Лонг-лист 21-го номерного конкурса Клуба СФ

1 Выходные ч. 1
Марина Шатерова
(фото из интернета, спасибо автору)

Дорога шла через лес, время от времени отступающий в сторону, густой кустарник рос между ним и полотном дороги. Сбоку возвышалась горная гряда, невысокая, с неровными крошащимися склонами. Местные говорят, есть в тех горах пещеры, ходы, тоннели, в которых скрывались жители в годы Великой Отечественной.

Неуютно здесь ночью. Скорей бы проехать этот отрезок пути, ближе к главной трассе, освещённой, широкой. Свет фар выхватил из темноты какую-то белесую фигуру, сидящую на корточках на обочине. Существо повернуло голову на свет фар, и они ослепили его. Водитель успел увидеть большие чёрные глаза на бледном лице. Испуг холодной волной мурашек прошёлся по коже, испариной выступил на груди и спине. Не разбираясь в увиденном, вжал педаль газа в коврик, как можно скорее покидая эту мрачную горно-лесистую местность. Любопытство пересилило страх, взгляд в зеркало заднего вида дал понять, что не померещилось – существо распрямилось в полный рост, стояло и смотрело вслед удаляющемуся автомобилю. Какое же оно высокое!!!

                ***

Колёса джипа плавно шуршат по асфальту, в салоне играет музыка. Две пары молодых людей в приподнятом настроении подпевают знакомой песне и обмениваются шутками. Автомобиль плавно сворачивает на заправку.

— Надо бы уточнить дорогу. – шепнула девушка водителю, высокому крепкому парню с бородой и толстой цепью на шее.
Тот согласно кивнул и подошёл к заправщику.
— Мы едем на базу отдыха «Затерянный край», не сориентируете нас, мы правильно едем?
Тот на него странно посмотрел.
— Не ехали бы вы туда. Опасно …
— Почему?
— Время сейчас такое... Раз в четыре года с конца июня по начало августа там происходят странные вещи…
Заправщик замолчал, подбирая слова. Леонид, так звали водителя джипа, не поверил, внесённую предоплату за аренду домика никто бы не вернул, да и не уезжать же, если уже почти приехали.
— Так Вы знаете, где это? – он всё же настоял на своём. – Боюсь не проехали ли мы нужный поворот.
— Нет. От заправки прямо, потом свернёте направо и дальше до упора. – заправщик понял, что ему не поверили и его предупреждения ничего не изменят.
Страх за этих молодых людей, беспокойство, шевелились у него в груди, но как сейчас разубедит их ехать.
— Всё нормально, Маргарита, мы на верном пути. – обратился Леонид к своей кудрявой рыжей спутнице.

Все четверо сели в джип и продолжили путешествие. Дорога, указанная заправщиком, привела к парковке, от которой дорожки, мощёные красной щепой, расходились по лесу, где на некотором расстоянии разбросаны домики с беседками и мангалами во дворе.

Леонид – высокий накачанный шатен с бородой, начальник отдела в банке, дополнительно ведёт свой бизнес в интернете, отсюда и джип.
Маргарита – девушка Леонида. Стройная, смуглая, длинные кудрявые рыжие волосы. Глядя на неё, всё время силишься вспомнить некую американскую актрису, которую она напоминает. Работает менеджером в одной из фирм-клиентов банка Леонида.
Иван – высокий стройный брюнет, его большие серые глаза контрастируют со всегда гладко выбритым загоревшим и румяным лицом. Образованность и интеллигентность – это о нём. Работает в педагогическом университете преподавателем русского языка и литературы.
Жанна – стройная мускулистая блондинка с каре и чёлкой. Удлинённые пряди, обрамляющие лицо, и зелёные глаза способны свести с ума кого угодно. Работает тренером в фитнес-клубе. Возлюбленная Ивана и школьная подруга Маргариты.

Предвкушая необычный для себя отдых на природе, достали из багажника джипа свои вещи и, ориентируясь по небольшой карте базы с нумерацией домиков, присланной по е-мейлу, пошли через лес в поисках своего пристанища на ближайшие несколько дней. Занесли вещи в дом: две комнаты, гостиная, кухня и ванная. Всё выдержано в современном стиле под охотничью хижину: бревенчатые стены, красный кирпич, деревянная мебель с подушками из гобеленовой ткани, гранитная столешница кухонного стола, нержавеющая бытовая техника. Всё строго, стильно, крепко и практично. Гости попарно заняли обе комнаты.

Немедля пошли изучать окрестности. Погуляли по лесу, вышли к озеру, зашли на причал с пришвартованными к нему рыболовецкими лодками. На берегу рядом с причалом стоял «рыбацкий» домик, где можно купить или арендовать всё для рыбалки. Озеро огромно! Все четверо восхищённо заулыбались, любуясь этими переходами: высокий кудрявый лес, плоская необъятная стеклянная гладь озера, чуть дальше, за лесом, возвышаются склоны горной гряды. Красота! «Затерянный край» - название базы на удивление точное. Затем друзья через лес идут в сторону горы, выходят на пустырь, поросший кустарником. Сбоку проходит трасса. Прикинули, что проще будет завтра подъехать сюда на джипе, припарковаться на обочине и рассмотреть здесь всё подробнее.

Вечером в домике ужинают, пьют чай. Зажгли гирлянду, создав очень уютную атмосферу. Что-то вспоминали, шутили, смеялись, наклоняя голову к плечу рядом сидящего. Чувствуется, что сбросив с души груз городских проблем, все четверо почувствовали себя настоящими, счастливыми, совершенно ничем не обременёнными, какими можно себя ощущать лишь в детстве, беззаботно играя с друзьями во дворе.

                ***

Ночью прошёл небольшой дождь, утром гости вышли на улицу. Домик окружала песчаная площадка. На влажном песке отпечатались какие-то странные следы: вытянутые большие босые ступни с длинными пальцами. Находка вызвала всеобщий переполох и ужас, следы сфотографировали на мобильный и фотоаппарат, замеряли рулеткой, ужаснулись размерам. Сложно представить, какой рост может быть у обладателя таких ног.

Как и планировалось вчера, четверо сели в джип и поехали к горной гряде посмотреть тамошние пещеры. Припарковавшись на обочине трассы, вышли и направились по кустистому пустырю в строну горы, к той её части, что прилегала к лесу. Направление выбрали верно – при приближении уже виднелся чёрный проём пещеры. Подойдя почти вплотную, остановились. Кустарник у входа в пещеру образовывал что-то вроде коридора, живой изгороди по обеим сторонам от тропинки, ведущей в недра горы. Ветки кустарника переплетались между собой сложным, замысловатым узором, при этом ни одна веточка не сломалась и не засохла, вся листва живая. Словно круги на полях с согнутыми и уложенными в узоры колосьями, так же и ветки кустарника здесь образуют какие-то странные символы. Кое-где на изгороди между ветками вплетены шнурки от обуви и одежды, ремни и ремешки от сумок, брюк, часов – они служат связующими звеньями между ветками отдельно стоящих кустов, связывая их в единую конструкцию. Кто же сделал всё это? Возможно, это местные культовые традиции, жертвы богам, просьбы об урожае и благополучии. Здесь вплетена даже детская погремушка в виде звенящих шариков на резинке, такие ещё вешают на коляски.

