Демонизируя Романовых

ДЕМОНИЗИРУЯ РОМАНОВЫХ

               

Учебник литературной жизни


Семья Романовых в произведениях Александра Грибоедова, Александра Пушкина, Николая Гоголя, Михаила Лермонтова, Федора Достоевского: Чацкий – Александр Первый, «Демон» - Николай Первый, Федор Карамазов – Александр Второй, Хлестаков - сам антихрист? Литературные заказчики и исполнители.



                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


1


В школьных программах и литературоведении герои произведений классиков олицетворяют  эпоху, они - собирательные образы. И это верно. Но в первую очередь обобщали эпоху семнадцатого - девятнадцатого веков в России и были ее главными историческими и политическими представителями – государи из династии Романовых. К примеру, в гениальной драме Александра Грибоедова «Горе от ума» образ мятежного Чацкого  считается собирательным, хотя  прототипами историки литературы и выставляют двух знаменитых личностей – поэтов П.Я. Чаадаева и В.К. Кюхельбекера, современников Александра Грибоедова. Тем более, что поначалу фамилия главного героя пьесы была Чадский.
Напомним их биографии.
Чаадаев участвовал в Отечественной войне 1812 года, в заграничном антинаполеоновском походе. В 1814 году он вступил в масонскую ложу, а в 1821-м внезапно прервал блестящую военную карьеру и дал согласие вступить в тайное общество. С 1823 по 1826 год Чаадаев путешествовал по Европе, постигал новейшие философские учения, познакомился с Шеллингом и другими мыслителями. После возвращения в Россию в 1828-1830 годах написал и издал историко-философский трактат: "Философические письма". Взгляды, идеи, суждения, сама система мировоззрения тридцатишестилетнего философа оказалась настолько неприемлема для николаевской России, что автора "Философических писем" постигло небывалое и страшное наказание: высочайшим (то есть лично императорским) указом он был объявлен сумасшедшим. 
    Вильгельм Людвиг фон Кюхельбекер (Вильгельм Карлович Кюхельбекер) родился 10 (21) июня 1797 в Санкт-Петербурге, в семье российских немцев-дворян. Лютеранин. По рекомендации своего родственника М.Б. Барклая де Толли был зачислен в  Императорский Царскосельский лицей одновременно с А.С. Пушкиным.
С 1817 года состоял в тайной преддекабристской организации «Священная артель». За две недели до восстания 14 декабря 1825 года был введён К. Ф. Рылеевым в Северное тайное общество.
      14 (26) декабря 1825 года был на Сенатской площади с восставшими, вооружённый палашом (который позже отдал Л. С. Пушкину) и пистолетом, ездил в Гвардейский экипаж, где служил его брат Михаил, в казармы лейб-гвардии Московского полка с известием о начале действий. Неудачно пытался стрелять в брата императора, великого князя Михаила Павловича (помешал выстрелу матрос Сафон Дорофеев) и в генерала А. Л. Воинова (пистолет дважды дал осечку).
Затем Кюхельбекер неудачно пытался бежать за границу, но был пойман и арестован.  До конца жизни находился в ссылках, умер от чахотки. Пушкин очень горевал о судьбе своего лицейского товарища.

2

      Но давайте посмотрим, кто же был «искусителем» этих талантливых молодых людей, кто направил их на тропу войны с самодержавием, за идеалы демократии и просвещения? Можно предположить – масонские общества, европейские освободительные идеи, продвинутые философы и теоретики строительства нового общества, воспитания нового человека… Но, как бы странно это ни звучало, идея ограничения и даже устранения абсолютной монархии и воспитания  нового человека с помощью  прогрессивного общественного мнения исходила от самих же властителей государств, как в Европе, так и в России. К примеру, международным масонским сообществом руководил  Фридрих Второй (Великий) через  своего родственника, знаменитого прусского полководца принца Фердинанда Брауншвейгского, старшего брата Антона Ульриха,  мужа  Анны Леопольдовны, племянницы  русской императрицы Анны Иоанновны, матери невенчанного малолетнего  императора Ивана Шестого Антоновича, свергнутого ( и затем убитого при Екатерине Второй) в результате государственного переворота дочерью Петра Первого Елизаветой, будущей российской императрицей.
       Однако это руководство  мировым масонством  Фридрих Второй держал в строгом секрете, на деле высказывая свое отрицательное отношение к масонам и даже запрещая его. А сутью этого движения и твердого идейного убеждения прусского императора была яростная русофобия. Она же передалась в свое время Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, которые, можно с полным основанием утверждать, приняли идеологический флаг  масонства прямо из рук Фридриха Великого, благодаря близости отца бабки будущей жены Маркса к Фердинанду Брауншвейгскому, для которого этот родственник идеолога социализма и коммунизма в России писал направляющие тексты.
Да, кто бы в СССР знал, какую «идеологическую змею» пригрел на своей груди товарищ Ленин, позаимствовав  теорию марксизма из рук самого главного правящего русофоба в Европе – Фридриха Великого, который страстно желал только одного – погибели России. Она и погибла, да еще дважды – в 1917-м и в 1991-м!
     Но Фридрих Великий не был одинок в  стремлении преобразовать мир по своему усмотрению. Российский император Александр Первый стал поклонником передовых идей, не желая отставать от Европы и одно время даже готовый отречься от престола ради идей либерализма против устаревшей и агрессивной в борьбе за свои традиционные права аристократии. Мы хорошо знаем эту историю, ставшую примером неудачной и трагической внутренней политики императора, закончившуюся  декабристским бунтом в 1825 году на Сенатской площади в Петербурге.
       Александр взошел на престол после убийства отца, Павла Первого,  неофициально объявленного  перед этим сумасшедшим (не только поэты удостаиваются подобной «чести»). С первых дней нового царствования императора окружили молодые люди, которых он призвал помогать ему в преобразовательных работах. Они составили так называемый Негласный комитет. В 1801—1803 годы была проведена реформа высших органов государственной власти. При этом императоре был создан законосовещательный орган, до 1810 года именовавшийся Непременным советом, а затем преобразованный в Государственный совет. В попытке ослабить крепостное право Негласный комитет подготовил в 1803 году «Указ о вольных хлебопашцах».
        Но, несмотря на прекраснодушные порывы и сетования по поводу крепостного права, государственная деятельность молодого Александра не выходила за рамки просвещённого абсолютизма екатерининского образца. Отличительной чертой этой идеологии является упор на расширение народного просвещения. При Александре к существующему Московскому университету добавилось несколько новых высших и привилегированных средних учебных заведений (лицеев), включая знаменитый Царскосельский лицей, позднее переименованный в Александровский. В 1804 году были изданы первые в России цензурный и университетский уставы: высшие учебные заведения получали определённую автономию.
     А в 1803 году Александр распустил Негласный комитет и возложил реформирование империи на плечи талантливого правоведа из низов — М. М. Сперанского. Под его руководством была проведена министерская реформа, заменившая архаичные петровские коллегии министерствами.
        В 1808—1809 годах Сперанский разработал план всеобъемлющего переустройства империи, предполагавший создание выборного представительного органа и разделение властей. Проект встретил упорное противодействие сенаторов, министров и других высших сановников. Перед глазами у Александра был пример отца, уничтоженного элитой, которой тот упорно противостоял. Уже одобрив и начав осуществление проекта Сперанского, государь уступил давлению приближённых и отложил реформы до лучших времён.
         6 августа 1809 года был издан указ «О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытаниях в науках для производства в коллежские асессоры и статские советники». Он предусматривал, что условием производства в чин коллежского асессора (VIII класс), наряду с выслугой и одобрением начальства, стало обучение в одном из университетов Российской империи или сдача там специального экзамена. Для производства в статские советники (V класс) обязательными условиями были названы: десятилетняя выслуга «с ревностию и усердием»; не менее чем двухгодичное пребывание в одной из поименованных должностей (советника, прокурора, правителя канцелярии или начальника определённой штатом экспедиции); одобрение начальства; успешное обучение в университете или сдача соответствующего экзамена, подтверждённые аттестатом.
        В 1818 году в прославленной речи по случаю открытия польского сейма  Александр вновь обещал дать конституционное устройство всем своим подданным. Тайная разработка проектов конституции и крестьянской реформы продолжалась в его окружении до конца 1810-х годов, хотя к 1812 году император уже потерял былой интерес к реформированию и отправил Сперанского в ссылку. Преобразования продолжались лишь в западных провинциях империи, где они не встречали столь ожесточённого сопротивления дворянства: так, крестьяне Прибалтики были освобождены от личной крепостной зависимости, полякам была дарована конституция, финнам — гарантирована незыблемость конституционного закона 1772 года.
        В целом, александровские преобразования, от которых в обществе ожидали столь многого, оказались верхушечными и, увязнув в компромиссах между дворянскими группировками, не повлекли сколько-нибудь существенной перестройки государственного устройства. Но повлекли за собой декабрьское восстание, едва не кончившееся  падением  династии Романовых, и гибель судеб сотен лучших представителей русского дворянства начала 19 века.


3

Есть мнение, что это восстание в прямом смысле свело с ума нового императора Николая Первого, брата умершего в 1825 году Александра Первого, и его жену. Закономерно было ожидать не только его острой реакции на участников бунта, но и на их идеологию об ограничении  абсолютной монархии, отмене крепостного права и принятии Конституции. И внешне так оно и было. Но едва ли это суждение останется верным, если изучить жизнь и деятельность молодого русского императора со всех сторон. В том числе, очень затемненных. А там, в этой императорской «тени», рождались и получали свое развитие вещи совершенно изумительные и едва ли  понятные и приемлемые для аристократии. И то, что предпринимал Николай Первый втайне от своих подданных, прямо исходило  из идей его старшего брата!
        Например, задача по осуществлению технической революции в России, наподобие той, что начала  развиваться в это время в Англии. Для нее  российскому императору были нужны не только новые машины и большое количество хлопкового сырья, но и обученные люди, готовые внедрять   новые формы финансовой, производственной  и экономической деятельности, а также – новые кадры для многочисленных ткацких фабрик из числа пока что закабаленных крепостных крестьян.
        У всех этих планируемых Николаем новшеств должна была  существовать идеология, убедительная теоретическая база для «поправки» отсталых или спящих умов населения России. Прием вовсе не новый, а традиционный: все идеологические «сказки», включая античные «Одиссею» и «Илиаду», задумывались и осуществлялись с целью продвинуть человеческое общество вперед в нужном кому-то направлении.
Исследователи «Горя от ума» говорят, что идея пьесы зародилась у Александра  Грибоедова в 1816 году, еще при жизни Александра Первого, после победы над Наполеоном и в его трехлетнее (заметим – как у Чацкого!) пребывание в Европе по обустройству нового послевоенного мира. Оно произошло в 1815 году на Венском  конгрессе – на общеевропейской конференции, в ходе которой была выработана система договоров, направленных на восстановление феодально-абсолютистских монархий, разрушенных французской революцией 1789 года и наполеоновскими войнами, и были определены новые границы государств Европы. В конгрессе, проходившем в Вене с сентября 1814 по июнь 1815 года под председательством австрийского дипломата графа Меттерниха, участвовали представители всех стран Европы, кроме Османской империи. Переговоры проходили в условиях тайного и явного соперничества, интриг и закулисных сговоров.
          Рухнула эпоха Наполеона Бонапарта, породившая такое явление, как бонапартизм  - проявление специфического социального порядка, возникающего при системном кризисе и представляющее собой режим персональной власти, установленный «по видимости» народного волеизъявления или соответствующих личностных качеств.
Бонапартизм представлял собой первую в новое время модель единоличного правления, опирающегося на волеизъявление народа, добровольно и демократическим путём передающего власть некоему лидеру. В отличие от других форм авторитарного правления он возникает после крупнейших революций, при политической нестабильности и острых социально-политических кризисах. Первоначальное определение бонапартизма дал Карл Маркс в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: «...классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность дюжинной и смешной личности сыграть роль героя». По Марксу, бонапартизм есть диктатура контрреволюционной буржуазии, с такими специфическими чертами, как видимость «надклассовости» и «надпартийности», политика лавирования между классами, создающая известную самостоятельность государственной власти, социальная и националистическая демагогия, всесилие военщины, продажность и коррупция.


4


     Венский конгресс определил новую расстановку сил в Европе, сложившуюся к концу наполеоновских войн, на долгое время обозначив ведущую роль стран-победительниц — России, Пруссии, Австрии и Великобритании — в международных отношениях. В результате  сложилась Венская система международных отношений, и был создан Священный союз европейских государств, имевший целью обеспечение незыблемости европейских монархий.
     Вот с такими результатами победы войны над Наполеоном вернулся на родину бывший поборник либерализма в России император Александр Первый. Вернулся лидером … европейских абсолютных монархий! Он получил это мировое лидерство после  гибели в разрушительной войне 1812 года трети населения своей страны и крушения всех идеалов свободы и справедливости в построении нового, демократического, государства. Вот такое «коромысло» тащил на своих плечах император – победитель. На одном плече – сладкий груз блистательной победы над французским диктатором и признание и благодарность  Европы, на другом – тяжкий груз личного разочарования в своих же собственных идеалах молодости, обманутых надежд на социальное переустройство России. Кроме того, победителя постигло и семейное разочарование –также, как Чацкий, вернувшись через три года в родное Отечество, Александр Первый увидел по-прежнему не любящую и страдающую его жену, императрицу Елизавету,  еще в 1807 году увлекшуюся ничтожным  Охотниковым и рожавшую ему детей, а не наследников престола, внесшую раздор в монаршую семью Романовых. Ну чем же не Софья из «Горя от ума»?
      Я заметила весьма интересную особенность этого произведения: если его читать с точки зрения вот такого настроения императора, то протестное настроение пьесы, его обличающий  общество характер усиливаются в разы личной трагедией Александра Первого. И это не мог не понимать Николай Первый, перед которым стояла перспектива в недалеком будущем и подавить эти протестные настроения в части российского общества, и поднять их наверх (!), чтобы опереться на них самому в достижении своих целей по осуществлению технической революции и воспитанию новых людей.
      И можно предположить, что в «Горе от ума» под именем Александра Чацкого изливает свою боль и одновременно выглядит смешным и едва ли не безумным сам Александр Первый. Что искусно воплотил в своем творении Александр Грибоедов. А вот Николаю Первому понадобилось имя Александра Пушкина, чтобы излить свои горечь и разочарование от тяжело преодолимой отсталости страны в следующих сатирических "заказных" произведениях – «Ревизор» и «Мертвые души». Но Пушкин отказался, обуреваемый страстью к новой работе на основе неизвестных и секретных исторических документов о Петре Первом, выдвинув для этой задачи Николая Гоголя.
        Интересно, что в то время, когда работа над задуманным Грибоедовым замыслом в том виде, в каком мир его узнал, только начиналась, из России  в Париж спешно  уехал Александр Львович Нарышкин (скончался в 1826 году в Париже), острослов и царедворец из рода Нарышкиных, троюродный племянник Петра Первого. Обер-гофмаршал (1798[), обер-камергер (1801), директор Императорских театров (1799—1819), кавалер ордена Андрея Первозванного. Вспомним: также спешно уехал из России в Европу в 1836 году Николай Гоголь, после постановки в Петербурге, в Александринском императорском театре, своего «Ревизора». Гоголь услышал угрозу в ропоте аристократии и русского чиновничества. Но почему  уехал Нарышкин?
        У меня есть основания предположить, что к созданию «Горе от ума» был причастен поэт Кюхельбекер, прототип Чацкого, по мнению литературоведов. Более того, литературный «заказчик» поначалу, вполне возможно, предполагал видеть автором этой пьесы именно Кюхельбекера. Если не главного держателя темы и обширного  и богатейшего лексического и великосветского фольклорного материала – вельможу, богача и мецената, знаменитого острослова, знатока музыки и живописи А.Л. Нарышкина.
С собой в Париж он увез ценнейший дворцовый фольклорный материал. Накопленный еще его отцом, Львом Александровичем Нарышкиным, обер-шталмейстером из рода Нарышкиных, знаменитым придворным балагуром и повесой времён Петра III и Екатерины II. Он был младшим сыном Александра Львовича Нарышкина (двоюродного брата Петра Великого) и статс-дамы Елены Александровны Апраксиной (внучки Петра Матвеевича Апраксина). После того, как 25 декабря 1761 года на престол вступил Пётр III, Нарышкин стал одним из его фаворитов. 28 декабря ему было пожаловано 16000 рублей из денег камер-конторы. 1 января 1762 года он был произведен в шталмейстеры с рангом и жалованьем действительного генерал-поручика; 10 февраля получил в подарок каменный дом; 16 февраля, вследствие упразднения Канцелярии тайных и розыскных дел, был назначен вместе с генералом А. П. Мельгуновым и драматургом Д. В. Волковым для приёма в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту ( то есть, эти люди  были первыми представителями новых спецслужб при Петре Третьем -Т.Щ.) 17 мая в заведование Нарышкина было отдано соединённое управление главной конюшенной канцелярии и придворной конторы; в июне он получил орден Святого апостола Андрея Первозванного.
      До самой кончины Петра III Нарышкин находился при нём неотлучно, и по вступлении Екатерины II на престол был арестован в Ораниенбауме в числе приверженцев императора. Арест его был, однако, непродолжителен, и Екатерина II стала по-прежнему милостиво относиться к Нарышкину, и в день своей коронации, 22 сентября 1762 года, пожаловала в обер-шталмейстеры. В 1766 году он сопровождал великого князя Павла Петровича в Берлин.


                5


           Интересные ассоциации вызывает факт назначения 16 февраля 1762 года вступившим на престол Петром Третьим в 1761-м  генерал-поручика  А.П Мельгунова, драматурга Д.В. Волкова и придворного «шута»-балагура, аристократа, близкого родственника Петра Первого – Льва Александровича Нарышкина (значит, и родственника нового императора) для приема в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту (государственная измена). Случилось это после того, как ставший русским царем племянник  скончавшейся императрицы Елизаветы упразднил Тайную канцелярию – орган политического сыска и суда в России в 18 веке. Вот ее краткая история: в первые годы существовала параллельно с Преображе;нским прика;зом, выполнявшим сходные функции. Упразднена в 1726 году, восстановлена в 1731-м - как Канцеля;рия та;йных и ро;зыскных дел; последняя ликвидирована в 1762 году Петром III, однако, вместо неё в том же году Екатериной II учреждена Та;йная экспеди;ция, выполнявшая ту же роль. Окончательно упразднена Александром I.
А теперь немного подробнее. Основание Преображенского приказа относится к началу царствования Петра I (учреждён в 1686 году в подмосковном селе Преображенском); сначала представлял род особой канцелярии государя, созданной для управления Преображенским и Семёновским полками. Использовался Петром в качестве политического органа в борьбе за власть с царевной Софьей. Название «Преображенский приказ» в ходу с 1695 года; с того же времени в его ведении находится охрана общественного порядка в Москве и наиболее значимые судебные дела. Однако в указе 1702 года вместо «Преображенского приказа» именуются съезжая изба в Преображенском и генеральный двор в Преображенском. Кроме дел по управлению первыми гвардейскими полками, Преображенскому приказу предоставлено было заведовать продажей табака, а в 1702 году повелено было присылать в приказ всех, которые будут сказывать за собой «Слово и дело государево» (то есть обвинять кого-либо в государственном преступлении).
Преображенский приказ находился в непосредственном ведении царя и управлялся князем Ф. Ю. Ромодановским (до 1717 года; после смерти Ф. Ю. Ромодановского — его сыном И. Ф. Ромодановским). Впоследствии  получил исключительное право на ведение дел о политических преступлениях или, как они тогда назывались, «противу первых двух пунктов». С 1725 года тайная канцелярия занималась и уголовными делами, которыми ведал А. И. Ушаков. Но при малом количестве людей (под его началом было не более десяти человек, прозванных экспедиторами тайной канцелярии) охватить все уголовные дела такому отделению было не под силу. При тогдашнем порядке расследования этих преступлений колодники, уличённые в каком-либо уголовном преступлении, могли по желанию продлить свой процесс, сказав «слово и дело» и совершив донос; они немедленно забирались в Преображенский приказ вместе с оговорёнными, причём очень часто оговаривались люди, не совершившие никакого преступления, но на которых доносчики имели злобу. Основное направление деятельности приказа — преследование участников антикрепостнических выступлений (около 70 % всех дел) и противников политических преобразований Петра I.
             Учреждённая в феврале 1718 года при том же государе в Петербурге и существовавшая до 1726 года Тайная канцелярия имела те же предметы ведомства, как и Преображенский приказ в Москве, и также управлялась И. Ф. Ромодановским. Ведомство создавалось для следствия по делу царевича Алексея Петровича, затем ему были переданы другие политические дела чрезвычайной важности; впоследствии оба учреждения слились в одно. Руководство Тайной канцелярией, так же как и Преображенским приказом, осуществлялось Петром I, который нередко присутствовал при допросах и пытках политических преступников. Располагалась Тайная канцелярия в Петропавловской крепости.
             В начале царствования Екатерины I Преображенский приказ, сохраняя тот же круг действий, получил название Преображенской канцелярии; последняя существовала до 1729 года, когда была упразднена Петром II при увольнении в отставку князя Ромодановского; из подведомственных канцелярии дел более важные были переданы в Верховный тайный совет, менее важные — в Сенат.
              После роспуска Тайной канцелярии в 1726 году она возобновила работу уже как Канцелярия тайных и розыскных дел в 1731 году под руководством А. И. Ушакова. К компетенции канцелярии отнесено следствие по преступлению «первых двух пунктов» Государственных преступлений (они означали «Слово и дело государево». 1-й пункт определял, «ежели кто каким измышлениям учнёт мыслить на императорское здоровье злое дело или персону и честь злыми и вредительными словами поносить», а 2-й говорил «о бунте и измене»). Главным орудием следствия были пытки и допросы с «пристрастием». Большая популярность тайной канцелярии была приобретена в годы Бироновщины. Анна Иоанновна боялась заговора. Около 4046 человек было арестовано и пытано, около 1055 дел рассмотрено в застенках данного ведомства. Не осмотрено оставалась 1450 дел. Тайная канцелярия расследовала такие громки дела по «Затейки Верховников», а в 1739 году по делу Волынского. Со смертью Анны Иоанновны, тайной канцелярии было предоставлено найти обвинение для Бирона. Тайная канцелярия потеряла прежнее влияние и была под грозою закрытия. В конце ноября 1741 года, заведовавший данным органом Ушаков, знал заговор, но решил не мешать заговорщикам, за что не был снят с должности. С приходом к власти дочери Петра тайная канцелярия снова приобрела популярность. Появились такие должности, как соглядатай, который записывал и подслушивал важные разговоры или следил за шпионами. В 1746 году Тайной канцелярией стал заведовать Шувалов. Во время его руководства попали в опалу ближайшие друзья и сподвижники Елизаветы Петровны: Шетарди (1744), Лесток (1744 и 1748), Апраксин и Бестужев (1758). 
Упразднена манифестом императора Петра III (1762), одновременно запрещено «Слово и дело государево».
        Преемником Тайной канцелярии стала Тайная экспедиция при Сенате — центральное государственное учреждение в Российской империи, орган политического розыска (1762—1801). Формально учреждение возглавлял генерал-прокурор Сената, однако фактически всеми делами ведал обер-секретарь С. И. Шешковский. Тайная экспедиция занималась расследованием заговора В. Мировича (пытавшегося организовать побег из камеры Шлиссельбургской крепости императора Ивана Шестого Антоновича), осуществляла уголовное преследование А. Н. Радищева, курировала суд над Е. И. Пугачёвым. Пытки, запрещённые при Петре III, вновь вошли в широкое употребление. После воцарения Александра I функции Тайной экспедиции были перераспределены между первым и пятым сенатскими департаментами].


