Зима? Прекрасно, что зима! - Борис Чулков

В марте 2004 года состоялась беседа автора с поэтом  и переводчиком Борисом Чулковым  о первой зиме Николая Рубцова в Вологде. Рассказ с фрагментами стихотворений Бориса Чулкова был опубликован в 2006 году в газете "Российский  писатель" и в журнале "Вологодский лад" (№ 3, 2006).

"Пойду к Чулкову". Он часто так говорил, - вспоминает друг Николая Рубцова Нинель Старичкова, - может, к кому другому занесет его, но, уходя, говорил только это"...

Игла мелодию вела;
Сказать вернее, то была
Машина времени в работе:
В воронку омута, шипя,
Затягивает диск тебя -
В былые дни в конечном счете.

В ноябре 1965 года коренной вологжанин Борис Чулков, поэт и переводчик, был вызван в вологодскую писательскую организацию. В комнате, помимо ее хозяина, Александра Романова, находился человек в пальто.  Судя по небольшому чемоданчику и валенкам, неуместным в сырую погоду, - приезжий. "Знакомься, - представил гостя глава писательской организации, - Николай Рубцов, поэт, наш земляк. Учится заочно в литинституте. Приехал из села Никольское. Жить там в настоящее время не может. Не можешь ли временно приютить?

Сам Чулков ничего не имел против - молодой человек  располагал к себе скромностью и немногословием. Но предстояло спросить разрешения у матушки. Та, после недолгой беседы с будущим постояльцем, дала согласие.

Так, в старинном двухэтажном деревянном доме № 57 на улице Гоголя, началась жизнь Николая Рубцова в Вологде.Его поселили в одной из трех принадлежавших семье Чулковых комнат на втором этаже. Сюда вела изрядно обветшавшая, однако же вымытая добела лестница с тонкими, скрипучими половицами. Окошко комнаты, пятое, если считать от балкона, выходило в сад. Тот был по - осеннему мокрым и опустевшим.Ныне и старый дом с дождем по крыше, и мокрый сад  остались только в воспоминаниях:

"Звучит мелодия - и мне
Поет в вечерней тишине
Про сирый дом и сад раздетый…

… А в этом веке предо мной
в осенней комнате пустой
струится дым от сигареты…"

В нынешней небольшой квартирке Бориса Чулкова в пятиэтажном доме на Советском проспекте, казалось бы, отнюдь не пусто - комната заполнена книгами в потемневших переплетах, картинами и фотографиями на стенах и многочисленными рукописями, отпечатанными хозяином на старенькой пишущей машинке. Но потом, по отдельным приметам, понимаешь, что грустно  здесь потому, что нет рядом родственной души, близкого человека.

Одна из таких примет - легкий налет пыли на бронзовой статуэтке.  Та хранится как  память о присуждении Борису Чулкову в 1999 г. Царскосельской художественной премии за создание антологии стихотворений русских поэтов о Царском селе и его жемчужине - статуе "Девушка с разбитым кувшином". Впервые эта  исполненная изящества и грации скульптура, символ Русского Версаля, была воспета Александром Пушкиным в его миниатюре "Царскосельская статуя":

" Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит." 

Этой безграничной печали девушки Борис Чулков дал свое собственное истолкование: "Муза скорбит о Поэте, который никогда уже больше не войдет живым в эти парки"…

Падает снег. Падает.
Снег - без конца, без края.
Радует это? Радует!
Радует - я не скрываю.
Валится снег. Валится.
Чистый, серебряный, нежный.
Нравится это? Нравится!
Нравится вечер снежный …"

"Здравствуй, милый и дорогой Боря! Давно уже я собирался написать тебе, но ты знаешь, как это трудно бывает сделать. Разные есть тут причины, и все ты знаешь… Вспоминаю о тебе всегда, как о прекрасном человеке и поэте … Привет твой я А.Я. (Александру Яшину - МК) передал. Твои стихи  особенно нравятся Злате Константиновне (его жене) и его дочери Злате. Например, такие стихи:"... нравится это? Нравится..." Твой Николай Рубцов 


… За окнами
какой - то нежный снег -
Не снег … а ткань
- как будто соткана из света …

… Зима? Прекрасно, что зима!

В декабре 1965 г. вологодская зима  заговорила "на звучном русском языке" - в городе состоялся семинар молодых писателей. Там Борис Чулков впервые услышал стихотворения Николая Рубцова в авторском исполнении. "Мы были потрясены, - признался Борис Александрович, - новизной этой поэзии, ее силой. И было странно, что Рубцов был представлен как поэт начинающий. И еще была очень обидной для него, я заметил, реплика руководителя семинара: "Лирика лирикой, но надо быть ближе к жизни. Актуальнее". Рубцов не спорил, но я видел, что он весь кипит ..."

