Xxiii

Марк долго сверлил взглядом закрытую за Фейгом старую деревянную дверь, хлопок которой сбил со стены картонной план города. Лист упал звучно, с треском рвущейся бумаги. Вайнер никак не мог понять чего от него прячут на видном месте, считая его дураком набитым? Набитым может быть рот, какими-нибудь сытными обещаниями, что скрывают гнилые, но все ещё острые зубы, а сам-то сыт по горло… Движением небрежным он скинул все со стола, вцепляясь пальцами в отросшие светлые волосы.

«Людям, как обычно налили в уши воды, сказав, что дождь идет, а им всё чудеса, да в лицо живая роса…» Было ощущение, что они шли просто потому что шли, бесцельно и неприкаянно, проще было сказать: фланировали. И не осознавая всю степень, как действий, противодействий, так и последствий. Мало что изменилось по факту, ведь умнее не будешь, будучи вороном в сорочьем гнезде… Вайнер это прекрасно понимал. Кто был никем, тот станет всем… Но в конечном итоге они же опять станут никем. Культ героев Павлика Морозова… Недолго им до Советского Союза осталось, жаль не было такой у них твёрдой и хваткой руки, да того, о ком было бы равнозначно, да не прозаично такие же следы были и после «Холодное лето». У них были свой Берия, свой Ворошилов, не побоялся бы признать, что на манер идеолога и Ленин был, да только не было того, кто сейчас бы сел и ещё раз доказал миф о революционной возможной монархии. Хотя… Он настоятельно гнал от себя эту мысль. Он ведь не более Керенского, только что в дамском платье не сбежал ещё…

Новое общество всего должно по кому-то формироваться, где должны быть дисциплина и ненависть к классовым врагам. И проблема даже не в том, что у руля чаще всего не очень умные люди, скорее «Горе от ума», чем не профессионалы, а товарищ товарища, брат жены или старый друг революционный. Горожанам по-барабану кто капитан у штурвала… Но не только в самих людях проблема, не только во власти… В чем-то гораздо большем. Ведь это как небезызвестные обеспечения «Военного коммунизма», а после беспощадные «Ножницы цен» и ведь есть же страны скандинавские, где чиновники не воруют. Никто. У них считается, что это плохо. А здесь сама суть такая — воруй, если можешь, делай, если можешь, не неси ответственность, а переложи, если можешь. А ведь борцы за идею… Так изменит ли хоть что-то, хоть на йоту его отказ от власти и ее уступка? Нет. Сама идеология настолько несостоятельна, что попросту понимая это, будешь неосознанно регрессировать к уже имеющимся, попросту потому что ни ты, как власть, ни люди по-другому не умеют и даже не хотят уметь. Фейг его подсиживает и трется с Курбским, так не легче ли этой досадной случайности, что началась с Марка, закончиться им же? Цезарь тоже надеялся, однако, на Брута, но… Он уже принял решение.

Революция же — это когда люди на улицах стреляют друг в друга из ружей, разбивая много стекол, и только стекольщики извлекают из этого какую-никакую пользу. Ветер уносит дым, оставшиеся в живых хоронят своих мертвецов, Оля попутно могилы и себе. На палках у зданий мэрий меняют тряпки на палках, называемые флагами, что однажды просто станут никому не нужной пылью… И первый проходимец торопливо карабкается на трон и занимает опустевшее место… Он рад, он — власть. И Народу кажется, что он свободен в революциях, это же — страшный самообман. Он нескончаемый раб темных стихий и своего собственного рабского сознания… В революции не бывает и не может быть свободы и свободных, революция всегда враждебна духу свободы… Революция… Случается с человеком, как случается болезнь, какая-нибудь чума, что сьедает тебя изнутри, несчастье, стихийное бедствие, пожар или наводнение… Что-то неконтролируемое, с одним лишь отличием, что оно реально контролируемо.

Марк покосился на пустые листы бумаги и гербовые рядом. Взял торопливо первое, что под руку попалось — карандаш и быстро стал выцарапывать на листке наметку для статьи. Хоть раз он признается себе, что его жалкие потуги заводят самого себя в тупик. Комнату без окон и дверей, где он просто задохнётся от асфиксии, ведь и люди узнают прогноз погоды лишь затем, чтобы узнать, когда будет ветер перемен. Человек совсем не меняется, а не меняется он — не меняется и всё его окружающее. Он дает множество клятв только лишь, когда его кладут на лопатки. Но когда все налаживается, он снова может без аркана дышать полной грудью, он снова возвращается к своему привычному образу… Он не знает в грот или на дно это дорожка… Меньше всего хочется оказаться рабом своих же иллюзий, оказаться между молотом и наковальней и просто ждать, что из этого размозжит тебе бошку быстрее и на самом деле плевать, просто плевать.

