V. Шах

Занимая место за шахматным столиком, я ни секунды не сомневался в том, что проиграю, а потому не счёл нужным утруждать себя изнурительной борьбой: я выстроил защиту Грюнфельда и чудом доигравшись до миттельшпиля, буквально пустил игру на самотёк, в результате чего белого короля ждала незавидная участь, как вдруг Флетчер вместо очевидного шаха ладьёй, переместил фигуру на c7, приведя меня в изумление абсолютной нелпостью хода.
— Может, согласитесь на ничью? — чуть подавшись вперёд, вполголоса предложил юный гроссмейстер. — Или вы ненавидите их не меньше меня?
— Да нет, — выдержав паузу, выдохнул я. — Ничья так и ничья, — и я механически пожал руку сопернику. На его лице я ожидал прочесть торжество, но американец, был скорее огорчён, чем доволен. Я же мысленно поблагодарил его за то, что он так или иначе помог мне избежать поражения, усугубившего моё и без того плачевное состояние.

      На обед я не пошёл. на все расспросы товарищей отвечал уклончиво. От Сергея узнал, что Нина покинула отель буквально недавно и её видели заплаканной в холле в компании Фрэнсиса Флетчера. Приятель точно не слышал о чём они говорили, но, судя по интонациям, иностранный шахматист успокаивал мою супругу, а та жаловалась ему на жизнь. Или на меня, что куда вероятнее. Эта новость заставила меня вновь испытать смешанные чувства по отношению к восходящей звезде шахмат: с одной стороны, тот факт, что он беседовал с моей женой и явно поддерживал её, приводил меня в состояние небывалого раздражения, на что накладывался и его вчерашний несвоевременный визит, с другой стороны, молодой гений, несмотря на явное преимущество и своё фанатичное неизменно быть первым, отказался от лёгкой победы. Правда, вопрос зачем? Из благих побуждений, или всё-таки затем, чтобы подразнить меня? Чёрт, похоже, я скатываюсь в паранойю. Какая разница почему Флетчер предложил ничью, если мне это никак не навредило? А что касается Нины… здесь я пока бессилен. Придётся разбираться со всем по возвращению в Советский Союз, а пока… пока мне не остаётся ничего другого, кроме как плыть по течению, а там будь что будет — с такими мыслями я уединился в любимом баре, где в послеобеденное время не было ни души: большинство посетителей предпочитало либо расслабляться на пляже или около бассейна, либо отдыхать в номерах. Бармен приготовил мне мой любимый латте, и я расслабленно расположился в кресле за дальним столиком. На глаза мне отчас же попалась забытая кем-то газета. С первой полосы улыбался Флетчер собственной персоной. Я мысленно выругался: даже здесь нет покоя от этого мальчишки! Но статью решил прочитать. В первую очередь потому, что на фото, украшавшем передовицу издания шахматист был не один, а в компании хорошо знакомой мне Риты — девушки из заведения Тессы Ван Дейк.

      «Фрэнсис Флетчер разорил нидерландский бордель» — гласил заголовок, пропечатанный крупным лаконичным шрифтом. Я хмыкнул: то же мне новость. Неужели у газетчиков всё настолько плохо с сенсациями?

      «Молодой американский гроссмейстер недавно был замечен в обществе некой мисс Риты Н., работницы одного из домов терпимости. По словам девушки, благодаря поддержке мистера Флетчера, она нашла в себе силы порвать со своим прошлым и начать жизнь с нового листа, после чего её примеру последовали ещё несколько молодых особ.
«Фрэнсис Флетчер совершенно не похож на всех тех мужчин, которые обычно посещают бордели», — рассказала мисс Н. нашему корреспонденту. «Одноразовому сексу он предпочитает многоразовые партии в шахматы, и считает, что я и другие девушки достойны большего, чем мы имеем сейчас. Не встреть я этого удивительного человека, не уверена, что нашла бы в себе силы распрощаться со своей профессией», — я скептически хмыкнул: интересно, это ещё один способ привлечь внимание к своей персоне, или же американец и в самом деле такой тошнотворно правильный? Впрочем, без разницы — в любом случае поведение американца меня ужасно раздражало, при чём с каждым днём всё сильнее и сильнее. И сколько бы Армен Саркисян не шутил, мол, Флетчер создаёт атмосферу, без него было бы скучно, мне такое своеобразное веселье было отнюдь не по душе. Допив кофе, я отложил газету и поспешил покинуть бар, в котором вдруг стало неожиданно людно.

