Рассказ 3. Нагльфар

РУСАЛКА У ЛИТЕЙНОГО МОСТА. Рассказы о поэтессе Алле Елагиной
Рассказ 3. НАГЛЬФАР

 Одно время у Аллы была собака — отличный молодой боксёр, светло-рыжий, с подпалинами, с роскошной белоснежной манишкой, изумительно сложенный, кроткий и в то же время грозный, дурашливый и мудрый. Алла сочинила ему имя: Нагльфар, — и когда я спросил её, что это значит, она ответила гордо:

— Нагльфар — это корабль, построенный из ногтей мертвецов!

— Что?!..

— Ты разве «Старшую Эдду» не читал? Песнь первая — «Прорицание Вёльвы». В конце времён, когда приблизится Рагнарёк, из ногтей мертвецов будет построен корабль под названием Нагльфар. Вот потому-то перед похоронами ногти у мертвецов непременно нужно обрезать!

— А тебе не кажется, что для собачки это имя слишком мрачное?

— Не мрачное — серьёзное. Не Бобиком же его звать.

— У тебя всегда крайности!.. Если не Бобик, так уж непременно Корабль из ногтей мертвецов! Придумают же такое!.. Не из костей даже, а из ногтей, — вот же изуверство...

— Это не крайности, это глубокий мифологический образ. Я хочу, чтобы у моего пса было осмысленное имя.

— Разве нет приличных собачьих кличек? Можно ведь и человеческим именем назвать: я видал и пса Ричарда, и пса Рональда... Ну, знавала бы его Гарм, если уж тебе так мила «Старшая Эдда». Помнишь: адский пёс Гарм, сторожащий вход в Хелль?

— Отвечаю по порядку, — сказала она очень неприязненно. — Рональд — это тот же Бобик, просто чуть более высокопарный. А Гарм... Нет, не Гарм, не Гарм, а Нагльфар! Пёс Гарм — это тот же греческий пёс Цербер, а корабль Нагльфар не имеет подобия в античных мифах! И вообще ни в каких мифах он подобия не имеет, и вообще, это мой пёс, заведи себе своего и зови хоть Гармом, хоть Кабыздохом, — я лично вмешиваться не стану!

Я взглянул на пса. Нагльфар, Корабль из Ногтей Мертвецов, терпеливо сидел у ног хозяйки, совершенный, как античный атлет, и посматривал на меня круглыми глазами, полными ангельской доброты и ангельского всеведения. «Нет, — подумал я. — Эта собака не вынесет такого имени. Она слишком небесна, слишком чужда всякой инфернальности».

С того дня я видел Аллу только в сопровождении Нагльфара, — где бы она ни появлялась, повсюду с ней был этот чудо-боксёр, стройный и мощный, точно отлитый из стали, всегда вежливый и выдержанный, всегда полный благосклонности ко всему, чему благоволила хозяйка. Алла рассекала с ним в кампании по дорожкам Таврического сада, — она вела пса на коротком поводке, и он, послушный, исполненный единой воли с хозяйкой, шёл с ней нога в ногу и на морде его было то же выражение, что у Аллы на лице. (Надо заметить, что она не терпела никаких уменьшительно-ласкательных форм от его имени, и всегда твёрдо, раздельно, с нарочито нерусским ударением на первом слоге, произносила: «Нагль-фар!»). И по ночам она выгуливала его в том же Таврическом саду, но тогда он бывал спущен с поводка и носился свободно по тёмным аллеям, перемахивал через низкорослые кустарники, пугал голубей и прохлаждался в тинистой воде прудов; однако и находясь в свободном полёте, он по-прежнему оставался частью души своей хозяйки, слышал её внутренний голос и ловил команды ещё до того, как они были произнесены.

Наслаждаясь этим удивительным симбиозом, Елагина постепенно утеряла ощущение разности между собой и этой собакой, и начала совершать ошибки.

Однажды я был приглашён к ней на чашку чая. Поэтесса разложила на столе три прибора, и, поскольку за столом нас было только двое, я поинтересовался, для кого предназначена третья тарелка.

— Для Нагльфара! — рассмеялась она радостно.

— Ты что... сажаешь его с собою за стол?!

— Обычно не сажаю, но сегодня решила посадить!

И сияя от счастливых предвкушений, она позвала пса:

— Нагльфар! Садись с нами!

Боксёр явился и вежливо улыбнулся мне, но на стул садиться отказался.

— Ты что, Нагльфар? Садись сюда, тебе говорят! Будешь с нами беседовать.

Пёс растерянно отвернулся и, кажется, несколько опечалился.

— Ну, как это понимать? Ты что же, не слушаешься? Залезай на стул немедленно!

