Нюра. Рассказ

 Нюра

  Я приехала в село за романтикой, учительствовать в школе. На что мама сказала, что я-«самовольница». А подруги сказали, что такое выдать могу только я.
После знакомства в школе, директор повела меня в дом, в котором я буду жить. Дом стоял напротив школы, через дорогу. Хозяйкой дома была маленькая, шустрая  и очень пожилая  женщина в цветастом ситцевом платочке. Волос видно не было, но по единичным завиткам, выбившимся у виска, они были русыми с сединой. Женщину можно бы назвать и востроглазой, глаза быстрые, взгляд проникал, кажется, прямо в душу. Они были мягко – карие, светились улыбкой и смотрели приветливо. Маленькая сама, с мелкими чертами  лица, она мне напоминала нашу соседку, тетю Дусю.
-Вот, Нюра, принимай учительницу, пусть живет у тебя.
Нюра при директоре школы показали кровать у окна в горнице и стол, что стоял в углу:
-Здравствуйте. Располагайся, сразу перешла на «ты» тетя Нюра. Да книги-то клади на стол. Пойду, поставлю чаю,- и с этими словами хозяйка вышла в переднюю комнату.
-Женщина хорошая, добрая, будет как мать,- сказала с улыбкой Анастасия Васильевна.
-А пока пойдем, попьем чаю с блинами. У Нюры очень вкусные блины на сливках.
  В небольшой прихожей пили чай с вареньем и блинами, вели простой разговор. Солнце ярко светило в два окна по обе стороны стола.

Моя хозяйка, у которой я квартировала, была женщиной доброй и приветливой. Мы сразу с ней поладили, сдружились и я не чувствовала с ее стороны притеснений, будто мы были близкими родными. У нее была дочь Валя, ей было лет семнадцать, она училась в техникуме, в городе. Приезжала редко. Дочку Анна Васильевна любила.
   Был у бабушки и взрослый сын, который жил с семьей в городе неподалеку. Но он если и приезжал, то ещё реже. По всему было видно, что тетя Нюра сына не жаловала. А причиной была женская боль и обида на судьбу. Одним из вечеров она поделилась историей своей жизни.

 Рассказывала, как в конце тридцатых, в репрессионные годы, молодой девушкой работала в колхозе на ферме охранницей. Там недосчитались свиней и по сталинским законам,  ей грозило заключение и тюремная ссылка. В молодости она была, наверное, очень привлекательной. А как относились в те времена к женщинам? - как к скоту…И вот председатель сельсовета, от кого зависела судьба Нюры, заставил её переспать и обещал  дело закрыть, все забудется  и под суд не отдадут, а свиней спишут, как падеж скота. Принужденная ночами сожительствовать с нелюбимым председателем, Нюра эту боль и обиду перенесла на родившегося сыночка. Она понимала, что он то - не причем, но сердцу не прикажешь. Это была очень большая боль всей ее жизни. Судьбы скольких российских женщин исковерканы таким образом.
Она рассказывала, а слёзы бежали по щекам, она их и не вытирала. Было видно, что эта душевная рана не зажила, не зарубцевалась. Да и заживет ли теперь?
 
Я вот читаю историю села, где писатель пишет о достойных  председателях колхоза, и всегда думаю, кто же из этих «достойных» так поиздевался над молодой девушкой, испортив ей жизнь, ей и её ребенку?
Да, такие «достойные» мужчины всегда пользуются слабыми женщинами, растаптывая, унижая  чужое достоинство.
               
 Нюра была несколько замкнута, не ходила с женщинами на посиделки, не судачила о других. Да и к ней в дом приходили всего несколько женщин, наверное, те с кем дружила, но в их разговорах я никогда не слышала, чтобы они перемывали чьи-то косточки. Дружила она со школьной директрисой, Анастасией Васильевной. Очень дружно уживалась с соседями.
 
 За трудодни платили мало, больше отдавали продуктами. Поэтому сельчане ездили на колхозный рынок по базарным дням, в четверг и в воскресенье. Продавали все, что давало им  подсобное хозяйство: масло, яйца, мед, мясо, овощи. В городе покупали то, чего не было в местном магазине Сельпо. Моя хозяюшка иногда тоже ездила на рынок и привозила мне лакомства, особенно - соленые маленькие арбузики. Знала, что я их люблю. Она очень привязалась ко мне, как к дочери и баловала, как могла.
Встречала меня, приговаривая:
-Вот, Олюшка, полакомься арбузиком.
В пост она ездила за рыбой, сухофруктами. Отварит рассыпчатой картошки и зовет меня:
- Идем, Олюшка, капустку хлебать.
Я ей со смехом говорила:
-А ведь капусту не хлебают, Анна Васильевна, а едят…
-Хлебают, Олюшка, хлебают…
  А капусту и правда ели из глубокой тарелки ложкой: мелко порезанная кочанная соленая капуста была полита подсолнечным маслом с добавлением кипяченой воды, щепотки сахарка, иногда с мелко нарезанным луком...
  Я выходила в переднюю комнату, которая, как водится в русских домах, была и прихожей, и кухней, а за русской большой печью дверца и занавесочка.  И мы ужинали.
Бабушка Нюра любила меня какой-то неистовой любовью. Очень любила она радовать меня письмами, которых приходило много, не меньше трех ежедневно. И сидела умиленно глядя, как я читаю. Я ей рассказывала от кого письмо и о чем пишут. Очень она любила конверты  авиа в красно-синюю полоску от Пети из Свердловска, будто знала, что там про любовь.