6

Казалось бы – упразднение Тайной канцелярии это свидетельство проявления человечности Петра Третьего, его лояльности к российскому обществу. Но при ближайшем рассмотрении, на самом деле, это означало беспрецедентное  усиление политического сыска и перспектив обвинений по решению всего лишь трех человек, да еще… людей от искусства, некомпетентных в деле сыска! Да, именно так и было – новый император цинично использовал своих друзей ради собственной безопасности, дав им безграничные полномочия, несмотря на отсутствие какой-либо компетентности.
        Вот тут и напрашивается жутковатая историческая ассоциация – а не с этой ли «тройки» списал Иосиф Сталин свои «оригинальные» судебные и карательные органы – тройки НКВД?
Давайте посмотрим, что это за «тройки» 1938 года, возникшие в СССР, спустя 176 лет после «актерского оригинала». Тро;йки НКВД СССР или республика;нские, краевы;е и областны;е тро;йки НКВД СССР — органы административной (внесудебной) репрессии при республиканских, краевых и областных управлениях НКВД СССР, созданные в целях проведения операции по репрессированию «антисоветских элементов» и действовавшие в СССР с августа 1937 по ноябрь 1938 года. Состояли из трёх человек — начальника из органов НКВД, секретаря обкома и прокурора, чем и обусловлено их название.
       Тройки НКВД СССР осуществляли свою деятельность в соответствии с Оперативным приказом Н.И. Ежова, народного комиссара внутренних дел СССР от 30 июля 1937 года № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» в составе руководителя управления НКВД СССР по республике (краю, области), секретаря обкома ВКП(б) и прокурора республики (края, области) имели право приговаривать арестованных лиц к расстрелу, а также заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет.
       В соответствии с приказом предписывалось: «с 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников, в Узбекской, Туркменской, Казахской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с. г., а в Дальневосточном и Красноярском краях и Восточносибирской области с 15 августа с. г.»
           Общее руководство проведением операций было возложено на заместителя наркома внутренних дел СССР — Начальника Главного управления государственной безопасности НКВД СССР — комкора М. П. Фриновского.
         Нарком внутренних дел Белорусской ССР Б. Д. Берман на совещании руководящего состава НКВД СССР в Москве 24 января 1938 года отметил: «Я бы считал, что если и сохранять тройки, то на очень непродолжительный период времени, максимум на месяц… Во-первых, сам по себе фронт операций стал значительнее уже, чем был в самый разгар операции в 1937 году. Во-вторых, надо большую часть нашего аппарата немедля переключить на агентурную работу. Работа с тройками — лёгкая, несложная работа, она приучает людей быстро и решительно расправляться с врагами, но жить долго с тройками — опасно. Почему? Потому, что в этих условиях… люди рассчитывают на минимальные улики и отвлекаются от основного — от агентурной работы».
          Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) № П 4387 от 17.11.1938 «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР, а также тройки при областных, краевых и республиканских Управлениях РК милиции были ликвидированы. Дела передавались на рассмотрение судов или Особого Совещания при НКВД СССР. В Постановлении было отмечено, что в работе «троек» имели место «безответственное отношение к следственному производству и грубое нарушение установленных законом процессуальных правил», которыми «нередко умело пользовались пробравшиеся в органы НКВД и Прокуратуры — как в центре, так и на местах — враги народа. Они сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности».
          Решения выносились тройкой заочно — по материалам дел, представляемым органами НКВД, а в некоторых случаях и при отсутствии каких-либо материалов — по представляемым спискам арестованных. Процедура рассмотрения дел была свободной, протоколов не велось. Характерным признаком дел, рассматриваемых «тройками», было минимальное количество документов, на основании которых выносилось решение о применении репрессии. В картонной обложке с типографскими надписями «Совершенно секретно. Хранить вечно» обычно подшиты: постановление об аресте, единый протокол обыска и ареста, один или два протокола допроса арестованного, обвинительное заключение. Следом в форме таблички из трёх ячеек на пол-листа идёт решение «тройки». Решение «тройки» обжалованию не подлежало, и, как правило, заключительным документом в деле являлся акт о приведении постановления в исполнение.
           С 1 октября 1936 года по 1 ноября 1938 года органами НКВД СССР арестовано 1 565 041 человек. В том числе арестовано в порядке приказа НКВД № 00447 — 702 656 человек. За это время осуждено 1 336 863 человек, из которых 668 305 человек, то есть — 50 %, приговорены к расстрелу.
         Абсолютное большинство членов троек были репрессированы во время большого террора, причём значительная часть из них – до ноября 1938 года, то есть репрессировали их тройки, членами которых они были ранее. В совместном постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР было отмечено, что в результате упрощённого ведения следствия «работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу», что в работе «троек» имели место «безответственное отношение к следственному производству и грубое нарушение установленных законом процессуальных правил», ряд бывших сотрудников НКВД «сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности».
В общем, и сегодня мало что можно понять в истинной политике, проводимой Иосифом Сталиным в годы массовых репрессий: как почти все назначенные им обвинители вдруг в одночасье стали обвиненными и были уничтожены? Может быть, как ненужные свидетели? И ту снова есть желание обратиться к «тройке», назначенной для политических преследований Петром Третьим. Да, Мельгунову, Волкову и Нарышкину были даны широкие возможности по определению виновных и невиновных на основании доносов. Но после гибели императора все трое попали в опалу к Екатерине Второй. Однако немилость длилась недолго: у Мельгунова  блистательно сложилась карьера – он прославился в должности Ярославского губернатора. В 1781 году инициировал и исполнил секретную миссию: организовал отправку из тюрьмы в Холмогорах в Данию семью брауншвейгского принца Антона Ульриха — потенциальных претендентов на престол; при этом обходился с брауншвейгским семейством максимально гуманно и благородно. Нарышкин продолжил «весело» служить при дворе. 
В отличие от множества участников «троек НКВД» 1938 года, ставших ненужными историческими свидетелями, эта «тройка» Петра Третьего образца 1762 года выжила после того, как ее «попрессовала» новая императрица.



                7





Интересное упоминание еще одной значительной «тройки» есть в эпиграмме у юного Александра Пушкина в 1815 году:


Угрюмых тройка есть певцов —
Шихматов, Шаховской, Шишков,
Уму есть тройка супостатов —
Шишков наш, Шаховской, Шихматов,
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!


      Она направлена против членов «Беседы любителей русского слова»: руководителя ее А. С. Шишкова (1754—1841), кн. С. А. Ширинского-Шихматова (1783—1846) и А. А. Шаховского (1777—1846).
Князь Александр Александрович Шаховской сыграл очень важную роль в жизни Пушкина. И даже не одну, но, к сожалению, не все они были положительными.  Это русский драматург и театральный деятель из рода Шаховских, который с 1802 по 1826 год служил в Петербургской дирекции императорских театров и фактически руководил театрами Петербурга в то же время, когда там же служил и руководил театрами «великий шутник» Александр Львович Нарышкин. За свою жизнь он написал более ста произведений (комедии, водевили, дивертисменты, оперы и пр.). По словам А. А. Гозенпуда, «заслуга Шаховского состояла в том, что он сумел, снова сообщив русской комедии значительность проблематики, выдвинуть этот жанр на первое место». Пушкин писал о нём в «Евгении Онегине»:
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой.

В 1820-х годах Шаховской сближается с Жуковским и начинает поиски новых форм и тем для своих произведений. Торжество романтизма в русской литературе побудило его к аналогичным исканиям в театре. Так возникают переработки поэмы Пушкина «Бахчисарайский фонтан» в пьесу Шаховского (1825 год) «Керим-Гирей» наряду с романами Вальтера Скотта «Иванго, или Возвращение Ричарда Львиное сердце» и пьесами Шекспира «Буря и кораблекрушение». Понятно, что в это время Пушкин, вернувшись из Михайловского, сближается с Шаховским, поскольку тот открывает перед молодым поэтом перспективы театральных постановок его произведений. Но после 1815 года затаивший на юного лицеиста обиду Шаховской жестоко отомстит ему: именно в его мастерской Толстой Американец распространит сплетню о том, что Пушкина высекли в Тайной полиции, и тот в отчаянии пишет новые и новые эпиграммы и даже замышляет самоубийство, чтобы смыть с себя  незаслуженный позор. Итог этих публичных терзаний известен – Пушкин отправился в первую ссылку.
          Отчасти это была плата юного Александра Сергеевича за участие в  литературной борьбе ( а если приглядеться, то она была острополитической, на самом деле, инспирированной, вполне вероятно, самими Александром Первым) за новый русский литературный язык.
           Борьба эта велась против «Беседы любителей русского слова» — литературного общество, образовавшегося в Петербурге в 1811 году. Во главе его стояли Г. Р. Державин и А. С. Шишков. К нему принадлежали также С. А. Ширинский-Шихматов, Д. И. Хвостов, А. А. Шаховской, И. С. Захаров и другие. Они придерживались консервативных взглядов, являясь эпигонами классицизма, выступая против распространения иностранных слов в русском языке и за сохранение славянской лингвистики. Выступали против реформы литературного языка, проводившейся сторонниками Н. М. Карамзина. «Беседа любителей русского слова» отражала те взгляды на развитие русского литературного языка, которых придерживались «старшие архаисты». Таким образом, главными оппонентами «Беседы…» являлись «карамзинисты», позже оформившиеся в общество «Арзамас», которые осмеивали деятельность «Беседы».
        В «Беседу» входили также Н. И. Гнедич и И. А. Крылов, отстаивавшие, в противовес Карамзину и сторонникам сентиментализма, национально-демократические традиции в развитии русского литературного языка, гражданский и демократический пафос в поэзии. Этим определялась ориентация именно на «Беседу» писателей декабристского направления, в том числе А. С. Грибоедова, П. А. Катенина, В. Ф. Раевского и других.
         «Беседа любителей русского слова» распалась после смерти Державина в 1816 году. Как помним, замысел «Горя от ума» Грибоедова, по предположению литературоведов, возник именно в это время. Замысел – да, но воплощение  отличалось от задуманного тем, что Грибоедов в своей пьесе использовал уже «новый» русский литературный язык, основоположником которого в историю вошел противник этого автора у истоков – Александр Сергеевич Пушкин.
          Такой вот сложный и тернистый политический путь был у «Горя от ума». И прокладывал его конечно же  император Александр Первый, готовивший сильнейший идеологический удар по обществу, не принявшему и не понявшему его прогрессивных идей. А кто думает, что подобные вещи происходят в истории, в том числе и  литературы, сами собой или инспирируются кем-то  очень умным «снизу», тот сильно заблуждается. Сильнейшее орудие власти – идеология, опирающаяся на литературу, в том числе, - всегда находится в руках у власти и крепко удерживается ею. А кто выпускает ее из рук, тот теряет власть, а то и саму страну. Что для народа несет невообразимые бедствия.
Вот почему «угрюмая тройка певцов» из эпиграммы Александра Сергеевича Пушкина все-таки каким-то боком «примыкает» и к более ранней политической «тройке» спецагентов Мельгунова, Нарышкина, Волкова и более поздним (что, конечно, кажется невероятным) – ежовским тройкам НКВД. Во всяком случае, результат их «работы», хотя и в разные времена, один – казни, тюрьмы, ссылки для нелояльных. От неизвестных нам пострадавших от доносов при Петре Третьем, до Пушкина при Александре Первом и  поэта Клюева при Сталине.


                8



      Находясь при особе государыни, Нарышкин всю свою жизнь провел в придворном кругу. Он сопровождал императрицу в её путешествиях в 1780—1786 годах в Белоруссию, Вышний Волочек и Крым.
        Нарышкин отличался необыкновенным хлебосольством и страстью устраивать великолепные и шумные балы, маскарады и пикники. Один из маскарадов, данный Нарышкиным для Екатерины ІІ в 1772 году, стоил ему 300000 рублей. Описание этого маскарада было сделано в тогдашних «Санкт-Петербургских ведомостях». Его дом был всегда с утра до вечера открыт для посетителей, причём хозяин не знал многих своих гостей и по фамилии, но всех принимал с одинаковым радушием.
       Несмотря на то, что Нарышкин не занимал крупных постов, сам он по этому поводу нисколько не расстраивался, поскольку и не стремился к возвышению — но всегда гордился своей родовитостью, будучи близким родственником Петра I.
Нарышкин был необыкновенно популярен в петербургском обществе и считался, пожалуй, самой яркой звездой среди придворных Екатерины, внося в их круг веселость и оживление и являясь, по сути, главным шутом двора. Его веселый, добродушный характер, общительность и остроумие снискали ему расположение Петра III, обычно подозрительно относившегося к придворным своей супруги. М. М. Щербатов в сочинении «О повреждении нравов в России», характеризуя Петра III, писал: «Сей Государь имел при себе главного своего любимца — Льва Александровича Нарышкина, человека довольно умного, но такого ума, который ни к какому делу стремления не имеет, труслив, жаден к честям и корысти, удобен ко всякому роскошу, шутлив, и, словом, по обращениям своим и по охоте шутить более удобен быть придворным шутом, нежели вельможею. Сей был помощник всех его страстей».
      Екатерина II, будучи очень невысокого мнения о дарованиях и нравственных качествах Нарышкина и называя его то «прирождённым арлекином», то «слабой головой, бесхарактерным» или, наконец, «человеком незначительным», тем не менее, очень ценила его общительный характер и умение развлекать общество. Более того, когда в 1783 году на страницах журнала «Собеседник любителей российского слова» скрывшийся под маской анонима Д. И. Фонвизин обратился к Екатерине II с вопросом, намекающим на Нарышкина: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют и весьма большие?», — он получил от Екатерины весьма жесткую отповедь.
          Оригинальная личность Нарышкина отразилась на некоторых литературных произведениях императрицы. Так, она вывела его в своей комедии L’Insouciant и в двух юмористических очерках: Relation authentique d’un voyage outre-mer, que sir Leon grand’ecuyer aurait entrepris par l’avis de ses amis и Leoniana ou faits et dits de sir Leon, grand’ecuyer, recueillis par ses amis. Нарышкин не был писателем, но его интерес к литературе и её деятелям достаточно засвидетельствован; в частности, Н. И. Новиков посвятил ему 2-е издание своего «Трутня».
        Державин, посвятивший Нарышкину два стихотворения, писал о нём: «Он был весьма острый и сметливый человек, а ежели бы не напустил на себя шутовства и шалости, то мог бы по своему уму быть хороший министр или генерал».
А из посмертных отзывов о Нарышкине характерен следующий: «Он был вельможа тем более опасный, что под видом шутки, всегда острой и язвительной, умел легко и кстати высказывать самую горькую правду».
      Как напоминает этот отзыв известное выражение: «горьким смехом моим посмеюся», вошедшее в русскую культуру. У пророка Иеремии это звучит несколько иначе: «Горьким словом моим посмеюся». При этом – лишь в церковно-славянском переводе, в русском же совсем иначе: «Ибо лишь только начну говорить я, – кричу о насилии, вопию о разорении, потому что слово Господне обратилось в поношение мне и в повседневное посмеяние». Надгробие Гоголя цитирует предыдущий перевод: «Понеже горьким словом моим посмеюся, отвержение и бедность наведу, яко бысть в поношение мне слово Господне и в посмех весь день».
      Вот что ценила Екатерина Вторая в своем  царедворце-«шуте»,  кузене Петра Великого, Льве Нарышкине. И для воплощения этой же великой библейской идеи, думаю, подыскивали авторов для будущих великих произведений ее внуки – Александр Первый и Николай Первый. У них же в руках был огромный материал дворцового фольклора, собранный Львом Нарышкиным и его сыном Александром. Который, думаю, и составил словарную и фразеологическую основу первого реалистического драматического произведения в России – пьесы «Горе от ума».



9

      Итак, Александр Львович Нарышкин — острослов и царедворец из рода Нарышкиных. Несмотря на притеснения кредиторов,  жил в своё удовольствие и давал блестящие праздники, благодаря чему запомнился как незлобивый человек, пользовавшийся общим расположением. В 1799 году назначен директором Императорских театров и награждён орденами Св. Андрея Первозванного и Св. Иоанна Иерусалимского. Заметим: время нахождения Нарышкина в должности директора Императорских театров — одна из наиболее ярких страниц в истории русского театра.
В 1812 году он вошёл в состав особого комитета, отвечавшего за управление всеми петербургскими и московскими театрами.
         Проживал долгое время за границей, и в 1818 году во Флоренции назначен канцлером российских орденов и награждён бриллиантовыми знаками к ордену Андрея Первозванного, которые поспешил заложить в ломбарде.
        В 1819 году ушёл с поста директора Императорских театров. Состоял почётным членом Императорской Академии художеств и был Петербургским губернским предводителем дворянства.
        В 1820 году вновь уехал за границу и остаток жизни прожил в Париже, где скончался от водянки 21 января (2 февраля) 1826 года. Несмотря на своё богатство, он вечно был без денег и обременён долгами.
         Унаследовал от отца способность к непринуждённой игре слов и колким замечаниям (по свидетельству современника, «острые слова сами вырывались из уст его, без напряжения ума»). Каламбуры, приписываемые Нарышкину, могли бы составить целый сборник острословия. Он острил даже тогда, когда другим было не до смеха: например, во время пожара Большого театра в 1811 году.
         Однажды Александр Львович, получил от императора Александра I подарок. Это был большая книга с богато украшенной обложкой. Раскрыв её, Нарышкин обнаружил вместо книжных листов искусно вплетенные ассигнации — всего на сумму 100 тысяч рублей, бешеные по тем временам деньги. Нарышкин передал дарителю глубочайшую признательность, однако прибавил к ней фразу: «Сочинение очень интересное и желательно получить продолжение». Легенда гласит, что государь исполнил пожелание и прислал ему ещё одну такую же «книгу». В ней тоже было ассигнаций на 100 тысяч рублей, но при этом велено было известить, что «издание закончено».
        20-е годы 19 века были временем бурных политических событий в Европе. Революция в Испании (а затем в Португалии), война Греции за независимость, убийство агента Священного союза Коцебу студентом Карлом Вандом - таковы были события, сделавшие слово "вольность" для молодых русских поэтов знаменем. Как мы знаем, в России в это время А.С. Пушкин был отправлен в южную ссылку, а на Кюхельбекера поступил донос в Министерство внутренних дел о том, что он якобы  «приватно называл государя Тиберием». Кюхельбекер захотел скрыться куда-нибудь подальше, и ему подвернулся счастливый случай. А.Л. Нарышкин, также собравшийся в Европу, искал секретаря для ведения корреспонденции на трех языках. Ему рекомендовали для этой цели поэта Дельвига, но Дельвиг не поехал и рекомендовал своего друга Кюхельбекера. Родителей Кюхельбекера Нарышкин хорошо знал по царствованию Павла (отец поэта был первым директором Павловского - личного имения
Павла еще в бытность его наследником).
         Кюхельбекер был вполне подготовлен для путешествия по Европе. Дело в том, что именно в 1819--1820 годах он «совершил» воображаемое путешествие по ней. Результатом стали его замечательные "Европейские письма", которые он напечатал в журналах в 1820 году. В "предуведомлении" он так объяснял цель своего воображаемого путешествия: "Чтоб судить о современных происшествиях, нравах и вероятных их последствиях, должно мысленно перенестись в другое время». Замечательное высказывание. Его новая работа рядом с Нарышкиным помогла ему "оказаться" при дворе  Екатерины, так ценившей Нарышкина – отца, придворного шута от высшей аристократии.

10

          Александр Сергеевич Пушкин, фигура, значимая для Кюхельбекера и Грибоедова, отдал дань памяти погибшему дипломату в своём «Путешествии в Арзрум», где описывается знаменитый и вызывающий споры литературоведов эпизод встречи с грузинами, якобы перевозившими из Тегерана в Тифлис тело «Грибоеда». Но дело не в достоверности или художественном вымысле, а в том, что Пушкин посчитал необходимым не только сказать о своём тёзке прощальные слова, но и выразить упрёк бездушной общественности: «Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, — всё в нем было необыкновенно привлекательно. Рождённый с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нём как о человеке необыкновенном. Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединенных, неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия: “Горе от ума” произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами».
Сам Пушкин отмечает, что возвращение Грибоедова в Москву  в 1824 году было переворотом в его судьбе, а написанная им комедия "вдруг" поставила его в один ряд с первыми поэтами России. Как много скрывается под этим определением Александра Сергеевича: «вдруг»! То есть, надо понимать, не было таких определенных предпосылок, которые указывали бы на исключительный талант Грибоедова-поэта, который обнаружился в «Горе от ума».
Но вернемся к  Александру Львовичу Нарышкину – «держателю» бесценного клада каламбуров, которые могли бы составить целый сборник острословия. А если и был вдруг такой «сборник» в семействе Нарышкиных? Что не удивительно: ведь эти самые каламбуры, собственно, и были главным «хлебом» и отца, и сына при царском дворе, где в денежном выражении  оценивали их очень высоко. Я бы не удивилась, если бы удалось узнать, что Нарышкины, наподобие братьям Киреевским, специально охотились за этими каламбурами и  собирали их. Другой вопрос: хотели ли они ими с кем-то делиться?
А  у Александра Первого могла  возникнуть острая необходимость в этих собранных Нарышкиным каламбурах после войны с Наполеоном и Венского конгресса, когда он вернулся в Россию после трехлетнего отсутствия.