Пещера оказалась достаточно высокой, чтобы идти не наклоняясь, наверное, метра три высотой. Без резких провалов, обрывов и уклонов, примерно на одном уровне с внешней поверхностью. Стены ровные, недалеко от входа пошла «наскальная живопись» - рисунки худых, высоких и голых людей без волос и с большими чёрными глазами-блюдцами. И надписи: «Не входить – опасно!». Имея при себе только фонарики, встроенные в мобильные телефоны, четверо друзей прошли ещё немного вглубь. Не найдя для себя ничего интересного и боясь заблудиться, решили выйти наружу и вернуться к озеру.

На причале в домике арендовали удочки, купили наживки, взяли две лодки и выплыли на поверхность озера, чтобы порыбачить. Всё это время вполголоса, но достаточно взбудоражено обсуждали увиденное: что это за конструкция из кустов, и кто мог оставить эти странные следы на песке возле их домика. Про существ они ничего не слышали и в интернете не читали. Если кто-то что-либо и писал по этому поводу, то без привязки к базе отдыха «Затерянный край», а скорее упоминая лишь гору да небольшие населённый пункты, которые не столь велики, чтобы интересоваться их историей.

                ***

После рыбалки и обеда Иван прилёг поспать, когда проснулся и вышел в гостиную, Жанна с Леонидом сидели на столом и пили чай. Они мило беседовали и так всецело замкнулись друг на друге, что не заметили появления в комнате третьего человека. Жанна кокетничала, улыбалась, играла белой прядью волос, смеялась над шутками Леонида, тот же что-то говорил, коротко отвечал с усмешкой в бороду, смотрел на Жанну таким особым тёплым взглядом, не отрываясь. Иван молча наблюдал за ними, стоя в дверном проёме, и это было, как в кино, когда в слова не вслушиваешься, но замечаешь каждый жест, каждую промелькнувшую на лице эмоцию, чувствуешь атмосферу между этими двумя. В ванной шумела вода – это Маргарита принимала душ, а эти двое нашли момент.

Иван с Леонидом когда-то встретили Жанну и Маргариту на тренинге по личностному росту. У Леонида не было ещё тогда машины и бизнеса. Вот кому тренинг пошёл на пользу! Иван же никакой практической пользы из излагаемого бизнес-тренером для себя не извлёк. Но зато он умеет красиво ухаживать, искренне любить и проявлять щедрость, всегда угадывая с подарками. Леонид же более скуп на эмоции, но при этом более успешен материально. И тут, как показалось Ивану, Жанна начала жалеть о своём тогдашнем выборе.

— Ну что, голубки, может хватит ворковать? – взорвался Иван.
Те непонимающе обернулись на голос, приятное вечерние настроение ушло, лица посерьёзнели.
— Иван, ты чего? – не понял Леонид.
— Ты чего? Клеишь мою женщину, а она игриво поддаётся – это же очевидно. Что я, слепой что ли? – Иван уже был, как сошедший с рельс поезд, который не остановить.
— Тебе кажется. Это просто дружеское общение. – попыталась погасить конфликт Жанна. – Зачем портить вечер, Ваня, садись с нами. Налить тебе чайку?
— При Маргарите вы себя так не ведёте, а как её и меня нет, так пользуетесь ситуацией. – проигнорировал её дружеский тон Иван.
— Ты как обиженный подросток ревнуешь, зазря совсем. – авторитетно поддержал Жанну Леонид.

Иван не нашёлся, что ответить, надел ветровку, обулся в прихожей и выскочил на улицу. Вечерняя прохлада бодрила, в лесу легко дышалось. Иван пошёл по тропинке в сторону озера, хотел побыть у воды – это успокаивало.

Впереди справа среди деревьев стояла высокая худая неподвижная фигура. Иван остановился, всматриваясь, в сумерках сложно сразу оценить, что же там такое. Телосложение этого нечто было по человеческому типу: голова без волосяного покрова, худое длинное обнажённое туловище, нереально длинные и тонкие конечности и пальцы. Рост существа огромен – метра два с половиной – три. Лицо сложно рассмотреть, но большие чёрные глаза выделялись на нём особенно явно. Существо стояло неподвижно, смотрело на Ивана, раздался какой-то протяжный гулкий звук с клёкотом. Мурашки холодным строем прокатились под кожей от понимания того, что это ЕГО голос. Удар в спину сбил Ивана с ног, он упал лицом на сырую тропинку, песок и мелкие веточки прилипли к коже. Чьи-то сильные и большие руки схватили его за плечи и ноги, подняли вверх, затем он почувствовал укус в заднюю часть шеи и перед глазами всё затуманилось и поплыло.
«Их двое» - мелькнула мысль в ускользающем сознании Ивана.

Когда стемнело, Леонид, Маргарита и Жанна обошли округу, звали Ивана, сходили к озеру на причал, но нигде не нашли его. Телефон Иван забыл в домике, поэтому звонить на него не имело смысла. Друзья вернулись обратно в дом.

                ***

Иван очнулся в пещере. В центре круглого помещения на полу горел яркий светодиодный раздвижной фонарь. Когда глаза привыкли к освещению, окружающая обстановка стала более различимой: круглая комната пещеры была тупиком, с противоположной стороны от того места, где лежал Иван, виднелись проёмы двух проходов-тоннелей, один из которых ведёт наружу, другой, возможно, куда-то вглубь горы. Вдоль стен лежали вещи: одежда, сумки, канистра, бутылки и бутыли, всё хаотично перемешалось без какой-либо логики и порядка.

Иван зашевелился и сел. У стен, по обеим сторонам от тоннелей, тоже произошло движение – с пола поднялось двое тех существ, что похитили Ивана в лесу.
«Я не ошибся в том, что их двое» - подумалось ему, но облегчения осознание собственной правоты не принесло.

Существа встали в полный рост. Одно осталось караулить выходы из пещеры, второе – направилось в сторону Ивана. Не видя выхода и не имея пока никакого плана побега, Иван оставался на месте, озираясь по сторонам в поисках какого-либо предмета, которым можно вооружиться.
«Наверное, это вещи тех, кого они похищали раньше, или просто что-то тырят у местных» - подумал он о вещах у стен пещеры.

