Глава 12 Умный враг

Темнело. В палатке Петра Ивановича горела керосиновая лампа. В это время обычно он, сидя в кожаном кресле, поставив локти на стол и положив подбородок на массивные кулаки, любил размышлять, составлять в уме коварные планы против своих противников. Такая жизнь ничуть его не утомляла, а наоборот, очень даже забавляла. По натуре своей он был авантюрист, ни геолог, ни руководитель – хотя и это у него неплохо получалось.
Внезапная встреча со своим братом его удивила и очень позабавила. В его руках появился еще один козырь – главный. Любви и родственных чувств к брату он не питал. С детства, сколько себя помнил, всегда завидовал старшему на восемь лет брату, хотя тот всегда нянчился с младшим. Петр хорошо учился в школе, а Павел выигрывал международные олимпиады. Учителя спрашивали Петю: «А ты не брат Паши Орлова. Гордись, он был лучшим в школе». Но Петя не гордился, а завидовал. Петя всегда клянчил деньги у мамы на супердорогие джинсы, кроссовки. Мама давала, но вздыхала: «А Паша никогда не просил. Сам зарабатывал». Отец гордился спортивными достижениями старшего сына: «Наша, орловская порода». Петр завидовал и ненавидел брата.
- Войди! – скомандовал хозяин.
Раздвинув руками брезентовую дверь, в палатку вошел длинный, уже знакомый читателю. В лагере его окрестили Кривым из-за огромного шрама на лице.
- Чего тебе? – не сводя глаз с мерцающей керосиновой лампы, спросил Петр Иванович.
- У меня к вам очень деликатное дело! – Кривой медленно подошел к столу.
- Какое дело?
- Петр Иванович, вы ничего не замечали за Рыжим? – С опаской в голосе спросил тот.
- Чего ты мелешь!? А, что с Рыжим не так? Это мой самый верный человек! – Твердым взглядом измерил Кривого с ног до головы, что тому стало как-то не по себе.
- Да с ним все нормально! – продолжал тот, – только его вчера видели с другой стороны горы.
- Ну и что, может, охотился, все днем куда-то ходят в свободное время! – уверенно ответил хозяин.
- Ночью!? – еле слышно проговорил вошедший.
- Что ночью?
- Ночью его там видели! – громче повторил длинный.
- Не понял! Как это ночью? Без моего ведома! После девяти запрещено покидать лагерь! И где это он был, для чего? – спросил, не понимая всей важности события, изложенного вошедшим.
- Я не знаю для чего, но он встречался с какими-то людьми!
Внешне выражение лица Петра Ивановича не выдавало никаких эмоций. Расстроен, удивлен или, быть может, его это очень насторожило – было непонятно! Доверие, которое он испытывал к некоторым приближенным, в неблагоприятной ситуации могло в миг испариться, так быстро он мог менять свои взгляды, но только не к Рыжему. Устремив свой взгляд на Кривого, он произнес спокойным голосом, в котором звучали уверенность и хладнокровие:
- Следить и докладывать!
После такого приказа у Кривого исчезли все последующие вопросы, но больше всего вошедшего удивило спокойствие Петра Ивановича. Покинув палатку, тот подумал про себя: «Настоящий предводитель!»
***
Тюремной камерой для заключенных служило крайнее здание. Оно одно не пострадало от времени, погодных условий и местных жителей, и к тому же на нем единственном имелась крыша, так что убежать было невозможно. Охраняли здание два человека, один у входа, возле двери, сколоченной на быструю руку, второй у заднего окна, заколоченного досками. Пленники ютились на полу, прижавшись друг к другу, так как ночи были холодные.
В длительных разговорах с Павлом Ивановичем Дана узнала его больше. Она знала, что отец Егора и священник – это одно лицо.
Ссадины и запекшаяся кровь на лице старика – свидетельство разговора с младшим братом. Павел не стал скрывать и отдал все, что удалось нарыть за месяц, но для брата этого было мало. Петра никак не покидала уверенность в огромных богатствах Павла.
Старший был уверен, по крайней мере, рассчитывал, что эта небольшая дань Петра немного остановит, но на всякие уговоры он не поддавался. Пока еще были силы терпеть, Павел терпел, но жалость к этим женщинам его подрывала изнутри. И не было никакой уверенности в том, придет ли помощь извне. Желание увидеть сына подталкивало его сделать то, чего он не хотел. Внутренняя сдержанность перерастала в вынужденную потребность заключить окончательную сделку с дьяволом – так он называл своего брата. И этой ночью Павел решился на этот шаг. «Жизнь, дороже, чем все эти побрякушки!» – уверял он сам себя. Побрякушки, которыми он желал обеспечить дальнейшую жизнь сына и его семьи. Да и старость давала о себе знать, понимал, что конец уже близок, а добыть еще – не получится.
Ругань доносилась издалека. Старик глядел в большую щель между досок заколоченного окна, сон обошел стороной сидящего в заточении этой ночью. Недоумение охватило Павла – почему такой результат он получил на закате жизни, что сделал не так, в какой момент свернул ни туда. Много вопросов посещало его голову в эту ночь и на заданные самим собой вопросы следовало одно уныние. Лишь одним гордился старик – эту жизнь он прожил честно, так он считал. Мысли Павла становились все более мрачными, тяжелыми, внешний вид его напоминал живого мертвеца: жилистые руки, тощие обтянутые кожей кисти; грязная, протертая и рванная в некоторых местах одежда, свисала с тощего тела, будто ее хозяин повесил на деревянные плечики; а главное выражение лица, на котором не читалось никаких эмоций, лишь пустота. Спокойное, еле видимое дыхание показывало признаки жизни, а дополняла всю неутешительную картину – засохшая кровь на лице мученика. Он, будто Иисус, своими праведными делами пытаясь изменить порочные взгляды окружающих и собрав воедино все их горести, страхи, занудство и ложь, вдохнул всю эту грязь так глубоко, насколько это было возможно. И со временем отражение в зеркале сильного, красивого, бодрого человека  изменилось на мертвецки-бледное, сухонькое, покрытое пылью практически безжизненное тело. Жизнь в теле Павла понемногу угасала, но искра надежды еще тлела, желание в последний раз увидеть сына не покидало его.
