X. Мат

Дома меня встретила гробовая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем кухонных часов с кукушкой — Нина последнее время пропадала на съёмках и задерживалась там допоздна. Чувствуя себя опустошённым, я механически заварил себе чай, принял душ и собирался отправиться спать, когда знакомое чуство тревоги сдавило мне горло.
«Проклятый Флетчер», — подумал я, набирая рецепцию отеля, о котором однажды вскользь упомянул молодой гроссмейстер. Приятный женский голос на другом конце провода сообщил, что да, в их гостинице в самом деле проживает американский шахматист, и он буквально недавно вернулся к себе в номер и попросил ни в коем случае его не беспокоить. Меня такой ответ вполне удовлетворил и я, поблагодарив девушку-администратора со спокойной душой положил трубку. Я был уверен, что шахматное дарование пострадает денёк-другой от столкновения с суровой реальностью, а потом придёт в себя и снова заявится ко мне, либо же в клуб. Однако никто никуда не заявился ни через день, ни через два. Слегка взволнованный, я опять связался с гостиницей и узнал, что этим утром Фрэнсис Флетчер улетел обратно в США. Что ж, похоже, что наш последний диалог произвёл на него слишком сильное впечатление. Однако никакой вины за собой я не чувствовал — я ведь всего лишь сказал правду, а то что правда оказалась горькой и нелицеприятной, это нормально: жизнь — не сахар, и чем раньше смиришься с данным фактом, тем лучше будет для тебя самого. Так что я продолжил жить своей прежней жизнью, разве что теперь заглядывал в почтовый ящик чуть чаще чем обычно. Писем не было. А неделю спустя после описанных событий шахматный мир потрясло известие о бесследном исчезновении молодого гроссмейстера.

      Полиция Нью-Йорка стояла на ушах, в частности благодаря Кэтрин Флетчер, сестре пропавшего, так как, похоже, больше никого не заботила его судьба: даже родной дед юного гения оставался безучастным. Впрочем, так было лишь на первых порах, когда многие не верили в серьёзность происходящего, резонно полагая, что это лишь очередная попытка привлечь внимание. Даже я поначалу был убеждён в том, что исчезновение — не более, чем фарс и инсценировка эмоционально нестабильного скандалиста, но на деле всё оказалось гораздо страшнее.

      Ближе к середине ноября я получил послание, но не от Флетчера, а от его родственницы, которая буквально умоляла меня приехать в Нью-Йорк, уверяя, что именно я стал причиной пропажи её брата и, скорее всего, только мне под силу заставить его вернуться. Данное заявление меня откровенно огорошило и я даже подумывал не выбросить ли мне конверт в мусоропровод, чтбы лишний раз не напрягаться, но совесть победила и я наскоро накатал лаконичный ответ, сообщая, что вылечу так скоро, как только получится — благо, в ближайшие дни истекал срок запрета на выезд. Да, я знал, что выпросить разрешение на поездку заграницу, и не куда-нибудь — а в самое сердце капиталистического общества будет крайне непросто, не говоря уже о том, что перелёт предстоит тяжёлый, а еду я далеко не на курорт, но отступать было поздно. В конце концов, Флетчер был моим приятелем и бросить его в беде я не мог.

      Длительные разбрки со Спорткомитетом и диалоги с КГБ в итоге привели к желаемому результату: я получил право на недельное посещение США. Нина, подобно жене декабриста, хотела отправиться со мной, но я убедил её не прерывать съёмки — в конце концов, она наконец-то получила желаемую роль. Четырнадцатого ноября 1962 года в десять часов утра я сел на самолёт, следовавший рейсом Киев-Нью-Йорк, и отправился на встречу с неизвестностью.

