14 Хам

       Задолго до рождения  внучки Ефим захаживал к ним, беседовал  за чаем с вареньем,  отец   часто жаловался, что его рано выперли на пенсию.
                - Молодые, зубастые, инстинкт сильного, - объяснял Ефим.
                - А как быть с умным? Какой инстинкт им движет? – спрашивал Петр.
                - На каждого умного найдется сила, - отвечал Ефим.
                - Сила есть, ума не надо, так по-вашему? - вмешивалась мать.
         В споре с Ефимом Петр был на стороне матери:
                - Я за  разум. И справедливость. 
                - Справедливость - это признак старости, залежалости.  Умных и талантливых надо  на корню вытравливать, как плесень.   
                - Пугаешь.
                - А ты не пугайся, всех надо встряхивать войнушкой.  Или ты хочешь, чтобы нами правили слабые?
                - Если умные, да, хочу.
                - Слабые всегда дураки, даже если они умные, - усмехался Ефим.
          У него, еще не старого, сила побеждала всегда.

          Еще до рождения Алисы, в разгаре был роман с Зоей, тот самый восемьдесят третий год, Петр хотел развестись, но так, чтобы жену вернуть ее родителям в том состоянии, в каком она была до замужества, то есть не делить с ней квадратные метры.   Но  не мог сообразить, с какого боку начинать, и обратился к отцу.

          Отец и сын, оба тугоухие, встречались летними вечерами на родительской половине и громко обсуждали семейные дела Петра. Как оказалось позже, жена многое слышала, но основное прошло мимо, не дом ее интересовал, а та баба, которая увела законного мужа. Как раз тему любовницы Петр почти не обсуждал с отцом.
          Отец с богатым бюрократическим опытом, в который входило не только управление крупным производством, но и должность в горкоме, взялся за дело с энтузиазмом.

           В  родительской гостиной с чаем и сладкими пирожками отец раскладывал перед ним письма, квитанции переводов, дневниковые записи, из чего следовало, что  дом построен на отцовские деньги рабочими, которых отец приглашал поработать и отдохнуть на море.  Кроме квитанций переводов в деле по признанию Дедлиха Ф.Т. единоличным  владельцем дома фигурировало письмо Петра к родителям с жалобами на Елену: жена не помогает, только спускает родительские деньги на торты и маникюр с педикюром.

          Процесс, что говорится, пошел, и вот отец стал единоличным владельцем большого дома.

          Петр расстался с Зоей, у него родилась дочь, и до Елены первой дошло, что у них нет дома, был и не стало. Петр не сразу почувствовал угрозу, ничего страшного не произошло, отец лишь формальный владелец, проживет недолго, все устаканится.
         Елена,  несдержанная на язык,  в очередной раз   нахамила матери, отец пригрозил, что завещание напишет на мать и Тамару, а их оставит без крыши над головой. Как говорится, приехали, сам себе яму вырыл.
    
          За дело взялся  адвокат Ефим Охроменко, долго и внимательно изучал материалы (Петр был еще вхож в родительскую половину, знал, где хранились папки, - нужные бумаги забрал)  и заинтересовался   историей, как отец по личному договору  купил  барак под снос и отправил в товарном вагоне бэушные доски, рамы и двери,  под ними спрятал то же самое, только новое, по маршруту: Урал – Крым.

         Петр помнил эти бараки вдоль железнодорожной линии, каждый день проходил мимо, когда учился в начальных классах. На  месте бараков построили микрорайон, а рельсы убрали. Многие бывшие одноклассники получили там квартиры. «И ты бы мог», - говорила мать, упрекая его в том, что все деньги ушли на дом, а  покоя нет.
 
          Под диктовку Ефима  рукой Петра было написано заявление в суд, в котором Дедлих Федор Трофимович обвинялся  в коррупции,  взяточничестве и моральной нечистоплотности, а именно:   не только заплатил сверху, что очевидно и не требует доказательства, но  ради подписи на разрешении переспал с нужным человеком, оказавшимся женщиной.
    
         Эта история  рассмешила бы любого нормального человека, но отец был глубоким стариком, и все  обернулось трагедией.
       
         Судьей оказалась выпускница юридического факультета лет двадцати пяти,  в сером костюме, гладко причесанная,  лицо строгое, как у  школьницы – отличницы.  Ей приходилось громко говорить, почти кричать, потому что и отец и сын были глухими, и сидящие в коридоре люди все слышали.
         
          У отца белые тонкие волосенки, прикрывшие лысину, небесно-мутный взгляд,  он держался за  трость и поворачивал голову на громкие звуки, тихих не слышал совсем.