Егор медленно спускался, с покатого склона, всматриваясь в темную пелену ночи. По словам Рыжего, двое часовых менялись каждые три часа и зазор, пока прибудут следующие, был в несколько минут. Хотя Батя строго предупредил: «Пока не прибудет замена, поста не покидать!» Но этого правила здесь, вдалеке от дома, никто особо не придерживался, и к тому же разгульная жизнь этому способствовала. Петр Иванович и сам любил выпить, но понимал, что народ нужно контролировать и поэтому постановил нормированную дозу на день. Подчиненным этого оказалось мало. В пяти километрах на север они отыскали небольшой хутор, где у местных жителей скупали всю самогонку. Запасы пополняли через день.
Многие подчиненные были в недоумении, почему они здесь сидят, в этой глуши и бездействуют. От Бати вразумительного ответа никто не получил, только последний, который решился узнать почему, получил огромным кулачищем хозяина в левую щеку. От такого удара кровь хлынула изо рта, и, потеряв два верхних зуба, бедняга выполз на четвереньках из обители Бати. На этом дознания подчиненных закончились, но начались вылазки по вечерам в определенных направлениях. Дисциплина твердой руки понемногу давала сбои, люди хотели приключений, зрелищ, а этого не было. Петр Иванович ждал, но ждать не хотели те, кто на него работал.
Вход в тюрьму от лагеря закрывало полуразрушенное здание. Часовые скрылись за поворотом. Небольшими перебежками, наклонившись как можно ниже к земле, Егор пробрался к углу здания, застыл в пяти метрах от входа в него. Глаза, привыкшие к ночи, не заметили вокруг никого, кого стоило бы опасаться, все шло по плану. В следующий момент Егор выдернул деревянную заслонку со старых дверей. Сердце сильно колотилось, дыхание участилось, не от того, что сзади таилась опасность быть настигнутым, а от встречи с любимыми и дорогими его сердцу людьми и боязнь того, что их здоровью причинен вред.
Дверь со скрипом отворилась, темный силуэт стоял в небольшом коридоре. Везде был разбросан строительный мусор. Зажег зажигалку и маленький огонек осветил помещение. Заглянув в ближайшую пустую комнату, Егор проследовал в следующую, в ней и нашел узников. Зажигалкой осветил небольшое помещение. В левом углу на полу, обнявшись, спали Дана и Настя, рядом сидел отец. Стеклянные глаза смотрели вперед,  не реагируя. Егор присел возле отца и тихонько позвал:
- Отец! Папа, это я, Егор! Слышишь?
Голова старика медленно повернулась в его сторону. Егор поднес  горящую зажигалку к своему лицу, чтобы отец лучше смог рассмотреть его.
- Егор! – с трудом промолвил имя сына окровавленными губами. Подняв сухую руку, он прикоснулся к щеке сына.
- Мальчик мой! Ты пришел! – проговорил Павел Иванович.
- Папа, папа! – торопливо заговорил сын, – нам нужно идти! Услышав голос Егора, Дана проснулась. Не говоря ничего, она, словно дитя, потянула руки к любимому. Тот наклонился и обнял женщину. Но на длительные, нежные объятия не было времени.
- Настя, девочка моя, вставай! – поспешно стала будить мать дочку.
- Надо уходить! Быстрее! Быстрее! – торопил всех Егор.
Дана и Настя поднялись, а ноги старика совсем не слушались. Взгляд Павла встретился со взглядом сына, взгляд, которого больше всего не хотел видеть Егор, взгляд, которого он испугался, это был взгляд предчувствующего скорую смерть.
- Я тебя понесу! Обними меня! – Егор наклонился к отцу, чтобы поднять его.
- Не надо, Егорушка! – слова отца, словно лезвие бритвы, полоснули по сердцу сына. На глазах появились слезы. Боль в груди Егора не давала ему сделать очередной глоток воздуха, что-то сдавило все в середине с неистовой силой.
- Я тебя не брошу! Без тебя не уйду! – прошептал и, повернув голову к Дане, продолжал, – уходи с Настей в гору, тебя там встретят.
- Как же вы!
- Уходите! – Голос любимого прозвучал настолько твердо и убедительно, что Дана не посмела ослушаться. Они с Настей выбежали на улицу, спотыкаясь, быстро бежали в сторону горы, где их ждал Степан.
Этим вечером время было безжалостно к участникам, замешанным в этом действии. Тревога неудачи медленно тлела в голове человека, полностью и бесповоротно втянутого в это. Многочисленные убеждения сына дали результат, и с большим трудом, опираясь на плечо Егора, он и сын медленно продвигались по темному коридору мрачного здания. Одна фраза крутилась в голове при каждом шаге вперед: «Еще один метр, один метр и все на этом закончится!» До двери оставалось несколько шагов, за дверью тишина, это значит, что смена еще не поспела. Преждевременная мысль об удачном освобождении заложников пробивалась в голову шедшему вперед освободителю. «Еще один шаг и дверь, а за ней свобода…» – очередная мысль блеснула яркой вспышкой. В следующий миг дверь резко открылась, и сильный удар прикладом по голове поверг Егора на бетонный пол.
***
Утро в долине для всех началось рано. Окатив ведром прохладной воды лежавшего на полу без чувств Егора, Петр Иванович и два подчиненных стали ждать, когда придет в чувство пострадавший.
