Вина

— Просыпаемся!

Молочного цвета потолок парил над головой, медленно вращаясь. Прямоугольная люминесцентная лампа мягко светила сквозь матовое стекло… Стоп, какая еще люминесцентная?..

— Лежать!!! — Чья-то рука схватила меня за шею, не дав оторвать голову от подушки, но тут же отпустила. — Резкие движения запрещены…

— Где я? Вы кто?!

— …а также бег, прыжки, любые формы агрессии, в том числе пассивные. При неповиновении Учреждение оставляет за собой право…

Женщина лет сорока в серой униформе с коротким рукавом достала из нагрудного кармана планшет и, сверяясь с каким-то шаблонным текстом, продолжила:

— …право задействовать все имеющиеся в его распоряжении ресурсы для развития навыков осознанного и просоциального поведения у своих подопечных… Так, это опустим… это не нужно… Программа осуществляется в рамках экспериментального проекта научно-исследовательского институ… Да где же это? …Участие исключительно на добровольной основе… А, вот! Учреждение гарантирует жизнеобеспечение подопечных в период их пребывания на территории экспериментального комплекса за исключением случаев… Нет, вот!.. В качестве залога каждый подопечный передает Учреждению в безвозмездное пользование свои внутренние органы, на выбор последнего, согласно установленному перечню…

— В смысле?!

Безымянная женщина устало убрала планшет:

— Короче, видишь трубочку…

Повернув голову, я заметила, что к стене, расположенной за кроватью, прикреплена панель, от которой действительно тянется тонкий шланг, и тянется он прямо к моему левому боку. Охренеть… Взгляд скользнул выше. Нет, это не футболка, как показалось поначалу. Это что-то наподобие плотного эластичного корсета бежевого цвета, наглухо облегающего тело от ключиц до бедер.

— …живешь только благодаря этой штуке. У тебя изъяли некоторые органы. После успешного прохождения программы и… кхм, оплаты пошлины, тебе их вставят обратно. Если попробуешь сбежать, умрешь, не доходя до забора. Будешь плохо себя вести — будет больно и очень неприятно. После адаптации трубку уберут, к тебе прикрепят мобильный модуль и отправят в рабочий блок. А теперь вставай, только медленно.

— За что?! Какая пошлина? Какой модуль? — Я в шоке сидела на кровати, слезы градом катились по щекам, падая на трясущиеся руки. — Я хочу домой!

«Фашистка» с кислым видом снова достала планшет и начала водить по нему пальцем.

Это, должно быть, какая-то ошибка. Последнее, что помню, как мыла на кухне яблоко. Как я, вообще, тут оказалась? Может, это сон? Да, наверняка я просто сплю и сейчас проснусь…

— Преступление средней тяжести.

Ее слова рухнули на меня откуда-то сверху.

— Я?!

— Ну не я же.

— Как? Когда?!

— Более двух лет назад.

Два года назад… а что вообще было два года тому назад? Я судорожно начала перебирать в голове воспоминания. Боже мой, что же я сделала? Кому? Почему? Работа? Мужчины? Коллеги? Родственники? Соседи?.. Так, спокойно…

— А что именно произошло?

— Без понятия, я с этой информацией не работаю.

— Это… это какое-то недоразумение…

— Смотри, — она сунула мне планшет прямо под нос, — вот соглашение о добровольном участии в Программе и твоя подпись. Дату видишь? Считать умеешь? Два года назад.

— Но... я не помню…

— Все вопросы — к Направляющему. У тебя 27-й, он скоро подойдет. Короче, еда, душ, туалет — все, как обычно. Отбой в десять, подъем в семь. В общем зале под ноги смотри, на чужие трубки не наступай. Теперь распишись за прослушанный инструктаж.

— А когда…?

— Быстрее!

По-прежнему безымянная женщина снова сунула мне планшет прямо под нос. Как только я нарисовала пальцем на экране свою кракозябру, она развернулась и подошла к темной шторе, заменявшей дверь:

— Можешь идти в зал, общаться с другими подопечными.

— А если…?

— Мне некогда! — Она скрылась за шторой.

Я огляделась. Маленькая уютная комната без окон совсем не походила на тюремную камеру. Кровать на колесиках, стул, тумбочка, телевизор, отдельная душевая. Я нерешительно подошла к шторе и шагнула вперед, оказавшись в ярко освещенном помещении размером со спортивный зал для игры в футбол. Высокий потолок, тихая расслабляющая музыка, ярко-зеленая искусственная трава. Посередине ряд деревьев с розовой листвой и светлые столы с лавками, как для пикника. По периметру зала проемы таких же комнат-загончиков со шторками, над каждой висел порядковый номер. Шланг свободно тянулся за мной следом, едва касаясь пола, лишнее время от времени сматывалось в панель на стене, как шнур от пылесоса. Вокруг были молодые девушки примерно моего возраста в одинаковых спортивных штанах и балетках, упакованные в точно такие же глухие бежевые корсеты с трубкой. Большинство боязливо жались к стене или в одиночестве угрюмо сидели за столами. Несколько человек расположились группами, кто-то играл в настольные игры.

Может, я подавилась тем яблоком, которое мыла на кухне, и попала на тот свет?.. Мне захотелось потрогать деревья — вдруг настоящие? Я медленно направилась к ним мимо столов.

— О, дракула идет, интересно, к кому? — злобно прошипела одна из сидевших девушек другой, показывая на мужчину, появившегося из дальнего проема с табличкой «Для персонала». — Вот бы ему с вертушки по яйцам, в прошлую пятницу он… — Вдруг она замолчала, побледнела и обмякла, низко склонившись над столом.

