Рождение сказки

               
               
               

     Он с трудом продирался сквозь густую заросль.   Лес сомкнулся и, казалось, не захотел его ни впустить, ни выпустить.
    - Ну и трущоба! Да это настоящие северные джунгли… Поистине  «ни пешему, ни конному дороги и следу нет»…
Где-то далеко и как будто давным-давно остался цветистый солнечный луг, гречишные и овсяные поля, разбросанные деревеньки и над всем этим – бесконечная голубень. 
     Он приподнял голову, над ним и вокруг чудно переплетались корявые, влажно-серые сучья, будто множество гигантских лап сцепились  растопыренными пальцами, загораживая все пути непрошенному гостю. Но сквозь их сырую скользкую кору
чувствовалась жизнь. Угрюмую безъязыкую стражу укрывал сверху  густой шатер зелени. Ни клочка голубого неба, ни одного солнечного луча… Снизу тянуло сыростью и острым запахом прошлогоднего прелого листа. Сапоги мягко проваливались в мох.
     Разорвав  голые сучья, он выбрался на небольшую травянистую поляну с  какой-то причудливой корягой посреди. Коряга оказалась громадным уродливым наростом  на изогнутом обугленном стволе дерева, очевидно, давно сожженного сверху молнией. Шагах в трех от этого своеобразного лесного трона уходила высоко вверх гигантская прямая сосна.
Усевшись на «троне», он неспешно огляделся по сторонам. Заблудиться по настоящему он не боялся. Не ему же бывшему моряку, потеряться на манер сказочной девчонки даже в этом заповедном лесу. Настоящие северные джунгли - русская, дремучая глухомань! Недаром прозывается это место «Волчинец»…
Вдруг взгляд привлекло белое пятнышко, мелькнувшее под кустиком лесного малинника в нескольких шагов от него. Он подошел к кустику и отстранил его. Потянуло едва ощутимым нежным запахом. Перед ним был цветок ландыша. Тонкий стебелек чуть склонился, как бы стыдясь того, что в неурочное время затаился от горячих солнечных лучей  в укромном местечке и незаконно продлил  свой короткий век.
      Самые нижние цветики маленькой белой гирлянды уже чуть поблекли и опустились вниз: все же остальные были подобны тугим жемчужинкам с серебряными росинками внутри: сверху раскланялись в разные стороны крохотные зеленоватые бутончики.
Лицо Римского-Корсакова  дрогнуло, будто скользнул по нему неожиданный отсвет. Он снял  мягкую небольшую фуражку и, став на одно колено, низко нагнулся над цветком и слегка дотронулся до тугих жемчужинок тонкими суховатыми пальцами. Затем выпрямился  во весь рост и крикнул глуховатым от долгого молчания голосом:     -
      -Го-го-го, старый волокита! Все-таки я нашел терем твоей дочки! Го-Го-го, плут Леший, хитер ты, а я перехитрил тебя!..
      -Го-го-го…загоготало наперебой несколько голосов, то лес неодобрительно отзывался  на его бурную радость.
Где-то вверху зашумели листья – подняли переполох птицы. Невидимый дятел сердито застучал клювом, как старый учитель указкой, успокаивая не в меру расходившихся озорных питомцев.
Путник замер, прислушиваясь к лесным голосам, и казалось, слегка захмелел. Затем вынул из внутреннего кармана куртки перегнутый лист толстой бумаги, карандаш и стал быстро наносить на тонкие черные линейки какие-то закорючки. Он писал ноты, затем опять прислушался, помахивая карандашом, и снова писал…
Уже давно пора домой, а уходить не хочется. Не хочется расставаться  с глухим
зачарованным местом, где покоренный  им старый сказочник-лес разоткровенничался и открывает ему одну за другой свои тайны.
Когда он выбрался из леса, солнце уже клонилось к закату. Перед ним было озеро Врево. Он никогда не подходил к нему с этой стороны и впервые увидел его  в фантастическом обрамлении густых зарослей камыша и лозняка. Сквозь зеленные ветки просвечивало плавленое золото. Оно иногда кое-где чуть колыхалось, и на нем зажигались разноцветные блестки.
Он снова был заворожен, но совсем иной красотой. Какое же роскошное обилие цветов, красок, ароматов, тепла!.. Ну, конечно же, это сюда нежная Снегурочка пришла на заре попросить у матери немного сердечного тепла. Из розовых вод Врево поднялась красавица Весна и сплела венок из этих незабудок, кашки и вон из того разноцветного лугового мака.
