Неопись. На Реке Китмар часть 1. фрагмент 12

Рассуждения об утраченном огне.   Дядя Слава.


Дедушкино отрочество вещает из тридцатых. Там советская мода на  Чарли Чаплина, самодельные фотоаппараты со стеклянными негативами, колхоз, рисование на чем придется и чем получится, книги из бывшей барской библиотеки с дореволюционным шрифтом, друзья и подруги из окрестных деревень, разговоры, заплатки на штанах (у кого наряднее), семиструнная гитара… В детстве одним из любимых занятий было ходить в ночное. Когда родители отпускали гонять табун – вот тут был праздник. «Надень шапку» - говорила мама. Едет из дома в шапке, потом – за пазуху ее… Скакали в поле верхом без седла, отдыхали на траве, любовались звездами и мечтали о чем-нибудь….

Подумать только - мы теперь под цифровым небом живем, а дедушка еще недавно мне рассказывал свежее свое воспоминание, как они с ребятами ходили в ночное. А в деревнях не было, например, электричества. Повсеместное электричество знают от силы три поколения, а до того все века жили с огнем. Тем не менее, мы уж привыкли к  свету, которые дают эти странные саламандры, живущие  в проводах  и приборах, мы и не мыслим себя  без плодов их деятельности. Не слишком ли резкий переход? Вот и потряхивает сапиенса. И не оттого ли  столько  растерянных дикарей, не приспособившихся должным образом  к  новому изменчивому укладу, а прежнего лишившихся;  оторванных от естественной почвы, многовековой повторяемости ритуалов, поведения, движений, инстинктов…  Как уму и чувству гармонии поспеть за ускоренным изменением условий жизни, культурного взаимопроникновения, языка, перемещения в пространстве...  Как защититься от потока ненужных сведений, многообразных культов, назойливых программ и суматошных идеологий? Не успеешь приучиться к одному новшеству, а уж надо привыкать к следующему. Что-то внутри кричит: караул!  Какие уж тут самоуглубленность и одухотворенность. Какая тут верность жанру… Разучившись готовить на огне, разучиваемся говорить. Остаются междометия, общие выражения, общепринятые словечки и узкопрофессиональные термины. Повышается жестикуляция – как физическая, так и виртуальная, через специальные символы.  Знание дробится, дух обесценивается. Произносить слово «вдохновение» становится неловко. Как и «воображение». И вот вам - современный Дикарь, которому кажется, что он куда-то едет. На аккуратный череп его надеты наушники.
  Курить -  это, наверное, не столько привычка, сколько инстинктивное желание взаимодействовать с огнем, хотя бы  тлеющим. Нынче и костры  не разрешают. Это понятно – пожары и все такое.…   Но чем станет человек без огня? Инверсией в первобытность?... Дикарь, подружившись с огнем, возмужал; а потеряв его - одичал снова. Только в другую сторону.. .
  Вот себе теория. Можно на ее основе основать псевдоучение. Или общество. Или проводить дорогостоящие тренинги по исцелению огнем...
Чем нести этакий вздор, починил бы лучше печку в деревне. А то дымит.

-«Кушайте, Иванываныч!» - сказали Ивану Ивановичу.
-«Кушают только господа» - возразил Иван Иванович.
-«Ну, жрите!» - ответили ему.
-«А жрут только свиньи!» - вновь возразил Иван Иванович.
-«Ну ешьте!» - ответили Ивану Ивановичу.
-«Вот! Есть – это по нашему!» - одобрил Иван Иванович.

Обеденный перерыв.
(Занавес. Все идут в буфет и находятся там дольше, чем следует. Потом возвращаются, стирая платками с лиц следы декоративной катастрофы. Гаснет свет, за кулисами шушукаются. Пробегает техник через сцену. У сидящего в четвертом ряду гражданина с клиновидной бородкой на бритой голове лежит сложенный шарфик, а на шарфике – кожаная перчатка. При этом гражданин доволен. Он посмеивается в бороду, светящиеся глаза выражают экстатическую благодарность.
И он говорит: - «Господи, хорошо-то как!»
Наконец, занавес медленно поднимается..)