Мужчина не спеша шел через весь зал. Большинство девушек притворялись, что не видят его, вжимая голову в плечи и якобы невзначай отворачиваясь; несколько человек ускользнули в свои комнаты. Ему было не больше сорока. Черный костюм, белая рубашка, тщательно зализанные назад темные волосы, на бейджике вместо имени номер «27». Он подошел ко мне вплотную и широко улыбнулся:

— Двадцать седьмой Направляющий. Правда удобно? Но можно Владимир или Влад. Я из Отдела созидательных коммуникаций. Идемте.

Он повел меня к дальним выходам.

— Извините, я хотела спросить…

— Аккуратно! Переступайте через трубки или пролезайте под ними. Поначалу непривычно, но, поверьте, это самая инновационная методика для развития навыков социального взаимодействия, лучше еще ничего не придумали. Вот, попробуйте наступить, не бойтесь!

Мы остановились перед очередной трубкой, лежавшей на пути. Я с недоверием посмотрела на Направляющего. Он стоял, скрестив руки, и чересчур оживленно улыбался:

— Наступайте!

Хм, звучит слишком безапелляционно и не предвещает ничего хорошего, но выбора нет… Помедлив, я опустила ногу на чужую трубку. Откуда-то из середины зала донесся душераздирающий вопль. Я испуганно отскочила. Мгновение — и у меня сперло дыхание от дикой колющей боли в груди, потемнело в глазах. Боль прекратилась так же внезапно, как и началась. Я растерянно посмотрела на Направляющего.

— Вот видите! И объяснять ничего не нужно! — Он явно был доволен. — Пойдемте дальше.

Я пришибленно поплелась следом, из головы вылетели все вопросы, которые мне не терпелось задать хоть кому-нибудь.

Мы вошли в проем с табличкой «Переговорная № 3» и побрели по длинному тусклому коридору; музыка и шум из зала затухали все больше и больше. Каждый звук впитывался в стены, пол и потолок, вскоре пространство наполнилось плотной давящей тишиной. Коридор казался бесконечным. Наконец мы повернули налево и тут же очутились в небольшой ярко освещенной комнате без окон, выложенной белой плиткой. Это что душевая?

Направляющий усадил меня в кресло и опустил сверху на плечи фиксирующее устройство, чем-то напоминающее то, которое используют на аттракционах в парках развлечений:

— Это на первое время, исключительно для вашей собственной безопасности. — Он ободряюще улыбнулся.

Сам уселся за белый полированный столик, стоявший в паре метров от меня. Вытащил из карманов пиджака планшет и какое-то непонятное устройство, испускавшее красный луч, как лазерная указка; по форме оно напоминало пульт с монитором, на котором отображались графики и диаграммы. Он положил гаджеты на столик, луч от пульта направил прямо на меня. Я увидела красную точку у себя чуть ниже солнечного сплетения — под прицелом, да?

— Что это?

— Это позволяет мне наблюдать за вашим состоянием. Не переживайте, обо всех значимых изменениях я буду вас предупреждать.

— Я боюсь…

Он постучал стилусом по столу:

— Ну что ж, начнем. Вам уже рассказали об Учреждении и чем мы тут занимаемся, поэтому…

— Нет, я вообще не понимаю, что происходит.

Он удивленно вскинул бровь:

— Должно быть, вы еще спали. Хорошо, тогда с самого начала. Наша организация была создана для разработки программ, которые станут альтернативой уголовно-исполнительной системе и судопроизводству, существующим на данный момент.

Чего-о-о-о?..

Глянув на мое лицо, он поспешил уточнить:

— Сейчас XXI век — все, что связано с расследованием преступлений, наказаниями и тюрьмами, признано малоэффективным, убыточным и морально устаревшим. Нераскрытые дела, коррупция, отсутствие раскаяния у многих заключенных — перечислять можно до бесконечности, но, главное, когда человека сажают на несколько лет в тюрьму, он выходит оттуда еще более дезадаптированным, чем был до этого. Вот и встает вопрос: как возвращать в общество не бывших преступников, а полноценных гармоничных личностей, осознано принявших решение исправиться? Над этим и работает наше Учреждение. Мы придерживаемся концепции, что воздействие извне неэффективно, все должно исходить изнутри. Мы не применяем наказаний. Как видите, у нас тут даже дверей нет, но практически никто не пытается убежать…

— А когда меня отпустят домой?

Он снисходительно улыбнулся, глядя на меня как на ребенка:

— Так я как раз и пытаюсь до вас донести, что дверь наружу находится внутри вас самой. Одни подопечные движутся к выходу быстрее, другие медленнее, это индивидуальный процесс, начиная с признания вины и искреннего раскаяния, заканчивая осознанными внутренними изменениями, позволяющими избежать правонарушений в будущем. А я, Направляющий, всего-навсего помогаю вам не сбиться с пути. У нас бывают случаи, когда подопечные справляются с Программой за считанные дни и уже через неделю благополучно возвращаются домой.

— Мне сказали, что у меня вырезали органы.

— Да, это так.

— Зачем?!

— Затем, что мы опять же придерживаемся концепции «Изнутри, а не извне», причем не только в переносном смысле, но и в прямом. Это целая философская доктрина, если хотите знать. Все взаимосвязано.

Изнутри? Он сказал «изнутри»? А засунутый в бок шланг? Или раз он теперь торчит из меня, значит, «изнутри»? Чертовы трансплантологи!

— Разве это законно?

— Я не упомянул, что мы государственное учреждение? У нас все согласовано.

— И что именно вы… забрали?

— Мы не рассказываем своим подопечным. Как правило, извлекают сердце, печень, почки, у кого-то по минимуму, у кого-то по максимуму, там многие факторы влияют, к примеру состояние здоровья и тяжесть совершенного преступления. Решение принимает Центр биосопровождения.

Сердце!.. Оно стучит? Вроде стучит… или туда что-то искусственное вставили?.. А почки… где расположены почки?..

Он мельком посмотрел на пульт:

— Не надо, не переживайте так, с вами все в порядке, мы поддерживаем функции вашего организма в пределах нормы. Инженеры, спроектировавшие наш биокомплекс, — настоящие гении.