                - Громадянин, Федору Трохимович, вы спали с… - судья заглянула в бумагу, - Тимаковой И.В. в корыстных целях?
                - А? – отец приложил ладонь к уху.
        Даже если слышал,  делал вид, что нет. Его голыми руками не возьмешь.
        Петр  переспросил:
                - Вы что ему сказали, можете повторить?
        Судья, повышая голос:
                - По вашему заявлению спрашиваю, спал ли гражданин Дедлих с Тимаковой И.В.
        Приоткрылась дверь, заглянул судья из соседнего кабинета, стал рассматривать отца и сына, хмыкнул, подошел к столу, спросил о чем-то судью,  она пожала плечами.
       
        Отец категорически отказался слышать, но это не означало, что  ничего не понял, еще как понял.

        Мать кричала на всю улицу: «Ты не сын, ты хам, предал отца, он тебя вырастил  (как это представлялось, если работал семь дней в неделе), дал образование (учился сам), и содержал долгие годы, потому что  ты не способен зарабатывать (что правда), выставил его на посмешище, неблагодарный (скорее дурак)».

        Отец залег на диван и отказался от лечения. Все таблетки после его смерти нашли под диваном.
        Петр не ожидал такой реакции: когда Ефим раскручивал это дело,  думал, что отец посмеется или просто выругается. После этого они бы помирились.

       У Петра не было опыта судиться, он не понимал, что делал. Думал, что перед отцом поиграет мускулами, и этим кончится,  его поддержала Елена, она же подсказала проверять почту, мало ли что, никаких контактов, сидят как на вулкане и мучаются, останутся в доме, или их выгонят.
    
       Весной, когда все цвело и пахло, Елена залила на родительской стороне деревья и кусты роз крутым раствором соли. Не дошла только до крыльца, где  рос куст, усыпанный красными розами, и забыла про виноград, в августе синие гроздья свешивались с крыши времянки. 
       Мать начала догадываться, соседи подтвердили,  выдала Вера, Елена с ней советовалась, сколько надо сыпать соли на ведро воды. Невестка и свекровь  втянулись в войну.
         
      После смерти отца все зависло. Ефим  подсказал начать с матерью судебную тяжбу, дело затянуть, то есть действовать не так энергично, даст бог, она тут не задержится, уйдет следом за отцом. Почту проверять, договориться с сортировщицей писем на почте. Этим занялась Елена.

       Петр сидел на крыше, до него доносились приглушенные крики матери, в которых слышались нотки, уводящие в далекое детство, но он не давал разыграться воображению, враги и точка. Смерти матери ждали как избавления.

       Со временем он понял, почему Ефим почти бескорыстно ему помогал судиться с родителями. У коммунистов был кризис возраста, одни старики, а он относительно молодой, свежая кровь, так и получилось. К тому же Ефиму нужна была адвокатская практика.
         
        Спать не хотелось, он потянулся за стопкой блокнотов на подоконнике, но мешал табурет, высокий, прочный,  притащил из оврага для Ефима, тому трудно было поднимать  свое грузное тело с кресла или дивана, от резкого подъема лицо покрывалось потом, перед тем, как встать, совал под язык таблетку.
         К оврагу надо было идти сосновым лесом. Хотя  лесом трудно назвать высаженные в ряды деревца, выросшие вширь, а не ввысь, как на Урале, но теперь его нет, вырубили, построили дома  с высокими заборами.
        В первые годы супружества с Еленой в овраге отмечали праздники,  жарили шашлыки, ели и запивали вином.  Со временем  туда стали свозить мусор, можно найти стоящие вещи, и он целенаправленно  искал стулья,  пусть сломанные, можно починить,  нашел табурет, покрасил, как новый, Ефим был доволен.
         
         Табурет  мешал, он не выдержал,  сдвинул с места, попытался подтащить к двери, не смог, бросил у  колонны, добрался до стопки  блокнотов, взял за девятый год (случайный выбор) и стал перелистывать. Тогда с Ефимом много писали,   часами сидели в штабе, благо, никто не гонял. Это было в центре, рядом с редакцией газеты «Красное знамя». Сейчас там магазин оптики с английским названием, ютился сбоку здания и  поглотил весь первый этаж, включая «Красное знамя».  А тогда они встречались почти каждый вечер.
          Четкие записи Ефима заметно менялись, все  слабее нажим и все размашистее буквы,  рука двигалась почти по горизонтали, грозясь превратить строчки в сплошную линию. Из всех букв он выделял «П», вернее, отделял, неважно, где она находилась,  в начале слова или в середине, торчала как виселица.  «Ж» и «Щ» с невыразительной петлей почти не различались. «Ш» тоже мало отличалась от них,  «пожалуй» прочитывалось как «пошали», - подсознательное желание.
            
        Петр почувствовал дрожь, вспомнив, чем закончился для Ефима сегодняшний день.