Рассказ 9. Калидонская охота

РУСАЛКА У ЛИТЕЙНОГО МОСТА. Рассказы о поэтессе Алле Елагиной
Рассказ 9. КАЛИДОНСКАЯ ОХОТА

Уэльский был очередной любовью Аллы Елагиной. Я видел его несколько раз и ничего кроме гадливого содрогания он во мне не вызвал. Он учился в Университете, двумя курсами старше Аллы. Потом они расстались — и как-то особенно трагично, потому что такой убитой я не видел поэтессу ни до ни после этого разрыва. Понятно, что в те дни моя жилетка была ей жизненно необходима, ибо у Аллы не было столь близких подруг, чтобы можно было рассказать им — всё, всё!.. Это «всё! всё!» она могла рассказать только мне, ибо «всё! всё!» на деле означало тончайшие оттенки её душевных страданий, столь тонкие, что я не всегда был способен их различить. Мы бродили по кругу от Троицкого моста к Литейному, потом к «Авроре» и вновь к Троицкому, и она то молчала шагов с тысячу, то вдруг начинала благодарить меня за то, что я будто бы умею «слушать и понимать её молчание», потом эти благодарности плавно перетекали в упрёки моей мужской непонятливости, и вновь она начинала повесть своих несказанных страданий. Не помню ни слова из этих её монологов, да, наверное, они и не разделялись на слова.  Она была в коротеньком светлом плащике, подобранном под цвет её крашенных прядей, и скверный невский ветер рвал немилосердно и полы этого плащика и эти кучерявые пряди, и конечно, Алла считала, что такая погода не сама по себе образовалась, но была создана, сочинена ею, как стихотворение, чтобы хоть что-то в окружающем мире рифмовалось с её горькой душой.

— Что ты в нём нашла? — спрашивал я, когда в потоке слов образовывалась секундная пауза. — Гаже его я и человека-то не видел! Он пустой, самовлюблённый, грубый, глупый...

— Ты только не иссохни от зависти! — строго отвечала она. — Ты не стоишь его ногтя и страшно завидуешь, — я же вижу.

И через несколько секунд раздумья:

— Да, у него есть недостатки, я не спорю. Но они такие яркие! Есть на чём остановить взгляд! А вы все — хорошие, правильные — на вас и глазу зацепиться не за что.

И через минуту:

— Ну, что мне теперь делать? Я просто ума не приложу: что мне теперь делать? Вот ты объясни: что мне теперь делать?

Вопрос адресовался не мне, а скорее ветру или, может быть трепещущим полам плащика, но ответить решился я.

— И объясню, — легко. Излей свою боль в стихах! Очень простой и очень действенный способ.

— Моя боль не уместится в одном стихотворении! — криво усмехнулась она.

— Создай цикл. Напиши поэму — большую поэму.

— Да ну, вот ещё... У Цветаевой есть уже «Поэма конца». Не хочу повторяться. И Цветаеву не люблю.

— Но ты же напишешь иначе! Совсем иначе! Или даже так: напиши не поэму, а драму, драму в стихах! Это будет серьёзная, непростая работа, — ты уйдёшь в неё с головой и тогда... В общем, я думаю, что страдания сразу прекратятся.

Ещё сто шагов Алла прошла молча, и я уже решил, что она попросту пропустила мои слова мимо ушей, но она вдруг подняла на меня по-новому взволнованные глаза:

— Драму? То есть, трагедию, да? А ты думаешь, у меня получится? Я никогда не писала драм. Я просто не знаю, как за это взяться. Нет, я не смогу.

Но я уже видел, что она до глубины души загорелась новой идеей, и поэтому поднажал:

— Да брось ты! Всё у тебя получится! Только начни, а там само пойдёт!

— Нет, нет... Я не смогу... А как ты это видишь? Вот просто взять и написать про нас, всё, как было на самом деле?

— Не знаю, тебе виднее.

— Нет, так нельзя: современный антураж тут не пойдёт... Надо взять какой-то античный миф и на его основе... Ты не припомнишь какой-то подходящий миф, нет? Кажется что-то такое было про Артемиду... Не помню... Или вообще — взять Средневековье? Тристан и Изольда не пойдёт... Лоэнгрин, что ли? Нет, не хочу этой западноевропейщины! Нет, или современность, или античность — не иначе!

