Машина времени для олигарха. часть 3

    МАШИНА ВРЕМЕНИ ДЛЯ ОЛИГАРХА

или

    БИТВА  ЗА  БРИТАНИЮ

                ЧАСТЬ III

                Гость из «Будущего» 

    Хроника событий

    «Коммерсант», 6 декабря 1997 года.
«Вечером в четверг в подмосковном Красногорске было объявлено о координации действий движения Льва Рохлина «В поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки» и Лиги содействия оборонным предприятиям… Как и Рохлин, оборонщики считают, что правительство не заботят интересы отечественной промышленности»
       
    В четверг вечером Пименову-старшему позвонил его тёзка Перхунов. Особенно близки они никогда не были, но в своё время, когда жена Пименова Антонина тяжело болела, Перхунов, бывший тогда спецкором «Правды», очень им помог, доставая заграничные лекарства. Не виделись они лет пять, если не больше. Перхунов, главный редактор газеты «Будущее», яростно громившей идеологию и практику новой России, со времён перестройки вращался главным образом в кругу своих единомышленников. Пименов же вообще был нелюдимом, предпочитая коротать свободное время с книгой на диване.
    Договорились о встрече. Разговор, по словам Перхунова, требовал конфиденциальности, поэтому выбрали время, когда Антонина уехала к сестре.
    Машина у Перхунова была под стать владельцу, – старая чёрная «Волга», выглядевшая в уличном потоке автомобилей обломком прошлого, этаким не очень крупным динозавром среди шустрых пронырливых млекопитающих.
    В передней приятели расцеловались; потом Перхунов долго снимал пальто и расчёсывал перед зеркалом остатки длинных чёрных с проседью волос.
    – Что, очень постарел? – спросил он наконец, обернувшись к Пименову.
    – Знаешь, мне судить трудно, я ведь тебя вижу почаще, чем ты меня.
    – Ты хочешь сказать, по телевизору? Брось, нас туда не зовут. 
    – Да нет, не скажи, показывают, и довольно часто. 
    – Зато тебя-то точно не покажут. А ведь повод есть, разве не так?
    – Ты о чём? – искренне удивился Пименов.
    – А то ты не знаешь? Я к тебе поэтому и пришёл.
– Почему «поэтому»? 
    Перхунов хмыкнул, пронзая Пименова заговорщицким взглядом.
    – О, я прекрасно понимаю, что мне знать не положено, что информация сверхсекретная. Но вот представь, знаю я про вашу машину времени.      
    Пименов пожал плечами.
    – Ты же понимаешь, Саша, я ничего сказать не могу – ни подтвердить, ни опровергнуть. 
    – А и не надо ничего говорить, – улыбнулся гость. – Говорить – это моё дело. Но ты хоть понимаешь, кто этой штукой сейчас распоряжается?
    – Допустим, понимаю…
    – А ты не задумывался, что мы её тоже можем использовать?
–     Кто это «мы»? – поднял брови Пименов.
    – Мы – это порядочные люди, патриоты своей страны.
    – Окстись! – повысил голос Пименов. – Ты что несёшь?
    – О том, что и с меньшими возможностями люди что-то делают. Ты про Рохлина знаешь? А тут такая силища…
    Пименов покачал головой. 
    – Нет, Саша, извини, я для таких дел просто уже староват. И вам не советую, даже если у вас есть какие-то подходы, политические там или ещё какие. Легче не ввязываться, чем развязываться, как сказал  Марк Твен. Потом не выпутаетесь.
    – Да ты пойми, наконец: этот шанс нам послан Богом! – воскликнул Перхунов. – Ты же видишь: Россия почти уже перешагнула черту, из-за которой нет возврата! Несколько лет назад ещё можно было надеяться, а теперь… Да, здорово большевички насрали на Руси, если столько народу от одного их имени шарахается и готово выбрать скорее последнюю пьянь, чем коммуниста.
    – Какой народ, какой народ, Саша? – тоскливо вздохнул Пименов. –  Где ты вообще видишь народ? Зюгандель твой регулярно дважды в год грозится, что народ поднимется и сбросит кровавый оккупационный режим, – и что в результате? В лучшем случае несколько тысяч пенсионеров выйдут покричать. К демократам-то по полмиллиона выходили, вот они и сумели развернуть страну на сто восемьдесят градусов. 
    – Ну, положим, сейчас демократы и нескольких тысяч собрать не могут, – возразил Перхунов.
    – Справедливо, но не утешает. В любом случае придётся теперь до 2000 года терпеть эту чёртову куклу, у которой уже завод кончился.
    – Нет, нет, – замотал головой Перхунов, – 2000 год тут не при чём. Уже и сейчас надежды не осталось, это видно невооружённым глазом. Всё, крындец! Четыре всадника скачут, архангел Гавриил трубу к губам приблизил. И если мы не используем этот шанс, последний наш шанс, – торжественно возвысил он голос, – исчезнет святая Русь, уйдёт под воду подобно граду  Китежу. И будет здесь один сплошной «Макдональдс» вместо Христовой церкви.
    – По-твоему, ещё что-то осталось, что надо разрушить? – вскинулся Пименов. – Сталин ведь не просто миллионы людей растоптал, он уничтожил две твердыни, на которых стояла Россия – крестьянство и церковь. Вам, похоже,  кажется, что Русь, поверженная и поруганная, стонет, плачет и молится о спасении от Антихриста. А по-моему, лежит она себе на погосте, и косточки давно сгнили, а поколение «пепси» на могилке скачет-веселится, да, как у них говорится, «занимается любовью».
    – Ты во многом прав, – согласился Перхунов. – Но ты забываешь, что Сталин, уничтожив две опоры Руси – кстати, сильно к тому времени подгнившие, – укрепил третью, самую главную, – государственную власть. Да и насчёт церкви он потом спохватился и дал задний ход. А сейчас государственная власть разрушена, растаскана жидами на их потребу, а попы Христа на сигареты и водочку променяли. И если мы – причём я не вообще говорю, а вот конкретно мы с тобой – не возьмёмся за дело сейчас, повторяю, – Бог нам не простит. Иметь такой шанс и не использовать его – это значит не просто душу свою погубить, это значит всю Русь сдать без боя Антихристу. И отвечать перед Богом будешь ты, вот именно ты, – он для убедительности потыкал пальцем в грудь Пименову. – Потому что одни предались сатане, другие не ведают, что творят, а ты ведаешь, и сила у тебя в руках. Беда, если окажешься ни горяч, ни холоден. Тогда другие без тебя сделают то, что должен сделать ты.
    – А пустить в ход эту штуковину, – это, по-твоему, не значит душу погубить? – срывающимся от волнения голосом закричал Пименов. – Ты вообще представляешь, на что придётся пойти?! Нет, не представляешь! И я не представляю, и никто не представляет, потому что это невообразимо! Ты пойми: сейчас мы волнуемся, душой болеем, потому что теряем привычное – почву под ногами. А если рискнуть менять прошлое… Всё сделается чужим, незнакомым, всё, что нас окружает. Это будет мир, где нам места вообще не окажется. И будем мы бродить по этому миру, как неприкаянные души, да лить слезы об утраченном.
    Перхунов воздел руки к небу. 
    – Помилуй, Саша, ты же православный человек в конце концов! Как ты можешь так говорить!? Да, мы слабы, может быть, мы плохие христиане – настолько плохие, что, оказавшись в раю, пожалеем о чистилище, потому что рай для нас непривычен, а чистилище мы худо-бедно обжили. Так разве это причина, чтобы струсить и не восстать против Сатаны, бросить меч, посланный, повторяю, самим Господом?
    – Да с чего ты взял, что это будет рай? – заорал Пименов. – Может быть, это нас как раз нечистый искушает, чтобы нашими руками возвести свой чертог?
    Перхунов упрямо замотал головой.
    – Ты просто пытаешься подыскать оправдание собственной нерешительности. Почему я думаю, что там будет рай? Да потому что здесь сейчас ад, и ты сам только что мне это доказывал. «Косточки истлели у Руси», «на могилке бесы скачут», – это ли не ад? Куда же дальше-то? Какие тебе ещё нужны доказательства? Нет, Саша, твоё предназначение, именно твоё, – ополчиться на врага рода человеческого. То, что ты занимаешь такую должность, это перст судьбы, знамение свыше! А мучения твои от того, что Армагеддон сейчас проходит через твою душу. Но я верю, – ты выстоишь и не позволишь Сатане  использовать себе во благо лучшие твои качества, – возгласил он торжественно. – Думай, Саша, думай, и решайся…
    Проводив Перхунова, Пименов достал таблетку валидола и положил под язык.
    Неужели кто-то всерьёз собирается переделать прошлое? Звучит как-то абстрактно. Изменить всё, всё, что есть сейчас, – это уже понятнее. И это куда как почище любых президентских «загогулин».
    Он включил телевизор. На экране лохматые парни и полуголые девки скакали под музыку и что-то вопили непонятно на каком языке. Выключив телевизор, он уселся в кресло и отрыл книжку про древний Вавилон.
    Тот Вавилон нравился ему значительно больше нынешнего. Надо же, у них там уже был водопровод. А он вот рос спустя три тысячи лет на окраине Москвы, и никакого водопровода у них не было.
    Детство Пименова прошло рядом с малоизвестным Головинским кладбищем. Там возле неширокого шоссе стояли четыре некрашеных двухэтажных деревянных дома, по три подъезда в каждом. Фундаменты у домов были высотой метра в полтора, тем не менее в одном из них первый этаж каждую весну заливало близлежащее болотце. С одной стороны к домам примыкала кладбищенская ограда, с другой, сразу за болотцем, лежало большое поле, на котором обитатели домов сажали картошку и капусту. По ту сторону поля виднелся большой посёлок с возвышающейся над ним церковной колокольней; туда они ходили за продуктами и керосином.
    Воду обитатели домов таскали от колонки, стоявшей неподалёку от шоссе. Канализации тоже не было, а туалет – один на всех – представлял собой большущий сарай в углу обширного двора между домами. Зимой топили печку дровами и углем, но тепло не держалось. К утру температура опускалась до трёх-семи градусов, и стена, возле которой спал на сундуке маленький Шурик Пименов, изнутри покрывалась инеем.
    В детстве он никогда не задумывался, почему их жилища назывались «домами НКВД». Позже, повзрослев, понял, что почти в каждой из обитавших там семей кто-то либо отсидел срок, либо с грехом пополам избежал ареста.
    Отец часто рассказывал о войне. Воевал он удачно: всего два ранения, и оба не тяжёлые. В начале 1944 года капитана Пименова отозвали из армии и отправили на родной завод, который в это время находился в эвакуации в Куйбышеве. Что произошло после войны и каким образом семья Пименовых оказалась в Москве, отец никогда не говорил. Да и вообще разговорчивым он становился, только когда напивался.
    С годами приступы разговорчивости повторялись всё чаще, а в 1962 году отец вообще пропал. Они с мачехой так никогда и не узнали, что с ним произошло, но соседи долго обсуждали этот случай. Одни считали, что Пименов, устав от вечных причитаний и попрёков жены, завербовался на Севера и там скорее всего погиб где-нибудь на лесоповале или в шахте. Другие были уверены, что никуда он не уезжал, а просто утонул по пьяной лавочке в ближайшем пруду. Тела, во всяком случае, не нашли, да, в общем, и не шибко искали. Мачехе оформили мизерную пенсию в связи с потерей кормильца, а спустя несколько лет дома НКВД наконец определили под снос. Когда Пименовы готовились к переезду в Медведково, в роскошную двухкомнатную квартиру в новенькой панельной пятиэтажке – с отоплением, водопроводом и настоящим, чистым и тёплым раздельным санузлом! – под нижним ящиком огромного тяжеленного буфета Саша обнаружил коробочку, где лежали отцовский паспорт, военный билет и ещё целая пачка всевозможных бумажек…
    Он подошёл к шкафу и достал документы. Паспорт, аккуратно обёрнутый в целлофан, и сейчас выглядел почти как новый. Отец на фотографии был очень похож на него самого, только моложе. Да он и был моложе, ведь в каком году фотографировался-то…         
    Александр Петрович закрыл ящик и достал ещё одну таблетку.

                Проект «Манхэттен» (первый вариант)

    Хроника событий

    Кирилл Викторов, «Московский комсомолец», 10 декабря 1997 года.
«Фонд эффективной политики каждую неделю готовит грамотные, но тенденциозные аналитические материалы…
    Сценарий «выборов-2000» уже написан. Как раз в Фонде эффективной политики. Так что вопрос «Кто будет кандидатом?» – наверное, уже риторический…»

