Another version of the truth

Вначале рассвет рассеял ночную тьму за окном, а затем эту ношу взяло на себя утреннее солнце, осветившее весь горизонт, раскинув свои лучи и в длину, и ширину. Вместе с этим, этот знатный пейзаж покинула и мгла, оставив за собой утреннюю росу на стеблях и травинках, которую поглощали в себя цветы из местной оранжереи. Их аромат в данный момент радовал проснувшихся, чтобы в будущем персонально услаждать заинтересованного богатого гражданина, который решится осчастливить себя и свой дом одним из этих цветов. И всё это блаженство стремилось к зашторенной спальне юной Евы, в которой было приоткрыто прокравшейся туда няней, на проветривание окно. Как и ожидалось, даже через плотные бархатные шторы багрового цвета Ева пробудилась ото сна из-за луча света, упавшего на закрытые веки. До её слуха донесся тихий скрежет старого, но действующего велосипеда, на котором разъезжал местный и ценимый почтальон почтенного возраста. Этот звук был слышен даже сквозь пение птиц: громкое, хаотичное, пробуждающее, как воскресный хор. В доме, где росла Ева, было по меньшей степени около трёх служащих, и все они выполняли лишь работу по дому и ухаживали за его обитателями. Кто-то из них в свою очередь предварительно подготовил место для умывания, исключительно для Евы. В ванной, куда она направилась, встав с кровати, её ожидал широкий и глубокий медный таз, наполненный нагретой водой. В этом маленьком помещении также находилось окно, сквозь чистое и прозрачное стекло которого пробивались всё те же золотые лучи, что и в спальне, создававшие при соприкосновении с поверхностью воды самые невообразимые узоры, напоминавшие девочке о загадочной картине  в спальне её матери, содержание которой ей неведомо до сих пор и, наверное, не будет никогда.
Ева стала омывать своё лицо от мейбума возле её глаз, попутно смывая с себя сонливость, пока параллельно с этим няня в её спальне убирала кровать, начиная со взбивания подушки, которую по примете должен, в течение этого процесса, покинуть сонм дурных мыслей, снов, воспоминаний, хотя в конечном итоге Ева в этом не нуждалась. Потом она стала чистить и обелять свои юные, девственные и под стать её возрасту молочные зубы, вспоминая наставления родителей, а ещё точнее не наставления, а рекомендации её личного частного зубного врача, чтобы проблемы с ними не настигли её через несколько десятилетий спустя, поэтому она не брезговала пользоваться зубной нитью, нежели в обилии предоставляемых в доме зубочисток, о которые она однажды не сильно, но повредила дёсны, и тогда после этого ей и был впервые назначен зубной врач, которого, как и любого врача, ценили, уважали и чуть ли не лелеяли в этом доме. Зубная паста была на вкус сладкой, напоминая вкус вишнёвого пирога, и Еве казалось, что её вполне можно употреблять в пищу, на десерт, например, если бы это не порицалось с гастрономической точки зрения.
Покинув ванную комнату, она вернулась в пустующую, но прибранную спальню и стала переодеваться к завтраку, после которого ей нужно было собираться в школу. Пусть за окном, согласно календарю, и наступила осень, однако погода, естественная для третьего квартала, составляющего часть от целого года, настоятельно требовала не прямо, но косвенно сохранить на время нужное бельё для сна. Для Евы оно было вышито специально на заказ одной известной своей качественной продукцией швейной фирмой, и в комплектацию которого входили и белая, как снег, легкая ночнушка, которую Ева в данный момент сменяла в гардеробе, и плотная шёлковая пижама, готовая на период похолодания, и набор постельного белья настолько прекрасный, что и Ева, и служащие боялись каким-либо образом его испачкать, заляпать или, хуже всего, порвать, прожечь, хотя бы чуть-чуть. Возле её кровати на дорогой вешалке из клёна висело летнее платье, заготовленное и разглаженное специально для дома, в которое она и приоделась. Когда прихорашивания подошли к концу, Ева спустились вниз к завтраку, ровно по времени.
Внизу играло радио, звучала любимая мелодия Евы, которую она слышала даже слишком часто, так что для неё не составляло труда определить на какую часть этой композиции ей довелось попасть, и что последует за ней. Единственное, что удручало, так это её незнание названия самой композиции и её автора.  А в нос Евы, помимо свежеприготовленных блюд, приударил, а точнее благодатно влился ambr;  маминых духов, в которых смешались ароматы пиона и жасмина. Для Евы они были подобны массажу: все беды покидали её думы, мышцы расслаблялись, становясь мягкими, точно лепестки цветов, являвшихся сырьём для этих духов. Хотя бы ради них, Ева ни при каких обстоятельствах не хотела покидать мать, и всё же школьные часы ей были не безразличны, и совершить желанное, даже в самых далёких грёзах, она не хотела, да и не смогла бы. За столом её ожидали самые разнообразные кушанья, но она обошлась лишь сладкой тарталеткой и кружкой свежего молока. Её матушке и в голову не могло прийти предложить, что во время завтрака, что в какое-либо другое время, чай, ибо, как она сама говорила: «kinder trinken tee muss nicht!» . Рацион питания, заключающийся целиком из сладкого, предназначался Еве на утро и к вечеру, а плотный обед подразумевал крупное блюдо, желательно вегетарианское. Стоит заметить, что Ева питалась только дома, ровно три раза в день и наедалась она быстро, в результате чего она не успевала ни поправиться, ни навредить своему здоровью от недоедания.