11

              Александр рассматривал польскую Конституцию как первый шаг на пути введения конституционного правления в России. В марте 1818 года, выступая на открытии первого польского сейма, он ясно заявил, что Польша – это только начало и что конституционное устройство по английскому образцу является ближайшим будущим всей России. Император дал понять русскому дворянству, что готов уступить ему значительную часть своей власти за то, что помещики согласятся на отмену или смягчение крепостного права. И эти полумеры царя встретили яростное сопротивление большинства помещиков! Министр внутренних дел граф В. П. Кочубей с тревогой сообщал в 1819 году, что провинциальное дворянство «весьма обеспокоено на щет вольности крестьян», ибо видит у Александра I намерение «произвести оную реформу поодиночке в одной губернии за другой…». О том же писали полицейские агенты: «… помещики внутренних губерний встревожены сиими слухами, в письмах выражают свое опасение».
                Французский дипломат доносил в Париж из Москвы в 1821-м:«Похоже, что позиция и интересы русского дворянства весьма отличны от позиции императора и его министров; следствием этого являются большие разногласия в общественном мнении на конституционный вопрос…»
           Итак, политические начинания этого периода вызвали в обществе нестабильность. И ее усилили ошибочные действия в экономической сфере. Проблема была в том, что Александр I, побывав в Европе, возможно, вполне искренне желал России такого же богатства и свобод, как там, но совершенно не понимал особенностей своей собственной страны. И конечно, он знать не знал основ экономики: капиталы идут туда, где выше прибыль, и не идут туда, где она ниже, а товар… товар идет на рынок, пока есть платежеспособный спрос.
               Не учитывая этого и стремясь укрепить экономические связи с европейскими странами и США, император в 1816–1819 годах резко снизил заградительные пошлины на западноевропейские промышленные товары. Лавина английских, французских, германских изделий хлынула в Россию. Русские товары не выдержали конкуренции: начались разорение и банкротство российского купечества и фабрикантов, серебро побежало из страны, курс ассигнаций рухнул.
               В конце концов Александр вынужден был отказаться от «экономической интеграции» и в 1822 году распорядился ввести высокий протекционистский тариф: вновь опустился занавес, экономически отгородивший Россию от Европы. Но было уже поздно – за эти годы купцы и фабриканты отшатнулись от царя, а дворяне, будущие декабристы, получили дополнительный козырь в своей игре. Вот хронология развития событий во внутренней политической жизни России:
         1816 – Возникновение тайного общества «Союз спасения», объединившего три десятка человек, в основном, офицеров. Они поставили себе главные задачи: уничтожение крепостного права и изменение абсолютистской формы правления.
        1818 – Возникновение тайного общества «Союз благоденствия». Предоставление крестьянам права заниматься промышленной деятельностью.
          С 1816 года всесильным временщиком при царе был А. А. Аракчеев, хороший организатор, кадровый военный. С этого года Александр перестал выслушивать традиционные доклады министров, читая лишь краткие выжимки из них, подготовленные в канцелярии Аракчеева, который фактически стал премьер-министром.
         В 1816–1819 годах по поручению императора канцелярия Аракчеева и Министерство финансов втайне подготавливали проекты освобождения крепостных крестьян, причем проекты достаточно радикальные. Аракчеев предлагал освободить крестьян посредством их самовыкупа у помещика с последующим наделением их землей за счет казны. По мнению же министра финансов Гурьева, отношения между крестьянами и помещиками следовало строить на договорной основе, а различные формы собственности на землю вводить постепенно.
         Император одобрил оба проекта, но ни один так и не был реализован. Личную свободу получили только крепостные Прибалтики. В 1816 году по инициативе эстляндских дворян Александр I подписал указ об освобождении крестьян этой губернии от крепостной зависимости; затем по такому же сценарию крепостное право было отменено в Курляндии (1817) и Лифляндии (1819). Однако помещики сохранили в полной собственности все земельные угодья, и за аренду помещичьей земли крестьяне были обязаны выполнять барщинную повинность. К тому же многочисленные стеснения (например, ограничение права на перемену места жительства) сохранились. Вдобавок этих «вольных» батраков помещик мог подвергать телесным наказаниям, попросту пороть. Вот такая свобода (по инициативе самих дворян) получилась в Прибалтике. А между тем считается, что здесь впервые в истории Российской империи было отменено крепостное право.

12

Двойственность, воспитанная в Александре императрицей Екатериной и ее противоборствующим с нею  сыном Павлом, активно проявлялась и в его правлении, и ее не мог не видеть только слепой. Но это – в среде аристократов.  А  непросвещенный и непосвященный народ, начиная с дворян и купцов, не говоря уже о крестьянах, мало что мог понять. Да и сегодня, если говорить откровенно, даже учителя в школе  мало что могут толком объяснить из глубин политики этого императора, благие светлые начинания которого в миг могли обратиться в  темный омут, в котором тонули и самые близкие и преданные Александру люди, такие, как его верный сподвижник Сперанский, к примеру. А дело было все в том, что либеральные замыслы императора не опирались на его личное мужество. Не был он способен взять ответственность на себя и постоянно перекладывал ее на других. На таких людей, как железный Аракчеев, который по сути правил вместо него целых десять лет в пору его активных поездок по Европе.
Но каково это было осознавать самому Александру,  знать, что  его, главного героя победы над Наполеоном, могут в любой момент обвинить в двуличии и даже …  в трусости! Что и сделал в начале двадцатых годов  юный Пушкин в своих исторических эпиграммах. Может быть, испытывая страх от этой мысли, горечь из-за непонимания его лучших чаяний для страны в среде аристократов, готовых в любой момент взбунтоваться и даже лишить его жизни, Александр и задумал создать  художественное произведение такой силы, которая бы повергла  его противников, смешав их с грязью, а не его. Он хотел справедливости, но и не боялся самобичевания, даже, возможно, желал его! Можно предположить, как тщательно обдумывал этот ход император, какие фигуры расставлял на поле своей новой битвы. И что удивительного, если он ставил на свою сторону людей из оппозиции, таких же, как он, либералов по убеждениям, кто-то из них и должен был подписаться автором этого убийственного произведения, которое бы наповал разило  горькой сатирой его явных и скрытых недругов.
         То, что Александр, желая отомстить общественному мнению, не принявшему его реформы, захотел обратиться к сатирической литературе, не было новостью. В Европе правители давно уже использовали этот прием для самозащиты и одновременно для атак на своих врагов с помощью перьев ставших всемирно известными авторов: Мольера, Бомарше и так далее. Но этим же приемом пользовалась и его бабка – императрица Екатерина Вторая, которая поначалу даже сама взялась за перо и опубликовала то, что считала необходимым для формирования общественного мнения по ее лекалам. Но потом нашла, как ей показалось, талантливого автора и отдала ему в руки всю российскую литературу и огромные средства из казны, ожидая для себя задуманного результата.  Но дождалась очередного протестного движения, да еще под покровительством  самого Фридриха Великого, главного врага России.
          Избранником Екатерины был Николай Новиков, вошедший в советскую историю как «великий просветитель». Он был ею же беспощадно погублен, и это стало, увы, печальной традицией Романовых в сотрудничестве с талантливыми литераторами, которых они выбирали лично для себя. Только если гуманная Екатерина оставила Новикову жизнь, то негуманный ее внук Николай  все же доводил дело до конца и, использовав, просто убивал поэтов, погубив в короткие сроки трех гениев русской (и мировой) литературы.


                13

Если пьеса «Горе от ума» задумывалась самим Александром Первым, то понятно, что сила ее сатиры должна быть настолько же велика, насколько велик бывает царский гнев. То есть,  должна была появиться на свет сатира поистине царской силы! И для этого нужен был совершенно особый, народный, язык, который бы могли понять любые слои российского населения. А не только французскоговорящие аристократы и дворяне. Таким образом перед будущим автором стояла сложнейшая лингвистическая задача, которую до него еще никто в российских литературных кругах не решал. Интересно, что позднее Кюхельбекер так отвечал на упреки в «неправильности, небрежности слога Грибоедова» : «...автору удалось передать тот настоящий разговорный язык, который и делает текст пьесы живым и ярким». Он, конечно, знал, о чем говорил.
Но еще интереснее то, что именно в это время, в начале 20-х годов 19 века, нa пpoтяжeнии нecкoлькиx мecяцeв oпpeдeляeтcя литepaтypнoe и дaжe пoлитичecкoe paзмeжeвaниe литepaтypныx гpyпп, формировалась теоретическая основа для новой поэзии, более русской и народной.
У нее, конечно, были свои противники. B мapтe 1820  гoдa B. H. Kapaзин, oбщecтвeнный дeятeль и экoнoмиcт, члeн «Boльнoгo oбщecтвa любитeлeй poccийcкoй cлoвecнocти» («copeвнoвaтeли») выcтyпaeт c пpoeктoм peфopм. Oн oпoлчaeтcя пpoтив нoвыx тeчeний в пoэзии в зaщитy oбщecтвeннo знaчитeльнoй литepaтypы, вocпитывaющeй вepнoпoддaнныx гpaждaн и нeзaвиcимoй oт инocтpaнныx oбpaзцoв. Moлoдaя пoэзия, c eгo тoчки зpeния, нe тoлькo нe yдoвлeтвopяeт этим тpeбoвaниям, нo и нeceт c coбoй oпacныe либepaльныe идeи. Уcтaми Kapaзинa гoвopил литepaтypный и oбщecтвeнный кoнcepвaтизм, кoтopый oбнapyжилcя в пoлнoй мepe, кoгдa oпpeдeлилиcь пapтии eгo cтopoнникoв и пpoтивникoв. K пepвым пpинaдлeжaлo ocнoвнoe ядpo «Oбщecтвa любитeлeй cлoвecнocти, нayк и xyдoжecтв» и coтpyдникoв eгo жypнaлa «Блaгoнaмepeнный» (1818—1826); кo втopым — либepaльнaя чacть cтapшиx литepaтopoв (Гpeч, Ф. Глинкa, Гнeдич) и мoлoдыe пoэты, aктивныe coтpyдники «Copeвнoвaтeля пpocвeщeния и блaгoтвopeния».
                Пpoтивники oдepжaли пoбeдy: Kapaзин был иcключeн из чиcлa «copeвнoвaтeлeй». Oн ycпeл, oднaкo, oбpaтить внимaниe миниcтpa внyтpeнниx дeл гpaфa B. П. Koчyбeя нa вoльнoдyмныe cтиxи «нoвaтopoв», пpeждe вceгo Пyшкинa, — и этo cыгpaлo cвoю poль, ycкopив ccылкy Пyшкинa нa юг. 6 мaя 1820 года oн пoкидaeт cтoлицy. Пoчти oднoвpeмeннo yeзжaeт зa гpaницy Kюxeльбeкep.
        Haкaнyнe oтъeздa, 22 мapтa 1820 года, нa coбpaнии oбщecтвa «copeвнoвaтeлeй» он читaeт cтиxoтвopeниe «Пoэты», кoтopoe нapядy c «Пoэтoм» Дeльвигa (1820) явилocь cвoeгo poдa oбщecтвeннo-эcтeтичecкoй дeклapaциeй, пocлyжившeй Kapaзинy в кaчecтвe пpимepa пoэтичecкoгo «либepaлизмa»:
Так! не умрет и наш союз,
Свободный, радостный и гордый,
И в счастье и в несчастье твердый,
Союз любимцев вечных муз!
О вы, мой Дельвиг, мой Евгений!
С рассвета ваших тихих дней
Вас полюбил небесный Гений!
И ты — наш юный Корифей,—
Певец любви, певец Руслана!
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина и Врана?—
Лети и вырвись из тумана,
Из тьмы завистливых времен.
О други! песнь простого чувства
Дойдет до будущих племен —
Весь век наш будет посвящен
Труду и радостям искусства;
И что ж? пусть презрит нас толпа:
Она безумна и слепа!


         Вот так Кюхельбекер и его друзья поворачивали русскую поэзию в то русло, из которого выплыло «Горе орт ума» – как ни парадоксально бы это ни звучало,  на тот момент жемчужина пропагандистской машины Романовых. В открытую они явили ее миру только в 1862 году, при Александре Втором, в год отмены им крепостного права, когда рукопись впервые была, наконец, опубликована. Сорок лет она пылилась в их хранилище сокровищ, и вот «песнь простого чувства дошла до будущих племен» в нужный Романовым час.  Грибоедов дал им покорность Ирана, бесценный алмаз «шах» и бессмертную пьесу «Горе от ума». Но был разорван безумной толпой  иранских бунтовщиков.

14

         Обыкновенное ли совпадение – поездка  радетеля за  народный язык в русской литературе Кюхельбекера к Нарышкину – в секретари к держателю сокровищницы русского великосветского фольклора, который « острил даже тогда, когда другим было не до смеха»? И чтение лекций о славянском языке и русской литературе в Париже. Затем – отъезд на Кавказ и встреча с Грибоедовым в разгар работы над «Горем…». Эта тема пока что никем не исследована в России, да и сомнительно, что  кого-то когда-то она заинтересует. Пока что здесь можно только оперировать известными фактами и строить версии.
Итак, мы знаем о сложной внутриполитической обстановке в начале 20-х годов 19 века в России, о накале страстей вокруг попыток Александра Первого осуществить в той или иной форме отмену крепостного права и ввести частично конституционное правление. Политические страсти  проникли даже в литературную среду и раскололи ее на друзей и недругов царя, даже в этих кругах было находиться опасно, не понимая, что будет завтра и кого обвинят в нелояльности.
А Александр Львович Нарышкин, известный острослов, продолжатель  опасной «шутовской профессии» своего отца, именно из-за этого скоморошеского острословия мог быть в любой момент заподозрен в чем угодно. Зная, как традиционно жестоко поступали на Руси со скоморохами, и все-таки рядясь в их пестрые одежды, играя особенную роль во дворце, и отец, и сын, конечно, понимали всю смертельную опасность своего положения. Не потому ли отличались равнодушием к огромным состояниям, которыми их одаривали императоры, и тратили деньги, не глядя, не думая о завтрашнем дне? Не потому ли, что всегда предполагали, чем может кончиться их опасная «служба» - пыточной и плахой, и просто спешили жить!
Можно предположить, что искушенный в драматургии и  сцене, Александр Львович Нарышкин  узнал или догадался о том, что государь задумался о создании особого литературного произведения, для которого придумывает особую форму и ищет особого автора. А, может, Александр и обращался к Нарышкину с предложением создать стройную сатиру на  современное ему общество с помощью  накопленного фольклорного материала. Ведь такая «пьеса» уже давно существовала, действие ее каждый день развивалось как забавное «представление» и при Екатерине Второй, и при самом Александре и в кулуарах дворца, и на приемах, а «авторами» были острословы Нарышкины, которые шутили даже тогда, когда всем было не до шуток. Теперь такой автор должен был стать сатирическим рупором самого государя, но так, чтобы никто не смог об этом догадаться. Но любой бы искушенный царедворец понял бы этот ход – в том и крылась особая опасность- даже если бы Нарышкин выступил под псевдонимом, по острословию и каламбурам его быстро вычислили бы. И к чему это могло его привести? Прежде всего – к ненависти дворянства и чиновничества всей России! А, значит, к возможной мести. Но это лишь одна проблема. Другая – неизвестно, как повел бы себя двуличный Александр, затянув в этот темный омут автора-сподвижника. Вполне возможно, его ожидала бы судьба Сперанского.
         Как бы там ни было, но в 1820-м году Александр Львович Нарышкин выехал  в Париж, увозя с собой ценнейший фольклорный материал. Но, если придерживаться высказанной мной версии, то поэт Кюхельбекер выехал вслед за ним в качестве его личного секретаря как специалист по русскому языку и литературе, и как … шпион! То есть, идея царя о создании  сатирической пьесы «отправилась» вслед за обладателем национального фольклорного клада, который теперь уже являлся  не просто литературным, а стратегическим материалом, призванным обратиться в разящее противников царя оружие. Оружие, которое он ловко и со знанием дела выхватил из рук российской   и либеральной, и консервативной оппозиции, заставив и ту, и другую  показать на сцене ее истинное лицо «революционной» и «антиреволюционной» недееспособности, не давшей Александру осуществить свои прогрессивные реформы.

15

Какое странное совпадение – в конце 1821 года, спустя год пребывания во Франции, Кюхельбекер выехал в Россию, но не в столицу и не в Москву, а на Кавказ, чиновником особых поручений у генерала Ермолова. Где в это время служил Грибоедов и работал над своей пьесой ( а где еще и писать такое произведение, как не под защитой армии? И это - не шутка. - Т.Щ.) Кюхельбекер познакомился с ним и крепко сдружился, а затем до конца своей жизни преклонялся перед памятью  автора «Горя от ума». И именно в это время работа над произведением  шла  плодотворно и закончена была в 1823 году. Но в открытый бой, имея на руках такое поистине убойное оружие, Александр Первый вступать против своих противников не стал, если с его стороны и была стратегическая игра, то велась она исподволь, с помощью рукописных копий пьесы. Однако произведение лишь с помощью «самиздата» сразу же стало известным и популярным во всей России и дало ее автору знаменитое имя в самых высоких литературных кругах. Свою же высокую материальную награду Александр Грибоедов получил от Романовых  только пять лет спустя, когда Николай Первый назначил его руководителем российской миссии в Тегеране.
Кюхельбекер был очень талантливый поэт, возможно, он и привлек внимание Александра Первого как потенциальный автор планируемого сатирического произведения. Но острота его стиха все-таки была слишком прямолинейной и жесткой, чтобы быть сатирой. Вот один пример поэтического осуждения  преследования и травли талантов. Об этом В. Кюхельбекер с горечью напишет в стихотворении «Участь поэтов» в 1823 году:

О сонм глупцов бездушных и счастливых!
Вам нестерпим кровавый блеск венца.
Который на чело певца
Кладет рука камен, столь поздно справедливых!
Так радуйся ж, презренная толпа,
Читай былых и наших дней скрыжали:
Пророков гонит черная судьба;
Их стерегут свирепые печали;
Они влачат по мукам дни свои,
И в их сердца впиваются змии.
Ах, сколько вижу я неконченных созданий,
Манивших душу прелестью надежд,
Залогов горестных за пламень дарований,
Миров, разрушенных злодействами невежд!

А вот как эта же тема звучит у Грибоедова в «Горе от ума» в то же самое время:

Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется – враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким
и прекрасным, –
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!

Если посмотреть на эти строки с точки зрения самого императора, то ощущение особой горечи усиливается значительно, когда мы вспомним, что Александр Первый изменил порядок получения дворянами должностей в государственных учреждениях. Теперь они должны были для этого не только обладать  родовитостью и состоянием, но и закончить курс в университете, что, естественно, вызвало в дворянской среде недовольство – многие по старинке считали образование опасным вольнодумством, а заслуживать повышение в чинах предпочитали услужливостью, подобострастием и даже шутовством – как «при матушке Екатерине».
И разве не мнение  императора, вернувшегося из продвинутой Европы  через три года отсутствия в Россию после Венского конгресса, высказывает Чацкий вот в этих строках:

А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,
В ученый комитет который поселился
        И с криком требовал присяг,
Чтоб грамоте никто не знал и не учился?
Опять увидеть их мне суждено судьбой!
Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен?
Когда ж пространствуешь, воротишься домой,
И дым Отечества нам сладок и приятен!

16

Ну и конечно Репетилов – его монологи это горький смех  самого же Александра, либеральные планы которого были провалены во всевозможных тайных обществах вот такими же говорунами, не способными ни осмыслить, ни принять эти планы,  ни встать ради них  рядом с императором.  «Ах, Alexandre! у нас тебя недоставало…»  Но, с другой стороны, явный романтизм и заведомая неисполнимость этих планов в условиях той России и того времени обращали их в опасную и бесперспективную игру, что понимали «говоруны» и не шли дальше разговоров «за полночь».

Репетилов
                Чтоб исповедь начать:
        Из шумного я заседанья.
Пожалоста, молчи, я слово дал молчать.
У нас есть общество, и тайные собранья,
        По четвергам. Секретнейший союз...

Чацкий
            Ах! я, братец, боюсь.
Как? в клубе?

Репетилов
                Именно.

Чацкий
                Вот меры чрезвычайны,
Чтоб вза;шеи прогнать и вас, и ваши тайны.

Репетилов
     Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,
     О Бейроне, ну о матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ах, Alexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;
     С какими я тебя сведу
Людьми!!! Уж на меня нисколько не похожи.
Что за; люди, mon cher! Сок умной молодежи!

Чацкий
Бог с ними и с тобой. Куда я поскачу?
Зачем? в глухую ночь? Домой, я спать хочу.

Репетилов
Э! брось! кто нынче спит? Ну, полно, без прелюдий,
Решись, а мы!.. у нас... решительные люди,
            Горячих дюжина голов!
Кричим — подумаешь, что сотни голосов!..

Чацкий
    Да из чего беснуетесь вы столько?

Репетилов
Шумим, братец, шумим...

Чацкий
                Шумите вы? и только?

Репетилов
Не место объяснять теперь и недосуг,
        Но государственное дело:
        Оно, вот видишь, не созрело,
            Нельзя же вдруг.
Что за люди! mon cher! Без дальних я историй
     Скажу тебе: во-первых, князь Григорий!!
Чудак единственный! нас со; смеху морит!
Век с англичанами, вся а;нглийская складка,
     И так же он сквозь зубы говорит,
И так же коротко обстрижен для порядка.
     Ты не знаком? о! познакомься с ним.
        Другой — Воркулов Евдоким,
     Ты не слыхал, как он поет? о! диво!
        Послушай, милый, особливо
     Есть у него любимое одно:
«А! нон лашьяр ми, но, но, но»  2.
        Еще у нас два брата:
Левон и Боринька, чудесные ребята!
Об них не знаешь что сказать;
Но если гения прикажете назвать:
     Удушьев Ипполит Маркелыч!!!
     Ты сочинения его
     Читал ли что-нибудь? хоть мелочь?
Прочти, братец, да он не пишет ничего;
     Вот эдаких людей бы сечь-то,
И приговаривать: писать, писать, писать;
В журналах можешь ты однако отыскать
     Его отрывок, взгляд и нечто.
     Об чем бишь нечто? — обо всем;
Все знает, мы его на черный день пасем.
Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
     Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
     И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
     Каким-то демоном внушаем:
     Глаза в крови, лицо горит,
     Сам плачет, и мы все рыдаем.
Вот люди, есть ли им подобные? Навряд...
Ну, между ими я, конечно, зауряд,
Немножко поотстал, ленив, подумать ужас!
Однако ж я, когда, умишком понатужась,
     Засяду, часу не сижу,
И как-то невзначай, вдруг каламбур рожу,
Другие у меня мысль эту же подцепят,
И вшестером, глядь, водевильчик слепят,
Другие шестеро на музыку кладут,
Другие хлопают, когда его дают.
     Брат, смейся, а что любо, любо:
Способностями бог меня не наградил,
Дал сердце доброе, вот чем я людям мил,
     Совру — простят...

Что-то подсказывает – весь этот репетиловский сумбурный монолог  - очевидный набор  острых каламбуров, которыми блистали при дворе отец и сын Нарышкины. Конечно, хотите верьте, хотите – нет. Свидетелей-то теперь не имеется!



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1


Александр Сергеевич Пушкин оставил нам несколько стихотворений о «плохом» Александре Первом. Впервые эпиграмму на императора поэт написал в годы обучения в лицее (1813-1817 гг.) Он сравнил Александра I и своего лицейского воспитателя А.П. Зернова, причем не в пользу первого:

Романов и Зернов лихой,
Вы сходны меж собою:
Зернов! хромаешь ты ногой,
Романов головою.
Но что, найду ль довольно сил
Сравненье кончить шпицом?
Тот в кухне нос переломил,
А тот под Австерлицем.

       Очередной смелый выпад последовал в начале 1925 года. Эта эпиграмма была реакцией на петербургскую конференцию европейских держав, на которой не присутствовал ни один из мировых правителей. Назвав Александра I "коллежским асессором" (т.е. мелким чиновником) Пушкин намекал на потерю престижа царя в международной политике:

Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел —
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!

В 1829 году, уже после смерти царя, Пушкин написал эпиграмму "К бюсту завоевателя", в которой подчеркивал двуличность натуры царя. Об этом его качестве говорили многие: "...верх нахмуренный, грозный, низ же — выражающий всегдашнюю улыбку." - писал Б.Товальдсе. «Слабый характером, он скрывал эту слабость под величавостью своей осанки» - писал князь П. В. Долгоруков. А вот стихотворение Пушкина:

Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.

Но самые убийственные для императора строки мы читаем в одной из глав «Евгения Онегина»:


Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.