    В каком-то военном фильме Сарматов видел, как солдат стреляет в фотографии Гитлера. Фотографии меняются, Гитлер на них становится всё моложе. Вот он уже совсем младенец, – и солдат опускает автомат: стрелять в ребёнка он не может, даже в будущего Гитлера.
    Такая щепетильность всегда казалась Сарматову смешной. Если взялся что-то делать, так делай, иначе и начинать нет смысла. К тому же он был завзятым охотником, и самое большое удовольствие получал, когда случалось завалить совсем молоденького оленёнка или волчонка. Сознание, что именно из-за него малыш не станет взрослым и с ним уже никогда ничего не произойдёт, давало острое наслаждение: это была власть уже не просто над чужой жизнью, а как бы над будущим.
    Схожее, но гораздо более сильное ощущение не покидало его сейчас. Казалось, перед ним беспомощно барахтается зародыш будущей великой страны…
    О том, что Нью-Йорк основали голландцы, ему и раньше приходилось то ли читать, то ли слышать. В 1607-1608 годах англичанин Генри Гудзон, точнее, Хадсон (может, родственник домоправительницы Шерлока Холмса?), состоявший на службе лондонской Московской компании, дважды пытался отыскать северо-восточный проход в Японию и Китай, но, обогнув Шпицберген, оба раза натыкался на непроходимые льды и поворачивал обратно. Московская компания его уволила, и он перешёл на службу в соперничавшую с англичанами голландскую Ост-Индскую компанию. По её заданию в марте 1609 года на корабле «Полумесяц» со смешанной англо-голландской командой Гудзон направился к берегам Северной Америки, чтобы попытаться отыскать северо-западный проход в Тихий океан. Убедившись, что на севере море сковано льдом, он повернул на юго-запад и продолжил поиски. 
    Обследуя американское побережье, Гудзон, как ему показалось, обнаружил-таки пролив, но, обследовав его, понял, что открыл реку, впоследствии названную в его честь. В залив Лоуэр-Бэй в устье этой реки корабль Гудзона вошёл в сентябре 1609 года – как раз тогда, когда вирджинские джентльмены доклёвывали Джона Смита.
    Местность, в которой ныне на нескольких полуостровах и островах расположился Нью-Йорк, в те времена населяли различные и, видимо, довольно слабые индейские племена, признававшие власть могауков – большого племени, входящего в Ирокезскую лигу. Пристав к лесистому острову Манхэттен, Гудзон завязал дружбу с индейскими вождями и, усердно накачивая их неизвестными им крепкими напитками, добился разрешения на постройку торговой фактории. Так было положено начало колонии Новая Голландия. Склады для хранения пушнины стали первыми европейскими строениями на месте будущего Нью-Йорка.
    На обратном пути Гудзона перехватили англичане. Он перешёл на службу в английскую Ост-Индскую компанию и в 1610 году на корабле «Дискавери» вновь отправился обследовать Северную Америку. Обогнув Гренландию с юга, Гудзон достиг будущей Баффиновой земли (сам Баффин к тому времени туда ещё не добрался), а в первых числах августа обнаружил огромное водное пространство, впоследствии названное Гудзоновым заливом. Пройдя по нему около 1200 километров, он открыл ещё один залив, который в честь английского короля нарёк заливом Джеймса. Здесь «Дискавери» затёрло льдами и выбросило на берег; морякам пришлось зазимовать, пополняя запасы пищи охотой на птиц.
    Лишь в июне 1611 года судно удалось спустить на воду. Гудзон был намерен продолжать поиски пролива, но команда подняла бунт, требуя возвращения в Англию. Гудзона, его сына-подростка и семерых членов экипажа, сохранивших верность капитану, бунтовщики посадили в шлюпку и бросили в открытом море без продуктов, воды и оружия; больше о них никто ничего не слышал.
    В 1613-1615 годах на месте основанной Гудзоном фактории голландская Ост-Индская компания возвела укрепления. В последующие годы поблизости появились новые здания и сооружения, но юридические вопросы оставались неурегулированными, и это беспокоило педантичных голландцев. Если испанцы были уверены, что земли в Америке подарены им папой римским, а англичане свои права основывали на праве «открытия», то голландцы признавали законными владельцами американских территорий их коренных обитателей – индейские племена. По голландским законам, чтобы получить право на владение землёй в Америке, человек или компания должны были представить документ, свидетельствующий о согласии на это индейцев. Поэтому в 1626 году Питер Минюйт, управлявший голландским поселением на Манхэттене, выкупил территорию острова у индейцев за товары, стоившие в совокупности около 60 гульденов.
    Сумму, уплаченную Минюйтом, историки оценивают по-разному: одни приравнивают её к 24 тогдашним долларам (на самом деле талерам), другие  говорят о «нескольких тысячах долларов середины XX века». В первой половине XVII века голландский серебряный гульден содержал около десяти граммов серебра, следовательно, Минюйт уплатил индейцам шестьсот граммов серебром. При тогдашнем соотношении цен на драгметаллы это соответствовало сорока пяти граммам золота – примерно пятьсот долларов в ценах конца XX века.
    Впрочем, по любым критериям эта бартерная сделка была чрезвычайно выгодной. В отчёте Ост-Индской компании о торговле с Новой Голландией за тот же 1626 год сказано, что 7246 бобровых шкурок и 100 шкур другого зверья, привезённых в Европу всего лишь одним из кораблей компании, были оценены в 25 тысяч талеров – 650 килограммов серебра или 50 килограммов золота – около полумиллиона нынешних американских долларов. 
    По современным меркам юридическое значение сделки Минюйта выглядит, мягко говоря, сомнительным. Во-первых, североамериканские индейцы вообще не имели понятия о земельной собственности и, принимая от Минюйта товары, не представляли себе последствий. Например, раританы, подобным же образом «продавали» Стейтен-Айленд пять раз разным покупателям. Во-вторых, Манхэттен населяло несколько племён, в том числе племя манхэттен, давшее название местности; Минюйт же «выкупил» территорию острова не у всех этих племён, и даже не у одного из них, а у племени канарси, жившего в районе современного Бруклина. В-третьих, единственным подтверждением совершения этой сделки является запись в дневнике Минюйта. Словом, если бы в Америке в ту пору было столько же юристов, сколько их там сейчас, «покупка» Манхэттена была бы, безусловно, оспорена, судебные процессы затянулись бы на долгие годы и Нью-Йорк, скорее всего, так и не был бы построен. Но по тем временам действия голландцев выглядели образцом пунктуального исполнения законов. Поэтому уже в 1626 году поселение на Манхэттене получило статус города и имя Новый Амстердам.
    Жизнь в Новой Голландии вряд ли была похожа на идиллические картины сельской простоты, рисовавшиеся воображению сентиментальных американских литераторов XIX столетия. Поселение оставалось торговой факторией голландской Ост-Индской компании; позже при нём возникла плантация. В 1629 году «Совет девяти», назначенный компанией для управления колонией, издал грамоту «О свободах и изъятиях». Было установлено, что каждому, кто подаст заявку начальнику Совета или в одну из палат компании в Нидерландах и потом в течение четырёх лет доставит в колонию пятьдесят человек моложе пятидесяти лет, будет присвоен статус патрона Новой Голландии. Такой патрон получал право занять на выбор территорию в одну лигу (26 миль) вдоль одного берега реки Гудзон или по половине лиги по обоим берегам, и «так далеко вглубь, как позволяют местные условия».    
    Власть патронов была велика. Они не только распоряжались землёй, но и имели право разбирать мелкие судебные дела, командовали вооружёнными силами, назначали чиновников в поселениях. Каждый из патронов наподобие монарха имел свой флаг и герб; для обороны своих владений они возводили крепости, поселяя там гарнизоны из наёмников. Остальные колонисты были лишь покорными вассалами патронов, которым приносили присягу на верность и службу.
    Неудивительно, что первыми патронами стали члены компании, в том числе один из её директоров Килаин ван Ринсеелер, который сразу же захватил огромную территорию по обоим берегам реки, в теперешнем графстве Олбани. Земли, не приглянувшиеся никому из патронов, оставались в распоряжении компании. В 1662 году власти Новой Голландии разрешили поселиться на землях колонии нескольким семьям немцев-меноннитов. Позже, однако, многочисленность иноверцев, которые к тому же соперничали с кальвинистами-голландцами в торговых делах, стала вызывать беспокойство коренных обитателей колонии.
Между Голландией и Англией на почве конкуренции в морской торговле периодически возникали конфликты в самых отдалённых уголках мира. В 1664 году английский король Карл II, не смущаясь наличием у Новой Голландии законных хозяев, пожаловал занимаемые ею земли своему брату Джеймсу, герцогу Йоркскому. В том же году английский флот под командованием этого самого Джеймса, не встретив сопротивления, легко овладел территориями колонии. По мирному договору 1667 года Новая Голландия осталась за англичанами, а Новый Амстердам, насчитывавший к этому времени примерно тысячу жителей, в честь Джеймса был переименован в Нью-Йорк – Новый Йорк. В 1673 году голландцы предприняли попытку отвоевать бывшую колонию, но не сумели её удержать, и через год она вновь перешла к англичанам – теперь уже окончательно…

                Антиамериканская мечта

    Хроника событий:

    Илья Максаков, Сергей Мулин. «Независимая газета», 4 июля 1998 года.
«Трагическая нелепость прервала вчера одну из самых громких политических биографий в современной России. В ночь с четверга на пятницу на своей подмосковной даче выстрелом из собственного пистолета убит депутат Государственной думы генерал Лев Рохлин. Признание жены Рохлина – Тамары в убийстве своего мужа свидетельствует о глубокой семейной трагедии генерала»

