ты хотел, чтобы я оставалась тем ребёночком, которым была, - светлым, беззаботным, чистым, уверенным в будущем? Как же я могла предать саму себя, если я все сама поняла? Как, дед?
- Что вы хотели делать дальше? – Спросил я у Ванессы, - после того, как вызвали Модеста на ваше откровение.
Ванесса поднесла ладонь ко лбу, закрыла глаза.
- Не знаю. Все как во сне. Не знаю. Я сама за себя не отвечала. Только принципы, только бы что-то делать позитивное. А смерть… Смерть тут не при чем. Она сама знает свои сроки. Я лишь хотела сохранить океан. Океан Надежды. Он у меня был один – в нем! – Она указала на Модеста.
- Я вроде как вам уже и не нужен? – Спросил дед, криво улыбаясь. Самое большое желание его было – покинуть нас всех.
- Ванесса, - предложил я, - мы можем вашего дедушку отпустить. Вы же не против?
- Я не против, но я буду стеречь его у двери. Мне надо знать, чем теперь мне жить?
- Да живи ты просто, как все. Без всяких этих мыслей. Живи - и все! – Предложил вариант Модест, перемещая внимание с внучки, на нас с Катей, и поглядывая в сторону двери.
- Вы можете идти, - сказал я ему.
Он помялся. Развернулся и пошёл.
Мы видели, как плотно за ним заперлась дверь, слышали, как за ней щелкнул несколько раз замок.
- Боится, - сказала Ванесса разочарованно, - он боится, мама боится, папа, Родион, сестра. И что дальше?
Я промолчал.
- А дальше то,  - продолжила она, - что нас обобщает. Мораль, которая пронизывает со дна подвала, до крыши этот дом. И вы со своей супругой не посмеете уйти отсюда, пока мораль не разрушится. Я требую вашего присутствия.
- Да каких же пор? – Поинтересовался я.
- Пока мораль не будет сброшена. Пока я не найду способ жить без идеи уничтожить все.
- Ей в психиатрию бы, - шепнула мне на ухо Катерина.
- Что? Что она вам сказала? – Ванесса резко тронулась с места, стремительно передвигая коляску в нашу сторону.
Мы с Катериной остолбенели.
- Ну, что ты там сказала своему шефу? – Ванесса глядела во все свои непропорционально огромные круглые глаза на мою помощницу. Та невольно попятилась за мою спину.
- Я знаю, ты мне ровня! Но тебе спрятаться не удастся. Я могу двигаться по перилам. Мне коляска - не приговор. Пока я сильна, крепка, а вы в сомнениях – мораль будет жить.
Между мною – силой, и вами – бессилием, ещё одна сила! Помните!
А если вы покинете мой дом – придёт возмездие. Морали никакой не будет. Будет хаос.
Вы хотите этого? И, знаете, Макс, почему я вас так долго ждала? Потому что все спихнут на вашу деятельность, на вашу непрофессиональную деятельность. Попробуйте хоть шаг из дома! Увидите!
Я чувствовал, как рука Катерины с силой сжимала мою рубашку сзади.
Я не имел сейчас слов, чтобы ответить что-то Ванессе.
А ее упрямый взгляд, развёрнутые ноздри говорили о неимоверной убеждённости в чем-то.
Мне нужно было время, чтобы разобраться.
Ванесса развернула инвалидную коляску и поехала восвояси.
Мы с Катериной некоторое время стояли молча.
- Что это было, Макс? – Наконец спросила Катя меня.
- Осложнения. Амортизация.
- Какая ещё амортизация?
- Излишки в производстве.
- Ну, объясняйся теперь!
Мы стояли напротив друг друга. Я предложил подняться наверх, сесть за стол.
Когда мы поднялись и устроились, я начал:
- Катюша, боюсь, грядут некоторые неудобства. Существо, которое поселилось в этой Ванессе слишком принципиально. Оно, я так понял, всеядно. Если твоё
EPISTROFI – губы смочить, то  PEGAMETNTO, - склеивающим, здесь все пропитано.
- Это значит что?
- Это значит то, что в данном помещении, в аккурат, устроено небольшое государство со своим правителем, войском, подчинёнными. И по закону необходимости никто и ничто не имеет прав изменить ничто.
- Это мы, как в засаде, получается, да, Макс?
- В полной, - подтвердил я.