Перед глазами вставали в эти мгновения разные лица и, как пластинкой, возникали голоса. Леи, что неодобрительно качала головой с разочарованным пустым взглядом и терпкой меланхолией, Даменцкого, что хитро улыбался отчего-то, переглядываясь с Курбским, что нахально толкал его самого в плечо. Статный Кауфман, что наконец расправил ссутуленные плечи, что едко глядел на Фейга. А он один на писателя и не смотрит. Он уступил власть Константину Курбскому ещё ровно в тот момент, когда отчего-то захотел его услышать, а не лишь отзвуки эха, направляемый только одним поступательным вектором и то, не тем. Он ничего не обещал, что будет лучше, что все образуется. Лишь то, что не будет хуже, пусть оно встанет и не сделает шаг с места, но это однозначно не движение назад.

———

Вайнер протянул с написанной давно уже статьей ещё неделю с лишним, как и с отрывками из логического конца «Вавилона» Курбскому.

Он не ожидал, что так быстро переломится, а на самом деле оказался далеко не камышом с прочным стволом, что не переломаешь уперевшись грязными ботинками и пока уж не разворотишь уже весь на волокна, а стался обычной зубочисткой. Марк сидел в кабинете с Фейгом. Они все это время практически и не разговаривали толком, обсуждая лишь раз возможный план отражения атак с юго-западного направления, ибо сейчас там было подозрительно неспокойно и то, вскользь. Это на манер бутерброда, что упал неожиданно не маслом вниз, и даже Вайнер пытался начать диалог, но Лев был непробиваем в своём скрипе над бумагами. Ещё как назло Марк не успел нормально обсудить за это время своё «Чёрное дело» и ввести в курс дела главнокомандующую флота, война по обыкновению, тоже вдруг не начинается. Даменцкий ещё, как назло, ходил, как сторожевой пес, будто знал, что Вайнер замышляет. Или он всегда так ходил и у писателя просто вдогонку с деменцией начинается паранойя? А может и зря он это все, может ему просто промыл мозги идиот под горой и все не переплетено? Но не предопределено… Как уже пережить эту вечную зиму, если теплота людей ничуть не не лучше канистры с бензином. Эпоха породила таланты, а таланты поменяли небесное вечное светило на керосиновую лампу.

Он последний раз пробует… Но как, его же он не спросит напрямую, а даже если и так, что стоит тому соврать, посмеявшись с привычной хрипотцой и самодовольщиной? Но Фейг начал диалог сам.

— Нужно подписать эти бумаги, — сухо проинформировал Лев, поднимаясь и прямо перед лицом Марка.

— А там что? — ежесекундно поднял взгляд Вайнер, небрежно кидая от нетерпения к этому диалогу перьевую ручку. Не рассчитал, что корпус от удара треснет и чернила теперь уродливым пятном расплывуться и пропитают большую часть даже ещё не отсмотренных листов старой, местами пожелтевшей бумаги.

— Бумаги. — неизвестно, посчитал его Фейг писателя тупым или глухим, но повторил ранее сказанное с ноткой едкости очевидного — На подписание меня членом обороны, чтобы я по пять раз на дню к тебе с этими вопросами не бегал, — сказал Лев, глядя немигающе, как Вайнер подхватил уцелевшую Кипу и параллельно рукой пытался не размазать чернила, но Делал только хуже — или не веришь мне? — спросил с поддевкой Лев, сверкнув глазами.
 — Рыбу нельзя вылечить, если у неё гниет голова. А гниет она, конечно, с головы, — уклончиво ответил Вайнер. Головой все же считая себя. И вопреки его уверенности, гнильцой-то тянуло — Ее остаётся только отрезать, эта структура не входит в мои полномочия…

— Но ты можешь на неё назначить, — надавил Фейг на то, что прерогатива есть, желания — нет. Структура нет, вот назначение — да.

— Зачем тебе это?! — возмутился ощутимому нажиму Марк, в тот же момент Лев вцепился ему в плечо, буквально парализовав писателя на несколько секунд.

