Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 15

Про себя Вий решил называть придурошного соседа санитаром. Садясь в его убитую красную машинку, он незаметно принюхался. Салон ожидаемо оказался насквозь прокурен, но в нём чётко ощущался ещё и тинный речной запах. Перед глазами сразу поплыла картинка: скрючившаяся над удочкой долговязая фигура на речном бережку в уже знакомой клетчатой фланелевой рубахе. На ногах у Матвея сапоги до колен, старая ива непрерывно шелестит над головой длинными острыми листьями, трава с проплешинами, вытоптанными такими же рыбаками. Санитар сидит прямо на земле, смотрит в воду, будто утонул в ней взглядом. Вот ещё запах хлорки и мокрого кафеля. Это, похоже, больница – тихо и широкие полосы света поперёк свежевымытого коридора. Так, а палас откуда? Солнце также безмолвно золотит теперь весёленькие детсадовские шкафчики. А это… неужто Тёмушка? Белобрысенький карапуз в коротком джинсовом комбинезончике аккуратно достраивает башню из пластмассовых кубиков. В его круглую розовую коленку упирается деревянный грузовичок, в кузове которого лежит конфета. Грузовик сигналит, взбирается по ноге, толкается Тёме в локоть. Тёма смущён. Конфету он делит пополам, за что получает улыбку до ушей и решительный чмок в губы. «Ты с девочкой его перепутал?» «Ничего я не перепутал».

Вий даже глаза рукой обречённо прикрыл, стеная про себя от слащавой детсадовской романтики. «Так ты у нас персонаж с историей, значит. Пиз***ц новость». Пришлось успокаивать себя тем, что Тёма с большим трудом припомнил вчера этого своего товарища по детским играм. Ну, правильно – не ему же топор на ногу роняли! Такого бы Тёмушка не забыл.

Артемий Иванович между тем говорил за всех троих, вспоминал разные случаи, связанные с местами, мимо которых проезжали. Рассказы были скучны, но сам факт радостного оживления Тёмы в присутствии санитара бесил.

– Укачало?

Вий даже не сразу поверил, что Матвей обратился к нему. Хотя повернуть голову санитар так и не соизволил, и взглядами они обменялись через зеркало заднего вида.

– Буду считать это любезным приглашением заблевать твой салон, – ядовито откликнулся Вий. – Но я бы побеспокоился о более нежном существе. Тёмушка, ты как? Не тошнит тебя в этой колымаге?

Артемий Иванович хмуро поправил очки.

– Меня никогда не укачивает, Ром. Но я ценю твою заботу. Спасибо.

Вий с удивлением понял, что Тёму не возмутило его хамское поведение. Что оно вызвало… жалость?! А всё потому, что Тёмушка счёл его стремление задеть соседа следствием ревности. Вот поди, разберись – не верит, а жалеет. А если б верил? Что тогда? Отдался бы в лучших традициях высокой романтики? И хотя декабристом Вий не был, но ему захотелось, чтобы всё между ними стало правдой: любовь, влечение, интерес. Чтобы чувства тёмины оказались не фантомными, а настоящими. На этой волне Вий, выйдя из машины, предупредительно, как современный рыцарь, распахнул перед Тёмой дверцу. Но не отступил, как следовало бы, чтобы тот мог спокойно из автомобиля выйти, и они оказались нос к носу стоящими в укромном закутке между салоном и дверью.

Артемий Иванович растерялся, а Вий выдохнул Тёме прямо в лицо с таким чувством, что тот дрогнул и попятился бы, если бы было куда:

– Извини. Я веду себя как дурак.

– Конечно, Рома, конечно. Я всё понимаю, – пролепетал Артемий Иванович. И машинально погладил Вия по груди против сердца. По чувственно темнеющему взгляду он тут же понял, что действие для данной локации он выбрал неверное, и сейчас их закидают камнями, если позволить происходящему развиваться согласно внутренней логике.

– Хорош тормозить. – Матвей обогнул машину и без церемоний выдернул Тёму из плена, в котором тот оказался, благодаря Вию. – Вот смотрите, у нас тут теперь супермаркет имеется. – И он показал (преимущественно Тёме, конечно) на абсолютно типичное для любого населённого пункта здание эпохи глобализации, с узнаваемым логотипом на фасаде.

Бродить по оснащённому кондиционером супермаркету оказалось приятно. Правда, Артемию Ивановичу теперь было грустно. Он размышлял о том человеческом в Вие, что так сильно цепляет, когда прорывается наружу. Ну почему Вием можно только болеть? Почему нельзя быть с ним просто счастливым?

