Крапивное братство

Это первый рассказ из цикла "Детство Томы"
ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ см. здесь http://proza.ru/2020/12/13/764

***

КРАПИВНОЕ БРАТСТВО
С тех пор, как себя помнит, Тома с нетерпением ждала, когда папа вернется с работы. Стоило только услышать, как ворочается ключ в замке, она, едва еще научившись ходить, от спешки спотыкаясь, а то и падая, неслась в прихожую, и сердце ее замирало от предвкушения. Он,  большой и красивый,  начинал  корчить страшные рожи,  изображая  злого великана, и широко расставлял руки, чтобы схватить свою жертву. Но Тома нисколечко не боялась. Она, визжа от радости, неслась к нему, утыкалась мордочкой в его колени, а он смешно клацал зубами и кричал: «Поймал, поймал!».

Вот и сегодня папа заранее улыбался, представляя, как Тома кинется к нему, но дома его встретила только мама.
– А где Томка?
– Во дворе. Сейчас прибежит. Вот, слышишь, топочет, – сказала она, прислушиваясь.
И точно, через секунду в дверь ворвалась Тома, вся раскрасневшаяся и взбудораженная. Папа привычно расставил руки, но на этот раз дочурка к нему не бросилась, а затараторила:
– Мама, папа! Можно я с мальчишками на пустырь пойду?
– С мальчишками? А девочки где?
– Они только меня согласились взять.
– Небось, канючила, вот они и согласились.  Угадала?
– И ничего не канючила. Просто другие девочки сами не захотели. Ну, можно? – от нетерпения она даже топнула ножкой.
– А ты, конечно, захотела. Что за мальчишки? Большие?
– Только один большой, Сережка из первого подъезда. А остальные из моего класса. У них блатство.
– Какое еще блатство? – вздрогнула мама.
– Да не блатство, а братство… – догадался папа.
– А-а, – облегченно вздохнула мама, но идея с пустырем ей явно не нравилась.
– Ну, мамочка, ну, пожа-а-алуй-ста-а… Разреши-и… –  нежнейшим голоском заворковала Тома, снизу вверх просительно заглядывая маме в глаза. Она знала, что когда она так воркует и заглядывает, отказа не бывает. Даже у мамы. О папе и говорить нечего.
– Да отпусти ты ее, – поддержал он. – Ребята все знакомые, дорогу переходить не надо.
– Ладно, иди, – согласилась, наконец, мама и сразу стала давать наставления:  – Но если они карбид поджигать начнут, сразу домой. И в ножички играть не вздумай. Не дай бог, порежешься или того хуже. И на час, не больше. Через  час  ужинать будем.
– Мам, а можно я твоей помадой чуть-чуть помажусь? Чтобы красивЕе было.
– Еще чего? – замахала мать руками в притворном гневе. – Иди, а то передумаю.  Погоди, я тебе конфет дам. Приятелей своих угостишь.
Щедрая мама пошла на кухню и вынесла почти наполовину полную коробку шоколадных конфет.

Тома обвила руками шею отца, притянула его голову и чмокнула в щечку. Потом маму. Через мгновение ее и след простыл.
Мама отдернула занавеску и стала смотреть во двор. Там, около сломанных качелей стояло несколько мальчишек, среди которых сразу бросался в глаза огненной шевелюрой тот самый Сережка из первого подъезда. Его медно-рыжие вихры пылали. Он учился в третьем классе, но был мелким. Так что и среди первоклашек ростом не выделялся. К тому же Серега носил очки в толстой оправе. Они нелепо смотрелись на его лице, сплошь покрытом веснушками, с которыми Серега вел тайную и безнадежную борьбу.  Серега стеснялся своей несчастливой внешности.  Может, по этой причине  он редко играл с ровесниками, а предпочитал возиться с малышней. Зато уж те смотрели на него с обожанием. К ним-то и мчалась во всю прыть Томка, смешно выворачивая коленки. И, конечно, споткнулась, чуть не упала и выронила коробку. Конфеты, к счастью, не рассыпались, она подняла коробку и, наконец, подбежала к ним, вся раскрасневшаяся.
– Вот дурёха, – ласково улыбнулся папа, также за этой сценкой наблюдавший.