    Видимо, в 1818 году написанное сатирическое стихотворение, которое стало таким популярным, что его распевали на улицах. Это «Сказки. No;l» («Ура! в Россию скачет…». Оно написано в традиционной во Франции форме сатирических рождественских куплетов, называвшихся «ноэль» (от французского No;l — рождество). Куплеты эти, осмеивающие чаще всего государственных сановников и их деятельность за истекший год, непременно облекались в евангельский
рассказ о рождении Христа. Вот образец французского ноэля, относящегося к декабрю 1763 года. Как все ноэли — это политическая сатира на сюжет рождения Иисуса и посетителей, приходящих к Марии с поздравлениями. Распевался он на мотив песни «Des bourgeois de Chartres»:
De J;sus la naissance
        Fit grand bruit ; la cour;
        Louis en diligence
        Fut trouver Pompadour:
«Allons voir cet enfant, lui dit-il, ma mignonne».
    «Eh! non, dit la marquise au roi,
     Qu’on l’apporte tant;t chez moi:
        Je ne vais voir personne».
  Перевод:  рожденье Иисуса произвело шумные толки при дворе. Людовик поспешно идет к Помпадур. „Пойдем к этому ребенку, - говорит он ей, - моя милочка“. „Ну нет, - говорит маркиза королю,- пусть его принесут поскорей ко мне: я ни к кому не выхожу».

2


        «Сказки…» - сатира на Александра I, который 22 декабря 1818 года вернулся с Аахенского конгресса:


Ура! в Россию скачет
          Кочующий деспо;т.
          Спаситель горько плачет,
          За ним и весь народ.
Мария в хлопотах Спасителя стращает:
     «Не плачь, дитя, не плачь, суда;рь:
     Вот бука, бука — русский царь!»
          Царь входит и вещает:
         «Узнай, народ российский,
          Что знает целый мир:
          И прусский и австрийский
          Я сшил себе мундир.
О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
     Меня газетчик прославлял;
     Я пил, и ел, и обещал —
          И делом не замучен.
         Послушайте в прибавку,
          Что сделаю потом:
          Лаврову дам отставку,
          А Соца — в желтый дом;
Закон постановлю на место вам Горголи,
     И людям я права людей,
     По царской милости моей,
          Отдам из доброй воли».


        Здесь нужны пояснения. «И прусский и австрийский // Я сшил себе мундир» — во время пребывания в Австрии и Пруссии Александр I появлялся иногда в мундирах армий союзников.
       Меня газетчик прославлял. — Хвалебные статьи об Александре I появились в европейской прессе.
        Лавров Иван Павлович — директор исполнительного департамента в министерстве полиции.
        Соц Василий Иванович — секретарь по российской части в цензурном комитете.
        Горголи Иван Саввич — петербургский обер-полицеймейстер.
        И людям я права людей... Отдам из доброй воли. — Имеется в виду речь Александра I в Варшаве при открытии первого сейма Царства Польского 15 марта 1818 года в которой он обещал «даровать» России конституцию. Эти невыполненные обещания и названы в сатире «сказками».

3

         Вот как пишет об этом произведении советский литературовед Томашевский. «Одним из наиболее значительных является сатирическая песня «Сказки (No;l)». Сатира вызвана варшавской речью Александра. Дата этой песни устанавливается с достаточной точностью из самого ее содержания. Речь Александра была произнесена в марте 1818 г., после чего в конце апреля он выехал в Россию, посетил Одессу и в июне прибыл в Москву, где находилось его семейство и гвардия. Вскоре Александр прибыл в Петербург, а оттуда в конце августа отправился в Аахен на конгресс. Здесь была заключена конвенция о выводе союзных войск из Франции и сделана декларация в духе Священного союза о спасении существующего порядка от «увлечения» народов. Затем Александр поехал в Вену и оттуда вернулся в Царское Село 22 декабря. По-видимому, к этому приезду и приурочена святочная песня Пушкина:
Ура! в Россию скачет
  Кочующий деспот...
Речь Александра произвела огромное впечатление в России. В ней он торжественно обещал распространить на всю Россию конституционные начала, уже существовавшие в Польше. Вот подлинные слова этой речи в переводе на русский язык (сделанном в основной части Вяземским): «Образование, существовавшее в вашем крае, дозволяло мне ввести немедленно то, которое я вам даровал, руководствуясь правилами законно-свободных учреждений, бывших непрестанно предметом моих помышлений, и которых спасительное влияние надеюсь я, при помощи божией, распространить и на все страны, провидением попечению моему вверенные». В этом тяжеловатом переводе несколько ослаблены более простые и прямые выражения французского оригинала. Не очень удачно словом «образование» передано французское слово «организация» (в смысле государственного устройства). Смысл начальной фразы тот, что Польша, уже имевшая ранее представительный строй, могла немедленно по восстановлении получить конституцию. Специально изобретен переводчиком термин «законно-свободный» (во французском оригинале: «les institutions lib;rales») во избежание простого «свободный», что могло показаться слишком радикальным для граждан абсолютистского государства; слово «либеральный» и совсем уже считалось недопустимым в России. Но и в таком причесанном виде сквозь витиеватые формулы официального перевода было ясно обещание конституции для всей России. Только приступ был таков, что ясно указывалось на необходимость какой-то подготовки, так как, по-видимому, в стране, не знавшей в прошлом представительных форм правления, немедленное введение конституции невозможно. Тем самым исполнение обещания откладывалось на неопределенный срок.
Тем не менее общественное мнение встревожилось. Не всем был ясен выдуманный термин «законно-свободный». Разнеслись слухи, что дело идет об освобождении крестьян. Помещики переполошились, опасаясь, что слух о варшавской речи дойдет до крестьян. Интересно, что писал по этому поводу М. Сперанский: «Можно ли предполагать, чтоб чувство, столь заботливое и беспокойное, сохранилось в тайне в одном кругу помещиков? Как же скоро оно примечено будет в селениях (событие весьма близкое), тогда родится или, лучше сказать, утвердится (ибо оно уже существует) общее в черном народе мнение, что правительство не только хочет даровать свободу, но что оно уже ее и даровало и что одни только помещики не допускают или таят ее провозглашение. Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно». Ужас перед возможностью крестьянской революции присмирил и вельможную оппозицию, которую утешала лишь надежда, что всё останется пустым обещанием. И в этом они не ошибались: они из личного опыта знали характер и истинные настроения Александра. Наоборот, в либерально настроенных кругах возникли розовые надежды. В журналах откликнулись статьями по конституционным вопросам. Так, Куницын напечатал в «Сыне отечества» статью «О конституции». Аналогичные статьи появились и в других журналах. Через неделю после открытия Сейма Уваров произнес речь в Главном педагогическом училище, в которой были намеки на своевременность конституционного преобразования. Речь Уварова вызвала отклики в печати, между прочим того же Куницына.
Между тем обстановка была такова, что верить искренности Александра было трудно. После речи он поехал на Аахенский конгресс, где распространял брошюру Стурдзы, о которой речь была раньше. Поездка его в Вену для сговоров с Меттернихом тоже была знаменательна. Либеральные обещания настолько противоречили практике, что только наивные люди допускали искренность Александра. Показания декабристов, часто указывавших на речь в Варшаве, не следует принимать за чистую монету: это был своеобразный маневр в поединке со Следственной комиссией, имевший целью показать, что революционное общество стремилось осуществить то, что в устах самодержавного монарха было лукавым и криводушным обещанием. Это особенно ясно в показаниях Лунина и отнюдь не свидетельствует, чтобы в наиболее радикально настроенных кругах обольщались какими-нибудь иллюзиями. Не разделял этих иллюзий и Пушкин. Напротив, варшавская речь вызвала у Пушкина жестокую сатиру. Самая популярность этой сатиры показывает, насколько сочувственно она была встречена в передовых кругах молодежи. Так, в одном из писем И. Д. Якушкина сообщается про стихотворение Пушкина, что его «во время оно все знали наизусть и распевали чуть не на улице».52 В дневнике В. Н. Каразина 18 ноября 1819 г. мы читаем: «Какой-то мальчишка Пушкин, питомец лицейский, в благодарность написал презельную оду, где досталось всей фамилии Романовых вообще, а государь Александр назван кочующим деспотом... К чему мы идем?».53 По-видимому, именно ознакомившись с данной сатирой, В. Н. Каразин задумал свой донос на Пушкина, результатом которого и явилась ссылка Пушкина на юг…
То, что Александр больше был предан делу международной реакции, чем защите национальных интересов России, было постоянным предметом критики его политики в кругах тайных обществ. Характерно указание именно на прусский и австрийский мундиры Александра: Пушкин этим подчеркивает ориентацию Александра на реакционные правительства Европы. Возможно, что под «газетчиком» разумеется реакционная пресса Западной Европы, потому что вряд ли можно было всерьез рассматривать чисто официальные прославления Александра, печатавшиеся в обязательном порядке в русских газетах, не представлявших общественного мнения. Известно, что отклики реакционной западной печати воспроизводились в русских журналах. Так, «Вестник Европы» дал переводы заграничных газетных статей, выражавших восторги по адресу Александра в связи с его варшавской речью. На скептических читателей эти восторги заграничных газетчиков производили комическое впечатление.
Наибольшая политическая острота заключена в стихах:
И людям я права людей,
По царской милости моей,
      Отдам из доброй воли.
Этот отказ поэта от «добровольных» императорских реформ показывает, что для Пушкина не только окончательно разоблачалась личность Александра, но и самая мысль о возможности реформы сверху становилась сомнительной. Постепенно Пушкин подходил к идее революционного переворота.
Так как сатира направлена только против Александра, то перечень имен в третьей строфе не представляет особого интереса, и трудно сказать, почему Пушкин назвал именно эти, а не другие имена. Это по замыслу сатиры мелкие агенты полицейского режима. Пушкин назвал первые пришедшие ему на ум имена. Первым назван И. П. Лавров, директор исполнительного департамента Министерства полиции. Не ясно, почему с его именем соединено имя В. И. Соца. Это был один из драматических цензоров. Сам театрал, он писал театральные разборы в «Сыне отечества», а иногда выступал в качестве переводчика мелких пьес. Во всяком случае, это фигура более заметная в театральном, чем в цензурном мире. С петербургским обер-полицеймейстером И. С. Горголи у Пушкина были личные театральные столкновения в те дни, когда он писал «Сказки». Так, 20 декабря 1818 г. на представлении оперы «Швейцарское семейство» в Большом Каменном театре у Пушкина произошла ссора с коллежским советником Перевозчиковым. В дело вмешался Горголи, который 23 декабря донес об этом начальнику Пушкина. Возможно, что к данному случаю относится и то анекдотическое объяснение Пушкина с Горголи по поводу ссоры в театре, о котором сообщает П. Л. Яковлев (брат лицейского товарища Пушкина): «„Ты ссоришься, Пушкин! кричишь!“ — так говорил ему в театре обер-полицеймейстер Горголи. — „Я дал бы и пощечину, но остерегался потому только, чтобы актеры не приняли это за аплодисмент!“».
         Так или иначе, но Пушкин назвал тех из мелких чиновников, причастных к полиции и цензуре, которые пришли ему на память по случайным обстоятельствам. Этим он показывал, что дальше мелочей у Александра дело не пойдет».(Конец цитаты -Т.Щ.)

5

        А теперь вернемся к пьесе «Горе от ума». Завершена она была Грибоедовым в 1823 году, но  не публиковалась до 1862 года, времени освобождения крестьян от крепостного права Александром Вторым. Однако стразу же стала известной и популярной в России из рукописных источников, которые стремительно распространились в обществе. Чтобы понять всю горечь Александра Первого от его несбывшихся надежд на реформы, от того, что он не был понят соотечественниками и осмеян ими, несмотря на великую победу в войне над Наполеоном, нужно лишь прочитать заключительные строки  сатирического произведения, которое в конце звучит уже как остро драматическое, более того, как настоящая трагедия:

       Не образумлюсь... виноват,
        И слушаю, не понимаю,
Как будто всё еще мне объяснить хотят,
Растерян мыслями... чего-то ожидаю…

(С жаром.)

Слепец! я в ком искал награду всех трудов!
Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко.
Пред кем я давиче так страстно и так низко
        Был расточитель нежных слов!
А вы! О боже мой! кого себе избрали?
Когда подумаю, кого вы предпочли!
     Зачем меня надеждой завлекли?
        Зачем мне прямо не сказали,
Что все прошедшее вы обратили в смех?
        Что память даже вам постыла
Тех чувств, в обоих нас движений сердца тех,
Которые во мне ни даль не охладила,
Ни развлечения, ни перемена мест.
Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно!
Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,
Мой вид, мои слова, поступки — всё противно, —
Я с вами тотчас бы сношения пресек,

С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
     Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простяков,
     Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором, —
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
     Кто с вами день пробыть успеет,
     Подышит воздухом одним,
     И в нем рассудок уцелеет.
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок! —
        Карету мне, карету!

(Уезжает)

Через два года, в 1825-м, Александр Первый покинет Петербург и отправится в Тамбов  в инспекционную поездку и для лечения  жены, императрицы Елизаветы, с которой он в конце жизни помирился. Супруги простили друг другу заблуждения молодости и провели вместе остаток дней императора. В Тамбове Александр умер, но по известной легенде  «пошел искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок» - стал странником и умер в неизвестности.
         Как же эти события совпадают с событиями, описанными в «Горе от ума»! Или… так написать о своих злоключениях и их конце хотел бы сам император? Во всяком случае, если читать пьесу с точки зрения загнанного в угол своими же  планами царя Александра, от которого отвернулось  неблагодарное общество, настроение печали и отчаяния становится куда более сильным, нежели читать ее с точки зрения обиженного дворянина Александра Чацкого.


6



      А тот, кто особенно обидел, Александр Пушкин, спустя двадцать лет  откровенно раскаялся в своих юношеских заблуждениях,  к 1831 году, ко времени Варшавского восстания, угрожавшему  целостности  Российской Империи, это был уже совсем иной Пушкин. Мудрый поэт и вдумчивый историк, он  отлично понимал разницу в сочувствии страданиям русского землепашца в деревне от непосильной барской эксплуатации и геополитическим государственным устройствам. Да, революции могли смести существующую власть, существующий государственный строй во имя освобождения людей от рабства «дикого», но, как правило, они разрушают само государство, даже могут уничтожить его и  вместе с этим лишить тех же «рабов» их родины, их земли, а, значит, пищи и самой жизни! Что и произошло в некоторых странах Европы после Великой Французской революции и нашествия туда деспота Наполеона, обманувшего весь мир либеральными обещаниями. На которые  вскоре накинул грозную тогу императора-поработителя. И земли, и пищу пришлось возвращать народам Европы Александру Первому, «двуличному», «слабому» и «лукавому». Вспомним стихи Пушкина на его правление:

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.

Обидно, конечно,  было просветленным умам России встречать его не главой конституционных правителей, а всего лишь … главой царей, которым вернули их страны, отнятые  деспотом Наполеоном во имя благополучия Франции. То, что либеральные устремления европейцев и доверие обманщику-Наполеону довели их государства до глобальной катастрофы, за сатирическими строками стихов Пушкина как-то не просматривалось. Зато как понятны стали слова Александра Чацкого в 1831-м, в год Варшавского восстания, когда под напором все тех же либералов из Европы (среди которых озлобленный Герцен бил во враждебные России колокола) была очевидной попытка  разрушить государственность России, ее территориальную целостность:


С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых…

А сам Александр Сергеевич теперь отлично понимал, чем грозит России, да и самой Европе этот польский бунт. И для него не было уже непонятным,  кто же победил в 1812 году Наполеона.  Бесспорную победу России он отдает в год юбилея самой загадочной и противоречивой Бородинской битвы под Бородиным в 1812 году:

Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда ее вела!…
Но стали ж мы пятою твердой
И грудью приняли напор
Племен, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор.
И что ж? свой бедственный побег,
Кичась, они забыли ныне;
Забыли русской штык и снег,
Погребший славу их в пустыне.
Знакомый пир их манит вновь —
Хмельна для них славянов кровь;
Но тяжко будет им похмелье;
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!
Но знайте, прошеные гости!
Уж Польша вас не поведет:
Через ее шагнете кости!…»
Сбылось — и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.

       Но, написав эти строки, а также стихотворение «Клеветникам России», теперь уже сам Александр Сергеевич стал неугоден либералам всех мастей, которые принялись «гнать» и «проклинать» поэта на чем свет стоит. Теперь  и он, наконец, осознавший горькие истины политических сражений, вслед за Чацким и императором Александром Первым вынужден был кричать в отчаянии: «Карету мне, карету, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок!» Но если объявленному сумасшедшим Чацкому и императору удалось сбежать от своих гонителей, то Пушкину пришлось испить горькую чашу  до дна, до самой смерти в их кругу. Именно в тот момент, когда на него снизошло прозрение, когда он понял, что история России – это не только история летописей и народных сказок, но еще и история Петра Первого с ее роковыми и смертными тайнами. Которые он хотел постичь во всей глубине. Но кто бы ему позволил?


7

         Если не учитывать не останавливающееся развитие Пушкина после окончания Лицея и также глубокую эволюцию его творчества, то его тоже можно назвать двуличным. Сначала – эпиграммы на Александра Первого  и его чиновников, затем – хвалебные оды Николаю, патриотические и монархические стихотворения о сражении под Бородино и «Клеветникам России», против конституционного деления государства. Он за короткое время изучил историю России по тысячам документов – в ходе подготовки  «Истории пугачевского бунта» и «Истории Петра Первого». И это в корне изменило его мировоззрение  и заставило поменять планы своего творчества. От романтики и высокой поэзии он был намерен перейти к документализму, а уж что оттуда бы вышло, понятно было только ему. Но мы об этом никогда не узнаем. Однако это настораживало Николая, имевшего свои тайные взгляды на перспективы правления. Они были настолько  неожиданными и опасными для него лично в исполнении, что он вынужден был всеми силами оберегать эти замыслы. У Николая Первого была своя,  сочиненная им, «поэзия» перспективы развития России – ее техническое вооружение. То есть, техническая революция, которую уже начала осуществлять Англия. А для исполнения этого колоссального замысла нужна была новая идеология, новые люди, новые технологии производства, экономики, финансов.
Но чтобы исполнить все эти задачи, у Николая не было  нового общества и новых людей. Ему приходилось в планируемое им светлое будущее тащить весь старый хлам управления и все свое окружение и не упасть под тяжестью такой непосильной ноши. Единственное, что он мог исподволь и хитроумно менять – это идеология, которая в обновленном виде  смогла бы повлиять на умы людей. И тут ему были нужны особые люди, особые таланты. И в политике, и в экономике, и в литературе. У него были искусный министр финансов Канкрин, министры иностранных дел Нессельроде (отчасти из-за личных  политических пристрастий – излишнего доверия к Австрии - стал одной из причин поражения  России в Крымской войне), а затем сменивший его Горчаков (сегодня известный как  заключивший невыгодную сделку по продаже Аляски Америке), блюститель политического порядка в государстве Бенкендорф, сказочник Пушкин и чудесный волшебный мир, уже созданный поэтом.
Выше мы уже увидели, какие тексты об Александре Первом писал юный Пушкин. Таких вольностей он не позволял себе в отношении Николая Первого, но уже в 1829-м о его старшем брате все равно написал нелестный отзыв на открытие памятника Александру Первому, созданному Б. Товальдсеном:

Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.



           Почему же поэт никак не мог успокоиться и продолжал жестко критиковать предшественника Николая даже спустя четыре года после его смерти? Может быть, дело тут в сугубо личном отношении? Известно, что еще подростком в лицее Александр Сергеевич влюбился в императрицу, супругу Александра Первого, Елизавету. Хотя она и была ослепительно красива, но все же для  юного лицеиста – «старушка», на двадцать лет старше! Однако стала его тайной любовью и музой на всю жизнь. Как затем и две  другие взрослые Елизаветы -  Воронцова, жена Новороссийского губернатора (на семь лет старше) и Элиза Хитрово – дочь маршала Кутузова ( на шестнадцать лет старше). Хотя Пушкин всеми силами скрывал свою неуемную страсть к этим немолодым женщинам великого света, «затушевывая» ее  многочисленными и подчас скандальными похождениями с молодыми девушками, его стихи говорят о том, что какие-то отношения все же там были.
              Но во всей этой истории с геронтофилией самое интересное не какие-то отклонения в сексуальных пристрастиях, а  тот рок, который преследовал поэта, начиная от его  подросткового любовного увлечения императрицей, которое он пронес через всю свою недолгую жизнь, и кончая женитьбой на Наталье Николаевне Гончаровой.


8



Скверный характер Пушкина-юноши загнал его в первую ссылку – на юг, хотя карающие органы поначалу выбрали ему Сибирь. Что стало бы там с молодым поэтом, одному Богу известно, однако, ничего хорошего – ведь даже на юге, у моря, он серьезно простудился и заболел тяжелым воспалением легких. Вылечившись при поддержке влиятельных друзей, Александр Сергеевич  тут же отправился во вторую ссылку – в Михайловское. Тут его ждали новые неприятности – ссора с отцом,  четырехкратный надзор, одиночество в деревенской глуши, возможно, беспробудное пьянство, как опасался Вяземский. Но главные горести ожидали его после этой ссылки и царской милости: следствия по стихотворению «Андрей Шенье»   и приписываемой ему  антирелигиозной поэме «Гавриилиада». В обоих случаях поэту грозила казнь за государственную измену.
Но были еще два события в  биографии Пушкина, которые могли бы стать поводом к обвинению по этой статье – любовь к женщинам. Две из них были «неприкасаемыми»: императрица Елизавета, жена Александра Первого, и юная Наталья Николаевна Гончарова, которая пленила самого Николая Первого до самого конца его жизни. А то, что принадлежало царям или предназначалось им принадлежать, было неприкосновенным, любое посягательство считалось государственной изменой и наказывалось смертью.
Однако вот что интересно: зная, разумеется, о непозволительном отношении Пушкина к свояченице – императрице Елизавете, которое стало причиной позорящих его брата,  императора Александра Первого, эпиграмм, только что вступивший на трон император Николай Первый прощает опальному поэту непозволительное отношение к семье Романовых и берет его под свое покровительство. А через три года – в 1828-м – уступает ему приглянувшуюся самому, самую красивую девушку в России, разрешив жениться на Наталье Николаевне Гончаровой. И Пушкин  пишет  восторженное стихотворение «Друзьям»:


Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньe жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.


Сколько же побед было за Пушкиным  за двадцать лет его жизни, после окончания Лицея! Строго говоря, его неоднократно должны были судить и казнить за непозволительные выступления против Романовых, а он стяжал лишь царские милости… Они приблизили его и Натали ко двору, Николай платил ему огромные деньги за творчество, открыл ему  секретные государственные архивы. Царь многое вытерпел, чтобы получить гениальные произведения от своего врага, произведения, которые стали на века основой национальной идеологии России. А потом хладнокровно убил, точно рассчитав все ходы своего преступления, да так, что оно навсегда осталось нераскрытым. Понятно, что судьба поэта была решена Романовыми  еще в годы его бурной  молодости и жизнь его проходила, образно говоря, в волчьей яме, в смертельном окружении врагов, нужна была лишь команда. Двадцать лет спустя она последовала – негласный приговор вступил в силу.





ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

«Ресницы дьявола» - так можно перевести с украинского фольклора название повести Николая Васильевича Гоголя «Вий», потому что по народным поверьям Вий – это дьявол,  но также это слово обозначает и необыкновенно длинные ресницы, которые закрывают глаза нечистой силе. Не случайно в повести Вий приказывает своим слугам - вурдалакам: «Поднимите мне веки»! Еще знаменитые писатели девятнадцатого столетия в России описывали под длинными, «женскими», ресницами  и невыносимо красивые, влажные, завораживающие глаза дьявола – обольстителя. Николай Васильевич говорил, что дьявол вышел в мир без маски. Но разве красивое лицо сатаны – это не маска? Роковая, смертельная маска, о которой в наше время сложилось неправильное убеждение о том, что красота спасет мир. Пока что мы видим, как она его безжалостно губит, увлекая в пропасть грехопадения.
Почему погиб студент Хома, столкнувшись с необыкновенной красотой панночки и испытав  неземное наслаждение в полете под седлом мерзкой ведьмы? Непреодолимая похоть и стремление познать высшее наслаждение  довели его до могилы. Чтобы понять это, нужно заглянуть «внутрь»   повести Гоголя, а там, внутри, - черная бездна чувственного греха.
Всю свою  жизнь Николай Васильевич боролся с человеческим грехом погони за плотскими удовольствиями, и личная его жизнь отличалась воздержанием. Думаю, причиной этому стало его рождение от отца, влюбившегося в его будущую мать, когда  она была грудным шестимесячным младенцем. Он выждал годы и женился на юной девушке. Но  рожденные от этого брака дети – мальчики – были нежизнеспособны и умирали в младенчестве. Выжил только один – Николай Васильевич, а также его сестры. Наверняка, зная о тяжелом психическом отклонении  отца, Гоголь изучал  сексуальные патологии. Его повесть «Вий» - яркий образец высокохудожественного произведения о таком ужасном явлении, как садомазохизм. А под ним подразумевается не только сексуальное отклонение, но и стремление к психологической жестокости, насильственному подавлению и в конечном итоге  уничтожению человеческой личности.
Если не понимать правильно заложенного в повести смысла, то содержание «Вия» выглядит  очень простенько, хотя и страшно:  хулиганистый бурсак Хома избил до смерти ведьму, которая превратилась в красивую юную панночку, и был вынужден по ее завещанию и принуждению  ее отца читать по ней в церкви псалтирь три ночи. Правда, и в «Ночи перед рождеством» кузнец Вакула жестоко  сечет чёрта, вдоволь накатавшись на его спине по небу. Вроде бы, и нужно наказывать нечистую силу, но почему так страшно избивать, а не отмаливать свой грех общения с дьяволом у Бога? Ведь и Хома, и Вакула сами поддались искушению, а Вакула еще – и в корыстных целях. Впрочем, он же сам был сыном ведьмы Солохи, таскавшейся с чёртом, так что стоит только пожалеть девушку, согласившуюся выйти замуж в такую семейку.
А вот Хома был наказан смертью за свой тяжкий грех близости с ведьмой. Сначала-то он пытался улизнуть от  убогой старухи, домогавшейся  молодца, но как только она сумела его оседлать, то тут же в полете по небу и впал в нирвану. Гоголь показывает этот полет – как высшее наслаждение. Но это библейское запретное удовольствие! И как только Хома вместе со старухой падает на землю, его охватывает отвращение и ярость к тому, что он сделал. И бурсак берется за жуткую порку, забивая старуху до смерти. Но тут же его сознание снова затуманивается, и он видит  замученную им красавицу панночку. Она и есть естество того удовольствия, которое испытал Хома со старухой. Так Гоголь раскрывает  суть  полового извращения, совершенного  хулиганистым бурсаком.
        Хома убегает с места преступления и хочет спрятаться за стенами монастыря. Но наказание настигает его и там. Писатель идет дальше и показывает нам еще одну сторону садомазохизма – психологического насилия. Отец панночки заставляет его три ночи читать псалтирь по покойной дочери в старой церкви, у гроба. И никакие просьбы и мольбы бурсака освободить его от этой страшной повинности не помогают – жестокий отец ведьмы принуждает его  выполнить желание покойной до конца. Хома в ужасе, он почти теряет рассудок, пытается сбежать, он поседел в этом ночном бдении рядом с нечистой силой, но садист - отец ведьмы - непреклонен. И Хома погибает в неравном поединке с сатаной.
       Мы знаем советскую экранизацию повести. Фильм «Вий» был снят в 1967 году. Говорят, идея создания ленты принадлежала известному ловеласу и мучителю актеров, директору киностудии «Мосфильм», Ивану Пырьеву. Снимали ее учащиеся Высших режиссерских курсов Союза кинематографистов СССР Константин Ершов и Георгий Кропачев. Однако они сделали его настолько реалистическим, что руководство Мосфильма поспешило обратиться к известному киносказочнику Александру Птушко. Он многое переделал и создал тот образ Вия, который мы увидели в картине. Она стала лидером проката 1968 года, ее посмотрели 32,6 миллиона зрителей.
В 1970-х годах фильм был закуплен для зарубежного проката в США, Аргентине, Финляндии и Франции. Интерес к нему не ослабевает у зрителя и сегодня, поэтому  картину вполне можно считать культовой.
Есть два факта, которые как бы указывают на недопустимость общения ни в какой форме с нечистой силой. Съёмки проходили в трёх храмах Украины. Один из них - деревянная церковь Пресвятой Богородицы села Горохолин Лес Богородчанского района Ивано-Франковской области. Она сгорела дотла 20 февраля 2006 года, по официальной версии, в результате нарушения правил монтажа и эксплуатации электросети.  На её месте в 2008 году построена Золотокупольная Успенская церковь из красного кирпича.
         Это один факт. Второй – исполнители главных ролей панночки и Хомы Наталья Варлей и Леонид Куравлев  сильно травмировались во время съемок в храме, так что их даже пришлось на какое-то время отложить.

2

Эта повесть была опубликована в 1836 году. Александр Сергеевич Пушкин в это время был уже знаком с Гоголем, его повести привели в восторг поэта. Что касается сексуальной подоплеке «Вия», то  и эта ее художественная составляющая, возможно, не могла его не позабавить. А, может быть, и смутить… Ведь известно увлечение Пушкина еще с юных лет возрастными дамами, имена которых остались в истории его любовных приключений. Как я уже упоминала выше, три Элизы -  жена Александра Первого, жена  одесского губернатора Воронцова и дочь фельдмаршала Кутузова, Элиза Хитрово. Последняя была на 16 лет старше Пушкина, и он, имея с нею активную переписку, все же отрицал какую-либо физическую близость. Однако друзьям рассказывал со смехом, как однажды ночью  «голенькая Лиза», так называли ее в близком окружении за слишком глубокие декольте,  разорвала на нем одежду, пытаясь  увлечь в спальню.
Но главный рассадник порока Пушкин в это время видел в балах-маскарадах во дворце Энгельгардта, которые проводились там для знати по распоряжению Николая Первого. Об этом поэт с горечью писал в своих дневниках. Это была самая настоящая сексуальная дьяволиада, ставшая причиной не одной семейной трагедии. В частности, как считал поэт, пострадала и его жена – у нее случился выкидыш в результате активных танцев на этих балах.
Это было время торжества бесконтактного секса, который как бы «диктовала» обществу императорская чета, лишенная из-за болезни жены Николая Первого естественных плотских утешений и вынужденная довольствоваться «суррогатом», от которого у самой императрицы, а также и у любовниц Николая начались опасные для жизни эпилепсии. Об этом также писал Пушкин, с грустным юмором рассказывая друзьям, как ему пришлось «лечить» одну из пострадавших от сексуальных выкрутасов императора.
И кто бы мог догадаться тогда, в том числе, и сам император, что эти «выкрутасы» в двадцать первом веке станут грозным стратегическим оружием, способным погубить человечество эффективнее ядерной бомбы!
           Но если гоголевский Вий – это сказочный дьявол, то Хлестаков в пьесе Гоголя «Ревизор», как справедливо считают некоторые критики,  есть сам антихрист, которого люди не узнали и поклонились ему. И заказан этот «герой» Гоголю был самим императором Николаем Первым ради грозного обличения сатирой заворовавшегося российского чиновничества.
       Если на пьесу смотреть с этой стороны, то выходит, что она поднимает тему от вороватой власти и глупых чиновников до Страшного суда и прихода  антихриста. И это не просто образ, а отображение тех страданий, которые испытывал в то время Николай Первый, столкнувшись с беспримерным казнокрадством, предательством тех, кому доверил казну и страшными преступлениями высокопоставленных мздоимцев. И все это он получил в ответ на желание навести в России порядок в финансах, дать по рукам ворам от власти. Увы, чиновники в этом деле не стали ему помощниками, напротив, они отчаянно сопротивлялись этой попытке  государя. И вот лишь один пример – именно о ревизоре, которому император особенно доверял и которого посылал инкогнито для проверок в губернии. Это был флигель- адъютант из его свиты Александр Иванович Казарский, который в разных концах империи по заданию  царя выявлял чиновников-казнокрадов.
В 1829 году, во врем русско-турецкой войны, Казарский служил под командованием адмирала Черноморского флота Грейга командиром 18-пушечного брига «Меркурий», который совершил один из самых выдающихся подвигов в истории морских сражений. 14 мая 1829 года бриг был настигнут двумя турецкими кораблями «Селимие» и «Реал-беем», имеющими в сумме десятикратное превосходство в количестве орудий. Приняв неравный бой, экипаж брига под командованием Казарского одержал блестящую победу, нанеся противнику повреждения, принудившие его выйти из боя.
        В 1833 году Казарский был направлен для проведения ревизии и проверки тыловых контор и складов в черноморских портах, но через короткое время после прибытия в Николаев внезапно скончался от отравления. Для чего, предположительно, использовался кофе с мышьяком. Он погиб в 36 лет, инспектируя деятельность своего бывшего командира – адмирала Грейга. Теперь они оказались по воле императора «по разные стороны баррикад».
       Расследование же по делу вел сам Грейг. В своей записке Бенкендорф говорит, что следствие по делу о смерти Казарского ничего не открыло и другое следствие вряд ли будет успешным, поскольку Автомонов, участие которого в заговоре против Казарского ради наследства его дяди подозревал граф, является близким родственником генерал-адъютанта Лазарева (который должен был заменить Грейга на его посту!).
        Казнокрады ошиблись, думая, что их мафиозная структура на Черноморском флоте продолжит свое безнаказанное воровство государственных денег. Николай Первый в 1833 году прислал в Николаев новых ревизоров. Начальником штаба Черноморского флота и был назначен контр-адмирал Михаил Лазарев, первооткрыватель Антарктиды в 1819 году. Который заменил руководящего подготовкой черноморской эскадры для Босфорской экспедиции - самого Грейга. Лазарев выяснил и доложил императору, что Грейг саботирует приказ царя о подготовке эскадры. Поэтому и проведение   Босфорской экспедиции было поручено Лазареву.
      А пока он с эскадрой вышел в море, на суше проверкой тыловых контор и складов в черноморских портах занялся  другой человек, Александр Казарский.
По мнению историка флота Владимира Шигина, версия, представленная в записке Бенкендорфа об отравлении из-за наследства, сфабрикована. Фактической причиной отравления была деятельность Казарского как ревизора Черноморского флота и черноморских портов и вскрытие им фактов злоупотребления и коррупции высших флотских начальников под руководством адмирала А. С. Грейга.
      Внешние изменения Казарского после смерти подтверждала и Елизавета Фаренникова, бывшая тому свидетельницей: «голова, лицо распухли до невозможности, почернели, как уголь; руки распухли, почернели аксельбанты, эполеты, всё почернело… когда стали класть в гроб, то волосы упали на подушку». Гибель Казарского Фаренникова связывает с его ревизорской деятельностью и беспорядками и злоупотреблениями, царившими в то время на флоте.
        Во время похорон за гробом шло множество людей, среди которых были вдовы и сироты, которым Казарский много помогал. Рыдая, они кричали: «Убили, погубили нашего благодетеля! Отравили нашего отца!».
        Через шесть месяцев из Санкт-Петербурга прибыла следственная комиссия, которая эксгумировала труп и извлекла внутренние органы для отправки в столицу, однако, как вспоминает Фаренникова, этим дело и кончилось.
         Казарский был лично знаком
с А. С. Пушкиным, П. А. Вяземским и К. И. Далем. Известен «пророческий» рисунок Пушкина, на котором тот изобразил портреты Казарского, Сильво, Фурнье, Даля и Зайцевского (над рисунком сделана подпись заглавных букв фамилий изображённых людей: Q, S, F, D, Z) и топор, касающийся Даля и Казарского, которые после были отравлены в Николаеве.
         Именно в 1833 году, когда, возможно, Казарского не было уже в живых, Александр Сергеевич прибыл в Нижний  Новгород по литературным делам, и тамошний губернатор принял его за ревизора. А ревизию тут делал именно Казарский годом раньше – перед тем, как отправиться на Черноморский флот. И, видимо, так разворошил местное осиное гнездо казнокрадов, что они теперь в каждом приезжем из столицы готовы были видеть ревизора.
       Вот эту историю – своей поездки в Нижний Новгород – и рассказал Пушкин Гоголю, предложив ему написать пьесу. Комедию на крови невинных.


3



         Но за что  отравили в Николаеве Карла Даля, который не был ревизором, а, напротив, дружил в Грейгом, вместе с ним увлекаясь астрономией? Существует версия, что причиной расправы послужила эпиграмма на Грейга и его любовницу, впоследствии ставшею женой адмирала. И не просто женой…
       Считалось, что эпиграмму написал Владимир Даль, брат Карла. За это он был отдан разгневанным адмиралом под суд, год просидел  под следствием в тюрьме. Но близкие друзья Далей, в том числе, и Пушкин, знали или подозревали, что сочинителями были другие люди. Карл и Казарский. Владимира Даля разжаловали в матросы, и он уехал в Петербург. А Карла отравили в Николаеве в 1828 году. Может быть, это была и месть Грейга его брату, которого он затем преследовал всю жизнь, являясь уже  членом Государственного совета.
          А причиной такой ярости скрывалась в его жене, Юлии Михайловне Сталинской. Она родилась в семье еврея-трактирщика. В молодости служила в трактире отца. Вышла замуж за офицера польских войск капитана Кульчинского. Вскоре развелась и в 1820 приехала в  Николаев с поставками корабельного леса. Выйдя замуж за Грейга, сначала была его гражданской женой, в 1827-м тайно с ним обвенчалась. Официально признана женой А.С. Грейга только в 1873 году при открытии памятника адмиралу в Николаеве.
          Но «звание» любовницы вовсе не мешало ей стать во главе мафии на Черноморском флоте. Хотя официально  важные торговые и финансовые посты тут занимали другие люди. Но  главным был родственник Сталинской – Рафалович, который  прибыл сюда вскоре после того, как Юлия Михайловна сошлась с Грейгом. Во главе мафии стояли также некто Серебряный и "хлебные короли" российского юга - купцы Гилькович и Гальперсон. Их поддерживала коррумпированная флотская верхушка во главе с любимцем Грейга, контр-адмиралом Н.Д. Критским, и рядом других офицеров, занимавших большей частью береговые тыловые должности.
         На всём протяжении их совместной службы на Черноморском флоте Критский оставался главным фаворитом Грейга и наиболее близким ему человеком. Критский  непосредственно осуществлял все контакты с еврейским и греческим купечеством и руководил всеми махинациями. В 1834 году, после ревизии Казарского и Лазарева, был уволен от службы и фактически спасён от ареста Грейгом, который лично вывез его в своей карете из Николаева, уезжая в Петербург. Дальнейшая судьба Критского в точности неизвестна. Есть сведения, что он вскоре срочно выехал во избежание ареста за границу, куда были к этому времени переведены все его немалые счета.
          Но пока до разоблачений и угрозы ареста ещё далеко. Мафия была в полной силе. Бороться же было за что! Дело в том, что командующий Черноморским флотом в то время одновременно являлся и Главным командиром черноморских портов. Он сосредоточивал в своих руках огромнейшую власть. Ему подчинялись все порты (в том числе и торговые) Чёрного моря, со всеми своими службами: портовым хозяйством, причалами, складами, таможней, карантином, торговыми судами и так далее. К тому же, в руках Грейга был сосредоточен и местный банковский капитал. Учитывая, что именно через порты Чёрного моря шёл в то время основной внешнеторговый грузооборот почти всей внешней российской торговли, и прежде всего, её главной составляющей - пшеницы, трудно даже представить, какие деньги крутились вокруг всего этого и какие капиталы наживались теми, кто имел хоть какое-то отношение к этой бездонной черноморской кормушке.
         Черноморская торговля и черноморские порты процветали. В портах появились открытые инородцами банкирские дома и торгово-посреднические конторы: Бродского, Когана, Рабиновича и Гартенштейна, Рафаловича, Эфрусси.
        Гофмаклером одесской биржи состоял Симон Бернштейн. Симон Гурович представлял здесь Лондонскую и Ливерпульскую страховые компании, а братья Перельман были известными "комиссионерами по хлебной торговле"… Торговый дом Рафаловича к началу 30-х годов уже поддерживал самые тесные отношения с домом Ротшильдов. Предприимчивый судостроитель и "хлебный король" основал ещё и банк европейского уровня - "Рафалович и К°".
        Любопытно, что именно в это время в Одессе начали свою активную деятельность два предпринимателя - некто Гельфанд и Бронштейн. Оба нажили немалые капиталы на спекуляциях с хлебом. Это были дедушки небезызвестных революционеров-интернационалистов Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) и Лейбы Бронштейна (Льва Троцкого), принёсших впоследствии немало горя народам России. Аналогия здесь напрашивается сама. Если дедушки входили в состав "черноморской мафии" (пусть не на первых ролях) и, как могли, грабили Россию, то их внуки сделали всё возможное для уничтожения этой самой России.
         Нельзя быть богаче короля. Некоторых людей это может привести к государственной измене. Когда воры накапливают капиталы, которые власть уже не может контролировать, эта безденежная власть падает и заменяется другой.
        Николай Первый не посмел тронуть Грейга (хотя его потрясла смерть Казарского) и его возлюбленную трактирщицу, разорившую Черноморский флот, потому что она через родственника и банкира Рафаловича уже успела войти с награбленными капиталами в международные финансовые структуры, от которых зависело кредитование России. И тут напрашивается мысль: а кто важнее-то был для Николая Первого - Грейг или Сталинская? Да может быть, это Грейг по приказу императора накинул любовную узду на  бывшую трактирщицу, а не наоборот? И потому именно она была "неприкасаемой" для любой критики по собственной значимости для императора и его перспективных планов? Ведь если трезво посмотреть на ситуацию, то Сталинская на тот момент  была по своему положению, хотя и "подпольному", и неприличному, куда выше адмирала Грейга, потому что лично входила в группу людей, обладавших европейскими капиталами и "поставлявших" их главам государств. Вот где была настоящая детективная история, включавшая и страшные убийства русских чиновников, боровшихся с коррупцией. А кто был главным "коррупционером" здесь? Да уж не сам ли император Николай, решивший тайно умножить  капитал для своих секретных грандиозных планов доходами от  преступных таможенных сделок? Прием правителей, хорошо известный в мировой истории. Если это было так в Крыму, то мы снова видим двуличие Романовых, за которым кроются особые государственные и личные секреты теперь уже Николая Первого.
           Похищенные российские  средства попадали в зарубежные банки, а оттуда поступали обратно в виде кредитов под проценты и давали  новые и новые средства зарубежным банкам. Все это видел и понимал русский царь, но ловко отлаженные  международные финансовые связи через бюджетные средства, украденные на Черноморском флоте, он уже нарушить не мог. Страна, отягощенная бесконечными войнами, не могла жить без иностранных кредитов.
            Император попытался исправить положение, отстранив Грейга, а затем проведя денежную реформу министра финансов Канкрина. Хотя Грейг подсуетился и тут, будучи уже в Петербурге, он  предложил собственный проект  реформы денежной системы России. Конечно, в интересах тех, кто был «державой в державе», как написал Пушкин на своем рисунке с топором рядом с головами Карла Даля и Александра  Казарского. Но притязания бывшего адмирала были отвергнуты.


                4


       В 1834 году Гоголь получает сюжет будущей пьесы «Ревизор» от Пушкина. Через два года она - на сцене петербургского театра. На премьере присутствует Николай Первый. После спектакля он заявил: «Ну и пьеса! Всем досталось, а мне более всех!»
      Все после такого заявления понимают – царь этой пьесой и сам обличает своих чиновников, и даже самого себя не щадит в образе городничего! Может быть, с его стороны, это и месть за гибель  Казарского. Однако премьера в Москве вызвала совсем иную реакцию у «почтенного зрителя». Гоголь писал М. С. Щепкину после обеих премьер комедии: «Действие, произведённое ею, было большое и шумное. Всё против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня… Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины — и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия».
         По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, были люди, которые возненавидели Гоголя с момента появления "Ревизора". Так, граф Федор Иванович Толстой Американец говорил в многолюдном собрании, что Гоголь - "враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь". Цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике 28 апреля 1836 года: "Комедия Гоголя "Ревизор" наделала много шуму... Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается".
          Пьеса была поставлена в Петербурге в апреле 1836 года, в Москве – в мае. А в июне, за семь месяцев до гибели Пушкина, Гоголь покинул Россию. Он оставался в Европе с короткими перерывами десять лет.
        Чутье его не подвело. Протеста царя против своих вороватых вельмож хватило ненадолго. И уже 14 июля в Петербурге и 27 августа в Москве состоялись премьерные спектакли «Настоящий ревизор». Пьеса была (не написана), а дописана прямо по гоголевскому тексту по заказу Николая Первого старшим адъютантом при дежурном генерале Главного штаба Дмитрием Ивановичем Цициановым.
          Действие оперативно появившегося продолжения пьесы Гоголя происходило в том же провинциальном городе, что и в пьесе Гоголя, с участием тех же персонажей, только к ним был добавлен еще один — Проводов, действительный статский советник, являющийся, по замыслу Цицианова, тем самым ревизором, о чьем приезде сообщалось в финале гоголевской комедии. У Цицианова «настоящий ревизор» изображался идеальным чиновником, добросовестно и безукоризненно выполняющим служебные обязанности. Он карал всех неправедных героев пьесы, в том числе Хлестакова, и даже женился на Марье Антоновне, чтобы не пострадала ее «угнетенная невинность».
Можно расценить эту ситуацию как некрасивое отступление императора перед казнокрадами и убийцами. Но это в том случае, если не знать истинных намерений Николая Первого. А он готовил своим вороватым чиновникам, аристократам и дворянам кое-что гораздо худшее, он готовил им тотальную замену! И первое, видимое, событие произошло уже в 1839 году, когда в Россию из Англии легально прибыл восемнадцатилетний юноша-немец по фамилии Кноп. Нет, он не был ревизором, у него была другая задача: начать техническую революции в России, которая уже совершилась в Англии. Но начинать ее предстояло  с европейскими кредитами и английскими ткацкими станками, а также – с совершенно новыми людьми. Но откуда же они взялись в государстве? Нет,  «маленький» Кноп не привозил их на кораблях из Англии. Это сам император распахнул двери новой жизни и деятельности для людей, которые почти двести лет до того были жалкими бесправными изгнанниками на своей земле – для старообрядцев. Вот уж чего никак не могли ожидать ни воры-чиновники, ни не знавшие труда вечно танцующие аристократы, ни владельцы миллионов крепостных дворяне-помещики. Кто бы мог подумать, что гоголевский «Ревизор» станет настоящим  и грозным прологом кардинальной смены общественных приоритетов в России самим царем!
Увы, спрятаться от антихриста, обличив его со сцены и нанеся ему удар с помощью английской техники, новой экономической и финансовой системы, отданных в руки людей, исповедовавших  древлеправославное воздержание и предпринимательскую честность, Романовым не удалось. В 1917 году эти «новые люди», отказавшись от Бога, уничтожили и царствующую династию, и саму державу.