      Кэтрин встретила меня в аэропорту и, увидев её, я обомлел — внешне девушка была точной копией брата, такая же высокая, нескладная и светловолосая с выразительными сапфировыми глазами сиамской кошки. Даже пальто на ней было такое, как и на Флетчере во время его визита в Союз.
— Приветствую, мистер Загорянский, — сестра молодого гения крепко пожала мне руку. — Как прошёл перелёт? Я так понимаю, вы не совершали пересадку в Европе?
— Если бы, — сокрушённо вздохнул я: всё же пятнадцать часов в салоне самолёта оказались тем ещё испытанием. — Это был прямой рейс.
— Сочувствую, — покачала головой мисс Флетчер. — Полагаю, что вам нужно хорошенько отоспаться и придти в себя, а завтра я посвящу вас во все подробности.
Я лишь устало кивнул, садясь в жёлтое такси, поджидавшее нас на улице. Ярко освещённый город, пронзающий небеса шпилями своих небоскрёбов не произвёл на меня особо впечатления, так как единственным моим желанием было поскорее добраться до постели, и сбылось оно достаточно быстро: автомобиль остановился перед трёхэтажным многоквартирным домом и сонный я, неохотно выбравшись наружу вместе со своей скромной поклажей, последовал за Кэтрин в её квартиру. Месторасположение здания и убранство жилища тогда интересовали меня меньше всего: единственным предметом интерьера, который я посчитал безоговорочно прекрасным, оказался диван, и упав на него, я мгновенно провалился в сон.

      Меня разбудил сквозняк и невыносимый запах сигаретного дыма. Я подорвался с дивана и чуть рухнул на пол от неожиданности, спросонья приняв Кэтрин, курившую у распахнутого настежь окна, за Фрэнсиса.
— Доброе утро, — не оборачиваясь, бросила мисс Флетчер, сделав очередную затяжку. Я закашлялся, и она тотчас же потушила сигарету: — Прошу прощения, не додумалась выяснить, как вы реагируете на никотин, — извинилась девушка, закрывая окно и усаживаясь на подоконнике. — Фрэнк, кстати, тоже его ненавидел, — Кэтрин скосила глаза на фотографию в рамке, украшавшую письменный стол — на ней молодая жизнерадостная женщина обнимала мальчика и девочку лет пяти: — Наша мать. Всё началось два года назад, после её смерти. Фрэнк, конечно, и до этого был, скажем так, неординарной личностью, но это событие, как мне кажется, нанесло его психике непоправимый урон, — сестра пропавшего гроссмейстера тяжело вздохнула и продолжила: — Самое страшное, что мы с дедом не смогли утаить от него подробностей: мама… — американка замялась, словно пытаясь проглотить вставший в горле ком, — она покончила с собой. Повесилась в собственной комнате на бельевой верёвке. Это был шок, потому что никаких предпосылок к подобному не было, но… тем не менее, это произошло. Фрэнк тогда играл на межзональном турнире, имел все шансы стать победителем, но, думаю, вы знаете, как бесчестно поступили с ним конкуренты…
— Вы про ту историю с подставной возлюбленной? — уточнил я. Кэтрин утвердительно кивнула.
— Именно. Фрэнк всегда очень трепетно относился к любому проявлению человечности в свой адрес, видимо, с детства привыкнув к её отсутствию со стороны посторонних, включая родного деда и даже меня, — мисс Флетчер отпустила глаза — она явно жалела, что у них с братом так и не получилось стать по настоящему близкими людьми друг для друга. — Он думал, что если о нём заботятся, помогают, сочувствуют, в общем, относятся не как к безликому механизму, умеющему лишь разносить в пух и прах лучших шахматистов мира, а как к личности, сложной и уникальной, то его любят, — горькая усмешка. — Бедный Фрэнк. Мама не успела втолковать ему, насколько жестокими могут быть люди. А ведь он принимал на веру все признания в любви и считал, что лечь в постель можно только с тем, кто тебе по настоящему дорог. С последним я, может, даже и согласна, но беда в том, что мой брат был уверен в том, что все остальные думают также как и он. Только представьте, что пришлось пережить Фрэнку, когда женщина, которая обещала прожить с ним всю жизнь и умереть в один день, однажды помахала ему ручкой и благополучно удалилась в закат, пересчитывая хрустящие банкноты. А потом он, не помня себя от шока, проиграл все партии до единой, ещё не зная, что дома его больше никто не ждёт. Я просила деда скрыть от брата факт самоубийства матери, но тот был непреклонен, мол, мальчишка не тепличное растение и ему необходимо увидеть жизнь такой, какая она есть. Что ж, Фрэнк увидел и вот к чему это в конце концов привело, — Кэтрин сунула мне под нос плакат с фотографией исчезнувшего гения и жирной надписью «Missing» над ней. Хоть качество снимка и оставляло желать лучшего, да и сам он был чёрно-белым, я кожей ощутил на себе обречённый взгляд Флетчера, отчего ощутил себя весьма неуютно. Впрочем неприятное ощущение исчезло как только сестра пропавшего отложила объявление в сторону.