ХХХ   

На душе у Сереги было неспокойно. Томка, малявка из соседнего подъезда, которая вечно крутилась где-то рядом, не решаясь подойти поближе, сегодня вдруг пискнула: «А можно мне с вами на пустырь?». И он, не подумав, брякнул: «Можно, если родители разрешат». Томка бросилась упрашивать родителей, а Серега уже и сам не рад.  Да, он верховодил в компании первоклашек и пользовался у них непререкаемым авторитетом. Но теперь, хотя ему никто и слова не возразил, он видел, что они его не одобрили. Все понимали, хотя это особо не оговаривалось, что девчонок в их братстве быть не должно. В ожидании Томки он надеялся, что родители ей не разрешат, а если и разрешат,  то он скажет (про себя он твердо это решил), что передумал брать ее на пустырь. Нехорошо, конечно, от собственных слов отказываться, и она наверняка разревется, но – невелика цаца. 

Теперь же, когда каждый взял по конфете, а кое-кто и по второй, идти на попятный  было не по понятиям. Поэтому он решил ее отговорить, отпугнув.
– Ты, конечно, можешь с нами пойти, но в братство мы принимаем только тех, кто прошел испытания.  А их не каждый мальчишка выдерживает, не то, что девчонка.   
– А что… надо делать?
– Ты знаешь заросли крапивы на пустыре?
– Угу…
– Вот через них надо пройти, а если испугаешься, то тогда домой пойдешь. И без всяких разговоров.

Тома побледнела, и у нее задрожал подбородок. Она не раз по неосторожности обжигалась крапивой и знала, как это больно. Сразу появляются волдыри и потом несколько дней страшно чешутся. А на пустыре заросли крапивы такие густые и высокие, выше ее головы, что даже смотреть на них боязно.
– Но как же? Прямо так войти в крапиву? – ужаснулась она.
– Да, да, – хором загалдели мальчишки и стали наперебой показывать ей руки и ноги, все сплошь исполосованные крапивой. У некоторых волдыри совсем свежие, а у других чуть заметные, но они были у всех.– Такое правило. А кто отказывается, тех не берем… 
– Ну, что, струсила? – насмешливо спросил Серега.
Тома задумалась, но только на секундочку, ведь если она сейчас откажется, мальчишки  ее больше никогда не возьмут, и промямлила:
– Не струсила. А какие еще испытания?..
– Ну, есть. Потом узнаешь, – неопределенно сказал Серега.

Остальные удивленно переглянулись. Те, кто хотел попасть в братство, должен пройти через крапиву. Поэтому они его так и называли – крапивное братство. Но это ведь единственное условие. Но Серега им подмигнул, чтобы молчали, ибо в голове его созрел коварный план.
– Тогда пошли, – сказал он, взяв из почти опустевшей коробки предпоследнюю конфету. – Но учти – все, что мы делаем на пустыре – страшная тайна. Никому ни слова, ни девчонкам, ни  родителям, а то…

Серега еще сам не придумал, что за страшная кара кроется за этим «а то…», но Томка уже выпалила: «Никому! Честное слово!»
И они двинулись к тому выходу со двора, что вел  на канаву. Тома этой дорогой ходила дважды в день – в школу и обратно. Сначала шло низкое и длинное сооружение, где располагались какие-то мастерские, а потом сразу начинался пустырь, который заканчивался перед самым забором школы. До школы всего-то двести метров и родители радовались, что даже дорогу переходить не надо. Почти все ребята из их двора в этой школе учились. И школьная завучиха жила в их доме.

Много лет назад, еще до рождения Томы, на месте пустыря хотели выстроить жилой дом, но «что-то не срослось», как говорил папа. Потом общественники пытались этот пустырь окультурить. Устраивали субботники. Соорудили какое-то подобие беседки, поставили гандбольные ворота. Но дальше этого дело не пошло. Рассказывают, что там, прямо в беседке, случилось что-то страшное. Пустырь стал пользоваться дурной славой, и родители строго-настрого запретили своим чадам на него ходить. К тому же ее облюбовали алкаши со всего района и иногда в ночной тишине оттуда доносились пьяные песни. Но то ли милиция их гоняла, то ли они нашли для себя местечко получше, и пустырь утратил для них свое стратегическое значение.  Сейчас там царило запустение, и запрет со стороны родителей постепенно был снят, хотя такие прогулки все равно не поощрялись.  Со времен субботников на пустыре остался только ржавый остов ворот. Беседка, хотя и полусгнившая от дождей, с облупившейся краской, правда, сохранилась. Пол в ней и земля вокруг нее были усеяны осколками выпитых и разбитых бутылок.  Кое-где виднелись чахлые деревца, от улицы их надежно укрывали двухметровые заросли крапивы и огромные, фантастических размеров пыльные лопухи. Днем на пустыре не бывало ни души, пока Серега не организовал крапивное братство. И они часами играли там в индейцев и в прочие игры.   

