IV. Вилка

В аэропорт встречать Нину я ехал в приподнятом настроении. Солнце выбивало из-за туч и синоптики обещали великолепную погоду. Все мысли, навеянные вчерашним разговором с Флетчером расстаяли как предрассветный туман. Я предвкушал встречу с любимой женщиной и не мог думать ни о чём другом.

      Нина выглядела так, как полагается звезде экрана: густые чёрные локоны, которым так завидовали её коллеги, были аккуратно уложены в ракушку на затылке — говорили, что эта причёска старит женщин, но в случае с моей супругой этот принцип не работал от слова вообще — кремовое платье с широкой юбкой и рукавом в три четверти на талии обвивал широкий кожаный пояс, а венчала образ изящная шляпка с чуть загнутыми полями в тон платья.
— Дима! — радостно воскликнула девушка, едва увидев меня, и тотчас же заключила в объятия. — Я так соскучилась по тебе!
— Я по тебе тоже, дорогая, — мои пальцы скользнули по её шелковистым волосам, тонкий аромат французских духов «Тет-а-Тет», подаренных на нашу годовщину, кружил голову, стирая из памяти все недавние любовные похождения. Я перенёс чемодан Нины в багажник такси и галантно открыл перед ней дверцу. Моя жена была из тех женщин ради которых хотелось быть одновременно верным слугой и бесстрашным рыцарем, пленённым её неисчислимыми достоинствами.
— Благодарю вас, сир, — игриво подмигнула она, садясь в автомобиль.
— Всё для вас, моя королева, — с чувством изрёк я, усаживаясь рядом. — Как проходят съёмки — именно из-за работы супруга не смогла сразу сопровождать меня на турнир прентедентов.
— Великолепно, — жизнерадостно ответила Нина. Молодой режиссёр Тихомиров очень талантлив, я уверена, что у него болшое будущее. Кстати, он твой большой поклонник и открыто сказал мне, что уж если кто и достоин участвовать в матче за мировое первенство так это именно ты.
— Оу, в самом деле? — удивлённо вскинул бровь я, так как фаворитом текущих соревнований в Советском Союзе считался Миша Тихомиров, а насчёт меня каких-либо сногсшибательных прогнозов никто не делал. — В таком случае передавай товарищу Тихомирову мой пламенный привет и пожелания успехов в режиссуре — надеюсь, что я оправдаю его ожидания.
— Ну, а как же иначе, — поддержала мня супруга. — Я слышала, тебе удалось выиграть у восходящей звезды шахмат, Фрэнсиса Флетчера.
Я невольно нахмурился, так как упоминание американского гроссмейстера заставило меня вспомнить наш диалог о проституции и, соотвественно, мои походы к жрицам любви, ну и странное кровавое пятно на шахматной доске, которая сейчас покоилась в моём номере.
— Дорогой, ты в порядке? — Нина обладала удивительной спсосбностью замечать малейшие колебания моего настроения и зачастую даже предугадывать их.
— Да, всё хорошо, — я заставил себя улыбнуться и осторожно обнял её за талию.
— Уверен? — за время супружеской жизни жена также заметила, что далеко не всегда обыденное «Всё в порядке» соответсвует действительности, поэтому всегда считала нужным уточнить. Несколько раз я раскалывался на этом простом вопросе и всё же рассказывал ей о своих проблемах. В итоге мы вместе приходили к идеальному решению. Но не сейчас. Сейчас ей совершенно не нужно было знать, что творится у меня в голове.
— Абсолютно, — кивнул я и поцеловал супругу в щёку. Та хихикнула как девчонка, её щёки покрылись румянцем с смущения.
— Дима, прекрати, мы же на людях! — с шутливой укоризной воскликнула она, покосившись на водителя. Тот с усмешкой взглянул на нас в зеркало, а затем всецело сфокусировался на дороге…