— После турнира претендетов Фрэнк был совесем плох — у него диагностировали депрессию и назначили целую пригорошню препаратов, — чуть помолчав, продолжила Кэтрин. — Вдобавок, я случайно узнала, что брат привёз с собой из этой поездки несколько венерических болезней, что было чрезвычайно необычным, так как он всегда яро критиковал проституцию как явление и никогда не был сторонником случайного секса. Я предположила, что ему снова довелось столкнуться с кем-то, кто воспользовался его наивностью и безграничной потребностью в любви — после смерти мамы Фрэнк остался совершенно один против целого мира. Но я ничего не спрашивала, потому что знала, что он ничего не ответит. Между тем, дела у него шли так себе, апогеем стал ещё один удар — скончался Честер — любимый кот, и Фрэнк обвинил во всём своего приятеля-ветеринара, с которым снимал квартиру — мол, тот никогда не любил Честера и нарочно его угробил. Закончилось всё дракой и бегством брата в Россию. Да, не сказав никому ни слова, он сорвался в Совесткий Союз. Только будучи уже в аэоропорту, известил меня о том, что едет к другу — то есть к вам, и всё. Все были в шоке, а ему было всё равно. Он любил эпатировать и шокировать, потому что только так мог поуствовать себя значимым, важным и нужным — практически любимым. Из Союза Фрэнк вернулся сам не свой. Он никогда не пил, но тут две суток провалялся пьяным у здесь на квартире. Я снимаю её с двумя подругами, так вот одна из них, став свидетельницей психоделических монологов в алкогольном угаре, поспешила съехать к своему парню и сегодня-завтра окончательно у него осядет, тогда как другой повезло больше — она до сих пор приглядывает за больной бабушкой и не в курсе событий. Честно сказать, даже мне, более-менее привыкшей к заскокам Фрэнка было не по себе в эти дни — он говорил страшные вещи: говорил, что его обманули, вытерли ноги об его душу, вырвали ему сердце и оборвали крылья. Что он не хочет быть чемпионом мира, а хочет навсегда обрести покой рядом с мамой. Что жизнь для него утратила всякий смысл и он просто хочет, чтобы всё это прекратилось. И, что уж если кто и способен остановить его от полного самоуничтожения, так только вы. Услышав такое я, понятное дело, испугалась, и предложила послать за лечащим врачом, а не за вами — брат, на свою беду, бросил принимать лекарства, когда улетел к вам в гости. Видели бы вы его лицо! Оно буквально исказилось от ужаса и с диким воплем «нет, никогда, уж лучше убейте!» Фрэнк пулей вылетел из квартиры. Последующие несколько дней он отсиживался у своих крайне сомнительных знакомых, пару раз появлялся в клубе и успевал сменить локацию быстрее, чем я обнаруживала его. И вот, неделю назад, отправившись на ипподром Бельмонт Парк с двумя разрядниками, Фрэнсис, поскандалив с билетёршей, расстворился в толпе и больше его никто не видел. Деду открвоенно плевать. Полиция хоть и действует, но уж очень вяло — я вынуждена звонить в участок по несколько раз в день, чтобы хоть как-то их расшевелить, а ведь известно, что пропавшие без вести находятся достаточно быстро, если начать оперативные поиски в ближайшие сорок восемь часов. Как вы понимаете, прошло несоизмеримо больше времени, а у блюстителей порядка нет даже предположений начёт того, что же могло случиться с моим братом. Я и моя лучшая подруга Хелен, а также те ребята, видившие Фрэнка последними, начали собственное расследование, но пока безрезультатно. Единственное, в чём мы обошли полицию, так это в поиске улик: вот это, — Кэтрин выдвинула верхний ящик письменного стола, в котором лежала тёплая вязаная шапка, — нам удалось обнаружить в полумиле от ипподрома на Лонг-Айленде. Я сама подарила её Фрэнку на двадцатилетие, так что ошибки быть не может. Впрочем, осмотр окрестностей ни к чему не привёл. Мы также обзвонили все ближайшие к Бельмонт Парку морги и больницы — ни-че-го. А потом я вспомнила что он говорил о вас, отыскала ваш адрес и написала. Признаться, я не верила в то, что вы ответите и, уж тем более — приедете в Нью-Йорк, но не попробовать не могла. И вот вы здесь, — рука Кэтрин на автомате потянулась к сигаретной пачке и замерла на полпути, так как её обладательница быстро вспомнила о моей непереносимости никтотина. Я подошёл поближе, испытывая уже знакомое, но от того не менее противное чувство тревоги и отчаяния: одна часть меня была настроена достаточно оптимистично, другая же, напротив, воспринимала происходящее с изрядной долей скепсиса. Я всей душой хотел, чтобы Флетчер нашёлся живым и, желательно, непредимым, но вкрадчивый внутренний голос нашёптывал мне, что смысла в поисках уже нет.
— Чем я могу помочь? — стараясь не пускать в голову страшные мысли, спросил я.
— Вот, — сестра пропавшего гроссмейстера подтолкнула ко мне потрёпаную телефонную книгу и сам аппарат с облупленной краской на трубке — видимо, кто-то из проживавших в квартире девушек страдал дурной привычкой резко бросать её во время разговора. — Здесь вы найдёте номера шахматных клубов и прочих мест, в которых часто бывал Фрэнк — они обведены красным. Звоните и говорите, что вы, Дмитрий Загорянский, приехали увидеться со своим другом и обеспокоены его внезапным исчезновением, пусть если кто его увидит — передаст, что вы его ищите. Как-то так. Понимаю, что это странный способ, но есть у меня слабая надежда, что если до Фрэнка дойдёт слух о том, что вы в городе и что он вам нужен, возможно, он даст о себе знать. Если, конечно, — Кэтрин снова отвела взгляд, — если, конечно, он ещё жив.

