VII. Проходная пешка

Тем вечером Флетчер решил не возвращаться в отель — время было позднее, а сам гроссмейстер — сонный и плохо соображающий. Так что он предпочёл остаться ночевать в палате, выбрав себе соседнюю с моей койку. Не без скандала, правда, весьма скромного, по сравнению со всеми предыдущими, американец добился, чтобы к нему допустили кота, который мирно свернулся калачиком под настольной лампой дежурной сестры. Такому развитию событий не был рад никто, включая само животное, но доктор Ван Тиль после недолгого спора быстро понял, что проще будет уступить. В итоге довольный шахматист, поудобнее устроившись на новом месте, загрёб в охапку своего четвероногого компаньона и уснул сном праведника. Я решил последовать его примеру и вскоре тоже погрузился в объятия Морфея.

— Нина, я должен тебе кое в чём признаться, — я стоял на пороге нашей квартиры, и голос мой дрожал от волнения.
— Ты нашёл себе очередную пассию? — с убийственным спокойствием поинтерсовалась супруга.
— Хуже, — покачал головой я. — Все гораздо хуже.
На этот раз по лицу Нины пробежала тень тревоги. «Контрабанда? Преступление? А, может… может завербовали?» — наверняка думала она.
— Дима, что произошло? — уже не скрывая обеспокоенности, спросила жена. Я молчал, понуро склонив голову. Странное ощущение внутренней пустоты всецело заполонило мой разум. Наконец я собрался с духом, и оторвав взгляд от носков туфель, на одном дыхании выпалил: — Я провёл ночь с Фрэнком Флетчером!
Воцарилось тягостное молчание. Несолько секунд мы с Ниной неотрывно смотрели друг на друга: она — не в силах поверить в услышанное, я — с мольбой и отчаянием. Первой тишину нарушила Нина.
— Бедный Флетчер, — произнесла она совершенно бесстрастным тоном и, резко развернувшись, удалилась в свою комнату с присущим ей королевским достоинством. Я же остался стоять в коридоре один, совершнно потерянный и ужасно смущённый, не зная, что же мне делать дальше.

      На осознание того, что я нахожусь в больничной палате, а не у себя дома, у меня ушло несколько минут — настолько реалистичным оказался сон. С трудом протерев глаза, я окончательно убедился том, что странный диалог с Ниной был не более, чем игрой подсознания, а я всё ещё пациент кардиологического отделения одной из больниц на Кюрасао, от пребывания Флетчера на соседней койке не осталась и следа, а передо мной сидит невзрачный человек, весьма похожий на сотрудника КГБ Смирнова, только несколько моложе, отчего у него ещё не началось облысение.

— Доброе утро, товарищ Загорянский, — ровным тоном поздоровался посетитель и предъявил мне корочку. — Лейтенант Трушин, Комитет Государственной Безопаности. Выражаю своё сочувствие вам в связи с произошедшей с вами неприятностью и информирую вас о том, что уже завтра представители СССР покидают Антильские острова в связи с окончанием турнира претендентов, и завершать лечение вам предстоит уже на родине. Я переговорил с товарищем кардиологом — он считает, что если вы продолжите соблюдать график лечения, вашему здоровью не будет никакой угрозы, а потому вы можете возвращаться в отель прямо сейчас — у выхода вас ожидает автомобиль, поторопитесь, — окончив свою речь и не дав мне сказать ни слова, — новый «наблюдатель» вышел в коридор. Я слышал, как он о чём-то беседовал с доктором Ван Тилем, но не мог разобрать о чём именно, а потом голоса стали отдаляться, пока не стихли окончательно. Медсестра принесла мне мою одежду — тот самый костюм, в котором я был у бассейна, когда меня подвело сердце, и я, быстро одевшись, выглянул в коридор. Дождавшись своего лечащего врача, я получил от него справку о выписке вместе с несколькими пачками лекарств и графиком их приёма, после чего с жаром пожал руку служителю Гиппократа, поблагодарив за спасение жизни, и поспешил покинуть больницу.