И память, как назло, подбрасывает только всякие неприятные эпизоды из недавнего прошлого. Когда тебя бесцеремонно хватают за зад, случайно столкнувшись с тобой в безлюдных закоулках архива, и гнусненько шепчут в ухо «зачётная задница, я бы вдул», не возникает ощущения, что это любовь. Уж Артемий Иванович заметил бы, если б у Вия были к нему хоть какие-то чувства! Не первый же год знакомы.

По иронии судьбы теперь за Артемием Ивановичем ходит Матвей. И на полках не пыльные дела, а разноцветные баночки и картонные упаковки. Матвей не лапает за задницу и всегда улыбается Тёме так, будто видит перед собой долгожданный подарок. Артемий Иванович вздыхает про себя: проживать каждый раз приходится одно и то же, только антураж меняется слегка. В этот раз налицо явное улучшение в лице Матвея, но в то же время упрощение контекста, которое не очень-то радует. Так что не совсем понят-но, подчистил Тёма свою карму или же нет. Больше похоже на вариацию исходного сюжета – параллельную реальность с элементами стёба.

Рядом с рыбными холодильниками Матвей догоняет, идёт в ногу, плечом к плечу.

– Слушай, я тут вот что подумал. Тебя этот твой на рыбалку со мной отпустит?

– На рыбалку? – Такого предложения Артемий Иванович точно не ожидал. – Я… не умею.

– Та! – отмахнулся Матвей. – Это неважно. Ты только представь! Можно в ночь пойти. Палатку поставить. На рассвете клёв лучше. Помнишь? Ты же хотел.

Хотел? А ведь и в самом деле мечтал когда-то, только очень давно. Когда путешествия и схватки с пиратами казались настоящей романтикой, а ночёвка в палатке представлялась захватывающим приключением.

– Соглашайся, – тормошил соседа Матвей. – Ты звёзды когда в последний раз видел?

В этом была особая ирония – жить по звёздам и годами на них не смотреть. Как так получилось, что последние двадцать лет Артемий Иванович почти жил в конторе в полной изоляции от внешнего мира, и при этом не чувствовал себя обделённым? Может, потому, что с самого начала книжная романтика нравилась ему больше реальной жизни?

– Я подумаю. Спасибо.

– До завтра думай, – отрезал Матвей и пошагал вперёд.

– Иногда рыбалка это просто рыбалка, – раздался сзади насмешливый голос Вия. – Как бы тебе не хотелось обратного.

– Ром, ну вот чего ты к нему прицепился? – Артемий Иванович даже очки снял, как будто приготовился драться. И губы сердечком сложил, обозначая внутреннее напряжение.

– К нему? Ты ж мой наивный мышонок! – Вий снял с полки коробку конфет и вручил Тёме. – На него мне было бы совсем плевать, если бы он не стучал папе.

– С чего ты взял? – заволновался Тёма, для которого тема отцовского контроля была одним из его личных триггеров.

– С того, что все эти годы, что ты сюда не ездил, этот придурошный санитар присматривал за домом и соответственно поддерживал связь с хозяином, то бишь с твоим отцом. Думаешь, Семёныч держит кого-то просто так? Можешь и дальше в это верить, но лучше спроси у самого Моти. Полагаю, тебе он не соврёт.

Артемий Иванович даже восхитился тем, как ловко Вий снова выбил почву у него из-под ног. Складывалось впечатление, что его задачей было не давать Тёме находиться в покое, и толкать раз за разом до тех пор, пока не удастся закатить клиента в помеченную крестиком на карте лунку.

У машины Матвей с дурацкой улыбкой сунул в руки Тёме точно такую коробку конфет, что уже, с явным намёком (кто-нибудь, опустите этому гаду веки!), купил Вий. Артемий Иванович нервно дёрнул губами, обозначая улыбку, и отчего-то разозлился на всю эту сериальную романтику так, что сделал нечто совсем для себя не характерное – шагнул навстречу и чмокнул Матвея в щёку.

Вий даже присвистнул.

Обратно ехали молча. Артемий Иванович выдохся, а кроме него никто и не испытывал потребности разбавлять молчание светской беседой. Он видел в окно, как в придорожных кустах бродят куры, а на школьном стадионе щиплют траву две привязанных к колышкам козы. Людей вообще не было видно. Интересно, каково это – прожить жизнь в таком вот месте, где время остановилось? Смена сезонов процесс закольцованный, это бесконечное повторение одного и того же, так что эти перемены не в счёт. Удивительный должно быть опыт – выпасть из информационного потока.