Пёс виновато сгорбился и сделал попытку улизнуть под стол, но тут рассерженная хозяйка ухватила его в беремя, и насильно усадила на приготовленное ему место. Боксёр всем своим видом пытался показать поэтессе, что не считает себя достойным пребывания в одном кругу с людьми, но Алла только сердилась и даже постукивала кулачком по столу. Тогда Нагльфар пошёл на открытый бунт: он тихо и коротко взрычал в лицо хозяйке, соскочил со стула и поспешил в соседнюю комнату, поджав короткий обрубок хвоста.

— Ну и фиг с тобой! — бросила Елагина ему вслед, потемнела ликом и больше в тот день не улыбалась.

Через неделю я встретил их обоих у входа в Таврический сад.

— Я учу Нагльфара говорить! — заявила Алла, сияя.

— В каком смысле?

— В прямом. Хочу, чтобы он говорил по-человечьи.

— Алла... прости... ты шутишь?

Вместо ответа поэтесса присела перед боксёром на корточки и попросила:

— Нагльфар, скажи «мама»! Ну, скажи!..

 В ответ на эту просьбу деликатный Нагльфар поначалу, повёл себя так же, как в тот раз у обеденного прибора: чрезвычайно смутился, покрутил мордой, как бы пытаясь спрятаться за собственную тень, и затравленно глянул на меня: «Пожалуйста, не слушай!.. Не смотри!..» Но хозяйка продолжала настаивать, и тогда он вздохнул и промямлил достаточно громко:

— Мня-мня!

— Правильно, правильно! Очень хорошо! Ну, ещё раз! Ну — «ма-ма»!..

— Мня-мня!

И повторив это, он встряхнулся и резко гавкнул, как бы давая понять, что только эти звуки присущи ему от природы, а на чужую природу он посягать не смеет.

Но Алла была очень довольна:

— Радость моя! Скоро мы с тобой заговорим по-настоящему! — и ко мне: — Как ты думаешь, года мне хватит на такое дело?

— Не знаю. Не имею соответствующего опыта.

— А я думаю, что года хватит. Точно, хватит. Я даже думаю, что, когда Нагльфар начнёт по-настоящему говорить, он заговорит стихами. Это несомненно. Ведь стихи — это исконная речь всего живого, Адам в раю только так и разговаривал. Понимаешь, эта наша нескладуха, на которой мы сейчас общаемся, эти ошмётки подлинного языка, — как можно называть их речью? Настоящее, высокое духом создание не может ими пользоваться. А ведь Нагльфар — он же существо высшего порядка, ведь правда? Ты согласен со мной? Я сейчас каждый день читаю ему стихи, — и он слушает очень внимательно!

— Свои стихи?

Елагина смутилась — почти так же сильно, как смущался её пёс, когда от него требовали человеческой речи.

— Нет, ну почему же мои? Я хорошие стихи ему читаю, настоящие: Горация, Феокрита, Сапфо...

Пёс, ежедневно слушающий Горация, внимательно смотрел на другую сторону улицы: кто-то из прохожих показался ему подозрительным, и теперь Нагльфар на всякий случай готовился обеспечить хозяйке защиту от этого типа.

Снова мы встретились с Аллой не раньше, чем через месяц. Она была, разумеется, с боксёром, но в этот раз боксёр уже не казался отлитым из стали, какая-то усталость темнела в его взоре, и какая-то расслабленная, чуть нагловата улыбочка блуждала на его морде.

— Как успехи? — спросил я. — Учишь пса говорить?

— Учу, — кивнула она, нахмурясь. — У нас всё получится. Всё получится.

— Что, какие-то затруднения возникли?

— А, ничего. Немного перегрузила я Нагльфара. Надо дать ему отдохнуть, переварить усвоенный материал, а потом мы снова возьмёмся за уроки.

— Да не мучай ты пса стихами! Лучше побольше играй с ним на свежем воздухе!

— А я играю, играю! Знаешь, как? Мы с ним охотимся на кошек! Ты не представляешь: он так ненавидит кошек! Вернее, не ненавидит, нет, — просто эти твари будят в нём дикого зверя! Как увидит кошку, летит за ней, словно огнедышащий дракон, — ужасное зрелище!

— И что бывает, когда догонит?

— Нет, нет, он ни одну ни разу не догнал: они всегда успевают добежать до ближайшего дерева. Так ты представь себе: Нагльфар едва следом за ней не лезет, — один раз даже запрыгнул на нижний сук... Мы с ним нарочно бродим по парку и ищем кошек! Это его так развлекает! И меня тоже: чувствуешь себя первобытной охотницей, — такой, знаешь, Артемидой!

— Хм... Сомнительное развлечение... И ты должна знать, что Артемида не охотилась на кошек.

— Да брось ты! Всё тебе не так!

— А если он однажды всё-таки догонит?

— Ну и что? И что? Не съест же он её!.. Это же Нагльфар, это же ангел во плоти.