О семинаре молодых можно прочесть и в книге Нинель Александровны Старичковой "Наедине с Рубцовым". Там же она описала весьма интересные подробности своего визита к Борису Чулкову вместе с Николаем:   "… Чулков при встрече не вскинул дружески руки, но по виду было заметно, что очень рад … Книги, книги книги - вот что запомнилось мне в тесной комнатке поэта … Рубцов поставил на стол бутылку вина с румяным яблоком на этикетке. "У меня ничего нет. Вот только это", - сказал Борис и поставил на стол тарелку с кусочками… черствого черного хлеба. На это Рубцов просто махнул рукой. Они налили себе вина, и началась беседа. О чем они говорили, Бог знает. Разговор был для двоих, меня они словно не замечали …"

По всей видимости, скудная трапеза не связывала полета мысли и не мешала друзьям  понимать друг друга с полуслова, а в иные моменты, возможно, и безо всяких слов вообще. Может быть, именно такое состояние имел в виду и Василий Белов, когда в своем "Бобришном угоре" он обронил, казалось бы, парадоксальное: "Настоящих друзей никогда не потчуют за столом".

Зима казалась не суровой,
Бодрее были холода,
Спелей звезда, певучей - слово,
И терпче - праздник и страда.

Там было все острей и ярче.
Потом - скупей, тупей, тусклей …
Златая рыбка скажет: "Старче!
Не пожелай, а пожалей.

Не пожелай палат богатых
Взамен полатей да избы
А пожалей о днях крылатых,
О вешних днях твоей судьбы.

И во дворец тебя вселю я,
И златом будешь ты богат,
Но только юность золотую
Я не верну тебе назад! …

В ту далекую зиму в распоряжении Николая Рубцова оказались все книги Бориса Чулкова. Читал он запоем -  Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина.  Особую привязанность питал к Тютчеву, Фету, Полонскому, Майкову, Апухтину. Восторгался знаменитым триединством Тютчева: "блистает, блещет и блестит". Очень любил стихи французских  поэтов - Верлена, Бодлера и Вийона. Последнего - настолько, что, каждый раз бывая впоследствии у Чулкова, не выпускал заветный томик из рук и даже грозился, что рано или поздно он эту книжку выкрадет …

Музыку Рубцов любил мелодичную - народную и классическую. Собственных песен он в ту зиму у Чулковых не пел  - ни гармони, ни гитары у него тогда не было. Джаз, за некоторыми исключениями, не признавал. Его раздражало все, что, по его выражению, "торчало". Неоднократно просил поставить любимые пластинки -  "Реквием" Моцарта и "Осеннюю песню" Чайковского.  Последняя, по предположению Бориса Чулкова, каким-то образом повлияла на настрой стихотворения "По мокрым скверам", написанную Рубцовым по мотивам "Осенней песни" Верлена. "В обнимку с ветром иду по скверу в потемках ночи  …"

Весною 1966 г. Рубцов уехал в Москву, на экзаменационную сессию, а затем, по приглашению Василия Нечунаева и Бориса Шишаева, - на Алтай … Свою первую отдельную комнату - на Набережной VI Армии, рядом с храмом Андрея Первозванного, - Николай Рубцов получил по ходатайству вологодской писательской организации осенью 1967 года - после выхода в свет его "Звезды полей" и агитационной поездки писателей по Волго-Балту. Не очень повезло с соседом.  Тот весьма активно пытался воспитывать поэта, и тому приходилось уходить из дому.

 Очень часто - к Борису Чулкову. Однажды затяжной конфликт по месту жительства перешел за допустимые границы, и Рубцов появился у Бориса с вопросом: "Можно мне пожить у вас?". "Смотри сам - ответил тот, - В большой комнате матушка, в твоей бывшей - сестра с мужем, в третьей комнатушке - я с женой …". Остановились на балконе. Поставили стол, тюфяк, и целую неделю Николай приходил сюда ночевать.   Бывал и впредь. Здесь его принимали всегда.  Потому что - хорошо понимали.


… Я знал, что он иначе и не мог,
я чувствовал: во всех его метаньях
и не душа повинною была,
а путь, что предначертан был от века,
а жребий, что написан на роду.

Что ж до души - так вот: она была
из тех же матерьялов, что и сумрак,
и облака, и смурные туманы -
покровы над текучим телом рек,
едва ль и в зной-то сильно разогретых.

К тому же мы отнюдь не представляем,
что наша может выкинуть душа
(вот только было ведро, ан гляди -
уже и хмурь, и тень, и темень - туча,
а там уж и ненастье - ливень, дождь),

Душой поэт таким же был сродни,
как сам он, неприкаянным скитальцам -
Есенину, Вийону и Верлену
(судьба - листок, осенним мчимый ветром,
не знающим, куда листок несет),

Но, может быть, и не было метаний,
как после неизбежно все представят,
хрестоматийный глянец наведя?
Нет, были, - отвечаю, - как не быть-то:
он милостию Божьей был поэт.

В маленькой кухне Бориса Чулкова на Советском проспекте в городе Вологде аскетически пусто. И лишь на голой стене над столом - потрепанная афиша Литературного вечера десятилетней давности. На ней портрет Николая Рубцова.
"Недавно ко мне пришел один человек, - задумчиво проронил Борис Александрович, - с просьбой рассказать про Рубцова "все"… Но ведь это же невозможно! … Я не могу рассказать про Николая  - все. И (после паузы, решительно) - не хочу!"