За широким столом заседали лишь сама девочка и её мать. Слуги их в этот момент не беспокоили, их выход наступал только к концу трапезы. Отец Евы был занятой персоной и семью навещал лишь в выходные, в свободные от дел дни. Такое положение дел ни в коем разе не смущало Еву, напротив, чем дольше отца нет дома, тем выше вероятность, что он вернётся с приятным сюрпризом для дочери, который её не разочарует, или встреча с ним будет более желанной и радостной. В действительности, пока в голове юной Евы лицо отца вырисовывалось не слишком хорошо, причиной тому оказывался его фантастический рост, которым обладает, возможно, лишь он один, в связи с этим ей приходилось вырисовывать образ и фигуру отца по его деяниям и характерным приметам. Самым наглядным символом присутствия главы в доме являлся аромат тления табака, исходивший прямиком из камеры его трубки: такой приятный, пленительный, воздушный, правда, уступающий духам матери, ввиду того, что те окружали Еву регулярнее. Другой вопрос – его личный кабинет на другом конце второго этажа от комнаты дочери – просторное и объёмное помещение купольной формы, полное ломящихся книжных полок от тех книг, до которых Ева не могла дотянуться без табуретки, зато была одна большая на его столе в раскрытом виде, где числа, обозначающие страницы слева и справа, ещё были ей незнакомы, что уж говорить о словах, наполнявших содержание этого талмуда. Главной жемчужиной были игральные кости на верхней полке, на самой вершине: такие особенные, необычные, сотворённые из настоящей слоновой кости, и которые так и манили дитя к себе, но были воистину недосягаемы для неё. «Ich werde eines Tages bekommen sie », - говорила она про себя.
В то же время, мать Евы сидела по другую сторону стола от дочери и смотрела в окно, будто пристально в точку, попутно краем глаза наблюдая за Евой, но с виду, казалось, беспокоило её что-то большее, и она ушла в себя и внутри же выполняет, своего рода, неведомый и необъяснимый процесс, гораздо сложнее, чем естественный метаболизм. Дочь же этого не замечала, её внимание было приковано к еде. Постороннему это показалось бы подозрительным, впрочем, Еве к подобному не привыкать, её полностью устраивала окружающая обстановка. Покончив с едой, Ева вышла из-за стола, и поблагодарив матушку за очередной чудный завтрак, направилась наверх в свою комнату, где должна была уже в скорый срок приготовиться к школе. Слуги же вышли из соседних дверей, по парам с двух сторон, как в театре, из-за кулис на сцену и принялись за свои обязанности. Мать же неосознанно улыбнулась ей вслед и направилась ко входной двери, чтобы проводить дочь.
В мгновение ока, Ева перевоплотилась из той тихой скромной девочки в строгую, мотивированную к учёбе и получению знаний особу. Правда, форма, в той или иной степени, стесняла её, ощущался стойкий дискомфорт, к тому же Ева беспокоилась, как бы её не настиг приступ удушья или вне, или во время занятий, поскольку от груди до пояса её тело обхватывал затянутый корсет, так удачно сочетающийся с её рубашкой такого тусклого цвета, благо верхнюю пуговицу застёгивать необходимости не было. Кроме того, ей мешали довольно тесные туфли, в которых, конечно, можно было полностью стереть ступни за считанные часы, если отправится в хоть сколько-то длинный путь, но это не относилось к Еве, её эта потребность обошла стороной. Осторожно, спокойно, не спеша, она спустилась вниз к парадному входу, где её, как и каждое другое утро, ожидала матушка, желавшая проводить дочь и настроить её на хороший день. Но в этот день лицо матери, отражавшее её настроение, выглядело очень неестественно и натянуто, словно его слепили на скорую руку из воска, улыбка и доброжелательный взгляд казались дочери наигранными и фальшивыми. Ева понимала, что матери не хотелось сегодня выпускать её из дома, однако, в любом случае, таким надеждам не суждено было сбыться.
По ту сторону Еву ожидал экипаж, в виде дорогого и роскошного автомобиля, заднюю дверь которого придерживал идеально сочетающийся с ним своим внешним видом и манерами шофёр, ожидая юную пассажирку. Его лицо было подобно маминому, только теперь Еве казалось, что он здесь самая настоящая восковая фигура, несмотря на всю вытекающую из него доброжелательность.