      Я управился менее, чем за час. На другом конце провода каждый раз отвечали, что непременно передадут Флетчеру информацию о моём приезде, однако где он сейчас находится никто не имел ни малейшего понятия. И только продавец в маленьком магазине винтажных музыкальных инструментов, услышав фамилию «Загорянский» сказал, что молодой шахматист оставил кое-что специально для меня. Когда и при каких обстоятельствах — обещали сообщить исключительно при встрече, так что мне пришлось дожидаться возвращения Кэтрин, уехавшей в полицейский участок. Пребывая в страшном волнении, я несколько раз порывался сорваться в магазин в одиночку, но останавливал себя, напоминая, что составить компанию разыскиваемому гению в списках бесследно исчезнувших — не лучшая идея, с учётом того, что район, куда предстояло отправиться, находился очень далеко и был мне совершенно незнаком, а я вдобавок страдал топографическим кретинизмом.

      Когда ключ наконец-то повернулся в замочной скважине и на пороге квартиры появилась мисс Флетчер, я уже успел выпить все успокоительные, имевшиеся с собой, и даже опрокинуть стакан дешёвого виски, но это не особо помогло.
— Дмитрий, что с вами? Неужел какие-то новости? — моё возбуждение моментально передалось Кэтрин.
— Да, да, — энергично кивнул я и вкратце обрисовал сестре пропавшего ситуацию. Та слушала меня, нахмурившись, но когда я закончил, буквально просияла и бросилась вызывать такси.

— Это может быть наш шанс, это может быть наш шанс, — непрерывно повторяла девушка, вслушиваясь в телефонные гудки. Наконец оператор взяла трубку, и уже через десять минут жёлтое такси несло нас на другой конец города. Поездка отняла около двух часов и, когда машина притормозила у пункта назначения, на улице стояла непроглядная тьма, которую слегка рассеивало слабое свечение нескольких фонарей.