Он всматривался  в венчики и словно слышал душу и характер каждого цветка…Вот звенит синий василек, воркует липкая дрема, страстно шепчет красные мак. Но, сквозь яркое солнечное разноголосье,  ему беспрерывно слышался тихий отдаленный хрустальный звон лесного ландыша…
        С трудом, оторвавшись от раздумья и звуков, он побрел вдоль берега. Солнце скрылось, озеро потемнело, с него потянуло холодком. Взобравшись на голую Копытецкую горку, он вдруг увидел огромный червонный шар, посылающий на землю свои последние лучи. Дух захватило…Он находился у истоков всех религий мира и без колебаний верил в великую силу Ярила-Солнца.
               
Когда он подходил к Стелевской усадьбе, навстречу ему легким шагом приближалась жена.
-Ника, дружок мой, можно ли  так заставлять волноваться? Пропадал чуть не целый день.
- Надюша, родная…. – Я, как  Мизгирь, гонялся за Снегурочкой. И, знаешь, нашел ее терем…
           В полночь, когда весь дом уже спал, Николай Андреевич спустился с террасы в сад. От легкого ветра на дорожках слегка колебались лунные тени. Впереди маячило молочное облачко тумана.
- Опять ты, Снегурочка! – тихо позвал он и шагнул к облаку. Но облако передвинулось вперед.
- Не бойся меня… Я ведь друг твой и открою тебе несколько земных тайн… Послушай… Ты знаешь власть звуков? Я дам тебе их, и сама твоя слабость станет великой силой… Люди станут сочувствовать твоей судьбе, поймут, что ты больше других выстрадала свое право на счастье… Счастье – капризное дитя – к одним идет просто, от других отворачивается, а ты за него заплатила жизнью… Не всякий закон бесспорен и неизменен. Закон, присуждающий смерть за любовь – плохой, неправильный закон…Пусть же чистота твоего сердца, Снегурочка, перейдет в людские сердца… Пусть будет священно желание каждого сохранить в своем сердце до глубокой старости частицу весны, молодости, мечты… Да будет священно стремление людей к любви и счастью.
Николай Андреевич долго бродил по лунным дорожкам, впереди него плыло и ускользало легкое туманное облако.
                -*-
29 января 1882 года. Через  несколько минут начнется премьера.
Николай Андреевич, угрюмый и равнодушный ко всему происходящему, слоняется за кулисами Мариинского театра, натыкаясь на ненавистные ему роскошные тридцатитысячные декорации. Его не радует и гул полного зала.
Что сделала с его весенней сказкой императорская дирекция? Безжалостно обкорнала, вырвала душу и превратила в костюмное представление в духе французских балетов и феерий… Его Снегурочка, его девушка-ландыш, девушка-мечта, одета в модную шубку по талии, опушенную мехом. Она должна разгуливать среди «цветов» и «птиц», танцующих в традиционных балетных тапочках и туфельках… Выброшены ариетты Снегурочки и Купавы, вторая каватина Берендея, искажены и оборваны финалы…
        Так, одинокий и хмурый, просидел он все представление.
Нет, господин профессор! Хватит с вас опер… И держите пожалуйста свою мечту при себе, не выводите ее на всеобщее обозрение. Она от этого перестает быть мечтой и становится жалкой и нелепой бутафорией. Русская Снегурочка в модной шубке на парижский манер! Бр…
          Эх, вместо того, чтобы терзаться в этой каморке, побродить бы сейчас в стелевском ночном саду… Он попросил бы прощение у своей Снегурочки, что так неловко и не во время отдал ее на растерзание казенной сцене.
                -*-               
         « Я сел писать    потому, что не знаю, как проволочить тоскливое время…- написал Николай Андреевич и отложил перо.
         «Нет. Даже приятелю писать скучно.  Объяснять то, что самому не совсем ясно – трудно и… не  нужно. Все равно не объяснишь, и муть не рассеется.
         Он решительно отодвинул письмо и задумался.               
         Тринадцать лет прошло с того дня, когда он нашел терем Снегурочки. Тринадцать лет утекло с той лунной ночи, когда он  провозгласил здравницу светлой мечте. Десять лет он выполнял обещание, данное в день премьеры, -- не написал  ни одной оперы: нарушил его только для "Млады", но это не принесло удовлетворение…Больше  чем когда-либо его что-то гнетет, преследуют головокружения… Никуда не годятся нервы. Переутомился от казенной рутины, что ли?..