Ничего подходящего для самообороны не нашлось, существо тем временем приблизилось к Ивану, схватило за плечи и поставило на ноги, подёргало ворот незастёгнутой ветровки, взяло за полу и потянуло в сторону. Иван отшатнулся назад, потянул одежду на себя, пытаясь вырваться, но существо, схватив дополнительно один из рукавов, стянуло ветровку. Иван остался в футболке с короткими рукавами. Бросив ветровку на пол к другим вещам, существо нагнулось над ним, наклонилось, всматриваясь в его лицо своими огромными чёрными глазами.

Иван тоже смотрел не отрываясь, пытаясь понять, что же перед ним: пришелец из космоса, параллельная ветвь человеческой эволюции, или же выходец из иных миров, о которых любят рассуждать мистики и эзотерики, говоря о множественности измерений Земли, обитатели которых обладают различными органами чувств и количеством цепочек ДНК, что позволяет им видеть или же не видеть обитателей других миров. Или же между мирами есть границы и Земля – это лабиринт, в стенах которого есть проходы в так называемых аномальных зонах, а бывает так, что и образуются прорехи между мирами вследствие каких-либо техногенных катастроф, других малоизученных причин. Иван всегда считал всё это сказками, а теперь бледно-серое лицо с большими чёрными глазами, длинным тонким ртом, широким сплюснутым носом с ложбинкой посередине, склонилось над ним. Каково это в какой-то момент осознать, что то были не сказки, а предупреждение.

Пока Иван удивлялся, существо сделало резкий выпад в его сторону, одной рукой прижало к стене, другой – схватило за руку, вытянуло её и укусило. Укус пришёлся на внутренний сгиб локтя, прямо в вену, поражает такая меткость в условиях полутьмы пещеры. Боль пронзила руку, но быстро прошла, попытки вырваться оказались бесполезными. Ивана крепко прижали к стене, а затем он почувствовал, как по руке и выше, по туловищу в голову, от места укуса, словно жидкий огонь потёк. Иван обмяк, ноги его подкосились, перед глазами замелькали картинки, как из фантастического кино: незнакомая местность, природа вроде бы та же, но дома другие – каменные, деревянные, одноэтажные, глиняные, штукатуренные землянки, башня, наподобие маяка, но всё это совершенно циклопических размеров, озеро или море, и эти существа, их много. Он слышит их мысли, ощущают эмоции, разговаривают они странной речью, напоминающей одновременно кошачье мяуканье и птичий клёкот.
Постепенно сознание покинуло Ивана, он отключился. Существо выпив немного его крови, перелило ему в вену через специальные железы во рту такое же количество генетической жидкости.

                ***

Ночью, ближе к утру, Жанну что-то разбудило, и она увидела, как кто-то заглядывает в окно, лицо показалось бледным, а глаза неестественно большими и чёрными. Может это предрассветное освещение и оконное стекло искажают, она так и не смогла рассмотреть, кто бы это мог быть. Помня пещеру и большие следы на влажном песке возле домика прошлым утром, Жанна боялась поднимать шум. Будь это Иван, он бы не смотрел в окно, а вошёл в дом. Потом лицо исчезло, через некоторое время послышались лёгкие стуки на крыше, словно кто-то ходил по черепице.
«Только бы крыша выдержала!!! Это точно не Иван…» - думалось Жанне.
Леонид и Маргарита спали, Жанна не стала их будить, не смотря на свой страх. Защищаться им всё равно нечем, а шум может только сильнее привлечь того, кто снаружи.
2 Выходные ч. 2
Марина Шатерова
Часть 1. http://proza.ru/2020/10/05/1764

На следующее утро Леонид, Маргарита и Жанна ещё раз обошли лес, сходили к озеру, съездили к магазину и заправке, поспрашивали там, не видел ли кто Ивана, показывая его фото в телефоне. Им посоветовали сходить в горы и поискать в пещерах, но это очень опасно, лучше вызвать милицию, так как там существа.

— Существа? – вскрикнула Жанна, вспоминая следы на песке и лицо в окне прошлой ночью.
— Да! – подтвердил заправщик. – Я же предупреждал вас в прошлый раз, местность тут такая: раз в четыре года летом с конца июня по начало августа здесь лучше не находиться, не гулять по вечерам, не ходить в лес.

Милицию друзья вызывать пока не стали, решили сами на свой страх и риск поехать к пещерам и пока самостоятельно попробовать найти там Ивана. Припарковав джип на обочине в самом начале горного массива, где он примыкает к лесу, вышли из машины и пошли пешком по пустырю через кустарник к пещере. До пещеры дойти не успели, увидели двух высоких существ: одно сидело на корточках и ело пойманного зайца, второе стояло в полный рост и смотрело в сторону леса. Жанна, Маргарита и Леонид быстро присели на корточки и спрятались за кустарником. Девушки в ужасе зажимали себе рот ладонью, чтобы не закричать и не привлечь внимание этих жутких созданий. Леонид тоже перепугался и совершенно не представлял, что делать дальше, без оружия идти в пещеру нельзя, даже если Иван там, то с большой долей вероятности он уже мёртв.

— Девчонки, надо на корточках ползти обратно к машине и уезжать. – прошептал Леонид. – Не паникуйте и не бегите, очень осторожно и тихо идите, прячьтесь за кустами.

Те кивнули и скоро все трое сели в машину и быстро уехали. Вернувшись в домик, быстро собрали вещи и уехали в город. Вещи и мобильник Ивана Жанна забрала с собой. Они вместе снимали комнату и жили отдельно от родителей. Как сказать родителям Ивана, что они вернулись с базы без их сына, которого похитили жуткие существа и, возможно, его уже нет в живых, Жанна не знала. Иван не часто созванивался с родителями, поэтому если они сами в ближайшее время не позвонят, то пока не придётся что-либо придумывать на этот счёт. По дороге домой в машине они обсуждали свои дальнейшие действия, в глубине души им было очень стыдно, что они бросили своего друга в беде, но как правильно поступить в такой ситуации никто не знал. Милицию решили не вызывать, так как в историю о существах никто не поверит, а сами друзья могут подпасть под подозрение в убийстве Ивана.

                ***

Иван очнулся в пещере. Существ рядом не оказалось, видать ушли куда-то, не став сторожить бессознательную жертву. Найдя ветровку, Иван пошёл к выходу. Из двух тоннелей-проходов выбрал тот, что был светлее, и действительно, тот вывел его на поверхность. Голова болела, нестерпимо хотелось пить, а ноги, как ватные, не слушались, заплетались. Аккуратно выбравшись из пещеры, Иван обессиленно присел на землю отдохнуть, дать глазам привыкнуть к дневному свету. На улице стояла пасмурная погода, солнце затянуло тучами, возможно, давшими в ближайшее время дождь.