– Что у тебя за дела с моим отцом? – строго спросил Артемий Иванович, когда Матвей остановил автомобиль у калитки, и Вий вышел, чтобы достать из багажника сумки.

–Так. Он иногда приезжает, мы разговариваем, – туманно ответил Матвей, с прищуром всматриваясь в даль. – Если бы ты тут остался, я бы тебе котёнка принёс. Помнишь, ты всегда котёнка хотел?

– О чём разговариваете? – упорствовал Артемий Иванович. У него даже рука задрожала, когда он машинально поправлял очки, так его разозлило это признание.

– Приходи вечером, тоже поговорим, – душевно улыбнулся ему Матвей. – У меня сегодня выходной, я весь день дома. К вечеру как раз со всеми делами разгребусь.

– Спасибо. Приду. – Артемий Иванович нажал на ручку двери, но вдруг замешкался. – А котёнка с собой забрать можно, – не оборачиваясь, невозмутимо обронил он. И Матвеево лицо снова расплылось в блаженной улыбке.

Вий посмотрел, как жалко спотыкается Тёма о неровные камни, которыми выстлана дорожка к дому, наклонился к окошку со стороны водителя и ласково сообщил Матвею:

– Я слежу за тобой. – И послал воздушный поцелуй от калитки.

***
В доме было так тихо, словно Тёма вошёл и растворился в воздухе, не оставив ни следов, ни дыхания. Вий запер дверь (о безопасности он не забывал никогда), сгрузил пакеты с продуктами на банкетку у входа и заглянул в столовую, где сразу же наткнулся взглядом на Тёму. Тот сидел у стола поникший и безразличный. Казалось, он выцвел и покрылся толстым слоем пыли за те несколько минут, что провёл здесь в одиночестве.

Вий подошёл неслышно, присел на корточки, забрал у Тёмы ключи, которые тот до сих пор сжимал в кулаке. Артемий Иванович вздрогнул, когда они громыхнули о столешницу.

– Ну, чего ты? – Вий погрел в ладонях и погладил сухую и лёгкую тёмину лапку. – Расстроил тебя этот неотёсанный землемер?

Артемий Иванович прокашлялся, потому что голос непостижимо быстро сел за то время, что он пробыл тут наедине с собой.

– Здесь есть какой-нибудь алкоголь? – Он аккуратно вытянул свою руку из виевых ладоней и виновато отвёл взгляд.

Вий опустил голову, просканировал мысленно пространство. Ряд бутылок оказался ровно за той дверцей буфета, что он открыл первой.

– Здесь только крепкий. Будешь?

– А что там?

– Коньяк, водка…

– Водка? Давай водку, – быстро решил Тёма.

Вий без лишних вопросов соорудил классический натюрморт: звякнул стаканами, щёлкнул крышкой банки маринованных огурцов, пошуршал пакетом чёрного хлеба и с треском вскрыл упаковку мясной нарезки. Небрежно пристроив на салфетке пару вилок, он с хрустальным плеском наполнил стаканы и протянул один из них Тёме.

– За что пьём?

– За нас с тобой. – Тёма всё так же с тоской глядел в сторону.

– Не чокаясь?

– Дурак, – бесцветно отозвался Тёма.

– Буду расценивать это как обещание любви до гроба. – Стаканы, столкнувшись толстыми гранёными боками, задребезжали стеклисто. – Надо было охладить. – Вий замотал головой от ударившей в мозг крепости, потянулся за огурцом. – Закусывай, – строго велел он Тёме, который вслед за Вием также лихо опустошил свой стакан, не подозревая, что только что совершил экстраординарный поступок, и теперь со слезами на глазах пытался отдышаться. – Может водички холодной?

– Не надо, – сдавленно отозвался Тёма и, нащупав вилку, наугад ткнул ею в банку с огурцами. Только зажевав горечь кисло-сладким остреньким огурчиком, он смог наконец проморгаться. – Ты меня любишь? – спросил он вдруг жалобно. И нервно облизнулся, рассеянно наблюдая, как водка льётся в стакан снова.

Вию пришлось зажать себе нос пальцами, чтобы не фыркнуть от смеха и скрыть за фантомным чихом преступное веселье.