Меня это как-то не особо успокаивало…

— Органы чипируются, чтобы избежать путаницы, и хранятся у нас в качестве залога, пока подопечные проходят Программу. Перед отправкой домой вам их вживят обратно.

— Это что — ломбард? — Я ляпнула первое, что пришло в голову.

Он вскинул бровь и забарабанил пальцами по столу:

— Вы обесцениваете работу нашего Учреждения? Словесная агрессия недопустима! Предупреждаю: в дальнейшем такие выпады будут иметь последствия… Так, на чем я остановился? Да, органы — вы скоро их увидите и, может быть, даже потрогаете.

— В смысле? — Я встрепенулась.

— Вы будете с ними работать на нашей производственно-биологической станции.

— Чего?!

— Трудотерапию никто не отменял, но если вас взять и усадить за швейную машинку, с каким КПД вы будете работать? А что насчет качества и себестоимости произведенной продукции?

Я пожала плечами.

— Вот! А наше Учреждение, благодаря высокотехнологичной сфере, не просто вышло на самоокупаемость, мы за счет прибыли развиваемся. И подопечные у нас к своей работе относятся крайне щепетильно, я бы даже сказал, трепетно, выкладываются на все сто процентов. Советую вам брать с них пример, потому что… органы чипируют, но табличек с надписями, что чье, на них не вешают.

Я обомлела… его учтивая улыбка больше напоминала издевку.

— И что там с ними делают?

— Я не знаю подробностей, есть разные направления: и научные, и производственные, разработанные под конкретные нужды международных заказчиков, многое засекречено. Печенью, кажется, что-то фильтруют…

— Это ужасно…

— Ну почему же. Вы будете работать, и ваши изъятые органы тоже. Это вполне естественно и логично, пусть не вместе, но рядом. — Он ободряюще улыбнулся. — Вы в основном будете трудиться в Хранилище, Загрузочной секции и Процедурном отсеке — техничкой и «бионяней», органам нужен тщательный уход, они ведь живые...
Голова шла кругом, я уже с трудом соображала, мозг начал отключаться от обилия свалившейся на него информации.

— Да и потом, не забывайте про концепцию «Изнутри, а не извне». У нас вы будете работать со своим «внутренним содержанием»: как в прямом, так и в переносном смысле. Это гарантирует вашу «кровную» заинтересованность в результате. — Он так увлекся, что даже показывал пальцами в воздухе кавычки, выделяя слова для большей наглядности.

— Почему я вообще здесь оказалась?

— Вот! С этого момента наша с вами работа и начинается. — Он деловито поправил галстук.

— Вы совершили преступление. Поэтому шаг первый: вам нужно признаться в содеянном. — Он внимательно смотрел на меня, готовый записывать стилусом в планшете.

— Послушайте, это какая-то ошибка. Я не помню ничего такого два года тому назад…

— Два года назад? Ах нет, два года назад вы подписали согласие на прохождение нашей Программы, вероятность рецидива была крайне низкой, и мы поставили вас на очередь. Само преступление вы могли совершить намного раньше.

— Но… я ничего не помню. — Я выдавила из себя жалкую улыбку. Ситуация из сюрреалистичной превращалась в откровенно ****ецовую.

— Аня… — Он впервые назвал меня по имени. — Мы знаем, что вас преследует чувство вины. Не отрицайте, мы в курсе, что вы несколько лет безуспешно ходили по этому поводу к психологам.

Он зачитал, глядя в планшет:

— «Я все время чувствую фоном вину и стыд», «Я не могу перестать чувствовать вину, потому что это не просто ощущение, это ощущение самого моего существования», «Я и есть вина».

— Откуда вы знаете?! А как же конфиденциальность?

— Мы тесно сотрудничаем с правоохранительными органами, по их запросу все граждане обязаны предоставлять информацию. Психологи не исключение, это вам так, на будущее. — Он улыбнулся.

— Ну да, точно…

— Для вашей возрастной группы у вас запредельные показатели чувства вины, которые соответствуют преступлению многолетней давности. Поймите, я хочу вам помочь: динамика не очень хорошая, и прогрессирующее чувство вины может довести вас до суицида. Поэтому давайте начнем сначала: расскажите мне о вашем преступлении.

— Не знаю… я… я не помню… а что вы вообще подразумеваете под преступлением?

— Хорошо, тогда скажите, когда у вас появилось постоянное чувство вины?

— Ну, оно всегда было, сколько себя помню… ну, может, и не всегда, но пять лет тому назад было… и в институте было… и в школе… когда была подростком… Может, в десять-двенадцать? Или в пять… нет, в пять рано, но я тогда начала чувствовать, что что-то не так… или в семь?.. Постойте, но детей ведь за преступления не судят?

Направляющий сидел со скучающим лицом и немного раздраженно барабанил пальцами по столу.

Я начала поспешно оправдываться:

— Но… но, вообще, знаете, психологи говорили, это все из-за того, что меня неправильно воспитывали родители: часто обвиняли, стыдили и запугивали…

— Ох уж эти психологи, много они чего говорят, но у каждого свой хлеб… А почему вас так воспитывали? Что вы перед этим сделали?

— Я не знаю…

Направляющий вздохнул:

— Аня, это все детский лепет. Не хочу вас пугать, но если за время прохождения Программы ваши органы износятся в процессе эксплуатации на нашем производстве или же у вас не будет прогресса в работе со мной, вас переведут в Крайний блок.

— А что это?

— Я и сам не знаю, никогда там не был. На этом моя работа с такими подопечными заканчивается. И что потом с ними делают: ищут им доноров или оставляют в Учреждении — я без понятия.

Мне стало жалко себя и обидно, я заплакала.

— Но не будем о грустном. Давайте лучше еще раз начнем сначала: расскажите о вашем преступлении.