Когда глаза Ивана привыкли к свету, он увидел … их. Одно существо сидело на корточках и что-то ело, второе стояло и смотрело в сторону леса. Иван присел на корточки и как можно тише и быстрее стал отползать, прячась за кустами в сторону гор, как можно дальше от пещеры. Идти сейчас в лес – это рисковать быть увиденным и пойманным тем стоявшим существом. Отойдя в сторону, Иван дождался, пока существа исчезнут из виду, благо при их росте это легко отследить.

Потом Иван поймал попутку и добрался до заправки. В магазине купил перекусить и попить, откупорил бутылку и сразу же стал жадно пить из горлышка. Кошелёк он всегда носил в кармане брюк, чему теперь был очень рад. Продавщица переглянулась с заправщиком – они узнали Ивана по фото в телефоне, когда друзья искали его. А потом видели, как те же друзья уже с вещами спешно заправили машину и уехали обратно домой. Очевидной была их нервозность, с которой они оглядывались по сторонам, всматриваясь в каждое дерево или куст.

— Простите, Вы не в сторону базы едете? – обратился Иван к одному из водителей.
Тот кивнул. Иван попросил его подкинуть, идти по лесу пешком одному опасно теперь, но вмешался заправщик:
— А Ваших друзей нет на базе, они утром искали Вас, показывали фото в телефоне, а после обеда с вещами быстро уехали. А где Вы пропадали?

Любопытство одолевало как его, так и продавщицу магазина. Все местные знали, что раз в четыре года приходят существа и начинают пропадать люди, даже скелетов их никто не находил. И каково же удивление видеть перед собой первого человека, который вернулся. Сбежал что ли? Иван вспомнил пещеру и существ, пришли страх и облегчение оттого, что спасся, но изливать душу первому встречному заправщику ему не хотелось, подумав чуть, он ответил:

— Заблудился, потерял сознание, а когда очнулся, оказалось, что уже сутки прошли. Не думал, что «мои» могут меня бросить.
Последние слова были полны горечи и обиды. Заправщик предложил ему пока поесть и отдохнуть, а сам поспрашивал водителей, кто едет в город, чтобы подбросить Ивана сразу до дома.

                ***

Ключи от снимаемой квартиры остались в домике, Жанна забрала их вместе с другими вещами Ивана. Дома Жанны не оказалось, решив провести остаток дня у Леонида и Маргариты дома, она вернулась к себе на квартиру только ближе к ночи. Иван дожидался её возвращения, сидя на лавочке возле подъезда. Когда Жанна подошла к дому и увидела Ивана, то ошеломлённо остановилась, посмотрела на него, как на привидение. Иван действительно был бледнее обычного, весь загар и привычный румянец сошли с его кожи, уступив место болезненной серости, что можно списать на усталость от всего пережитого им за последние дни.

— Ваня … - губы Жанны дрогнули, а на глаза навернулись слёзы. – Где ты был? Что с тобой случилось? Это они…
Чувство вины за то, что они поругались и бросили его там, смешалось с облегчением оттого, что Иван жив, и она могла не считать себя виноватой в его смерти, с чувством жалости и беспокойства за него из-за того, что с ним случилось. Иван был обижен, раздосадован и зол на друзей, что они бросили его на произвол судьбы, но когда услышал Жаннино «Это они?», все эти чувства, что кипели в нём, сошли на нет. Значит друзья тоже видели этих двух существ.

— Да, они … - всё, что смог произнести Иван, слёзы покатились по его щекам.
Жанна села рядом, обняла его за плечи, погладила по спине.

— Пошли домой, Ваня, поешь, попьёшь чайку, отдохнёшь. – родной голос, любящие интонации успокаивали, убаюкивали, вызывали чувство облегчения, когда что-то сложное, страшное, изнурительное уже осталось позади.

Пара поднялась наверх, дома был долгий разговор обо всём, что случилось с Иваном, Жанна рассказала, как они его искали, как направились к пещерам, а потом увидели их и, прячась, сбежали. Иван позвонил матери, а Жанна сообщила Леониду и Маргарите, что Иван вернулся. На следующий день друзья встретились вчетвером, снова обсудили всё случившееся. Поразило то, что Иван вышел из пещеры практически в то же время, когда друзья припарковали автомобиль и шли по пустырю. Тогда ещё одно существо смотрело в сторону леса, а второе – сидело на корточках и ело. Друзья извинились перед Иваном за то, что струсили и бросили его, тот больше не держал на них обиды, к пещерам они всё-таки поехали, но не были готовы к встрече с таким и тоже могли попасть в плен к существам.

                ***

Моральная поддержка друзей и любимой пошла Ивану на пользу, отдохнув, он вышел на работу, изо всех сил старался забыть, что тогда произошло, уверяя себя, что всё произошедшее словно страшный фильм или ночной кошмар. Рана от укуса того существа на внутреннем сгибе локтя невероятно быстр зажила после обработки перекисью водорода и специальной мазью с антибиотиком. Это удивительно!!! Те, кого кусали собаки или кошки, знают, какие глубокие гноящиеся раны остаются после этого. Но тут всё зажило на удивление быстро.

Но что-то всё-таки произошло. Может это какая-то инфекция после укуса, вирус, но Иван начал меняться. Температура его тела снизилась на два градуса, а кожа продолжала оставаться бледной, в ясный день на улице глаза сильно болели, солнце светило просто нестерпимо. Кожа сразу же обгорала, приходилось надевать закрытую одежду и использовать солнцезащитный крем. Сильно хотелось пить, а по утрам на бледной холодной коже появлялась испарина.

Мысленно Иван возвращался к существам. Впервые он встретил их в сумерках в лесу, потом тьма пещеры и свет фонаря, бутылки и канистра, возможно с водой из озера, а на улице днём существа находились в облачную предгрозовую погоду, когда солнце полностью скрывали тучи.
«Что же они со мной сделали?» - эта мысль сверлила мозг Ивана.

Жанна предлагала Ивану сходить в поликлинику и пройти полное обследование, но тот боялся. Не скажет же он врачам, что его укусил пришелец и теперь он сам начал меняться. Пробовал заниматься самолечением, принимая противовирусные таблетки, антибиотики и иммуномодуляторы, но ничего не помогало, наоборот, организм отторгал лечение – Иван регулярно обнимался с «фарфоровым другом».

Шло время. Изменения в организме Ивана продолжались, обострились зрение и слух. Удивительным теперь казалось видеть ночью в разы лучше, чем обычные люди, но тонкий слух доставлял дискомфорт: орущие во дворе дети и перфоратор соседа – не то, чем можно насладиться. Жанна повела Ивана в театр на балетный спектакль, живое исполнение классической музыки оркестром привело Ивана в восторг. Никогда ещё музыка не воспринималась им с такими нюансами, казалось, раньше он и половины не слышал из звучащего или не обращал внимания на такие детали.

