Книга первая. Глава 16. Да не зайдёт солнце во гне

Катя пропалывает клумбы с цветами, собирает в мешок мусор и сорняки. Денёк стоит светлый, лилово-маслянистый. Пахнет летними цветами, жасмином. В другой бы такой день она запела, но… не поётся. И тоска не тоска, и горя никакого, но что-то теребит до злости, до раздражения.

Она в который раз положила грабельки на землю, задумалась, мотнула головой и снова принялась за работу, пожалев: «Зачем не взяла меня с собой матушка Степанида?» Катя представила матушку среди бедных людей и вздохнула. Всеми силами души она старалась не думать о Ремизове, об их последнем разговоре, ей было стыдно, и она сердилась на себя и на него. Сердилась и не хотела даже думать о нём, но он, словно навязчивая мысль, никуда не уходил, был рядом, и, запрещая себе, Катя всё равно думала: «Где он? как он?» Она чувствовала, что сердце тянется к нему, но… что-то пугало и даже настораживало, а что, она никак не разберёт.

— Ты всё трудишься, дочь моя. А цветочки у тебя невесёлые, необогретые. Мир тебе, родная!

— Здравствуйте, отец Захарий,— Катюша и не заметила, как уже с минуту рядом с ней стоит отец Захарий и, улыбаясь в седую длинную бороду, наблюдает, как она трудится.

— Дай-ко мне грабельки-то,— он взял из Катюшиных рук грабельки,— вот, так, ты не бранись на них, что заросли сорной травой и ветки сухие нападали. Это ничего, это житейское. Ты поблагодари их за то, что они цветут, глаз радуют. Мусор-то что, он сгниёт, солнышко выглянет, и он сгниёт. Нельзя на грязь сердиться, что она грязь. Но если среди неё вырос цветок, его обогреть нужно, сберечь и сохранить. Ему помочь нужно, а как ты ему поможешь? Одними граблями? Нет, родная, граблей мало. Посмотри на солнышко, оно светом и теплом своим и цветок взращивает, и от грязи очищает.

Отец Захарий как-то очень легко работал граблями, будто гребешком волосики на детской головке расчёсывал:

— Смотри-ка, усердница моя, и цветочки у тебя повеселели, головки подняли.

Катя растерянно и удивлённо смотрела на отца Захария, на его маленькую щуплую фигурку в простой рясе с закатанными рукавами и граблями в руках. Он положил грабли, раскатал рукава, подошёл к Кате. Она опустила голову, её щёки залил румянец. Отец Захарий улыбался:

— Пойдём со мной, доченька.

Отец Захарий пошёл по дорожке быстрым, скорым шагом. Катенька послушно шла за ним. Они вышли из сада и направились во внутренний церковный двор, где находилась небольшая часовенка для уединённых молитв. Отец Захарий остановился возле часовенки, велел Кате подождать, зашёл внутрь, через пятнадцать минут вышел.

— Идём, доченька,— снова он позвал её за собой.

За церковным двором, ближе к ограде, среди старых лип стоял небольшой домик, скромненький, чистенький. Не раз Катя видела, как собирались люди возле этого домика, ожидая отца Захария. Катя с Ефросиньей Матвеевной и сами приходили сюда. Летом отец Захарий принимал их на крыльце, сидя на лавочке, а зимой люди входили в дом, в горницу.

Вот и сейчас здесь собрались люди. Увидев отца Захария, они поклонились ему в ноги, прося благословения. Отец Захарий подошёл к ним, поклонился в ответ и благословил:

— Мир вам, дети мои.— Он сел на лавочку, люди разместились вокруг. Минут десять стояла тишина. Отец Захарий внимательно рассматривал людей. Глаза его, серые, искрящиеся, с ласковой грустью, оглаживали каждого и как бы говорили: «Трудно вам, дети мои, знаю, что трудно. Трудно любить, трудно терпеть, трудно страдать — всё трудно. И чем же я могу вам помочь, милые мои? Ибо и я, так же как вы, несу свой крест, люблю, терплю, страдаю. Как же без этого, сие есть путь и жизнь во Христе Иисусе.— Голос его звучал ласково и тепло, на души человеческие сходил целый поток любовного света, на лицах людей появились слёзы.— Давайте вспомним о Господе нашем, чада мои, ибо ради нас взошёл Он на крест».

Он посмотрел на женщину, что сидела дальше других от него. Она сидела, опустив голову и упёршись глазами в землю, тело её не шевелилось, словно окаменело, и хотя на улице было жарко, женщина куталась в большой шерстяной платок. Отец Захарий обратился к ней:

— Поди сюда, горюшко моё, сядь вот тут, возле.— Женщина сидела не шевелясь, затем встала и, не поднимая головы, подошла к отцу Захарию и села возле ног.