ЧАСТЬ ПЯТАЯ


1

В 1839 году, слушая чтение поэмы Михаила Лермонтова «Демон» в перерывах между поездками на маскарады во дворце Энгельгардта, кого могла себе представлять в этом ужасном и одновременно дьявольски соблазнительном образе императрица Александра Федоровна, супруга Николая Первого? Думаю, в первую очередь его, своего  венценосного мужа, с которым ей врачи запретили плотские удовольствия. К этому времени у четы родились семеро детей – в том числе, будущие правители России и их потомки до самого падения династии. Чтобы больше не рожать с угрозой для жизни, Александра Федоровна была бесповоротно лишена медиками своего супружеского долга. Но они нашли выход из положения – бесконтактный секс. Им муж и жена занимались не только друг с другом, но и «на стороне». У Николая было множество любовниц, но он, стараясь хранить верность супруге, занимался с ними тем, что приводило их в исступление до припадков. Коими начала страдать и сама императрица. У нее тоже была забава – «красная гостиная», в которой она привечала самых красивых молодых людей Петербурга. В том числе, молодого дядю Лермонтова Столыпина – Монго,( а также его ближайшего друга), убийцу Пушкина Жоржа Дантеса. Но фаворитом, хотя и вынужденным «пустоцветом», считался  Князь Александр Васильевич Трубецкой (14 июня 1813 — 17 апреля 1889) — офицер лейб-гвардейского кавалергардского полка,  прозванный императрицей Бархатом за свои необыкновенно красивые глаза. Впрочем, почувствовав накануне гибели Лермонтова, что в этой гостиной запахло жареным и, видимо, опасаясь быть втянутым во второй громкий «литературно-исторический» скандал,уже с Лермонтовым, Трубецкой  сбежал от императрицы к  итальянской балерине и эмигрировал из России.
Что такое «обычный» бесконтактный секс, который и в те далекие времена был знаком и простому народу и мог довести до сексуального припадка  любую крестьянку, а не только аристократку? Грубо говоря, это сексуальный суррогат, который сегодня применяется широко  с использованием «игрушек» из сексшопов и свиданий по скайпу в Интернете. Но  «простым» и понятным он остается только до тех пор, пока в него не вводятся такие приемы, которые делают человека зависимым от партнера и превращают в покорного раба. Не обладая специальными знаниями вопроса,  люди, как правило, относят такие явления к бесовству, к загадочному и страшному явлению, которое невозможно разгадать, а испытав его на себе, им остается только мучиться до смерти. Что и произошло с лермонтовской героиней Тамарой, совращенной Демоном. Сначала, желая  не просто овладеть девушкой, но заполучить ее душу, он убивает ее жениха, а потом и ее.

Вот диалог Тамары и Демона, который Лермонтов убрал из текста поэмы:

Тамара:

О! кто ты? речь твоя опасна!
Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?..


Демон:

Ты прекрасна!


Тамара
Но молви, кто ты? отвечай...


Демон:

Я тот, которому внимала
Ты в полуночной тишине,
Чья мысль душе твоей шептала,
Чью грусть ты смутно отгадала,
Чей образ видела во сне.
Я тот, чей взор надежду губит,
Едва надежда расцветет,
Я тот, кого никто не любит,
И все живущее клянет.


Я бич рабов моих земных,
Я царь познанья и свободы,
Я враг небес, я зло природы,
И, видишь,- я у ног твоих!
Тебе принес я в умиленье
Молитву тихую любви,
Земное первое мученье
И слезы первые мои.
О! выслушай - из сожаленья!
Меня добру и небесам
Ты возвратить могла бы словом.
Твоей любви святым покровом
Одетый, я предстал бы там.
Как новый ангел в блеске новом;
О! только выслушай, молю,я
Я раб твой,- я тебя люблю!
Лишь только я тебя увидел -
И тайно вдруг возненавидел
Бессмертие и власть мою.
Я позавидовал невольно
Неполной радости земной;
Не жить, как ты, мне стало больно,
И страшно - розно жить с тобой.
В бескровном сердце луч нежданный
Опять затеплился живей,
И грусть на дне старинной раны
Зашевелилася, как змей.
Что без тебя мне эта вечность?
Моих владений бесконечность?
Пустые звучные слова,
Обширный храм - без божества!


Тамара:

Оставь меня, о дух лукавый!
Молчи, не верю я врагу...
Творец... Увы! я не могу
Молиться... гибельной отравой
Мой ум слабеющий объят!
Послушай, ты меня погубишь;
Твои слова - огонь и яд...
Скажи, зачем меня ты любишь!


Демон:

Зачем, красавица? Увы,
Не знаю!.. Полон жизни новой,
С моей преступной головы
Я гордо снял венец терновый,
Я все былое бросил в прах:
Мой рай, мой ад в твоих очах.
Люблю тебя нездешней страстью,
Как полюбить не можешь ты:
Всем упоением, всей властью
Бессмертной мысли и мечты.
В душе моей, с начала мира,
Твой образ был напечатлен,
Передо мной носился он
В пустынях вечного эфира.
Давно тревожа мысль мою,
Мне имя сладкое звучало;
Во дни блаженства мне в раю
Одной тебя недоставало.
О! если б ты могла понять,
Какое горькое томленье
Всю жизнь, века без разделенья
И наслаждаться и страдать,
За зло похвал не ожидать,
Ни за добро вознагражденья;
Жить для себя, скучать собой
И этой вечною борьбой
Без торжества, без примиренья!
Всегда жалеть и не желать,
Все знать, все чувствовать, все видеть,
Стараться все возненавидеть
И все на свете презирать!..
Лишь только божие проклятье
Исполнилось, с того же дня
Природы жаркие объятья
Навек остыли для меня;
Синело предо мной пространство;
Я видел брачное убранство
Светил, знакомых мне давно...
Они текли в венцах из злата;
Но что же? прежнего собрата
Не узнавало ни одно.
Изгнанников, себе подобных,
Я звать в отчаянии стал.
Но слов и лиц и взоров злобных,
Увы! я сам не узнавал.
И в страхе я, взмахнув крылами,
Помчался - но куда? зачем?
Не знаю... прежними друзьями
Я был отвергнут; как эдем,
Мир для меня стал глух и нем.
По вольной прихоти теченья
Так поврежденная ладья
Без парусов и без руля
Плывет, не зная назначенья;
Так ранней утренней порой
Отрывок тучи громовой,
В лазурной вышине чернея,
Один, нигде пристать не смея,
Летит без цели и следа,
Бог весть откуда и куда!
И я людьми недолго правил.
Греху недолго их учил,
Все благородное бесславил,
И все прекрасное хулил;
Недолго... пламень чистой веры
Легко навек я залил в них...
А стоили ль трудов моих
Одни глупцы да лицемеры?
И скрылся я в ущельях гор;
И стал бродить, как метеор,
Во мраке полночи глубокой...
И мчался путник одинокой,
Обманут близким огоньком,
И в бездну падая с конем,
Напрасно звал я и след кровавый
За ним вился по крутизне...
Но злобы мрачные забавы
Недолго нравилися мне!
В борьбе с могучим ураганом,
Как часто, подымая прах,
Одетый молньей и туманом,
Я шумно мчался в облаках,
Чтобы в толпе стихий мятежной
Сердечный ропот заглушить,
Спастись от думы неизбежной
И незабвенное забыть!
Что повесть тягостных лишений,
Трудов и бед толпы людской
Грядущих, прошлых поколений,
Перед минутою одной
Моих непризнанных мучений?
Что люди? что их жизнь и труд?
Они прошли, они пройдут...
Надежда есть я ждет правый суд:
Простить он может, хоть осудит!
Моя ж печаль бессменно тут.
И ей конца, как мне, не будет;
И не вздремнуть в могиле ей!
Она то ластится, как змей,
То жжет и плещет, будто пламень,
То давит мысль мою, как камень я
Надежд погибших и страстей
Несокрушимый мавзолей!..


Тамара:

Зачем мне знать твой печали,
Зачем ты жалуешься мне?
Ты согрешил...


Демон:

Против тебя ли?


Тамара:

Нас могут слышать!..


Демон:

Мы одне.


Тамара:

А бог!


Демон:

На нас не кинет взгляда:
Он занят небом, не землей!


Тамара:

А наказанье, муки ада?


Демон:

Так что ж? Ты будешь там со мной!


Тамара
Кто б ни был ты, мой друг случайный,-
Покой навеки погубя,
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Но если речь твоя лукава,
Но если ты, обман тая...
О! пощади! Какая слава?
На что душа тебе моя?
Ужели небу я дороже
Всех, не замеченных тобой?
Они, увы! прекрасны тоже;
Как здесь, их девственное ложе
Не смято смертною рукой...
Нет! дай мне клятву роковую...
Скажи,- ты видишь: я тоскую;
Ты видишь женские мечты!
Невольно страх в душе ласкаешь...
Но ты все понял, ты все знаешь -
И сжалишься, конечно, ты!
Клянися мне... от злых стяжаний
Отречься ныне дай обет.
Ужель ни клятв, ни обещаний
Ненарушимых больше нет?..


Демон:

Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Клянусь паденья горькой мукой,
Победы краткою мечтой;
Клянусь свиданием с тобой
И вновь грозящею разлукой.
Клянуся сонмищем духов,
Судьбою братий мне подвластных,
Мечами ангелов бесстрастных.
Моих недремлющих врагов;
Клянуся небом я и адом,
Земной святыней и тобой,
Клянусь твоим последним взглядом,
Твоею первою слезой,
Незлобных уст твоих дыханьем,
Волною шелковых кудрей,
Клянусь блаженством и страданьем.
Клянусь любовию моей:
Я отрекся от старой мести,
Я отрекся от гордых дум;
Отныне яд коварной лести
Ничей уж не встревожит ум;
Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться.
Хочу я веровать добру.
Слезой раскаянья сотру
Я на челе, тебя достойном,
Следы небесного огня -
И мир в неведенье спокойном
Пусть доцветает без меня!
О! верь мне: я один поныне
Тебя постиг и оценил:
Избрав тебя моей святыней,
Я власть у ног твоих сложил.
Твоей - любви я жду как дара,
И вечность дам тебе за миг;
В любви, как в злобе, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, вольный сын эфира,
Возьму в надзвездные края;
И будешь ты царицей мира,
Подруга первая моя;
Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю станешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной красоты,
Где преступленья лишь да казни,
Где страсти мелкой только жить;
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить.
Иль ты не знаешь, что такое
Людей минутная любовь?
Волненье крови молодое,-
Но дни бегут и стынет кровь!
Кто устоит против разлуки,
Соблазна новой красоты,
Против усталости и скуки
И своенравия мечты?
Нет! не тебе, моей подруге,
Узнай, назначено судьбой
Увянуть молча в тесном круге
Ревнивой грубости рабой,
Средь малодушных и холодных,
Друзей притворных и врагов,
Боязней и надежд бесплодных,
Пустых и тягостных трудов!
Печально за стеной высокой
Ты не угаснешь без страстей,
Среди молитв, равно далеко
От божества и от людей.
О нет, прекрасное созданье,
К иному ты присуждена;
Тебя иное ждет страданье.
Иных восторгов глубина;
Оставь же прежние желанья
И жалкий свет его судьбе:
Пучину гордого познанья
Взамен открою я тебе.
Толпу духов моих служебных
Я приведу к твоим стопам;
Прислужниц легких и волшебных
Тебе, красавица, я дам;
И для тебя с звезды восточной
Сорву венец я золотой;
Возьму с цветов росы полночной;
Его усыплю той росой;
Лучом румяного заката
Твой стан, как лентой, обовью,
Дыханьем чистым аромата
Окрестный воздух напою;
Всечасно дивною игрою
Твои слух лелеять буду я;
Чертоги пышные построю
Из бирюзы и янтаря;
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное -
Люби меня!..


XI


И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей в очи!
Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал.
Увы! злой дух торжествовал!
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь ее проник.
Мучительный, ужасный крик
Ночное возмутил молчанье.
В нем было все: любовь, страданье.
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье -
Прощанье с жизнью молодой.

2


Здесь  поэт объясняет гибель Тамары  проделками дьявола. Но в наше время лишить  жизни искушенную сексом по Интернету женщину (да и мужчину тоже) возможно, введя в тело  цифровой  чип и посадив таким образом жертву на невидимую, но вполне реальную «цепь». Мог ли представить себе Николай Первый, что  используемый им   «по медицинским показаниям» бесконтактный секс станет через  двести лет грозным оружием террористов, с помощью которого они смогут, если захотят, порабощать и уничтожать целые нации? Но, может быть, император мечтал о таком оружии – ведь именно в это время он начинал в России новую эпоху технического прогресса.
Лермонтов же, вполне возможно, и не подозревал, насколько уязвил царя, который вполне мог увидеть в образе Демона себя. Не истинного героя своего времени, победившего бунт, холеру, невидимо начавшего великое переустройство страны без политических потрясений, а … какого-то демонического искусителя неприступных красавиц и убийцы их женихов! Но именно в низком поведении обвинил поэт придворное аристократическое общество, погубившее  великого поэта Пушкина и заставившее страдать его красавицу жену, написав стихотворение  «Смерть поэта». А нравы-то в этом обществе устанавливал сам царь, и, судя по маскарадам во дворце Энгельгардта, они не были высокими, о чем говорил и сам Пушкин в своих дневниках и письмах. Николай Первый насаждал в своем окружении постыдную тягу  к порочным удовольствиям. И это становилось настоящей пыткой для людей порядочных, которые были вынуждены подчиниться государю, а вынести такую пытку, как сексуальное удовольствие,  мало кому под силу. И все окружение Николая было, словно паутиной,  повязано этими порочными связями, давая повод к шантажу и безграничному управлению людьми.
Вполне возможно, отгоняя от себя эти неприятные ассоциации, вызванные чтением произведений Михаила Лермонтова, царь предпочел перевести стрелки этой его художественной дьяволиады на самого поэта, а ближайшие родственники поспешили поддержать в этом стремлении  своего повелителя. Известно, что, в июне 1840 года Николай, возвращаясь на корабле из поездки в Европу, писал жене, в том числе, и по поводу романа Лермонтова, который взялся читать по ее просьбе: «…я дочитал до конца „Героя“ и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. …в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора. Характер капитана набросан удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался тому, что он-то и будет героем наших дней, потому что в этом разряде людей встречаются куда более настоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают этим эпитетом. Несомненно, Кавказский корпус насчитывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть. Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и неосуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности – чтобы не вызывать отвращения».
        Насколько лживы и лицемерны эти высказывания императора, могли понять на тот момент лишь  несколько человек в России – самых приближенных к трону людей, знавших об истинных планах Николая Первого в то время по началу технической революции в России с финансовым и организационным участием европейских стран.
        Если знать  об этих планах, то можно понять, насколько сильно пропитан текст письма страхом государя перед поэтом, который каким-то образом сумел разгадать истинные намерения  семьи Романовых: сформировать общественное мнение большого света в начале сороковых годов 19 века таким образом, чтобы увести его очень далеко от действительности и чтобы дворяне как можно дольше не догадывались о том, чем занимается царь и что в России уже происходит нечто такое, что  скоро поломает судьбы очень многих аристократов, выбросив их на обочину жизни.
                Вслед за Николаем Павловичем  Лермонтова критиковала и его сестра, Мария Павловна: «В сочинении Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это - заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в "Фаусте" диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и, поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить".
             Брат царя  Михаил Павлович, читая "Демона", выразил общее отношение членов царствующей фамилии к личности и творчеству поэта: "Был у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Только я никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла, или же дух зла - Лермонтова".
              Мнение царской семьи о творчестве Лермонтова  разделял и Александр Христофорович Бенкендорф, шеф  тайной полиции. Есть сходство царского письма с давним отзывом цензуры III Отделения о "Маскараде", где драма молодого писателя сравнивалась с французскими "романами ужасов". В 1835 году цензор Ольдекоп писал: "Желать, чтобы у нас были введены чудовищные драмы, от которых отказались уже и в самом Париже, - это более чем ужасно, этому нет названья". Если по содержанию этот инспирированный Бенкендорфом отзыв напоминает более позднее письмо Николая о "Герое нашего времени", то по стилю он родствен собственноручной записке Бенкендорфа к царю о стихах Лермонтова на смерть Пушкина: "Вступление к этому сочинению дерзко, а конец - бесстыдное вольнодумство, более чем преступное".
             Когда известие о гибели Лермонтова пришло 2 августа 1841 года в Петербург, обнаружилась вся сила ненависти к поэту не только Николая, но и всего двора. Узнав об участии своего сына в пятигорской дуэли, князь И. В. Васильчиков сказал 5 августа М. А. Корфу: "Не буду, конечно, скрывать, что я опечален происшествием, но наиболее тем, что сын мой мог состоять в тесной связи с таким человеком, каков был Лермонтов, sans foi ni loi"  (без стыда и совести (фр.) – Т.Щ.).

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1

  В 1845 году В.Г. Белинский писал в связи с постановкой в Петербурге скандальной пьесы графа Владимира Соллогуба «Букеты, или Петербургское цветобесие»: «Драматическая русская литература представляет собою странное зрелище. У нас есть комедии Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор», «Женитьба» и разные драматические сцены Гоголя – превосходные творения разных эпох нашей литературы, – и, кроме них, нет ничего, решительно ничего хоть сколько-нибудь замечательного, даже сколько-нибудь сносного. Все эти произведения стоят какими-то особняками, на неприступной высоте, и все вокруг них пусто: ни одного счастливого подражания, ни одного удачного опыта в их роде. «Бригадир» и «Недоросль» породили много подражаний, но до того неудачных, пошлых и вздорных, что о них нельзя и помнить. Еще прежде Фонвизина некто Аблесимов проговорился, обмолвился как-то прелестным, по своему времени, народным водевилем «Мельник» и, кроме этого водевиля, не написал ничего порядочного. Были ли подражания «Мельнику», не знаем; но если и были, то наверное уродливые и пошлые, а потому и забытые. Капнист написал «Ябеду» – комедию, замечательную более по дели, нежели по исполнению. От «Ябеды» должно перейти прямо к «Горе от ума», а от него к драматическим опытам Гоголя, потому что все написанное в эти два промежутка времени решительно не стоит упоминовения.
             То же самое можно сказать и о нашей трагедии или патетической драме. Еще из классических трагедий, и оригинальных и переводных, найдется несколько таких, которые заслуживали внимание и после трагедий Озерова. Но когда классическая трагедия у нас пала, с тем чтоб никогда уже не вставать, – мы до сих пор имеем только «Бориса Годунова» Пушкина да его же драматические сцены: «Пир во время чумы», «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь», «Русалка», «Каменный гость». И, подобно комедиям Фонвизина, Грибоедова и Гоголя, эти произведения Пушкина тоже стоят в грустном одиночестве, сиротами, без предков и потомков…
             Но касательно трагедии дело по крайней мере понятное; наша действительность еще не довольно развилась, чтоб поэты могли извлекать из нее материалы для патетической драмы. И потому это пока возможно, более или менее, только привилегированным гениям; для талантов же решительно невозможно. Но вот вопрос: почему и наша комедия сделалась тоже какою-то привилегией одного гения и не дается таланту? Разве есть в мире такое общество, которое не представляло бы в своих нравах богатых материалов для комедии? Разве наши поэты и беллетристы не находят их в изобилии и не пользуются ими более или менее удачно, когда дело идет о повести? Повесть хорошо принялась на почве нашей литературы: лучшее доказательство в том, что повестью у нас занимаются с успехом и таланты и даже полуталанты – не одни гении… А комедия?.. Где она у нас? – нигде!..
          Узнав, что граф Соллогуб пишет что-то для театра, мы порадовались, что человек с умом, талантом и светским образованием (которое в деле драматической литературы иногда может быть своего рода талантом) решился попробовать силы на поприще, которым издавна завладели посредственность и бездарность. Но вот новое произведение графа Соллогуба дано и на театре, куда съехалось для него почти все высшее общество; вот наконец вышла и книжка… и мы все-таки не знаем, что сказать о «Букетах»… В заглавии «Букеты» названы шуткою: в этом нет ничего дурного, и хорошая шутка, хороший фарс в тысячу раз лучше плохой трагедии или комедии… Но для шутки тоже нужен драматический талант, и в ее основании должна лежать истина, хотя бы и преувеличенная для возбуждения смеха. Мы не скажем, чтоб в основании шутки графа Соллогуба вовсе не было истины, равно как и более или менее действительно верных и смешных черт; но все это у него испорчено преувеличением. Хуже всего то, что пьеса основана на избитых пружинах так называемого русского водевиля. Чиновник, из угождения своему начальнику, бросает букет, но не той певице, партизаном которой считает себя его начальник; за это он лишается места… Если это шутка, то нельзя не согласиться, что очень смелая. Но бедному Тряпке мало было лишиться места: автор лишил его еще и невесты, и все по поводу букетов. Надо было в это вмешаться любви, и вот «влюбленный» перебивает у Тряпки его невесту, благодаря глупости ее матери, провинцияльной барыни… Но на чем же вертятся все наши водевили, как не на этой бедной интриге, с вечным пожилым женихом, над которым к концу торжествует юный, хотя и глупый любовник?.. Странно, что граф Соллогуб, с его умом и талантом, не придумал чего-нибудь более оригинального! Мы уже не говорим о том, что эта шутка есть шутка задним числом: петербургское цветобесие происходило прошлой зимою, а шутка над ним явилась почти чрез год. Не так понимают a propos (кстати) французы: чтоб пошутить кстати на их манер, графу Соллогубу следовало бы написать свою шутку в один вечер, приехав домой из итальянской оперы, а через неделю вечером этой шутке должно бы смешить цветобесием публику Александрийского театра, в то самое время, как на Большом театре цветобесие разыгрывалось бы на самом деле. Тогда шутка была бы по крайней мере кстати…»


2


Последние строки вызывают странное ощущение:  знаменитый литературный критик, чье мнение в веках осталось бесспорным в академических школьных учебниках, призывает к  высокохудожественной драматургии или к публицистике? Если авторам дана странная рекомендация: как только, так сразу…
Но Белинского и графа Владимира Соллогуба  в истории соединило не только «цветобесие», а и их огромный интерес к начинающему писателю Федору Достоевскому. Как только у него вышла в свет первая книжка «Бедные люди», вызвавшая отклики в русском литературном мире, Владимир Соллогуб сразу же помчался к автору, желая с ним познакомиться и сообщить о пронесшемся слухе: произведение вызвало положительный интерес во дворце! Тогда как пьеса самого Соллогуба очень не понравилась ни будущему императору Александру Второму, ни действующему Николаю Первому, сделавшим автору строгое внушение так более не описывать жизнь общества.
         Роман «Бедные люди» Достоевского был закончен к 4 мая 1845 года. Прочитав рукопись за ночь, уже утром следующего дня поэт и издатель Николай Некрасов объявил о том, что принимает произведение для печати. После прочтения «Бедных людей» нового писателя горячо приветствовал критик Виссарион Белинский. 21 января 1846 года «Бедные люди» были впервые напечатаны в «Петербургском сборнике». В дальнейшем Достоевский ещё три раза возвращался к доработке произведения — в 1847, 1860 и 1865 годах. Но Фаддей  Булгарин, отметивший Достоевского как писателя «не без дарования», которого излишне захвалили сторонники «натуральной партии», написал иначе: «Мы прочли этот роман и сказали: бедные русские читатели! <…> Пусть он не слушается похвал натуральной партии и верит, что его хвалят только для того, чтоб унижать других». Данный вывод повторялся критиками в нескольких последующих номерах «Северной пчелы».
           Кого же хотел унизить автор «Бедных людей» своим произведением? Литературный мир сразу понял – Николая Гоголя, пародируя его нашумевшую книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Все заговорили о «новом Гоголе».
Через много лет Достоевский вспоминал слова Белинского в «Дневнике писателя»:
 „Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..“
«... Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом» — писал Достоевский в «Дневнике писателя» в 1877 году.
               Но, как выяснилось, чтобы этот «второй» осуществился вполне, было необходимо, чтобы «первый», настоящий, исчез. Причем, не с литературного горизонта  (там он уже не блистал, как раньше, из-за всем известного разразившегося над ним творческого и душевного кризиса), а совсем исчез, физически умер. И Достоевский, кажется, желал этого более всех.
             Когда в 1846 году разнесся слух о смерти Гоголя, он сделал к одному письму приписку: «Желаю вам всем счастья, друзья мои. Гоголь умер во Флоренции, два месяца назад…»
         Этот бег к славе через препятствия молодого Федора Достоевского вызывает чудовищное ощущение неистовства, даже бесовства, которое впоследствии он сам же  жестко осудил в своих  произведениях.
          Напомню: «Выбранные места…» - это книга, наполненная глубоко религиозным  смыслом нашего существования, об особой роли православия в мире, о высокой роли русской церкви. Николай Гоголь создал замечательное философско-публицистическое произведение, предупреждающее о гибели мира в связи с развитием технического прогресса, вызывающим социальные потрясения и господство безнравственности и непомерного  корыстолюбия. Но книгу в России в литературно-политических кругах не приняли и осудили желание писателя стать мировым проповедником. А напрасно – и тогда, и сегодня это произведение имеет  огромное значение. Если бы мир прислушался к Гоголю тогда и сегодня, когда идея искусственного интеллекта уже, можно сказать, покорила все развитые страны и грозит миру поголовным рабством и гибелью общественной морали, торжеством безнравственности и полной бесчувственности и зависимости от желаний  мировых террористических организаций.
        Как сегодня никто толком не понимает, что происходит в научном засекреченном мире бесчеловечных высоких технологий, так и  во времена правления Николая Первого – в сороковые годы 19 века - – никто не знал, что привез с собой в Россию из Англии юный маленький менеджер Кноп, почти ребенок и … великий преобразователь русского мира. А к тому времени уже семь лет в стране тайно  шли технические преобразования, и  нужно было ждать социальных перемен и общественных потрясений. С технической революцией Англия подбросила в Россию бациллу социальных революций, которые погубили империю в 1917 году. Вот что видел Николай Гоголь уже в 1846 году и не смог промолчать. Николай Первый, как всегда, в силу двойственности характера Романовых, с одной стороны, принял новую книгу Гоголя, потому что, видимо, и сам боялся затеянных им колоссальных перемен, с другой  - позволил всячески изругать автора и  глумиться над ним никому пока что неизвестному Достоевскому и широко известному и нелояльному Виссариону Белинскому. Но последний,  по-хулигански обругав Гоголя в своем известном письме, тут же умер в Германии, а Федор Достоевский за чтение этого письма в коммунистическом кружке  приговорен к смертной казни, однако, был помилован и отправился на каторгу.