— Я не знаю, что я сделала… На работе что-то перепутала?..

— Речь идет о преступлении средней степени тяжести! Вы не оставляете мне выбора.
— Он вздохнул. — Я очень хотел этого избежать, но у вас слишком слабые навыки осознанности, мне придется простимулировать их развитие.

Он дотронулся до крошечного рычажка на том самом пульте с красным лучом.
В глазах потемнело, и затошнило. Как будто миллионы иголок застрочили внутри, протыкая каждую клеточку. Жжение нарастало, я орала и билась в кресле, пытаясь выбраться из-под фиксатора. Боль длилась несколько секунд и затем резко прекратилась.

Я продолжала кричать, но уже не от боли, а от ужаса:

— Что вы делаете?! Это пытки! Пытки!!! Выпустите меня!!!

— Только, пожалуйста, не думайте, что мне это нравится. — Он смотрел на меня с сочувствующим выражением лица. — Это все лишь часть моей работы, должен признать, самая неприятная… Будьте осторожны, не просовывайте пальцы под фиксирующие подушечки, вы можете покалечиться. Успокойтесь, дышите медленнее.

— Вы сказали, тут нет наказаний!

— Все верно, это не наказание. Мы просто немного усовершенствовали методы биологической обратной связи и когнитивно-поведенческой терапии. Это лишь начальный этап, потом я буду давать синхроанализатор вам в руки, вы будете сами направлять его на себя и руководить процессом. Кстати, существенный процент подопечных на стадии раскаяния давит на этот вот рычажок намного сильнее, чем это делаю я, и мне приходится следить, чтобы они не причинили себе вреда.
Я опешила, судорожно пытаясь подобрать слова. Как же он все выворачивает наизнанку!

— Понимаю, вам не терпится попробовать самой. Но у вас сейчас зашкаливает чувство вины — нет, я не могу так рисковать. — Он мягко улыбнулся.

Боже, он упоротый, совершенно упоротый… или тролль 80-го уровня.

Направляющий глянул время на планшете:

— Так, на сегодня закончим, продолжим завтра около четырех. Подумайте хорошенько над своим признанием.

Меня накрыла новая волна боли, внутри все скрутило, и я вскрикнула.

Он удивленно замер, его руки выразительно застыли над столом:

— Это не я!

Потом вдруг расплылся в улыбке и показал на мой шланг:

— Сейчас обед, все побежали, кто-то на вас случайно наступил.

Он сочувствующе посмотрел на меня, убрал в карманы планшет с пультом и подошел к креслу, чтобы снять фиксирующее устройство:

— Я понимаю, у вас может возникнуть желание ударить меня, но предупреждаю: это будет иметь последствия, поэтому воздержитесь.

Неужели свобода?..

— Пойдемте, мы возвращаемся в общий зал.

— А можно позвонить?

— Можно. Но, к сожалению, здесь нигде нет телефонов. — И снова эта его учтиво-сочувственная улыбка.

Я переваривала полученный ответ, пока мы шли по коридору… Войдя в зал, я заметила неподалеку девушку без трубки, но с каким-то подобием ранца за плечами, она пылесосила пол огромным неповоротливым агрегатом с кучей щеток и брызгалок, который вяз колесиками в искусственной траве и явно не был предназначен для такой работы. Заметив нас, девушка бросила пылесос и ринулась в нашу сторону:

— Владимир!..

Не добежав буквально пару метров, она резко остановилась и, схватившись за голову, всхлипывая, медленно опустилась на корточки.

Направляющий поднес руку к правому уху — я только сейчас заметила у него крошечный прозрачный наушник.

— Все в порядке, дайте мне с ней поговорить.

Отдышавшись, девушка встала и подошла к Направляющему вплотную:

— Уберите эту больную из Хранилища! Она нас всех угробит!

— Опять 437-я Марина?

— Да! Когда никого из ваших нет рядом, она еле слышно шепчет и улыбается, шепчет и улыбается, типа все сердца понадкусывает, а почки спустит в унитаз.

Направляющий остолбенел:

— Так… и когда вы это слышали? Куратор знает?

— Сегодня утром. Другие девочки...

Направляющий повернул голову и заметил, что я все еще тут. Явно занервничав, он достал пульт, навел его на девушку и нажал на желтую кнопку. Она замолчала и тут же впала в какую-то нирвану: полусонный отрешенный взгляд и благодушная улыбка на бесконечно умиротворенном лице — ее тело как будто само по себе начало двигаться в тягучем бессмысленном танце.

— Не волнуйтесь, у нас здесь все под контролем. — Направляющий посмотрел на меня с ободряющей улыбкой. — Некоторые подопечные любят разыгрывать новеньких страшными историями. У Лены эти шутки уже не в первый раз, мне нужно серьезно с ней поговорить. А вам пора на обед, приятного аппетита, до завтра.

Надеюсь, ей не больно, это ведь он так с ней из-за меня… Не оборачиваясь, я шла к столам в середине зала. Вокруг них была толкотня, мест не хватало. Две девушки без шлангов прикатили тележки с кастрюлями и стояли на раздаче. Еда как еда, ничего особенного, хотя в обычной тюрьме кормили бы явно хуже…

После обеда я вернулась в свою комнату и включила телевизор. По всем каналам показывали разные серии «Понять и простить». Господи, что это? Они тут совсем больные?! Я выключила телевизор и открыла тумбочку — там лежали две книги: «Преступление и наказание» и «Загадочная история Бенджамина Баттона». Понятно, читать тоже нечего. Я уселась на кровать и какое-то время сонно наблюдала за снующими вдалеке девушками с трубками. Как собаки на привязи… Потом задернула штору, выключила свет и легла спать.

— Вы подумали над своим признанием?

Я вздрогнула и открыла глаза. Направляющий низко нависал над моим лицом.

— Я не знаю…

— Детский лепет, детский лепет… — Он грустно улыбнулся и покачал головой. — Вставайте.