Остаток маршрута мы горячо обсуждали будущую драму, и образ Уэльского больше не возникал в нашем разговоре.

Уэльский возник сам, собственной персоной, когда я зачем-то зашёл на филфак, вовсе не думая ни об Алле, ни о её неверном возлюбленном.

— Простите, — сказал он так робко, что я не сразу узнал его. Но это был он — вовсе не такой высокий, вовсе не такой брутальный и вовсе не такой глупый, как мне казалось прежде. Больше всего он походил на десятиклассника-переростка, щекастого, круглоглазого, нечёсанно-блондинистого, — на десятиклассника, измаянного сердечными несчастьями, однако, пытающегося держаться достойно.

— Простите, вы... ты... — он на секунду смешался, потом усмехнулся над собственным замешательством и твёрдо определил: — Вы. Вы не знаете, случайно, что стряслось с Аллой? Она уже пятый день не появляется нигде, и в сети её нет, и телефон не берёт... Немного волнуюсь, знаете...

— Нет, понятия не имею, где она.

— Ну, как же? Вы ведь её брат? Или... дядя? Ну, в общем, родственник, — правильно?

— Нет, не правильно. Только знакомый, — да и то не самый близкий.

— Знакомый?.. Вот как... Хм... — он крепко призадумался и на его круглом подростковом лице мелькнула тень некой нехорошей догадки: — А... то есть, я, значит, вклинился в ваш союз? Непрошеный гость, так сказать? Третий лишний?

— Нет, нет, Александр. Это не так. Мы с Аллой просто знакомы — и всё. Не более того.

— Ну да, ну да — не более... Скажете тоже... У неё ваше имя с языка не сходит порою. Я-то умилялся: какая нежная братская любовь, а оно вот что...

— Польщён, но сути это не меняет. Просто поверьте мне. И поверьте, что я понятия не имею, где Алла скрывается. Я до нашей встречи не имел понятия и о том, что она вообще скрывается где-то.

Он подумал ещё немного.

— Ну, допустим... Допустим, я вам верю. И что же, вы ни разу за эти дни не пытались с ней связаться?

— Не пытался. Не было такой необходимости.

— Тогда послушайте... Я вас прошу! Попытайтесь! Может, она вам ответит? У нас с ней вышла небольшая размолвка, но... В общем, я всей душой хочу с ней поговорить, а она не отвечает. Я к вам подошёл, как к её брату, думал... А вы, оказывается, даже не родственник... Ну, всё равно: сделайте такую милость!

— Сделаю! — пообещал я. — Сделаю, и замолвлю за вас словечко!..

— Ну, это лишнее, — насупился он. — Просто сообщите мне, будьте добры, где она и что с ней.

— Хорошо.

Он резко отвернулся и пошёл вглубь узкого филфаковского коридора, но окликнул его:

— Александр, а можно вопрос?

Он обернулся, ожидая подвоха, и чуть подобрался, словно готовясь к нешуточной драке. Я выдержал небольшую паузу, потом спросил:

— Откуда у вас такая царственная фамилия?

— Царственная? — он явно не понял, о чём идёт речь, и уставился на меня выпуклыми, белёсыми глазами. — Почему царственная? Польская. Просто польская. Папа из поляков был.

— Хорошо, пусть будет польская! Постараюсь вам помочь.

Связаться с Аллой оказалось непросто. Трубку она действительно не брала, несколько её страниц в соцсетях (известных мне) было закрыто, ответы с электронной почты не приходили. Я слегка взволновался, потом набрался смелости и позвонил полковнику Елагину, которого в душе по-прежнему называл Генералом Ярузельским.

— Алла? Вот она, здесь, рядом со мной. Мы на даче, в Н. Алла немного приболела, сидит на больничном. Передать её трубку?

— Привет, — сказала недовольная Алла. — Я занята. И ты знаешь, чем.

— Знаю?

— Конечно, знаешь. Ты же мне эту идею подбросил. Трагедию пишу. Нарочно для этого больничный выхлопотала, сижу, ни с кем не контачу, и тебя прошу не беспокоить без серьёзного повода. Мне работы ещё на недельку осталось.