У Николая Маслякова было несколько сыновей и дочерей.  Старшего  звали Вениамин, он  пережил всех братьев и сестер. Лева – ровесник моего  дедушки и его друг с детства, был  мастером спорта. Помню его был белый жигуль - единственную машину в деревне на ту пору.  Мне иногда разрешали садиться за руль и нажимать на кнопку сигнала.  Мы приходили с дедом к дяде Леве в дом с верандой и дед писал с него портрет. Говорят, за креслом они прятали бутылочку. Я этого не знал, но был впечатлен количеством цветов в саду. Дядя Лева был очень ехидный и всегда подтрунивал,  у него было больное сердце. Мы ездили с ним на его жигулях за грибами.
  Другой брат, дядя Слава, был похож на индейца. Дед очень любил сурового и сухопарого Славу -  и я тоже. В юности Слава слыл драчуном и сорви-головой. Где-то  ему повредили один глаз (говорят, при игре в «клёк» попали палкой), и тот навсегда остался полуприщуренным, что добавляло суровости облику. Когда я был маленьким, взрослые думали , что я буду сторониться дяди Славы – сквернослова и заядлого курильщика. Напротив, все в нем меня располагало и вызывало доверие. Кажется, это был очень честный и сильный человек. Будучи заядлым рыбаком, он имел несколько лодок около озера, на которых мы катались с его  разрешения. Иной раз плавали с ним вместе.  Его домик стоял в самом низу деревни, ближе к озеру. В каком-то смысле, Слава был хозяином местности. Помню, как приходили к нему на уху. Во дворе у костра собиралась большая компания. Старики дымили, закусывали огурцом с грядки, молодцевато  рассказывали истории, делились воспоминаниями. Помню, как дед в тот раз клал лопухи в свой ботинок, чтобы торчащий внутри гвоздь не колол ногу….  Потом дядя Слава заболел. Говорят, оттого что работал раньше на «вредном» производстве. Когда решили сносить наш старый домик, чтобы строить новый, дядя Слава, опираясь на палку, с трудом пришел к нам и отговаривал (в конце оказалось, что он был прав, ибо перестройка дома отняла гораздо больше сил и времени, чем ожидали). Был еще жаркий день. Сохранилось  воспоминание о каком-то гулянии, где Слава присел покурить на корточки, а ему кричали, что это вредно – сидеть на земле. Он отмахивался, о чем-то говорил со мной, потом ему помогли подняться. Девятого мая, за несколько дней перед его  смертью, опять собирались к нему на уху. Потом все ходили прощаться. Когда его не стало,  дедушка Андрей  рыдал. Бабуля говорила, что дед даже о смерти дяди Мити не так переживал. Хотя Слава даже не был частью их детской компании. Дед в детстве дружил с дядей Левой, а дядя Слава больше дружил с младшим братом деда Колей...

Однажды дедушка вернулся из Работок изрядно выпивши.  Была осень и к тому времени мы бабулей  уехали в город. И тогда ему явился покойный Слава. Он так рассказывал:
«Накануне меня взяла тоска. Выпил. И пришел, как живой,  Слава, а я ему страшно обрадовался. Вот прямо Слава сидел.  Мы с ним всю ночь проговорили и допили оставшуюся у меня водку. Смутно помню, что мы пели  песни - да так задушевно... Я проснулся один и с удивлением вспоминал ночное видение. Приснилось, думаю. Но уж больно явственно все было. А на столе две рюмки стоят. И бутылка так же лежит, как Слава бросил. Осталось живое, не похожее на помутнение воспоминание, светлое и радостное. А потом соседи ко меня спрашивали:
 - Андрей, с кем это вы пели всю ночь?
- А что было слышно? - говорю. А они:
-  Из твоего сада всю ночь песни горланили на два голоса. Но пели хорошо! С кем гулял-то ты? -  Ну что я мог им ответить....»