— Писатель, ты не глупый парень, но единолично не удержишь власть ты, это прекрасно понимаешь, — проговорил он глядя в глаза в упор, что-то Вайнеру это напоминало «Марк, сходи с этого, ты не глупый парень, но свернул ты явно не туда» и запустил одному богу изведанный механизм — Нужна мощная оборона во всех смыслах и я дико сомневаюсь, что ты в ней понимаешь чего-то хоть сколько-то хорошо, как в политике. Ты зашёл уже по колено в этот брод, что был до, будет после, но в уравнении икс квадратный стал числом отрицательным. И кому, как не тебе знать, что «Плюс» это два минуса, лежащие накрест. Понимаю: желание…

— «Но, как можно находится в составе с тем, кто убил бывшего мэра и скорее всего намеревается это сделать при случае и с ближайшей помехой», со мной. — закончил машинально парень, понимая свежий в памяти диалог, что был саднящей раной. Он покусал головой в каком-то испуга и подумал, что сходит с ума.

— Что вы все про это покушение заладили! — всплеснул от неожиданности руками Фейг — Не убивал я его!

— А где ты был?! — возмущённо и яростно прикрикнул Марк, вкладывая в этот крик скопившееся все негативные эмоции. От бессилия до гнева — И что ты постоянно ищешь в этих бумагах!!!

— Мне надоела эта твоя истерия, Марк, у тебя какая-то паранойя, — махнул руками Лев, точно от навязчивой мухи отмахивался.

— А потому что сказать нечего! — настоял на своём Вайнер, хватая Фейга за рукав гимнастерки, притягивая обратно от его попытки уйти, закатив глаза — А ведь я даже хотел извиниться за то, в чем оказался прав!

— В чем ты ещё прав? Я чего-то, как обычно, о себе не знаю?! — едко выплюнул в ответ Лев, дёрнув с силой руку. Глаза закатил и цокнул недовольно, пыль показательно от нежеланного прикосновения стряхивая.

— Ты хочешь сместить меня с власти и сам занять это место! — выпалил Марк и сразу же отвесил себе хлесткую мысленную пощечину. Это было похоже на прорыв дамбы, он копил в себе это достаточно и уже ожидание каких-то действий, их отсутствие делали его похожим на обычного параноика-шизофреника. А Улыбка его — лишь ссадина ниже носа, на фотографии, на лице — Ты с помощью меня убрал Курбского, Кауфмана, что могли бы составить тебе конкуренцию! Нравится главенство да?! Так вот — не убрал! И меня не уберёшь! Ничего не изменится, ты такой же буржуй, никто из нас не знает, чего этим людям надо, даже сами люди не знают чего они хотят!!! Я не понимаю за что мы боролись, за что… Наша цель если не новое и что-то удачное производить, то сохранить стабильность! А тут какая!!!

— Что?! Тебя головой в детстве часто роняли или тут прикладывали?! — перебил громко и зло Фейг, выплевывая со словами все пренебрежение — я даже догадываюсь кто тебе это все в уши налил.

— Мне лить не надо, я не слепой! — выкрикивал Вайнер.

— А я и не говорю что слепой — глухой! — выразил интонационно Лев, брезгливо поведя ртом — но я не дам тебе творить, что тебе в твою больную и воспалённую придёт, слава богу полномочия твои временные!

— Что уберёшь преграду в моем лице?! Четыре дня-то есть!

Фейг ударил с размахом. Удар скользящий вышел такой силы, что Вайнер неосознанно положил руки на нос только после того, как услышал хлюпающий звук от тихого хруста проверки. Вайнер увидел свои руки, угвазданные в крови, а голова описала, казалось круг. Думал, что Лев интеллигент и бить не умеет? Однозначно, именно так. Ровно как и то, что силы, а скорее дури у него хватит и на то, чтобы за горло опешившего писателя к столу приложить и навалиться, как оказалось, не маленьким весом. Фейг тряханул его, переворачивая лицом в деревянную поверхность, блокируя активное и яростное сопротивление. Вайнер периодически наловил его лягнуть или ногой, или вырвать и удвоить рукой, но тот в ответ лишь все больше вжимал лицом в стол, ужасно неприятно придерживая за затылок.

Глупо было даже с его стороны думать, что это что-то потерянное давно и чего не хватало, ведь стоило только чему-то выйти из-под контроля, как если из него не все выбьют, то большую часть точно. Не то, что было это неожиданным, но по осознанию таким же отвратным, как пример того, что человек должен жить один… Нормальный. На расстоянии и родственники, и любовь, и дела, все хорошо и хороши. Но если вместе в одну квартиру — дурдом. Точно также и с их временным комитетом.