— А как же сессия на носу?

Она страдальчески замычала и заохала:

— Ох, ещё ты мне об этом напоминать будешь! Отстань, умоляю! И без тебя напоминальщиков хватает! У меня сейчас трагедия идёт! Ух, как идёт! Так вот прямо и марширует стройными колоннами! Наконец-то я поняла, что я действительно гений! Даже голова кружится... Ужасно хочется прочесть тебе кусочек-другой, но не стану: никому не хочу раскрывать это чудо раньше времени, — даже тебе... А у тебя что за вопрос-то был? Говори быстрее, а то у меня клавиатура остывает.

— Понимаешь, ко мне подходил Уэльский...

— Кто?.. Уэльский?.. — пауза. — Сашка, что ли? А что ему от тебя надо?

— Он волнуется.

— О чём?

— Хочет тебя видеть.

— Он? Зачем?

— Ну, у меня создалось впечатление, что он заинтересован в продолжении ваших отношений.

— Каких отношений?.. Ах, это... Боже мой, я уже и забыла... То есть, не забыла, конечно, но я так ушла в работу — словно на другой планете живу. А ты говоришь — Уэльский... У меня первая ассоциация не с Сашкой, а с каким-то принцем... И думаю: «Какой принц, причём тут принц?» Ну, как он там, Сашенька наш? Передавай привет! И знаешь, ты меня прервал на самой середине строки! Это нехорошо, должен сам понимать. Пока, надо работать! Кстати, знаешь, какой миф я взяла за основу? «Калидонская охота»! Тебе это что-нибудь говорит?

— Гм... Говорит, но... Это же не про любовь.

— Ничего ты не понимаешь. Конечно, про любовь, — и она повесила трубку.

В тот же день со мной связался Уэльский.

— Простите, что беспокою... Но вы не узнали, что там с Аллой стряслось?..

— Узнал. Она в порядке, но, кажется мне, не хочет никого видеть.

— Переживает? Из-за меня?

— Она работает, Александр. Она действительно работает и переживает, по-моему, только за свою работу.

— К сессии, что ли, готовится?

— Ну, как вам сказать...

— Вы не объясните мне, где она? Вы понимаете, мне необходимо с ней помириться, а то я чувствую себя как-то... Как самому себе не родной. Я думаю, вы меня понимаете, правда? Я не собирался её обижать, да я её и не обижал на самом-то деле... Просто у неё воображение богатое, поэтическое, вот она и сочиняет то, чего не было... Я понимаю, это мои проблемы, я не хотел грузить вас... Короче, просто скажите, где она прячется, и больше вы меня не услышите. Скажете?

— Вряд ли. Полномочий таких не имею, Александр, хотя и сочувствую вам от всей души. Да вы не волнуйтесь: она отпишется, и непременно вернётся к вам. Я уверен.

— Вот как?.. — он надолго замолчал, потом буркнул: — Ну что ж, благодарю, хотя, как будто и не за что.

И с этими словами прервал разговор, но возобновил его на следующий день, хотя и в этот раз не получил от меня никаких сведений. И видимо, он не только со мной связывался, потому что вскоре ему удалось узнать, что Алла скрывается в посёлке Н. Как мне рассказывали, он ранним утром явился под окна дачи полковника Елагина и попытался криком разбудить её обитателей. Вышел небольшой скандал, полковнику пришлось применить силу, Алла же так и не явила свой лик из-за занавесок.

Вечером она позвонила мне:

— Это ты Сашку на меня натравил?

Я поклялся в своей невиновности. Алла поверила мне и задумалась:

— Тогда откуда же он узнал адрес? Неужели это брат постарался?.. А, какая разница... Слушай, у меня перед зачётами — конь не валялся. Не только что не валялся, а ещё и не родился тот конь, что должен там поваляться. Кошмар... Но зато моя «Калидонская охота»!.. Слу-ушай!.. Это какая-то песня! Я пишу и сама плачу в голос! Я даже не подозревала в себе такой гений! Какие ритмы приходят, какие аллитерации! Как это всё мощно... Я просто завидую тебе: какой восторг ты ощутишь, когда станешь это читать!