                3

            
                Роман «Бедные люди» представляет собой пятьдесят четыре письма, которыми обменялись немолодой и бедный Макар Девушкин и юная бесприданница Варвара Доброселова. За этими персонажами легко угадываются Гоголь и Смирнова-Россет. При этом Достоевский прямо вводит в свой роман сравнения Девушкина с Акакием Акакиевичем из «Шинели Гоголя», со станционным смотрителем Пушкина. Так что для читателя уже нет тайны – с кого автор пишет своих пародийных героев. И хотя они несчастны и бедны,  их нерешительность и покорность судьбе вызывает негативные чувства. К Вареньке сватается богатый Быков. Ему нужен наследник, чтобы лишить наследства племянника. Варенька долго думает и в итоге соглашается, размышляя, что от счастья не нужно бегать. Вспомним судьбу  прообраза Вареньки - бесприданница Александра Россет вышла замуж за Николая Михайловича Смирнова, чиновника Министерства иностранных дел, владельца подмосковной усадьбы Спасское. Это была блестящая партия, и — брак по расчёту. Впоследствии Смирнова говорила, что любила мужа не более, чем дружески. Девушкин Федора Достоевского, как и Гоголь, задаётся вопросом, как же он останется без Вареньки, пытается отговорить девушку, одновременно помогает готовиться к свадьбе и отъезду в деревню. И Варенька уезжает.
               Литературный критик Виссарион Белинский одним из первых прочитал рукопись «Бедных людей», признал в никому не известном юноше литературный талант, тем самым предоставив Достоевскому путёвку в литературный мир. Под влиянием отзывов Белинского, Григоровича и Некрасова о появлении в литературе «нового Гоголя» ещё до издания роман активно обсуждался в читающем Петербурге. Сам Достоевский 8 октября 1845 года пишет брату Михаилу: «… о „Бедных людях“ говорит уже пол-Петербурга», а 16 ноября добавляет: «… никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное».
                Среди исследователей творчества писателя есть мнение, что Белинский печатно выразил свои впечатления от «Бедных людей», не раскрывая имени Достоевского, ещё в июле 1845 года в рецензии на произведение другого автора. В январе 1846-го, непосредственно перед изданием романа, Белинский заранее сообщал о появлении нового талантливого писателя. После выхода романа 21 января 1846 года в «Петербургском сборнике» Белинский получил возможность явно писать о романе и его авторе: "…в «Петербургском сборнике напечатан роман „Бедные люди“ г. Достоевского — имя совершенно неизвестное и новое, но которому, как кажется, суждено играть значительную роль в нашей литературе». Критик отметил необыкновенный талант молодого писателя, творчество которого началось с подобного произведения, и предсказал как последующие восторженные отклики, так и безусловное отрицание, сравнив Достоевского с Пушкиным и Гоголем. В это же время писателя посещает Владимир Соллогуб (ну как же без этого знаменитого интригана еще со времен Пушкина), которого роман привёл «в восторг». Если бы Достоевский в то время мог догадаться, что посещение графа Соллогуба – как черной кошки – не к добру, а сулит большое несчастье!
               Вот таким образом Николай Первый, еще до появления в свет «Выбранных мест…» Гоголя начал против него заговор, главными действующими лицами в котором были Достоевский и… Белинский! А «руководил» процессом  поэт и издатель Николай Некрасов.
              Судя по  времени работы обоих писателей над  своими «письмами», произведения  создавались практически синхронно. Но Достоевскому пришлось подождать публикации уже готовых «Бедных людей», пока Гоголь еще работал над своими «Выбранными местами…» Интересно, что после Достоевского цензоры также мучили и Гоголя, несмотря на высокий авторитет последнего. Они нанесли весьма ощутимый удар книге : пять писем-статей были исключены вовсе, в других сделаны купюры и исправлены отдельные места. Встревоженный и огорченный Гоголь жалуется графине Анне Михайловне Виельгорской: «В этой книге все было мною рассчитано и письма размещены в строгой последовательности, чтобы дать возможность читателю быть постепенно введену в то, что теперь для него дико и непонятно. Связь разорвана. Книга вышла какой-то оглодыш» (из письма от 6 февраля (н. ст.) 1847 года).
                Уже февральский номер за 1847 год петербургского журнала «Финский Вестник» сообщал читателям: «Ни одна книга в последнее время не возбуждала такого шумного движения в литературе и обществе, ни одна не послужила поводом к столь многочисленным и разнообразным толкам…». Спустя год Степан Шевырев в «Москвитянине» как бы подытоживал впечатление от разговоров по тому же поводу: «В течение двух месяцев по выходе книги она составляла любимый, живой предмет всеобщих разговоров. В Москве не было вечерней беседы, разумеется, в тех кругах, куда проникают мысль и литература, где бы не толковали об ней, не раздавались бы жаркие споры, не читались бы из неё отрывки».
             Чаадаев писал князю Вяземскому: «У вас, слышно, радуются книгою Гоголя, а у нас, напротив того, очень ею недовольны. Это, я думаю, происходит от того, что мы более вашего были пристрастны к автору. Он нас немножко обманул, вот почему мы на него сердимся. … Мне кажется, что всего любопытнее в этом случае не сам Гоголь, а то, что его таким сотворило, каким он теперь пред нами явился. Как вы хотите, чтоб в наше надменное время, напыщенное народной спесью, писатель даровитый, закуренный ладаном с ног до головы, не зазнался, чтоб голова у него не закружилась? Это просто невозможно.  Недостатки книги Гоголя принадлежат не ему, а тем, которые превозносят его до безумия, которые преклоняются пред ним, как пред высшим проявлением самобытного русского ума, которые ожидают от него какого-то преображения русского слова, которые налагают на него чуть не всемирное значение, которые, наконец, навязали на него тот гордый, несродный ему патриотизм, которым сами заражены, и таким образом задали ему задачу неразрешимую, задачу невозможного примирения добра со злом…»
   
                4

             Главная цель была достигнута – о книге Гоголя, о православии и значении для общества русской церкви общественность говорила, не умолкая. И теперь, в развязанной дискуссии, Николаю Первому можно было направлять его в нужную сторону, возвышая значение русской православной церкви в то время, когда рычаги  нового развития страны были отданы в руки  старообрядцев и английских протестантов и католиков.
                Но  нужны были ограничители даже для такого патриотического и  пропитанного идеями православия произведения Гоголя, коими стали выступления Достоевского и Белинского.  Окружающие видели, что после первого успеха в литературе Достоевский непомерно возгордился.
               Это заметила наблюдательная А.Я. Панаева, чутко отразившая положение Федора Михайловича среди литераторов ее круга: «Застенчивость его прошла; он даже выказывал какую-то задорность, со всеми заводил споры, очевидно, из одного упрямства противоречил другим... Ошеломленный неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно вступили на это поприще с своими произведениями... И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев - он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался».
              «Ограничители»  тут же были «окованы» другими ограничителями – их «соорудили» известные классики русской литературы, числившиеся в  друзьях Достоевского.  Неудивительно, что Иван Сергеевич предложил хлестнуть строптивца эпиграммой. Дерзкой, саркастической. Некрасов после некоторого колебания согласился, хотя появлению в печати первого произведения Достоевского способствовал именно он. Тургеневу хотелось стегнуть побольней, с оттяжкой, чтоб рубец в памяти остался. Некрасов и сам не прочь был посмеяться, но безобидней, проще. Сначала стараниями Тургенева эпиграмма приняла следующий вид:

Рыцарь горестной фигуры!
Достоевский, юный пыщ,
На носу литературы
Ты вскочил, как яркий прыщ.
Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг.

           Но Некрасова обеспокоили личные выпады против Федора Михайловича. Он энергично доказывал, что так нельзя, что речь идет не просто о собрате по перу, но о товарище. Да и план вызревал у Некрасова насчет издания собственного журнала, среди авторов которого он хотел видеть Достоевского. Тургенев - свой человек, от него не нужно было скрывать свои намерения, и Некрасов изложил их со всей прямотой. Подающие такие надежды молодые писатели на дороге не валяются, ими надо дорожить и быть снисходительным к их недостаткам. В итоге некрасовской настойчивости первое четверостишие претерпело изменения:

Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.

                Эпиграмма приняла вполне компанейский вид: ее можно было прочитать в дружеском кругу в присутствии адресата. Однако Тургенев не позабыл об эпиграмме, в разговоре с приятелем, светским знакомым, щегольнул остроумным словцом, познакомив его с первым, самым ершистым вариантом, и пошла она гулять в свете, дополняя длинный ряд столь же едких творений. Благодаря эпиграмме отношения Тургенева  с Достоевским дали трещину. Она способствовала окончательной ссоре писателей двадцать лет спустя.

                5



                Знал бы Достоевский, что эта эпиграмма – настоящая «черная метка» ему, и скоро его жизнь превратится в ад.  Но не понял амбициозный автор, рвущийся на место первого литератора России, какая страшная угроза нависла над ним, и ступил на опасный путь серьезной политической оппозиции. Белинский стал провокатором в этом деле и погубил молодого и неопытного Достоевского. Он начал этот литературно-политический скандал,  а закончил его  трагедией на плацу с палачом сам император Николай Первый.
                Но вот вопрос: не действовал ли Белинский с чьей-то подачи? Давайте посмотрим, как суетился известный  «неистовый» (помните слова Ленина?) критик вокруг романа Достоевского «Бедные люди». Он начал о нем писать еще до публикации произведения, в 1845 году, то есть,  был в курсе того, над чем и как работает молодой писатель.  Но почему? Затем в январе 1846 года, перед изданием романа, Белинский заранее сообщал о появлении нового талантливого писателя. А уж после выхода «Бедных людей» в свет со стороны критика на Достоевского льются сплошным потоком дифирамбы и сравнение с Пушкиным и Гоголем.
                А если Белинский работал в данном случае «под заказ», то – под чей? И, в таком случае, правомерно предположить, что Достоевскому этот роман был заказан кем-то весьма значительным. Кто мог регулировать и время выпуска книги в свет, и обеспечение ей необходимых рецензий от самого  скандального и популярного критика России того времени?
                И тут очень важное значение имеет факт участия графа  Владимира Соллогуба, его интерес к автору: в истории остался факт посещения им Достоевского после публикации романа. Давайте вспомним, кто такой Соллогуб? – очень темная личность, истинное лицо которой пока что точно не определено в истории России. Хотя фактов его участия в жизни двора Романовых как  изощренного агента и провокатора достаточно.  Дважды граф Соллогуб сильно «засветился»  в скандалах, связанных с  самыми известными писателями. Вспомним: это он принес нераспечатанную анонимку, «диплом рогоносца», Пушкину. Но в истории  страшной трагедии остался всего лишь этаким сторонним и скромным «почтальоном». Но уже в отношении Лермонтова  Соллогуб не скрывает истинного лица – он пишет  по заказу дочери Николая Первого, великой княжны Марии Николаевны, только что вышедшей замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского, повесть «Большой свет» - обидную сатиру на  жизнь Лермонтова в Петербурге. Практически она ничем не лучше грязной анонимки, присланной в ноябре 1836 года Пушкину. В ней поэту намекали на связь его жены с царем, а в повести «Большой свет»  проводилась аналогия  с отношениями Лермонтова и его дяди и друга, Алексея Столыпина, женатого по приказу императора на фаворитке цесаревича Александра Николаевича, фрейлине,  княжне Марии Трубецкой, который ввел поэта в большой свет.
              Участие Владимира Соллогуба в судьбе Достоевского подтверждает, как это ни  странно выглядит, всего лишь одно слово в эпиграмме,  сочиненной поэтом Николаем Некрасовым и писателем  Иваном Тургеневым:

…Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг.
 
             Эта фамилия – Лейхтенберг. То есть, герцог Максимилиан Лейхтенбергский, муж дочери царя Марии Николаевны, зять императора Николая Второго. Теперь мы можем догадываться, что если Достоевский получил заказ на роман «Бедные люди» - пародию на  «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, от императора, то принес его ему именно Владимир Соллогуб, которому  об этом распорядилась всеведущая Мария Николаевна или ее муж герцог Лейхтенбергский, который принимал  очень большое участие в культурной жизни России, будучи  президентом Академии Художеств.
               Задуматься бы Достоевскому об истинном смысле эпиграммы Некрасова и Тургенева - быть сдержаннее с Гоголем, который  еще десять лет назад начал работать «под заказ» самого императора, прохаживаясь по его вороватым и неразворотливым чиновникам в пьесе «Ревизор» и в романе «Мертвые души». Работа над последним в Европе была оплачена Николаем Первым. Но Достоевского подзадоривали похвалы литературных критиков, особенно он прислушивался к Белинскому. А тот после публикации «Выбранных мест…» Гоголя начал открытую травлю писателя, приехав в Европу лечиться.
                Именно в это время началась дикая травля Гоголя со стороны всей литературно-политической элиты России – славянофилов и западников, от которой, как ни старался, он не смог утаиться и в Европе. К его тяжким личным страданиям, связанным с потерей Пушкина и  творческим кризисом, добавился грязный поток осуждающих статей в связи с выходом в свет его книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Николая Васильевича буквально добило хулиганское письмо чахоточного  безумца Белинского, который в это время  пытался спасти свою жизнь на европейский курортах. Кажется, он первый и объявил Гоголя сумасшедшим. Вот некоторые  характерные выдержки из этого гнусного послания:
          «Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении её, все враги Ваши — и литературные (Чичиковы, Ноздрёвы, Городничие и т. п.), и нелитературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с её духом . Если б она и была написана вследствие глубоко искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление. И если её принимали все (за исключением немногих людей, которых надо видеть и знать, чтоб не обрадоваться их одобрению) за хитрую, но чересчур перетонённую проделку для достижения небесным путём чисто земных целей — в этом виноваты только Вы. И это нисколько не удивительно, а удивительно то, что Вы находите это удивительным. Я думаю, это от того, что Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге . И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далёка, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть; потому, что Вы в этом прекрасном далёке живёте совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр — не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей.
…И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко-истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое, как будто в зеркале, — является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. И это не должно было привести меня в негодование?.. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки… И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления Вашей книги? Нет, если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья, — совсем не то написали бы Вы Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении.
           И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…
           Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь — это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью?
          А потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мёртвых душ», неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что второе когда-то было чем-то, между тем как первое никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти; но неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа?
         Вы слишком высоко поставили себя во мнении русской публики, чтобы она могла верить в Вас искренности подобных убеждений. Что кажется естественным в глупцах, то не может казаться таким в гениальном человеке. Некоторые остановились было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию.</ref>. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника. Ещё прежде этого в Петербурге сделалось известным Ваше письмо к Уварову, где Вы говорите с огорчением, что Вашим сочинениям в России дают превратный толк, затем обнаруживаете недовольство своими прежними произведениями.
            Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностию дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронёсся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать Вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать её по самой низкой цене, мои друзья приуныли; но я тогда же сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всем статьями о ней, нежели сама собою. Да, у русского человека глубок, хотя и не развит ещё, инстинкт истины!
           Пусть Вы или само время докажет мне, что я ошибался в моих о Вас заключениях — я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь в том, что сказал Вам. Тут дело идёт не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идёт об истине, о русском обществе, о России. И вот моё последнее заключительное слово: если Вы имели несчастие с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние.

Зальцбрунн,
15-го июля н. с.
1847-го года.»

                6

                Расстрельный приговор Достоевский получил по милости  неистового Виссариона, а причиной все-таки был именно Гоголь.
                Осенью 1848 года Достоевский познакомился с называвшим себя коммунистом Н. А. Спешневым, вокруг которого вскоре сплотилось семеро наиболее радикальных петрашевцев, составив особое тайное общество. Достоевский стал членом этого общества, целью которого было создание нелегальной типографии и осуществление переворота в России. В кружке С. Ф. Дурова Достоевский несколько раз читал то самое хулиганское запрещённое «Письмо Белинского Гоголю». Вскоре после публикации «Белых ночей» ранним утром 23 апреля 1849 года писатель в числе многих петрашевцев был арестован и провёл 8 месяцев в заключении в Петропавловской крепости. Следствие по делу петрашевцев осталось в неведении о существовании семёрки Спешнева. Об этом стало известно спустя много лет из воспоминаний поэта А. Н. Майкова уже после смерти Достоевского. На допросах Достоевский предоставлял следствию минимум компрометирующей информации.
                Хотя он отрицал предъявленные ему обвинения, суд признал его «одним из важнейших преступников».
                До 13 ноября 1849 года Военно-судная комиссия приговорила Ф. М. Достоевского к лишению всех прав состояния и «смертной казни расстрелянием»:
Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив в марте сего года из Москвы от дворянина Плещеева (подсудимого) копию с преступного письма литератора Белинского, — читал это письмо в собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского.  А потому военный суд приговорил его, отставного инженер - поручика Достоевского, за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского  лишить на основании Свода военных постановлений … чинов и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием.
                19 ноября смертный приговор Достоевскому был отменён по заключению генерал-аудиториата «ввиду несоответствия его вине осужденного» с осуждением к восьмилетнему сроку каторги. В конце ноября император Николай I при утверждении подготовленного генерал-аудиториатом приговора петрашевцам заменил восьмилетний срок каторги Достоевскому четырёхлетним с последующей военной службой рядовым.
           22 декабря 1849 года на Семёновском плацу петрашевцам был прочитан приговор о «смертной казни расстрелянием» с переломлением над головой шпаги, за чем последовала приостановка казни и помилование. При инсценировке казни о помиловании и назначении наказания в виде каторжных работ было объявлено в последний момент. Один из приговорённых к казни, Николай Григорьев, сошёл с ума.
В конце февраля 1854 года Достоевский был отправлен рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон в Семипалатинск.
         18 февраля 1855 года умер император Николай I. Достоевский написал верноподданническое стихотворение, посвящённое его вдове, императрице Александре Фёдоровне, и в результате стал унтер-офицером.

                7


              О борьбе Достоевского против Гоголя в литературном мире знали уже в середине сороковых годов. Некрасов и Тургенев, не только понимавшие, что происходит  и принимавшие в процессе начала травли Гоголя, попытались  как-то вмешаться в него и написали злую эпиграмму на рвущегося в литературные лидеры молодого Достоевского. Но тщетно – тот делал ошибку за ошибкой и пошел на каторгу. Но вторую, действительно смертельную ошибку, он совершил гораздо позже – в период  начала царствования внука того, кто отправил  его на эшафот на гражданскую казнь – Александра Третьего.
           Злейшую и убийственную сатиру на Гоголя,  повесть «Село Степанчиково и его обитатели», Достоевский начал писать еще на каторге. Но освободившись и вернувшись в столицу, пройдя через ад, он проникся таким глубоким пониманием  происходящего вокруг в современной ему России, что, отраженная эта действительность пробирает читателя и сегодня, что называется, до костей. Сколько страданий и лишений пришлось пережить молодому наивному преследователю чужой славы, чтобы понять эту властную игру в прятки, лукавство и жестокость правителей, которые никогда не скажут тебе правды – не потому, что плохие, а потому, что живут в другом измерении с особыми правами и обязанностями перед страной, безопасность которой возложена на них лично.
                Спустя тринадцать лет в России появится новый герой своего времени – бунтарь против окончательно опустившейся в грех ростовщичества России Раскольников, которого создаст Федор Достоевский, сам родившийся от отца – насильника и садиста, которого крестьяне до смерти забьют в поле.
           И уж совсем «герой» НАШЕГО времени выйдет из-под его пера - Ставрогин из "Бесов", совративший двенадцатилетнюю девочку. Которая, поняв, что недозволенной похотью убила Бога в себе, повесится. То, что Гоголь  нарисовал в виде потусторонних чудовищ в своем «Вие», чудовищ, которые  мучили его сознание всю жизнь, Достоевский, наконец, показал в облике обычных людей и сказал правду такой, какая она есть. По сравнению с сатаной  в облике Ставрогина предприимчивый искуситель чёрт Чичиков – ученик, гоняющийся за мертвыми душами на продажу. Ставрогин уже умеет живую душу купить и затем, грешную, умертвить и отправить в ад.
          Купить живую душу – это еще что, это в нашей земной жизни – сплошь и рядом, а вот купить мертвую – это уж совсем армагеддон, совсем без надежды.