      Магазин музыкальных инструментов представлял собой крошечное заведение, спрятавшееся в нише трёхэтажного дома из коричневого кирпича с лестницами на фасаде — такого же, в котором снимала квартиру Кэтрин. Нам открыл мужчина неопределённого возраста в дешёвом костюме. Он говорил тихо и медленно с ярко выраженным акцентом, а когда я представился, перешёл на русский.
— Приятно видеть своего знаменитого соотечественника на улицах Брайтон-Бич, — усмехнулся владелец лавки, оказавшийся русским эммигрантом. — Я раньше тоже жил в Киеве и в своё время интересовался шахматами, что помогло мне найти общий язык с вашим не менее известным другом — Фрэнсисом Флетчером. Он-то и попросил меня передать вам нечто крайне важное, по его словам.
Я озадаченно переглянулся со своей спутницей.
— Как давно это было? — сразу задала вопрос та.
— Пару дней назад, — ответил хозяин магазина, прежде чем скрыться в подсобке.
— Пару дней? — воскликнула Кэтрин. — Но ведь он пропал неделю назад! Вы не знаете, где он сейчас?
— К сожалению, нет. Если бы знал, уже давно сообщил бы в полицию, — из маленькой каморки за прилавком мой земляк вытащил карту Нью-Йорка и развернул её перед нами. — Без понятия, что это может значить, — сказал он, — но выглядит впечатляюще.
В самом деле: огромная карта оказалась поделена на шестьдесят четыре ровных, совершенно одинаковых квадрата. Центр занимал чёрный король, а в вокруг него полукругом расположились ладья, ферзь и конь. На обороте карты неровным, до боли знакомым почерком было выведено «Поставить мат в три хода. Где окажется ферзь, там буду и я».
— Так это же элементарно, — самоуверенно заявил я. — Сейчас разберёмся, найдём этого гения конспирации и он получит от меня по ушам за то, что заставил стольо людей понервничать.
Впрочем, рано я радовался: прошло больше часа, а я так и не смог решить с виду несложную шахматную задачу. Мисс Флетчер и хозяин магазина следили за каждым моим дейстием, затаив дыхание, что сильно давило на нервы. В конечном счёте я решил, что будет проще и быстрее признать собственное бессилие и предъявить эту головоломку кому-то, кто наверняка сможет её разгадать, что и было сделано. Кэтрин прямо из магазина набрала Артура Финнигана и Ричарда Уинстона — последний был общим секундантом американских шахматистов на Кюрасао. Оба как раз были в городе и согласились помочь. Два часа спустя в маленькой съёмной квартирке над парикмахерской собралась звёздная команда, в состав которой входили практически все присутствовашие на тот момент в Нью-Йорке гроссмейстеры. Пока они методом мозгового штурма разгадывали загадку Флетчера, я не поскупился на телеграмму действующему чемпиону, что значительно ускорило процесс: не успела минутная стрелка перебраться через цифру двенадцать, как белый ферзь расположился за две клетки от чёрного короля, прямо над складами в Гарлеме. Присмотревшись повнимательней, Артур Финниган заметил, что на каждой клетке была отмечена чёткая локация, в нашем случае это было конкретное помещение, где хранилась плитка для ванных комнат. Дальше действовали быстро — Кэтрин вызвала полицию и после недолгого препирательства на склады был отправлен патруль, вслед за которым тотчас же отправилась и она сама в сопровождении меня. Шахматный цвет Большого Яблока остался ждать новостей на квартире. И новости не заставили себя долго ждать.

      Когда полиция вскрыла злополучное хранилище моему взору предстала, пожалуй, самая страшная картина в жизни. И нет, под потолком не висел разлагающийся труп, не было и бездыханного тела со вскрытыми венами или простреленной головой на полу в луже сосбтвенной крови. Вместо этого я увидел шестьдесят четыре кафельных плитки, выложенные в виде шахматной доски, и багровеющую на них надпись «почему так долго?», которая в моей голове была озвучена насмешливым голосом Флетчера. Казалось бы, не самое кошмарное зрелище, но на меня оно произвело такое жуткое впечатление, что мне пришлось выпить двойную дозу нитроглицерина, дабы не словить очередной сердечный приступ.

      После тщательного обыска помещения стражи закона обнаружили кровавые пятна и даже один слегка смазанный алый отпечаток ладони на стене ближайшего склада. Следы вели к берегу реки Гудзон и там обрывались. Больше ничего обнаружено не было. Криминалисты подтвердили худшие опасения: кривые буквы на кафеле вывели кровью, группа которой совпадала с группой крови пропавшего гроссмейстера, найденный отпечаток также принадлежал ему. Судмедэксперт пришёл к неутешительным выводам: скорее всего, шахматный гений намеренно нанёс себе достаточно тяжёлые повреждения, что привело к серьёзному кровотечению и, скорее всего — к смерти, если никто не оказал ему должной помощи. По настоянию Кэтрин полицейские водолазы прочесали дно у того места, где оборвались следы её брата, но результатов это никаких не дало: в том месте было сильное течение, да и дно оказалось весьма илистым, что значительно затрудняло поиски. Сама мисс Флетчер в версию с самоубийством наотрез отказывалась верить, считая, что Фрэнсис стал жертвой некого хитроумного и опасного преступника, впрочем, никаких существенных доказательств у данной гипотезы не было. Собственно, эта отчаянная вера в то, что произошло что-угодно, кроме суицида, лишний раз доказывала насколько плохо знала Флетчера даже его родная сестра. А впрочем, существовал ли вообще человек, который мог бы похвастаться тем, что был близко знаком с непредсказуемым, скандальным и безгранично несчастным юношей, сознательно превратившем в фарс даже собственную смерть? Вряд ли.