    К концу 1998 года Якушев, измотанный блужданиями по лабиринтам интриг, от проекта почти устранился. Бергамотский по-прежнему кипел и брызгал слюной, но на самом деле интерес к проекту у него тоже сильно упал. И вообще у Льва Борисовича появились симптомы того, что психологи называют синдромом рассеянного внимания. По своему обыкновению он делал вид, что знает всё и вся, но его влияние если и не сошло на нет, то, во всяком случае, было поколеблено. Поэтому у его ставленника полковника Лаврентьева без внятных объяснений отобрали кураторство над УВПП.
Словом, вокруг проекта образовался вакуум власти, и Сарматов неожиданно оказался фактическим хозяином «машины времени».
    От природы он обладал кошачьей чувствительностью, позволявшей реагировать на малейшие колебания почвы. Но сейчас особой остроты чувств и не требовалось: он почти физически ощущал, как почва уходит из-под ног. Страна в очередной раз стояла на пороге потрясений, и предвидеть, чем это всё закончится, было совершенно невозможно. Для него лично проблема заключалась не в конкретном убийстве популярного генерала и даже не в надвигающемся экономическом кризисе. Просто стремительно дряхлеющий «Гарант» уже не мог никому ничего гарантировать, и вся система, с таким трудом сшитая на живую нитку стараниями нескольких десятков людей, шла вразнос. Если обстановка обострится ещё больше, возникнет острая нужда в козлах отпущения, и тогда он, Сарматов, может оказаться одним из главных претендентов на эту малоприятную должность. А скорее всего до таких тонкостей, как суд и тюрьма, дело и не дойдёт – слишком много он знает. Гораздо вероятнее, что на него наедет КАМАЗ с пьяным водителем, или самолёт потерпит аварию, или просто без видимой причины остановится сердце. Да мало ли что ещё может случиться…
    «Эффект Мисюрёва» пришёлся как нельзя кстати. Как только в распоряжении Сарматова оказалась УВПП, он принялся думать, как её использовать.
Первый вариант был такой: перебраться в СССР начала 1960-х годов. Время это Сарматову нравилось. Изготовить стопроцентно надёжные документы той эпохи при его возможностях – плёвое дело. Паспорт, военный билет, трудовая книжка, ордена и медали с наградными документами и всё прочее были оформлены на имя Ивана Егоровича Денисова, ветерана Великой Отечественной войны, родившегося 8 сентября 1916 года и прописанного в городе Новый Камень Рязанской области. Человек с таким именем в самом деле существовал, но в силу причин, известных только компетентным органам, появиться в 1961 году и разоблачить самозванца не мог ни при каких обстоятельствах.
    Ещё требовались советские деньги начала шестидесятых годов. Рубли Сарматов хотел иметь самые настоящие, почему и прибег к такому рискованному способу, как поездка в прошлое и обмен долларов у валютчика. Подобрать крупное количество долларовых купюр, выпущенных до 1960 года, но в то же время имеющих вид достаточно новый, оказалось неисполнимой задачей. Пришлось изготовить партию фальшивых долларов. Впрочем, отличить их от настоящих было практически невозможно, особенно с техническими средствами сорокалетней давности.   
    Операцию по обмену Сарматов спланировал так, чтобы провернуть всё за один раз. Риск, конечно, всё равно оставался, но доверять такое ответственное дело он никому не хотел; поэтому в поездке его никто не сопровождал, кроме, разумеется, водителя УВПП. Машину укрыли в подмосковном лесу, водитель караулил возле неё. На случай, если бы кто-то, – например, милиция, – обнаружил странное сооружение и начал выяснять, что да как, у водителя имелись документы майора КГБ принятого в то время образца; покажи такую ксиву любому любопытному – его тут же ветром сдует.
    Операция прошла успешно, и новенькие пореформенные рубли заняли место в сарматовском сейфе.
    Позже, однако, тщательно взвесив все «за» и «против», он отказался от этого проекта, сочтя его слишком рискованным. То, что в общих чертах привлекало его в тогдашнем СССР – видимость порядка, строгие правила и почти неограниченные возможности прикрывать корыстные действия примитивной демагогией, – имело и оборотную сторону в виде всеохватной системы контроля. Постороннему человеку затеряться в этой эпохе можно было только слившись с толпой. А этого Сарматову совсем не хотелось.
    Потом ему пришла в голову мысль о Соединённых Штатах где-нибудь конца XIX – первой половины XX века. Вот уж где, казалось, с деньгами можно было чувствовать себя человеком! Английский он знал неплохо, а подбирать долларовые купюры в этом случае необходимости не было: гораздо проще прихватить с собой золото и драгоценности.   
    Но затем в его сознании произошёл новый поворот. Почему, собственно, надо только уклоняться от удара, убегать? «Машину времени» можно было использовать и для атаки, чтобы не только выправить положение, но и коренным образом развернуть его в свою пользу.
    Натолкнул его на эту идею Александр Перхунов. Каким образом «певец Империи» проведал о «машине времени», остаётся для нас загадкой. По существу, он и знал-то всего ничего. Так, кое-что услышал краем уха, а остальное подсказало писательское воображение. Но вот почему он сразу принял на веру то, во что ни один нормальный человек  поверить бы не мог, по крайней мере, без очень серьёзных доказательств? Впрочем, нет, пожалуй, это-то как раз было вполне естественно для редактора параноидальной газеты, искренне убеждённого во всесилии масонских лож и эффективности всемирных заговоров. 
    С Сарматовым Перхунов никогда прежде не виделся: подобные встречи могли бы скомпрометировать обоих. Теперь же он сам напросился на приём и, не говоря ничего впрямую, принялся рьяно убеждать Сарматова, что Россия занимала бы в мире куда более престижное положение, если бы не  исторический зигзаг в виде появления Соединённых Штатов Америки.         
    Сперва Перхунову показалось, что семя упало на каменистую почву и не даст всходов. Сарматов сразу понял, на что намекает неожиданный посетитель, но предложение вычеркнуть из истории Америку счёл бредом, или, во всяком случае, фантазией зарвавшегося литератора. Хотя в принципе идея пришлась ему по душе. Наглость америкосов и вообще западников его раздражала. Для вас, значит, Россия – дерьмо собачье? Про ту грязь, из которой сами вылезли, вы забыли? Это, видите ли, дело прошлое, было и быльём поросло. Да, жгли и резали туземцев в колониях; но ведь времена были такие дикие! А вот вам так делать нельзя, поскольку мы уже изобрели политкорректность. Мы, мол, теперь совсем другие: неграми не торгуем, индейцев не скальпируем, ковровые бомбардировки в Дрездене не устраиваем, атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки не бросаем. А если собираемся бомбить сербов, так это в силу высшей справедливости – зачем они бедных мусульман обижают? Так что вы опоздали, извольте вести себя прилично!
    И вот вдруг оказывается, что нет ни прошлого, ни настоящего, а всё рядышком: и крестовые походы, и инквизиция, и Хиросима, и Клинтон со своей Моникой. И можно столкнуть этот самодовольный Запад в выгребную яму прошлого, да так основательно, что больше ему уже не подняться! Да, это был бы классный удар!
    Обращение в ИСА Сарматов организовал скорее с развлекательной целью. Конечно, приятно было тешиться, воображая страшную месть этим аккуратным господам, которым годами приходилось по-демократически мило улыбаться, когда на самом деле от них душу воротило. Но предпринимать реальные шаги в этом направлении он, конечно, не собирался. Сумасшедшим Сарматов не был; нет, нет. Возможные последствия воздействия на прошлое выглядели настолько непредсказуемыми, что думать о них всерьёз было просто нелепо. 
    Однако мысль не ушла. Наоборот, он постоянно к ней возвращался, и чем тщательнее обдумывал, тем больше привыкал, сживался с ней. Результаты испытаний УВПП создавали новые гигантские возможности, и сейчас, когда проблема, доставлявшая уйму хлопот множеству занятых людей, была наконец решена, идея устранения Америки снова выплыла на первый план. Теперь подобный вариант казался вполне допустимым, – конечно, в самом крайнем случае. Из потешных полков мимоходом мелькнувшей мыслишки помаленьку вырастала боевая армия, и впереди замаячила Полтава.
    Да, было страшно, даже очень страшно. Вычеркнуть из истории самую могущественную державу современности так, чтобы от неё не осталось никаких следов, – это операция совсем иного масштаба, чем устранение оборзевшего генерала. Да что генерал! Это куда страшнее атомной войны. Та, в конце концов, десятилетиями присутствовала в сознании сотен миллионов людей, и с её возможностью худо-бедно свыклись. Здесь же всё было совершенно новым, неопределённым, а потому особенно грозным.
    А самое главное: даже если операция пройдёт удачно, в обновлённой и перекроенной действительности от него самого, Вениамина Кирилловича Сарматова, может не остаться мокрого места.
    Его поразила мысль: с появлением «машины времени» слова, которые всегда употреблялись как метафоры, обрели прямое значение. «Исчезнет, как и не было» – именно так и может произойти. И «мокрого места» действительно не останется – оно даже и не появится. Это даже просто сравнить не с чем! Когда кто-то гибнет – человек, страна или даже целая цивилизация, – остаётся память, хоть какой-то след в истории. А тут огромная держава с сотнями миллионов жителей может исчезнуть начисто, не оставив ни воспоминаний, ни следов. Причём следы эти не сотрутся, не затеряются, – их просто не будет в принципе. Как и не было.
    И всё-таки, что ждёт его самого?
    Конечно, временной сдвиг можно пересидеть в каком-нибудь схроне в более раннем времени. Например, перенестись в XV век, запустить механизм, меняющий ход событий начиная с XVI века, а затем вернуться назад в конец XX столетия…
    И обнаружить, что там никто никогда слыхом не слыхивал ни о каком Сарматове. Или точно такой Сарматов существует, но работает слесарем на заводе и по выходным толчётся у винного ларька.
    А впрочем, какая разница? Даже если Сарматов в новой действительности будет существовать и даже пост будет занимать тот же, – это же будет не он сам, а его двойник, который его близко не подпустит к власти. И вот он бомж – без должности, без денег, без связей и даже просто без знакомых, на положении проходимца, выдающего себя за влиятельное лицо. 
    Ну, допустим, насчёт денег – это перебор. Он же собирался взять в прошлое не доллары, а золото и драгоценности. Исчезновение Соединённых Штатов вряд ли существенно отразится на их стоимости.
    Пока оставалась надежда избежать подобной катавасии. Если удастся сохранить контроль над установкой, можно будет поторговаться. Но такая перспектива ему самому уже казалось слишком мелкой.
    Изменить ход истории…
    К концу 1998 года Сарматов настолько сжился с этой идеей, что она сделалась частью его самого, едва ли не главным делом жизни. Как ни странно, теперь даже собственная судьба волновала его значительно меньше. Это его-то, завзятого эгоиста, всю жизнь тщательно обдумывавшего каждый шаг на пути к очередному креслу или пакету акций, для которого малейшее движение в карьере всегда было важнее любых абстрактных понятий вроде совести или моральных обязательств!
А всё потому, что теперь у него была Миссия. Наличие Миссии здорово меняет человека.
    И вообще, к чему хныкать? Иметь такое оружие в руках – и чего-то опасаться? Ведь такой власти ни у кого не было. Наполеон или Гитлер со Сталиным – жалкие пигмеи в сравнении с ним! Ух ты, чёрт! Даже голова кружится!
    В конечном счёте, что ставится на кон?
    Жизнь он в любом случае сохранит, отсидевшись в схроне.
    Деньги, очевидно, тоже проблемой не станут.
    Елена и дети? Их он возьмёт с собой, – по крайней мере детей… нет, возможно, и её тоже. Впрочем, тут надо подумать. 
    А что можно выиграть?
    Прежде всего, он останется в живых. Но даже это, пожалуй, было уже не самым главным: в конце концов, для этого имелись и другие возможности. Да и судьбы России тоже не сказать чтобы очень сильно его заботили. Главное – ощущение почти беспредельной власти. Переделывать мир по своему усмотрению, решать судьбы государств и народов – может быть, это то, к чему он призван от рождения? Он займёт в истории первое место непосредственно после Господа Бога. И это не фантазия, не бред, а самая что ни на есть реальность. Точнее, это может стать реальностью, если он не упустит шанс…
А если упустит, этим шансом тут же воспользуются другие. Нельзя позволить себя оттереть. И Женя с Олей здесь уже не друзья, а соперники. Да и вообще они на это ни за что не пойдут, он же их знает как облупленных. А Чемерис, если пронюхает, сразу побежит стучать своим друзьям-американцам. А может, уже пронюхал? Ладно, здесь свои меры можно принять. Но надо действовать быстрее.
    Только как именно?
    До сих пор ему почему-то казалось, что главное – решиться. Однако теперь, когда решимость пришла, оказалось, что возможности, выглядевшие беспредельными, имеют серьёзные ограничения. 
    Трудности возникали в самых простых вопросах. В одиночку с такой операцией не справиться, а на кого из собственных сотрудников он может положиться? Ни на кого, хотя многих сам подбирал. Не то чтобы он никому не доверял. Просто каждое дело требовало определённой степени доверия; и пока речь шла о восьмидесяти или даже девяноста процентах, всё было нормально. Но сто процентов надёжности – для этого никого не найти. Да такого ни от кого и в принципе требовать нельзя.
    К тому же его собственной власти, как она ни обширна, для подобного дела недостаточно. Нужна поддержка со стороны влиятельных военных, а именно сейчас, после убийства Рохлина, добиться этого было особенно трудно. Конкретно никто ничего, правда, не знает, но слухи-то ходят…
    Пробить стену недоверия помог опять же Перхунов. Нашёлся и подходящий военачальник – бывший министр Корионов, очень грамотный шестидесятилетний генерал с кругозором двенадцатилетнего подростка, слуга царю, отец солдатам, жаждущий отомстить жидам и ЦРУ за гибель СССР. Всю дальнейшую подготовительную работу они делали втроём. Конечно, на какой-то стадии придётся, наверное, привлечь и Пименова – машину-то он полностью из рук не выпускает; но это надо сделать как можно позже, чтобы он даже в случае несогласия не успел помешать.   
    Слабым местом оставалась УВПП. Учитывая разные варианты возможного применения, она должна была стать, во-первых, достаточно вместительной, во-вторых, защищённой от всяких напастей, в третьих, мобильной (лучше бы даже летающей на манер вертолёта). Пока же она по-прежнему представляла собой беспомощный громоздкий сарай, правда, теперь уже на гусеничном ходу. 
    Для проведения атаки на английские колонии в Северной Америке требовалась какая-никакая разведка на месте. Но агента нужно натаскивать, снабжать легендой, а времени для подготовки оставалось совсем немного.  Кроме того, агент должен адаптироваться в условиях XVII века: попасть в число участников экспедиции, переплыть океан, жить некоторое время в колонии, потом нанести удар… Между тем колонисты мёрли как мухи; и где гарантия, что агент твой не загнётся от какой-нибудь заразы?
    Нет, слишком много случайностей. И вообще, сколько у нас людей, которые умеют говорить по-английски так, как говорили в шестнадцатом веке?
    – А если он будет приезжим, допустим, из Голландии? – предложил Корионов.
    – А то они там не различали голландский акцент! – усмехнулся Сарматов, уже неплохо ориентировавшейся в той отдалённой эпохе. – Да и, кроме того, все они там друг друга знали. Ну, может, не все, но многие. Голландия с Англией вообще были связаны очень тесно, тьма народу таскалась туда-сюда.
    – Ну, пускай акцент будет шведский или ещё какой-нибудь.
    – А сейчас мы послали бы в европейскую страну агента с ломаной речью и неизвестно чьим акцентом? – возразил Сарматов. – Не послали бы, потому что его взяли бы через неделю, или, того хуже, вычислили бы и вели. Так вот, в семнадцатом веке они были не глупее нас. Нет, нужен другой вариант – проще, дешевле, эффективнее.

                Пилигримы

    Хроника событий

    Александр Будберг, «Московский комсомолец», 18 августа 1998 года.
«Даже беспрецедентный заём МВФ не сумел переломить ситуацию на фондовых рынках. Иностранцы в панике бегут с них. Но главное, паника потихоньку переходит и на население, а против населения не устоят запасы никакого Центробанка…
Виртуальный кризис» на прошлой неделе действительно трудно объяснить какими-то логическими причинами. Просто никто никому не верит. Больше других не верят государству»