Ночью с сознанием Ивана происходило что-то другое. Перед тем, как выключить свет и лечь в постель, ему всегда казалось, что в дальнем углу комнаты стоит то существо, которое его укусило. Именно оно, не другое, та жидкость, которая влилась в его кровоток во время укуса, связала их ментально. Из-за этого Иван не только менялся физически, но и получил некую экстрасенсорную связь с тем странным созданием. Во сне Иван видел тот мир, который ему приоткрылся в видении там, в пещере, во время укуса. В то мире, где живут те существа, есть как сельская местность, так и небольшие города, школы, больницы, своя культура и наука, технологии. Не так, как у нас, на первый взгляд всё гораздо менее технологично и продвинуто, проще, но в то же время более эффективно и не опасно для окружающей среды. Существа развиты духовно, интеллектуально и культурно, но в то же время на первое место ставят интересы природы и живого мира, чем собственный комфорт.

Обладая телепатией и не будучи склонными к длительным путешествиям, они сделали свою жизнь проще и гармоничнее. Узнавая во снах об их жизненном укладе, Иван проникался невероятной симпатией ко всему увиденному, к самим существам, мысленно во время сна он ощущал себя частью того мира, слился с ним.

Как-то ночью с Иваном случился эпилептический припадок – он трясся всем телом, а изо рта на подушку вытекала пена. Жанна крепким сном спала рядом, повернувшись к нему спиной, и не проснулась. Приступ прошёл сам собой, сам же Иван погрузился в более глубокий сон и о приступе стало понятно только после пробуждения по той самой пене и боли в мышцах. Тем же утром, собираясь на работу, Иван пил чай на кухне за столом, как обычно обмениваясь с Жанной планами на день, как вдруг Жанна замолчала и наклонилась к его лицу, заглянула в глаза и обомлела.

— Ты вообще знаешь, что у тебя глаза чёрные? – ошарашенно проговорила она.
— В смысле? Были же вроде всегда серые…

Иван побежал в ванну к зеркалу. И правда – серые глаза за ночь стали чёрными, в один тон со зрачками.

— Не знаю, что на это сказать, небывальщина какая-то… Жанна, что делать? Что-то происходит, но это же явно не лечится. Если пойду к врачу и скажу, что меня укусил пришелец, а теперь у меня глаза сменили цвет, то думаешь меня в психушку не запрут?

Жанна только покачала головой, понимая, что так оно и есть. Иван же, надев рубашку и брюки, обнаружил новый сюрприз – штанины и рукава оказались короткими. Имея нестандартное телосложение, Иван всегда испытывал дискомфорт от более длинных штанин и рукавов, такие уж фабричные стандарты, он просто закатывал и подворачивал их, теперь же они стали коротки. Удлинению конечностей предшествовала боль в суставах, которая появилась одновременно со всей прочей симптоматикой. Иван развёл руками, сел за стол и обессиленно обхватил голову руками.

— Не знаю, что будет со мной дальше, просто не знаю и всё …

                ***

Следующей ночью Ивану вновь снились существа. Они звали его в свой мир, говорили, что скоро портал между нашими мирами закроется и грани снова станут непроницаемыми. Ему надо спешить. Теперь он один из них и с каждым днём всё больше перестаёт принадлежать нашему, людскому, человеческому миру.

Обычно человеческое тело развивается путём эволюции, медленно, из поколения в поколение меняясь, подстраиваясь под окружающую среду. Здесь же случилась революция: через укус внедрилась специальная генетическая жидкость, что-то вроде сыворотки или спермы, которая запустила процессы преобразования одного вида в другой.

Утром Иван собрал небольшую сумку с самым необходимым, написал письмо маме и Жанне, и на попутках отправился в пещеру. Больше Ивана никто не видел. Телефон, который он ради интереса всё-таки решил взять с собой в тот мир, был вне зоны действия сети.

                ***

Бывают на планете такие места, где грани между мирами истончаются, и их обитатели могут проникать в наш мир. Одно из таких мест находится здесь, в пещере, недалеко от базы отдыха «Затерянный край». Местные заприметили эту аномалию, что раз в четыре года с конца июня по начало августа из гор появляются эти исполинские существа, жуткие, нереальные. И потом пропадают люди, даже скелетов их затем не находят.

Всё, что произошло с Иваном, наводит на мысль, что существа трансформируют и забирают людей с собой для обновления своего генофонда. Словно живя в закрытых популяциях, возникают у них близкородственные связи, которые могут привести к генетическому вырождению, затем и крадут они людей, чтобы пополнить свои ряды «свежей кровью».

P.S. Прошло четыре года. В конце июня Леонид, Маргарита, Жанна и Александра Сергеевна, мама Ивана, приехали на базу отдыха «Затерянный край», поселились в том же самом домике, что и тогда. Взяв немного воды, еды, фотоаппарат, резиновую дубинку и газовый баллончик (на всякий случай), поехали на джипе в сторону гор, припарковались на обочине и стали ждать.
3 Берегите природу!
Петр Лопахин
 Два друга - Митя и Андрей любили исследовать окрестности своей деревни. Мальчишек занимало абсолютно все: леса, поля, болота, старые силосные ямы, заброшенная свиноферма и прочее. Часто, они выходили за деревню и шли в неизвестном направлении, пересекая поля и леса, внимательно рассматривая все попадающееся на пути и живо обсуждая все интересное. Зимой ребята пробирались через сугробы, ступая друг за другом след в след, весной и осенью – надевали резиновые сапоги и отправлялись в путь, несмотря на грязь и слякоть, а летом, когда подсыхали проселочные дороги – садились на велосипеды…

Однажды, в круг интересов наших натуралистов попал один огромный лесной муравейник. Друзья взяли шефство над этими высокоорганизованными насекомыми и стали всячески им помогать: они ловили паутов* и бросали их в муравейник, собирали для муравьев ягоды, приносили им из дома хлеб, сахар и тому подобное. Все эти «подарки» муравьи уносили в свои закрома. Со временем интерес мальчишек несколько ослаб, но иногда они все же вспоминали о своих подшефных и навещали их.

Весной, чтобы очистить покосы от старой травы, деревенские мужики пускали палы**. Митя и Андрей всегда старались препятствовать распространению огня – тушили его не давая разгораться. Со школьных занятий они знали, сколько вреда может нанести неконтролируемый пал окружающей природе. Один раз они увидели, что огонь с подожженной поляны движется в сторону болота, на котором уже успели свить гнезда утки и другие водоплавающие птицы. Ребята смело бросились тушить пожар. Они топтали огонь ногами, но получалось медленно, пламя быстро продвигалось к болотным камышам. Тогда Митя снял с себя куртку и стал тушить ей. Птичьи гнезда были спасены, но куртка была вся покрыта сажей. Когда он пришел домой, мама дала ему таз и большой кусок хозяйственного мыла и сказала – «отстирывай, как хочешь!» Много раз подряд Митя намыливал и ополаскивал куртку, прежде чем отстиралась вся сажа. «Ничего, - думал он про себя, – из любви к природе, я готов отстирать не одну куртку!»