Он перебирает почту письмо из Москвы от Альтани.
- Ага!... Готовят "Снегурочку",просят приехать на последние репетиции и премьеру… Поехать?.. Он морщится. - Что там можно ждать?.. Впрочем, поеду, развлекусь…
        Впервые он слушал свою оперу целиком и не обглоданную. Слушал – смотреть на постановку в духе директора императорских театров Всеволжского не хотелось.
        Та же таинственная власть звуков, которой, когда-то владел он, повелевала теперь им и куда-то прогоняла усталость, апатию, головную боль…
-Трубач, труби, скрипач, скрипи!.. Ну, что ж, мы снова встретимся с тобой, моя Снегурочка, обязательно встретимся!
         Опять весна и скорое лето… Милая сердцу Вечаша!.. Старинный сад с темными аллеями из вековых лип и вязов. Огромное озеро Песно с плакучими ивами по берегам, купающими свои ветки в тихой воде. Длинные мостки среди тростников с берега  до купальни в озере.
Волшебные ночи в Вечаше! Еще лучше, чем когда-то в Стелеве.
Николай Андреевич сидит на своих любимых мостках. А вокруг звезды: они вверху, они внизу, в озере, куда опрокинулось небо… Он видит, как из звездной воды поднимается царевна Волхова и протягивает к нему тонкие руки, такие нежные и женственные.
- Ника. Ты опять здесь, опять мечтаешь… Не пора ли домой?
-Сейчас, Надюша…Ты знаешь. Садко – это не только русский богатырь. Он ведь еще и поэт. Он ищет чудес, красоты… А Волхова – это ведь его художественная мечта  - царевна. Она как дитя, наивная, увлекающаяся, но не по- детски, а по-женски до самоотречения верная… Она тоже жертвует собой для любви… Как Снегурочка.
-Ты снова покидаешь меня для своей девушки-мечты? – шутит Надежда Николаевна.               
                -*-               
      И вот "земляк" Николая Андреевича – новгородский гость, добрый молодец и его Лунная Царевна перед судом казенной императорской дирекции.
Феликс Блуменфельд проигрывает ее перед "святейшим синодом " на фортепьяно. Он чувствует, что столпы слушают вяло, а потому начинает играть неохотно и неряшливо.
      Николай Андреевич подпевает и иногда поясняет. Он также скоро убеждается, что  слушатели ничего не понимают  и опера не нравится. От сдерживаемого возмущения голос его хрипнет.
     - Нельзя ли кое-что опустит за поздним временем? – посматривая на часы, хмуро тянет кислый голос  Направника.
     - Довольно, Феликс, - спокойно и холодно обрывает Блуменфельда.- Господа устали. Они  и так уже все поняли.
       - Да, в общем, все ясно… облегченно вздыхает Всеволжский.
-Ваше мнение, господа?
-Видите ли, милейший Николай Андреевич – сладко тянет                Всеволжский, - утверждение репертуара н будущий год зависит не от меня, а от государя, который сам лично его просматривает…
- А разве это новость?
- Постановка "Садко"  дорога и затруднительна… А есть другие произведения, которые дирекция обязана поставить по желанию царской фамилии…
       - Мне все ясно, господин Всеволжский.
       -Нет, нет! Вы не совсем поняли, уважаемый Николай Андреевич. Я не отказываюсь окончательно от постановки "Садко" – Я понял, господа. И я постараюсь никогда не тревожить императорскую дирекцию предложением своих опер. Мое почтение, господа.      Трудный  человек… Да…Да…
        Три месяца спустя, Николай Андреевич прямо с поезда входил в ложу Частной
  оперы. Началась увертюра. Дирижировал итальянец Эспозито, как сообщил ему Савва Мамонтов. Он сразу уловил в оркестре фальшивые ноты, отметил отсутствие нескольких инструментов. Настроение упало.
  Но вот раздвинулся занавес... Что это?.. Какое буйство красок! И не лоскутное, а незаметно подчиненное чьим-то тонким вкусом единой цветовой гамме, единому стилю… Какая одежда, утварь! А типы – купцы-то, купцы!.. Да, это Русь – старинная, новгородская, сочная…
- Кто оформлял?