Егор, попавший в заранее приготовленный капкан, стал приходить в себя. По замыслу Бати, все прошло как нельзя лучше. Дану с дочерью он нарочно отпустил: во-первых – она ничего не знала, это Петр Иванович понял давно, а во-вторых – они были бы огромной помехой, находясь в одной комнате с отцом и сыном. Петр Иванович чувствовал, что братец Паша многое не договаривает и прежде, чем покинет этот прекрасный мир, он обязательно раскроет свою тайну и не кому-то, а только родному сыну. Первый пункт коварного плана сработал.
Настроение Петра Ивановича этим ранним утром было очень веселым. Его ехидные насмешки, которыми он подкалывал все утро своих верно подданных, очень приелись тем. И один полупьяный старичок, хмель которого не вышел до утра, попробовал дерзнуть. Петр Иванович наградил старичка хорошей оплеухой. Работавшие на хозяина знали, что у того рука тяжелая. С вывихнутой челюстью отправили пострадавшего на повозке в родное селенье. Хорошо оплачиваемая работа у Петра Ивановича для него закончилась, так хозяин быстрым расторжением договора отправил бывшего работника в свободное плавание и, конечно же, на длительное лечение.
Тяжелые веки с трудом поднялись. Головная боль была настолько режущей, что Егор не сразу понял, где он и что с ним произошло. Егору помогли подняться с пола двое, стоявшие за Петром. Стоять самостоятельно он не мог, и его посадили на пол рядом с отцом. Главный нарочно опустился к Егору, чтобы тот увидел его довольный взгляд, давая понять, с кем тот ведет игру, опасную игру. Их взгляды скрестились. Взгляд Егора не выказывал ни горести, ни отчаяния. Маска на его лице, которую он не так давно научился примерять в подобных ситуациях, служила не защитой, а была одета для того, чтобы скрыть свой страх и боль. Ведь инстинкт самосохранения сразу же показывает свое лицо в подобных ситуациях. Насколько бы ни был храбрым, отчаянным тот или иной человек, всегда найдется тот, у кого сила и умение логически выстраивать последовательные ходы, порой не понятные простому человеку, сильнее. Найдется ловкий, который ходит только вперед, твердо и уверенно, и этим умением заманивает храброго в капкан.
Ничего не спросив, Петр Иванович встал, посмотрел свысока на Егора, затем бегло бросил взгляд на старика и вышел из здания. Двое последовали за ним.
В холодной, темной комнате повисла тишина. Егор медленно восстанавливал силы, пытаясь проанализировать событие. Встать отец Егора самостоятельно уже не мог. Слабость овладела всем его телом. Лишь благодаря огромному усилию воли, седую голову повернул в сторону сына, чтобы в последний раз при слабых лучах дневного света, проскальзывающих сквозь деревянную решетку на окне, посмотреть на своего Егорку. Тяжелая работа в шахте, побои брата и недоедание – сказались на здоровье Павла. Петр Иванович раз в день кормил своих пленников и то объедками со стола. Павел Иванович чувствовал, что жизнь в его теле медленно утихает и, взяв руку сына, попытался потянуть ее к себе. Егор понял жест отца, и, забыв о боли, наклонился к его измученному лицу. Тихие слова, как музыка прощания, полились из уст старика. Перебить такое звучание было кощунством, сын понимал, что эти слова умирающий отец может передать только ему. Егор слушал и запоминал. Чем дальше лилась эта музыка, тем последние слоги звучали все невнятней, слова проваливались куда-то в бездну, но передать свое последнее желание старик успел.
- Люблю те… - еле слышно прошептав последние слова, голова отца упала на плечо сына, а кисть, которой ухватился за Егора, будто за последнюю нить жизни в этом мире, опустил. Положив свою голову на голову отца, и заключив еще теплую его руку в своих ладонях, тихо заплакал.
День продолжался с тем же настроем, с каким начался. К заключенному до самого вечера никто не наведывался. Головная боль единственного живого заключенного понемногу стихла, остался лишь след удара. Тяжелая боль утраты, гнев не к одному человеку, а ко всему миру импульсивно билась в голове Егора. Стоял у окна камеры, всматриваясь сквозь щель в склоны горы и понимание того, что нашел он в этом крае самое дорогое, близкое, любимое, вдруг стало отдаляться от него, исчезать. Очаг, за который приходится бороться, проливая кровь, тепло, которое получает через чужие страдания, такого ли хотел он, бывший помощник директора одной из барахолок необъятной страны, такого ли заслуживал, а быть может, это расплата за ту грязную прошлую жизнь, которую он прожигал и проедал бездумно, и лишь один человек помог ему выбраться из этого болота, усеянного лживыми улыбками и показной храбростью, из огромного болота, в котором стоят миллионы пар чужих ног. И с каждым годом вытянуть их представляется все менее возможным, даже бросив им веревку помощи. И только теперь Егор понял, что своим спасением он обязан человеку, тело которого лежало на холодном полу в этой же самой комнате – своему отцу. Никто не знал его лучше, чем отец, давно не видевший свое дитя, и подложенное соседом фото – спланированная заранее операция. Одна загадка решена, но какой ценой. Совсем ни это хотел получить сбежавший странник и не хотел попасть в гигантский водоворот событий, выбраться из которого сейчас не представляется возможным. День плавно двигался к своему завершению. Камера покрылась темной пеленой. Устроившись на полу, Егор ждал. Скрип двери вывел его из мысленного тупика.
