Волк волку тоже рознь

   Аллаки… Деревня Аллаки, отделение Тюбукского совхоза, расположена вдоль озера Малые Аллаки. Между улицей Калинина и озером небольшой берёзовый лесок, в этом лесочке сегодня массовое гуляние – «отсевки». Почему именно здесь, а не на территории Тюбука?.. Да потому, что это самое живописное и удобное место для такого масштабно мероприятия. Погода, солнечная, теплая, ведь на дворе середина июня. На большой поляне среди леса была сделанная невысокая сцена с рядами лавок перед ней, по разные стороны поляны меж берёз расположились автолавки: с продуктами, с вещами, прилавки со всякой столовской выпечкой.
   Началась торжественная часть. Директор совхоза отчитался о проделанной работе: сколько гектаров вспахано и какими культурами засеяно, отметил лучших трактористов, вручая им грамоты и ценные подарки: ковры, паласы, телевизоры, денежные премии под звуки музыки духового оркестра. Потом стали выступать самодеятельные коллективы с песнями да плясками. На весь лес – музыка, смех, веселье. Одним словом – праздник.
    Пока шла торжественная часть я, Валентин Чебатарёв и Николай Горюткин прошлись с бреднем по берегу озера, вытащили карася, себе набрали полную ванну, ведра три - четыре, остальную тут же раздали желающим. Жёны наши накупили детям сладостей в автолавках; и нам радости – водочки да вина, закусочки. Принесли из домов: кто – кастрюлю под уху, кто –  миски, ложки, стаканы, расстелили два покрывала на земле, выложив на них еду и посуду, почистили рыбу, сварили на костре тройную уху и  расселись прямо на землю вокруг нашего «стола», стали наслаждаться ухой да под водочку, слушая, как распевали песни голосистые девчата. 
    За нашим «застольем» взрослых человек десять да детишки наши. Среди молодёжной компании были два пожилых мужика: это одинокий без левой руки Кузьмич, он с войны пришёл без руки, детей у него не было, да и жена давно умерла. Я его очень уважал и всегда приглашал к себе то в баню, то просто на любой праздник. К Кузьмичу приехал его друг Иван, тоже без жены. Вдовец. Вот и он по такому случаю оказался среди нас.
    По всему лесу таких компаний много. У кого-то играла гармошка, у других под гитару пели, а кто-то и без музыки хорошо голосил. Мы как обычно шутили друг над другом, рассказывали байки, анекдоты, и вот я высказался:
— Знаешь, Валентин, сколько волка не корми, он укусит тебя и в лес убежит.
   Иван, который почти всё время молчал, посмотрев на меня, махая указательным пальцем правой руки из стороны в сторону, заговорил:
— Э-э-э нет, Володя, ты не прав. 
— Да чего не прав-то, ты что, волков воспитывал, знаешь их повадки? – пошутил я.
- Если интересно, расскажу одну историю.
— Интересно. Расскажи.
— А вот давай выпьем ещё по сто, и расскажу.
    Иван взял бутылку и стал разливать по стаканам водку. Выпили. Он положил на кусочек хлеба дольку колбасы, откусил, медленно прожевал, глядя в одну точку на покрывале, как будто обдумывая, с чего начать. Потом посмотрел мне в глаза и заговорил.
— Я ведь сейчас на пенсии, а так-то всю жизнь в лесничестве проработал. Меня постоянно в лес отправляли: то деляны отметить для вырубки берёзы на дрова или для вырубки строевой сосны, то проверять, на тех ли соснах серники нарезают резцы для сбора серы, то проверять, есть ли сено в кормушках для косуль и лося. Вот я по лесам и шастал. У нас и избушки в разных местах есть. Бывало и заночуешь там, летом, конечно, для зимы-то они не предназначены, печей в них не было.
— Да, видел я такие избушки, когда за грибами по лесу ходил. В них всегда есть соль, списки и свечки.
— Именно они…  Как-то раз зимой приказали мне  съездить на дальнею сторожку проверить, есть ли там сено в яслях да комбикорм. Зима студёная, снега навалило, дай боже. Лося
 и косули много народилось, да и кабанчики, поди, всё съели, голодуют. А в том краю, куда меня послали, как раз строевую сосну валили по госзаказу. До деляны километров десять было, рабочих на «трамвайчике» возили.
— Не понял?  Как это в трамвайчике возили? По лесу без рельсов? –  прервал разговор Виктор Иванов.