  Деревенская утварь в домике была довольно проста. У входа справа от двери висел умывальник. Как продолжение русской большой печи - барыни, занимавшей добрую половину передней, были теплые кирпичные полати с лесенкой от пола. Бабушка Нюра спала на них. Зимой же под ними за занавесочкой выхаживали  родившихся маленьких телят, молодых ярочек.  В этой комнатке меж двух окон стоял обеденный стол. Справа от печи,  вдоль стены, стояли скамейки. На них стояли ведра с водой, которую приносили из колодца. Колодец был недалеко от крыльца.
  Бабушка спала на русской печи. В горницу заходила редко. Здесь жила я. Заглянет только, бывало:
-Ладно, ладно - готовь уроки.
  Чаще  мы сидели в передней комнате. После обеда или ужина разговаривали.  В доме всегда было чисто. Но запах сельский, деревенский стоял всегда. Пахло молоком, свежим испеченным хлебом, запаренными отрубями и картофелем для животных. Тетя Нюра раз в три дня топила русскую печь  и пекла хлеба,  и будила меня по утрам, угощая  румяными блинчиками. Ох, я таких вкусных блинчиков никогда в жизни не едала: золотисто-румяные на сливочках! Встаю, умываюсь, завтракаю блинчиками и бегу в школу. А иногда она ставила тарелочку с блинчиками и бокал с чаем на стул у кровати.

  В  дни, когда пекли хлеб, приходила директор школы,  Анастасия Васильевна за хлебом, который пекла моя бабушка. Иногда директриса заказывала черный хлеб, иногда - белый каравай. И мы, как по расписанию, шли к Анастасие Васильевне в гости. Директор  жила при школе. Как войдешь в школьный двор справа укрытое в кустах сирени крылечко, за которым дверь в квартиру Анастасии Васильевны.  Окна выходили в школьный двор и на сельский тракт. А из комнаты другая дверь открывалась в учительскую. Так, не выходя в школьный двор, Анастасия Васильевна выходила в школу. Мы вечерами у неё смотрели телевизор, иногда пили чай. Всегда щелкали СЕМЯНКИ (так говорили в селе, в городе, говорят «СЕМЕЧКИ»). Директор ставила каждому блюдечко для шелухи и чашечку с  подсолнечными семянками. Вели разговоры.

  Анастасия Васильевна говорила очень красиво, голосом по-особенному выделяя слова, складывая губы в бантик, как молодая девушка. Все в этой женщине было красиво: осанка, чудесные в завитках темные волосы, лучистые темные глаза. Мне кажется, что в ее облике было что-то неуловимо похожее на Людмилу Зыкину - овал лица, выражение глаз, выразительный говор. Но росточком она была меньше и аккуратнее. Она являла собой красивый образ Русской Женщины, Учительницы, директора школы. Скорее всего, она была не местная, поэтому о ней очень мало что известно. Она была в разговорах довольно сдержанна. Я думала, что у нее сын и дочь, а оказывается, у нее было трое детей. Но они жили  в Москве…

  Надо отметить, что говорок у сельчан Помряскино был очень своеобразный. Капусту - «хлебают», бычок «притулил», – мы привыкли что  в нашей разговорной речи притулить – прислонить, приставить, а в разговорах бабушка говорила, что бычок притулил (в смысле - «побежал») за мальчиком и чуть не забил его рогами, воду из колодца «черпают»…