      День прошёл великолепно: никаких игр не предвиделось, и мы с Ниной отправились на отдалённый пляж, где прекрасно провели время, плавая наперегонки до буйков и обратно, нежась под тёплыми лучами майского солнца и сооружая из песка крепости. Не было никаких дебютов и эндшпилей, тянущихся рядов чёрно-белых клеток, ферзей и слонов, соперников и соратников — только мы вдвоём, лазурная морская гладь и золотистый берег. Редкие отдыхающие, также облюбовавшие это уединённое место, воспринимались как призраки или сменяющиеся декорации в театре — они приходили, и уходили, что-то говорили друг другу, но по сути словно и не существовали, потому что во всё мире для меня не было никого, кроме Нины, а для Нины — никого, кроме меня.

      Солнце уже клонилось к закату, когда мы, уставшие и счастливые, наконец решили вернуться в отель. Нашей пропаже никто особо не удивился, видимо, потому, что в свободный день каждый был всецело погружён в свои собственные дела: так, практически все советские шахматисты были женаты и, как и я, наслаждались обществом своих любимых.

      Малая стрелка настенных часов медленно, но уверенно приближалась к семи, тогда как большая стремилась навстречу цифре двенадцать. Нина принимала душ, я же придирчиво осматривал свои костюмы, размышляя в каком будет лучше явиться на ужин. Костюмов было всего три, столько же рубашек и галстуков, и все они, мягко говоря, не блистали разнообразием. По крайней мере, если сранивать с гардеробом зарубежных коллег: тот же Флетчер каждый день приходил в новом костюме на игру и, как правило, менял его вечером. При этом, за все минувшие дни он ни разу не повторялся. Тоже самое касалось и Артура Финнигана. И чтобы там не внушал нам «наблюдатель» из КГБ о «проклятых капиталистах» и «тлетворном влиянии Запада», я искренне завидовал американским гроссмейстерам и недоумевал почему нас не могут снабдить хотя бы половиной того, что имелось у иностранных шахматистов, пусть даже и на время турнира. К слову, в первый же день соревнований мои мысли озвучил Литвинов, ответом было сухое «не положено» и средней длительности тирада о том, о чём должен думать гражданин Советского Союза. Полагаю, что именно из-за этого за Мишей установили особо пристальное наблюдение, что в конечном итоге привело к скандалу из-за посещения им казино.

      Шум воды в ванной стих, и это заставило меня поторопиться: решив не заморачиваться, я обратился к старому-доброму «методу тыка» и наугад выбрал неброский однобортный пиджак серого цвета, к которому прилагались зауженные брюки — их перешили из обычных благодаря связям Нины в мире искусства, который, в свою очередь был тесно связан с миром моды — и нейлоновая белая рубашка. Завершали образ чёрные туфли с узкими носами и тёмно-синий галстук. Напоследок взгляд мой упал на дефицитные красные носки — уж очень хотелось наконец выйти в них в свет, но они никак не вписывались в строгую цветовую гамму моего образа, так что от этой идеи пришлось отказаться. Нине, как по мне, было проще: с собой она привезла одно-единственное чёрное платье и кучу всевозможных акссесуаров к нему, что позволяло ей оставаться неотразимой не меняя одежды.


      За ужином мы, представители СССР с о своими семьями облюбовали большой стол в самом центре зала. Атмосфера была непринуждённой и праздничной — все пребывали в чудесном расположении духа. Даже присуствоваший агент КГБ — невзрачный невысокий мужчина в кашкете — за ним он скрывал свою лысеющую голову — зорко следивший за каждым жестом и каждым сказанным словом не мог испортить этот вечер.