Отец Захарий наклонился к ней, приподнял её лицо за подбородок и спросил:

— О чём надрываешься, голубушка?

— О сыне, батюшка, о дитятке родном, о кровиночке своей,— простонала женщина, будто с болью вырывая слова из своей впавшей груди.

— Не кручинься шибко-то, планида ваша материнская такая, о своих детках надрываться. Что с сыном-то, родная?

— Ох, отец, и сказать что тебе, не знаю. Здоров сын и весел, живёт в достатке, всего у него. Жена ухожена и дитё растёт… матери своей он знать не желает. Не в добре сын мой живёт, не в добре. В прошлом го;де сын мой женился и оставил мать, а нынче дитё народил. Я по радости такой гостинчик собрала: хлеба испекла, связала кое-что и пошла… всю ночь до сына шла, к утру только дом его отыскала… Да мне же ничего не надо, только к сердцу прижать, с дитём его понянчиться, внучка приголубить… иди, говорит, мать, откуда пришла, не суйся ко мне… о-ох,— только и смогла сказать женщина. Слова у неё застряли в горле большим колючим комком. Она не ревела и не стонала, она сидела на траве, опустив голову в колени отца Захария. Он гладил её по голове и говорил:
— Страдалица ты моя милая, радоваться бы тебе, ибо Господь наш Иисус Христос пожелал, дабы во Имя Его светлое ты потрудилась немного. Отдай свои муки Господу, а себе бремя Его лёгкое возьми. Погляди, сколь вокруг сиротинушек мыкается, непригретые по земле ходят, матушку ищут. Будь деткам Христовым матерью доброй, отдай им за-ради Господа нашего сердце своё любвеобильное. Соделаешь сие — значит крест Господень на себя возьмёшь. Посмотрит на тебя Господь и возрадуется, и скажет в радости Своей: «Вот дочь Моя, что крест Мой несёт, являя миру веру, коя в делах взрастает. И ныне соберу Я все скорби её в длань Свою и разрешу по великой Милости Своей. Ибо вижу, не ропщет она на жизнь свою, но живёт именем Моим Святым». Так и будет, милая, так и будет. И знаю я тех, с кем свершилось сие. И помни, не одна ты такая у Господа. Плачь, родная, обо всех детках, много на земле тех, кто в слезах твоих материнских, ох, как нуждаются. Плачь, но сердце не рви скорбями, молитвой утешайся. И сын твой к тебе прийдёт, верь мне, прийдёт.

— Прийдёт, батюшка? — в глазах женщины заблестели искорки надежды.

— Прийдёт, обязательно, ибо сказано есть: «Направлю стопы детей к отцам».

Женщина встала, поклонилась отцу Захарию в ноги. Он благословил её и дал причастие, смоченный в вине хлебец:

— Иди, дочь моя, и делай дела добрые.— Лицо её прояснилось, она задышала легче.

Катя видела, что впавшая грудь поднялась выше. Женщина направилась в церковь помолиться. Отец Захарий ласково проводил её, перекрестив удаляющуюся фигуру, затем обратил свой взор на уже немолодого мужчину. Мужчина, увидев, что на него смотрит батюшка, хотел было что-то сказать, но отец Захарий опередил его:

— Что, гневливый муж, тяжко тебе? — глаза отца будто весело блестели, лицо покрыли мелкие морщинки.— Ничего, терпи, это ещё начало терпения. Весь народ ради Христа терпит. Только покаяния не оставляй,— погрозил он ему пальцем, став уже серьёзным.— Ну, ступай, ступай, да помни: и за-ради тебя Христос распялся!

Мужчина поклонился отцу Захарию в ноги, приложился к его руке. Отец Захарий благословил его, и он пошёл в церковь, опустив голову и думая о чём-то.

Так ещё нескольким явил отец Захарий слова утешения и ободрения. Катя слушала его, слушала людей и всё больше понимала себя, и стыдилась своего недавнего недовольства и раздражения. Когда отец Захарий благословил последнего человека и они с Катей остались вдвоём, он обратился к ней. По Катиному лицу разлился алый румянец, она потупила взор, опустила лицо, сидела притихшая. Отец Захарий опять улыбнулся, он всегда улыбался, его простое, совсем простое неприметное лицо, сплошь затянутое мелкими, сияющими, словно лучики, морщинками, весело и тепло смотрело на Катю; он положил свою мягкую руку ей на голову и сказал:

— Твой стыд, доченька, к разумению. Помни, милая, что все мы во Христе нашем Спасителе, все мы тело Его единое, ибо Господь нас всех принял в сердце Своё и возлюбил велико, заповедуя нам возлюбить ближнего своего. Каково же тяжко Господу нашему видеть, когда не возлюбили мы друг друга, пеняя грехи и тяжбы в глаза брата и упрекая его в несовершенстве, ибо во время сие распинается Его Святая, безгрешная плоть. Веруй, доченька, в душу-христианку ближнего своего, веруй и прощай, ибо Господь простил. Явить в терпении Любовь Христову — вот наш путь. Вижу, доченька, что сердце твоё рвётся к сердцу Господнему, но не будь слепа в рвении своём, ибо рядом с тобой души христианские, а мир, он столь ужасен в цепкости своей. Многие не могут вырваться из его лап и даже совсем мало тех, кто в состоянии вырвать хотя бы волосок из его объятий хоть на короткое время. Сердца людские не собраны, разорваны на клочки и разбросаны в желаниях своих, и не принадлежат никому и ничему. Если имеешь ты сердце полное и единое в рвении своём, наполни его Любовью Христовой, и пусть приложится к нему, яко к чаше со свежей водою, усталый путник, измученный в тяжком неведении и неверии своём. Соделывающий так есть истинный христианин не по названию только, но по жизни своей. А теперь иди, иди, милая, да к цветочкам своим зайди, обрадуй их.

Катя поклонилась отцу Захарию, он перекрестил её, и она пошла. Никогда ещё отец Захарий не разговаривал так с ней. Катя всегда удивлялась: как отец Захарий знает о людях, иногда даже предсказывает им, но она не стала ломать голову о том, чего не ведала. Она вошла в церковь тихая и облегчённая на какую-то степень, помолилась, затем пошла в сад, как наказал ей батюшка, проведала свои цветочки.

Они были свежи. Присев возле них, Катя задумалась о том, что всё это время так мучало её. В мыслях она просила прощения у Ремизова за эту тяжесть, за неприязнь, какую испытала, увидев его душевную слабость, за многое, что открылось ей. Ибо в этом во всём она кое-что поняла и в себе и была рада сему.

Цветочки стояли тихие, качали цветными головками и мудро смотрели ей в сердце единственным жёлтеньким глазком.

Нелегко даётся человекам шаг, ведущий к Любви Христовой, ибо между Нею и человеком лежит целый земной мир, заключённый в человеческое земное "я". Может быть, впервые Катя задумалась над этим, столкнувшись вот так, лицом к лицу.

С полей потянуло вечерней прохладой. Уходить не хотелось. Мысли смешивались с чувствами: облегчение, утомление и напряжение, волнение и желание совершить первый шаг. Вспоминать недавнее было неприятно. Всё это камнем легло на грудь. Но до конца понять природу раздвоенности своего состояния Катя ещё не могла, но она ясно ощущала, что два человека живут сейчас в ней: один жаждет любить, всеми клеточками припасть к источнику Любви Христовой и жить лишь Его всеблагим Словом, Его Духом и чувствами, Его делами. Другой же, другой — это личные симпатии, личные желания и личные чувства.

«Сердца не собраны, разорваны на клочки и разбросаны в желаниях наших,— вспомнила она слова отца Захария,— и моё сердце… едино ли оно в стремлении своём, живёт ли оно горячим желанием приблизиться к Господу своему, наполниться Им..? Христианин по сути, по жизни своей, кто он? “Слушающий и исполняющий Слово Моё…” — речёт Господь. Исполняю ли я Слово Господне?»

Сумерки легли на голубую со звонницей церковь. Застрекотали в траве кузнечики, запели сверчки. Прохладно по-летнему, и по-летнему тихо. Девушка плачет, молится и снова плачет, думает и снова молится. И тишина, и радость, и грусть, и молитва, и тихая печаль — всё это переживает её сердечко. Отец Захарий смотрит из церковного окна на Катю и ласково улыбается её неведению. Он знает, что всё это к добру, к добру, не к худу, и слёзы, и молитвы, и рождающаяся в сердце жажда — всё это к добру. «Да не зайдёт солнце во гневе вашем» — во гневе неразумства и злого неведения, во гневе самодовольства.

Отец Захарий вышел, спустился со ступенек, подошёл к девушке. В руках у него был хлебец, смоченный вином, точно такой, что он дал женщине, матери неразумного сына. Он вложил в рот склонившейся в поклоне Кате хлебец и благословил её по обряду. Катя немного смутилась и взволновалась сему, ибо всё, что сделал с ней отец Захарий, противоречило церковному уставу.

— Да пребудет с тобой Господь наш Спаситель, дочь моя. И не бойся, Господь всем даёт в свой час, а я слуга Божий и лишь исполняю Волю Его. Не по уставу таких, как ты, причащаю и благословляю, но по любви сие соделываю, ибо верую — за любовь Господь не накажет. Христос наш есмь Любовь и Истина, а ежели я в чём согрешаю, то «аз есмь человек»! Да приди завтра на проповедь, приди, родная.