    Никогда прежде Сарматов историей особенно не интересовался, но то, что он читал сейчас, его почти завораживало. Дело было не в тексте: он упивался  собственным всесилием. Страны, которая из-за своего могущества и наглости осточертела даже самым близким союзникам, как будто ещё не существовало, и лишь какие-то люди, чьи останки сгнили несколько веков назад, на утлых корабликах плыли через Атлантический океан.   
    Что заставляло их покидать цивилизованные страны, преодолевать неисчислимые препятствия, – и всё ради того, чтобы поселиться в глуши, без средств для нормального существования?
    Ну, с Вирджинией и Нью-Йорком всё понятно: из-за денег и власти люди и не на такое шли. Но вот появление Нового Плимута – это, несомненно, акт веры; недаром сами американцы именно в нём видят зародыш своего государства. С точки зрения Сарматова, подобная вера была разновидностью глупости, но глупости вполне привычной и понятной: фанатики представлялись ему неотъемлемой частью жизненного устройства. 
    На самом деле фанатизм там был не при чём.   
    Несколько веков по всей Европе полыхала война между католиками и протестантами. Варфоломеевская ночь была в ней не единственным, хотя и наиболее впечатляющим примером массовой бойни. В обоих лагерях многие были уверены, что ужиться с противником невозможно и что война ведётся на уничтожение в самом прямом смысле. Один из советников Елизаветы Английской всерьёз задавался вопросом: «Теперь, когда общим замыслом является уничтожение всех наций, которые придерживаются другой религии (что является самым очевидным и вероятным), что станет с нами, когда исповедующие с нами одну религию будут полностью уничтожены во Фландрии и Франции?».
    Ради чего сотни тысяч людей поколение за поколением обрекали себя и других на лишения и смерть?
    Ответ очень прост: ради свободы.
    Разумеется, разным людям свобода требуется в разных количествах (также, впрочем, как еда и всё остальное). Многие с лёгкостью подчиняются власти, особенно если она привычна и освящена традицией. Другим достаточно, чтобы им не слишком мешали жить так, как они привыкли. Третьи готовы идти на любые жертвы ради возможности устроить жизнь в соответствии с открывшейся им истиной. Встречаются и одиночки по натуре, не желающие признавать никаких ограничений, в том числе со стороны единомышленников. 
    Соответственно и в борьбе против католической церкви люди преследовали различные цели. Если одним хватало сомнительного преимущества платить десятину своим попам, а не римским, то другие жаждали избавиться от любых стеснений и жить без посторонней опеки, как взрослые люди. В душе их раздражало самовластие королей, однако в те времена признаться в этом даже самому себе было почти невозможно. Поэтому они добивались свободы в той сфере, которая пропитывала всю тогдашнюю жизнь – в религии.    
    В Чехии, Германии, даже во Франции антикатолическая революция разливалась бурным потоком, но в Англии сильная королевская власть в основном удерживала движение под контролем. Тех, кого не устраивала дозированная реформация, кто желал решительного разрыва с католическими порядками и возрождения истинного христианства – без епископов, без вмешательства светской власти, без церковной десятины, – тех называли пуританами. Некоторые из пуритан скрепя сердце терпели официальную англиканскую церковь; другие покидали её и создавали независимые общины – конгрегации. А поскольку любые отклонения от официальной доктрины жестоко преследовались, конгрегации эти действовали тайно, и их членов именовали диссентерами («несогласными») или диссидентами («сидящими отдельно»).
    Одну из таких диссидентских конгрегаций, возникшую в селении Скруби в графстве Ноттингем, возглавлял сын местного почтмейстера Уильям Брюстер. Он некоторое время учился в Кембриджском университете, а в 1590 году унаследовал отцовское дело (почта в Англии была делом наполовину частным, наполовину государственным). В общину Брюстера входили его жена Мэри, их сын Джонатан, сирота-воспитанник Уильям Бредфорд и несколько соседей. В 1606 году духовным пастырем конгрегации в Скруби стал Ричард Клифтон, священник из ближайшего городка Бэбуорта, как и Брюстер, учившийся в Кембридже.
    В 1603 году умерла Елизавета Английская, на престол вступил Иаков I, сын казнённой Марии Стюарт. Преследования пуритан, и особенно диссидентов, усилились. Им запрещали проводить собрания, принуждали не реже раза в год посещать англиканскую церковь. Тех, кто принял эти требования, стали звать конформистами, тех, кто их отвергал, – соответственно  нонконформистами или сепаратистами.  То есть если диссидент – это, так сказать, пуританин в квадрате, то сепаратист – пуританин в кубе. 
    Конгрегация в Скруби выбрала неповиновение. За это Уильяма Брюстера в 1607 году лишили места почтмейстера и вызывали на допрос в Высокую комиссию – английский аналог инквизиции. В мае 1608 года Брюстер вместе с двумя другими руководителями конгрегации, Клифтоном и Робинсоном, решает тайно перевезти своих приверженцев в Нидерланды. На корабль, ожидавший в условленном месте, они должны были переправиться ночью. Но когда первая шлюпка с беглецами достигла борта корабля, на берегу появились преследователи. Капитан поднял паруса, и, не дожидаясь дальнейшего развития событий, вышел в открытое море.
    Счастливчикам, успевшим попасть на корабль, пришлось выдержать большой шторм, и лишь после двухнедельных мытарств они наконец достигли Амстердама. Здесь они попытались объединиться с другими беглецами – с семью десятками баптистов, последователей проповедника Джона Смита, и с тремя сотнями «Братьев первой сепаратистской английской церкви» Гринвуда и Бэрроу. Попытка закончилась неудачей, поскольку каждый кружок толковал Библию на свой лад. В итоге последователи Смита сохранили самостоятельность, Клифтон примкнул к «Братьям», а остальных скрубианцев Брюстер и Робинсон весной 1609 года увезли от греха подальше в Лейден.
    Здесь они поселились вблизи знаменитого Лейденского университета. Робинсон, человек широкой эрудиции, писал религиозные сочинения, и в 1615 году его пригласили преподавать в университете. Брюстер давал местным студентам уроки английского языка и основал небольшую типографию, в которой печаталась протестантская литература. Большинство же членов общины трудились сапожниками, парикмахерами, столярами, каменщиками, шляпниками или нанимались на голландские шерстяные и шёлковые мануфактуры. Совместно они купили в долг участок земли и дом для богослужений. Некоторым из эмигрантов удалось получить голландское гражданство. Ветераны постепенно умирали, но у молодёжи рождались дети. Пополнялась община также за счёт новичков, прибывающих из Англии, и местных обращённых, так что со временем число её членов достигло трёхсот человек.
    Но одновременно нарастали трудности. Скрубианская простота богослужения и пения псалмов, даже большинству диссидентов казавшаяся чрезмерной, подвергалась открытой критике. Скоро община оказалась в изоляции. К тому же издательская деятельность Брюстера вызывала недовольство голландских властей, которые в ожидании испанского вторжения не желали раздражать английского короля, превратившегося в союзника. В итоге типографию закрыли, а самого Брюстера лишь бегство спасло от виселицы. Приток единоверцев из Англии прекратился, молодёжь всё чаще покидала конгрегацию: юноши шли в солдаты, девушки выходили замуж за местных парней.
    И тогда взоры пастырей обратились к Америке. Средств на переезд через океан у них не было, и в конце 1617 года по поручению руководителей общины Роберт Кашмен и Джон Карвер отправились в Лондон для переговоров с Вирджинской компанией. Их примеру собиралась последовать амстердамская конгрегация Фрэнсиса Джонсона. Остальные английские диссиденты, осевшие в Нидерландах, пытались договориться с английской короной о возвращении на родину. Большинство готовы были теперь признать ненавистный епископат, короля в качестве главы церкви и светскую власть во всех делах и над всеми людьми – но только «если их повеления не противоречат слову Божию». Такая формулировка не нравилась королевскому Тайному совету, он требовал разъяснений.
    В 1618 году около двухсот членов общины Фрэнсиса Джонсона, готовившихся  перебраться в Новый Свет, прибыли в Англию и были арестованы; отпустили их только после того, как Джонсон заверил власти в непричастности своих людей к сепаратизму. Против Брюстера в Англии было возбуждено уголовное дело. Попытка Кашмена приобрести патент на участок земли в Вирджинии через подставное лицо окончилась неудачей.
    Руководители лейденской конгрегации собрались уже обратиться к голландской Ост-Индской компании, занимавшейся колонизацией земель на Манхэттене. Но тут торговец Томас Уэстон, знакомый Робинсона, предложил другой вариант. Он организовал торговую компанию, в которую вошли около семидесяти купцов, главным образом диссидентов различных толков. Патента на освоение американских территорий новая компания ещё не получила, поэтому для основания колонии решено было воспользоваться личным патентом одного из учредителей –  Джона Пирса, которому полагался участок в Америке как пайщику Вирджинской (Лондонской) компании. 9 июня 1619 года Пирс передал свой патент лейденским «святым», а 1 июля 1620 года в Лондоне Кашмен и Карвер подписали с компанией договор, по которому компания предоставила учредителям будущей колонии полномочия на управление ею в согласии с английскими законами. Купцы собрали по подписке 7 тысяч фунтов стерлингов с тем, чтобы каждый колонист приобрёл один или несколько паёв по 10 фунтов стерлингов. Таким образом владельцы компании, остающиеся в Лондоне, и все свободные мужчины, отправлявшиеся в Новый Свет, должны были стать пайщиками совместного предприятия.
    Предполагалось, что дела, касающиеся устройства будущей колонии, должны решаться собранием наличных пайщиков. Одежду, орудия труда, оружие, мебель, медикаменты закупают хозяева компании, всё это поступает на склады колонии и подлежит безвозмездному разделу между колонистами. Зато в течение семи лет все доходы колонии идут владельцам компании, а пятая часть золота и серебра, которые надеялись найти в Америке, подлежит отчислению в королевскую казну. По истечении семи лет последующие доходы должны распределяться уже между всеми владельцами паёв; имущество, нажитое к тому времени совместным трудом колонистов, тоже делится среди них, после чего взаимные обязательства между ними и компанией аннулируются.
    Что же касается свободы вероисповедания для колонистов, то этот вопрос так и не был решён. Лейденские «святые» были этим недовольны, и кое-кто забрал свои паи. Тогда компания, которая уже понесла расходы, начала вербовать колонистов на стороне, не обращая внимания на их религиозные взгляды.
    Многие «святые» всё же решили ехать за океан, исходя их того, что, каковы бы ни были формальные условия, в далёкой Вест-Индии просто некому будет следить за тем, каким способом они молятся Богу.
    Для заокеанской экспедиции в Лондоне был зафрахтован «Мэйфлауэр» («Боярышник») – галеон водоизмещением 180 тонн, ранее возивший в Англию вино из средиземноморских портов. В Голландии приобрели судно меньшего размера – «Спидуэлл» («Вероника»). 20 июля 1620 года около полусотни членов лейденской конгрегации во главе с Брюстером, в основном молодёжь, распрощались с единоверцами и отплыли в Англию. Впереди их ждала неизвестность, полная тягот и опасностей. Но, как писал впоследствии Уильям Бредфорд, «они знали, что являются пилигримами, и не придавали этому большого значения; возводя глаза к небу, к своей Земле Обетованной, они успокаивали свои души».
    В Саутгемптоне «Спидуэлл» пришлось ставить на ремонт. Денег не хватало, не прекращались споры с компанией из-за собственности. Кристофер Мартин,  представлявший в руководстве экспедиции «чужаков», в большинстве принадлежавших к официальной англиканской церкви, конфликтовал с лейденскими «святыми». Роберт Кашмен писал одному из своих знакомых: «Друг, если мы создадим колонию, то это значит, что Бог творит чудо, особенно принимая во внимание, как будет недоставать нам продуктов питания, а больше всего – единства и добрых наставлений. Насилие всё погубит».
    Выйти в море корабли смогли лишь в конце лета, 5 августа 1620 года, – слишком поздно для путешествия через Атлантику. К тому же из-за плохого состояния «Спидуэлла» им дважды пришлось возвращаться. В итоге «Спидуэлл» решили оставить в Плимуте. Погрузиться всем на один корабль было невозможно, и двадцать человек, включая Кашмена, отказались от участия в экспедиции.
    Наконец 6 сентября перегруженный «Мэйфлауэр» под управлением капитана Кристофера Джонса покинул Плимут. Помимо немногочисленной команды, на его борту находились сто три пассажира, из которых сорок один принадлежал к лейденским «святым»: семнадцать взрослых мужчин старше 21 года, десять женщин и четырнадцать юношей, подростков и детей, в том числе двое родившихся в пути. Ветеранов Скруби среди них было только трое – Уильям Брюстер, его жена Мэри и их воспитанник Уильям Бредфорд. Сорок человек – семнадцать мужчин, девять женщин, четырнадцать малолеток, – были «чужаками», пятеро – специалистами, нанятыми за плату: один бочар и четыре моряка. С ними плыли также семнадцать сервентов, в основном служанки; из них тринадцать принадлежали «святым», четверо – «чужакам».
    Пунктом назначения «Мэйфлауэра» была не основная вирджинская территория, на которой хозяйничали правоверные последователи англиканской церкви, а земли к северу от неё, в устье реки Гудзон, служившие предметом спора между Вирджинской компанией и голландской Ост-Индской компанией.
    Плавание проходило тяжело; был момент, когда хотели повернуть обратно. Наконец показалась земля. Корабль двинулся вдоль берега к югу в поисках устья Гудзона, однако утром в субботу 11 (21) ноября у мыса Код подводные камни и буруны вынудили его зайти в бухту и бросить якорь.
    Существуют разные версии того, почему путешественники решили остаться в этом месте – много севернее устья Гудзона, на территории, подконтрольной только что образованному, но ещё не действующему Совету Новой Англии: то ли капитан ошибся, то ли существовал сговор между упомянутым Советом и компаньонами Пирса. Воспользовавшись ситуацией, некоторые «чужаки» заявили, что когда они сойдут на берег, то будут себя вести как захотят, потому что патент, выданный для Вирджинии, для Новой Англии не действителен. Однако поскольку «святые», в отличие от разрозненных «чужаков», были организованной силой, они сумели навязать остальным свою волю. В тот же день будущие колонисты подписали следующее соглашение:
    «Именем Господа, аминь.
    Мы, нижеподписавшиеся, верноподданные нашего могущественного суверенного государя Иакова (Джеймса), Божией милостью короля Великобритании, Франции и Ирландии, защитника веры и прочая, предприняв во славу Божию – для распространения христианской веры и славы нашего короля и отечества – путешествие с целью основать колонию в северной части Вирджинии, настоящим торжественно и взаимно перед лицом Бога объединяемся в гражданский политический организм для поддержания среди нас лучшего порядка и безопасности, а также для достижения вышеуказанных целей;
    а в силу этого мы создадим и введём такие справедливые и одинаковые для всех законы, ордонансы, акты, установления и административные учреждения, которые в то или иное время будут считаться наиболее подходящими и соответствующими всеобщему благу колонии и которым мы обещает следовать и подчиняться. В свидетельство чего мы ставим наши имена. Мыс Код,
    11 ноября, Лето Господне 1620».
    Подписали соглашение семнадцать «святых», семнадцать «чужаков», трое наёмных специалистов и четверо сервентов – вероятно, все наличные мужчины старше 21 года. Тут же «избрали, а скорее утвердили» Джона Карвера губернатором колонии сроком на год.
    Вслед за тем сразу началась высадка. Бот оказался неисправным, поэтому шестнадцать хорошо вооружённых мужчин во главе с капитаном Майлзом Стэндишем, ветераном войны с Испанией, отправились на берег в шлюпке. Там они никого не встретили и ничего, кроме ракушек, не нашли. 
    Следующий день являлся воскресеньем (протестанты называют его «днём субботним») и был посвящён молитвам. «Все преклонили колени, славя Бога, приведшего нас туда через необозримый бурный океан и хранившего нас от всех опасностей и бедствий, пока снова не очутились мы на твёрдой земле, в родной своей стихии, – записал Уильям Бредфорд в своём дневнике. – Одолев океан, а до этого море бедствий, не имели они здесь ни друзей, чтобы их встретить, ни постоялых дворов, где подкрепили бы изнурённые тела, ни домов, а тем более городов, где могли бы укрыться и искать помощи… А время было зимнее, и тем, кому известны тамошние зимы, ведомо, сколь они суровы и какие бывают свирепые бури, так что путь там опасен даже и по знакомой местности, а тем более вдоль неведомых берегов. Что увидели мы, кроме наводящей ужас мрачной пустыни, полной диких зверей и диких людей?
    И сколь много их там было, мы не знали… Куда ни обращали мы взор, ни на одном из видимых предметов не мог он отдохнуть. Лето уже миновало, и всё предстало нам оголённое непогодой; вся местность, заросшая лесом, являла вид дикий и неприветливый. Позади простирался грозный океан, который пересекли мы и который теперь неодолимой преградою отделял нас от цивилизованных стран».   
    В понедельник 13 ноября в той же шлюпке переправили на берег всех пассажиров. Моряки, спешившие с возвращением, торопили колонистов, и те, не имея исправного бота, пешком отправились искать удобное место для поселения.
    Вскоре они нашли заброшенную индейскую деревню, а в ней запасы зерна и бобов. Хотели обосноваться поблизости, но моряк Роберт Коффин, ранее плававший в этих краях, сказал, что неподалёку должны быть места поудобнее. Наконец был починен бот, и разведчики отправились на нём вдоль побережья, периодически высаживаясь для обследования местности. По воспоминаниям Бредфорда, «было очень холодно, и морские брызги, замерзая на их одежде, делали пилигримов похожими на стеклянные фигуры». Во время одной из высадок они подверглись нападению индейцев, но ночью шквал сорвал парус, и им пришлось опять пристать к берегу. Утром они обнаружили, что находятся на острове; на карте Новой Англии, изданной Джоном Смитом, эта местность именовалась Плимутом. Неподалёку видна была удобная бухта; здесь среди лесов обнаружили заброшенные маисовые поля, а в ручьях – хорошую питьевую воду. Место понравилось; «по крайней мере, оно было лучшим из тех, что они видели, а время года и их тогдашние насущные нужды заставили довольствоваться тем, что казалось хотя бы подходящим» – вспоминал Брэдфорд. День высадки на месте будущего поселения – 21 декабря по новому стилю – отмечается сейчас в США как День праотцев, или отцов-пилигримов.    
    На «Мэйфлауэр» послали гонца, и корабль, обогнув мыс Код, вошёл в выбранную бухту. При высадке утонула жена Бредфорда, мать его первенца. 25 декабря на возвышенности в южной части бухты приступили к постройке первого дома будущего поселения Новый Плимут.
    Пока велось строительство, большинство колонистов продолжали жить на «Мэйфлауэре». В строящемся здании вскоре случился пожар, а индейцы украли оставленные без присмотра инструменты. «Серьёзные первые трудности, – вспоминал Бредфорд, – вызвали недовольство и ропот одних, мятежные речи и недостойное поведение других; но всё это вскоре было погашено и преодолено мудростью и терпением, а также справедливостью и равным ко всем отношением губернатора и лучшей части людей, которые тесно сплотились и играли решающую роль. Самым печальным было то, что в течение двух-трёх месяцев половина людей погибла, особенно в январе и феврале – из-за суровой зимы, отсутствия жилищ и прочих удобств, из-за цинги и других болезней, которые явились результатом долгого путешествия и условий, в которых они оказались. Иногда в указанные месяцы умирало по два-три человека в день; из 100 с лишним человек осталось едва 50, из которых в самые тяжёлые моменты здоровыми оказывались не более шести или семи, и эти люди, да будут они помянуты добрым словом, не считаясь с собственными страданиями, день ли был или ночь, рискуя собственным здоровьем и не жалея сил, рубили для других дрова, разжигали огонь, готовили им пищу, стелили им постели, стирали их отвратительно грязную одежду, одевали и раздевали их; одним словом, делали всю необходимую работу». Среди тех, кто не пережил эту первую зиму на суровой американской земле, были беспокойный лидер «чужаков» Кристофер Мартин и четырнадцать из восемнадцати замужних женщин.
    19 марта 1621 года поселенцы встретили индейца по имени Самосет, который умел кое-как объясняться по-английски. С его помощью отыскали  другого индейца, Сканто, который по-английски говорил достаточно хорошо: в своё время  английские моряки захватили его и увезли в Англию, там он прожил четыре года, а после был возвращён на родину. Сканто остался жить в колонии; благодаря ему удалось наладить контакты с его соплеменниками, и те вернули похищенные инструменты. В Новом Плимуте побывал с визитом  Масасойт, вождь племени вампаноагов и всего алгонконского союза племён; по описанию Бредфорда, это был «физически очень сильный человек, в расцвете лет, высокий, немногословный, с серьёзным выражением лица». Один из воинов Масасойта по имени Хобомок, сильный и уважаемый мужчина, остался жить в колонии.
    21 марта 1621 года последний из пассажиров покинул «Мэйфлауэр», а 4 апреля корабль отбыл на родину. Вскоре умер Карвер; собрание фрименов избрало губернатором Бредфорда, а его помощником – Исаака Эллертона, тоже из числа лейденских «святых». 12 мая отпраздновали первую свадьбу.   
    Когда дружественные колонистам вампаноаги подверглись нападению враждебного племени наррагансетов, колонисты пришли им на помощь. Однако среди алгонкинских племён были и противники дружбы с англичанами; они захватили Сканто и Хобомока, но Хобомок сумел бежать и сообщил о случившемся колонистам. 14 августа на выручку Сканто выступил отряд из четырнадцати человек во главе со Стендишем; в результате короткой схватки Сканто был освобождён. В сентябре группа колонистов на боте посетила Массачусетскую бухту и обменяла у тамошних индейцев свои товары на бобровые шкурки и меховую одежду.
    Посеянная колонистами пшеница уродилась плохо, зато маис дал хороший урожай. В октябре, после окончания уборочной, решили устроить праздник – День Благодарения. В ноябре из Англии прибыл корабль «Форчун», который привёз новую партию поселенцев – дюжину «святых» и двадцать три «чужака», но лишь очень немного припасов. 
    Вскоре у колонистов наряду с общественными строениями появились частные дома. В 1623 году они поделили между собой пахотную землю, в 1627 году – скот. В 1628 году плимутцы договорились с компанией о выкупе права собственности на колонию за 1880 фунтов стерлингов с рассрочкой на девять лет. Уильям Бредфорд оставался губернатором Нового Плимута с некоторыми перерывами до 1656 года.