Сидя за раскладным столом в армейской палатке, освещенной керосиновой лампой, Егор жадно поглощал жареную курицу, приготовленную на костре. Старый металлический поднос ломился от разнообразия: хлеб, зелень, помидоры, вареный картофель, жареные баклажаны. Ничего особенного, но для Егора это был настоящий пир. В палатке была тишина, только мерцающая тень от лампы на матерчатой стене изредка привлекала внимание Егора. Осушив первую из двух стоящих на столе бутылок вина, Егор отодвинулся от пищи. Вино, выжатое в крепости его дяди, оказалось очень достойным на вкус и, откупорив вторую бутылку, Егор наполнил чашку до краев. Выпив до дна, закусил картошкой и укропом. Силы и здравый ум стали понемногу наполнять морально сломленного человека. Вино немного заглушало боль утраты. Жареное мясо с новой силой привлекло внимание и, отломив сочную ногу, покрытую прожаренной корочкой, стал с аппетитом есть ее. В палатку вошел хозяин. Егор отложил недоеденную куриную ногу на поднос, насторожился.
- Да ты ешь! Не обращай на меня внимания, я здесь в сторонке посижу! – Слова Ивановича звучали легко и убедительно!
Долго ужинающего просить не пришлось. Наполнив чашу остатками вина и взяв ногу, отложенную на поднос, стал запивать сочную мякоть курицы душистым вином.
Петр Иванович потянув со стола газетку, прикурил сигару, поглядывая украдкой на Егора. Втянув аромат табака, и выпустив клубы дыма, Петр Иванович поднялся и поднес Егору такую же кубинскую сигару, но уже с обрезанным кончиком, чтобы его гость, как он выражался, не тратил на это свое драгоценное время. Положив ее прямо перед ним, молча, вернулся на свое место.
Пламя спички на миг осветило пространство палатки, на матерчатом полотне стен заплясали причудливые, уродливые фигуры. Гость прикурил сигару, не выказывая ни малейшего отвращения к хозяину этого места. Приятный сладковатый вкус наполнил рот Егора. Нотки мускатного ореха нежно коснулись вкусовых рецепторов языка. Табачный дым медленно наполнял пространство временного жилья. Отголоски кубинской революции, обнищавшего народа, громких ораторских речей кубинского вождя в сочетании с амбициями великого правителя парили над головами сидящих противников.
Расслабившись от выпитого, вкусив частичку Кубы, Егор откинулся на спинку стула и на мгновение забылся. Гостеприимный хозяин также глубоко вкушал ароматный вкус и запах сигары.
Внешне Петр Иванович был абсолютно спокоен, запрокинув голову назад, пускал не торопясь клубы дыма вверх, он ждал, ждал момента, когда Егор сделает ход на одну клетку вперед, и его пешка падет под натиском сильнейшего. Этого момента ждал и Егор, но полчаса душевного и физического отдыха ему требовались больше, чем боязнь за свою жизнь и за христианское погребение тела отца.
Неторопливые, долгие втягивания воздуха мнимой свободы продолжались такими же длительными, монотонными испусканиями дыма в полутемное пространство помещения, создавая легкую туманность вокруг сидящих, передавая, тем самым, нынешнее, затуманенное сознание человека, попавшего в замкнутый круг своих желаний и чужого честолюбия. Казалось, яростный бык на противоположной стороне арены, сопя сквозь напрягшиеся ноздри гнева, высверливает пронзительным взглядом в теле жертвы глубокое отверстие, тем самым медленно, но уверенно, шаг за шагом, сокращает путь от свободы к смерти. Громкие крики, рукоплескания, нервный смех и страх зрителей за тонкой чертой между сценой и трибунами, резко поднимали стрелку манометра эмоций, вливая очередную дозу адреналина в кровь в этой сатирической комедии настоящего.
Никто из двоих присутствующих, одурманенных процессом курения, не спешил начать диалог. Оба ждали, когда это время настанет, когда последний окурок сигары сотлеет в пепельнице, стоявшей на столе.
Петр Иванович не торопясь поднялся со своего места, демонстративно обошел курящего Егора и так же медлительно затушил в пепельнице остаток сигары и вернулся в походное кресло. Егор вдохнул аромат сигары.
- Приятный аромат! Как тебе? – по-дружески спросил Петр Иванович гостя.
- Я такой сигары никогда не пробовал! – признался Егор, – да и за свою жизнь только раз удалось вкусить такой продукт, но она была далеко не кубинская!
- Откуда ты, Егор? – ненавязчивую беседу продолжил хозяин края.
Тот помедлил, вкушая остаток догорающей сигары, затушил в пепельнице:
- Я из небольшого городка, с юга! Обыкновенный, ничем не примечательный, провинциальный городишко. Вечером пустынные улочки, грязные дворы…, - он запнулся и взглядом уставился в брезентовую стенку палатки, будто невидимый фильм прошлого на огромном экране напомнил не такие далекие дни, где он в главной роли играл не самого себя, а абсолютно чужого ему человека. Вдохнув глубоко воздух, еще наполненный ароматным дымом, продолжал, – но лишь одно место в котором бурлила жизнь, и люди становились другими – живыми, это был порт, небольшой, но очень оживленный, не такой как в других, больших городах нашей страны. И я там был другой! – Егор посмотрел на врага, как на друга, потому что увидел в нем себя, того, другого Егора, который пытался украсть, чтобы жить счастливо, а возможно ли так…! И застопорившись на этой ложной, обманчивой фразе «украсть – жить счастливо», Егор перестал видеть в собеседнике врага. Он говорил сам с собой.
- А, какой ты сейчас? Чего ты хочешь? – Петр Иванович вопросами вернул Егора из задумчивости в реальность.
- Я!? – Хотел было молниеносно ответить, но вопрос оказался настолько сложным, что быстрого ответа не получилось. Потупив взгляд, он молчал, молчал и Петр.
