Ответная милостыня

Андрей и Женя шли по холодной улице, моросил ледяной дождь. Солнце уже давно село за горизонт. Зима в Москве такая — заходишь на учебу — темно, уходишь — тоже темно, и солнечный свет, тусклый, из-за тяжёлых облаков, нависших на столицей, иногда можно увидеть только из окон аудитории. Аудитории тоже были холодные. Кутаешься целый день, целые сутки в своё старое пальто. Может и не своё. Женя уже не помнил, возможно, оно досталось ему от умершего от несчастного случая отца. Это было так давно… И так недавно одновременно.

Скоро Рождество. У Жени пятьсот двадцать рублей в кармане, он хранил их довольно долго. Копил, копил… Остальное отдавал матери. Работу найти себе не смог, да и работать было бы некогда, выручала лишь повышенная стипендия. Но сейчас он потратит эти пятьсот рублей на то небольшое добро, которое может себе позволить. Добро, считал Женя, это дать кому-то выйти из рутины, почувствовать себя лучше, чем обычно. Пусть из рутины выведет мгновенное счастье, но оно запомнится на какое-то время, и какое-то время кому-то станет хорошо. Он вышел за подарками на Рождество своим младшим братьям и сёстрам. Их было двое. Старшему девять, младшей — пять. С каждым годом Женя всё чаще ловил себя на мысли, что счастье дарит редко, и совсем по чуть-чуть. Виной тому была учеба, в которую он вкладывал все свои силы, скопившиеся в худых ладонях и голове.

Женя засунул руки в карманы и молча шёл по асфальту, слушая, как трезвонит Андрей рядом. Тот рассказывает что-то про архитектуру, долго, и интересно, но уже повторяется, и, сам не осознавая этого, Женя начинает пропускать его речь мимо ушей. Он смотрит под ноги, меланхолично пробивая путь среди слякоти носками ботинок. Она приятно чвакает, а сверху неуверенно, маленькими хлопьями, сыпется снег с дождём.

Они прошли мимо продуктового ларька, единственного источника света в ближайшем квартале. На них неприветливо покосился пьяница, облокотившийся прямо на окно. В одной руке человек держал сигарету, и мрачно, но пристально разглядывал Женю и Андрея из-под сползшей на самые брови вязаной шапки. Архитектор отвернулся, лицо его скривилось в нервной судороге, а потом продолжил что-то рассказывать, как бы не обращая на малоимущего внимания. Вдруг мужчина протянул вперед красную руку с короткими, распухшими пальцами. Он что-то пробормотал, едва шевеля посиневшими губами, и Женя невольно потянулся в карман, чтобы подать бедолаге — но удержался. У него лишь немного скрипнуло где-то в сердце, захотелось ударить себя за своё равнодушие, но Андрей шёл и шёл вперед, и Женя не собирался отставать…
Хлопья в какой-то момент стали больше, и немого посветлело.

— Так что ты будешь дарить? — спросил вдруг Андрей.

— Посмотрим, — сказал Женя. — А ты за чем идёшь?

— Мне надо бумагу и перо… Горят проекты, горят! Эти преподы, сволочи, по гуманитарным… Вот как можно пройти историю мира за полгода, скажи? Как?

— Да никак, — пожал плечами Женя. — Хорошо, что у нас нет гума.

— И каникулы у вас больше… Ещё и эта дистанционка… Я с ума сойду с этими проектами… Дурацкий ипподром…

— Ипподром?

— Ты что, меня не слушал? Я работаю над проектом ипподрома…

— А…

Впереди показался базар. От холода Женю трясло, начали болеть пальцы даже в карманах. Он вяло переставлял ноги по слякоти, но знал, что до книжного осталось совсем чуть-чуть. Там найдёт пару хороших книжек, подарит их брату; и неподалеку обязательно окажутся канцтовары, где ему дастся раздобыть акварель для сестры. Она так любит рисовать…

 — Давай сюда. — Андрей взял правее, вошёл внутрь рынка. — Сперва за канцелярией, — сказал архитектор.

— Ладно.

Зазвенел приветливо колокольчик, и Женя оказался на пороге ларька. Пока Андрей спрашивал у продавщицы про тушь, второй студент всё искал глазами акварель. Её не стояло на полках, не стояло на небольшой витрине, даже самой простой, детской, на четыре цвета. Он рассчитывал взять самую подходящую пятилетней сестре акварель — ту, в которой будет как можно больше оттенков, которую она будет использовать ещё долгие годы, с которой она вырастет, продаст картины… Нет, продаст не она — их будут выдвигать на аукционах, и она сможет купить себе всё, что захочет. Потом Женя вспомнил, что хорошие картины давно не продавали за дорого. Но задорого ей продавать и не придется. Она найдёт себе прекрасную работу, устроится иллюстратором, будет рисовать тёплые, светлые иллюстрации к детским книгам. А картины будет не продавать, а дарить.

