Сибиряки. 8. Отец

          Сибиряки.8. Отец

         Что-то остается в нас от родины такое,
         что живет в нас всю жизнь, то радуя, то мучая,
         и всегда кажется, что мы ее, родину,
         когда-нибудь еще увидим.
                В. Шукшин

             До женитьбы отец был деревенским гармонистом. Была у него старинная русская гармонь, подаренная приезжими на гулянку гостями. Когда-то гармошка выглядела нарядно: перламутровая мозаика, такие же кнопочки, резные крышки. Отец играл редко — на гулянках-складчинах и на своих именинах. Наяривал лихо, иногда сам пускался вприсядку, растягивая гармошку на всю длину рук.
              По ночам отец спит чутко и мало. Проснувшись, вдруг вскакивает, при свете ночника во всех комнатах ходит по избе, заглядывая в темные окна. И, словно удостоверившись, что кругом пусто и ждать некого, закуривает, садится на табурет посередине избы и берет на колени гармонь. Она всегда у него под руками, лежит на сундуке возле кровати. Иногда он тихонько играет, а иногда подолгу сидит просто так, облокотившись и о чём-то задумавшись… В отцову думку руку не засунешь и глазом не заглянешь. Он смолоду через огонь и смолу кипучую прошёл...
              Но после смерти матери отец садился на крыльце либо на берегу протоки Ягодной и наигрывал что-то печальное, неторопливо-тихое. Иногда бросал гармонь и плакал, упав на кровать.
              - Чем тяжелее горе, тем крепче узы людей, - сказывал он...
После похорон отец начал пить, сделался слезливым и жалким. В это время, наверное, от тяжёлого физического труда, наш отец Илья Макарыч стал жаловаться на боли в коленных суставах. А ведь было время, когда он на зверя с рогатиной хаживал. А иногда, сорвавшись, садился на дымчато-белого гривастого жеребца, и что есть мочи гнал его в тайгу, на заимку... А через несколько дней возвращался с добычей, выложив из мешков связки беличьих шкурок, трёх соболей, россомахи.

Если дорог тебе твой дом,
Где ты мамой выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл.
Стали дороги в доме том
Эти стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы.

               Для нас с братьями воспоминания детства были чем-то вроде жарко натопленной избушки в лесу, где можно на время укрыться от мороза. Где за окном холодным зимним вечером с шумом, тревожно поскрипывая, качались высокие берёзы. Иней, слетавший с их тонких ветвей, искрился разноцветными огоньками при ярком свете луны, висевшей над деревьями.
               Берёзовые поленья весело трещали в печи, издавая неповторимый аромат. Аромат детства. Когда мы, мокрые и озябшие, возвращались с ледяной горки, с красными носами, с румянцем на всё лицо, быстро стягивая с себя непослушно-заледеневшие штаны и пимы. Мама отпаивала нас горячим молоком с малиновым вареньем, быстро натирая детские замёрзшие ладошки о свои волосы. А отец подносил миску с ледяной водой, окуная туда наши руки, бормотал при этом:
     - Щас ремень сниму! Только бы руки-ноги не отморозили.
Эту экзекуцию мы запомнили надолго! В тёплых носках, укутавшись с головой, мы до утра затихали, боясь рассердить уставшего с работы отца, провалившись в мягкую тёплую перину...
              Однажды я увидел на стене портреты своих родителей, любовно обрамленные холщовым полотенцем, снятым с божнички. Отец был в галстуке, которого сроду не носил, мать — в белой, воздушной сорочке с кружевным воротником и строгом черном костюме. Заезжие художники-халтурщики «переодели» родителей, «причесали» на аккуратный пробор, заменили фон, и лишь улыбка на губах матери осталась настоящей… Будто просветлел дом отца, будто свету прибавилось от неказистого портрета, который повесили рядом с красным углом. А по другую сторону висел портрет бабушки и деда Никиты. Вышитые полотенца с крестами и растительными орнаментами («проросшие кресты») были известны у русских крестьянок в Западной Сибири. А вещи, сделанные руками матери, — вышитые уголки, наволочки, полотенца — собраны в шкафу на одной полке и обильно пересыпаны махоркой от моли.

Приданое лежит по сундукам:
Вот скатерть с белым выбитым узором,
Вот покрывало на постель с подзором,
И рушники с цветами, в петухах,

Шуршащие сатиновые платья,
Как холод шелковистые платки…
Пылятся в сундуках воротники,
Манжеты кружевные у запястья.

              Довоенное детство не было скучным. Мы с братья ставили силки и капканы, вместе с отцом после удачной охоты в тайге разделывали и свежевали добычу, заготавливали кедровые шишки. Бегать по лесу на широких самодельных лыжах - голицах* и разбираться в хитросплетениях следов, оставляемых на снегу различной живностью, было за честь! А еще раньше были снегоступы – плетёные из веток широкие подошвы, которые привязывались к обуви, чтобы не тонул их хозяин в сугробах. Лыжи делали из древесины берёзы - гибкой и упругой. Поверхности лыж для скольжения смазывали животным жиром, лучшим считался медвежий. В каждой деревне был свой лыжный мастер, знавший, когда лучше брать древесину из лесу, как ее высушивать, как доводить до упругости. Особенно славились уральские, сибирские лыжи, сработанные в местах, где процветала промысловая охота.