                Смена цели             

    Хроника событий

    Рута Конар, «Независимая газета», 3 февраля 1999 года.
«…Мы, скорей всего, так и не узнаем до конца всей правды об истинной подоплёке событий вчерашнего дня. Мы не узнаем, действительно ли только уголовное дело, возбуждённое по факту публикации в «Московском комсомольце», стало причиной участия «Альфы»  в выемке документов в помещении «Сибнефти».
    Вряд ли нам подтвердят информацию, что бывший генеральный прокурор Юрий Скуратов написал заявление об отставке не вчера, а ещё 1 февраля вечером, и что сделал он это после звонка одного из руководителей государства, порекомендовавшего ему оставить свой пост…
    Наконец, вряд ли кто-нибудь подтвердит или опровергнет сведения о том, что ещё около месяца тому назад руководитель другого силового ведомства – директор ФСБ Владимир Путин – написал президенту прошение об отставке»

    Напряжение в стране нарастало; на всё про всё оставался в лучшем случае год. Между тем им никак не удавалось договориться относительно плана действий.
Как ни крути, для пресечения английской колонизации в Северной Америке существовало всего три способа:
    1) войсковая операция, или, проще говоря, большая резня;
    2) масштабные повторяющиеся диверсии (например, массовое отравление);
3) ядерный удар.
    Войсковая операция выглядела почти неосуществимой, поскольку переправить большое количество людей и техники с помощью единственной установки было невозможно. Предложение же Перхунова взорвать в Америке XVI века ядерную бомбу его партнёры восприняли скептически. Такой взрыв, по их мнению, мог иметь только локальный эффект.
    - Чтобы надолго сделать непригодной для жизни такую большую территорию, нужно не одну бомбу взорвать, а нанести полноценный ядерный удар, сравнимый по мощи с нашим ядерным потенциалом, – заявил Корионов. – А мы в состоянии в лучшем случае переправить в их эпоху одно или несколько ядерных устройств без средств доставки.
    Сарматов был с ним согласен.
    - Положим, мы взорвём бомбу. На какой-то территории некоторое время будет нельзя жить, многие умрут. Так они и без радиации мёрли как мухи. Найдут другие места, севернее или южнее.
    Значит, оставались диверсии. Но насколько они будут эффективны?
    К началу 1999 года стало ясно, что они зашли в тупик, причём даже не из-за технических трудностей, а в принципе.    
    Чем тщательнее Сарматов изучал историю создания североамериканских колоний, тем больше убеждался, что помешать этому процессу они не в силах. Если этих фанатиков не остановили ни индейцы, ни голод, ни эпидемии, то что можно к этому добавить? Никакая разовая операция ничего не даст: они всё равно будут плыть туда снова и снова и не остановятся, пока не создадут колонии.
    А тут ещё неожиданный удар по проекту нанесли, сами того не подозревая, историки. Сарматов попытался получить от них хотя бы черновой прогноз последствий исчезновения ранних английских колоний в Северной Америке. От физиков в этом смысле толку было мало, и он вновь обратился в ИСА. На этот раз выдуманный заказчик якобы раскрыл свой замысел – сценарий для масштабного фантастического фильма.
    Выводы историков оказались удручающими.
    Вплоть до первой мировой войны исчезновение Соединённых Штатов почти не скажется на ходе мировой истории за пределами американского континента. Место Англии в Северной Америке займут Испания и Франция. Но их колонии, в отличие от английских, останутся малонаселёнными, стремление к самоуправлению выражено будет в них намного слабее, и развиваться они будут в рамках французской и испанской истории. В XIX веке большинство французских колоний добьются независимости, но и после этого они либо останутся отсталой заморской частью метрополии наряду с Мартиникой и Гваделупой, либо превратятся в некое подобие Квебека; ни в том, ни в другом случае принципиальных сдвигов в мировом соотношении сил это не вызовет. Изменения возможны лишь в нюансах: например, во время Великой французской революции уменьшится роль Лафайета, поскольку он не сможет выдвинуться, участвуя в войне североамериканских колоний за независимость.
    Первая мировая война без участия американцев продлится дольше, но Антанта всё же одержит победу. На России отсутствие США не скажется никак: оно не предотвратит ни коммунистической революции, ни образования Советского Союза.
    Вторая мировая война без Америки затянется на многие годы, однако в конечном счёте англо-советская коалиция благодаря её превосходящим ресурсам разгромит Германию. Вероятно, и СССР, и Великобритания создадут ядерное оружие, но применить его не решатся ни та, ни другая сторона. Зона послевоенного влияния СССР в Европе окажется более значительной, но в принципе и это ничего не изменит. Сталин умрёт вовремя, и дальше всё пойдёт почти так же, как и в исходном варианте. Агония «реального социализма», вероятно, продлится чуть дольше, но в целом советская система не станет более прочной. Попытки тотального планирования в условиях научно-технической революции неизбежно приведут экономику к застою, а возросшее внешнее могущество будет только сильнее мешать любым попыткам внутренних реформ. В итоге СССР не избежит ни перестройки, ни крушения соцлагеря, ни распада на отдельные республики.
    Конечно, можно было надеяться, что отсутствие США как-то скажется на самом последнем этапе, несколько увеличив вес посткоммунистической России в мировой политике. Но ради такого результата не стоило городить огород    
    Однако остановить Сарматова было уже невозможно.
    - Если операция невыполнима в задуманном варианте, её надо расширить,  – заявил он Перхунову.
    Литератора такой вывод удивил.   
    - Что ты имеешь в виду? О каком расширении идёт речь, если наших ресурсов не хватает даже для таких масштабов?
    - Ты не понял, – досадливо поморщился Сарматов. – Когда я говорю «расширить», я имею в виду не количественную сторону, а качественную. Наращивать ресурсы бессмысленно: надо взглянуть на ситуацию более широко. Изменить сам подход, концепцию.
    - То есть? 
    - Ну, смотри. Остановить англичан на пути в Америку мы не можем, а если и сможем, ожидаемых плодов это не принесёт. Вопрос: почему? Потому что вплоть до двадцатого века ведущую роль в мире играет Англия. Сам собой напрашивается следующий шаг: устранить Англию. В этом случае вопрос о её колониях, в том числе и в Америке, отпадёт сам собой.         
    - Ты сошёл с ума! 
    Сарматов поморщился.
    - Странный ты человек, Саша! Почему это тебя вдруг так напугало?! То, что я предлагаю, от нашего прежнего варианта в принципе ничем не отличается. Все составные части операции сохраняются: мы отправляемся в эпоху, которую перемены не затронут, там отсиживаемся и потом возвращаемся. Согласен, прокатиться придётся несколько дальше, не в пятнадцатый век, как мы думали, а лет на тысячу раньше. Если бы мы ограничились устранением Штатов, было бы разве не то же самое?
    - Ничего себе то же самое! – возмутился Перхунов. – Америка – это  чужеродное тело в цивилизации, к тому же сравнительно позднее; это нарост, опухоль! А Англия – это часть… часть… всего!
    - Чего «всего», чего «всего»!? – раздражённо повысил голос Сарматов. – Если уж выкорчёвывать Запад, так с корнем. Согласен, изменения будут значительно крупнее, к ним несколько труднее будет привыкнуть. Но, в конце концов, это только наши эмоции.
    - Какие там к чёрту эмоции! – простонал Перхунов. – Ты же предлагаешь перекроить мир до полной неузнаваемости! К таким переменам мы сами никогда не сможем привыкнуть! Даже если у нас там всё сложится идеально, мы превратимся в самых настоящих психов с ложной памятью: будем помнить всё, чего никогда не было, и не будем знать ничего, что происходило «на самом деле»! И какой смысл будет в таком возвращении? Возвращаться можно туда, откуда уехал, где есть что-то знакомое, а тут…
    - Да, у тех, кто переживёт этот сдвиг, будет что-то похожее на ложную память, – согласился Сарматов. – Так ведь как же иначе, если мы творим новый мир? Пойми, наконец: Российская империя будет играть в мире главную роль, понимаешь, главную! И это будет наша заслуга!
    Но у Перхунова услышанное по-прежнему не укладывалось в сознании. Мысль об устранении Америки он вынашивал в течение двух лет, а теперь ему предлагали одним махом переключиться на нечто совсем другое. 
    - Ну, хорошо, – сказал он наконец. – Допустим, всё так. Но почему ты думаешь, что это проще сделать? Все проблемы, которые нам сейчас не удаётся решить, просто перенесутся на Англию.
    - Может быть, может быть, – легко согласился Сарматов, довольный одержанной победой. – А может быть, там найти слабину окажется легче.
    - Ну что ж, попытка не пытка, – вздохнул Перхунов.
    Генерал Корионов, в отличие от писателя, новый вариант принял сразу. Воевать поблизости, в Европе (а для него это была именно война) комфортнее, чем в далёкой Америке. И он принялся за проработку деталей, даже не дожидаясь подготовки исторического прогноза.

                Визит на Малую Лубянку

    Хроника событий

    Владимир Санько, «Независимая газета», 13 февраля 1999 года.
         «Резкое снижение жизненного уровня в России после августовского кризиса отмечают эксперты Российско-Европейского центра экономической политики (РЕЦЭП). Даже по данным Госкомстата, в целом за 1998 г. реальные доходы населения снизились на 16,3 %. Естественно, что основное падение пришлось на конец года. Так, реальная зарплата за 1998 г. упала на 13,8 %, при этом декабрьский показатель 1998 г. оказался ниже на 40 % показателя за декабрь 1997 г.» 