Вскоре случилось так, что палы были пущены во многих местах одновременно и остановить огонь не было никакой возможности. Несколько дней подряд деревня пребывала в дыму горящих трав, во многих местах огонь подходи вплотную к жилью, но серьезных последствий удалось избежать. Вокруг сгорели все поля и болота, деревья в лесах пострадали не очень сильно, благодаря тому, что сокодвижение*** было в самом разгаре.  Погиб в огне и тот самый муравейник, к которому Митя и Андрей были так неравнодушны.
Увы, не все также трепетно относятся к окружающей их ЖИЗНИ!


*Оводы
**Пал травы — поджоги сухой прошлогодней травы.
*** Сокодвижение – перемещение жидкости с растворенными минеральными элементами внутри растительного организма по каналам ксилемы от корней к побегам (восходящее направление) и жидкости с продуктами фотосинтеза по каналам флоэмы к точкам роста и репродуктивным органам (нисходящее направление).
4 Профессионал
Петр Лопахин
За карьерой Максима Власова я начал следить с декабря 2016 года. Тогда я имел весьма смутные представления об этом боксере. Я знал, что есть такой суперсредневес (до 168 фунтов / 76,204 кг), который позиционируется как техничный, но безударный. В 2011 году, в бою против малавийца Айзека Чилембы, его нагло ограбили судьи, а в 2015 Максим  в близком бою уступил мексиканцу Хильберто Рамиресу. Вот и все, что я знал о Власове. Поэтому меня совершенно ошеломила информация о том, что Максим будет сражаться с россиянином Рахимом Чахкиевым в рамках первого тяжелого веса (до 200 фунтов / 90,719 кг). Моему удивлению не было предела. Как ?! этот парень, не являясь нокаутером, перепрыгнул через весовую категорию и будет драться с природным тяжеловесом, грозным панчером, в прошлом олимпийским чемпионом? Это было очень смело, даже безрассудно. Решившись на такой шаг, Максим привлек к себе внимание и заслужил симпатии болельщиков. Из интернета я узнал, что Власов уже гож как боксирует в первом тяжелом весе, одержал здесь шесть побед, причем четыре из них досрочно. Это был аргумент, но, все таки, в предстоящем бою Чахкиев выступал явным фаворитом. У Рахима уже имелись два поражения и оба досрочные, но практически никто не верил, что Максим способен его нокаутировать, максимум – отбегает и выиграет по очкам.
 
Случилось иначе:
Первый раунд прошел достаточно спокойно. Вопреки ожиданиям, Власов теснил оппонента. Он наносил достаточно много коротких точных ударов, а под занавес провел увесистый правый прямой в голову, которым сумел несколько обескуражить Рахима. Чахкиев много промахивался и выглядел неуверенно, те редкие удары, которые ему удавались, не имели ощутимого эффекта.

Второй раунд начался так же, Максим шел вперед и потихоньку пристреливался к голове Рахима, а по истечении тридцати секунд, все тем же правым прямым посадил противника на пол. Нокдаун был легким, и Власов не кинулся на добивание, он спокойно и уверенно продолжил теснить своего оппонента, выбрасывая четкие выверенные комбинации с акцентом на правом прямом. Чахкиев пытался отвечать размашистыми боковыми, но либо мазал, либо попадал по защите. Под конец трехминутки  мощным правым Максим едва не вышиб дух из Рахима, тот чудом остался на ногах, и только гонг спас его от досрочного поражения.

Третий раунд Власов выиграл практически в одну калитку. Он нанес много точных, но не очень сильных ударов, у Рахима посеклась правая бровь. В конце Максим, что называется, зевнул мощный левый хук в голову (Чахкиев – левша), но тут же отквитал его увесистым правым.

В четвертом раунде Власов несколько меняет тактику, он все так же идет вперед, но выбрасывает мало ударов, тем самым провоцируя на атаки своего противника, тот швыряет в него очень жесткие удары, но все они приходятся на блок. Редкие удары Максима точны, а его оппонент даром тратит и без того изрядно истощенные силы.

Пятый раунд проходит спокойно. Власов боксирует на дистанции, заставляет Чахкиева  много промахиваться, тем самым выкачивая из него последнюю энергию. Под занавес правый кросс Максима снова опрокидывает противника на канвас. Чахкиев встает, одновременно с окончанием отсчета рефери звучит гонг и опять спасает Рахима от нокаута.

В шестом раунде Чахкиев бросается в решительную атаку, но Власов грамотно уворачивается от ударов и вовремя наносит свои. В какой-то момент Рахиму улыбается удача – его левый хук влетает точно в печень противника и Максим падает – нокдаун. Власов встает, быстро приходит в себя, и начинает боксировать, еще более собрано и внимательно. В конце раунда уже его правая отправляет Чахкиева на пол и снова последнего спасает гонг.

В седьмом раунде Власов прицеливается и выбрасывает точно в голову оппонента несколько двоек подряд, последняя из которых ставит точку в этом бою  – Чахкиев в нокауте.

Так уж получилось, что за достаточно долгую карьеру Максима никто из ведущих промоутеров не заключил с ним контракт. В связи с этим он часто был вынужден проводить бои с противниками, победа над которыми не приносила ни денег, ни известности. Вот и после вышеупомянутого поединка Андрей Рябинский – глава компании «Мир бокса», промоутер Рахима Чахкиева, Александра Поветкина, Дмитрия Бивола и многих других известных российских боксеров, почему-то не предложил Власову, так сказать, встать под его – Рябинского знамена. Наверное, обиделся за своего подопечного.

Свой следующий бой Максим провел в марте 2017 года. Его противником стал откровенный аутсайдер из Венгрии – Томаш Лоди. Власов предсказуемо одержал легкую победу нокаутом во втором раунде. Следует отметить, что Чахкиев в свою очередь провозился с Лоди все отведенные восемь раундов и победил, пусть и в одни ворота, но лишь по очкам. Потом настал черед еще одного джорнимена, на этот раз из Малави. Мусса Аджибу, несколько раз побывав в нокдауне, сложил оружие в третьем раунде.

В сентябре 2017 Власову достался противник значительно лучше двух предыдущих. Канадец Дентон Дейли имел всего одно поражение от весьма грозного, по тем временам, Йоури Каленги. Максим уверенно выигрывал, от раунда к раунду наращивая свое преимущество. В десятом раунде бой был остановлен – досрочная победа Власова.

В декабре этого же года Максим в первом же раунде уничтожил многострадального и никуда не годного намибийца Викапиту Мероро. Помнится, в послематчевом интервью Власов извинился перед своими болельщиками за то, что вынужден проводить бои с откровенно слабыми противниками. Достойных вызовов не поступало и, чтобы не простаивать, приходилось боксировать абы с кем.

