Рассказ 1. Девушка, спасённая котом

РУСАЛКА У ЛИТЕЙНОГО МОСТА. Рассказы о поэтессе Алле Елагиной
Рассказ 1. ДЕВУШКА, СПАСЁННАЯ КОТОМ

Аннушка Гулина была человеком тонким и непростым. Впервые я это понял, когда она читала свои стихи в студенческой компании. Читая, она старалась произносить строчки безыскусно, почти скороговоркой, но при этом очень ловко вставляла в своё монотонное бормотание эффектные и как бы естественные паузы: то ей отдышаться надо, то шмыгнуть носом, или там — соринка ей в глаз попала, — но соринка это уже повод для долгой, гнетущей паузы. Ещё она помогала себе бровями — поднимала одну бровь, другую, обе сразу, хмурила их — при этом прочие части лица пребывали в хладной неподвижности, даже губы почти не шевелились. Рост у Аннушки был такой, что все советовали ей всерьёз заняться баскетболом, но она не любила спорт и всерьез занималась только поэзией.

Я давно уже её стихов не слышал, и сейчас вспоминается мне лишь одно стихотворение, в котором трактовалось об Ангеле Смерти, — что вот он шелестит за её спиной, то словно бы дождь, то словно бы ветер, то притворится прорезиненным чёрным плащом, то шёлковым шлейфом, — а на самом-то деле, господа, это не дождь, и не плащ, это Ангел Смерти — единственный навеки данный любовник Аннушки: другие приходят и уходят, а этот хранит верность, этот не оставит. В общем, как говорится, в рифму всё это звучало здорово, — лучше, чем в моём пересказе. Все мы слушали Аннушку, мрачно курили, а я, в ту пору воспринимавший подобные откровения весьма серьёзно, спросил:

— Зачем же ты такие вещи пишешь? Ведь он (то есть Ангел Смерти) и вправду привяжется!.. Со стихами, знаешь, не шутят!..

Она посмотрела на меня, в насмешливой задумчивости прикусив губу, и ответила:

— Ну, в этом уж я не вольна! Уж так написалось! Тут уж ничего не поделаешь: не мы стихи пишем, а они нас!

Я всё понял, и больше с глупыми вопросами не лез.

Между прочим, читая своего «Ангела», Аннушка всё как-то пыталась нам намекнуть на кого-то, все какие-то делала экивоки, и для большинства присутствующих дам экивоки эти были вполне прозрачны. Потом просветили и меня: оказывается, незадолго до этих чтений Аннушка устроила выволочку некоему своему другу, — обиженный друг ушёл, и, зная его характер, можно было с уверенностью утверждать: такой не вернётся. Не станет цепляться за аннушкину юбку, когда вокруг других юбок предостаточно. Тем более, что Аннушка была на голову его выше, — поначалу это казалось ему экзотичным, но потом стало раздражать. Поэтесса понимала, что совершила ошибку, что не нужно было давать волю нервам, пока отношения не окрепли, но чем больше она это понимала, тем сильнее хотелось ей представить свою ошибку роковым ударом судьбы, коего неотвратимость снимала с Аннушки всякую вину. Дамы над ней откровенно потешались.

Ах, в какую глупую историю влетела бедная Аннушка; ах, как она себя уронила! Такая умная — пока сидит за столом и марает стишки; такая тонкая — пока эти стишки читает перед большой аудиторией; такая интересная — пока сама себя разглядывает в зеркало!.. Что остается делать после такого афронта? Писать стихи, конечно, — это испытанный способ борьбы с печалями, он никогда ещё не подводил, и более того — порою написанные строчки сами подсказывали выход из тупика. Так и родилась знаменитая ее баллада «Ангел Смерти». Баллада, надо признать, вышла очень неплохая, — но тем смешнее получилось, тем нелепее: возвышенная трагическая поза, горькие слезы на публику — из-за чего? Из-за глупости, мелкой промашки, из-за пошлого бытового анекдотца…

В общем, если призадуматься, то выходит вот что: скомканный романчик растворился в пучине прошлого, а баллада осталась; мимолетный друг пришёл и ушёл — но Ангел Смерти встал за плечами, и теперь уже от него не отвяжешься. Аннушка прочитала балладу всем своим знакомым, даже тем, кто в стихах понимал, как свинья в апельсинах; и все единодушно подтвердили: да, Длинная, это круто! Да, прежде ты такого не писала. Это на данный момент вершина.