Не поднимая головы:
- Может, мы хотим видеть себя другими, завтра, через год, десятилетие, но по-прежнему мы остаемся такими же, какими были вчера, пять, десять лет назад, и не делаем ничего, чтобы осмыслить, понять свои ошибки, извлечь опыт из поступков, жизненных ситуаций, увидеть главное…
- Интересное суждение! Ты мне нравишься, Егор! Ты достойный противник и зря, очень зря, ты стоишь по другую сторону! Я узрел в твоем взгляде ту самую искру, искру, которая дает начало пламени, перерастающего в огромный, негасимый пожар. Такая же искра есть и во мне! И, я думаю, что ты понимаешь, я многого хочу!? – уверенно произнес Петр Иванович.
Егор прямо посмотрел в глаза дяди и прямолинейный ответ яркой вспышкой прорезал пространство помещения:
- Как соперник, как враг, Петр Иванович, ты очень хорош, даже слишком! Дальновидный, хитрый, видишь то, чего не видят другие, но как человек – ты червь, простой, грязный червь, вылезший из огромной кучи навоза!
Подобие улыбки появилась на лице родственника.
- У меня одна просьба! – продолжил Егор, внезапно прекратив патетику.
- Какое?
- Последнее желание моего отца – упокоить его тело в шахте этой горы.
- И все?
- И все!
***
Длинные, мрачные тоннели прошлого вновь притягивали нежданных гостей в поисках неизведанных сокровищ, надуманных тайн и дополнительной дозы адреналина.
Небольшая колонна, состоявшая из пяти человек, продвигалась вперед. Колонну возглавлял Егор, держа горящий факел в связанных веревкой руках. Замыкал строй новоназначенный поверенный Петра Ивановича – длинный, по кличке Кривой. Рыжий потерял всякое доверие у «опекуна», так ранее называл он своего покровителя и небезосновательно. Длительный, затяжной подъем сменился резким спуском, такой же длины. Боковые ходы для незваных гостей казались запутанным лабиринтом, выход из которого найти может только дьявол, что заметил и Егор, периодически поглядывая назад. Позади возглавляющего колонну два человека несли замотанное в брезент тело брата Петра Ивановича.
Последним желанием Павла – было погребение его тела в глубине горы, в темных местах его тяжелых и длительных трудов, где старенькая, задымленная керосиновая лампа освещала небольшое пространство в мире, в котором жил и работал этот маленький человек, в мире, которого избегали и остерегались остальные.
Чиркая макушками голов породу, грозно выступавшую на потолке тоннелей, траурная колонна шла вперед, потеряв всякие ориентиры своего местонахождения, кроме одного человека. Многочисленные повороты, тупики покинутой штольни, собьют с правильного пути и заточат погибать в темноте любого неподготовленного гостя. Тонкий, местами полуразрушенный лабиринт психологических препятствий; колба с двумя выходами, один из которых определял труса, другой – сумасшедшего экстримала или ненормального храбреца, пытающегося испробовать свой физический, моральный и психологический дух направленный вперед, в темноту страха, невозвратного риска и безумия.
Егор оглядывался назад, молча переглядывались между собой и остальные. Егор, несущий впереди факел, пытался понять по лицам их психологическое состояние. Темное подземелье способствовало впрыскиванию небольших, но постоянных доз адреналина в кровь, высвобождая страшные изображения собственного подсознания.
По плану отца, который тот изложил сыну в последние мгновения жизни, идти к погребальной комнате оставалось недолго. Несколько минут спустя возглавляющий колонну резко остановился при виде невысокого хода в боковой части стены. Не озираясь по сторонам, Егор резко нырнул в темную пустоту. Остальные стояли в молчаливом недоумении, не понимая, что происходит. Кривой заметно заерзал на месте, задергались мышцы лица, пот проступил на коже. «Не уж-то ушел! Так легко, как можно было упустить»! - подумал тот. Но молчал. Перекладывая факел из руки в руку, назначенный главным взглядом прилип к входу. Последствия вчерашнего вечернего застолья сказались на логике принятых решений и в дополнение страх, оставивший неприятный след в затуманенной голове Кривого. Его опасения вскоре улетучились, как только из пещерной норы показалась белокурая взлохмаченная голова пленника, подавшая кивком сигнал следовать за ним.
Небольшое помещение не было похоже на остальные – правильной, прямоугольной формы с ровными стенами и потолком, как будто его специально вытесали в глубине скалы рядом с ходом не для добычи полезных ископаемых или минералов. Вошедшие сразу же положили тело Павла Ивановича на ящики, заранее аккуратно уложенные посредине усыпальницы. Что это были за ящики, и какое их было содержимое, никто из присутствующих не поинтересовался, да и зачем.
Бечевка от огня факела, поднесенного сыном умершего, разошлась на плотно стянутой мешковине, окутанной вокруг тела. Лицо покойника, покрытое синеватой сеткой капилляров, выглядело устрашающе при мерцающем огне. От увиденного двое пошатнулись и отпрянули назад. Егор, протянув факел рядом стоящему, наклонился ко лбу отца, и прошептал еле слышно:
- Прости меня, папа! Я так спешил, но…
Глотнув застрявший ком в горле, он закрыл глаза, и маленькая слезинка, соскочив с уголка глаза, упала, рассыпавшись на десятки крошечных, невидимых точек, на умиротворенное лицо покойника. Это то, что смог сделать любящий сын.
Грудную клетку Егора сдавило, опершись связанными руками в ящики, и лбом коснувшись лба отца, он тяжело дышал. Исполнить последнее желание отца мешал невидимый барьер. Глоток свежего воздуха нужен был Егору в этот момент.
- Ну, все хватит! – грубый голос Кривого разрядил обстановку для остальных членов группы. Пнув Егора в плечо пистолетом, продолжал, - назад отошел! Мы свой уговор выполнили, теперь отдай то, что принадлежит нам!