— Чудак человек, – улыбнулся Иван, посмотрев на него. –  Трамвайчиком мы будку на деревянных полозьях называли. Внутри вдоль стенок лавки, чтоб сидеть, а в середину вещи складывали: бензопилы, топоры, канистры с бензином, рюкзаки с едой. Её цепляли за трактор и айда по снежной дороге.
— А-а-а! – смутился Виктор.
— Так вот. Надел я на себя полушубок овчинный, ватники, шапку- ушанку, вачеги из овчины, на пояс патронташ с патронами, взял  двустволку заряженную, лыжи широкие самодельные, в них по снегу хорошо ходить, не проваливаются, и собачку прихватил с собой. Пришёл в бригаду. Сбор в семь утра. Пока до деляны доедем, уже рассветает. Все в сборе, поехали. Мужики смеются  надо мной: собачку-то волков пугать прихватил. Доехали. Они лес валить остались, а я со своим Дружком к сторожке пошли. До неё ещё километра полтора-два было.
   Идём по лесу, сначала хорошо бензопилы слышно было, а потом всё тише по мере нашей удалённости. Дружок мой бегает, прыгает, то лает на птиц, то белку увидит, то мордой в снег уткнётся, опять лает. Молодой пёс, игривый, чего с него возьмёшь. Хоть и ростом большой, семь месяцев ему отроду. Я с ним то и дело разговариваю, а с кем мне ещё говорить-то, мы вдвоём. Следов зверья полно, вот и рассказываю ему, кто здесь пробегал, кто здесь лежал, снег примятый. Дошли до сторожки. Сена в яслях нет, колоды пустые, снег зверьём утоптан, а тут ещё волосяные клочья разбросаны по снегу. Судя по каплям крови да по копытам, дня два назад волки косулю большую задрали. Что-то мне не по себе стало, да и Дружок мой как-то беспокойно себя ведёт.
— Пойдём-ка, Дружок,  отсюда, да побыстрее, и пойдём мы с тобой вон в ту сторону. Там метров через триста-четыреста дорога, лесинами укатанная, по ней без лыж быстро дойти до деляны можно. Ну и пошли. Я даже как-то меж дел ремень ружья потрогал, по патронташу рукой провёл для успокоения. 
    На лыжах качусь,  Дружок то за мной бежит, то впереди окажется, уши навострит, лаять начнёт, то отстанет, я его кликать начинаю. Сам прислушиваюсь к каждому шороху, треску сучьев, скрипу сосен. Где-то в стороне сороки галдёж подняли. «Ага, значит, зверя видят, коль волнуются. Ну, зверя – они и лося могут видеть и тоже стрекотать». Сам себя успокаиваю. Дошли-таки до дороги. Я лыжи снял, вложил друг в дружку в проем, куда носок валенка всовываешь, ремнями обвязал, чтоб не разваливались, так легче нести. А Дружок мой как побежит в противоположную сторону от той, куда мы пойти должны были, скулит, лает и исчез из виду. Я головой-то повернулся в его сторону и кричу: «Дружок, Дружок, куда ты, сорванец? Дружок, ко мне, ко мне! Вот лихоманец». Голову-то обратно поворачиваю, а передо мной волки метрах в двадцати. Я остолбенел. Глазами рассматриваю кусты, сугробы, не поворачивая головы, а они вокруг меня, значит, и сзади тоже. 
   После этих слов Иван, сидевший на правом бедре, облокотившись о землю ладонью правой руки, поменял позу. Встал на колени, потом опустил задницу на свои пятки, руки положил на колени и выпрямился как столбик. Все вокруг замерли, даже дети перестали кушать и шевелиться. Я оглядел лица всех присутствующих: в глазах был испуг. Мне казалось, мы не слышали мелодии игравшей гармони и песен, что пели женщины неподалёку то нас. Тишина и ступор. Все ждали, что будет дальше? Пауза. Потом Иван поднял свои ладони и закрыл ими глаза. Ещё через несколько секунд стал снова говорить, не убирая ладони то глаз.