               В довоенные годы в Сибири не в каждой семье был гужевой транспорт. Пацанов с детства дед и отец обучали  управляться и с конной упряжью: хомут, супонь, чересседельник, седло и прочая амуниция. Как во всем разобраться и не перепутать?! Добродушная Каурка с умными глазами любила чёрный хлеб, посыпанный крупной солью, и позволяла братьям кормить её с рук...

               Стояла глухая октябрьская ночь. Царила кромешная тьма, которая случается в здешних местах только  в осеннюю пору, во второй половине октября, когда вот-вот должны выпасть первые, как правило, очень обильные снегопады, после которых резко холодало, и зима прочно поселялась в окрестных местах на правах хозяйки до самых поздних мартовских дней, когда весеннее солнышко, поднявшись повыше, своими лучами начинало ноздрить белый снег.
               А когда случаются чудесные осенние дни, когда природа раскрывается во всей своей простоте и мудрости, а потом опять наползают тучи, и не разберешь что к чему. Лес желтеет на глазах – так хочется остановить падение листьев, увядание, бег времени! 
               Лето было жаркое и сухое, все лесные болотца пересохли, только на дне маленьких озер осталось немного воды. В тот год было много ягод – мама наварила черничного и голубичного варенья, собрала ведро брусники.Статная и высокая мама повязала голову кашемировым платкам, в новеньком сатиновом сарафане. Под сарафаном - сарпинковая кофта, перламутровые пуговицы которой сияли по столбику застёжки и у запястья.
Как только утренняя зорька румянила синюю полость погожего неба, отец отбивал косы, быстро позавтракав, и выходил в пахучее разнотравье по лугам. Летом коровы ходят пастись в тайгу, идут далеко, за много километров, в лес, куда редко люди заходят. Вдоль забоки полно тропинок, протоптанных скотом. Попадешь на такую тропку и непременно она тебя приведет к роднику или небольшому таёжному озеру - к водопою.
Хорошо в это время в лесу! Уже никто не кусает – комары исчезли, пропадает и мошка, не переносящая холода, — никто не мешает любоваться кедрами, соснами, лиственницами, березами. Чуть позже, как только солнце поднимется в полдуги, мы все вместе на подводе выезжали в тайгу для сбора кедровых шишек. Лохматый Булан и Каурка прытко бежали возле оглобли. Шишкарили все: от мала - до велика! Ведь впереди долгая и снежная зима. В последние ясные предзимние денёчки никто не мешает вспоминать, думать и даже мечтать по-детски.

               А мечтать было о чём. Однажды к нам Дед Мороз приходил, принёс ёлку и ушёл в другой дом, - и вот она высокая, стройная, ласково пахучая, красуется в причудливом святочном убранстве. Первое чувство наше к ней – это глубокое изумление: ведь это воплощенная сказка! Хотя в тайге мне не встречалась такая красавица!
На самом её верху была большая звезда, а в ней летящий ангел с небольшой ёлкой. Эта звезда была неизменна: как бы не менялись украшения на елке, на верхушке её всегда была эта звезда. На верхних ветках ёлки с помощью остатков пряжи подвешивали летящих ангелочков, возвещающих в золотые трубы Вифлеемскую Радость…
               Но ёлка - дерево, а таких стройных и ароматных в тайге много. А на нашей красавице висят чудесные плоды: яркие яблочки из ваты, вишни из марципана с леденцом, золочёные ватные орехи с белочкой. Многочисленный бумажный народ поселился на ветках ёлки, тут и кони, медведи, собачки, кошки и даже Дед Мороз из леденца, держащий в руках крошечную зелёную ёлочку из гусиных перьев. Роскошные павлины, гуси, аисты, старички-гномы, домики, часы, луна, негры, рыбки всех величин и видов — и всё это было наполнено и начинено драже и марципаном. На ветках потолще развешаны были фигуры из пряников с наклеенными на них картинками. Пряничные белые грибы росли на ветках, специальные елочные конфеты в пышных обёртках из золотой и серебряной бумаги, из цветной фольги таились в гуще ветвей. Сверху донизу елка, как деревенская красавица, была увешана разноцветными стеклянными бусами и бусами из алых, янтарных и лиловых леденцов. Под ёлкой на снегу из ваты сидел сам Дед Мороз. Весёлый, добродушный и мудрый.
Я не помню ни особых игр, ни песен вокруг ёлки: нас не надо было забавлять. Ёлка преисполняла нас особым весельем, только ей свойственным…. А младшие братья то и дело на табуреточке читали стишки, потешки и загадки про ёлочку, про рождество! И тут же получали сладкий гостинец из широкого мешка батющки. Но чаще сладкие подарочки мы снимали с колючих ветвей и тут же съедали...
                Ёлка стояла у нас до Крещенского сочельника – только во дворе, где она сиротливо доживала до весны, но мы часто подходили к ней. И она оставалась для нас сказочной царевной, лишенной своего прекрасного царства. А все ёлочные украшения и сладости батюшка заблаговременно в городе выбрал в обмен на две пары кожаных чуней у торговцев из Китая. А ещё были две деревянные игрушки, предмет зависти соседских мальчишек: конь и пароход. Когда лужи не замерзали, мы по очереди за верёвку таскали пароход по грязной воде, а если наступали заморозки, выводил коня на первый снежок.