Пленник выпрямился, медлительно посмотрел на окружающих, оценил ситуацию внутри помещения. Каменный взгляд Егора упал на напрягшееся лицо Кривого. Это было первое ответственное задание Кривого в роли заместителя главаря, и провалить его он никак не мог. Ведь от этого задания зависела его судьба.
Шрам, рассекающий левую сторону лица Кривого, в полутемном помещении усыпальницы добавлял что-то зловещее его лицу. Неприятный, удушливый запах немытого тела вперемешку с запахом пропитанной жиром и грязью одежды окружающих делал невыносимым нахождение в середине склепа.
Обстановка, запахи и угарный газ от факелов психологически давили на присутствующих.
- Хватит траур устраивать! На выход! Веди нас!
Кривой начал выходить из склепа. Пленник понимал, что тянуть более нельзя и умоляющим, трепетным голосом:
- Пожалуйста, полминутки! Хочу с отцом проститься, с близким человеком!
Несколько слезинок упали на пол, Кривой заметил это и жалобные слова Егора растрогали его.
- Ладно, только недолго! – остановившись, проговорил тот. Егор, в свою очередь, медленно стал обходить покойника со стороны ног, поправляя плотную, грубую ткань, в которой несли отца по темным лабиринтам горы. Воспользовавшись минутным расслаблением окружающих, Егор резко выхватил факел у рядом стоящего, и горящим концом воткнул в лицо длинного.
Капли горящей смолы брызнули в лицо жертвы. Расплавленная, текучая масса добавляла и так невыносимую боль. Душераздирающий рык раздался в темном помещении. Свалился в ближний угол у входа, царапая ногтями лицо, что усугубляло и так неважное состояние молодого, крепкого парня.
Участь его уже заранее была предрешена. Помощи ждать от находившихся рядом не стоило. Негласное правило блуждало по темным уголкам местной банды – «тяжело раненые – обуза для ближнего товарища и всей группы». Об этом молчали, но прекрасно знали все.
Выход из склепа свободен. Остальные в замешательстве отпрянули назад, позабыв о пленном. Зрелище для зрителей, попавших в ад, на этом не закончилось. Через несколько секунд в камере раздался взрыв, повлекший за собой удушающую, дымовую завесу.
Егор, бегущий с факелом вперед по извилистым ходам, позади себя слышал яростное, неразборчивое ругательство, отдаляющиеся крики и стоны раненого.
Отец – Павел Иванович, заранее предвидел свою кончину, заранее было подготовлено в боковой стенке хода помещение, грамотно рассчитан и заложен динамит. Покойный приготовил его не только для себя, но и для своего любимого брата, но последний уж очень оказался расчетлив и осторожен.
Бег резко перешел на шаг, силы были на исходе, мысль об отце и его исповедь ни на миг не оставляли Егора.
Через пару минут позади, в глубине горы, раздался огромной силы взрыв. Яростный рев, пожирающий все живое, мгновенно разнесся по узким ходам. Взрывная волна мгновенно настигла Егора. Сильным толчком в спину его бросило на несколько метров вперед. Гору дернуло несколько раз. На голову посыпалась порода. Прикрывши все еще связанными руками голову, Егор ждал, когда пыль со стен и потолка осядет. Факел лежал впереди на дне тоннеля. Туман пыли окутал все вокруг. Егор приподнял голову, когда все смолкло. Освободившись от бечевки, связывающей руки, пленник подземелья направился к выходу. Машинально, не задумываясь о том, где нужно сворачивать в запутанной паутине ходов, он добрался до выхода.
Яркий свет ударил в глаза Егора, заставил его закрыться рукой от светлой точки. Остановившись в нескольких метрах от входа, сел у стены. Небольшой отдых, концентрация на одной задаче, последовательность и упорядоченность мыслей – вот, что нужно было запутавшемуся страннику.
Егор знал, что по ту сторону его уже ждали. Взрыв такой силы почувствовали и вне горы, но сунуться внутрь никто не решился.
Опустив тяжелые, словно свинцовые, веки, он стал прокручивать в голове последний монолог отца, которого он знал ранее понаслышке. И только в последний момент его тяжелой жизни он узнал отца глубже: его сущность, взгляды, приоритеты.
Пальцы машинально гребли пыль и куски породы у края стены. Не открывая глаз, Егор провалился назад, в ту ночь, в тот полуразрушенный дом, где у стены сидел он и еще живой отец. Будто исповедь свыше лилась той ночью:
«… еще в институте, ближе к окончанию, на практике я понял, что во мне есть дар, если это можно так назвать, дар геолога. Я каким-то внутренним чутьем отыскивал месторождения полезных ископаемых, какой-то невидимый магнит притягивал меня к ним, сам поиск стал целью моей жизни! Позже драгоценные металлы и камни, особенно камни, очень заинтересовали меня! Какая-то невидимая, притягивающая сила скрыта внутри этих разноцветных кристаллов.
Со мной работали еще двое однокурсников, однодумцев и, конечно же, мой младший брат, - отец запнулся. В темноте помещения невозможно было определить по выражению лица, что чувствовал он в тот момент, но минутная тишина сказала все сама за себя. Он продолжил, - но в нем было лишь одно твердое, порой так не хватающего большинству качество, которое в других и присутствовало, но в иной плоскости – это его бульдожья хватка: клыки впивались намертво в добычу и сведенные мышцы челюсти не могли их отпустить, даже если хотели! Он шел по головам других вперед, навстречу своей мечте, цели!