Мы вышли из комнаты в зал. Девушки со шлангами стояли, выстроившись в шеренгу, на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Он подвел меня к ближайшей из них:

— Ее зовут Оля, посмотрите ей в лицо.

Я не понимала, что происходит; с опаской глянула на нее, потом снова на него. Эта Оля была напряжена и напугана не меньше меня.

— Аня, давайте начнем сначала: вы готовы рассказать о своем преступлении? — Направляющий не унимался.

— Нет, я…

Он достал пульт, направил его на Олю и нажал на рычажок. Девушка повалилась на пол, корчась от боли. В шеренге началась паника.

— А теперь? — Он направил пульт на вторую девушку, потом на третью.

Девушки падали друг за другом на пол, как кегли.

— Это Света, Лена, Маша, еще одна Света... — Он перечислял их всех поименно и, не глядя под ноги, шел ботинками прямо по трубкам.

Происходящее напоминало сцену из ада, все девушки с истошными воплями катались по полу.

— А теперь?! Теперь вы расскажете?! — Направляющий с трудом перекрикивал общий гвалт.

— Не надо, не надо!!! — Я металась в панике, зажав руками уши.

Мне хотелось бежать отсюда, в какой-то  момент в голове сверкнула мысль наброситься на него с кулаками, но… наверное, меня бы убили. Я подбежала к стене и в истерике начала кидаться на нее, со всей силы ударяясь ладонями.

Крики резко стихли. Я обернулась. Девушки впали в эйфорию и с блаженными улыбками елозили по полу, выгибая спины в причудливых позах, как кошки, нализавшиеся своей мяты. Теперь это уже напоминало какую-то оргию. Вдруг мне стало так легко, светло и весело. Я улыбалась и хлопала себя лапками по груди и животу, пытаясь поймать мельтешащую красную лазерную точку. Мур-р-р! Мур-р-р!..

Я почувствовала боль в правой руке и проснулась. Это был сон? Запястье ноет: то ли подвернула во сне, то ли и правда билась о стену… Стояла глубокая ночь. Мне было страшно, я пролежала до утра, вытирая слезы и пытаясь собрать воедино все, что со мной произошло за день; получалось не очень, вопросы множились в геометрической прогрессии. Понятно было только одно: меня не выпустят отсюда без признания…

По громкоговорителю объявили подъем, после чего всем скомандовали идти в душевые в своих комнатах. Мыться прямо в корсете было очень непривычно, я ждала, что меня вот-вот долбанет током. Потом был завтрак. Я с опаской присматривалась к девушкам вокруг, мне казалось, что некоторые на меня как-то странно смотрят и слегка шарахаются. Но ведь и вчера на меня смотрели с недоверием, тут в принципе атмосфера очень напряженная… хотя кто знает? Я так и не решилась задать кому-нибудь наводящие вопросы, чтобы выяснить про свой сон.

Пришли три женщины: Направляющие № 7, 13 и 20. Они разбили нас на команды и устроили что-то наподобие тренинга. Задания заключались в том, чтобы мы, взаимодействуя друг с другом, постоянно перемещались по залу, переступая через чужие шланги, подлезая под ними и вовремя убирая свои собственные. Мы даже играли во что-то наподобие твистера: нам постелили коврик с цветными кружочками, и мы лазили друг по другу, сплетая шланги в какую-то безумную паутину, — честно говоря, было стремно. Затем мы проводили эксперименты. Оказалось, что когда наступаешь на чужую трубку, боль сильнее, чем когда наступают тебе, — вот такое вот наказание, хотя этого слова Направляющие старательно избегали, заменяя его «последствиями». Больнее всего было наступить на свой собственный шланг — Направляющие объяснили это естественной заботой о нашем инстинкте самосохранения и развитием навыков бережного отношения к себе. Еще мы пробовали зайти в чужую комнату без разрешения, взять чужую вещь и тому подобное — за все эти действия нас ждали «последствия» и мини-лекции от Направляющих о том, «что такое хорошо и что такое плохо».

Через пару часов после обеда, как и обещал, пришел Владимир. Он снова отвел меня по коридору в ту комнату и усадил в кресло с фиксатором, сам расположился за столом и ободряюще улыбнулся:

— Вы подумали над своим признанием?

Я вздрогнула, вспомнив сон, но не решилась спросить.

Он не отрываясь смотрел на меня с этой своей улыбкой... Выхода не было, тяжело вздохнув, я отвела взгляд и медленно произнесла:

— Да, я признаюсь.

— Вот и отлично! Молодец! — Направляющий с воодушевлением приготовился записывать. — Рассказывайте, что вы сделали. Предупреждаю, каждое слово будет проверено.

— Я… не знаю.

— Говорите, не бойтесь. Я здесь, чтобы помочь вам.

Я молчала.

Направляющий нахмурился, разочарованно выпустил из руки стилус и покачал головой.

— Один шаг вперед и два назад? Нет, Аня, так не пойдет. — Он потянулся к пульту и нажал на рычажок.

В этот раз экзекуция продлилась пару минут.

— Ты… вы… садист… — Было больно дышать, внутри все тошнотворно пульсировало.

— Нет, Аня, я был бы садистом, если бы бил вас палкой, это было бы прямое воздействие извне. Мое участие здесь лишь косвенное. — Он грустно улыбнулся.

— А если бы я зарядила в вас шокером или скинула что-нибудь тяжелое на голову, это тоже было бы косвенно?!

— Конечно же, нет.