      Так как тело так и не было обнаружено, поиски продолжались, тем не менее, от меня никакого толку уже не было, так что я засобирался на родину. Хотелось поскорее вернуться домой и оказаться подальше от этого кошмара наяву, пробирающегося под кожу подобному злому ноябрьскому ветру. Ко всему прочему, американская шахматная элита, узнавшая о происшествии в числе первых, резко сменила ко мне своё отношение: никто ничего не говорил, но я кожей чувствовал настороженные взгляды тех же Финнигана и Уинстона, улавливал едва слышные перешёптывания — моя роль во всей этой истории была крайне неоднозначной и все они так или иначе считали меня причастным к гибели Флетчера. В Советском Союзе я столкнулся ровно с такой же реакцией: вслух меня никто не осуждал, но игнорировать остранённость своих коллег я никак не мог. Их поведение было вполне объяснимым: погибший американец незадолго до своей трагической кончины летал в СССР и виделся со мной, быстро стал известно, что перед его возвращением в США мы поссорились, также мне припомнили все прежние выпады в адрес покойного, включая и нашу драку на Кюрасао — очень вовремя объявился свидетель, мельком видивший с улицы как я разбил Флетчеру нос в тот роковой день, когда я впервые угодил в больницу. В общем, у шахматного сообщества имелись все основания полагать, что я так или иначе оказал пагубное возействие на ментальное здоровье юного гения, что привело к настоящей трагедии. Финальным аккордом в этой истории стал развод с Ниной: после претендентского турнира наши отношения хоть и наладились, но уже не были такими как прежде, больше напоминая дружбу. В итоге Нина влюбилась в режиссёра её фильма и прямо заявила мне об этом, как и о том, что не желает больше жить с человеком, который довёл до суицида того, кто считал его другом. Я был бы рад рассказать ей из-за чего так бурно отреагировал американец, но не мог, так как тогда неизбежно раскрыл бы то, что так страстно желал забыть. Несмотря на уговоры моей мамы, имевшей очень сильное влияние на свою невестку, Нина была непреклонна. В начале 1963 года я снова остался один.


      Флетчера, разыскивали ещё год, так как его сестра продолжала настаивать, что это было заранее спланированное престуление. Не убеждала её ни почерковедческая экспертиза, которая подтвердила, что надпись на кафеле сделал сам пропавший, ни тщательная отработка версии с похищением и убийством, ни заверения лучших гроссмейстеров, включая действующего чемпиона мира, в том, что придумать столь сложную и в то же время элементарную задачу, которую общими усилиями едва смогли разгадать сразу несколько знаменитых шахматистов было под силу только настоящему гению, «агонизирующему гению на грани безумия» — как выразился Артур Финниган в одном из интервью. Между тем посмертная популярность юного американца превзошла прижизненную: анализу его памятных партий посвятили несколько монографий лучшие теоретики США, журналисты и писатели разных мастей буквально грызли друг друг глотки за право написать биографию трагически погибшего дарования, чья драматическая история стала неиссякаемым источником вдохновения для поэтов, музыкантов и художников, да и, в конце концов, Америку захлестнула очередная волна шахматного безумия.

      Между тем, я сменил вид деятельности, решив всецело посвятить свою жизнь спортивной журналистике, так как постояннототвечать на бесконечное количество однотипных вопросов, воскрешающих в памяти болезненные воспоминания, у меня не было ни малейшего желания. Да и ряды чёрно-белых клеток теперь стойко ассоциировались с окровавленной плиткой на том треклятом складе, так что смотреть на доску спокойно мне было не под силу. Что же касается Флетчера, то своим последним ходом, суть которого так и не была раскрыта до конца, он так или иначе доиграл до конца свой эндшпиль за чёрных и поставил мат этому миру, который так упорно отказывался его принимать…