      Не то чтобы я не любил общество, однако тогда мне оно было совершенно ни к чему: шум и суматоха, чужие разговоры, а особенно — радостные лица, смех и улыбки — всё это ввергало меня в глубочайшее уныние. Хорошо им, этим счастливчикам: от них не отвернулась любимая женщина, им не грозят большие неприятности на родине, в конце концов, им не надо играть в этом чёртовом турнире претендентов, будь он трижды неладен! Я в сердцах пнул небольшой камешек, валявшийся на дороге. Ноги сами несли меня к закрытому маленькому бассейну, как к самому тихому месту во всей гостинице. Но не один я мечтал об уединении: на одном из лежаков вытянулась знакомая долговязая фигура — Фрэнсис Флетчер лежал на спине, закинув одну руку за голову, а в ногах лежал его любимый сиамский кот. Кот спал. Его хозяин, вроде бы, тоже. Решив не будить никого из них, я занял отдалённо стоявший лежак и всецело ушёл в себя. Однако мысли мои были настолько безрадостными и навевающими тоску, что уже через пару минут я ощутил невыносимое желание сделать что-угодно, лишь бы выкинуть их из головы. В мгновение ока я подскочил к самому бортику, борясь с желанием броситься в кристально чистую воду, а затем, сдержавшись, опустился на колени, и умыл лицо. Стало немного легче, но ощущение болтающегося на шее камня окончательно не исчезло. Я обернулся на Флетчера, раздумывая будить его или нет, и подошёл поближе: юный гений походил на ожившего Эндимиона Канова*, прекрасное произведение искусства, которым хочется любоваться целую вечность.

      Внезапно веки американца дрогнули, и он слегка приоткрыл сначала один глаз, а затем и второй. От неожиданности я невольно вздронул и сделал шаг назад.
— А, это вы, Дмитрий, — интересно, что зарубежный гроссмейстер назвал меня по имени только сейчас. — Который час? — восходящая звезда шахмат вскинула голову, взглядом ища настенные часы, но при этом игнорируя свои наручные.
— Половина третьего, — ответил я.
— Спасибо, — Флетчер по кошачьи потянулся, разминая конечности, что вызвало недовольный мяв у его любимца, который, тем не менее, был проигнорирован. — Как вы себя чувствуете? Я узнал, что произошло от вашей жены, да и то, как вы играли сегодня говорило о многом…
— А как по вашему должен чувствовать себя человек в подобной ситуации? — не скрывая раздражения, спросил я. — Паршиво.
— Печально, — вздохнул юный шахматист и, выдержав паузу, вдруг обескуражил меня вопросом: — Я могу вам чем-то помочь?

