Бабушка

О ней, с чего начать, наверное так...

   Когда-то, в юности, каждый свой приезд в славный город, тогда ещё Ленинград, я отмечала посещением  музея, кладбища или пригорода. В тот раз это был Русский музей. Иду, перехожу из зала в зал, и вот картины художника Венецианова. На его картинах поля, раздолье, крестьяне, крестьянки, картины из жизни деревни, так же портреты.

   Иду, внимательно рассматриваю сюжеты и вдруг... бабушка, прямо передо мной, я замерла от неожиданности встречи, опешила. В груди как-то сладко заныло, точно - она! Только молодая ещё, такой я её не видела никогда, но узнала. Если быть точной, то я видела её молодой, но только на фото, увеличенном до размера портрета, который висел на стене у нее в деревенском доме. Я всмотрелась в название - "Крестьянка Тверской губернии". Рядом висели картины на которых были изображены такие же крестьянские женщины и девушки за обычными для деревни работами. И если присмотреться, то  все они немного, но напоминали мою бабушку.
Конечно это была не она, но круглое красивое лицо и коса, как говорят - типаж, один к одному, просто точь-в-точь! А бабушка моя как раз из Тверской губернии и прожила там всю жизнь.
   С ней-то я и провела первые четыре года своей жизни, от рождения и до отъезда в далёкий Прибалтийский город.

   Бабушка...
   Я была такая же круглолицая, с пухлыми губами,  как у неё.
Помню запах ее кофточки, кожи, волос, такой терпко-сладкий, чуть с примесью запаха влажного тела, такой родной и свой, натуральный, природный. К нему примешивался аромат сена, зерна, парного молока, яиц, которые бабушка крошила цыплятам, пока они барахтались в коробке, на полу, посредине большой комнаты.

   И ещё я помню как она смотрела на меня. У неё в глазах была такая любовь, что сразу хотелось забраться к ней на колени, припасть к большой и теплой груди и потрогать крестик на обычной верёвочке, который я отыскивала на её белой шее, потому что он всегда куда-то пропадал, прилипая то к плечу, то к спине и под ситцевой кофточкой никак не отыскивался. А бабушка говорила, что ей некогда и как бы отпихивала меня, а сама гладила и гладила меня по головке.
Я помню что ходила за ней везде, и если она уходила в сени, то мне было холодно и страшно и почему-то темно, и очень хотелось заплакать.

   Один раз повадился ястреб цыплят воровать. Только мы выбежим, а он уже улетел и сидит высоко на дереве за домом, наблюдает за нами, когда же уйдём. Помню как мы стоим на крыльце и бабушка показывает мне - смотри, вон он, там на дереве, ворюга, эххх... грозит ястребу кулаком, поворачивается и идёт в избу. И я так же сжимаю кулачок, и замахиваюсь в сторону ястреба, со всем своим детским возмущением и приговариваю - эх, я тебе задам!

   Бабушка...
   Я её очень любила.
   Когда мы уезжали, прощаясь, она крепко прижимала меня к себе. Но я этого совершенно не помню, Мама говорила, что бабушка просила оставить меня ей.

   Потом, уже приезжая из города с мамой и с папой на лето, я сразу налетала на неё чтобы крепко обнять, прижаться и почувствовать тот же запах и убедиться, что она моя и так же любит меня,как и я её.
   И я бежала и прижималась, а бабушка так же гладила меня по голове и заглядывала в глаза. Она всегда рассматривала меня, как выросла, как изменилась. А я ладошками обхватывала ее щёки, и вытирала слёзы, потому что они всегда появлялись у неё от радости. Тогда я не понимала, почему слёзы у бабушки от радости, у меня в те годы появлялись только от моего детского горя и от боли.

   Бабушка...
   Она пекла самые вкусные пышки на свете, у нее была самая вкусная жареная картошка, она заваривала самый вкусный чай, и молоко было самое вкусное, потому что корова была самая красивая.

   Наш дом, её дом, в котором она осталась жить одна, был крайним в деревне. Дальше была дорога, которая спускалась к ручейку, поднималась и доходила до леса. Возвышенность перед лесом всегда была усеяна земляникой. В воздухе мелькали чибисы, рядом в пруду квакали лягушки, и постоянно что-то свиристело, гудело и жужжало в траве, над цветами или у ног. Это были кузнечики, и пчелы, какие-то жуки, стрекозы над водой. Всё вместе - звуки, аромат луговых цветов, шум от качающихся в лесу деревьев, составляли общую картину того счастья, которая никогда не сотрётся и не исчезнет, ни из памяти, ни из сердца.

   Лето заканчивалось. Надо собираться домой. День отъезда. - Малины насушила, яиц возьмите, а картошки...ты что мама(это моя мама ей), у нас там всё есть...а такой нету. Люсеньке возьмите, что-то похудела она у вас.
Обнялись, прижалась, вдыхаю на плече запах её кофточки, не оторвать, плачу, бабушка...
- ну иди, иди, без тебя а то уедут... я не плачу, видишь, слёзы вытерла, ведь приедешь на следующий год... к Лёвке пойду(бабушкин младший сын). Я отворачиваюсь, сажусь, телега трясется, лошадь машет хвостом. Оборачиваюсь, а она стоит и вдруг начинает идти за нами. Спрыгиваю, опять обнимаю, целую...

   В последний наш отъезд она шла до полдеревни за нами, с палочкой, как-будто чувствовала, что больше не увидимся с ней... живой.
Бабушка моя... надо бы ещё раз спрыгнуть с телеги... надо бы.