ХХХ

– Ну, иди… – сказал Томе Серега, когда они остановились перед буйными зарослями крапивы, больше  похожей на джунгли. На негнущихся ногах она сделала первый шаг и тут же ойкнула, почувствовав укус, обжегший ей коленку. Она сделала еще один шаг и снова ойкнула. От боли на глазах выступили слезы.
– Нет, так ты не пройдешь, замучаешься только. Нельзя на каждом шагу останавливаться. Надо быстро насквозь пробежать. Это как зуб вырвать. Секунда, и всё, – сказал Серега. – Смотри, я тебе покажу.
Он с криком «А-а-а!», как в кино про войну кричат солдаты, бегущие в атаку, кинулся в самую гущу   и уже с другой стороны кустов крикнул:
– Ну, давай же. Или струсила? 
И Тома, зажмурив глаза и прикрывая лицо руками помчалась сквозь злющую крапиву и сквозь боль на голос Сереги и наскочила на него, чуть его не опрокинув. 
– Вот видишь, совсем не страшно. А ты боялась.
– И ничего я не боялась, – ответила Тома.

По едва заметной тропке, огибающей кусты крапивы, они подошли к поджидавшим их с другой стороны мальчишкам. Тома оглядела  свои израненные руки и ноги. На них уже выступили красные волдыри и начинали чесаться. Но все равно ее переполняла гордость. Папа всегда говорит, что надо учиться преодолевать себя и свою лень, страх, боль. Вот она и преодолела. 

– Теперь вы меня принимаете? – спросила она.
– Нет, надо пройти еще одно испытание, – сказал Серега, снова незаметно подмигнув своей команде. – Вот видишь это дерево? – он указал на искривленную липку, находившуюся метрах в четырех от них. – Вот на нее отсюда, не сходя с места, надо допИсать (вообще-то он сказал не «дописать», а другое, грубое слово).  А кто не может, тех в братство не берем.
– Так нечестно-о-о! Девочки так не могут, – залепетала Тома, и слезы обиды снова навернулись ей на глаза – вот-вот разревется в голос.
– Эх, я и забыл, что девчонки так не писают, – в деланном замешательстве сказал Серега, чеша себе затылок. – Ладно, только ради тебя отменяем это испытание, но тогда снимай трусики и покажи, как там у тебя всё устроено.
- Да, да, – злорадно загалдели остальные. – Снимай и покажи, как у тебя устроено!
Нет, командир у них – голова! Здоровско придумал. Томка, конечно, откажется. И тогда на законном основании не будет девчонок в братстве. А если вдруг согласится, так еще лучше. Всем же интересно посмотреть, тем более, у самой красивой девчонки в классе.   

Тома не знала, что делать. С одной стороны, мама ей строго настрого наказывала  никогда не являться перед посторонними неодетой. И, тем более, пипку показывать. Мама и папа, понятно, не в счет. Но ведь, наверное, имелись в виду взрослые?  И потом папа ей такого никогда не говорил, так что можно считать, что запрет был только наполовину.  И еще – если она откажется, то получится, что зря в крапиву лезла. Ее же тогда в братство не примут.  И все же она колебалась.

– А почему только я? А вы?
– Что мы?
– А вы тоже покажете?
– Запросто, – усмехнулся Серега. – А ну, робя, снимай трусы!
Он первый спустил свои шорты, а за ним и остальные.

Тома стеснялась смотреть на них. Все-таки большие мальчишки. К тому же трое из ее класса. Теперь ее очередь. Она ужасно застыдилась, повернулась к мальчишкам спиной и спустила розовые трусики  с синими птичками ниже коленок.
– Нет, ты повернись. И платье подними, а то ничего не видно, – сказали мальчишки.
Тома медленно повернулась, придерживая платье у пояса.  Мальчишки во все глаза начали ее разглядывать, а она свои отводила.   

ХХХ

Так они и стояли довольно долго. Серега был в замешательстве. Он никак не мог придумать, что дальше делать.  Конечно, он за свою долгую, почти десятилетнюю жизнь, многое знал о взаимоотношениях полов. Часто тайком от матери (отца у Сереги не было) смотрел по телевизору, как взрослые «трахаются»,  и всю технологию изучил, но не до конца. Кое-какие неясности все-таки оставались. Ну, сначала поцелуи, потом они падают на кровать, срывают друг с друга одежду, но дальше, когда начиналось самое интересное, следовало затемнение, а потом в новом кадре они уже сидят утром в халатах и пьют кофе. Но на себя примерить эти знания ему и в голову не приходило.