      На улице меня ждала чёрная «Чайка» ГАЗ-13 с флагами СССР на задних крыльях, явно предоставленная нашим посольством. В салоне разместились Трушин и Сергей Симиренко.
— Поздравляю с выпиской, Дим! — дружески хлопнул меня по плечу приятель.
— Спасибо, спасибо, — честно говоря, даже несмотря на визиты Флетчера, мне уже успели порядком надоеть бесконечные приёмы таблеток, больничные запахи и скучные стены, одинаково белые, что в палатах, что в коридорах. — Чем закончился турнир?
— Миша Литвинов на правах победителя отборочного тура сыграл с действующим чемпионом, но партия окончилась в пользу последнего, — ответил Симиренко. — А наш неугомонный скандалист хоть и дышал Мише в спину, но всё же несколько отстал от него, так что замкнул первую тройку. Ты, кстати, тоже числишься третьим, но, к сожалению, с конца.
— Не удивительно, учитывая обстоятельства, — грустно вздохнул я. — Надеюсь, Флетчер не порадовал прессу очередным заявлением о том, как «проклятые русские плетут ужасный заговор лишь бы не допустить его к борьбе за шахматную корону»?
— Как ни странно, но нет, — ответ Сергея меня весьма удивил, так как американский гроссмейстер устраивал шоу и по меньшему поводу, а тут такое чрезвычайное происшествие, которое, бесспорно, задевало его самолюбие. — Не поверишь, но твоё здоровье его волновало гораздо больше, чем результаты соревнований.

      По прибытию в гостиницу, лейтенант Трушин мастерски расстворился в толпе многочисленных постояльцев, толпившихся в холле, а мы отправились в номер Литивнова, где, по словам Сергея, собирались все наши шахматисты.

      Меня встретили восторжёнными возгласами и аплодисментами, словно я только что завоевал чемпионское звание, а не выписался из отделения кардиологии. Спрашивали о здоровье, кое-кто даже интересовался, нет ли у меня претензий к Флетчеру, но я окончательно развеял остатки сомнений, подтвердив, что обязан юному гению жизнью, а произошедшее было лишь досадной случайностью. На этом вопрос виновности молодого шахматиста был закрыт, и обсуждение перешло в иное русло: нужно было отметить успешное завершение турнира. После непродожительной дискуссии, мы пришли к выводу, что праздновать будем в отдалённом баре возле бильярдной — там было достаточно места как для светских бесед за бокалом шампанского, так и для безудержного веселья.
— Только, умоляю, не переборщите, — предупредил действующий шахматный король, — товарищ Трушин хоть и потерпимее Смирнова будет, но если произойдёт хоть малейший эксцесс, мы все автоматом станем невыездными, и это в лучшем случае.
— Поняли, мы же порядочные люди, всё пройдёт гладко, — убедил коллегу Саркисян. На этом и закончили, условившись встретиться в девять вечера у входа в упомянутый бар. До этого времени каждый мог заниматься своими делами, так что я решил сходить в город и купить сувениров маме и Нине. С собой я взял Сергея и мы пешком отправились в ближайшую сувенирную лавку.