Он снова нажал на рычажок, надавив сильнее и удерживая дольше... Время остановилось, чьи-то невидимые руки потрошили меня изнутри, скручивая, жамкая, разрывая…

— Я хочу, чтобы вы понимали: мы с вами работаем по четкому алгоритму. Для работы с вами синхроанализатор был запрограммирован таким образом, чтобы физическая боль, которую вы сейчас испытываете, прямо коррелировала с силой вашего собственного чувства вины и не могла превысить ее. Понимаете? В этой комнате физическая боль является всего лишь отражением боли внутренней. По мере того как мы будем прорабатывать ваше деструктивное поведение и мышление, ваша вина за содеянное будет постепенно уменьшаться, а вместе с ней и физически осязаемая боль. Логично, не правда ли? Настоящее движение к свободе: и внутри, и вовне! Под конец, когда вина сойдет на нет, мы с вами будем нажимать на этот рычажок, а вы не будете ничего чувствовать!

В ушах звенело. Его голос гулко доносился откуда-то издалека.

— Аня, неужели вам не жалко своего тела? Ведь это вы сейчас заставляете его страдать. Просто сознайтесь в преступлении — вина уменьшится, и боль тоже!

Мой сдавленный плач в качестве ответа его не устроил. Он продолжил экзекуцию.

— Почему вы так усложняете себе жизнь? Поймите, вы ведь не безнадежны, более того, у вас благоприятный прогноз: есть чувство вины, склонность к самоанализу, — вещал он снова во время перерыва. — С теми подопечными, которые изначально вину не испытывают, мы работаем по другим алгоритмам, совсем другим!.. Аня? Аня, вы меня слышите? Откройте глаза. Скажите что-нибудь. Вы меня слышите?!

Я приподняла веки и попыталась сказать, что больше не могу, но вырвался только хриплый скулеж.

Он смотрел на меня с таким неподдельным сочувствием… Должно быть, он псих, или это я схожу с ума.

— Мне жаль, но единственное, чем я могу помочь, — это снять фиксаторы и предложить вам лечь на пол, некоторые подопечные говорят, что так боль переносится легче.

Не добившись от меня вразумительного ответа, он задвинул рычажок на пульте почти до упора.

Стены комнаты как будто сжали меня в тиски, а потолок упал сверху и вдавил в пол. Из носа хлынула кровь. Боль тут же прекратилась…

Направляющий поднес руку к наушнику и с кем-то торопливо заговорил:

— Нет… Нет, все в порядке. Я слежу… Да… Хорошо.

Он вышел из комнаты, но быстро вернулся с салфетками и стаканом воды. Протягивая мне и то и другое, он виновато улыбнулся:

— Это был практически ваш максимум. Зато вы прочувствовали, насколько велика ваша вина. На сегодня достаточно.

Остановив кровь, я откинулась в кресле и слегка прикрыла глаза, чувствуя усталость в груди. Он вернулся за стол, и какое-то время мы сидели молча.

— Мы с вами в каком-то тупике. — Он озабоченно нахмурился. — Для таких подопечных, как вы, подобное упорство не характерно. Скажите, вы кого-то выгораживаете?

Я устало помотала головой.

— Мы проверим.

Повисла напряженная тишина. Наконец он прервал молчание:

— Я попрошу руководство быстрее перевести вас в рабочий блок. Думаю, трудотерапия пойдет вам на пользу.

Я безразлично пожала плечами.

Мы снова молча смотрели друг на друга.

— Что же это получается, — посетовал он с грустной улыбкой, — мы так и не узнаем сегодня, что вы совершили? Понимаю, вам нужно больше времени, чтобы все обдумать и…

Я встрепенулась и ухватилась за спасительную соломинку:

— А вы что, сами не знаете? Не знаете, в чем меня обвиняете?

Направляющий смущенно заулыбался.

— Я надеялся, что это вы мне расскажете… Вас выявили во время скрининга.

— Это как?

— Наши Наблюдатели дежурят у магазинов и метро, вылавливая подозрительных субъектов из толпы. Они заметили, что вы боитесь смотреть людям на улице в глаза, и предложили вам пройти скрининг в рамках программы по повышению благополучия населения. Вы согласились…

Что? Когда? Первый раз слышу…

— Нет, сам скрининг вы не помните. Он проводится в состоянии измененного сознания. На основе полученных результатов искусственный интеллект создает сложную динамическую модель вашего, скажем так, внутреннего мира, которая учитывает множество факторов и возможных вариаций. Так вот, система показала, что у вас зашкаливающее чувство вины и тенденция к самонаказанию. С вероятностью более девяноста девяти процентов имело место преступление минимум средней степени тяжести. Подробностей нашим специалистам, к сожалению, добиться от вас не удалось, но зато вы подписали согласие на прохождение Программы в нашем Учреждении. Мы, конечно, за вами потом наблюдали, но…

— А если они ошиблись?

— Аня, вы правда не можете вспомнить никаких ужасных поступков в своей жизни? Ну, хоть какие-то предположения у вас есть?

Я решила рассказать первое, что мне пришло в голову:

— Когда-то я встречалась с одним парнем, его бывшая угрожала ему, что покончит с собой.

— И? Что она с собой сделала?

— Ничего.

— Как сложилась ее судьба?

— Не знаю, я никогда ее не видела.

— Мы, конечно, можем проверить, но, думаю, это не то. У вас есть еще предположения?

Я задумалась. Что это может быть? Убийство? Воровство? Обман?.. Кому-то нахамила? Да мне самой кучу раз хамили, что, теперь всех сажать?.. Что-то украла? Если только пару стикеров с бывшей работы. Прошла мимо? Значит, не могла помочь… Иногда мне на всех плевать. Но… ведь меня никто не любит… что я делаю не так? Почему я чувствую себя такой плохой?..

— А я могла об этом не знать? Не знать, что это именно преступление?

— Нет, иначе у вас не развилось бы чувство вины. Но вы могли осознать всю тяжесть совершенного не сразу, а позже. Вы ведь чувствуете вину?

— Да.

— А за что?

— Потому что я плохая.

— А почему вы плохая?

— Не знаю, просто плохая.