Зато следующий соперник был – то что надо. Нигериец Оланреважу Дуродола – победитель Дмитрия Кудряшева, хотя и был досрочно побежден Майрисом Бриедисом из Латвии и, в реванше, тем же Кудряшовым, все же считался очень грозной силой в первом тяжелом весе. Максим очень грамотно выстроил ход поединка, как говорится, навязал Дуродоле свой бокс. Власов теснил нигерийца, действовал из за блока, пристреливался быстрыми ударами и постепенно увеличивал свое преимущество. В девятом раунде в голову нигерийца летели уже затяжные серии ударов Максима, а в десятом Оланреважу отказался продолжать бой.

После этого поединка Власов вошел в ТОП 10 всех ведущих боксерских организаций, а по версии WBA его назначили обязательным претендентом. 24 марта 2018 года данным поясом завладел француз армянского происхождения Арсен Гуламирян, победивший в бою за вакантный титул бельгийца Рияда Мерхи. В следующем поединке Гуламирян должен был защищать чемпионский пояс от посягательств Максима Власова, но судьба распорядилась иначе. По определенным причинам Максим отказался от титульного шанса и подписал контракт с организаторами Всемирной боксерской суперсерии WBSS 2.
В четвертьфинале данного турнира Власов встретился с эксчемпионом мира по версии WBO поляком Кшиштофом Гловацким. Бой получился близким, упорным и очень грязным со стороны поляка, который периодически наносил удары после команды стоп и после сигнала гонга, а так же не брезговал ударами ниже пояса. Хочется сказать несколько «добрых» слов и о рефери, который судил, совершенно односторонне, закрывал глаза на все нарушения со стороны Гловацкого, а в третьем раунде несправедливо отсчитал Максиму нокдаун. После двенадцати раундов объявили победу Гловацкого с большим перевесом в очках. Судейство, конечно не было объективным, но, откровенно говоря, Максим для победы сделал, все же недостаточно. На чужой земле (поединок прошел в Чикаго) необходимо побеждать убедительно. Чтобы оправдать Власова за данное поражение, я, как болельщик, могу привести множество убедительных доводов, но он – профессионал и в оправданиях не нуждается.

Несколько месяцев после того злополучного матча о Максиме не было никакой информации. И вдруг, совершенно случайно, я наткнулся на небольшую статью в интернете, в которой говорилось, что он спустился в полутяжелый вес (до 175 фунтов / 79,379 кг) и в рамках данной категории одержал победу техническим нокаутом в четвертом раунде над неким  Омаром Гарсия. Видео того боя найти я так и не смог.
 
Вскоре был анонсирован матч реванш против давнего обидчика Власова – Айзека Чилембы. В этом поединке Максим уверенно победил по очкам, картинку боя несколько портило то, что Чилембе временами удавались весьма эффектные контрудары. Все-таки Власову Айзек не удобен, но он не удобен практически никому.

Следующим стал, мало кому известный, но и ни кем до того не побежденный, ганец Эммануэль Марти. Бой был запланирован на десять раундов, Максим выиграл их все – в одну калитку. Противник оказался спойлером, он все время думал лишь о том, как закончить поединок стоя. Это ему удалось.

После трех побед подряд Власов занял высокие места в рейтингах данной весовой категории и в включился в борьбу за титул чемпиона мира по версии WBO. Ранее этим поясом владел россиянин Сергей Ковалев, но в ноябре 2019 года он был нокаутирован мексиканцем Саулем Альваресом. Последний отказался защищать титул, заявив что переходит в средний вес. Новый чемпион будет определен посредством турнира, в котором примут участие боксеры занимающие первые четыре строчки рейтинга данной организации. В данный момент ими являются:
1) Умар Саламов (25-1, 19 KO)
2) Максим Власов (45-3, 26 KO)
3) Элейдер Альварес (25-1, 13 KO)
4) Джо Смит, мл.( 25-3, 20 KO).
Бой Альвареса со Смитом младшим назначен на шестнадцатое июля и пройдет в Лас-Вегасе. Противостояние Власова и Саламова предварительно назначено на сентябрь и так же будет проходить в США. Победители позднее сойдутся в битве за звание чемпиона мира по версии WBO. Недавно было объявлено, что Власов, как и все прочие участники данного турнира, подписал контракт с промоутерской организацией Top Rank Promotions, главой которой является один из самых известных промоутеров – Боб Арум. Теперь организовывать бои Максиму будут профессионалы высочайшего уровня, главное побеждать, потому как в случае поражения организация может расторгнуть или пересмотреть контракт.

Желаю Максиму удачи, остаюсь его преданным болельщиком и поклонником его таланта.
5 Сережка
Вера Шкодина
   ВТОРОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 10 ЮБИЛЕЙНЫЙ» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ 
ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "МАЛЕНЬКАЯ ДУША" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