Тома об интимной сфере знала и того меньше. Телевизор мама разрешала смотреть только полчаса. И то, в основном, мультики. Подружки, правда, рассказывали ей, как это происходит. Мужчина ложится на женщину и втыкает ей это туда. «А у взрослых мужчин эта штука большая и в полметра длиной, не то что у мальчиков», – говорили подружки, в притворном ужасе заводя глаза. А одна девочка (правда, известная врушка) даже божилась, что случайно застала своих папу и маму, когда они занимались любовью. «И что? – скептически спрашивала Тома. – Ты их видела, а они тебя нет?» – «Сначала не видели, а потом заметили» – «И что сказали?» – продолжала допытываться Тома, желая уличить подружку во лжи. – «Сказали, что стучать надо. А папа скатился с мамы на свою сторону, поближе к окну, и они одеялом накрылись. А мама страшно покраснела» – ответила подружка. Но Тома не верила ни ей, ни другим. Верно, мама и папа тоже спят в одной кровати, но мама ни за что бы втыкать в себя не позволила. Она ведь Томе даже трогать там запрещает.   

– Да? Тогда отчего дети родятся? – ехидно спрашивали ее.

Но у Томы на этот вопрос давно имелся готовый ответ. Еще в четыре года она построила стройную и непротиворечивую теорию, в которую до сих пор свято верила: когда взрослые женятся, женщина начинает пить очень много молока. Пьет по нескольку пакетов в день, так что живот у нее пухнет, становится большим и оттуда появляется малыш.

– И откуда же он появляется? – спрашивали подружки.

Глупый вопрос. Ясно же, что пипка слишком маленькая, чтобы из нее появился младенец. Нет, женщине в больнице взрезают живот и достают оттуда ребенка. Конечно, это больно, но ведь недаром же матери говорят, что рожают своих чад в муках. Так что все сходится.  Тома никак не могла решить, станет ли она пить молоко, когда будет большая и выйдет замуж. С одной стороны, хорошо бы иметь собственного ребеночка, а лучше двух. Но, с другой стороны, придется взрезать живот, как арбуз. Больно ведь, и, пожалуй, от детей лучше отказаться. Порой она долго ворочалась в кровати, размышляя о том, как будет правильно поступить.

Разговоры на эту животрепещущую тему не прекращались, и Томе в ее категорическом отрицании пришлось пойти на некоторые уступки.  Она даже готова была признать, что существуют нехорошие женщины, которые позволяют мужчинам всовывать в себя за деньги, как на аттракционах.  Одна из них, кстати,  живет в том же подъезде. Тома слышала, как соседки неодобрительно говорили, что эта Галка водит к себе мужчин. Галка ходила ярко накрашенная, но была веселой и, в общем, Томе нравилась. Когда они сталкивались, она всегда спрашивала, появился ли у Томы кавалер. А когда та отвечала, что нет, не появился, то удивленно вскидывала брови, мол, как же так, такая классная девочка, и без кавалера? А потом в утешение говорила: «Ничего, погоди, годика через  три за тобой целый табун будет ходить». И Тома всегда представляла своих будущих кавалеров в виде лошадей с нарядными уздечками, которые ходят за ней по пятам и ржут, а она оборачивается и кормит их, протягивая кусочки сахара на ладошке, а те благодарно слизывают сахар своими  мягкими губами.

ХХХ

Томе уже надоело стоять перед мальчишками с задранным платьем. Но она  ждала команды командира, а то ведь, если она сама, без приказа, опустит платье, они могут испытание не засчитать. Внезапно ее пронзила ужасная и стыдная мысль, что вот же она стоит перед мальчишками совсем голая, и если кто-то увидит ее в таком виде, то наверняка решит, что и она нехорошая женщина.  Пойдет дурная слава, как о Галке. И всё – пиши пропало. В испуге она стала вертеть головой, не идет ли случайный прохожий. Но когда чего-нибудь боишься, оно обязательно происходит … 

–У-у, бесстыдники!!! Стриптиз тут устроили!  – прогремел слишком хорошо знакомый Томе голос. Это была завучиха. У нее был особый дар подкрадываться незаметно и заставать провинившихся на месте преступления, что она сейчас  снова доказала. Дома завучиху никто не ждал, и она часто задерживалась в школе допоздна. Вот и теперь возвращалась домой и, привлеченная детскими голосами, решила проверить, не творится ли на пустыре какое-нибудь безобразие? И чутье не подвело.
Все члены крапивного братства так и замерли со спущенными штанишками, а потом начали впопыхах их натягивать и застегивать. Тома тоже натянула трусики, в спешке их перекрутив, а грозный голос завучихи не умолкал:
– А, все ясно. Лебедев, конечно, тут. И другие двоечники.  Разврат устроили.  А это что за девица?