— Ну, хорошо, допустим, вы действительно не помните. У нас уже были подопечные с тяжелой формой амнезии, при которой совершенное преступление начисто стиралось из памяти. Я запрошу из Архива вашу модель с описанием, попробуем извлечь максимум информации.

Я вернулась в общий зал совершенно обессиленной. Было время ужина, но от одной только мысли о еде выворачивало наизнанку. Я прошла в свою комнату, занавесилась и выключила свет. Потом забилась калачиком в угол и просидела так в темноте до отбоя.

На следующий день опять был тренинг с женщинами-направляющими. До самого вечера нам объясняли, как плохо быть агрессивным в общении, и заставляли выполнять кучу упражнений и экспериментов с «последствиями». Понятие «агрессия» толковалось настолько широко, что каралось даже неверно отсчитанное количество шагов до собеседника, неправильно выбранные интонация и темп, необоснованная улыбка, слишком долгая пауза… Через два часа у меня начал дергаться глаз. Одна девушка отказалась участвовать, пришел Владимир и куда-то ее увел, к ужину она так и не вернулась. Вечером, когда оставалось немного свободного времени, я гуляла по залу, вслушиваясь в обрывки фраз шепчущихся между собой девушек. Они совсем не походили на маньячек и серийных убийц, но… я так и не решилась ни с кем заговорить. Перед отбоем пришла женщина в серой униформе, которую я видела в первый день, и сказала, что завтра меня переведут в рабочий блок.

Я проснулась к обеду в комнате на пять человек, шланга не было, зато к спине плотно прилегало то самое устройство с лямками, напоминавшее ранец. Даже в матрасе было специальное углубление, чтобы спать не мешало, — ишь ты, какая забота... Я заметила у себя на груди бейджик «Аня-525», и, пока его разглядывала, ко мне подошел Куратор, отвечавший за трудотерапию. Он устроил для меня экскурсию по рабочему блоку, который больше напоминал общежитие с кучей комнат, широкими коридорами и нормальной столовой, но дверей нигде не было, только шторки.
Первую неделю я помогала дежурным с уборкой в адаптационном блоке, из которого меня только что перевели. Оказывается, там не один зал с трубками и комнатами-загончиками, а целых семь, но по каким признакам объединяли девушек, я так и не поняла.

Потом меня отправили работать на производственно-биологическую станцию. В одну из смен моя напарница, отпахавшая тут уже почти два года, рассказала, что, по слухам, когда концепция «Изнутри, а не извне» только зарождалась, биоинженеры хотели брать нас как есть и подключать к аппаратуре, что-то там исследуя и что-то там производя. Но это оказалось слишком сложно с технической точки зрения и потребовало бы огромного штата высококвалифицированных специалистов. Поэтому эти умники решили наши органы изымать, а нас самих заставлять выполнять кучу черновой работы, связанной с их обслуживанием. Смешно, но саму концепцию «Изнутри, а не извне» оставили без изменений, и теперь сотрудники Учреждения дружно делали вид, что не замечают явного противоречия, талдыча как попки: «Внутренние органы — значит изнутри». Хотя… даже если бы нас просто подключали к аппаратуре, разве это не было бы извне? Короче, как ни крути, хрень какая-то. А вообще… возможно ли в принципе «изнутри» без какого-либо «извне»? И при каждом ли «извне» нужно это самое «изнутри»? Я так задумалась, что чуть не забыла в тот раз надеть перчатки перед началом работы и получила нагоняй от Куратора.

Атмосфера тут была еще хуже, чем в адаптационном блоке: выдрессированная вежливость, деревянные улыбки, стукачество, паранойя и, конечно же, игра в «пушистика» — когда одна девушка исподтишка провоцировала другую на агрессию и наблюдала за так называемыми последствиями, сама оставаясь безнаказанной, «белой и пушистой». Тем не менее почти каждый вечер какой-нибудь Направляющий собирал нас в столовой, поздравлял одну из своих подопечных с успешным завершением Программы и под громкие аплодисменты уводил ее с собой. Я, конечно, вместе со всеми изображала бурную радость, но на самом деле обиженно завидовала этим счастливицам.


Прошло больше двух недель, я уже начала думать, что про меня забыли, когда посреди очередной рабочей смены Владимир пришел за мной прямо в Хранилище. Он повел меня лабиринтами коридоров в ту самую комнату.

Войдя, Направляющий сразу же расположился за столом, даже не опустив фиксатор на моем кресле. Он казался растерянным, было видно, что ему непросто начать разговор.

— Аня, напомните, кхм… вы говорили, что испытываете чувство вины с самого детства?

— Да.

— Можете привести какой-нибудь пример?

— Ну… в детстве мне было очень стыдно перед прохожими, если я ела мороженое на улице, потому что… ну, у них же в этот момент не было мороженого… может, они тоже мороженое хотят и завидуют мне, а я, получается, их дразню… и, вообще, чем я лучше них, может, я этого мороженого даже не заслуживаю…

— Эм… я понял… И вы связываете это с тем, как вас воспитывали, верно?

— Меня часто стыдили...

Он помолчал.

— Видите ли, какая ситуация… мы запросили модель, созданную по результатам вашего обследования, и тщательно изучили ее сами…

Я оживилась.

— Два года тому назад Наблюдатели проанализировали только конечные показатели для вашего текущего возраста плюс-минус пару лет — с ними все понятно, между собой согласуются. А теперь мы посмотрели промежуточные показатели, и… там какая-то аномалия… они не сходятся… некоторые, я бы даже сказал, исключают друг друга. Не знаю, как такое вообще возможно. — Смущенно улыбаясь, он пожал плечами.

Я молчала.

— Когда я учился на направляющего лет семь тому назад, преподаватель рассказывал нам одну историю про девушек-двойняшек. Они участвовали в какой-то попойке, которая закончилась массовой дракой: обе в нее ввязались, при этом одна схватилась за нож. Так вот, вторая запомнила, что нож якобы был в ее собственной руке. Она проходила через наше Учреждение, именно ее подозревали в убийстве. К счастью, в Системе быстро обнаружили уязвимость, которую устранили.
Мое сердце, или то, что было вместо него, радостно забилось.