Она вернулась накануне зачётной недели, повеселевшая и посвежевшая, и первым делом сообщила:

— Я тебе скинула текст! Прочти сегодня!

— «Калидонская охота»?

— Да!

— Поздравляю!

Но, как оказалось, поздравлять не с чем: трагедия вышла безнадёжно плохой, — я сейчас даже не хочу вспоминать ни единой её строчки, чтобы не вызывать из могилы этого поэтического мертвеца. При встрече я без обиняков сказал Алле всё, что думаю о её провале, и завершил речь такими словами:

— ...в общем, там есть несколько неплохих строк, которые жалко терять. Выпиши их, — может, потом где-нибудь используешь. И финальный монолог Аталанты хорош, — да, хорош. Его вполне можно перекроить в самостоятельное стихотворение.

Алла была глубоко потрясена.

— Нет, — глухо сказала она. — Не стану я лоскутки припрятывать. Пусть всё горит синим пламенем. Что же, неужели так плохо?

— Совсем нехорошо.

Мы сидели за столиком в факультетском кафетерии. Она чуть потряхивала чашечкой с опитками кофе, словно пытаясь нарисовать кофейной гущей на стенках чашки желаемый узор своего будущего.

— Кошмар какой. Я была уверена, что вышло отлично. Я так гордилась! Я её в лицах читала перед зеркалом!..

На этих словах она сломалась, уронила чашку на стол и кофейная гуща, разлившись по белому пластику столешницы, образовала фигуру, напомнившую мне кукиш. Ещё секунд десять Алла боролась с рыданиями, потом тихо, хрипло заплакала, стараясь не привлекать внимания посторонних. Я осторожно вывел её на улицу.

— Нечего плакать. Эта твоя тра... работа... сделала одно полезное дело: излечила тебя от печали по неудавшемуся роману.

— Какому ещё роману? Ты что?.. Я романов не пишу!

— Я имею в виду твою историю с Уэльским.

— Какую историю с Уэльским?! Не было никакой истории! Ты что-то путаешь.

— Не было? А кто меня таскал по набережным, кто плакался на судьбу битых два часа? Ты меня самого тогда чуть до слёз не довела, такая была вся несчастная, убитая!

— Да чушь это всё! Нашёл, что вспомнить! Какой ещё Уэльский? Подумаешь, принц!..

— А ты знаешь, по-моему, он не такой уж ужасный, как показался мне вначале.

— Отстань со своим Уэльским! — она не на шутку разозлилась. — Что тебе до Уэльского? Решил попробовать себя в сводничестве? У человека беда случилась, а у тебя всё сюси-пуси на уме. Ты же знаешь, как я тяжело переношу такие неудачи. Я теперь, может быть, вовсе брошу сочинять, — а тогда зачем я буду нужна Вселенной?

— Не надо бросать! Просто драма, трагедия — это не твоё. Пиши стихи по-прежнему.

— Да, легко сказать: пиши стихи. У меня теперь с месяц рука на это не поднимется.

— Поднимется, — куда ж ты денешься?

Мы молча перешли Дворцовый мост и уже на площади она сказал:

— Как странно: неудачный роман вызвал к жизни неудачную трагедию. Сплошные неудачи — и в любви, и в творчестве. Другой бы сказал, что пора верёвку намыливать.

— Этот другой — не я.

— Знаю, что не ты. А кто ты такой есть? Почему я должна тебя слушать? А может, и трагедия не так уж плоха? Вот покажу её ещё кому-нибудь, — посмотрим, что они скажут.

Не знаю, показывала она свою «Калидонскую охоту» другим ценителям, но с тех пор это название уже не всплывало в наших разговорах. Зато вскоре мне пришлось долго рассуждать о несчастной трагедии с иным собеседником. Вновь я сидел в факультетском кафетерии, куда забрёл случайно, вовсе не для встречи с Аллой, — и я не встретил Аллу, зато за мой столик подсел Уэльский.

Вновь он мне показался весьма изменившимся: теперь уже не десятиклассником, а парнем лет, наверное, под тридцать — хмурым, жёстким, отрешённым.

— Ну как? — спросил он. — Отписалась Алла? Или всё ещё творит? За это время «Войну и мир» можно было настрочить, включая все черновики и правки.