    В один из последних дней февраля 1999 года, около девяти вечера, в квартире на десятом этаже, выходящей окнами на музей-избушку художника Васнецова, зазвонил телефон. Алла Михайловна сняла трубку. Вежливый мужской голос сказал:
- Попросите, пожалуйста, Николая Георгиевича.
- Коля, тебя к телефону! – крикнула она мужу.
    Семенихин, который в соседней комнате смотрел телевизор из положения лёжа, поднялся и, покряхтывая, подошёл к телефону.
    По тому, как изменился голос мужа, Алла Михайловна сразу поняла, что речь идет о чем-то важном. Хотя разговор занял минут пять, она едва дождалась, пока Николай Георгиевич попрощался с собеседником и положил трубку.
    - Ну, что?
    - Знаешь, я пока сам ничего не пойму, – сказал ей муж с нервным смешком. – Как-то очень странно… В общем, это из КГБ… ну, то есть, из ФСБ, что ли…
    - О, господи!
    Если бы Алла Михайловна стояла, у неё наверняка подкосились бы ноги и она опустилась бы на стул, но поскольку она и так на нём сидела, то просто осела ещё больше.
    - Ты что, натворил что-нибудь?
    - Да нет же, что ты ерунду городишь! – сразу вскипел Николай. – Понятия не имею, в чём дело! Он спросил, могу ли я завтра к ним зайти. Говорит, что хочет со мной как с историком проконсультироваться по одному вопросу.
    - Господи! Они будут тебя вербовать!
    - Да что ты заладила: «господи, господи!» – окончательно вышел из себя Семенихин. – На кой чёрт им меня вербовать? Я же ничего не знаю, ну, из того, что бы их могло интересовать.
    - Но ты же общался с англичанами!
    - Когда это было! – отмахнулся Семенихин. – Я уже лет пять живого англичанина не видел. К тому же они все историки.
    - А если среди них был шпион? – не сдавалась Алла Михайловна. Впрочем, она тут же выдвинула новую версию.
    - А может быть, кто-то из твоих здешних знакомых?
    - И кто же, по-твоему? Кустицкий? Он пьет, не просыхая. Игорь? Чистый историк-теоретик. А так какие ещё у меня знакомые?
    - А Гарик? Может, им нужно что-то о его бизнесе знать?
    - Будут тебе кагебешники копаться в собачьем корме и кассетах! У них своих кассет навалом.
    - Откуда ты знаешь, что он там на самом деле снимает – о собаках фильмы или порнографию?
    - Ну, знаешь, так что угодно можно придумать! – возмутился Николай Георгиевич. – И вообще, чего гадать, если завтра всё и так станет ясно?
    - Ты пойдешь? – глаза супруги круглились.
    - А куда ж я, по-твоему, денусь?
    - Это на Лубянку?
    Глаза Аллы Михайловны достигли таких размеров, каких её мужу не приходилось видеть за все двадцать пять лет их брака. 
    - Да, почти. Малая Лубянка… Я и не знал, что такая есть. Надо на карте посмотреть.
    Аллу Михайловну озарила новая догадка.
    - Слушай, а может, это всё вранье? И никакой это не кагебешник звонил, а бандит или чеченец? Они тебя захватят и потребуют выкуп!
    -   Ну, ты сказанула! Очень нужен чеченцам нищий научный сотрудник, когда кругом полно бизнесменов. К тому же они могут просто на улице схватить да в машину запихнуть. Ну, я тебе на всякий случай оставлю адрес.
    О том, что при наличии чеченцев лубянский адрес мало чем поможет, он просто не подумал. 
    Взволнованные, они вопреки обыкновению засиделись до полуночи, и за это время Алла Михайловна успела высказать ещё несколько более или менее замысловатых версий относительно необычного звонка.
    Улица Малая Лубянка, как выяснилось на следующий день, шла параллельно настоящей Лубянке от Фуркасовского переулка в сторону бульварного кольца. Руководствуясь адресом, который назвал звонивший по телефону чекист,  Семенихин вошёл в неприметную дверь без вывески. Молодой вахтёр, посмотрев его паспорт, выписал пропуск, записал в журнал и вызвал сопровождающего. На третьем этаже Семенихин предъявил полученный пропуск сидевшему в углу коридора охраннику. Сопровождающий довёл его до кабинета с номером 318, заглянул в дверь, сказал Семенихину «прошу вас», а хозяину кабинета «Костя, к тебе посетитель».
    Человек, сидевший за столом (видимо, следователь) был занят скручиванием голубя из листка белой бумаги формата А4. Он строго взглянул на посетителя и спросил:
- Вы по какому делу?
- Да, мне, вообще говоря, вчера от вас звонили… – замялся Семенихин.
    Лицо владельца кабинета внезапно расплылось в улыбке.
- Ну, раз звонили, тогда проходите!   
    Семенихин зашёл, аккуратно прикрыв за собой дверь. «Следователь» привстал из-за стола и протянул правую руку для рукопожатия, одновременно левой сделав приглашающий жест.   
    - Добрый день, Николай Георгиевич, располагайтесь, как дома. 
    Хозяин кабинета был человеком высокого роста, довольно плотным, на вид лет тридцати пяти – сорока, с маловыразительной внешностью, которую Семенихин, имевший плохую память на лица, не мог потом ни представить, ни описать.
    Аккуратно сложив недоделанного голубя, он спрятал его в верхний ящик стола, после чего уложил руки на поверхности стола ладонями вниз и, побарабанив пальцами, произнёс: 
    - Прежде всего хочу вас успокоить: мы вас ни в чём не подозреваем, и тем более – он усмехнулся, – не собираемся вас вербовать.
    «Прослушивали! – ужаснулся Семенихин. – Кранты!».
    – Не подумайте, ради Бога, что вас прослушивают, – как будто читая его мысли, сказал с доброй улыбкой «следователь». – Просто вы у меня не первый. Начитаются о нас всякого такого и вообразят себе невесть что.
    Он сделал паузу, чтобы дать Николаю Георгиевичу осознать и оценить сказанное, и продолжал:
    - А пригласили мы вас, чтобы посоветоваться, точнее, проконсультироваться. Вы, я думаю, следите за текущей политической жизнью, за внешней политикой России.
    Семенихин кивнул, хотя и несколько неуверенно. С его точки зрения, способности отличить Гайдара от Явлинского было вполне достаточно для понимания политической жизни. Но вдруг «следователь» считает иначе?
    - Вот уже несколько лет, – продолжал «следователь», – мы строим новые международные отношения, освобождаемся от устаревших взглядов, от наслоений коммунистического прошлого.
    Говорил он как по писаному. Тон был неофициальный, скорее даже дружеский, но одновременно выходило и как-то значительно, по государственному.
    - Однако люди у нас работают в основном те же, что и раньше, а человеческая психология – «следователь» с сожалением развёл руками, – меняется медленно. Запад – и Америка, и Европа тоже, – остаются для них, с одной стороны, чем-то враждебным, а с другой стороны – тайной за семью печатями. Эта враждебность и эта таинственность – две стороны одной медали, поскольку всякое непонимание рождает страх и подпитывает его. Вы меня понимаете?
    - Вполне с вами согласен, – кивнул Семенихин несколько поспешнее, чем хотел. 
    - Ну и ладушки, – улыбнулся «следователь». – Так вот. Чтобы правильно выстраивать отношения с Западом, нужно его понимать. А чтобы понимать психологию той или иной нации, надо знать её историю. И здесь историки, вы в частности, могли бы оказать нам большую услугу.
    - Само собой, о чём речь, – опять как-то чересчур суетливо согласился Семенихин. – Я и сам думаю точно так же. Если честно, я не ожидал, что наше руководство понимает это, и вообще может так… глубоко копать. И потом, мне всегда казалось, что для этого существует МИД, ну, там, Дипломатическая академия и тому подобное.
    - «Глубоко копает» – это вы хорошо выразились. По правде говоря, большинство действительно не понимает того, о чём мы с вами говорим. В том числе и в МИДе, и в Дипломатической академии. Ну а нас, как вы помните, именовали «конторой глубокого бурения»; так что стараемся соответствовать имиджу, – он снова широко улыбнулся. – Конечно, КГБ был частью коммунистического режима, но, согласитесь, не самой глупой частью.
    - Да, конечно, этого нельзя не признать…
    - Ну, так вот. Наше руководство сейчас принимает самое активное участие в формировании новой внешней политики. Более того, буду с вами откровенен: мы хотим эту роль повысить. И здесь, повторяю, мы рассчитываем на вашу помощь. Речь не идёт о консультировании в каких-то конкретных наших действиях, – хотя, как вы понимаете, борьба разведок никуда не исчезла, и разведка любой страны всегда стремится получить максимум информации о других государствах, в том числе и дружественных.
    - Да в этом я вряд ли смог бы вам чем-то помочь, – с радостью, возможно, несколько неуместной, сказал Семенихин. – Не знаю, в курсе ли вы, но моя узкая специальность – средневековая Британия, ещё конкретнее –  раннесредневековая.
    - Разумеется, Николай Георгиевич, мы наводили справки, и, не скрою,  отзывы о вас самые лестные. Люди же всегда чувствуют, в любой профессии, кто просто коптит небо, а для кого работа является действительно смыслом жизни. К тому же вы скромничаете: вы ведь на самом деле не такой уж узкий специалист. Но мы, повторяю, ожидаем от вас помощи не в анализе сегодняшнего развития Великобритании, – на это есть другие люди, а в понимании особенностей психологии англичан, её корней. Наше начальство, как я уже сказал, исходит из того, что основы национальной психологии коренятся в истории, и мы должны научиться лучше понимать своих, так сказать, новых друзей, с которыми нам предстоит жить и работать бок о бок. Вы согласны? – каким-то совершенно другим тоном внезапно завершил он свой монолог.
    - На что согласен? – автоматически откликнулся Семенихин.
    - Попробую сформулировать более конкретно, – терпеливо вздохнул «следователь». – Мы предлагаем вам изложить ваше видение того, в силу каких особенностей исторического развития Великобритания стала тем, что она есть сейчас. Ну, и, кроме того, – усмехнулся «следователь», – признаюсь, это уже мой личный интерес как любителя  фантастики: если бы Англия, то есть Великобритания, не возникла, как это сказалось бы на ходе мировой истории? Вы, кстати, читали книжку, Поляков, кажется, автор, на тему «что было бы, если бы не случилось то-то и то-то?». Забыл, как называется. Кажется, «А что, если?».
    - Читал, – поморщился Семенихин; исправлять фамилию и название он не стал. – Интересно, но очень уж легковесно. Честное слово, Пол Андерсон, хоть и фантаст, пишет более научно.   
    - Вы совершенно правы, – обрадовался «следователь». – Вот и мне хочется более научно. Использую служебное положение в личных целях, – он коротко хохотнул. 
    Слегка помявшись, Николай Георгиевич сказал:    
    - Разумеется, это я могу сделать, тем более что меня самого эти вопросы всегда интересовали. Но вы понимаете, на объективность я не претендую. Существуют ведь разные точки зрения. Кроме того, каждый специалист считает свой предмет крайне важным, так что я, возможно, преувеличу значение раннего Средневековья… Впрочем, у вас, вероятно, есть и другие консультанты… 
«Следователь» ничего не сказал, только улыбнулся и слегка развёл руками, – дескать, о чём речь, вы всё прекрасно понимаете.
    - Значит, договорились?
    - Д-д-д-да…
    - А откуда такая неуверенность? Историка беспокоит историческая репутация наших органов?
    - Да нет, – смутился Семенихин. – Я ведь диссидентом никогда не был, так что никаких особенных сомнений у меня нет. Можете списать на обычную интеллигентскую нерешительность. Скажите только, насколько подробно надо писать? А то ведь на любимую тему мне дай только повод…
    - О, здесь мы вас не стесняем. Сумеете уложиться на десяти страницах – хорошо, не сумеете, – пишите хоть двести. Этого вам хватит?
    - Думаю, хватит, хотя заранее ничего обещать не могу: я иногда так распишусь, что остановиться не могу. Да нет, конечно, хватит, – торопливо поправился Семенихин. – Только вот… – он слегка помялся. – То, что вы предлагаете, это, может быть, будет статья, а может, получится и целая монография. То есть работа довольно большая…
    - Разумеется, я как раз собирался сказать о материальной стороне вопроса, – кивнул «следователь».  Специалистов вашего уровня у нас, как я выяснил, немного, а дело это мы считаем важным и ответственным. Так что, конечно, ваши услуги будут прилично оплачены. Мы бы хотели, чтобы вы сосредоточились именно на этой работе. Как, в месяц уложитесь?
    -    Насчёт месяца не уверен, лучше бы вы мне дали два-три. Только не думайте, что я стараюсь выколотить больше денег, – добавил он, покраснев, – просто я медленно пишу, по много раз переписываю.   
    - Ну, что вы, я ничего такого и не думаю. Нам хотелось бы побыстрее, но два месяца тоже устроят. В любом случае за эту работу вы получите…
    И он назвал сумму, от которой у Николая Георгиевича едва не отвалилась челюсть.
    - Половину мы вам выдадим авансом, в качестве стимула, – продолжал следователь опять другим, сухим и деловым тоном. – Я сейчас черкну записку в нашу бухгалтерию, вас туда проводят, выпишут деньги, а оттуда в кассу. Никаких официальных следов не останется, так что о налоговой декларации можете не беспокоиться, – заговорщицки улыбнулся он. – По крайней мере на время работы о жизненных мелочах вы сможете позабыть. Кстати, персональный компьютер у вас есть?
    - Есть, на работе.
    - Нет, это не пойдёт. Мы вам дома установим, подошлём людей; потом можете его себе ставить. И ещё одно. Конечно, ни с какой секретной информацией мы с вами дела не имеем, и всё же я бы просил эту работу сохранить в тайне ото всех, подчёркиваю, всех ваших знакомых. В институте вашем будет лучше, если вы сами договоритесь и под каким-нибудь предлогом возьмёте отпуск. Конечно, мы могли бы всё устроить по своим каналам, но лучше, повторяю, если вы сами…
    - А жена? Она ведь знает, что вы меня вызывали.
    - Ну, жене можете рассказать, но тоже попросите, чтобы не слишком откровенничала с подругами. Она у вас как, разговорчивая женщина? А то, чего доброго, придётся заменить вам жену… Ха-ха, шучу!

                Предисловие к теме

    Хроника событий

    Татьяна Кошкарёва, Рустам Нарзикулов, «Независимая газета», 25 февраля 1999 года. 
    «МВД России совместно с Генеральной прокуратурой и счётной палатой РФ продолжает работать по установлению причин финансового кризиса и лиц, виновных в этом. В результате принятых мер возбуждено три уголовных дела. Работа ведётся по следующим направлениям:
    - изобличение высших должностных лиц Центрального банка и Министерства финансов РФ, злоупотреблявших служебным положением в целях получения незаконных доходов от участия в торгах на Московской межбанковской валютной бирже с Государственными краткосрочными облигациями (ГКО)…
    - установление обстоятельств растраты руководителями Банка России 4,8 миллиарда долларов США, полученных в виде стабилизационного кредита от Международного валютного фонда»