— Но, повторюсь, это было много лет тому назад, с тех пор я ни разу не слышал об ошибках Системы…

— Меня отпустят домой?!

— Скорее всего, да. Но сначала ваша модель будет направлена на экспертизу для поиска уязвимости в Системе, может потребоваться ваше присутствие. Мы постараемся сделать все как можно быстрее.

Я вскочила с кресла, мне хотелось прыгать до потолка и кружить по комнате с веселыми воплями — еле сдержалась.

— К сожалению, я пока не имею права освободить вас от работы.

Я опешила.

— Но не волнуйтесь. Если наша ошибка подтвердится, вас освободят от пошлины и проведут вам операцию по возвращению органов совершенно бесплатно…

Какая щедрость! Мне плакать или смеяться?

— …а все отработанные дни оплатят по двойной ставке! Правда, мы госучреждение… для технички это будет что-то около тысячи рублей за смену — неплохо, согласитесь.

Поимели как дешевую проститутку!

— А как же мои органы? Их же использовали…

— За пару-тройку недель с ними ничего не могло случиться. Они как новенькие!

— Понятно… — Я с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться.

— Вот и славно. — Он облегченно улыбнулся. — Пойдемте, вернем вас к рабочему станку.

Я не помню, как снова оказалась в Хранилище. От ярости плыло перед глазами. Дикая несправедливость и собственное бессилие… а эти жалкие копейки как плевок в лицо?! Мне хотелось придушить всех и каждого, кого я здесь хоть раз видела.
Я стояла у металлического желоба, напоминавшего огромную ванну со сливом посередине, и ополаскивала под душем закрытые полупрозрачные боксы с толстыми стенками — внутри каждого была какая-то пенящаяся дрянь, в которой бултыхалась человеческая печень. Пока я была у Направляющего, мне понавезли три тележки. Хоть бы на замену кого поставили, уроды! Смена через час закончится, я же не успею, они не высохнут!

Меня душила злость, руки тряслись, слезы застилали глаза… Чтобы вытереть лицо, я сняла перчатки и повесила на борт. Сзади послышался скрип, я обернулась — четвертая тележка и семенящая прочь девка! Меня колотило, с трудом сдерживаясь, я вцепилась одной рукой в душ, а другой машинально потянулась к ближайшей тележке и, не глядя, достала очередной бокс — вдруг пальцы предательски скользнули по гладкой поверхности... Бокс с силой ударился о кафельный пол и раскололся на куски, печень пулей вылетела наружу. Я в панике выпустила из рук фонтанирующий душ и бросилась за ней, но поскользнулась на луже и, падая, схватилась за край желоба, который, к моему дичайшему ужасу, начал проворачиваться вокруг своей оси. Тяжеленный борт с грохотом рухнул на пол, придавив собой печень… с краю виднелись кровавые ошметки… Я даже не успела до конца понять, что произошло, голова взорвалась от боли, и я потеряла сознание…


Нахлынула волна, в ушах запульсировало, я почувствовала внутреннюю дрожь и приподняла веки. Снова та самая комната. Я сидела в кресле с опущенным фиксатором, напротив за столом, скрестив руки, застыл Владимир. С гробовой отрешенностью он смотрел перед собой куда-то… куда-то в никуда. Заметив, что я очнулась, он глухо произнес:

— Три дня назад вы уничтожили печень другого человека.

Глупо это отрицать…

— Я не хотела…

— Возможно. Но такое грубое нарушение техники безопасности при работе с органами живых людей приравнивается к покушению на убийство. Вы причинили тяжкий вред здоровью одной из наших подопечных.

— Я нечаянно!

— Аня, ваша печень будет конфискована в пользу пострадавшей.

— Этого достаточно? — Во мне еще теплилась надежда.

— Нет, прочие ваши органы принудительно отчуждаются государству в лице нашего Учреждения, вы грубейшим образом нарушили условия Программы.

У меня внутри все оборвалось…

— Аня, мне очень жаль, — он вздохнул, — но подписан приказ о вашем переводе в Крайний блок без права на реабилитацию.

— Нет! Нет!!!

— Мне очень жаль.

— А если бы этого не произошло?!

— Вас бы сегодня отпустили домой.

— Значит, я не совершала никакого преступления?!

— В прошлом — нет, мы провели экспертизу для будущей отладки алгоритмов. Но для вас это уже не имеет никакого значения. Система оказалась еще более совершенной, чем мы думали: в вашем случае она сработала на упреждение, так как подавленная агрессия...

Мне уже нечего было терять, я не сдерживала ярость:

— На упреждение?! Да если бы я сюда не попала!.. Это ты меня довел, ты! Я не виновата, слышишь, не виновата!!! Ты все подстроил, ублюдок! Ты!!! Я не виновата!!!

Он тяжело вздохнул.

— Аня, я очень вам сочувствую. Во время нашей с вами работы я всегда был на вашей стороне. Я не обязан, но давайте вам кое-что покажу. — Он направил на меня пульт и нажал на рычажок.

Я замолчала и вся сжалась, приготовившись почувствовать боль… но боли не было, совсем. Он показательно подвигал рычажком туда-сюда.

— Видите? У вас больше нет чувства вины… Да, так тоже бывает… — Он смотрел на меня с грустной-грустной улыбкой.

Я захлебнулась слезами…

Направляющий встал и придвинул свой столик ко мне вплотную, на поверхности лежали чистые листы бумаги. Он сказал, что я могу написать обо всем, что со мной здесь произошло, для статистики, а еще, возможно, когда-нибудь в будущем это смогут показать моим родным. Он предупредил, что у меня есть два часа, протянул ручку и вышел из комнаты.