Я изумлённо вскинул бровь, так как меньше всего на свете ожидал от американца подобного: скорее, я рассчитывал на нудное чтение моралей или торжествующее ехидство, но нет.
— Боюсь, что нет, — покачал головой я, так как не имел ни малейшего представления о том, как можно исправить ситуацию. Да и что мог сделать Флетчер? Написать Нине письмо с дифирамбами в адрес её неверного мужа, мол, простите его, он у вас хороший, больше не будет? Абсурд какой-то. А ничего другого на ум и не приходило.
— Очень жаль, — Фрэнсис неохотно поднялся, поправляя чуть замявшийся пиджак. — Хотелось бы надеяться, что она вас простит, но это вряд ли: ваша супруга гордая женщина, так что я практически уверен, что она подаст на развод. И знаете что? Я считаю, что она достойна кого-то получше, чем вы.
На этих словах во мне словно кто-то переключил рубильник, и из состояния вялой апатии я мгновенно перешёл в режим берсерка. Уж не знаю, чего добивался своими словами американец, но в привести меня в бешенство ему удалось.
— А ты кто такой, чтобы решать чего Нина достойна, а чего нет? — чувствуя как по телу разливается злость, процедил я. — Ты взгляни на себя: неудачник, который только и умеет что играть в шахматы, да устраивать истерики по поводу и без. Да тобой только одна женщина и заинтересовалась, да и то подставная, — я с наслаждением смотрел как с каждым моим словом меняется выражение лица собеседника: от напряжённого к потрясённому, от потрясённого — к испуганному. Флетчер смотрел на меня с нескрываемым ужасом и выглядел совершенно беспомощным и беззащитным, отчего пробудившееся во мне тёмное начало жаждало сделать ему ещё больнее. — Ну, что уставился? Правду слышать не хочешь? А ведь кроме меня тебе никто её и не скажет — все привыкли жалеть бедного гениального мальчика и молчать, но только не я, только не я! — остатки самоконтроля окончательно покинули меня, и я сорвался. Всю накопившуюся боль, обиду, гнев и отчаяние, которые я хотел, но не мог выплеснуть на неутомимого «надзирателя» Смирнова, я обрушил на голову иностранного гроссмейстера. Он, конечно, сказал весьма гадкую фразу, которую, к тому же, частенько любила повторять моя тёща, активно выступавшая против моего брака с Ниной, но отнюдь не заслужил всей той жестокости, которую я к нему тогда проявил. Я буквально метал гром и молнии, мой многократно усиленный эхом голос звучал откровенно пугающе, отчего кот Флетчера выгнулся дугой и зашипел, но это раззадорило меня ещё больше.
— Что молчишь? Сказать нечего? — уже почти выкрикнул я. — Ты слишком высокого о себе мнения. На деле ты просто юнец-выскочка, к тому же весьма посредственный шахматист, берущий только гонором да эпатажем. Тебе никогда не стать чемпионом мира, мальчик. Ни десятым, ни одиннадцатым, ни сто двадцать первым. Всё, на что ты способен это поливать грязью действующего чемпиона, выдвигать несуразные требования и изображать из себя звезду мирового уровня. Звезда, ха! — я с отвращением сплюнул под ноги. — До звезды тебе как до Китая раком, а до мирового первенства и того дальше. Твой удел — быть журналистиком в жалкой бульварной газетёнке и строчить дешёвые статьи за пару центов, уж будь уверен. И помрёшь ты один в компании бутылки грёбаного муншайна**, потому что никому не будешь нужен — ни такой женщине, как моя жена, ни какой-нибудь быдловатой алкашке. И следи за языком, Фрэнсис Джеймс Флетчер, а то он у тебя слишком длинный, — это был далеко не конец моей длинной тирады, но американец наконец нашёл что сказать и неожиданно прервал меня.
— П-прекратите! Хватит! — выпалил он. — Вы назвали меня никудышним шахматистом, при том, что я обыграл вас без всякого труда в первый раз, а сегодня сжалился над вами из-за вашего состояния, и лишь поэтому пошёл против своих принципов и предложил ни… — договорить шахматному дарованию не позволил грубый удар в челюсть: я никогда не был стороннком грубого насилия, но тогда, находясь в состоянии близком к аффекту, я плевать хотел на собственные убеждения. Надо сказать, что юному гению тогда крупно повезло, ибо будь на моём месте могучий Армен Саркисян, последствия оказались бы куда плачевнее. Тем не менее, на бирюзовый кафель закапали багровые капли, Флетчер пошатнулся, а я… я вдруг ощутил такую жгучую невыносимую боль в груди и на автомате схватился за сердце. Затем последовала резкая нехватка воздуха — словно из лёгких выбили весь кислород. Я отчаянно раскрыл рот, словно задыхающаяся рыба, и где-то на задворках разума промелькнуло осознание, что, возможно, вот он, конец, и я отчётливо осознал, что не готов умирать. По крайней мере не здесь, не сейчас, не на глазах у… на долю секунды мы встретились взглядами, а затем я ощутил как рука американского шахматиста цепко ухватила меня за лацкан, не позволив упасть в бассейн. Затем он буквально дотащил меня до лежака, так как ноги мои онемели и отказывались слушаться, спешно стащил с себя пиджак, скрутив его в импровизированный валик, и подложил мне под голову так что я оказался в полусидячем положении. После этого молниеносно распустил мой галстук, расстегнул воротник рубашки и ремень. Я не сопротивлялся, да и не мог, даже если бы и хотел. Во время всех этих манипуляций с подбородка Флетчера тонкой струйкой стекала кровь, но он, не обращая на это ни малейшего внимания, как заведённый шептал «потерпите немного, всё будет хорошо» — в иной ситуации меня бы лишь разозлили эти слова, уж слишком дежурными они были, но тогда я не то что злиться, я даже дышать нормально мог с большим трудом. Боль в груди не думала отступать, грубо сжимая моё сердце своей холодной рукой. На лбу проступили капельки пота. Мне снова стало страшно, я не хотел умирать. А американец, едва закончив все манипуляции с моей одеждой, бросился прочь из бассейна. Я проводил его обречённым взглядом, даже не надеясь, что он вернётся. Сознание плыло, готовясь покинуть меня окончательно, когда до моих ушей донеслилсь чьи-то приглушённые голоса. Последнее, что я видел прежде, чем погрузиться в небытиё — нескольких человек в белых халатах и взволнованное лицо Фрэнсиса Флетчера…

*"Спящий Эндимион» - скульптура авторства Антонио Канова в стиле неоклассицизма, изображающая прекрасного юношу из греческой мифологии.
**Муншайн — название американского самогона