— Молодой человек, вам что? — позвала его продавщица.

— У вас есть акварель?

Полноватая женщина достала из ящика довольно большую коробку, минимум на сорок цветов. Нагнулась, покопалась, вздохнула.

— Осталась одна… Остальные разобрали.

— Сколько?

— Семьсот.

Женя в надежде посмотрел на Андрея. Нет, это было бы бессмысленно. Тогда точно придется оставить брата без подарка.

— К сожалению, не получится это взять. — Он вздохнул и развернулся к выходу. — Андрей, пошли.

Прозвенел мрачно колокольчик у двери, и вдруг Женю окликнули.

— Вам для кого?

Он немного помолчал.

— Для сестры.

— Берите за сто рублей. — Она смущённо опустила глаза, увидев, как удивлённо смотрит на неё студент. — Всё равно последняя… Да и Рождество на дворе.

— Я вас очень благодарю! — неожиданно для себя выкрикнул Женя. — Очень!

Он задыхался от радости, и не мог объяснить, почему. Да и не требовалось. Продавщица лишь улыбнулась, приняла деньги и попрощалась.

После тёплого ларька на улице стало ещё холоднее. Женя мимо воли начал стучать зубами, а Андрей перестал разговаривать — замотался поглубже в шарф, и, молча, провожал друга в соседний магазин. Слякоть начала подмерзать, покрылась лёгкой корочкой льда. От низкой температуры у Жени стали неприятно чесаться ладони, и он где-то внутри выругал себя за то, что забыл перчатки дома.

Из книжного вышли быстро, там выбирать долго не пришлось. Женя спрятал в рюкзак сборник произведений Уэллса и быстро зашагал вслед за другом, стараясь не растерять накопленное в лавочке тепло.

Около кондитерского магазина, от которого исходила весёлая новогодняя музыка, похожая на джаз, Андрея вдруг остановил какой-то человек, одетый в Деда Мороза.

— А, это ты, Филя!

— Да-да, я. — Около необычно наряженного человека столпилось несколько девятиклассниц, нарядившихся оленями. — Это мы от школы проводим благотворительную акцию… Ладно, мы пошли. Давайте!

Андрей попрощался.

Женя посмотрел вперёд. Пурга сгущалась, а до метро ещё довольно долго, и страшно представить, что будет, когда он из него выйдет на другом конце города.

Потом снег немного поредел, на Женю надвинулась толпа — люди спешили с работы на маршрутки, спешили домой с праздников. Скоро Рождество…

Он тоже пошёл вперед. И вдруг увидел перед собой старую бабушку. Она стояла, держа в обнажённых костистых руках бумажный стаканчик, почти пустой. Недавно в метре от неё прошел Дед Мороз с целой толпой оленей, который почему-то направился на маршрутку, а не к ней.

Бабушка ничего не просила. Стояла посреди дороги, держа в ладонях стаканчик. Молчала, закрыв глаза, лицо её не выражало уже ничего, кроме бедной старости.

Сердце у Жени вновь сжалось. Он не любил давать милостыню, потому что сам в ней нуждался. В этом нуждались его мать, его брат и сестра, только самоуважение не позволяло стать на колени в метро и просить у прохожих. Рука сама тянется в карман, а потом сама же сжимается в кулак, больно, цепко, горячо, и пронзает леденящим ужасом жестокосердия.
Молча подошёл к старушке, стал прямо напротив неё. Она не смотрела, только дышала, и ждала. Или уже не ждала… Сколько тут стоит?

— Ты чего? — одёрнул друга Андрей.

— Я? Ничего. — Женя шагнул в сторону, сжав в кармане оставшиеся сто тридцать рублей, и уверено зашагал вперёд.

Он закрыл глаза. Он не мог больше. Он развернулся, боясь больше не увидеть там бабушки — человека, который прожил целую жизнь, перетерпел боль, войну, революции… Теперь она вынуждена стоять здесь, на дороге, и просить милостыню у прохожих, которым всегда не хватает времени, чтобы бросить ей копейку. Почему? Быть может, дети попали в нехорошую компанию, или уехали на запад, оставив её одну, ведь они настолько стремились к своему будущему, что уже успели забыть о своём прошлом. Возможно, только сейчас, он, Женя, может решить её судьбу. Возможно, завтра она умрёт от мороза, или от голода. И её будет некому похоронить. Придут соседи…

— Я сейчас.

Женя быстро вернулся к ней, и бросил в бумажный стаканчик ещё две бумажки. Бумажки, способные решить, стоит ли жить завтрашним днём человеку, или нет. Всего-лишь бумажки…

Он сразу отошёл, почувствовав, что сердце больше не болит так сильно.

— Спаси Господи, сынок, — сипло ответила бабушка. — Хорошего Рождества.

Студент уронил шапку в слякоть, которую сорвал неожиданно нашедший ветер. Он поклонился, поднял головной убор и побежал следом за Андреем.