— Слушай, я не хотел говорить этого при нашем «наблюдателе», — для порядка я воровато оглянулся, опасаясь увидеть следующую за нами мрачную тень человека из КГБ, — но, кажется, я схожу с ума…
— В каком смысле? — в карих глазах приятеля заплясали огоньки заинтересованности.
— В прямом. Мне сегодня снилось нечто… нечто совершенно крамольное и бесстыдное, вот, — с трудом подобрав эпитеты, чтобы описать свой сон, одно воспоминание о котором вгоняло меня в краску, сказал я.
— И что? — интерес сменился олимпийским спокойствием. — В этом нет ничего ужасного: всем нам время от времени снятся эротические сны, — Симиренко понял мою фразу по-своему, а я не решился его поправить, так как испытывал жуткий стыд за увиденное ночью. Почему моё подсознание нарисовало именно такую картинку? Да ещё и столь красочно? Может, я слишком много думаю о Флетчере? А как о нём не думать, если он даёт о себе знать буквально кажды пять минут? Хорошо, если сейчас из-за поворота не вынырнет, — с чувством внутреннего напряжения мы миновали угол невысокого здания и я выдохнул с облегчением, когда из-за этого угла никто не появился.
«Меньше думай о Флетчере. Всё равно завтра вы разъедетесь и вряд ли вообще когда-либо увидитесь», — посоветовал я сам себе и вдруг почувствовал необъяснимую тоску от мысли о том, что я и в самом деле могу больше никогда не встретиться с американцем. Стало грустно, словно мне предстояло прощание с кем-то по-настоящему близким. Близким? Ну да, юный гений личность интересная и гораздо более глубокая, чем может показаться на первый взгляд, к тому же, он был чуть ли не единственным, кто навещал меня в больнице и переживал за моё состояние. И да, он спас мне жизнь. Но это ещё не делает его моим другом. Или нет?
— Хей, Дим, смотри какие необычные магниты, давай возьмём, — вернул меня в реальность голос Сергея. Мы стояли перед сувенирной лавкой, удачно расположившейся между двумя пальмами, с витрины которой на нас смотрели всевозможные безделушки. В их числе — красивые, расписанные вручную магниты-барельефы с изображением центральных улиц Виллемстада*, пещер Хато** монастыря Святого Франциска Ассизского и прочих архитектурных и природных достопримечательностей Антильских островов.
— Давай, — согласился я, очарованный тем, как естественно смотрятся волны на одном из барельефов — словно настоящие. Стоили данные сувениры довольно больших денег, но нам оказались по карману. Правда, пришлось сэкономить на траспорте и в гостиницу я и Сергей вернулись уже к обеду. Но есть мне особо не хотелось — снова начали беспокоить мысли насчёт странного сна. Так что после трапезы я попросил у Симиренко, начавшего изучать Фрейда, «Толкование сновидений» и уединился с этой книгой у закрытого бассейна. И, надо сказать, наблюдения австрийского психоаналитика меня отнюдь не порадовали: так, он утверждал, что наши сновидения отображают скрытые желания. Вот уж никогда не мог подумать, что я втайне мечтаю о том, чтобы сообщить Нине, что я… нет, абсурд какой-то! Я отложил книгу и удалился в номер, убеждая себя, что я придаю слишком большое значение совершенной нелепице.

      К ужину погода начала портиться: как и в начале соревнований, небо стало затягиваться свинцовыми тучами, волны обеспокоенно пенились, где-то на горизонте глухо ворчал гром и сверкали молнии. Ветер, пока что несильный, трепал широкие листья пальм и гнал по тротуарам редкий мусор и пыль. Скоро должно было начаться наше маленькое торжество, но идти на него совсем не хотелось: я чуствовал себя разбитым, вдобавок по медицинским показаниям мне запрещён алкоголь. Тем не менее, решив отдать дань уважения коллегам, я всё же явился в бар у бильярдной.
— За то, чтобы шахматная корона всегда была исключительно советской! — поднял бокал с шампанским Армен Саркисян.
— За советские шахматы!
— За русскую шахматную школу! — тонкий звон стекла известил о начале веселья. Миша Литвинов подключил электрофон, грянула песня Аиды Ведищевой «Смешной паренёк», на специально расчищенную от столиков площадку под танцпол потянулись супружеские пары, и я почувствовал себя лишним на этом празднике жизни — выяснилось, что Нину так и не выпустили из Союза, аргументируя это тем, что мы и так завтра прилетим, и мне предстояло дожидаться отъезда в одиночестве, тогда как все мои коллеги были с супругами. Вдобавок на меня мало кто обращал внимание, включая Сергея, чья жена меня откровенно недолюбливала, и я под шумок незаметно покинул бар, не забыв запереть за собой дверь.