    Домой Николай Георгиевич заявился таким взвинченным, что Алла Михайловна с порога спросила:
    - Ты что, выпил?
    Пачка зелёных купюр с портретом мужика в парике повергла её в шок. Долго и со смаком они обсуждали открывающиеся возможности. Первым делом надо купить нормальную стиральную машину, которая не будет так грохотать, зато будет сама отжимать бельё. А может быть, разориться на недорогую иномарку? И обязательно на старости лет съездить за границу, а то кроме Чехословакии нигде не были, перед знакомыми стыдно. Он, конечно, хотел в Англию, она в Анталию… нет, на Кипр… нет, в Париж!
    О заключительной фразе «следователя» Георгий Николаевич в разговоре с Аллой умолчал. Разумеется, сказано было в шутку, – а как же иначе!? – но неизвестно почему из головы не шло. Поэтому он постарался как можно убедительнее объяснить жене, что рассказывать обо всей этой истории подругам действительно не стоит.
    Но ведь и совсем не похвастать нежданно свалившимися деньгами тоже невозможно! Они принялись перебирать варианты объяснений. Карточный выигрыш отпадал: ни он, ни она в карты играть не умели, разве что в дурака, но вряд ли кто-то поверит, что в дурака можно выиграть такую сумму. Шахматы и биллиард отпали по той же причине. Лотерея тоже не годилась: могли начаться расспросы – а что за лотерея, а какой номер счастливого билета и тому подобное. Неожиданное наследство? Чьё? Можно было, конечно, придумать троюродного дядю за границей, но в этом случае, наверное, надо хоть как-то разбираться в юридических тонкостях наследования. Сошлись на следующей версии: продали старые марки, которые остались якобы от Аллиного отца и были оценены на удивление дорого. Филателистов среди знакомых у них вроде не было, поэтому сложных вопросов можно было не опасаться.        а, в конце концов, чтобы продать марки, не обязательно в них хорошо разбираться.
    Взяться за работу Николай Георгиевич хотел сразу же, но на следующий день ему предстояло ехать на похороны Марининого мужа. Алла с утра уехала на Октябрьское поле, чтобы помочь приготовить всё, что нужно для поминок.
    С зятем у Семенихина общих интересов не было. В целом он относился к покойному неплохо, хотя считал его тряпкой. Угнетала скорее необходимость утешать сестру, которая всегда раздражала его и нелепым энтузиазмом, и кошёлистым видом, каждый раз заставлявшим вспоминать о собственном возрасте (сам-то он казался себе молодцом хоть куда!), но особенно безумолчной трескотнёй.
    На кладбище должны были ехать от больничного морга. Цветы Николай Георгиевич купил возле метро – красные астры, двенадцать штук. Адрес больницы он знал, но когда вышел из автобуса на указанной остановке, оказалось, что с обеих сторон улицы тянутся серые дощатые заборы, и определить номера домов нет никакой возможности. Спросить тоже было не у кого. Он наугад побрёл вверх по улице в сторону красного кирпичного здания, которое вполне могло сойти за больницу. Как обычно бывало с ним в подобных случаях, минут через десять выяснилось, что идёт он не в ту сторону. Повернул назад. К счастью, теперь попались навстречу несколько человек. Спрашивать дорогу он предпочитал у пожилых, но старуха с большими сумками дороги не знала. Зато молодая девчонка в коротком пальто неожиданно оказалась местной. (Хотя, с другой стороны, почему бы ей здесь и не жить? Не все же сюда ездят родственников хоронить). Она объяснила, что больница находится дальше, вон там, где решетчатый забор и синие ворота.
    Когда Семенихин попал наконец на больничную территорию и отыскал морг, там уже стояли его двоюродный брат Владимир с женой Еленой, тётя Зина, чьё родство он никогда не мог запомнить, и ещё одна пожилая пара родственников со стороны зятя, видимо, муж с женой. Остальные, человек пять или шесть, были коллегами покойного и Марины.
    Семенихин поздоровался; ему сообщили, что Марина в морге договаривается. Пока они с Владимиром курили и разговаривали о семейных делах, подъехал автобус. Минут через пять появилась Марина с физиономией, распухшей от слёз ещё больше обычного, и позвала их в морг – прощаться.
    Алексей в открытом гробу выглядел совершенно незнакомым человеком.  Лицо, уподобившееся восковой маске, приобрело значительное и даже решительное выражение, которого Семенихин при жизни никогда у него не видел. Как обычно, среди присутствующих нашлись женщины, чётко знавшие, как класть ленты, как нести крышку гроба и как именно сыпать на покрывало землю (до чего дурацкий обычай, подумал Николай Георгиевич; впрочем, подобных обрядов «под старину» сейчас всё больше, и святош развелось пруд пруди).   
    Прощание прошло чинно. Женщины вытирали глаза, но целовать покойника в лоб никто особенно не рвался. Говорить прощальные слова охотников тоже не было; лишь один из сослуживцев произнёс короткую речь. Потом гроб закрыли крышкой, вывезли во двор и при участии Семенихина вкатили по направляющим в автобус через открытую заднюю стенку.
    С кладбища Николай Георгиевич собирался удрать, но Марина вдруг показалась такой жалкой и беспомощной, что он поехал на поминки. Владимир с Еленой уехали домой сразу после похорон, Алла в основном хлопотала на кухне, и ему потребовалось собрать всё терпение, чтобы высидеть вечер в компании незнакомых и не слишком приятных людей.
    Домой они добрались лишь в первом часу ночи. Тем не менее утром Николай Георгиевич проснулся рано и в бодром настроении. Впервые за много лет ему предстояло заняться любимым делом с сознанием того, что за это ещё и платят деньги (обычно эти две вещи совершенно не совпадали). Алла Михайловна уже ушла на работу. Он оделся по-домашнему, выпил растворимого кофе и принялся отрабатывать полученный аванс.
    Если быть совсем уж точным, специальностью Николая Георгиевича была не столько средневековая Англия, сколько британские и ирландские кельты в раннее Средневековье. Но он, как правильно отметил «следователь», в отличие от большинства коллег не был узким специалистом, поэтому довольно хорошо знал всю историю этих таинственных островов у западного края Евразии, на которых, кстати, никогда не бывал и куда даже не особенно рвался.
    Англию Семинихин не то чтобы любил, а скорее чтил. С одной стороны, англичане вовсе не казались ему таким уж замечательным народом. В вину им можно поставить снобизм, замкнутость и чрезмерную жестокость – не садизм, разумеется, а скорее бесчувственность, основанную на убеждении, что страдания составляют неотъемлемую часть жизни и каждый должен справляться с ними собственными силами. К тому же они не любят иностранцев, а значит, и его, Семенихина. Впрочем, кому и где нравятся непонятные существа, именуемые иностранцами, которые ухитряются всё делать не как люди, да ещё и разговаривать не умеют по-человечески?
    Однако он прощал англичанам все их недостатки ради двух несомненных достоинств – чётких понятий о честности и нелюбви к вранью. Эти черты Семинихин ценил чрезвычайно высоко, наверное, потому, что ему их крайне недоставало в его собственной безалаберной, вороватой и изолгавшейся отчизне.
    Как и обещал «следователь», днём Семенихиным позвонили, и вскоре двое мужчин – один лет сорока, другой совсем молодой, – привезли и установили компьютер. Вечером Николай и Алла обмывали «продажу марок» с Сергеем Шацким, товарищем Семенихина по прежней работе в архиве. Они сидели на кухне; из телевизора доносилось чарующее сопрано Лены Зосимовой, а на столе стояла бутылка «Джонни Уокера» с чёрным лейблом – трата совершенно безумная, но ради такого случая…
    Алла вскоре их покинула, сославшись на плохое самочувствие. Следующих двух тостов мужчинам хватило, чтобы обсудить особенности характеров жён и женской натуры в целом, собственное пошатнувшееся здоровье и новости текущей политики. Попытка Шацкого углубиться в анализ футбольного матча между «Зенитом» и «Локомотивом» не увенчались успехом ввиду полного отсутствия встречного энтузиазма со стороны Семенихина. Поэтому уже в процессе усвоения третьей рюмки коллеги перешли к основной теме – историческим судьбам России и её месту среди цивилизованных народов.
    -  Я историей интересуюсь с детства, – изливал душу Шацкий. – А вот Инка – в физическом плане почти всё от меня, ну там, нос, глаза, походка, Ирина даже обижается, – но при этом история ей глубоко до лампочки… или высоко? интересно, как правильно?
    - Сейчас говорят «фиолетово», – уточнил Николай Георгиевич.
    - Да? Ну, может быть. Мне даже детектив не в кайф, если я не понимаю, в каком именно году у герцогини фон Диптих украли колье. А Инка книжки читает, так ей всё равно, когда, где там дело происходит, кто автор, – только сюжет и юмор. Да, о чем это я?
    - Что Инке твоей история до лампочки.
    - Да нет. А, вот: сколько не думал, не читал, не могу понять, почему у нас такой странный национальный характер.
    - Ну, ты выдал! – засмеялся Семенихин. – Кто же это понимает? На эту тему мы же сами и понакрутили сорок бочек арестантов. Приятно нам выглядеть  загадочными и сильно пьющими, больше-то особенно гордиться нечем. Ах, вы такие умные, так вот нате вам – нас умом не понять. А в самом деле мы что, одни загадочные? Да ерунда! Ты вот не понимаешь, почему мы такие, а я так и не понял, почему англичане такие, хотя, между прочим, числюсь англоведом. Вот смотри: при Роберте Уолполе – это у них премьер был в первой половине ХVIII века – Англия была настоящим разбойничьим гнездом. В Лондоне  оргпреступность делилась с судьями; шушеру всякую осведомители время от времени закладывали, а крупные шишки жили припеваючи и ничего не боялись.
    - А как же полиция их хвалёная?
    - Полиции тогда ещё не было. Так, констебли из населения; так им тоже жить надо было. Констебль, если что и знал про злачные места на своём участке, лучше обойдет их сторонкой, потому что, во-первых, целее будешь, а во-вторых, на этом и наварить можно.
    - Смотри ты, всё как у нас! – растрогался Шацкий.
    - Я и говорю. А потом вдруг откуда что взялось – и нате вам, джентльмены. Это что, мутация? Я уж не говорю про Австралию: её вообще каторжниками заселяли – и ничего, вполне приличное общество получилось.
    - Нет, ты послушай, – перебил приятеля Шацкий. – Я одно время вроде бы совсем уже пришёл к выводу, что изначально виновата география. В самом деле, – всегда и всюду быстрее развивались те, кто жил рядом с цивилизацией, с мировым городом. Греки набрались ума от египтян и финикийцев, римляне от греков и этрусков… Германцы жили рядом с римлянами, а потом и вообще на римских землях, у них культура была вокруг повсюду, куда ни плюнь, сами они всё загадить не успели. А живи они в такой же глухомани, как мы, еще неизвестно, были бы они культурнее нас.
    - Тут ты абсолютно прав, – подтвердил Семенихин. – Цивилизаций, по самому крупному счёту, всего две: одна у Средиземного моря, другая в Китае. Ну, ещё Индия, но у неё всегда со Средиземноморьем были контакты. И кроме китайцев, шумеров и египтян, ну там ещё инков с майями,  с нуля никто не начинал.
    - Вот-вот! – обрадовался Шацкий. – А от нас, то есть от Москвы, хоть три месяца скачи, никуда не доскачешь, кругом одни татары – хоть в Крыму, хоть на Волге.
    - А по-твоему, мы уж очень стремились туда скакать, в Европу то есть?
    - Во многом, конечно, стремились, по крайней мере, начиная с Алексея Михайловича – убеждённо заявил Шацкий.
    - Допустим. Только нам всё хотелось и рыбку съесть, и на х.. сесть: и чтоб за европейцев нас считали, и чтоб за столом пердеть не запрещалось.
    - Можно, конечно, и так сказать… – надулся Шацкий. Право костерить отчизну он считал своей исключительной привилегией и сильно обижался, когда так поступали другие.
    - Да чего там говорить, – проигнорировал его обиду Семенихин. – Так именно и было, и до сих пор так осталось.
    Однако, почувствовав, что разговор может принять нежелательный оборот, он предпочёл сменить тему:    
    - Ну, ладно, предлагаю тост за исторические изгибы.
    Они налили по четвертой и закусили – один маринованным огурчиком, другой бутербродом с неведомой красной рыбой. У обоих наступило то приятное состояние, когда выпитый алкоголь как бы уравновешивает давление окружающей действительности, мир  утрачивает обычную напряжённость, а мозг и язык ещё сохраняют способность к совместным действиям. 
    - И вот вроде бы решишь, что среда нас заела, – продолжал свои рассуждения успокоившийся Шацкий. – А потом глянешь с другой стороны. Ну, далеко мы от мировых центров – так это же свобода: живи по собственной воле, делай что хочешь. И что мы сделали? Ведь другого такого народа действительно в целом свете не сыщешь! Вот смотри. На юг и на восток от нас все живут кланами; родство там – святое дело, выше любых принципов, и весь народ в итоге родня, особенно когда надо против врагов встать. А на западе наоборот. У нас вот всегда вопили: «Там у них эгоизм, человек человеку волк!». Вроде посмотришь, в самом деле –  каждый сам по себе, родственники друг другу не особо помогают, друзья тем более. Однако ради общего дела они сразу как-то объединяются, причём сами, без приказа! Стоит какому-нибудь королю обнаглеть – они соберутся и накладут так, что надолго запоминается.
    - И всё равно я не знаю, как это у англичан получилось, – гнул своё Семенихин. – Да, умеют объединяться без приказа. Но ведь это в идеале! Почему в XVIII веке они воровали не хуже нас, а потом резко завязали? Ведь не потому же, что какой-то хмырь полтораста лет назад внедрил в подведомственной школе систему воспитания джентльменов?* Джентльмены-то, благородные по духу, а не только по рождению, к тому времени уже были –  почитай Остин. И понятие «честная игра» тоже уже было. Тем не менее Диккенс считал Англию страной пропащей, потому что гражданам абсолютно по х.., кто и как ими управляет. По Веберу получается, всё дело в протестантизме с его капиталистическим духом. Но сам протестантизм-то откуда взялся? Почему у них победил дух капитализма, а у нас – призрак коммунизма? Почему не наоборот?               
    Застольную эту тему Николай Георгиевич в последующие недели продолжал развивать уже на профессиональной основе. Выдумывать ничего особенно не приходилось: достаточно было привести в порядок мысли, которые давно крутились в голове.
    Если двигаться в английской истории обратным ходом, от современности к древности, какие точки можно считать поворотными, судьбоносными?
    Безусловно, одна из них связана с тем самым джентльменом, реформировавшим школу в Регби. А до этого? Кромвель, казнь Карла I и «славная революция» 1688 года, когда англичане свергли упёртого, неспособного к компромиссам Иакова II. Дело, начатое в 1215 году баронами, выбившими из Иоанна Безземельного Великую Хартию, победоносно завершилось: английские короли наконец-то отказались от попыток действовать на манер Ивана Грозного и нарушать права лордов, джентри и разномастных предпринимателей. Рецидивы самовластия случались у них и позже, вплоть до Георга IV, но какие-то всё мелкие, неубедительные. 
    До Кромвеля была Реформация. Когда Генрих VIII, не добившись от Рима разрешения на развод с нелюбимой женой, решил развестись с самим Римом, его поддержали большинство англичан, не желавших, чтобы их кровные денежки уплывали в Италию. Реформация получилась куцая, однако она оторвала Англию от католической церкви, которая к тому времени превратилась в тормоз для дальнейшего развития. Но самое главное заключалось в другом. Разрушив грандиозную иерархию во главе с папой, корона выбила почву из-под собственных ног и снабдила наиболее самостоятельных подданных мощным оружием для отстаивания их интересов. В самом деле, если можно не подчиняться даже папе, почему нужно покорно сносить произвол королей? Так что Реформация стала ступенькой к последующим революционным событиям.
    Ещё раньше было нормандское завоевание. В 1066 году герцог Вильгельм Незаконнорожденный, родом из офранцуженных датчан, с разношёрстным войском захватил Англию и накрепко связал её с Францией. Чтобы эту связь разорвать, потребовались сотни лет, десятки тысяч жизней с обеих сторон и Жанна д’Арк, слышавшая голоса святых.
    Но ведь экспедиция Вильгельма была всего лишь последним аккордом норманнских вторжений и захватов, длившихся несколько веков. И вторгались норманны в Англию, которая к тому времени уже худо-бедно существовала.
    Так он добрался до англосаксов…
    Через полтора месяца, когда справка объёмом в 38 страниц вордовского теста была готова, Семенихин позвонил на Малую Лубянку.

                Минус Англия

    Хроника событий
    Андрей Багров, «Коммерсант», 20 марта 1999 года.
    «Политический кризис в России углубляется. Как стало известно «Коммерсанту», на встрече Евгения Примакова с лидерами левых… обсуждались перспективы уголовного преследования Павла Бородина и Татьяны Дьяченко. Документальное подтверждение участия ближайшего окружения президента в расхищении госсредств в Москву привезёт прокурор Швейцарии Карла дель Понте, прибывающая в связи с расследованием деятельности в России швейцарской фирмы «Мабетекс»