                8

           Мучить людей, которых приблизили к себе, - садомазохистские приемы всех правителей с незапамятных времен. От родовой вседозволенности – они потомственные садисты. Потом это распространяется и на подданных. Собственно,  политическая борьба против монархии – это борьба в принципе против  многотысячелетнего личного извращения королей и царей -  садизма.
        Один из видов этого тяжкого порока – мучить и убивать людей искусства. Этим отличались многие правители. В том числе, и в России. Петр Первый потешался над  убогими карликами, любил их женить, хотел даже породу  русских пигмеев вывести – непонятно зачем. Он без всякой причины отрубил голову  первому классику классической поэзии в России прекрасному Виллиму Монсу, брату свой бывшей возлюбленной Анны Монс. Красивой, образованной и уточенной немецкой девушки, которая тринадцать лет принудительной связи с ним  испытывала к нему  стойкое отвращение, но сбежать ей так и не удалось. Прославилась мучениями людей и его племянница, дочь садистки Прасковьи Салтыковой и пока что неразгаданного царя Ивана Пятого, сводного брата Петра, императрица Анна Иоанновна. Она превращала  провинившихся аристократов в  дворцовых шутов, лишая их человеческого достоинства, сажала на корзины с куриными яйцами, заставляя выводить цыплят. А потом устроила оставшуюся в истории  свадьбу шутов в Ледяном доме, заставив участвовать в ней  не только множество собранных в столице карликов, но и представителей всех  национальных меньшинств страны. Она принудила к своему мерзкому пороку – подсматриванию – простолюдинов, которые были гораздо чище ее, заставив их смотреть на молодоженов через ледяные стены. Наверное, в этот момент торжествовала ее мелкая извращенная душонка, потешаясь над  вселенским позором  униженного народа.
        Анна Иоанновна заставила поэта Василия Тредиаковского написать  оду на свадьбу шутов в Ледяном доме на матерном языке. А когда он попытался отказаться, его почти до смерти избил князь Волынский, организатор  этой свадьбы. Увы, за ее грехи тяжко заплатил ни в чем неповинный младенец – некоронованный император - ребенок Иван Шестой Антонович, внучатый племянник, свергнутый с престола дочерью Петра Елизаветой из-за ротозейства его распутной матери, извращенки, Анны Леопольдовны и заточенный до конца своей молодой жизни в страшный каземат.
          Спустя сто лет Романовы продолжали терзать и казнить поэтов, в то же время используя их талант в своих – стратегических!- целях. Вилллим Монс стал невольной жертвой своей сестры и императрицы Екатерины Первой (Марты Скавронской), в которую был влюблен. Но чьей жертвой все-таки был Александр Сергеевич Пушкин? Своей жены, Натальи Николаевны Гончаровой? Императрицы, жены Александра Первого, Елизаветы, в которую всю жизнь был влюблен? Или … полячки  Марии Четвертинской-Нарышкиной, любовницы Александра Первого, которого она ненавидела также, как и  Анна Монс – Петра Первого? Причем, по какой-то воле рока – столько же времени, сколько и последняя – двенадцать или тринадцать лет. Но Четвертинской удалось сбежать в Европу – после того, как ее имя было опозорено в очередной раз – упоминанием в пресловутом «Дипломе рогоносца», вызвавшем смертельную дуэль поэта и французского проходимца.
Безжалостность – тот же садизм. Императрица Екатерина Вторая удачно, а на самом деле, безжалостно, устроила судьбу юной  полячки, дочери польского патриота русофила, которого растерзала толпа  сумасшедших поляков во время бунта, Марии Четвертинской, приютив ее осиротевшую семью во дворце, за сына своего придворного  шута-аристократа Льва Нарышкина, близкого родственника Петра Первого, богача Дмитрия Львовича. Но этот брак был лишь прикрытием для многолетней связи Александра Первого и Марии, которая по сути разрушила брак императора и его жены, императрицы Елизаветы, музы Александра Пушкина. Как видим, «заботливая» государыня Екатерина Вторая сделал из  дочери  польского патриота России  придворную, простите за выражение, шлюху.
         И вот в 1836 году этот факт принимает  широкую огласку, «благодаря» клеветническому анонимному  посланию Пушкину:   “Полные кавалеры, Командоры и кавалеры Светлейшего Ордена Всех Рогоносцев, собравшихся в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена Его Превосходительства Д.Л.Нарышкина, единодушно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором Великого магистра Ордена Всех Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И.Борх”.
Но вспомним, кто первый принес этот «Диплом» в дом Пушкина? Это был граф, литератор, рвущийся к славе, Владимир Соллогуб. Из уважения к поэту он не распечатал конверт, который получил – какой замечательный молодой человек! Но кто же он? А не кто иной, как  племянник того самого Дмитрия Нарышкина, мужа несчастной Марии Четвертинской, обозначенного в «Дипломе» как «Великий магистр Всех Рогоносцев»! И – внук «шута» Екатерины Второй, Льва Нарышкина. Однако вспомним: этот «шут» был назначен Петром Третьим в известную «тройку» дознавателей вместе с генералом Мельгуновым и актером Волковым, принимающими письма о государственной измене, чем в дальнейшем занимались органы НКВД при Иосифе Сталине.
         Петровскй «кэгэбэшник» Лев Нарышкин – это дедушка графа Владимира Соллогуба по отцовской линии, а по материнской его дедом был Николай Петрович Архаров (1742—1814) — обер-полицмейстер Москвы, Московский губернатор, генерал-губернатор Тверского и Новгородского наместничеств, Санкт-Петербургской губернии, генерал от инфантерии, дед публициста А. А. Краевского. Знаменит тем, что от его фамилии произошёл термин «архаровец», в его первоначальном значении — ироническое обозначение служителя полиции.
         Да и сам Владимир Соллогуб служил в министерстве внутренних дел, но изо всех сил тянулся к литературным вершинам. С самого начала, как человек весьма осведомленный, он понимал – чтобы туда дотянуться, нужно одобрение семьи императора. И он его получил! Заказом на книгу – пародию на поэта Михаила Лермонтова – «Большой свет». Успешно справившись с «заказом» на главного «демона» России от дочери Николая Первого, великой княгини Марии Николаевны и ее мужа герцога Лейхтенбергского, он помчался знакомиться с  молодым Федором Достоевским, уже состряпавшим  своих «Бедных людей» - пародию на книгу Николая Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Поскольку в эпиграмме Николая Некрасова и Ивана Тургенева говорится:

…Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг,

можно догадаться, это – намек на заказ от Романовых  на книгу-пародию  «Бедные люди»  Достоевскому.


9


            В качестве литературного лидера Романовым граф Соллогуб не пригодился. Он нужен был лишь в качестве шпиона и провокатора среди литераторов. Как вспоминал И.И. Панаев, Соллогуб «был увлечен "Бедными людьми" Достоевского и приставал ко всем нам: "Да кто такой этот Достоевский? Бога ради, покажите его, познакомьте меня с ним!"». Как свидетельствует Достоевский в письме к брату от 16 ноября 1845 г., Соллогуб желал с ним познакомиться еще до выхода «Бедных людей». После 25 января 1846 г. Соллогуб посещает Достоевского, о чем позднее вспоминал: «Я сейчас же к нему  поехал и нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных петербургских улиц, кажется на Песках, молодого человека, бледного и болезненного на вид. На нем был одет довольно поношенный домашний сюртук с необыкновенно короткими, точно не на него сшитыми, рукавами. Когда я себя назвал и выразил ему в восторженных словах то глубокое и вместе с тем удивленное впечатление, которое на меня произвела его повесть "Бедные люди", так мало походившая на все, что в то время писалось, он сконфузился, смешался и подал мне единственное находившееся в комнате старенькое старомодное кресло. Я сел, и мы разговорились; правду сказать, говорил больше я — этим я всегда грешил. Достоевский скромно отвечал на мои вопросы, скромно и даже уклончиво. Я тотчас увидел, что это натура застенчивая, сдержанная и самолюбивая, но в высшей степени талантливая и симпатичная. Просидев у него минут двадцать, я поднялся и пригласил его поехать ко мне запросто пообедать.
Достоевский просто испугался.
— Нет, граф, простите меня, — промолвил он растерянно, потирая одну об другую свои руки, — но, право, я в большом свете отроду не бывал и не могу никак решиться...
— Да кто вам говорит о большом свете, любезнейший Федор Михайлович, — мы с женой действительно принадлежим к большому свету, ездим туда, но к себе его не пускаем!
Достоевский рассмеялся, но остался непреклонным и только месяца два спустя решился однажды появиться в моем зверинце...».
         О своем визите к Соллогубу Достоевский вспоминает в письмах к брату от 1 октября 1859 года и к своему другу А.Е. Врангелю от 4 октября 1859 года. Достоевский встречался с Соллогубом в декабре 1873-го на общих собраниях литераторов, заявивших о своем участия в сборнике «Складчина» в пользу голодающих Самарской губернии. По словам врача С.Д. Яновского, Достоевский, не отказывая Соллогубу в даровании, не признавал в нем художественного таланта.
           Знакомство Достоевского с императорской семьей произошло  в начале 1878 года, когда его посетил Дмитрий Арсеньев, воспитатель великих князей Сергея и Павла, детей Александра II. Он поведал писателю, что государь желает, чтобы Федор Михайлович благотворно повлиял своими беседами на августейших юношей. Это неудивительно, ибо Достоевский к этому времени стал очень популярен, в том числе, как автор ежемесячника «Дневник писателя». Ни один из его романов не имел тогда такого ошеломляющего успеха. С 1878-го по 1880-й Достоевский (впрочем, не очень часто) посещает великих князей – как в Зимнем, так и в Мраморном дворцах.
Может быть, в эпоху террора был необходим авторитетный собеседник? Очевидцы вспоминали, что в беседах во дворце преобладали политические темы, ведь это были роковые дни русской истории. В январе 1878 года Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Федора Трепова. Достоевский был свидетелем суда над ней. Наступило время террора – как подпольного, так и правительственного. Конечно, в период всеобщего смятения умов молодым великим князьям был необходим авторитетный собеседник. Достоевский не только беседовал с взрослеющими представителями дома Романовых, он читал в их кругу отрывки из «Братьев Карамазовых», «Мальчик у Христа на елке»… При одном из этих чтений присутствовала цесаревна – будущая императрица Мария Федоровна, жена будущего императора  Александра Третьего, на которую Достоевский произвел сильное впечатление.


                10

                Известны многочисленные свидетельства о нетрадиционных сексуальных предпочтениях Сергея Александровича, будущего генерал-губернатора Москвы, «царя ходынского». В декабре 1877 г. 20-летний Сергей Александрович записывает в дневнике: «На днях была для меня очень неприятная история: Пап; меня обвинил в разврате и что Саша В. мне в этом способствовал, такая клевета и меня горько обидело. Господи, помоги». Не вполне ясно, о каком виде разврата идёт речь (возможно, о вполне «традиционном») и кто такой Саша В. Но очевидно одно: Александру II, только что вернувшемуся с русско-турецкой, войны не понравилась нравственная атмосфера в доме – дело кончилось семейным скандалом. После чего Арсеньев был направлен к Достоевскому. То есть, визит воспитателя великих князей следует сразу за происшествием, сильно взволновавшим не только воспитуемого, но и самого Папа.
          Император Николай Павлович, умевший отделять литературные зерна от плевел, сохранил жизнь Достоевскому, но после отбывания наказания на каторге и в солдатах «отдал» его  «на правку» старообрядцам.  Аполлинария Суслова стала его первым «духовным наставником», информатором и вдохновителем. Это ей мы обязаны открытием образа сумасшедшей красавицы-нимфетки в романах «Идиот» (Настасья Филипповна Барашкова, содержанка  сначала дворянина Тоцкого, а затем купца с многозначительной фамилией  по названию старообрядческого Рогожинского кладбища - Рогожина)  , «Братья Карамазовы» (Грушенька – Аграфена Александровна Светлова, содержанка купца Самсонова).
            После античных авторов русский Достоевский гениально изобразил страшный образ обворожительной соблазнительницы, развращенной в детстве и ставшей дьяволом, готовой на любое преступление. Образ  женщины-вампира, которой, не смотря на все ее злодеяния,  идиот князь Мышкин все равно тянет руки и сострадает. Восклицает без конца: «Бедная, бедная моя!»
        Да простят меня почитатели А.С. Пушкина, но разве не то же самое говорил поэт  погубившей его жене на смертном одре? И не так ли думал о своих любезных подругах – придворной интриганке Смирновой-Россет и богатой  колдунье Языковой-Хомяковой – Гоголь на смертном одре? Кстати, он крестил у нее сына Николая. Вот этот его крестный сын в 1906 году был избран членом Государственного совета от дворянских обществ Смоленской губернии. В том же году выступил в качестве одного из основателей партии октябристов, впоследствии став одним из её лидеров. Партию октябристов сформировали  олигархи России – богатейшие купцы-старообрядцы. Они выступали за монархию, но в 1917 году старообрядец Гучков принял отречение у императора Николая Второго. Интересно, что Николай Алексеевич Хомяков был, сторонником сближения России и Британии: в 1909 году он возглавил думскую делегацию, посетившую короля Эдуарда VII и Палату Общин британского парламента. В 1918—1920 годах являлся участником Белого движения. Входил в состав русской делегации в Яссах в ноябре 1918 года, затем возглавлял деятельность Общества Красного Креста в Добровольческой армии и Вооруженных силах Юга России. Умер в эмиграции.
           Мог ли предположить все это Гоголь, боготворивший Языкову-Хомякову, когда публиковал свои «Выбранные места из переписки с друзьями», призывавшими народ России быть верными православной церкви и императору и предупреждавший об опасности следования европейскому прогрессу, который сравнивал с пеплом, рассыпающимся в руках?
          Заблуждения Гоголя стали  материалом для злой сатиры в   произведениях Достоевского. Но  от «раздевания» русского классика он перешел к раздеванию  семьи Романовых. Кто же из них  заказал ему роман «Братья Карамазовы» - сатиру  на семью венценосцев?
    Может быть, вот этот факт  приоткрывает тайну «литературного заказа»? Незадолго до своей смерти писатель презентует только что вышедших «Братьев Карамазовых» самому наследнику – будущему императору Александру III и его супруге Марии Федоровне. По свидетельству его дочери Любови Фёдоровны, Федор Михайлович вёл себя во время этого официального посещения, как у добрых знакомых, не подчиняясь этикету двора: говорил первым, вставал, когда находил, что разговор длился достаточно долго, и, простившись с цесаревной и ее супругом, покидал комнату так, как он это делал всегда, повернувшись спиной. Наверное, это был единственный раз в жизни Александра III, – добавляет Любовь Фёдоровна, – когда с ним обращались как с простым смертным. Цесаревич, кстати, вовсе не был этим обижен.
То есть, «заказчиков» , скорее всего, нужно искать именно в семье будущего императора Александра Третьего? Да, у него и у его жены были все основания просить о публичной сатире на собственного отца и на государя. А почему – ответ простой. Александр Второй противопоставил себя своей семье, решив извести ее под корень и сменить династию, круто замешанную на немцах, на  русскую. Об этом он говорил и сам лично.

11



          Вернемся к образу Грушеньки. Она - предмет вожделения Фёдора Павловича Карамазова и его старшего сына Дмитрия. Её происхождение и ранние годы жизни автор не описывает. Известно только, по слухам, что в 17 лет её обманул и впоследствии бросил некий поляк пан Муссялович — проходимец и карточный шулер. От позора и нищеты Грушеньку спас богатый купец Самсонов, он же и привёз её в Скотопригоньевск. За четыре года новой жизни
«из чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про неё, сколотить свой собственный капиталец…»
                Именно Грушенька стоит в центре обстоятельств, которые привели к гибели Карамазова - старшего и осуждению Мити Карамазова.
                Как полагают исследователи творчества писателя, прототипом Грушеньки Светловой послужила Агриппина Ивановна Меньшова 1815 года рождения, хорошая знакомая Достоевских. Она проживала на противоположном от дома Достоевского берегу.
                Ну конечно, Достоевскому, к этому времени уже вхожему в семью Романовых, больше делать было нечего, как искать образы для своего романа на городских помойках. Нет, прообразами братьев Карамазовых и их отца были именно члены императорской семьи, погрязшей по вине  ее главы – императора Александра Второго – в блуде и борьбе за престол, более того – за сохранение самой  династии!
                Именно по вине Александра Второго, в его бытность цесаревичем, семью потрясли страшные несчастья. Он был очень влюбчивым молодым человеком (вспомним его связь с княжной Марией Трубецкой, которую выдали замуж за дядю и друга Лермонтова  Алексея Столыпина, чтобы разорвать эту любовную связь цесаревича, а Столыпина, выполнившего позорную миссию, сделали адъютантом  герцога Максимилиана  Лейхтенбергского, который впоследствии так одобрял повесть молодого Достоевского «Бедные люди»). В Александра была влюблена фрейлина Софья Давыдова, из-за этого она ушла в монастырь. Когда она уже была игуменьей Марией, с ней виделся старший сын Александра Николаевича, Николай Александрович, во время своего путешествия по России летом 1863 года – в роковой год своей внезапной кончины, виной которой был отец.
         Позже Александр влюбился в фрейлину Ольгу Калиновскую, флиртовал с королевой Викторией. Даже уже выбрав в невесты принцессу Гессенскую, он снова возобновил отношения с Калиновской и  хотел отречься от престола, чтобы жениться на ней. Но 16 (28) апреля 1841 года в Большой церкви Зимнего дворца Александр Николаевич сочетался браком с Великой княжной Марией Александровной, дочерью великого герцога Людвига II Гессенского,
          Мать Александра противилась этому браку ввиду слухов о том, что подлинным отцом принцессы был камергер герцога, однако, цесаревич настоял на своём, опять же угрожая отречением от престола.
Именно с этого наследника и начинает качаться российский трон. И он, и его сын, а затем и внук – последний император – во имя  любовной увлеченности грозили отречься от престола. Настолько дешево они ценили царскую власть в России.  Думаю, причина в главном – в их развращенности и не очень адекватном состоянии психики.
          Александр Николаевич настоял  при таком условии на женитьбе на  немецкой принцессе, которая была чахоточной. И чахоточным родился цесаревич, прекрасный юноша, Николай Александрович. Который скончался от туберкулеза мозга в двадцать лет, путешествуя по  Европе.
          Это был такой ужасный удар для родителей –  императора Александра Второго и его супруги Марии Александровны - что они так и не смогли оправиться от него. Однако у них хватило силы воли, чтобы принудить жениться на невесте покойного сына -  датской принцессе  Дагмар – сына, ставшего наследником престола, Александра Александровича. А будущий император Александр Третий был безумно влюблен в княжну Мещерскую и также попытался грозить отречением от престола, но затем смирился, а Мещерская через год скончалась при родах от Демидова, сына Авроры Шернваль,  бывшей когда-то любовницей Николая Павловича.

                12

         Будущий император Александр Третий смирился со своим положением, но впал в депрессию, от которой так и не оправился до конца жизни. Обстоятельства его несчастной жизни усугубились тем, что его отец  еще при жизни Марии Александровны, которая жила отдельно от супруга и всей семьи, чтобы не заразить их туберкулезом, сошелся  с  фрейлиной, 18-летней княжной Екатериной Долгоруковой, которая по словам Шереметева, «владела умом и сердцем государя и как никто изучила его характер». Она  стала самым близким и доверенным человеком для царя, со временем  поселилась в Зимнем дворце и родила императору внебрачных детей:
После смерти жены, не дожидаясь истечения годичного траура, Александр II заключил морганатический брак с княжной Долгоруковой, получившей титул светлейшей княгини Юрьевской. Венчание позволило императору узаконить их общих детей.
             В это же время у него испортились отношения с сыном – наследником престола – и невесткой. Александр Второй всерьез задумался над тем, чтобы поставить после себя на русский престол  кого-то из детей Долгоруковой и заменить  онемеченную, больную, династию, на русскую. С какой болью и негодованием воспринял это известие Александр Александрович! Ему испортили жизнь ради престола, чтобы теперь   не просто лишить этого престола, но и еще выгнать из дворца – именно этим грозил его семье отец!
            Все эти ужасные события в семье Романовых происходят в начале 80-х годов. Именно в это время и появляется в печати роман Достоевского «Братья Карамазовы», в центре событий в котором стоит Грушенька, которая за годы новой жизни в Скотопригоньевске  «из   чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про неё, сколотить свой собственный капиталец…» Добавим, «Грушенька» - Катенька, поселившаяся  в Зимнем дворце, на полном серьезе  рассчитывавшая  стать новой императрицей России под имением Долгоруковой.
            Вся эта история, как известно, плохо кончилась. Александра Второго в марте 1881 года убила террористическая группа Софьи Перовской, дочери военного губернатора Петербурга (внука графа Алексея Кирилловича Разумовского), члена Совета Министерства внутренних дел. Она ценой собственной жизни спасла династию Романовых. Но в учебниках истории все это переврано, названо совсем не теми именами. Александр Третий, вступивший на престол,  показал Долгоруковой, где находятся двери во дворце, и она сбежала навсегда в Европу, забыв о династических амбициях.
А за четыре месяца до этого вышел в свет роман Достоевского «Братья Карамазовы».  Через два месяца Достоевский скоропостижно умер. И виной, как и в гибели Грибоедова, Пушкина, Лермонтова и Гоголя, были женщины.
В начале января 1881 года, при встрече с Д. В. Григоровичем, Достоевский поделился предчувствием, что не переживёт нынешней зимы.  26 января (7 февраля) 1881 года сестра писателя Вера Михайловна приехала в дом к Достоевским, чтобы просить брата отказаться в пользу сестёр от своей доли рязанского имения, доставшейся ему по наследству от тётки А. Ф. Куманиной. Другая сестра, Л. Ф. Достоевская, вспоминала о бурной сцене с объяснениями и слезами, после чего у Достоевского пошла кровь горлом. Возможно, что этот неприятный разговор стал толчком к обострению его болезни (эмфиземы). Через 2 дня, 28 января 1881 года, на 60-м году жизни Фёдор Михайлович Достоевский скончался. Диагноз — туберкулёз лёгких, хронический бронхит, в небольших размерах эмфизема лёгких.
                В марте Александр Третий вступил на престол вместо убитого террористами отца. Знал ли он «кто виноват» и «что делать»? Наверняка, лучше других. Что и доказал, заслужив в свое спокойное и продуктивное правление  звание «миротворца».
            Интересно, с какой формулировкой цензура не пропускала роман к постановке  на сцене - она усматривала в них «сплошной протест против существующего общества». Так, уже в 1881 году инсценировка Вольфсона была отклонена с комментарием: «Чудовищное преступление отцеубийства, в котором принимают самое деятельное или бессознательное участие трое сыновей, по мнению цензора, не может быть производимо на сцене». В 1885 году тайный советник Фридберг запретил постановку драмы Мердера, отметив что реализм романа представляет собой «что-то нравственно ядовитое», а сам роман «ложится позорным пятном на русское помещичье сословие». В дальнейшем, как постановки всего романа, так и отдельных сцен запрещались с тем же пояснением. Впервые разрешение на постановку в театре в 1899 году получила инсценировка Сутугина. При этом было наложено ограничение на постановку только в провинции и «с особого разрешения».