      Была уже почти полночь, когда я и Нина ввалились в комнату страстно целуясь — почти также, как спустя полгода после нашего знакомства. Пиджак был отброшен на кресло. Утончённые женские пальцы стремительно расстёгивали пуговицы моей рубашки, я же, быстро отыскав застёжку, одним жестом избавил возлюбленную от её платья. Одежда с тихим шуршанием опустилась на пол. Нина потянула меня на себя за галстук, я нащупал застёжку её бюстгальтера и тут в дверь постучали. На миг я подумал, что мне показалось, но уже в следующую секунду стук повторился и куда громче и настойчивее. Страсть улетчилась, словно её и не бывало. Мы с Ниной недоумённо переглянулись, чувствуя себя крайне неловко.
— Ты кого-то ждёшь? — недоверчиво спросила жена. Я отрицательно покачал головой.
— Наверное, ошиблись номером, — предположил я. — Подожди минутку, — одним прыжком я в чём был, оказался у выхода и, повернув ключ в замочной скважине, резко распахнул дверь, в которую уже буквально барабанили. На пороге стоял Фрэнсис Флетчер собственной персоной.
— Прошу прощения за столь внезапное вторжение, — как ни в чём ни бывало сказал американец, похоже, совершенно не обращая внимания на то, что я стою перед ним в одних трусах, — однако вы вчера обещали вернуть мне мою шахматную доску и так и не вернули…
— Флетчер, вы когда последний раз на часы смотрели? — злобно прошипел я.
— Раньше никак нельзя было зайти?
— Ну, вы всё время были со своей женой, и я не решался вас потревожить, — молодой шахматист был сама невинность, что ещё больше выводило меня из себя.
— Вот, — я распахнул створки шкафа в прихожей и извлёк на свет божий злополучную собственность юного гения. — Держите и проваливайте поскорее, — от меня не укрылось, что в тот момент, как я повернулся к шкафу, Флетчер умудрился заглянуть вглубь комнаты и увидеть там стыдливо прикрывшуюся одеялом Нину, и я поспешил перекрыть собой весь дверной проём. Впрочем, иностранный гроссмейстер и не стремился разглядеть мою супругу, радостно прижав к груди шахматный набор.
— Премного благодарен. Простите, что помешал, — в его голосе прозвучала скрытая насмешка, так как трудно было не догадаться, от какого важного занятия оторвал меня столь внезапный визит. Я сжал кулаки в бессильном гневе, чувствуя, что закипаю. Успокоиться меня заставило внезапное воспоминание со вчерашнего вечера.
— Фрэнсис, — задержал американца я. — Откуда там кровь? — я кивнул на зажатую подмышкой доску.
— А, это, — шахматист показал мне заклееный пластырем палец, — кот поцарапал.
— Не сильно? — поразительно, как быстро злость и раздражение сменились обеспокоенностью.
— Пустяки, за день-другой заживёт, — во взгляде Флетчера проскользнула лёгкая расстерянность: кажется, его удивило моё волнение. — Спокойной ночи.
— Спокойной, — я закрыл за ним дверь и вздохнул с облегчением, уверенный, что больше никто не побеспокоит меня и Нину. Вот только весь эротический настрой был безнадёжно испорчен и нам не оставалось ничего другого кроме как лечь спать.

      Проснулся я очень рано — с первыми лучами солнца. Думая о том, что новый день обязан быть не худе предыдущего и уж его-то нам точно никто не испортит, я бесшумно выбрался из-под одеяла, чтобы не разбудить любимую, быстро оделся и спустился в бар. Назад я возвращался, гордо неся перед собой под нос с чашечкой кофе и свежеиспечённым круассаном — я намеревался порадовать Нину сюрпризом, но свернув к нашему номеру буквально нос к носу столкнулся с товарищем Смирновым — тем самым вездесущим сотрудником Комитета госудасртвенной безопасности.
— Доброе утро, — дружелюбно поздоровался я.
— Боюсь, что для вас оно далеко не доброе, — угрюмо отозвался «наблюдатель». — Нам с вами предстоит серьёзный разговор, касающийся вашего неподобающего поведения и, думаю, товарищу Загорянской тоже не помешает поприсутствовать.