      Ноги сами собой принесли меня на пляж. На пирсе, в блеклых вспышках молний я увидел Флетчера. Порывы ветра трепали его пиджак словно парус и он стоял весь гротексно торжественный, словно капитан терпящего бедствие корабля. Несколько секунд я простоял на месте, не решаясь нарушить уединение молодого гроссмейстера, а затем бесшумно приблизился и стал рядом.
— Дмитрий? — обернулся на меня гениальный шахматист. — Вас уже выписали?
— Как видите, — я смахнул с носа первые капли дождя, упавшие с неба. — Пойдёмте, а то в этот раз у меня не найдётся для вас зонта.
— Подождите, дайте полюбоваться на эту красоту в последний раз, — голос Флетчера звучал зачарованно и в глазах его я прочёл почти десткий восторг. Снова сверкнула молния, а за ней ещё одна. Налетевшая на пирс волна лизнула носки наших туфель, но американец не обратил на это ни малейшего внимания, завороженно наблюдая за надвигающейся в сторону суши зловещей чёрной тучей.
— Ваш ход, Дмитрий, — внезапно сказал юный гений.
— Пешка e2-e4, — на автомате ответил я.
— Конь g8-f6, — у Флетчера словно заранее был заготовлен ответ. Когда мы добрались до миттельшпиля, уже лило как из ведра, но игра за воображаемой доской так увлекла нас обоих, что весь окружающий мир словно перестал существовать. Американец играл в этот раз используя целый микс из чужих приёмов, позаимствованных из разных партий и сплетённых в хитроумную канву, уверенный в том, что я до сих пор не сумел разгадать его собственный стиль, который он раскрывал лишь во время официальных матчей и, крайне неосмотрительно — вчера и позавчера в больничной палате. К его счастью, меня тогда немного больше увлекала его жизненная история, чем особенности игры. Возможно, именно поэтому я проиграл почти каждую партию.

      Флетчер не возражал, когда я предложил ему продолжить в более подходящем для этого месте, чем ночной пляж и залитый солёной водой пирс. Не возражал, когда вместо нашей роскошной, сверкающей огнями словно круизный лайнер, гостиницы, мы почему-то направились в к одиноко мерцающей в ночной темноте вывеске с надписью «мотель». Не возражал, когда шахматная доска, столь удачно обнаруженная в маленьком тесном холле, была утащена в одноместный номер на втором этаже. А потом я смотрел как молодой гроссмейстер с горящими глазами, сосредоточенно уничтожает фигуру за фигурой, пешки за пешкой с такой беспощадной решимостью, словно от этого зависела его жизнь. И пришёл в себя лишь когда обветренные потрескавшиеся губы с мягким привкусом зелёного чая, коснулись моих собственных, а те самые длинные пальцы виртуоза скользнули по моей шее к пуговицам рубашки. Доска рухнула на пол, оставив партию незавершённой, воздух накалился до предела — куда там пронзающим небо молниям. Тихий звон пряжки ремня где-то на фоне раскатов грома вперемешку с барабанной дробью неистового ливня. Галстук зелёной змеёй обвивается вокруг тонких запястий и проскальзывает через спинку кровати. Шрам ровной полосой тянется к самому локтю и я медленно касаюсь его, пропуская электрический ток по вене. Лампа у изголовья на мгновение гаснет, её свет дрожит и отбрасывает причудливые тени на молочного цвета кожу, на которой распускаются багровые цветы — символ моей несдержанности, потаённых страстей, дремавших в недрах подсознания. Солёные дорожки слёз мешаются с ещё не высохшими каплями дождя, стекающими с потемневших от влаги волос. Рваный болезненный вздох вырывается из груди, грозясь сломать рёбра, проломить грудную клетку. Я ловлю его с жадностью выброшенной на берег рыбы, которая хочет вернуться назад, в океан лазурных глаз, туда, где всегда был её дом.


      Проходная пешка доходит до первой горизонтали и становится ферзём, когда единственная лампочка взрывается, разлетевшись вдребезги с очередным раскатом грома…

*Виллемстад - столица Кюрасао, крупнейшего из группы Антильских островов
**Пещеры Хато - самая заменитая природная достопримечательность Кюрасао