- Коровин и Малютин. Подождите, Николай Андреевич, - шепчет ему довольный Мамонтов, - то ли еще будет… Вот увидите Морскую Царевну в костюмах Врубеля… Талантище!..
- Оформление прекрасное. Но почему хористы держат в руках ноты, как будто  меню в ресторане.
- Спешка, Николай Андреевич… не успели как следуют разучить – смущается Савва Иванович.
- Жаль, - хмурится Римский-Корсаков.
Яркая жанровая картина пира сменяется фантастической лунной ночью. Весь театр ахает и восторженно рукоплещет художникам.
  Одинокий, сидит на берегу Садко. Вдруг из озера поднимается царевна Волхова… Странное, неведомое чувство охватывает композитора.
Бывает, человек неожиданно сталкивается с новым, невероятным на первый взгляд, явлением. И, не успев осмыслить, на какой-то миг воспринимает его  как открытие, как знак неведомого ещё ему мира, как четвертое измерение. Пока ум вступит в свои права, сердце остается потрясенным…
Это нежное, зыбкое водяное существо зеленоватыми потусторонними, но грустными и  мягкими глазами – разве она реальная женщина, актриса?.. Наваждение какое-то!.. Разве может кто-нибудь следовать беспредельному воображению сказочника, тем более воплотить его в явь?.. А ведь он готов поклясться, что именно  она выплывала тогда из звездной воды в Вечаше.  Вот она заговорила серебристым, хрупким, хрустально- прозрачным голосом... Разве это исполнение звуков, положенных на ноты?.. Разве он вообще писал когда-нибудь эту арию? Разве сейчас кто-то поет арию? Это ее собственная, единственно возможная для нее речь. Она не может сказать их иначе… Она живая, всамделишная в своей фантастичности и будет жить, пока не разольется широкой русской рекой, не исчезнет, как исчезает сказка.
- Ну, как?— шепчет Мамонтов.
- Что? А-а… кто это? – с усилием спрашивает он у Мамонтова.
- Надежда Ивановна Забела – жена  и муза художника Врубеля.
Смутно на миг всплывает в памяти образ молоденькой студентки Петербургской консерватории, класс Ирецкой… Затем все снова куда-то исчезает – окружение, зал, ложа…Нет больше театра и сцены… Есть волшебная и чудная явь… Необычайный голос завораживает сердце, как яр-хмель… Воистину полна чудес могучая природа, если могла сотворить и этот голос – чудо... Как, когда успела эта чаровница заглянуть в его душу и душу его мечты?.. Как она увидела и услышала то, что до сих пор видел и слышал  только он один?..
Театр бушевал, раскалывался, приветствуя автора оперы, отвергнутой недавно императорским Петербургом, протестуя против тлена, выражая народную любовь своему певцу, утверждая его мечту.
А он смущенный и взволнованный этим неожиданным взрывом, как в тумане, отвечал на приветствия и желал только одного – вновь услышать чарующие звуки.
Опять перед ним таинственный, волнующий образ - такой изящный, естественный и душевный, снова звучит чистая и грустная колыбельная над спящим Садко. 
-Прелестная Морская Царевна!.. – говорит он артистке, скрывая за шуткой волнение. – Благодарю вас… К сожалению, я не поэт и  могу говорить только на своем родном языке, а поэтому вынужден умолкнуть… Но я скажу, очень скоро скажу…
  - Ах, Николай Андреевич, я ведь тоже не поэт… Но если бы вы знали, что
Морская Царевна чувствует к автору «Садко»… Если бы вы знали, что она испытывает во время и еще долго после исполнения этой роли…Вы не рассердитесь? .. Мне иногда кажется, будто я сочинила эту музыку, хотя совершенно не способна сочинить подряд три ноты…
- Конечно, вы сочинили Морскую Царевну. Она так за вами навсегда и останется.
-Это правда?
- Я всегда говорю правду, Морская Царевна…
- Сегодня самый счастливый вечер в моей жизни…
-И …в моей.
                -* -
     Кто сказал, что люди устают от работы?!. У него нет свободной минутки. А сколько сил, бодрости, сколько замыслов! Никогда так радостно и легко не работалось. Никогда так целиком не владело им творчество.
Московская Частная опера на гастролях в Петербурге.
Идет с успехом – и с каким успехом! – "Садко", идет "Псковитянка", готовится "Снегурочка". Да это подлинный его бенефис! В его распоряжении театр, рядом – завораживающая его певица…
- Надежда Ивановна, я хочу пройти с вами партию Снегурочки. Если не возражаете, приезжайте ко мне домой – мы серьезно поработаем. 