Шофёр был назначен Еве лично, как и всё остальное в доме. Путь от самого дома до школы был достаточно близкий, что могло бы посеять смуту в ней, но радовало одно – ноги в туфлях останутся, почти, целыми. Сама дорога пролегала по аллее вдоль леса, затем шёл пригород, в котором через пару улиц и находилась школа. Лес занимает всего треть пути, а если передвигаться быстро, как Ева в данный момент, то это и вовсе миг, вследствие чего за окном перед ней мелькало сплошное зелёное пятно, состоящее из, пока что, зелёной летней листвы на деревьях, сменяющееся голубым цветом неба с яркой сияющей точкой, именуемой солнцем, на ней, до которого Еве, впрочем, не было никакого дела. Ей не хватало воображения, чтобы представить, что где-то там, за горизонтом могут быть свои воины и миры, свои народы с особыми законами и обычаями, что там в эту же секунду появлялась, а следом могла исчезнуть чья-то жизнь, и не одна. Когда автомобиль въехал в пригород, Еву так сковала форма, что даже повернуть голову для неё было в тяжесть, да она и не старалась особо что-то предпринять, из-за чего мимо её взора пролетали за окном мальчишки постарше, игравшие с мячом, женщины, чьи-то матери и бабушки, торговавшие узорным покровом, собственного пошива, старики, сидевшие на лавочках и читающие газеты или курящие самодельные трубки с соответствующим по качеству и цене табаком. И лишь когда дорогу на единственном пешеходном переходе потребовалось уступить, и машина остановилась, Ева, имея возможность спокойно смотреть вперёд на дорогу, обратила внимание на пешеходов – на двух мужчин с оружием, одетых в зелёное и ведущих перед собой совсем старого и с виду больного мужчину, самой примечательной частью лица которого был тонкий и удлинённый нос, ранее не виданных девочкой. Одет он был в рваньё, точнее до этого момента на нём, наверняка, были наряды не хуже, чем на Еве, а может и богаче, но кто-то или что-то будто бы вгрызлась в эти одеяния, пытаясь вытащить, изъять из них владельца, а старик, и вновь наверняка, лишь молил о пощаде и мечтал о том, чтобы на нём был крепкий, непробиваемый доспех, который непременно защитил бы его. Лица солдат, в отличии от водительского, были похожи на камни, вернее на лица, как у статуй в саду у Евы на заднем дворе дома: таких же бледных, строгих и в какой-то степени поразительных, ибо в них не было ни страха, ни угрызений совести, ни желаний, затуманивших бы их разум и сбивающих их с пути здравого смысла. Все мысли и чувства об увиденном в голове Евы будто ударили током или прикладом оружия, подобно старика впереди, чтобы он не задерживался на дороге и дал машине проехать, зрелище одновременно и испугало, и восхитило её. Водитель, сразу заметив возбуждённое состояние пассажирки, быстро заверил её, что не стоит обращать внимание на вполне обыденное зрелище. Зрелище, именуемое правосудием и «работой наших защитников».
Через минуту они добрались до школы. Ева поблагодарила водителя за поездку, на что его до этого «восковое» лицо ожило и преобразилось в точку, ярче, чем та, что на небе сверкала, и расторопно поблагодарил юную леди и пожелал всего наилучшего. Звучало это, как в последний раз, как прощание навеки, но они оба прекрасно знали, что встретятся вот-вот, примерно через пару часов, только на место вернётся всё та же восковая фигура, которая и не вспомнит о её лице, ведь он всего лишь наёмный шофёр, который делает своё дело вовсе не за символическую плату и девочка в его интересах находится явно не на первом, и даже не на сотом месте по значимости. С такими мыслями, он быстро захлопнул дверь от машины и также в момент нажал, если не вдарил в педаль газа, машины и след простыл. Тот образ старика не выходил из головы Евы и, вероятно, он надолго там поселился, желая, как и владелица этой головы, поскорее вырваться и разнестись по округе, хоть со случайным прохожим, сопровождая волну эмоций, переполнявших девочку, да так и суждено ему там остаться, ведь поделится Еве было не с кем, то ли из-за образовавшегося вакуума вокруг неё и школы, то ли из-за неё самой и её характера или других детей. До занятий оставалось может и немного, но всё-таки и немало времени для самой Евы, поэтому она решилась присесть во дворе на скамейку в ожидании. Просидев какое-то время в одиночестве, без внимания сверстников и, в особенности, сверстниц, внимание Евы привлекла кружившаяся в небе еле заметная снежинка. Мгновение спустя за ней последовали и другие, и ещё, и ещё…
Видя радостную реакцию других проходивших детей, и настороженную у взрослых, ибо на дворе, как-никак, ранний сентябрь, и раннюю зиму никто не прогнозировал, не говоря уже о том, чтобы приготовиться к ней, Ева решила поддаться азарту и вытянула язык, подобно остальным детям, чтобы поймать одну из снежинок. Одна из этого роя удачно приземлилась ей на язык, но у Евы, вместо лёгонькой щекотки на кончике языка от холода, сморщилось лицо, выступили небольшие слёзы на лице не то от обмана ожиданий, не то от очень горького привкуса, не то от боли из-за ожога, или всё сразу. Тут же она стала плеваться и отряхиваться от падающих «снежинок», и вместе с остальными школьниками и их родителями бросилась бежать под крышу, пока снаружи, словно градом, с неба падали и кружились в воздухе крупные хлопья «снега», накрывшего собой близ находящиеся улицы.
Это был просто пепел, но от него всех отвлёк звонок на урок.