— Я понял, что это моя смерть, что я не успею скинуть ружьё с плеча, не говоря уж о выстреле. Я чувствовал, как мои ноги немеют, делаются ватными, сердце билось в бешенном ритме, по позвоночнику побежал холодный пот, и я потихоньку опускаюсь на снег. Лыжи у меня были с левой стороны вдоль моего туловища, я что было сил в левой руке, прижал их к себе, дабы удержаться, и закрыл лицо ладонями. Я слышал, как стая рванула на меня…, я слышал, как волки стали меж собой грызться…, я слышал рычание, и вой…, клацанье волчьих зубов…, я слышал шум, драку волков. Несколько раз я чувствовал прикосновение зверя к моим ногам. Но не понимал, что происходит вокруг меня и почему они меня ещё не разорвали. Сколько времени происходила эта борьба, не знаю…,  мне казалась…, вечность. Когда борьба успокоилась, я медленно опустил ладони вниз лица, приоткрыв только глаза… По моему лицу бежали слёзы.
   Вот и сейчас Иван, как много лет назад, опустил ладони вниз, приоткрыв только глаза, смотрел куда-то сквозь меня. Глаза его были полны слёз, которые текли по щекам и капали на рубашку. Видно было, как он снова переживает тот момент своей жизни.
— Я стоял, смотрел и не понимал, что происходит. Несколько волков стоят задом ко мне, остальные чуть подальше передом. Пасти у всех оскалены друг на друга, головы опущенные вниз, бешеное дыхание, угрожающий взгляд и готовность снова схватиться в драке за добычу. Прошла минута, может две, я просто потерялся во времени, мне всё казалось вечностью. Волки, что были ко мне передом, отступили. Затем за ними стали отходить остальные, и я увидел волчицу, хромую на правую переднею лапу.
   «Это она! Это она! Это та волчица! Хромая волчица, это она спасла мне жизнь, это она со своим самцом и, скорее всего, с теми щенятами». Как молот об наковальню, стучала мысль в моей голове. Боже мой, боже мой! Сквозь слёзы и комок в горле я тихо прошептал:— Спасибо, животина! Волчица как будто услышала и поняла мои слова, повернулась вполоборота ко мне, посмотрела на меня, и пошла за стаей, удаляясь в лесную чащу. Волки отступили в ту сторону, где работали лесорубы, мне ни чего не оставалось, как пойти в противоположном направлении, и я пошёл. Куда я пошёл, в той стороне была деревня Григорьевка, в ней жил мой сват Андрей. Сначала я шёл медленно, так как у меня не было сил, ноги мои заплетались, потом стал убыстрять шаг, и через какое-то время всё тело и чувства восстановились, и я пошёл быстрее, определив для себя: «Судьбу не надо испытывать». Я всю дорогу чувствовал между лопаток сверлящий взгляд зверя, и только когда вышел на поле, (а до деревни метров семьсот- восемьсот), это чувство взгляда исчезло. На меня нахлынули слёзы, я плакал не за себя, а за Дружка. Мне было жалко свою собачку, что погибла от зубов волков. Так я думал. Я думал обо всём: нашли бы меня, когда-нибудь в лесу, скорее всего, не меня, а мои разодранные вещи, думал о том, как тяжело пришлось бы моей жене поднимать детей – у меня же четыре мальца и девчушка, о своих родителях – как им тяжело было бы перенести эту весть. Да, о многом я подумал за эту дорогу.
   Пришёл я к свату домой. Рассказал, что заплутал в лесу, что мне надо добраться до Тюбука.
— Да ладно, заночуй у нас, а утром уедешь на попутной машине. Вон как мороз прижимает. «Москвича» мне своего не завести, а больше не на чем, просить бес толку кого либо, — уговаривает сват меня. 
— Нет дорогой, надо ехать! Ты только представь, что будет с родителями, да и жена ума лишится, узнав, что я из лесу не вернулся с рабочими. Заводи «Беларусь» и поехали. Валюха  не будет против. Заночуешь у нас, а завтра утром приедешь. Уговорил. 
    Приехали мы к моему дому, я подхожу к крыльцу, а на нём лежит Дружок. Передние лапы вытянул вперёд, на лапах лежит его голова, уши прижаты. Я присаживаюсь подле него, глажу по голове, тереблю холку, говорю ему.
— Дружок, ты живой! Живой, дорогой! Что, виноватым себя чувствуешь? Да не чувствуй себя виноватым, что убежал, правильно сделал, они бы кинулись в первую очередь тебя рвать, а потом бы мне досталось. Хоть какую-то часть волков за собой увлёк. Всё хорошо. Всё хорошо.
    Жена очень удивилась, увидев свата, когда мы в избу вошли:
— А вы почему вместе и откуда?