 Сын слушал исповедь отца, боясь прервать. Любовь к брату, который в нем видел источник своего богатства, а, следовательно, и власти, была безмерной. Павел прощал Петру его выходки, кражи, оберегал, пока тот не перешел черту дозволенного. Отец продолжал, – и с каждым годом, проходившим в постоянном поиске, в темных ходах гор и подземелий, в заболоченных, непроходимых лесах и степях, я стал отдаляться от истинной, настоящей жизни. Я до недавних пор не понимал и не осознавал, только рыл и рыл, как слепой крот, набивая карманы стекляшками и желтым металлом. Любовь – чувство, которое понемногу стало отдаляться от меня, пока не скрылось вовсе за поворотом. Твоя мать ушла от меня, не вытерпев длительных командировок, а то, что у меня есть сын, я после и не вспоминал! Я стал диким! Это была жизнь в изгнании, в заточении, в которое сам себя и заключил. Недели, а то и месяцы я вовсе не видел людей, кроме своих друзей, таких же ненормальных, как и я, да и они постепенно стали отдаляться от меня! Тимофей – отец Даны, обзавелся семьей, но иногда помогал мне. Семен Рудников, фамилия его оказалась схожей с его профессией. Вот, как раз он, оказался самым умным из нас! Сколотив небольшое состояние, уехал на юг. Постоянно так изнурять себя было нельзя. Пыль, тонны руды и длительное отсутствие солнечного света сказывалось на здоровье.
Но его радость у моря длилась недолго. Примерно через два года пришла телеграмма и всего несколько слов – Семен скончался от инфаркта!
Человек живет, работает, созидает, а в конце лишь пара слов о нем, как же так!? – Отец замолчал.
Чем дольше он говорил, тем тише звучали его слова, дыхание учащалось, а кисть, в которой сжимал руку сына, разжималась. Набрав с огромным усилием в легкие воздуха, Павел продолжал:
- Я искал, находил месторождения, в основном своими силами извлекал ископаемые из темных глубин. Не для кого-то, не во благо людей, страны, не в помощь обездоленным, убогим, страдающим, не для них, а лишь только для себя и только для себя любимого! В таком случае после моей смерти написали бы всего лишь несколько слов и произнесли бы одну сухую, черствую фразу, а быть может и вовсе ничего!
Но на этот мир помог мне широко открыть глаза один банальный случай. Случай, который, быть может, и не должен был бы затронуть ржавое сердце пожилого человека, но в тот момент на мои сухие, потрескавшиеся губы попала капля, одна лишь капля, повлекшая за собой ручей, а затем водопад сострадания, помощи к другим. И более того, эта ситуация изменила меня, мои взгляды на жизнь, на ценности, которые двигали, толкали вперед.
С другой стороны, зачем все это в моем возрасте!? Живи, отдыхай, любуйся жизнью вокруг себя, но, увы! А знаешь, я даже рад, что так получилось! Невидимая рука свыше опустилась на мою седую, покрытую плесенью голову и после этого в шахту я лез уже другим человеком, с новыми силами и взглядами, добыть деньги не для себя, для них! Огромное желание зарождалось тогда в моем старом теле. И быть может, после моей смерти кто-то произнесет не два жалких, сморщенных, слова, а немного больше и с другой, живой интонацией.
Это случилось на небольшой железнодорожной станции Вязовая, во время встречи с приятелем по обмену камней. Хитрый мужичок, ну да не об этом. После сделки мы засиделись в одной неприметной шашлычной, и я совсем забыл о времени и о поезде обратно домой. Хмель залил мои глаза и мозг, очнуться из этого забытья помогли мне эти две крошки с огромными глазами. Мальчик и девочка, держась за руки, стояли возле стола. Старая, поношенная, грязная одежда делала их еще более несчастными. Эти ангелочки смотрели прямо на меня. Мальчик, он был явно постарше, еле слышно прошептал:
- Дяденька, дайте копеечку, пожалуйста!
Но худшее произошло после! – Рука отца сжала руку Егора. Сердце заколотилось в уставшей груди сильнее, капельки пота проступили на лице. Сын этого не видел, но по сжатой отцом руке, понял, что в его жизни это был самый трагический момент, случающийся со многими, но осмеливается осознать его лишь малая часть. Отец продолжал:
- Их личика, еще детские личика, на которых, к глубокому сожалению, отразился отпечаток взрослой жизни, как приговор. Что сделали эти создания, за что всевышний их так наказал!? И могли ли они совершить что-либо неправомерное – конечно же, нет!
Мое нетрезвое состояние в тот момент ни в коей мере, ни на грамм не оправдывало меня! Наоборот! Уже в поезде на этой же станции, я осознал всю трагичность моего античеловеческого поступка. Я ощущал их молящие взгляды на себе. Их просящие глаза, их пересохшие детские губы, их прозрачные от недоедания тела – эта жестокая картина открыла перед моим тупым взором всю драматичность данной ситуации, открыла и преподнесла мне на гнутом ржавом блюде мое нутро, мою гнилую сущность, она показала мне, кто я на самом деле – тварь, потерявшая душу! Все человеческое, что, как я думал, было у меня, улетучилось в доли секунды, испарилось как капля воды на раскаленном песке пустыни.
Тогда, сидя в шашлычной за столом, я отмахнулся от этих невинных детей, как от назойливой мухи, ни сделав даже попытки малейшей помощи.
Но всю картину страха и ужаса, собственного бессилия, ее полную палитру цветов и оттенков я ощутил в момент, когда поезд дернулся с места. В тот миг внутри меня что-то большое, тяжелое оборвалось. Я ощутил дикую боль и стыд. Мое внешне неподвижное состояние – ступор, сопровождалось внутренним криком души, горьким плачем. Костлявые руки моего сознания с невыносимым режущим звуком царапали стекло поезда. С моей внутренней рваной раны, даже не сочилась, ручьем текла черная, адская кровь, унося все мрачное, гнилое, что во мне было, всю грязь моей сущности, моего нутра. И чем больше ее вытекало, тем больше я ощущал всю ничтожность, всю пустоту моей прожитой жизни!