— Как вам сказать... — начал я, соображая куда повернуть разговор, чтобы побыстрее его завершить.

— Можно на ты, — буркнул Уэльский.

— Да нет, позвольте уж выдержать дистанцию. Так вот... Алла действительно отписалась. Но, боюсь, что после такой серьёзной работы она совершенно перегорела душой, и теперь вряд ли сможет вернуться к тем отношениям, которые у вас сложились.

— То есть, попросту говоря, я ей больше не интересен?

— Всё сложнее, Александр. Понимаете... — мне вдруг стало жаль Уэльского и захотелось как-то успокоить его. — Понимаете... Она написала действительно сильную вещь... «Калидонская охота» — вы не читали? Она вам не посылала? Ну, ничего, я вам её пошлю, — вы обязательно должны познакомиться. Алла взяла античный миф об охоте на чудовищного кабана, посланного богиней Артемидой в наказание людям... И под этим кабаном она имела в виду...

— Меня?

— Нет. Не надо так самокритично смотреть на вещи. Под кабаном она имела в виду вашу любовь. Вашу с ней любовь.

Эта фраза родилась сама собой, я сам не ожидал от себя ничего подобного, но, раз уж она была произнесена, следовало продолжать в том же ключе.

— Вы понимаете, Александр? Дикий, свирепый кабан — вот как она воспринимала ваши отношения. Возможно, она сама не отдавала себе отчёта в таком своём ощущении, но характерно, что выбирая тему для трагедии она выбрала именно этот миф — из сотен других! Вы понимаете?

— Почему же... кабан? — растерялся Уэльский. — По-моему, всё было очень... очень красиво, что ли... я бы сказал, нежно...

— Ну, вы же знаете, что скрывается за нежностью начальной влюблённости! Страсти постепенно вырываются на свободу... и так далее... Словом, ваши отношения почему-то очень пугали её. Она перелила свои страхи, свои тёмные предчувствия в эту трагедию... Сделала это с огромной силой... Вы вот послушайте, если у вас есть время, я вам прочитаю кусочек...

Я принялся лихорадочно шарить по айфону, надеясь, что «Калидонская охота» не удалена, и наконец нашёл трагедию в корзине, извлёк её оттуда и принялся зачитывать Уэльскому первые попавшиеся отрывки. Он слушал очень внимательно, и, кажется, трагедия ему не в шутку нравилась.

— Значит, Аталанта — это Алла саму себя изобразила? — спросил он задумчиво. — Да, похоже получилось, очень похоже. А я — это, стало быть... Ну, не знаю...

— Таким она вас видит! — воскликнул я. — Вот вы дочитайте до конца, — я вам перешлю текст, и вы всё поймёте, всё поймёте. Ну, а понять, значит, простить, — правда? И поймите главное: такой силы текст, такой эмоциональной силы, — он не мог не выжечь в душе автора все эмоции подчистую! Поэтому, простите Аллу, — всё-таки, она человек творческий, к ней нельзя подходить с обычными мерками. Я уверен, что в будущем у вас всё наладится, — вам нужно только проявить терпение.

И я действительно переслал Уэльскому текст «Калидонской охоты», — он прочёл его, позвонил мне и не менее часа говорил, в какой восторг привела его эта несравненная трагедия.

— Вы это Алле скажите, — посоветовал я.

— А вы думаете, можно? У неё же... как это вы выразились?.. эмоциональное выгорание!

— Попробуйте, хуже не станет.

Он попробовал. Вскоре Алла позвонила мне и высокомерно заявила:

— Я всегда подозревала, что на самом деле ты ничего не понимаешь в драматургии. Ты так меня обидел, ты меня просто с грязью смешал, я не знаю, как живой осталась после твоей критики!.. А вот знающие люди говорят, что это шедевр! Да! Один человек прочитал «Калидонскую охоту» и просто пришёл в экстаз! Он мне объяснил, что в ней есть такие достоинства, о которых я и сама не подозревала! Это понятно: автор не видит собственное произведение, — так всегда и бывает.

На короткое время они с Уэльским вновь сошлись, — но вскоре Алла опять за что-то обиделась на Александра, и с тех пор его имя уже не всплывало в наших разговорах.