А.Н. Гулина все больше и больше проникалась уважением к своему стиху. Ангел Смерти всё больше и больше обретал самостоятельное существование. Раздумчиво шаркая огромными ногами по осенним улицам, поэтесса всё отчетливей слышала за своей спиной то самое пресловутое шуршание крыл. Нельзя сказать, что ей это не нравилось. Ангел Смерти, единственный друг, — верный, сильный… Улететь с ним, улететь… Уснуть в его объятиях, под мерные взмахи крыльев. Мороз сладко пробегал по коже от таких мыслей. Бедная Аннушка начала наяву бредить своим стихом. Если бы я в ту пору знал об этом, я бы очень возгордился: моё пророчество оправдалось, стихотворный Ангел и вправду привязался к своей создательнице.

Как-то раз, гостя у своей старшей сестры на Пороховых, Аннушка выглянула в окно. Пятнадцатый этаж. Вокруг — дома, дома, все на одно лицо, и тысячи одинаковых окошек, и все закрыты, все слепы. Внизу — куча строительного мусора: обломки бетонных плит, кирпичи, арматура. Верная смерть. Это сколько же лететь-то? Минуты две? Три? Немало. Полное ощущение свободного полета, блаженная невесомость. У Ангела Смерти в объятиях.

— Угу, — с сумрачной радостью сказала сама себе Аннушка, — вот именно.

И начала готовиться.

В сущности говоря, ей ведь было очень плохо. В самом деле: она глубоко переживала разрыв с этим человечком. Всё у неё плакало внутри и не находило утешения; однако, как у настоящей поэтессы, в душе Аннушки, выражаясь по-научному, произошло замещение: настоящая печаль приняла форму нелепого стихотворного фантома.

Аннушка выпросила у сестры ключ — сестра уезжала в отпуск — и осталась в её квартире на ночь одна. Стояло лето, ночь была белой. Всю ночь поэтесса старательно курила (она не очень заядлой была курильщицей) и писала прощальное письмо, — просто для того, чтобы как-то убить время. В полёт она решила отправиться ближе к утру. Когда будильник показал четыре утра и сигареты кончились, Аннушка аккуратно разорвала прощальное письмо на двенадцать частей, вышла на кухню и раскрыла окно.

Вылезла на подоконник. Все те же тысячи одинаковых окошек вокруг, но ещё более безжизненные, тёмные. Тихо. Холодно. Аннушка сидела на подоконнике на корточках и бессмысленно разглядывала свои, торчащие из-под юбки неправильной формы колени. Надо было одеть джинсы, а то некрасиво будет, если юбка задерется — там, уже на земле. Э, глупости! Это меня уже не касается. Это уже по ту сторону. Аннушка вдруг поняла, что сейчас решится.

Сначала эта решимость её испугала, — потом испуг прошёл. Давай, вперёд! Вдруг она поймала себя на том, что все ещё сжимает в кулаке клочки прощального письма. Глупо. Зачем и разрывала? Надо выбросить.

Она протянула руку над пропастью и тут заметила, как на подоконник соседнего окна вылез рыжий котёнок. Он с интересом нюхал воздух, разглядывал охотничьим глазом чаек, осторожно трогал лапой цинковый карниз. Аннушка видела его, но не замечала. Она знала, что решилась. Котята тут не при чём. Она вообще к кошкам была не по-женски равнодушна. Она протянула руку над пропастью и разжала пальцы, сжимавшие ненужное письмо; обрывки бумаги закружились возле окна.

Один из клочков чиркнул по носу котенку. Тот, всегда готовый к игре, вскочил на задние лапки, передними цапнул бумажку, не удержался — соскользнул с карниза и, кувыркаясь, с визгом полетел вниз, на кучу бетонных обломков.

Широко раскрыв глаза, изумлённая Аннушка следила за его полетом.

Первую секунду ей было всё равно. Потом она поняла, что котенок падает. Ещё через секунду ей стало ясно, что его уже ничем не удержишь. Когда же котенок совсем скрылся из глаз, страшное чувство необратимости этого падения вдруг прошибло её от макушки до пяток. Всё! Улетел! Не вернёшь! Не поправишь!

— Мама!.. — тихо взвыла она и кувырком скатилась с подоконника, но не в бездну, а обратно в тёплую кухню, спиной на пол. Боли не почувствовала. Перевернулась на четвереньки, села на линолеум, прислонясь к стене, и тут её прорвало. Битых полчаса она рыдала в голос, подвывая и охая: то летящий вниз котенок стоял у нее перед глазами, то она сама себя видела на месте котенка, и в конце концов бедная поэтесса совсем перестала понимать, кто же это свалился с подоконника, кто же это так страшно погиб.

Через полчаса, всё ещё громко ревя, Аннушка кинулась по лестнице, путаясь в своих долгих ногах, забыв о лифте, вниз, на двор, туда, к бетонной куче, где между кирпичей и ржавых арматурных змей лежал котенок — разбитый, но живой, громко плачущий, пытающийся подняться на переломанные лапки.