– Люблю, – уверенно ответил он, снова звякая донышком стакана о гранёный бок тёминой посудины.

Тёма сначала нерешительно взялся за щедро наполненный стакан, но собрался, выдохнул и отчаянно опрокинул огненную воду в себя. Вий тут же ткнул ему в зубы бутерброд. Тёма замычал благодарно и, разумеется, не заметил, что сам Вий второй раз пить не стал.

– Так ты решил набухаться от несчастной любви ко мне? – Вий вылил остаток водки в тёмин стакан и убрал бутылку под стол.

Подперев голову кулаком, Тёма задумчиво дожёвывал бутерброд и молчал. Непонятно было, собирается ли он отвечать вообще. Все движения его сделались замедленными, взгляд стал сонным.

– Щас мы проверим, как ты меня любишь. – Тёма вздохнул, поискал глазами какую-нибудь жидкость кроме водки. – А можно чаю? – страдальчески сморщился он. – Пить очень хочется.

– Запивать водку горячим чаем? Это ж как тебя развезёт! – развеселился Вий. – Я б посмотрел.

– Вот и посмотришь. – Тёма стянул очки и попытался протереть их полой рубашки. – Запотели что ли? – бормотал он, комично сражаясь с собственными непослушными руками.

Вий отобрал окуляры у Тёмы, аккуратно сложил их, отнёс к буфету и убрал на полку со специями. Заодно щёлкнул кнопкой электрического чайника и достал из шкафчика чайную пару.

– Так чем ты меня хотел напугать? – Вий опустил в чашку фильтр-пакет, куда сыпанул зелёного чаю и немного мяты, прижал край пакетика сверху блюдцем.

Тёма в это время, отдуваясь, пытался расстегнуть рубашку.

– Что ж так жарко?! – возмущался он шёпотом. – И стул качается. – Он взялся обеими руками за сиденье, пытаясь обрести устойчивость.

Вий, уже открыто посмеиваясь, поспешил Тёме на помощь.

– Пойдём-ка на диванчик, к окошку. – Он подхватил Тёму под мышки и повёл в другой конец столовой, где вокруг кофейного столика стояла в кружок мягкая мебель. – Может, хочешь прилечь? – заботливо подпихивая под тёмин бок подушку, услужливо поинтересовался он.

Тёма отказался и жадно задышал цветочным ветром, который залетел в распахнутое Вием окно из сада. Чашку он принял из виевых рук с благодарностью и осушил её в два глотка.

– Тём, а ты до сего дня что-нибудь крепче кофе пробовал? – подозрительно прищурился Вий, разглядывая раскрасневшееся тёмино лицо.

– Мороженное с ликёром, – после длительного раздумья твёрдо ответил Тёма. Смотрел он при этом куда-то в себя, потому что без очков всё равно ничего вокруг разглядеть не мог.

– А сегодня у нас праздник непослушания? – продолжал допрашивать Вий, улыбаясь уже одними только губами и исключительно для проформы. Он присел рядом с Тёмой и пальцами зачесал набок его светло-русые волосы, которые влажно прилипли ко лбу.

– Это не праздник, это акт, – серьёзно ответил Тёма, с пьяной настойчивостью вглядываясь в виевы глаза. – Или ты несерьёзно? – догадался он вдруг. – Кажется, я пьян. – Тёма потерянно уткнулся Вию в плечо, а потом вдруг крепко прижался всем телом, обхватив за шею.

Вий впечатлился, даже не сразу сообразил обнять Тёму в ответ. Тот посопел в его чёрную футболку, устроил голову на плече поудобней.

– Прошлое, Рома, очень сложно структурировано, – размеренно начал рассказывать он, удивляя Вия трезвостью тона и изложения. – Возьмём в качестве примера тебя. Если ты тело, то всё просто. У тебя есть родители, понятная биография, которую при желании можно в деталях восстановить. – Тёма вдруг увлёкся изучением виева лица, шеи, торса, которые он с любопытством трогал, очерчивая пальцами то линию челюсти, то выступающие под футболкой грудные мышцы. – Но ты, Рома, ещё и часть чего-то большего, и у этого большего тоже есть своя биография. – Тёма разочарованно потянул ворот виевой футболки, которая мешала ему исследовать скрытое ею тело всерьёз. – Почему ты опять пахнешь травой? – вдруг строго спросил он.

– Я на ней лежал, – кротко ответил Вий, не желая раздражать Тёму, который рассказывает такие интересные вещи.

– Я тоже хочу, – нахмурился тот.

