Четыре возраста отчаяния

Первый возраст отчаяния походит на спектакль на кладбище. Есть чувство, что кому-то интересно, хотя никто и не смотрит.
Когда усталые актеры пожгли все декорации, они сидят, свесив ноги, обтянутые рваным трикотажем со сцены. Дыры в материи создают условия тканевых водоемов вокруг выступающей плоти, туго сжатой чулками.
Солнце кладбища - софиты, которыми порос дуб из желания оттянуть гибель свою. Под ними актеры и осознают, что никто не увидит шоу.
Вынуждают обстоятельства раздеться догола и вручную рыть себе могилы. После улечься в них и сладко заснуть. С радугой, сочащейся из синяков на ногах и кровоподтеков на нежных руках...

Второй возраст отчаяния напоминает ложь. Такую острую, чтобы спокойно ее касаться, и такую безобидно-неощутимую, чтобы тонуть в ней и требовать новых насильственных воздействий. Она льется и навевает ошибку восприятия. Ты уже все забыл и не надеешься. Что-то бархатистое убеждает, что есть, куда идти. И ты встаешь на протезах и идешь, туда, где есть какие-то заменители счастья.
Мне все равно, что с тобой происходит...

Третий возраст отчаяния похож на настоящее отчаяние. Оно сначала душит, но позже осознаешь правильность. Правильность всего, что после этого следовало. Каждый перелом и обнаруженное есть последовательность. Ни на одном кладбище нет этого. Отчужденность, с коей воспринимаешь все, поражает и радует. Но однажды... Предательски-ломающимся рыболовным крюком вонзается в окрепший материал надежда. Омерзительно...

Четвертый возраст отчаяния пережит достойно, чтобы переродиться в ненависть. Все переродится в ненависть и захватит нас. Ненависть повсюду...