  Женский труд на селе очень тяжелый. По осени женщины шли на уборку урожая, и в дождь, и в гололедицу. Особенно тяжело приходилось на уборке свеклы. Ее убирали  последней, уже лили холодные дожди и начинались морозы. Работали за трудодни, которые потом переводили на килограммы сахарного песка.
 Моя хозяйка - Анна Васильевна, как и все женщины села, уходила  рано утром, возвращалась с поля поздно вечером. Еле передвигая ноги, перешагивала через порог. Тут же,  на пол падала  промерзшая одежда, несколько платков.  Замерзшая фуфайка долго стояла, оттаивала в углу, бабушка раздевалась догола,  а я уже наливала сначала теплую воду в стоящее на полу у русской печи железное корыто, которое я наполняла теплой водой. Чуть отогревшись в корыте, она приговаривала:
-А теперь, лей погорячее-погорячее…Она мыла щелоком волосы (это отвар печной золы, залитой кипятком), я поливала ее водой из стоявшего в печи чугунка, подавала теплое платье, носки. Наливала горячих из печи щей, чай. Поев, бабуля лезла на печь греться. Через час-другой она спускалась с печи, начинала стирать грязные чулки, другую одежду, тут же в корыте и развешивать у печки. Я выносила грязную воду на улицу. И чистую холодную из колодца заносила домой. Так было ежедневно, пока не заканчивалась уборка свеклы. Потом, со временем, привозили в мешках сахар, ставили в холодные сенцы. Тетя Нюра, охая, со слезами в голосе говорила:
- Опять обманули с сахаром, вот ведь за  такой труд, еще и обманут…столько трудодней украли…

  После уроков  летом с ребятами моего класса ходили на берег Ашкадара. Очень удивлялась ласточкиным гнездам, на высоком берегу и старинным монетам, встречавшимся в прибрежном песке. Ребята с радостью раскапывали песок и доставали монетки. По реке Ашкадар, полноводной и  судоходной в 19 веке ходили суда, вот с тех-то пор речной прибрежный песок хранил в тайне монетки хозяев их.

Нельзя не отметить что, не смотря, на сдержанный суровый характер жителей села, им были присущи и юмор, и  доброта. Весной и летом, частенько, на бабушкином крылечке, выйдя поутру, обнаруживали баночки со сметанкой, молоком, грибами, да соленьями…Это мои ученики меня угощали.
 С юмором же доходило до курьезов. Наверное, жители были очень набожны, хотя церкви в селе не было. И были очень суеверны, с чем я в городе не встречалась. Вечерами было много разговоров о колдовстве, разных оборотнях…После них было страшно идти домой, если мы гостили втроем у Лилиной или Валиной бабушки. Откровенно говорили в селе, что есть живые колдуньи, даже называли тех, кто занимается колдовством. И поглядывая искоса на меня, говорили, Нюра очень сильная колдунья, не доверяйся, дочка. Но я не верила в эти суеверия.

  А какие красивые танцы сельские:  колхозный краковяк -  фокстрот, колхозная полька. Такое удалое всеобщее веселье, сияющие  веселые лица! Все это происходило в клубе во время праздников.

После Нового Года я заболела. Напала тоска, лились ручьем слезы, ноги подкашивались и я больше лежала и ревела. А Анна Васильевна сидела на стуле у постели и тоже плакала, вытирая слёзы уголком платка.  Доходило до полного нервного истощения. В школу ходила через день. Анастасия Васильевна пришла, привела латышку,  пенсионерку,  бывшую учительницу.. Эта женщина взялась за мое лечение. Сделала настойку на прополисе, поили меня по системе и давали какие-то лекарства от ревматизма и сердечные. Я таяла как свечка. Деревенская тоска всё более действовала на меня: утром надрывали сердце рев и мычание коров, блеяние овец, шествующих перед пастухами на пастбища. Вечером душа выворачивалась от тех же жалобных стенаний, возвращавшихся домой. Нет, в деревне мне плохо!

Летом в отпуске, уже дома, со мной все лето творилось неладное, болел желудок, изо рта шла пена и  соленая вода, которую я постоянно сплевывала. Я уходила из дома на картофельные поля и плевалась. Говорили, что мне  наколдовали, даже и поверилось в это. Поступать в институт в тот год я не поехала, так и проболела все лето. Лечилась и пила солёную воду. К концу лета мне полегчало.
Родители не на шутку всполошились. Так моя учительская романтика окончилась. Так вот я набиралась учительского опыта. Я вернулась домой и в свою родную школу.

У Анны Васильевны осталась  квартировать завклубом Катя, яркая, рыжая, разбитная молодая женщина.  Тетя Нюра, не смотря на возраст  и малый росточек,  занималась хозяйством долго - держала корову, свинок, овечек, кур. Как же в селе прожить без этого. Она прожила долгую достойную жизнь. Анастасия Васильевна  оказывала ей помощь. У неё всегда жили учителя. Было кому воды принести, накормить животных и вечерами скоротать время.

Образы двух прекрасных женщин храню в памяти как самое дорогое. Анастасия Васильевна для меня являлась примером добродетели, образцом учителя и директора школы. Анна Васильевна, маленькая сельская крестьянка, с исковерканной судьбой, но добросердечной и щедрой душой, стала родной и любимой. Обе встретились мне молоденькой в начале жизненного пути, и я благодарна судьбе. Светлая им память.