С котенком в руках она поймала машину и попросила отвезти её к ближайшей ветлечебнице.

— Закрыто ещё, — отвечал водитель, — пять утра! И нечего так убиваться: котёнок — не ребёнок, нашла по кому плакать!.. Иди, не повезу я тебя никуда — ты мне крышу башкой пробьёшь.

…Долго все эти перипетии пересказывать. Короче говоря, вылечила она этого котенка, выходила, и хотя к кошкам в целом по-прежнему относится прохладно, но на этого просто надышаться не может. От стихов хотела с проклятиями отречься, но не прошло и трёх месяцев, как снова принялась писать, и даже знаменитого своего «Ангела Смерти» уничтожать не стала, хотя шагов его за своей спиной больше уже не слышала. Печаль по неудавшемуся роману прошла ещё раньше — ещё там, на подоконнике. В общем, теперь она жива, здорова, чего и вам желает, и от суицидальных поползновений излечилась навсегда.

 

***

Алла Елагина читала этот мой рассказ, медленно, но верно приходя в бешенство. Под конец она хотела швырнуть рукопись мне в лицо, но удержалась и бережно положила листки на стол. Подчёркнутая бережность эта говорила о том, что бешенство её уже перешло всяческие границы и не нуждается во внешних проявлениях.

— Так, — сказала она, вытирая пот с переносицы. — Это что же?.. Почему это? Как ты вообще посмел? Как ты посмел?! Я поделилась с тобой сокровенным, а ты нарисовал на меня карикатуру!.. Что это? Что это за мерзкая кличка: Аннушка Гулина?! Я, по-твоему, похожа на какую-то Аннушку Гулину? Мне, по-твоему, пойдёт имя Аннушка Гулина?

— Подожди, подожди, что ты шумишь? — замахал я на неё руками. — Ты что, никогда не слышала о прототипах, об авторском праве на вымысел?.. Ты что, не понимаешь, что я писал не о тебе? Я писал об Аннушке Гулиной — вымышленном персонаже…

— А с какой стати ты вообще взялся писать эту гадость?! Я рассказала тебе о самом страшном моменте в моей жизни, — а ты какую-то юмореску из него сделал?! И почему это я вдруг стала двухметровой дылдой? Когда это я была двухметровой дылдой? Вот, взгляни-ка! Средний женский рост, золотые пропорции тела!

— Понимаешь, в Аннушке я слепил несколько моих знакомых литераторш. Одна из них была действительно двухметровой. Но писала она не стихи, а прозу. Дурную, наивную автобиографическую прозу…

— И её звали Аннушкой Гулиной?

— Нет, это имя я придумал сам. Да, исходя из твоего имени…

— Из моего?!

— Ну, как же: Алла и Анна — есть ведь сходство? И Гулина…

— Что Гулина?! Это что, похоже на Елагину?

— Там есть Г и Л, и у тебя есть Л и Г…

— Обалдеть! — вскричала она. — О-бал-деть! Да ведь я ненавижу имя Анна! Алла в тысячу раз красивее! Что, разве не так?! А Гулиной могут звать только героиню советской комедии — какую-нибудь недотёпу из глубинки… И что это за описание моего чтения? Разве я так читаю стихи? Ведь не так же!

— Нет, не так, действительно, не так! Так читала другая поэтесса — та самая, что сочинила стих про ангела смерти. Правда, никакой ангел к ней не привязывался, и суицидными наклонностями она не страдала.

— А я, по-твоему, страдаю?

— Ну, не знаю… Сама же ты рассказала эту историю. Хотела ведь ты прыгнуть из окна?

— С балкона, а не из окна. И не на Пороховых, а у нас, на Фурштадтской…

Тут Алла задумалась над собственными словами, наморщила нос...

— Нет, я понимаю, почему ты взял Пороховые: там суицидности гораздо больше разлито в воздухе. Но я — не самоубийца… Это было что-то другое… Я просто хотела это испытать: подойти к самой черте и остановиться… Чтобы исцелиться таким образом от душевной раны… Но я почти уже решилась… Логика событий меня толкала… И если бы не этот котёнок… Кстати, спасибо, что ты оставил его в живых!

— Так требовала логика повествования.

Она вдруг успокоилась подобрела и разволновалась уже совсем иным волнением.

— Да, понимаю, понимаю. Я с ним два месяца билась, таскала его по ветеринарам… А он всё равно не выжил. Но хорошо, что у тебя он остался жив. Спасибо ещё раз.

Она вновь взяла в руки листки с моим рассказом, задумчиво пробежалась по ним глазами и вздохнула:

— Нет, я понимаю… Прототипы и всё такое… Но я никогда не думала, что оказаться прототипом литературного героя — это не очень-то приятно! Аннушка Гулина, подумать только! Кош-шмар!