    Я рассказал жене, как заблудился, попросил подать нам покушать и бутылочку води. Налил по полному стакану и я залпом выпил водку до дна.
   Через некоторое время пришёл Васька-лесоруб и закатил скандал.
— Мы его там, в лесу, кричим, свищем, глотки надорвали, а он дома водку хлещет. Думали, что тебя волки задрали, даже костёр большой оставили, вдруг явишься, хоть у костра заночуешь. А он дома водку пьёт!
— Не ругайся, Вася, заблудился я.
    Жена, конечно, всё поняла после выпитого мной стакана водки. Наутро, как только сват уехал, устроила мне разнос.
   Иван снова замолчал. Тогда я предложил всем выпить за удачу Ивана.
— Давайте, выпьем за Ивана. Ты ведь действительно натерпелся, –  разливая водку по стаканам. — А как восприняли мужики твой рассказ?
— А я и не кому не рассказывал.
— Как не рассказывал? – удивился Валентин. — И почему?
— Решил, что не стоит всем знать. Только Кузьмичу и рассказал, да вот сейчас и вам.
    Все сидели молча, каждый думал о своём. Прав Иван или нет, что утаил от народа такое событие, не нам судить.
    Вдруг спохватилась моя жена Рита.
— Иван! Иван, а что за хромая волчица, и почему она и несколько волков кинулись тебя защищать?
— Если интересно, расскажу.
— Конечно, интересно, расскажи! – загалдели все хором.
    Иван снова поменял позу, опять откусил кусочек хлеба с колбасой, прожевал его тщательно, хлебнул глоток ухи через край миски и продолжил рассказ. 
— Года три назад в начале мая иду я по лесу, естественно, по  рабочим делам, наслаждаюсь пенью птиц, любуюсь природой, вдруг слышу, щенки скулят. Думаю:  «Да, нет показалось, не может быть того, чтоб кто-то щенят в лес выбросил». Иду дальше. Скулят, да не скулят, еле пищат. Я тогда пошёл на писк. Прошёл ещё метров десять-пятнадцать. Батюшки! Передо мной картина. Волчица лежит на правом боку, вытянулась, правая передняя лапа в капкане зажата, капкан толстой проволокой к сосне привязан, пасть открытая, язык вывалился, волчата в её брюхо уткнулись, соски тянут, скулят. Я оторопел. А она не шевелится. – Дохлая, что ли? – произношу вслух. Волчица не реагирует на мой голос. Стал  осматривать лес, не поворачивая головы. Волк в метрах в двадцати в кустах стоит, и упор на меня глядит. Что делать? Если волчица мёртвая, он мне всё равно не даст волчат забрать. Я ещё с минуту постоял, переведя дух, набрался храбрости, стал вслух говорить:
—Эх, животина, как тебя угораздило попасть в капкан, беременной-то. Поди не один день билась пытаясь себя освободить, да не получилось. Измучилась. Тут вот и ощенилась, да, похоже, пропала. Дай-ка я тебя освобожу. — Сам снова на волка посмотрел. А тот даже не шевельнулся, глядит на меня, а поза… готов в один миг наброситься. Я тогда не спеша, опустился перед ней на колени и разжал капкан, отложил его тихонько в сторону. Вижу, у волчицы бровь дёрнулась.
— Да ты ведь живая ещё, — продолжаю говорить вслух, при этом снимаю с пояса фляжку с водой, откручиваю крышку и маленькой струйкой наливаю воду ей в пасть. Волчица, почуяв воду во рту, приоткрыла глаза и стала, сглатывать. Смотрю ей в глаза, а они у неё мутные-мутные, безжизненные. Но вдруг из глаза слеза побежала. Я продолжаю лить воду ей в пасть. У неё стал язык шевелиться. Она пытается как бы лакать, языком заталкивать воду в глотку. Так я ей вылил всю воду из фляжки и стал,  подымаюсь с колен потихоньку, чтобы не спровоцировать волка. – Ну что, животина, что смог, я сделал: выживешь – значит, такая твоя судьба. Встал, отвернулся от неё и пошёл медленно в обратном направлении. Иду и размышляю: «Вот чудак, целый выводок от смерти спасаю, они тебя потом и съедят». Пришёл домой рассказал жене, она тоже так же высказалась   
— Вот они тебя и съедят при случае, дошастаешь один-то по лесам.
— А оно вон как обернулось, Володя. А ты говоришь, сколько волка не корми… Волк ведь волку тоже рознь.