– Обязательно, Тёмушка, – пообещал Вий, накрывая тёмину руку своей. – Доскажешь, и пойдём в саду погуляем.

– Ладно, – вздыхая, согласился тот. – На чём я остановился? На гипербиографиях. Они так называются. Я никогда не спрашивал, насколько они реальны и насколько аллегоричны, сочиняют их литераторы сами или постфактум записывают.  Я в детстве не знал ничего об уровнях допуска и свободно ходил в литераторский архив вместе с папой. И глотал там все эти истории, как романы – папку за папкой. И они так мне все нравились! Я думал, вот вырасту и буду такие же истории сочинять.

– А потом папа ограничил твой допуск девятым уровнем. Чтобы ты от дела не отвлекался, – закончил за Тёму Вий.

– Да, – обречённо вздохнул Тёма и ткнулся носом в виеву шею.

– А ты обиделся и съехал. Чтобы папа не мешал тебе в облаках витать хотя бы вне конторы. – Вий забавлялся пьяной тёминой непосредственностью, с которой тот трогал его везде, куда падал взгляд, и старался не отвлекаться на телесные реакции, вызываемые этим невинным детским исследованием. Но он охотно отозвался бы, если бы тёмины прикосновения сделались бы хоть чуточку эротичнее. Вий не пропустил бы момент, в который тёмино любопытство окрасилось бы смущением, потому что отозвалось бы в нём вдруг желанием, томлением и включением эмпатии, вызванной обоюдным замыканием энергетического контура. Вий совсем не отказался бы пережить это с Тёмой. Он запаял бы этот контакт намертво, чтобы сохранить народившуюся связь и закрепить новый уровень взаимодействия навсегда.

– Я… да, я съехал. – Тёма горестно шмыгнул носом. – Потому что моё внутреннее пространство, оно только моё. И я могу быть внутри себя тем, кем хочу. Могу думать стихами, могу всегда пребывать в эйфории… от всего! От холодного мерзкого для остальных дождя, потому что он для меня – философское высказывание. Потому что слышу космическую симфонию в простых звуках вроде шума чайника и стука чьих-то шагов по асфальту. А рядом с ним я теряю себя.

– Рядом с отцом?

– Да. Он заставляет меня созерцать холодные глыбы истин, проживать партитуру ритуала, чувствовать внутреннюю логику символа…

– Это где же такое хранится? – мрачно полюбопытствовал Вий, узнавая черты своей собственной одержимости.

– На двенадцатом уровне. Там всё такое холодное, безличное, голое, и такое огромное, что просто умираешь. Всё человеческое в тебе глохнет. Дрейфуешь в пустом ледяном космосе, и одиночество твоё становится абсолютным.

– А тебе не кажется, мыша моя, что папа сводит нас все эти годы с той именно целью, чтобы запустить потом без скафандров на пару в космос? – Вий даже перестал приглаживать тёмины волосы, настолько поразила его эта простая мысль.

– Я об этом тебе и говорю, – робко глянул на него Тёма. – Никакая это не любовь. Морок один. Папа умеет…

– Бедный ты мой мышонок. –  Вий обхватил Тёму обеими руками – такого потерянного, несчастного, но такого милого и симпатичного, что опасность второй раз наступить на те же грабли и снова влюбиться без взаимности, как это было уже в случае с Розеном,  показалась сейчас не такой уж кошмарной на фоне безграничного тёминого горя.  – Думаешь, тебя просто так и любить нельзя? Ты этим меня хотел напугать? Но ведь на меня папины чары не действуют, ты же знаешь.

– Знаю. – Тёма приподнял голову и взглянул на Вия с надеждой. – Так у тебя правда ко мне… чувства?

– Поцелуешь, скажу, – чувственно-низким голосом пообещал Вий, оттягивая момент магической клятвы, которая снова свяжет его по рукам и ногам неизвестно насколько. Он твёрдо решил, что если Тёма сейчас ничего не почувствует, если не шевельнётся в нём то самое, за что можно будет зацепиться и сотворить взаимность, он ответит что-нибудь нейтральное, если вообще будет нужда отвечать. Можно ведь просто заставить Тёму отключиться, так что назавтра тот и не вспомнит об этом пьяном разговоре.

Но Тёму вдруг охватило такое экстатическое волнение, когда он потянулся к виевым губам, что поцелуй вышел похожим на удар тока. Замкнуло обоих безо всякой магии, и словесный ответ уже никому не понадобился.