- Я думаю, ты все понимаешь. Если твоя EPISTROFI действует избирательно и зависит от какого-то самосознания мужчин – утонуть или нет в твоих чарах, то
PEGAMETNTO – на самом деле будто ни на что не претендует, но владеет всем.
Это закон, написанный отдельным Хозяином сообразно отдельному хозяйству. И как ты сама теперь, Катя, рассудишь, Ванесса способна была бы на такое одноличною?
- Откуда же взялось это чудовище, которое диктует ей все это? Значит, оно уже было здесь до нас, до всех их разборок. Где же оно пряталось? Не родилось же оно из ничего?
- Именно: из ничего. Разность потенциалов правды и не правды до такой степени нельзя допускать!
 В любом Вселенском событии со времён ещё того Первого Взрыва – Рождения Всего, установилась та самая доверчивость одного к другому. Дипломатия, - со слов Модеста. Только желательно было знать все это заранее.
Но Ванесса знает тот Первый Взрыв,  разность потенциалов.
В ней это чувство живёт и живёт благодаря жизни в ней Чужого Существа.
- Но это, Макс, вроде, как и не плохо же?
- Что?
- Что человек не знает, но так хоть чувствует, как все на самом деле зарождалось... Истину чувствует. Разве это не похвально?
- Никто не должен иметь право на такую разность потенциалов, кроме Самого Хозяина.
В этом запертом пространстве в среде вымученности, иллюзий счастливой жизни Ванессы, которую ей навязал дед, в среде вдруг обострившейся реальности образовалась пропасть. Пропасть.
Ниже ее – магма и Ад.
- Ад и Рай…,- начала говорить Катерина и замолчала, ожидая от меня развитие данной дилеммы.
- Ад – это точное знание всего. Рай – это наслаждение этим знанием в угоду Аду.
Дипломатия. Этим мы ограничены на Земле. Что там, - я указал наверх, - вообще неясно. Точнее, не ясны события. Только Лица.
- Чему там тогда радуются, Макс? Ведь всегда ангелы с улыбками?
- С улыбками, - помедлил я, - да, только это не совсем так. Двойственность везде в мире, Вселенной, Везде.
В Нем Самом – Великая Двойственность! Если исчезнет одна сторона, исчезнет и вторая.
Кто тебе сказал, что ангелы улыбаются? Это здесь нам рисуют так. Все везде трудится. А улыбка – эпизод.
Люцифер – это «светоносный», персонификация утренней звезды. Что ещё  ты хочешь, чтобы я пояснил? – Спросил я.
Катерина молчала.
- В этом замкнутом пространстве дома Нартовых, - продолжал я, - мы не можем ни к чему полному прийти, потому что не можем пользоваться внешними данными. Здесь столкнулись две основных силы. Эти силы, повторюсь, зиждутся на великой разнице потенциалов, - так называемом добре и так называемом зле. Теперь ты понимаешь, как все это очень, очень условно?
- Я понимаю, Макс. Но мне почему-то не страшно.
- А что же?
- Мне безразлично. Я знаю, что мы выпутаемся из этого дерьма, Макс. Я знаю, что победим в этом борьбе между так называемым злом и добром.
- Но суть, Катюша, интересна борьбы этой в том, что мы не знаем, каким образом, какой волшебной палочкой будем сражаться, то есть на стороне ли, так называемого добра, или на стороне, так называемого зла.
Ты это тоже понимаешь?
- Да, Макс.
- Твоё безразличие значит только то, что ты готова сражаться.
Что ты находишься, впрочем, как и я, в статическом равновесии.
Откуда у нас есть преимущество, – видеть все, наблюдать все ходы.
Иметь крупномасштабные карты.
И вот тут, Катюша, как раз сил-то и не нужно.
Проблема существования добра и зла в их силах, потенциалах.
Но мы владеем векторной графикой.
Помнишь, я говорил о квантовой магии? Это и есть она.
Вот ею мы и воспользуемся. А сейчас главное для нас – зафиксировать степень свободного дыхания, художественного безразличия, чтоб свою картину нынешнего, событийного  мира написать наиболее мастерски.
- Я поняла, Макс. Я много стала понимать с тобой, Мак Маг, - ответила мне Катя.
Мы услышали шаги кого-то из семьи Нартовых.
Умолкли и ждали.