Тома как стояла спиной к завучу, так и застыла от страха и стыда. Но потом опомнилась и обернулась.
– Тома? Ты?! – оторопела завуч. – Кого угодно ожидала увидеть, но только не тебя. Стыд-то какой!
Все крапивное братство вмиг поникло под грозным взглядом завучихи, а кто-то даже шмыгнул носом. 
– Так, вы все, чтобы завтра пришли в школу с родителями! Без них и не вздумайте являться – не пущу! А с тобой, Тома, будем разбираться, не откладывая. То-то мама удивится. И порадуется… А ну пошли!..  –  завучиха вцепилась в Тому и, пыхтя, поволокла за собой
– Алевти-и-ина Петровна-а... Ну, пожалуйста. Я больше так никогда не буду-у-у, только маме не рассказывайте, – захлебываясь слезами, молила Тома.
– Нет уж, обязательно расскажу. А почему ты вся в волдырях? Они что, крапивой тебя секли, садисты?
– Нет, это я сама, – пискнула Тома.
– Ах, она сама, – не поверила завучиха.

Алевтина Петровна, жила одна в двухкомнатной квартире в крайнем подъезде. Одна, потому что мужа у нее не было, а единственный сын уже несколько лет сидел в тюрьме. Она сама старая, приземистая и квадратная, как тумба, а жидкие волосы всегда стянуты на затылке в аккуратный пучок. И еще у нее росли усы. Она их выщипывала, но они все равно темнели над ее верхней губой, так что издалека казалось, что это грязь под носом. Она то и дело вызывала к себе родителей и распекала их за плохое воспитание в семье. Родители, конечно, устраивали нагоняй своим чадам, но между собою возмущались. У самой сын в тюрьме, а она еще о воспитании говорит. Небось, лучше бы за сыном следила, этого бы не случилось.  Правда, Тому завучиху любила и всегда ставила другим в пример. А вот теперь тащила ее, упиравшуюся, на позор и поругание.

Мама открыла дверь, увидела зареванную дочь с волдырями по всему телу и изменилась в лице.
– Что случилось? – ахнула она.
– Да уж случилось, – зловеще сказала завучиха.
– Вы проходите, проходите, Алевтина Петровна, – сказала мама, провожая нежданную гостью на кухню. 

Тома убежала в ванную, а потом забилась в свою комнату, бросилась ничком на диван и продолжала тихонечко поскуливать. Из кухни до нее доносились женские голоса. Папа тоже там сидел, но все время молчал.  О чем они говорили, было не разобрать, да Тома и не прислушивалась, и так понятно. Мама и папа так ею гордились, а теперь всё. Они ни за что ей не простят, даже можно не сомневаться.
Потом голоса стали тише, зато до Томы донеслось треньканье стаканов и чашек. Наверное, стали пить чай. Через полчаса голоса раздались уже из прихожей.
– Тома, выйди попрощаться с Алевтиной Петровной, – позвала мама. Но Тома не выходила и не отвечала. 
Тут завуч внезапно обнаружила незаурядный педагогический талант и сказала:
– Да не надо ее звать. Ей сейчас очень стыдно, вот и не выходит.

Потом входная дверь хлопнула за завучем. Тома невольно затаила дыхание и зажмурилась, представляя, как сейчас к ней влетит мама и устроит скандал.
Мама и вправду зашла к Томе, но тихонько уселась рядом с ней, стала гладить по голове и плечам, отчего Тома расплакалась еще горше. Потом мама на минутку вышла и вернулась с кремом, чтобы помазать Томе раны, нанесенные крапивой.
– Чтобы меньше чесались, – сказала она и продолжала гладить Тому, пока та не успокоилась.

Потом они, конечно, поговорили. Но мама не ругалась, а только сказала, чтобы Тома больше никогда не раздевалась в присутствии мальчишек. Ну и, конечно, запретила ей с этими мальчишками на пустырь ходить.
– Дружить с ними ты можешь. Но на пустырь – ни шагу.   

Томе было немножко жаль, что о «блатстве» придется забыть, зря только крапивой искололась, но она обещала маме и честное слово дала, что на пустырь больше не пойдет и раздеваться перед мальчишками никогда не будет. Для убедительности она сказала:
– И  когда замуж выйду, перед мужем раздеваться не стану, хоть он и не посторонний.
– Вот когда выйдешь, тогда мы к этому вопросу вернемся, – улыбнулась мама, поцеловала ее в ушко и вышла из комнаты.