Театр теней 1

    Что наша жизнь? Игра-а-а! Согласен, игра, но я бы добавил ещё несколько важных дополнений: наша жизнь - это игра теней. 

    Часто нас посещают какие-то мысли относительно того, каким образом мы воспринимаем злополучное Бытие, понятие затасканное философами высшего пилотажа, но так и оставшееся в качестве тени на стене пещеры Платона.
    Вот наскальные рисунки древних людей. Что это? Письмо? Тогда кому? Художество? Для кого? След? Чего? Своего пребывания в жизни? Письмо иным? Художество для других?  И то, и то, и то, и ещё много чего, о чём мы не можем знать. Что осталось от древнейших цивилизаций? Скульптуры, храмы, пирамиды, письмена, глиняные черепки, наконечники стрел и копий, одним словом следы существования.
    Однажды утром я обнаружил на хлебе след, оставленный женой, откусившей кусочек. Какое-то странное чувство охватило меня, не имеющее ничего общего с тем комплексом чувств, которые я обычно испытываю к ней. Непонятное, свежее, трогательное.
 
    Что есть культурное наследие человечества? - конечно же, следы наших предков.
    Когда моему отцу стало за семьдесят, он начал писать историю нашего рода, начиная со своего прадеда. Потрясающая память позволила в четырёх больших тетрадях написать историю обычного армянина, родившегося в Западной Армении в начале ХХ века, пережившего Геноцид, сиротство, репатриацию, сталинизм, подвалы НКВД, ВОВ и прожившего относительно счастливую жизнь работящего человека, советского труженика, прожившего 86 лет и умершего на руках своих детей, буквально.
     Одиннадцать лет после его смерти я, его сын, пытался начать читать записи отца. Не получалось – на первой же странице, где он с бесконечной любовью описывает родной город на берегу моря, родительский дом, семью и запавшие в душу десятилетнего ребёнка воспоминания, слёзы застилали мне глаза, тетрадь закрывалась и ставилась на полку. Одиннадцать раз эта сценка проигрывалась в мельчайших подробностях, и наконец, с двенадцатой попытки мне удалось прочесть. И тогда, на расстоянии двенадцати лет, слова, написанные отцом, опять-таки подняли в моей душе волну чувств, ранее не изведанных. И, что интересно, не было этих чувств в те моменты, когда отец, будучи ещё живым, многократно рассказывал обо всём, что осталось в его прошлом и было ему дорого. Я, как и все, конечно, внимательно слушал, но как-то вполуха. А когда отец умер, - всё изменилось.

    Что это за явление? Освящение смертью?, безвозвратностью?, переходом в мир иных категорий? Уверен, что подобное случается у многих, но мы, не разобравшись в собственных ощущениях, всегда проходим мимо этого эмоционального завихрения и прячемся среди привычных “теней”.
    Я стал отслеживать в себе ощущения, ранее остававшиеся  незамеченными в силу своей чрезвычайной эфирности. И с удивлением обнаружил целый пласт тонкой материи, обладавшей очень неустойчивым, но безмерно привлекательным ароматом.

    Например. 
    На письменном столе человека в пепельнице дымится сигарета, рядом – чашка с недопитым кофе. Там же лист бумаги с недописанным предложением. Ничего необычного, тысячекратно повторяемая ситуация в обыденной жизни множества людей. А вот представьте, что этот самый человек, который курил, пил кофе и раздумывал над окончанием предложения, внезапно умер… В следующее же мгновение погасшая сигарета, недопитая чашка кофе и последние слова, написанные усопшим до того самого момента, а также множество других обычных свидетельств его земного существования приобретают какую-то особую окраску - для его окружения. Родные и близкие пытаются вспомнить какие-то знаки в преддверии внезапно настигшей смерти, придают им мистическое значение и интерпретируют в широком диапазоне фантазийных предположений.
    Смерть, главный жупел осознанного бытия человека, - мастерица сакрализации самых обычных вещей.

    Другой пример.
    В Батуми, откуда родом моя мама, в детстве меня привозили из Еревана на все летние каникулы.  Там жила многочисленная родня моей матери, и каждый год она окутывала меня такой истинно “батумской” теплотой и любовью, что я и сейчас, по прошествии многих десятилетий, чувствую в душе “следы” тех дней. Я жил в доме дедушки, большом, полутораэтажном, с полукруглой каменной лестницей, восходящей к огромной веранде, откуда расходились комнаты домочадцев. Был перед домом садик, где мирно уживались ёлочка-северянка, субтропические пальмы и мушмула. Был также тёмный сырой подвал под лестницей, куда мне было запрещено спускаться, не знаю почему. Естественно, как и любой ребёнок, я часто с опаской спускался по ступенькам, ведущим в подвал. Каждая ступенька требовала у меня усилия воли, я испытал тот самый непреодолимый страх-желание, о котором написано множество умных книг по психологии. Запах прохладной сырости и тлена, холодновато восходящий из глубин подвала, до сих пор хранится в моей голове - в отделе детских воспоминаний. Что я там искал? Наверное, именно этот страх перед неведомым, основу существования человека.
    А наверху, в одной из комнат было очень своеобразное окно – из него была видна аккуратная кладка стены, выложенной  впритык к задней стенке нашего дома.  И, чтобы эта кладка смотрелась из комнаты не очень мрачно, створ окна мой дядя покрасил белой краской…