- С радостью, Николай Андреевич.
          Великое, красивое дело – талант. Теперь их было два, непостижимым образом одинаково чувствующих, одинаково влюбленных в поэзию сказки и мечты.
  -Знаете, Надежда Ивановна, "Снегурочка "- это моя "девятая симфония".
- Вы напишите еще много "девятых симфоний".
- Нет… Может быть, еще одну… Я пишу ее сейчас… для вас. Это «Царская невеста». Это не сказка – настоящая человеческая драма. Но я отдаю ей столько же, сколько отдал когда-то «Снегурочке»… И, знаете, я совсем иначе пишу сейчас.
- Если вы пишете для меня, пишите так, как писали Снегурочку и Волхову. Они мои…
- Они написаны случайно и это судьба, что я угодил вам. Теперь я  "на ощупь" представляю, как берется каждая нота у настоящей певицы. Теперь они  будут не случайны… Они будут написаны для вас… для вашего голоса.
- Вы слишком балуете меня, милый Николай Андреевич.
- Нет… нет… Когда я слушаю вас, мне приходят в голову всякие сентиментальные мысли -  что будет же время, когда вы перестанете петь и унесете с собой секрет этих чудесных звуков…
  Не пугайте меня… И, не смейтесь: я чувствую какое-то родство с вашими фантастическими, но такими русскими душевными существами…Мне иногда кажется, что и судьба моя будет сходна с ними... Они появляются  и исчезают в мире вражды и насилия…
- Вы несчастливы, Морская  Царевна?..
- Я слишком счастлива сейчас. Николай Андреевич, но счастье мое представляется зыбким… Чудится порой, что на смену придет такое же фантастическое страдание…
- Прочь мрачные мысли!.. Ну же, Морская Царевна!.. Я напишу еще десять опер и пятьсот романсов… и "певица Римского-Корсакова"споет их, споет!...
- Спою, мой композитор.
                -*-
Одних можно только слушать, других – только смотреть. Редко слияние двух искусств в один неповторимый цельный образ, остающийся навсегда в памяти очевидцев и передающийся ими, как эстафета, будущим поколениям…
До сих пор он только слушал свою «Снегурочку». Сейчас  он должен увидеть ее такой, как замыслил… Почему же он так взволнован?.. Сумеет ли создать его волшебница-певица такой же совершенный зрительный образ, как и музыкальный. Ведь Снегурочке пятнадцать лет, она не Волхова.
За сценой прозвучала первая хрустальная фраза, заставившая, как всегда, вздрогнуть сердце… И вот дочь Мороза и Весны выбегает на сцену… Что же это?
На сцене девочка, ребенок, угловатый и резвый… Она слегка капризничает.
Ей нравится , как ребенку, играть с Лелем, и она совсем не понимает, что ему нужно… Она и ревнует, но без любви, как ревнуют дети… Всему удивляясь, она путается среди взрослых, забегает вперед, хлопает в ладоши.
В палатах Берендея она тоже дитя, которому дали много новых игрушек… Но вот когда в лесу Лель выбирает,  заем целует Купаву, губы ее вздрагивают жалко и болезненно, вырывается тягостный вдох… Началось… Ребенок превращается в оскорбленную, страдающую женщину…
     «Какая глубина, какая правда!.. Да она же большущая, истинная артистка…»- потрясенный, думает он.
Теперь она совсем иная с Мизгирем – по-женски смелая, независимая. Страстная мольба к матери, жадное постижение тайны любви… И вот уже нет прежней девочки – красавицы  Снегурочки… На руках у Мизгиря лежит женщина, умная, любящая, в последний миг внезапного просветления, за которое заплачено дорогой ценой – жизнью…
Тают последние силы, замирают последние слова… А вокруг растет  и растет, затопляет все и всех, золотой свет. Люди поют гимн солнцу, жизни, земле… Но… чего-то уже нет и не будет никогда. И этого  «чего-то» жаль очень, до слез жаль…
Да… Разве можно сохранить весну? И… разве не счастливец тот, кто все-таки сумеет ее сохранить?!
          Жизнь в искусстве, если она плодотворна, кажется долгою для других и мгновенной для тебя самого.
Вот  и подошел его тридцатипятилетний юбилей. А разве не кажется ему, что все только начинается?..
