Цветы Занскара

        «Здравствуй, Meconopsis betonicifolia – голубое тибетское солнце! Что за торжественный день сегодня! Я нашёл тебя, драгоценный цветок! Да  цветок ты или знак судьбы? А может не я, а ты нашёл меня? Наверное, ты, поскольку не мог и предположить, что окажусь здесь, в стране летающих фей овеянной дыханием древних легенд, что этот «край чёрных волков, снежных барсов и голубых маков, край ледников и тундры, пронзительных ветров и морозов»* очарует меня, конформиста и фанатика прелестей мегаполисов; что всё скептически изученное мной перед поездкой в позабытое цивилизацией, затерявшееся среди Гималаев «княжество» Занскар, по справочникам, по свидетельствам путешественников  и полной восторгов идеалиста книге Мишеля Песселя, окажется правдой, а не романтическим блефом поэтических натур.
       Написал эту фразу, посмотрел и удивился – такой длинной не сочинял и не произносил никогда. Что-то невероятное происходит со мной под небом Занскара! Ошеломляющий, ослепительный ультрамарин рвёт вату облаков, череда событий, впечатлений, ставшее ближе и ярче солнце, эхо скалистых ущелий и замедлившее свой бег время – всё звучит новой музыкой в душе а слова будто и не мои, будто спустились для меня с гор стремительными, золотоносными потоками и сами легли в строчки.
       Собирался вести подробный дневник, но недосуг – постоянно в движении, а на привалах усталость валит с ног. Встретимся – узнаешь о парнях из Петербурга, которых я с трудом уговорил взять меня с собой, о местных нравах, людях с такими настоящими, открытыми навстречу всем ветрам характерами. Поражён – тут не принято, как у нас, улыбаться в лицо и плевать в спину, стенать, уклоняясь от сурового жизненного пути…
       Возвращаемся! Позади бесчисленные фотосессии с друзьями, монастыри Карша, Фуктал, Зангла… Чистыми до святости снегами вершин, ледниковой водой, потом тяжёлых дорог смывал с себя въевшуюся в душу биржевую слякоть…  Удалось или нет скоро увидишь и верю, милая – ждёшь!»

       Больше записей нет. Александрина по инерции перелистывает пустые страницы. Блокнот в сафьяновом переплёте с ажурными серебряными уголками и застёжкой, который подарила она ему на юбилей. Лучше бы и не открывать, и не читать – ведь и так знает почти наизусть. Тревога, удавкой стягивает сердце и ни рыжий кот, что ласково лежит на коленях, ни волшебница осень, кружащая во дворе листья старого вяза, не излечат её.

       Каждый месяц он, полный обаяния и молодой силы, приходил с букетом и, наверное, в десятый раз делал ей предложение.
       – Нет, нет и нет! – в смятении твердила она.
       – Ты красавица!
       – Бывшая… Красавиц не катают в инвалидных колясках.
       – У нас будет много детей…
       – Прекрати… Я устала…  Хватит на сегодня.
       Мать корила: «Ну что ты творишь? Такое, настоящее бывает раз в жизни!» Отец раздражался: «Не в твоём положении...» Аля уезжала в свою комнату и плакала.

       Она не забудет тот день. Как подобное  взбрело ей на ум? В отчаянном запале она сказала:
       – Боже, опять розы? Какое банальнейшее однообразие! Тебе ещё не наскучило? Пора бы придумать что-нибудь пооргинальнее. Нет, не напрягайся понапрасну, лучше я сама… Помнишь, ты рассказывал мне историю о тайном венчании твоей бабушки и деда и старинной церкви необыкновенным образом соединившей их?
       – О храме Святителя и Чудотворца Николая, архиепископа Мир Ликийских в Решетихе? Конечно, помню.
       – Прекрасно, тогда вот моё честное слово: привези, подари мне цветок из далёкой страны и в тот же час, как ты мечтаешь, приму от тебя обручальное кольцо и обвенчаемся в том храме.
       – Цветочек? – он улыбнулся. – Что-то мне это напоминает…
       Она обиженно отвернулась и стала смотреть в окно.
       – Согласен, согласен, – не в шутку забеспокоился он. –  Какой и откуда?
       – Голубой мак из Занскара.
       Он позвонил через две недели и сказал, что завтра уезжает в отпуск.

       Сидя на постели она то теребит в руках, то согревает в ладонях серьги и колье из тибетской бирюзы и коралла. Это из подарков купленных им для неё в Падуме. Друзья, с которыми он был в гималайской экспедиции, привезли их. Он в госпитале Ладакха. Надежда есть… надеждой живёт она. Его портрет  стоит на туалетном столике, а у иконы Божией Матери «Избавление от бед страждущих» горит лампадка. «Яко пресветлая звезда просия Божественными чудесы святый Твой образ...» – и вслед молитвам покаянно твердит она:
       – Прости, родимый, разве могла подумать, что примешь пустой вздор взбалмошной дуры всерьёз? Ну зачем полетел туда? Зачем? Опять ищу оправданий… Ненавижу себя! Я, только я виновата, не осуди! Пусть будет уделом моим ждать тебя вечно, что бы не случилось! Но ведь ничего и не случится, отче Николае, и по Красной улице подъедем мы с ним с благодарственным словом к храму твоему, а потом, белым теплоходом вниз по Оке домой, в Нижний? Заступник милостивый, скорый в помощи, молю за него – услышь меня недостойную, ответь, успокой: он же скоро придёт, он постучит в дверь? 

       Прилетевшая дрёма заботливо  обволакивает  плечи девушки теплом пушистого боа из чёрных перьев ночи. В свой закуток ушёл рыжий кот и свернулся клубком на коврике, благостным видом убеждая: всё будет хорошо, хозяйка… Медленно стынет жгущая горечь не заглаженной вины, погружаясь в ленивую и сладко-пустую вязкость. Что будет, то и будет. И пусть в Оранжерейном тупике байкеры разогревают моторы «Харлеев», а соседи за стеной никак не угомонятся, горланят «Кукушку», пускай во дворе временами противно подвывает сигнализация – она не слышит, она уже спит и чудится ей, как среди холодных камней, отполированных вековыми ветрами и туманами, разливами яростных вод горной реки, смотрят на неё голубыми глазами цветы Занскара и нет в них печали.
       Всё будет хорошо, милая. Спи спокойно, Александрина.