Кино про Лойко Зобара

     Уже на подходе к кинотеатру  " Октябрь ", тщательно наблюдая чуть впереди себя полосатые шкеры Хьюза, чутко и вяще семенящего шаркающей походкой Понтия Пилата или наркомана, что хорошо переводит Керви на лошадиные языки мира тонких материй, Джо Кеннеди почуял некую разводку, ведь с плаката, намалеванного халтурным Бакстом, строго и быром смотрел великолепный Файнс в чорном мундире, не пожелав по заветам Бондарчука, Михалкова, Шукшина и прочей х...ты, орудовавшей в Союзе под личиной Леонида Быкова, с рожей такой, что ирландец закатал кончик носового платка в шарик малый, давая себе зарок сразу же и закурить, когда додумает мысль о рукавах, что и последует по щедрости русской грамоты после точки с запятой ; не были подвернуты рукава ! Какой немецко - фашистский фотопортрет на штыре через плечо Потупчик могет быть без подвернутых рукавов ? Не могет такого быть, должен же быть промежуток, обязан, конечно, можно вспомнить фразы Ильича Марусе Спиридоновой о размежеваться, потом объединяться, но точки над фитами становить надо всегда, иначе станет будет малоясно : а какая, на х...й, разница между Чеховым и Шендеровичем или, выражаясь фигурально, между Кадаффи Кардиффским и заплывшим стратегицким гением вождем вышеупомянутой Криськи, кою я уже и не троллю. Хули там троллить ? Смешно и говорить. Поэтому Кеннеди запел.
     - Горит и кружится планета ...
     - Глохни, - взмолился, не оборачиваясь, Хьюз, - ты хотел закурить.
     Джо еще раз поразился провидческому таланту приятеля, суетно вынул сморщенную карманом папиросу, закурил и просительно брякнул в неествественно прямую спину Говарда :
     - Ты ж обещал кино про Лойко Зобара.
     - А это и есть кино про Лойко Зобара, - снисходительно усмехнулся авиатор, раскрывая двери в кинотеатр с ноги, - ты вечно забываешь, Джозеф, о самоуком возведенной грани меж человеком и советским, как северные и южные корейцы, к примеру, и та грань и превратила все и во всем в извращенный шумурдяк, пока люди строили колхозы на Потомаке, выселяли чеченов под бравурные марши из Фриско в Чили, расхищали общенародное достояние республики рожами Миронова и Ефремова, столь опойными, что даже уходящий временами в запой Лайэм Нисон поклялся никогда не бросать курить.
     Пробежав вестибюль, приятели внедрились в темный зал и уселись на неудобных креслицах, будто специально изобретенных в Союзе шруцимами : вот чуть привстанешь - тебе по сраке и вдарит это самое сиденье, прерывая иллюзию очучивания в картонно - зазеркальном мире справедливых гепеушников, усатых танкистов, не ворующих солдатский паек маршалов побед, даже ( много будет, чую, слова этого паразитарного, например ) дедушка набившей оскомину Потупчик орудует чисто по понятиям Гиппократа, не различая рваных дыр изнасилованных немок от кошерной манды поперек у комсомолки - татарки Тони Пистонкиной. На экране смуглый и усатый Лойко Зобар махался кнутом с каким - то негодяем. Негодяй был облачен в мундир ротенфюрера, снова без подвернутых рукавов, как заметил Джо Кеннеди.
    - Что ж такое, Говард, - зашептал он на ухо Говарду, - гитлеровцы и без подвернутых рукавов ?
    - Обожди, - наслаждаясь тупиковой ситуацией кризиса усредненных бесталанностью кошелок из фонда новейших сувениров с  самопримкнувшимися канделаками и иным говном разносортности, вальяжно буркотел Говард, писомый автором в третий раз не просто так, - старшой, не кипешуй пока.
     Кеннеди понравилось это наименование. Старшой. Шикарно звучит, будто мудрые ответы и заковыристые вопросы по существу странно - нелетальных отравлений, каким - то шквалом обрушившихся пиарагентурой Осоки Бобритца в крысиные междусобойчики падальных говножуев Первого, Второго, Бибисей и радио Свобода, в самом конце времен засимбиотившихся в кошмарного мутанта Министерства Истины Понтия Пилата, тоже не абы как помянутого мною чуть выше. Чотко звучит, словно уморщиненные ботоксом щеки того Лоськова, которому х...й. Вот крути, верти, думай о хорошем, но утопла Офелия у Шакеспеара и ни хрена ты с этим не поделаешь, ежели, разумеется, ты не Шендерович, это он могет промежутки вшибить фуганком, а ты не можешь.
    - Почему не могу ? - удивился Говард Хьюз, считывая мысли Кеннеди с подкорки. - Могу. Смотри дальше.
    На экране гнусная женщина раздевалась, швыряя разноцветное шмотье в искаженные яростью лица зрителей, алчно дрочащих в полутьме кинотеатра, скрежеща зубами и поминая тринадцатую зарплату, портвешок и дерзкую мини - юбку мудацкого Шахрина, что по всем раскладам зацинковозанавесного бытия правит не Сартра, а сразу конституцию Исимбаевой, напевая не из Маккартни, из омерзительной старушки Ургант.
    - Горит и кружится планета, - раздалось унисонное пение в зале и Кеннеди вскочил, прижимая кулак к плечу. Весь зал стоял и исполнял, стоя, как я уточнил, новейший гимн Михалкова, по х...й какого.
    - Над нашей родиной х...ня,
    Все потому, что где - то
    Взревели дюзы корабля.
    Могучего скайрайдера пришельцев,
    Что торит путь сквозь вакуум - туман,
    Под навигаторством умельцев
    Неся разруху в наш шалман.
    Там  " Абрамс ", Бабченко и митинг,
    Там " Пуси райот " чушь и гиль,
    Там " Время " кажет про развитье,
    Визжит Потупчик : " Тубо, пиль ! "
    Там мандавох шуршанье амплитуд
    И Троцкий Кимович там тоже,
    Но мы споем и спляшем, не боясь простуд,
    А после Брыльской - в  " Оливье ". Рожей.
    Кеннеди замаршировал на месте, потом ноги как - то сами понесли его под чарующую сознание вывеску зелененьким " Exit ", а уже на улице он обнаружил шагающего рядом Хьюза.
    - Подозреваю, - закуривая предположил Джо, - что в конце Файнса не вздернут, а выберут кормчевать лет эдак на двадцать - тридцать - сорок.
    - Пятьдесят, - хохотал Говард, ибо ( шикарное словечко ! ) его личный  " Геркулес " уже рвал серенькую атмосферу самой великой страны в клочья, пропеллерной тягой намекая на самый верный курс Асфиксии Нуар, хрошо знакомый и Машке Шараповой, и Надьке Толокно, и Аркаше Бабченко, и даже Лизе Песковой, осознающей всю разницу когнитива между теорией непутевого Андрона в шапке пальцем вверх и прискорбной практикой не уметь вообще ни х...я и во всем, что национально свойственно создавшим эту великую страну на самой обочине цивилизации, где ей, падле, самое место.