      Меня окатило волной ледяного ужаса. Казалось, что весь мир в одночасье рухнул, разлетевшись вдребезги, словно зеркало Тролля из сказки о Снежной Королеве. Я знал, о чём пойдёт речь и меньше всего на свете хотел, чтобы это слышала Нина. Но спорить с товарищем Смирновым было себе дороже, поэтому я на негнущихся ногах возвратился в комнату и разбудил супругу, объяснив, что с нами хотят побеседовать. Пока та одевалась, бормоча под нос, что неприменно будет жаловаться, я сидел неподвижно, как статуя и лихорадочно обдумывал дальнейшее развитие событий, которое в любом случае рисовалось отнюдь не радужным. На автомате я помог Нине застегнуть платье, после чего бесцветным голосом окликнул «наблюдателя». Едва тот вошёл, как Нина одарила его таким убийственным взглядом, что будь её глаза оружием, агент КГБ был бы давно мёртв.
— Уж не знаю, что такого натворил мой муж, но ваши действия я считаю просто возмутительными: вы полагаете, нормально будить человека в такую рань? Неужели нелзя было сделать это хотя бы часом позже? Я считаю себя обязанно известить ваше руководство о столь неслыханной наглости, — ледяным тоном изрекла моя жена.
— Интересно, будете ли вы столь сильно гореть желанием побеседовать с моим руководством, если я скажу, что ваш супруг навещает падших женщин в свободное от турнира время, при чём практически каждый вечер, — Смирнов усмехнулся, поудобнее устраиваясь в кресле. — Не так ли, товарищ Загорянский? — я не смог посмотреть ему в глаза и невольно отвернулся. Нина нервно сглотнула.
— Я… я вам не верю, — её голос дрогнул. — Мой Дима не мог… он порядочный человек… вы, наверное, перепутали его с кем-то… ведь так? Дима, скажи, что это неправда! — я ощутил, как любимая крепко сжала рукав моего пиджака, но не смог выдавить из себя ни слова, словно кто-то невидимый щёлкнул пультом и отключил во мне звук.
— Дима? — я молчал. Сотрудник Комитета госбезопасности неоднозначно хмыкнул.
— Что, товарищ Загорянский, стыдно? — спросил он. — А изменять жене с гулящими девками не стыдно было? Боюсь представить, сколько заразы вы умудрились подцепить за эти ваши походы, — агент поморщился от отвращения, и тут-то меня и прорвало.
— Да! — неожиданно закричал я, не помня себя от отчаяния и злости. — Да, всё так, всё правда. Да, Нина, да, — глядя на шокированную жену, повторил я. — Я посещал бордель. И не один раз. Но это никак не влияет на мои чуства к тебе и не вам, — с презрением посмотрел я на Смирнова, — не вам судить меня за это!

— Как бы не так, голубчик, как бы не так, — покачал головой «наблюдатель». — Вы подрываете моральные устои и… — что он говорил дальше я уже не слышал — резкая вспышка боли буквально оглушил меня: левая щека горела огнём, а перед глазами стояло бледное лицо Нины и её полные слёз глаза.
— Я же тебе верила, — с горечью прошептала она. — Ты разочаровал меня, Дима, — дальше всё было как в замедленной киносъёмке: я смотрел, как она поднимается, как пакует вещи в чемодан, как уходит из номера, удаляясь до тех пор, пока её силуэ не скрылся из виду, как Смирнов выговаривает мне что-то, но я улавливаю лишь отдельные фразы. Что-то про нравственность, про партию, про проблемы, которые несомненно будут ожидать меня после возвращения на родину и ещё кучу всякой однотипной чепухи. Затем тирада заканчивается шаблонным «надеюсь, вы осознаёте всю серьёзность вашего положения», и сотрудник Комитета уходит, оставив меня одного, растоптанного, разбитого, уничтоженного с пылающим от пощёчины лицом. Не будучи шахматистом, наш «надзиратель» поставил мне вилку: угроза потерять любимую женщину (если я уже её не потерял) совмещалась с угрозой стать невыездным, и выйти из сложившейся ситуации без потерь не представлялось возможным…