Вокруг меня в вагоне гудел народ, обсуждая никчемные жизненные ситуации.
Когда я вернулся домой, из моей головы не уходили мысли об этих беззащитных детях с большими васильковыми глазами. Впервые в жизни я провалялся в постели три дня, магия добычи камней во мне резко угасла. Через три дня ранним утром я вновь стоял на перроне станции Вязовая. После разговора в том злополучном заведении мои поиски детей закончились, не успев начаться. Служащий шашлычной четко помнил меня полувыпившего, моего, напротив сидевшего товарища, через слово слышал наш разговор. Но проблема в том, что детей возле нас и в шашлычной вообще он не видел и в нашем разговоре никто из нас о детях не упоминал. Но я четко и ясно видел перед собой этих ангелочков. Я помню их исхудавшие, бледные лица, васильковые глаза, пряди белокурых волос, видневшиеся из-под головных уборов, их грязные красные ручки и даже их изношенную одежду, рваную обувь.
Заказав бармену пятьдесят грамм, осушил одним залпом, после отправился к моему постоянному покупателю. В разговоре тот подтвердил слова бармена, добавив только то, что несколько минут мой взгляд отсутствовал. Что это было, я так до сих пор объяснить не могу: праведное видение или мимолетная галлюцинация выпившего человека.
В тот вечер, сидя на перроне вокзала, я ждал поезд, который должен был отвезти меня не домой, а в областной центр. Там находился ближайший детский дом. Все деньги, что были со мной, кроме потраченных на обратный билет, я пожертвовал детям, купив новые кровати, одежду, игрушки, продукты. После этого первого раза я периодически жертвовал трем детским домам в разных городах. Меня там ждали, любили и ценили, не директор, не работники, а дети! Им интересно было слушать мои рассказы из жизни геолога, особенно об опасных случаях, произошедших под землей. Но самое поразительно приятное чувство, которое я испытывал за свою жизнь, это чувство реализации моего таланта, дара, которым наградил меня Бог – это поиск во благо слабых, незащищенных, одиноких. Это чувство, Егор, которое должен ощутить пусть не каждый, а большинство, и тогда этот коварный, злобный и опасный мир станет чуть светлее, добрее, чище!
Ты прости меня, но в тот момент я вспомнил, что у меня есть сын, сын которого давно, очень давно не видел. Я заскучал о том, в ком текла моя кровь. В тот момент у меня появилась еще одна цель, вытянуть тебя из той жизни, в которой ты увяз. Слухи, вернее доклады, доходили до меня регулярно. Я знал, как ты живешь, чем занимаешься – деньги делают свое дело! Жизнь, в которой ты тогда находился, и вовсе жизнью было назвать нельзя! Нужно было срочно что-то делать, да и свои ошибки исправлять. И тогда в моей голове родился коварный план, и сработал он благодаря твоему соседу.
Там на горе, в церквушке, я тебя не узнал, но вслед за твоим уходом свечи, горевшие перед образами, потухли, словно резким дуновением ворвавшегося порыва ветра в открытое окно. Плохой это был знак или хороший, я тогда не понял, и не предвидел, что приход одного человека может изменить судьбы многих.
Радость моя безгранична, что ты здесь, что у тебя возникли отношения с Даной. Она очень хорошая женщина и у нее чудная, смышленая девочка. Кстати, для тебя у меня есть подарок. Хотя бы в конце жизни для своего сына что-нибудь сделаю! На побережье острова Корфу, есть живописный курорт Палеокастрица, омываемый Адриатическим морем. Там я купил для тебя небольшой, двухэтажный домик с красивым видом на море. По прибытии обратись в посольство, мой поверенный товарищ тебе во всем поможет. Придет время, и ты будешь вкушать ароматный кофе, сидя на террасе с любимой женщиной и мягкий, грозный зверь северных народов и нашей страны дополнит вашу совместную жизнь. Но чтобы это случилось, нужно закончить то, чего ты не начинал! Чем меньше участники данных событий знают сейчас, тем легче им будет после в решении решающего вопроса!»
Последние странные слова отца Егор не понял, да в той ситуации они абсолютно ничего не значили. В ту ночь их беседа продолжалась долго, сказать нужно было многое, а жизненные силы были на исходе.
Воспоминания Егора прервал резкий щелчок курка. Егор с трудом поднял веки: перед ним сидел Кривой с направленным на него пистолетом. Левая рука, истекавшая кровью, висела неподвижно. Лицо, покрытое глубокими царапинами, порезами, все в крови и грязи принадлежало человеку, выбравшемуся из ада. Внешне тело Кривого было похоже на труп, лишь один уцелевший глаз указывал на признаки жизни. К признакам жизни добавился кашель, сопровождающийся отхаркиванием густых кровяных сгустков. Егор сидел так же не шевелясь, не сводя глаз с внезапно появившейся угрозы, у Кривого ситуация была намного хуже, хотя он находился в выигрышном положении.
- Ну что, добегался… бегун! – устрашающее подобие улыбки возникло на изуродованном лице Кривого. Опираясь о стену одной рукой с пистолетом, тот, скрипя зубами, встал на ноги, пошатываясь в стороны.
- Встать, встать, я сказал! – зашипел он.
Егор, наблюдая за свирепствующим раненым, оставался спокоен и равнодушен. Понимая, что своими действиями и угрозами Егора ему не поднять, Кривой подошел к освещенному солнцем выходу в надежде на помощь товарищей. Яркий свет ослепил единственный зрячий глаз. Прикрыв его рукой, всматривался в расплывчатую даль. Прозвучал раскатистый звук выстрела. Через миг тело Кривого в неестественной позе лежало у выхода.
- Вот и сюрприз! – иронически усмехнулся Егор, закрыв глаза, глубоко вдохнул воздух.