Этот день Николай Андреевич встречает в Москве. В Петербурге прошла  вся его творческая жизнь, там его дом… Но там же , на казенной императорской сцене, не идет ни одна его опера… А здесь, в Москве,  его ценят и любят…Здесь живет душа его музыки.
У касс двух оперных театров толпы молодежи.
-Вы не слыхали, куда пойдет на свой юбилей Римский-Корсаков?
В Большой, конечно, на "Снегурочку".
-Как же!..  Очень нужен ему ваш Большой!.. На  "Садко" он пойдет в Частную оперу.
Ну, это еще бабушка надвое… В Мамонтовской идет "Садко"?
       - Ну, идет.
       - А "Царская невеста"?
       - Ну, идет.
       - А "Сказка о царе Салтане"?
       - Идет.
       - То-то? Все свои новые оперы Николай Андреевич
отдает в Частную оперу. Как же он туда не пойдет?!
- Ах, как хорошо, что я взял билеты на «Садко»!
-А вдруг не пойдет?
- А я так взял и туда и сюда – на галерку, чтобы бюджет не лопнул.
- А ну, друзья, валяй теперь туда за билетами!..
        А он? Что же он?..
Пойдешь налево – любимая  "Снегурочка"... под кисло-сладким соусом официальных приветствий московской дирекции… Пойдешь направо – душа Снегурочки
 В царевне Волхове… Кто же может изменить самому себе?!
И он пошел.
- Милая Морская Царевна… Быть одиноким монументом-юбиляром – ощущение не из приятных. Тем более я не заслужил этого удручающего одиночества и сегодня не только мой юбилей. А посему  получайте от меня подарок – два романса за двух царевен.
- Являетесь вы, а по пятам – радость. Вас радует ваше сегодня?
-  Ну, кой-кому я доставляю достаточно огорчений.
- Не надо сегодня о них... А кого же из двух царевен вы предпочитаете – Лебедь или Волхову?
Обоих – Снегурочку и Царскую невесту.
-Ха-ха-ха!..
- Только вы этого другим не говорите.
-Не скажу… вас радует ваше сегодня?
- Не очень. Я ведь по природе диковат и не люблю венки и аплодисменты… Я уже заранее высматриваю, в какое окошко полегче выпрыгнуть.
-О-о! Мы закроем все ставни.
- Не надо, Морская Царевна…Разве прыгнешь от самого себя?
-Вы грустны?! Почему?
-Как всегда, когда кончается какой-то период…Сожалеешь о чем-то таком, что больше не повторится…
- Что прошло, то будет мило.
- Нет… Оно мило не только оттого, что прошло, а оттого, что на самом деле было хорошо.
- Не надо грустить, мой композитор…Слышите гул?.. Это вам за щедрость. Слышите?  Это молодежь.
- Слышу. Благодарствуйте, дорогая… Я действительно счастлив.
Он сидит в ложе строгий, непроницаемый. Если бы кто мог узнать, какие чувства волнуют сердце сказочника?...Перед ним проходит вся его жизнь –постоянный , непрерывный труд…
Его видели строгим и неумолимым студенты консерватории, молчаливым и угловатым инспектором  - морские офицеры, придирчивым, но чутким учителем и опекуном  парни-бедняки, собранные со всех концов Руси в придворную капеллу; замкнутым и порой раздражительным дирижером – музыканты многочисленных оркестров…
Но кто из них знал, что испытывал этот внешне холодный и спокойный человек, когда оставался  один на один с природой, как хмелел от ее звуков и красок, как был восторжен и мягок, когда создавал чистый образ  своей мечты?!
    И вот мечта воплощена… Из Ильмень озера поднялась его водяная  Снегурочка – поэтическая, тоскующая, тончайше–женственная… Такой больше не будет никогда… Ведь она пришла из трепетного мира русской сказки… Она сама – душа этой сказки…
- Казалось, все небесные и земные грома обрушились на задумавшегося Николая Андреевича. Это Москва и ее лучшая молодежь приветствовала своего любимца, выражала ему свою любовь, преданность и восхищение.
- А он – высокий, спокойный, прямой – выходит на сцену и низко склоняет посеребренную гордую голову. Затем зорко всматривается  в молодые лица и глаза нового поколения, как бы желая утвердится в том, что в них зажегся огонек мечты и не угаснет никогда.

Поставлено на Всесоюзном радио.
Опубликовано в журнале "Работница" 12.1987