    Из справки Семенихина Сарматов сделал два вывода.
    Во-первых, после того как сложилась английская нация, уже ничто не могло помешать ей сделать то, что она сделала: оттеснить Испанию, совершить экономическую революцию, создать огромную колониальную империю и выстроить политическую систему с парламентом и Habeas corpus.
    Во-вторых, в истории английской нации было два ключевых события: вторжение англосаксов и нормандское завоевание.
    Положим, вторжение Вильгельма удастся каким-то образом предотвратить: например, во время охоты нормандского герцога вдруг понесёт лошадь, он расшибётся и заболеет горячкой, а медицина, как обычно, окажется бессильной. Нет, здесь даже и раздумывать не стоит, есть десятки вариантов, всё это в конечном счёте дело техники, обычное оперативное мероприятие. Но что в результате изменится? Да почти ничего, разве что французских слов в английском языке будет поменьше. Предотвратить же все вообще вторжения норманнов в Англию и думать нечего: скандинавские викинги атаковали самые разные страны постоянно в течение трёх столетий, и никакой разовой акцией их не остановить.   
    К тому же получается, что и роль норманнов не так уж велика. Правда, вот тут написано, что среди самих англичан потомки скандинавов считаются самыми умными; да и вообще, судя по всему, ребята были те ещё, на все руки мастера. Однако норманны всюду выступали только в роли организаторов великих держав – очень умелых организаторов, но никак не творцов национального духа. Среди французов они быстро офранцузились, среди итальянцев обитальянились, среди славян ославянились. Собственные же их народы – датчане, шведы и норвежцы свою воинственность исчерпали ещё в Средневековье.
    А в Британии ещё до прихода норманнов сложилась нация, которую смело можно назвать английской. Англосаксы как-никак почти что немцы, и культуры к десятому-одиннадцатому векам они уже поднабрались. Так, может, они справятся своими силами, по принципу чучхе? К тому же без вмешательства нормандского герцога, глядишь, не станут сотню лет тратить силы на бесполезную войну во Франции. А вдруг в этом случае они возьмут да поплывут в Атлантический океан не после Колумба, а ещё до него? Тогда английские колонии в Америке могут появиться уже в пятнадцатом веке, а то и в четырнадцатом. Вот смеху-то будет!
    Значит, надо вернуться назад, к первому вторжению. Как ни крути, а зародилась Англия в результате англосаксонского завоевания в пятом-седьмом веках. Вот уж без этого вся дальнейшая история острова была бы настолько другой, что говорить о Великобритании в современном виде не пришлось бы. И, похоже, само вторжение англосаксов на остров длилось недолго; дальше бои шли уже на его территории и почти без вмешательства извне.       
    Естественно, последствия планируемой операции можно представить себе лишь очень приблизительно, тем более что историки, как обычно, высказали разные мнения. В целом прогнозы свелись к следующему.
    Итак, англосаксам не удаётся захватить остров Альбион, и он остаётся Британией – скоплением слабых кельтских королевств.
    В VII-X веках северная часть острова попадает под власть норманнов, и в дальнейшем развивается в рамках Северной Европы наряду с Данией, Швецией и Норвегией. То есть о севере можно особенно не беспокоиться. Южные области несколько позже, веках так в XI-XIII, завоёвывают французы. При этом неважно, кто именно их возглавит – тот же Вильгельм или кто-то другой: в любом случае юг острова превращается в частицу Франции сначала в государственном отношении, а потом и в национальном.   
    Отсутствие Англии коренным образом меняет расстановку сил в Европе и в мире в целом. Франция, лишившись самого опасного соперника, к концу Средних веков станет бесспорным гегемоном в Европе. Реформация и капитализм будут развиваться более медленными темпами. В преобразовании экономики и в освобождении из-под власти Рима ключевая роль будет принадлежать Голландии и германским княжествам. Североамериканские земли, Индию и большую часть Африки поделят между собой французы, испанцы, португальцы  и голландцы.
    А что станет с Россией?
    В поисках пути в Индию и Китай именно англичане первыми из европейцев прорубили окно в Московию, ещё не полностью освободившуюся от татарского ига. Однако по-настоящему в сторону Европы Россия развернулась лишь при Петре I. Исчезновение Англии здесь мало что изменит: просто Пётр I до Британских островов не доберётся, ограничившись поездками в Германию, Австрию и Голландию.
    Борьба за мировое господство в отсутствие Соединённых Штатов и Англии   развернётся в основном среди европейских континентальных государств.
    Французская революция и наполеоновские завоевания ещё больше увеличат могущество и влияние Франции. Россия удар Наполеона выдержит, но добить его в одиночку, без Англии, вряд ли сможет. По возвращении из Москвы император ещё лет десять-пятнадцать будет править Францией и послушной Европой, а затем спокойно передаст власть своим наследникам. В недалёком будущем французская колониальная империя охватит большую часть земного шара.
    Гегемония Франции не может не вызвать сопротивления, причём против неё будет выступать практически вся Европа во главе с Россией. Возможно, французам удастся задержать объединение Италии и Германии до конца XIX – начала XX века, но в итоге дело дойдёт до вооружённого столкновения между Францией и противостоящей ей общеевропейской коалицией. Эта схватка и станет Первой мировой войной. Как поведёт себя Япония, сказать трудно: возможно, она подержит Францию, чтобы ограничить влияние России, а может быть, напротив, предпочтёт присоединиться к противникам Франции, чтобы поучаствовать в дележе французских колоний.
    Противостоять всей остальной Европе даже с помощью Японии Франция не сможет. Значит, рано или поздно её ждёт неизбежное поражение, за которым последует передел французских колоний в пользу России, Германии, Италии и, вероятно, Японии.
    Случится ли в России коммунистическая революция? Если в ходе Первой мировой войны она всё же произойдёт, Франции, превратившейся в германского сателлита, волей-неволей придётся поддержать Германию в последующей борьбе против СССР. Никакие нацисты в победоносной Германии, естественно, не появятся, и до Второй мировой войны дело может вообще не дойти.
    Но возможен другой сценарий, при котором Франция и СССР совместно выступят против Германии. Исход такой войны неясен, поскольку без Англии и Америки решающего превосходства не будет ни у одной из сторон. Атомное оружие, скорее всего, так и не будет в этом случае создано ни во Франции, ни в Германии, ни тем более в СССР.  Может быть, немцы всё же будут разбиты, хотя с гораздо большим трудом, и в результате Германия вновь расколется на несколько государств. В последующие десятилетия экономический и моральный прогресс приведёт к созданию единой Европы при главенстве Франции. Сталин, если даже он и окажется при делах, умрёт в своё время, и дальше всё пойдёт своим чередом вплоть до перестройки и распада СССР. Однако и при таком ходе событий Россия останется чрезвычайно влиятельной державой.
    Сложнее предсказать ход событий, если во Второй мировой войне успех будет сопутствовать Германии (ненацистской), опирающейся на свою колониальную империю и пользующуюся поддержкой Японии. Быстро разбив Францию, в которой прежние войны неизбежно порождают пацифистские настроения, немцы все силы бросят против СССР, разгромят его и восстановят капитализм. Под влиянием экономических процессов и японской угрозы Германская империя будет эволюционировать. Спустя несколько десятилетий Франция, Германия и Россия придут к компромиссу, и политическое развитие Европы войдёт в более спокойную, во всяком случае, невоенную фазу. И опять же Россия будет одним из ключевых игроков на мировой арене.
    А что, если революции в России в 1917 году не будет, или она потерпит  поражение? Военные успехи в Первой мировой войне укрепят царское правительство, и возобновление союза с Францией станет более вероятным. Во Второй мировой войне немцы будут просто вынуждены воевать на два фронта. Однако, как ни странно, на дальнейшие события это мало повлияет.
    Авторов проекта прогнозы историков немало порадовали. Получалось, что с исчезновением Англии Россия в любой ипостаси – капиталистической или социалистической – почти неизбежно будет играть в мире ведущую роль. Значит, цель выбрана правильно. Оставалось определиться со способами её достижения.

                В чистом поле

    Хроника событий

    «Время МН», 17 мая 1999 года. 
«Процедура отрешения Бориса Ельцина от должности не вышла за пределы Государственной думы. Ни один из пяти пунктов обвинительного заключения не набрал необходимых 300 голосов»

     Елена Трегубова, «Коммерсант», 27 мая 1999 года.
 «Вчера глава государства прервал свой отпуск и вернулся из Сочи в Москву. Результаты короткого отдыха в черноморской резиденции оказались сокрушительными для его репутации: президентское окружение открыто продемонстрировало, что использует Ельцина как марионетку для лоббирования интересов околосемейных олигархов».

    В пятницу днём Аркадий Чемерис позвонил Никите Кирбаю. Мобильник у Никиты был отключён, поэтому Аркадий набрал рабочий номер. Секретарша Нина, привыкшая к его звонкам, кокетливо поздоровалась и после обычного обмена комплиментами соединила со своим начальником.
    - Слушай, ты завтра как, не очень занят? – осведомился Чемерис.
    - В принципе Маша что-то говорила насчет своих планов, но, если не
ошибаюсь, ничего срочного не намечается.
    -    Тогда у меня к тебе предложение: давай прокатимся.
- А что, очень нужно?
    - Не просто очень, а очень-очень! Отменяй всё!
    - Хорошо, – сразу согласился Кирбай. – Как насчет десяти утра?
    - Согласен. И лучше вот что: ты сам за мной заезжай.
    - Один?
    - Если хочешь, возьми Виктора. Даже, возможно, так будет лучше – машину
покараулит.
    - Хорошо, к десяти буду.
    Вдаваться в подробности им не требовалось. Поездка за город намечалась, как правило, в тех случаях, когда требовалось обсудить важный вопрос без свидетелей, а то, что Никита должен был заехать на своей машине, означало повышенную степень секретности. Конечно, их обоих прослушивали, но согласно российско-советской традиции Аркадия, пребывающего на государевой службе, пасли на порядок строже, чем отставника Никиту, и выехать куда-то без охраны он не мог. Никита же со своим шофером-охранником создавал видимость обычной прогулки.
    Виктору они оба доверяли настолько, насколько вообще доверяли кому бы то ни было. К тому же разговаривать на серьёзные темы в его присутствии они всё равно не собирались. Поэтому в дороге в основном молчали или говорили о проекте нового медиахолдинга, который по поручению Чемериса пытались выстроить Адольф Глюк и его подручные Зуболь, Дабыль и Ундерволь.
    За городом для верности сперва попетляли. Остановились у обочины на открытом месте, откуда и шоссе, и окрестности просматривались далеко во все стороны. Виктора оставили возле машины, а сами молча пошли по тропинке в поле – Никита впереди, Аркадий за ним. Лишь когда серая кирбаевская «ауди» превратилась в небольшое пятнышко на горизонте, Чемерис спросил:
    - Ты что-нибудь знаешь о разработках НИИ ПФЯ?
Никита чмокнул губами:
    - А я гадаю, откуда такая секретность!
    - Выходит, знаешь, – тяжело вздохнул Чемерис. – А что именно? Просто, чтобы мне не пришлось рассказывать то, что тебе и так известно.
    Никита пожал плечами:
    - В сущности, очень немногое. Знаю, что велись, и, наверное, продолжаются эксперименты, имеющие целью путешествия во времени. А не знаю, насколько они успешны.
    - Ну, тогда я могу тебя порадовать. Визиты в прошлое, причем даже отдалённое – это уже реальность сегодняшнего дня. Смешно звучит, правда? Но это ещё не все. Может быть, это только мои предположения, но, похоже, существует проект по перекройке прошлого, – разумеется, «в интересах России». Ты представляешь, что наши ослы способны натворить в «интересах России»? В какой стадии проект, я не знаю: может, только одни разговоры, а может, уже что-то и делается.
    - А кто конкретно этим занимается? – помолчав, спросил Кирбай.
    - По-моему, первую скрипку играет Бергамот. А может быть, и Сарматов. Думаю, Пименов тоже вовлечён, ну, ты знаешь, физик. Он директор этого самого НИИ, так что без него вряд ли можно что-то сделать.   
- Та-а-к, – протянул Кирбай. – Ты говоришь, есть проект. Подробности тебе известны?
- Нет. Знаю только, что какие-то операции проводятся. Я пытаюсь встретиться с Бергамотом и поговорить, но эта сволочь всё норовит ускользнуть. Если удастся его отловить, я тебя тоже приглашу. 
    - Договорились.
    Когда они возвращались к машине, Чемерис сказал:
    - И приезжай в воскресенье на шашлыки, у Светланки день рождения.
    - Вот незадача… Что же ей подарить-то?
    - Ну, придумаешь что-нибудь.
    - Посоветуюсь с Машей.
    - Правильно.
    То ли Чемерис насел на Бергамотского очень настойчиво, то ли тому надоело придумывать отговорки, но намечавшийся разговор всё-таки состоялся спустя неделю на загородной даче Чемериса. Говорили в основном эти двое, Кирбай предпочитал слушать. Лев Борисович на откровенность не шёл: ни про какие планы перекройки прошлого он, по его словам, знать не знал и ведать не ведал, лишь твердил, что «машина времени» – это шанс и надо добиваться гарантий от Запада.
    - Если ты прав и никакие эксперименты со временем не планируются… –  начал Чемерис.
    - Я этого не утверждаю на сто процентов. Я просто считаю, что только полный псих может на это пойти.
    - Ну, психов у нас хватает, особенно среди «зелёных человечков».   
    - На нашем уровне всё же в основном люди нормальные. Сарматова я знаю довольно хорошо, и он кто угодно, но только не псих. 
    - Тогда ты чересчур пессимистично оцениваешь ситуацию. Подобрать человека, который обеспечит преемственность, пока ещё вполне реально. 
    - Согласен, пока да. Но время, друг мой Аркадий, бежит очень-очень быстро, и эта возможность сокращается с каждым месяцем. Если до нового года неопределённость сохранится, западные гарантии нам будут очень нужны, именно нам всем, а не только мне или там Говорковскому.   
    - Какие именно гарантии?
    - Разумеется, гарантии того, что нас там примут.
    - С деньгами, – с улыбкой уточнил Кирбай.   
    - Конечно, с деньгами, – окрысился Бергамотский. – Не вижу ничего смешного!
    - Лев Борисович, я совершенно серьёзен.
    - И у кого же, по-твоему, требовать гарантий? – спросил, помолчав, Чемерис.
    - Это, пожалуй, самый скользкий вопрос, – признался Бергамотский. – Обращаться надо, конечно, к американцам.
    - К каким американцам конкретно? По-твоему, с их стороны кто-нибудь вообще в состоянии дать подобные гарантии? Тебе-то я что объясняю? Клинтон – хромая утка. Да и любой на его посту… Вот сейчас он пообещает, а потом какой-нибудь журналюга тиснет статейку, что президент тайно договаривается с русскими, и он нас сдаст, просто вынужден будет сдать, как бы ему самому не хотелось сдержать слово. 
    - Аркадий, честное слово, я не идиот и сам всё прекрасно понимаю. И всё-таки попробовать надо. Да, в самом деле, у политиков просить гарантий бессмысленно, нужна какая-то иная схема. Кроме того, переговоры нужно  обставить без лишнего шума, так, чтобы ни у кого не возникло ненужных  вопросов.
    - Ты имеешь в виду корпоративных лидеров?
    - Да, но только это должны быть первые лица, и не просто первые, а самые первые.
    - Их журналисты пасут, – пожал плечами Чемерис. 
    - Хрен сними, пускай пасут, – отмахнулся Бергамотский. – Если эти первые лица съедутся на какой-нибудь экономический форум и там встретятся с кем-то из нас, никаких подозрений это ни у кого не вызовет.
    - Насколько я понимаю, ты хочешь им сообщить о «машине времени» и под это дело говорить о гарантиях. И ты думаешь, они нам поверят? Они ведь, в отличие от нас, ни Уэллса, ни Стругацких не читали и даже про них не слыхали; и вообще с фантазией у них слабовато. Решат, что мы блефуем.
    - Значит, для того, чтобы они поверили, на первой стадии их должны убеждать не мы с тобой, а кто-то с их стороны, причём кто-то достаточно влиятельный и информированный.
    - Но не политик.
    - Согласен, не политик. Скорее чиновник, аппаратчик, но на самом высшем уровне.
    - Ты кого-то конкретного имеешь в виду?
    - Как сказать… – протянул Бергамотский. 
    Собственно, на этом встреча высоких договаривающихся сторон и завершилась. Договорились же они том, чтобы совместно обратиться к лидерам западного делового мира, увязав предупреждение о грозящей опасности с просьбой о личных гарантиях.
    Бергамотский не лгал, утверждая, что ничего не знает о планируемых экспериментах. Одновременно с отстранением Лаврентьева на охранную фирму «Айсберг» наехали органы, изящно, но не очень точно именуемые «правоохранительными». В результате фирма была связана по рукам и ногам, а её владелец ослеп, оглох и почти утратил способность ориентироваться. В Кремле после отставки Якушева к НИИ ПФЯ утратили всякий интерес, и теперь Сарматов полностью контролировал УВПП.
* Томас Арнольд, директор школы в Регби с 1827 года. Создал систему  воспитания «христианских джентльменов», основанную на спортивной этике в духе  «честной игры» и ставшую образцом для других школ и колледжей.