    Прошло более полувека. Все мои любимые батумцы старшего поколения уже давно в мире ином. И дом дедушки снесён давно.
    Недавно я побывал в Батуми с другом. И нашёл то место, где прошли счастливые годы моей жизни. В неузнаваемо перестроенном районе я бы никогда не определил местонахождение дедушкиного дома, если бы…
    Если бы не пятно на стене чудом сохранившегося соседского дома.
И вот стоит престарелый мужчина, в здравом уме и твёрдой памяти, смотрит на выцветший квадрат на стене ничем не примечательного дома и безуспешно пытается утаить от друга слёзы, текущие по щекам. Он сквозь этот квадрат видит тысячесерийный цветной панорамный фильм своего детства, видимый ему и не видимый никому другому. Оттуда, из белёсого пятна на стене, к нему являются лица любящих его родных людей, они улыбаются, что-то беззвучно говорят ему. Это слова любви и заботы, которыми они обволакивали меня каждый год, по приезде в Батуми. Для друга, даже очень близкого и понимающего, этот квадрат - всего лишь кусок покрашенной стены.

    Есть и другие вариации этого явления. Приведу размышления Довлатова, удивлённого неожиданным процессом, произошедшим в его душе незадолго до смерти.

   "Я знаю, что это кому-то кажется страшным позором, но у меня никогда не было ощущения, что я принадлежу к какой-то национальности. Я не говорю по-армянски. С другой стороны, по-еврейски я тоже не говорю. И до последнего времени на беды армян смотрел как на беды в жизни любого другого народа. Но вот недавно на одной литературной конференции познакомился с Грантом Матевосяном. Он на меня совсем не похож – настоящий армянин, с ума сходит от того, что делается у него на родине. Он такой застенчивый, искренний, добрый, абсолютно ангелоподобный человек, что, подружившись с ним, я стал смотреть как бы его глазами. Когда я читаю об армянских событиях, я представляю себе, что сейчас испытывает Матевосян. Вот так, через любовь к нему, у меня появились какие-то армянские чувства”.

    Случай того, как один человек может своим мировосприятием открыть другому портал в мир собственных чувств и ощущений, о существовании которых он не подозревал.

   Ещё одна небезынтересная иллюстрация латентного существования иного пространства в глубинах сознания, остававшегося незамеченным до встречи с детонатором.

“Григорию Туманову 30 лет. 27 последних он прожил в Москве. Он, главный редактор самиздата “Батенька, да вы трансформер”, человек скептического склада ума, судя по названию издания, рассуждает о внезапной душевной конвульсии, настигшей его в 2018 году. Понаблюдаем, каким образом и где подстерегло его чувство национальной идентичности.

“Я смотрю, как над Араратом восходит солнце, и пытаюсь не зарыдать. И я все же сделаю это спустя еще несколько минут, когда буду подниматься в храм Хор-Вирап, окруженный облаком ласточек. Обливаться слезами на глазах у гостей и доноров гуманитарной премии “Аврора”, с которыми я приехал сюда перед рассветом, чтобы узнать имя нового лауреата, не лучший способ для нетворкинга, поэтому я и шагаю выше и выше, к храму на утесе. В конце концов, у меня есть уважительная причина скрыться, чтобы выдохнуть, – не каждый в 30 лет внезапно обретает второй дом и историческую родину, которые объяснят ему многое о нем самом”. (Беседы после лекций. РАУ, Ереван, 2019)

   Мне кажется, есть какое-то место в голове человека, где иногда, по непонятным причинам, сознание и бессознательное издалека замечают друг друга. И тогда происходят те самые удивительные явления, о которых я рассказал выше.
В мгновения этой мистической встречи-миража, сознание смотрит на неизвестного ему двойника настороженно, с опаской, недоверием, как ребёнок - на мумию фараона. А взгляд бессознательного на юнца умника-разумника не выражает никаких чувств, но из его глаз проистекает молчаливая мудрость, знание незнаемого, опыт тысячекратных рождений и смертей, борьбы и поражений, животной радости и уроков первобытного страха.
   Смотрят половинки души человека друг на дружку... и расходятся по своим уголкам.
До будущей встречи.

(Продолжение следует)