Я пожал плечами. Нагльфар через плечо глянул на меня и я отчётливо увидел, что на ангела он похож уже не так сильно, как прежде.

Примерно через неделю Елагина позвонила мне среди ночи. Я взял трубку и услышал глухие, мучительные рыдания:

— Понимаешь... Мы гуляли с Нагльфаром... Короче... — она тяжело застонала. — Короче... Нагльфар догнал кошку!

Я дал ей прореветься и спросил:

— Сам-то пёс цел?

— Да он-то цел! А вот она... Нет, не могу!..

Не зная, что тут сказать, я счёл за лучшее предупредить её:

— Ты смотри: он у тебя без глаз может остаться однажды!

— Ну о чём ты говоришь!.. — вскричала она в отчаянии и отключилась.

«Вот так-то, — подумал я. — Корабль, Построенный из Ногтей Мертвецов, вышел в боевой поход!»

Новая наша встреча состоялась через месяц. Теперь уже не только пёс, но и хозяйка его имела вид не столь солнечный, как недавно: глубокая тень легла на её лицо, Нагльфар же выглядел и вовсе изменившимся. Он несколько раздался, стал казаться приземистым, оплывшим, а наглая полуусмешка словно бы и извиняющаяся, но в то же время вызывающая, не сходила с его морды. Ничто не напоминало теперь прежнего ангела: передо мной стояла неприязненная, хитрая тварь, пытающаяся убедить всех в своём добродушии, но таившая в сердце неукротимую кровожадность.

— Ну, как дела?

— Как... — она прищурила глаза и стала сама похожа на своего пса. — Жрёт кошек, негодяй. В Таврическом всех пожрал, а теперь и на улице бросается. Так вот вырывается с поводка и несётся за кошкой — между машинами, между прохожими. Никакого сладу нет.

— Намордник надевай.

— Ха, попробуй, надень. Надеть-то можно, да он его снимает в два счёта: сначала, как умница, позволит надеть, а потом выйдет на улицу и начинает тереться мордой о стены, лапой ковырять... Раз-два и нет намордника, — причём, сломает так, что не починишь... И кошки эти бедные... Сама виновата: не пресекла сразу...

— Тут, мне кажется, вина твоя в другом заключается: ты переоценила его человекоподобие. Ты захотела сделать его человеком, и тем самым разбудила в нём зверя.

— Ну, вот!.. — она недобро усмехнулась. — Куда тебя понесло! Слишком высокая философия для нас с Нагльфаром...

— Вот и имя, кстати... Разве можно так называть собак?

Она совсем помрачнела:

— Как хочу, так и называю! Своих собак называй Пушистиками... Лапульками... И что: ты думаешь, что я кошек этих жалею? Я? Да нисколько! Нагльфар — хищник, и нельзя лишать его естественных движений души. Я только боюсь, что нас однажды в полицию загребут...

Через две недели мы снова встретились, но Нагльфара уже не было с Аллой. Поэтесса шла тихая, и больше обычного отрешённая... Казалось, что она только что как следует проплакалась, и ветер уже успел обсушить её мокрые щёки.

— Он умер, — сказала она. — Заболел олимпийкой и в два дня умер.

Я, конечно, сразу понял, что речь шла о Нальфаре, и прилично помолчал с полминуты, опустив долу равнодушные глаза. Алла ждала от меня каких-то слов, но не дождалась и спросила:

— А ты уверен в том, что это всё из-за меня случилось? Что, если бы я назвала его Дружком, он бы жил сейчас?

— Наверное.

— «Наверное»... — чуть усмехнулась она. — Вот слово!.. Раньше оно означало «непременно», «без сомнения», а теперь — «кто его знает?», «может так, а может и этак» или даже «скорее всего — нет». Ты сам-то какой смысл в него вкладывал?

— Я хотел сказать: «Кто его знает!»

— Кто знает? Я знаю. Будь он Тузиком, он был жил сейчас — это точно. Только зачем мне такой Тузик нужен? Мне был нужен Нагльфар: разумный, человекоподобный. И хищный, да, — но не такой, каким он стал в этом Таврическом саду. Нас сгубил этот поганый город, где для хищника нет достойной добычи и нет достойной охоты. Здесь всё исподтишка, всё через подлость. Да, ты прав: Артемида за кошками не охотилась.

— Алла, послушай меня! Ещё раз повторяю: ты переоценила его человекоподобность! Какой бы прекрасной ни была собака — она всё-таки собака...

Алла неприязненно улыбнулась:

— ...она всё-таки Тузик! А мне нужен Нагльфар! Только Нагльфар! Где мне его найти? Вот ты, ты можешь мне помочь? Нет, не можешь. Что ж, я опять остаюсь в одиночестве, и Артемиды из меня не получилось. Привет тебе, собрат по перу, шагай, куда шагал!

С тем она и удалилась, и больше уже собак не заводила.