… Сережке Пикину в школу идти не хотелось.
Он любил, чтоб его никто не трогал, а разве на уроке посидишь спокойно, особенно у этой Марь Семеновны. Как  раскричится: «Ты в школу отдыхать  что ли пришел, бездельник!
А что ему эта математика, если он все равно ничего не понимает.
Отстал он серьезно и намного
Скверно было на душе у Сережки. Он и сам понимал: в чем-то они правы, эти учителя.  Но разве может лезть в голову математика, если у него такое внутри.  Сережка тяжко и длинно вздохнул.
У него, как у всех, были и мать, и отец…
Только лучше… Он даже испуганно оглянулся от такой мысли..
Лучше, если б совсем не было.., чтоб не обидно..
Или его бы не было…, чтобы они не мучили друг друга…
Дома всегда было напряженно. И даже тишина тяжелая, точно вот-вот обрушится потолок.
И Сережка уходил, а они даже не слышали, как он уходил. Им было не до него.
Только иногда, когда приходила учительница домой, отец брался за ремень.
А мать бросалась защищать и обзывала отца извергом.
Дальше уже слушать Сережке не хотелось, дальше он уже все знал, быстренько одевался и уходил.
Потом матери не стало.. Он пришел из школы,  а ее нет.
-Уехала, - длинно и грязно выругался отец и зашелся вдруг кашлем.
А  Сережка даже не заплакал, только что-то  внутри звенело долго и страшно…
.. Ну  вот и школа. Сережка нерешительно потоптался у ворот…                Пойти, не пойти?  Отец побьет.  А может, не узнает?
И классная  уехала, будет новая….
«В первый же день она на дом не  пойдет»,- окончательно успокоил себя Сережка.
И ноги, словно на крыльях, понесли его от школы…
Свобода пугала и радовала .
Целый день – сам, никто тебя не трогает, отец придет только вечером.
А может, на попутке и к матери?
….Мать жила в городе, теперь у нее была другая семья..
Сережку она встречала радостно, но как-то суетливо.
Заглядывала в глаза, беспрерывно вскакивала и разговаривала, точно сама с собой:
«Сережа приехал, вот и Сережа приехал, не забыл свою мамку, не бросил свою мамку».
И неестественно, дробно смеялась, скрывая странное беспокойство в глазах.
Глухая тоска закрадывалась в душу Сережки.
«Чего это она»,- удивлялся. И вдруг, как удар: «Она.., она меня боится!                Она …не любит.. меня!»
Впервые и глубоко Сережка почувствовал себя одиноким..
Он тосковал по ней, но приезжал все реже и реже.
И все больше и больше ненавидел взрослых..
Из своего маленького личного опыта он уже знал точно: это от них все неприятности.
И бороться с ними трудно, потому что им можно все. Они – взрослые.
-Подождите, подождите,- загораясь беспомощно мстительным чувством, думал он,- вот только вырасту..
А расти было так медленно и скучно, что Сережка часто срывался.
-Пика, Пика,- вдруг услышал  он чей-то знакомый  голос,- ты чего, опять гуляешь?
Это была  Парусовская  Людка. Маленькая, всегда подтянутая и дерзкая на язык девчонка. Ее он немного побаивался и потому хорохорился при ней страшно.
-Чего тебе?- набычившись, независимо через плечо  процедил Сергей.
-А у нас новая классная,- выпалила она, не заметив воинственных приготовлений.
-Ну и что?- сразу успокоился он, видя, что Людка сегодня не настроена язвить.
-Нам понравилась, молодая, а ты что тут делаешь?- только теперь удивилась она, оглядывая старую  высохшую ветлу у дороги, несколько разбитых фанерных ящиков, один из которых служил Сергею стулом.
-Ничего,- опять весь подобрался  тот,- катись, откуда пришла!
-И ты тут весь день один сидишь?- удивлялась Парусовская, не обращая внимания на оскорбительную фразу.-Рак-отшельник!-вдруг фыркнула она напоследок, тряхнула коротко подстриженными волосами и убежала, ехидно хихикая.
Сережка для вида бросился следом:
-Получишь, Парусиха!
Но догонять ее ему не хотелось..
…Новая учительница не походила ни на кого. Худенькая, легкая.
Она словно приносила с собой в класс множество солнечных зайчиков.
Вот один озорной скачет у нее в глазах, вот она наклоняется над чьей-то партой, и светлые волосы ее, точно искрятся в лучах, падающих из окна.
И голос у нее то взметнется высоко, то затихнет.
И становится на душе и тихо, и радостно, и неспокойно.
А он все время ждет чего-то, ждет, что сейчас кончится этот обман, она посмотрит на него строгими глазами и скажет голосом Марь Семеновны: «Почему не пишешь, бездельник?»
Сережка вздохнул. С Марь Семеновной у него сложные отношения.
Но она словно не видит его. Уже целых три урока она ни разу не обратила на него внимания.
-Ко всем подходит, а ко мне -  нет!
На четвертый день Сергею это показалось оскорбительным.
И он, пугаясь собственной смелости, словно от толчка, вдруг поднялся.
Нарочно неторопливо, шаркая ботинками, прошелся между рядов, схватил у Парусовской зачем-то линейку,треснул ею попутно вытаращившего на него глаза звеньевого Витьку,
подошел к доске, не глядя на отшатнувшуюся  учительницу, черканул там что-то, взял тряпку и запустил ею в хихикнувшего второгодника Генку. В довершении всего присел
на край учительского стола, поболтал ногами и отправился на свое место, не поднимая глаз и шаркая ногами.
Спустилась и повисла над головой тишина.
-Зачем это я?- тошновато заныло что-то внутри.
Он сидел, стараясь не смотреть в сторону учительницы, хотя чувствовал на себе давление возмущенных, восхищенных и  недоуменных взглядов.
Но ее взгляда он не ощущал.
Воровато, из-под ресниц, глянул в ее сторону.                Учительница стояла у окна, опустив голову, и совсем, как ученица, напряженно теребила в руках маленький платочек.
Сережка так удивился, что даже забыл про свою вину.
-Пика, Пика, дурак,- зашипела на него Парусовская,- получишь после уроков…
Сережка даже не усмехнулся тому, что ему вдруг вздумала грозить девчонка, нет.
Он вдруг как-то разом, неизбежно и тяжело почувствовал себя виноватым.
Только теперь он ощутил в воздухе висящее, всеобщее осуждение.
Учительница, неестественно отворачивая покрасневшее от слез лицо,вдруг торопливо вышла, почти выбежала…
И класс взорвался.
В него полетели книжки, линейки, обидные слова.
Даже те, кто всегда боялся Сережку, вдруг взбунтовались.
А он только, как затравленный, что-то мычал в ответ, поворачивая голову то влево, то вправо, защищаясь локтем от летящих предметов.
 Потом все утихли.
-Ну, иди,  извиняйся,- жестко сказала  Людка, глядя на него с каким-то взрослым сожалением.
И он пошел, сам не понимая, как и почему он подчиняется.
Классная стояла в углу коридора, уткнувшись в стенку,. Тонкие плечи ее жалко вздрагивали.
В Сережке вдруг что-то, оглушая, раздавливая его, невыносимо зазвенело, как тогда, когда ушла мать. И он закричал на весь коридор, срываясь и захлебываясь от слез:
-Я не буду! Я не буду больше!.
Он еще бессознательно  продолжал повторять эти слова, когда она гладила его по голове, испуганно и ласково заглядывая в глаза, и просила  успокоиться.
Сережка чувствовал, что прощен, и от этого было, совсем по-новому. легко и просто…
6 Группа крови номер один
Вера Шкодина
 
ПОЧЁТНОЕ ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ДИТЯ ВОЙНЫ" ПАМЯТИ ЛЮБОВИ РОЗЕНФЕЛЬД МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

ВЕРА ШКОДИНА  - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ПУБЛИЦИСТИКА 2" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ.
ПЕРВОЕ МЕСТО В 10-М КОНКУРСЕ НА СВОБОДНУЮ ТЕМУ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
 ВТОРОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 25 ЮБИЛЕЙНЫЙ» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ВТОРОЕ СУДЕЙСКОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ-ПАРАДЕ, ПОСВЯЩЁННОМУ ДЕСЯТИЛЕТИЮ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "МУЖЕСТВО И ГЕРОИЗМ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ТРЕТЬЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ЗАЩИТНИКИ РОДИНЫ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ 
ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 49» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


Не так давно, роясь в старых фотографиях, я нашел  эти пожелтевшие, рассыпавшиеся в руках листки. Они принадлежали моему деду. Я помню, что он как-то готовился сделать что-то вроде книги воспоминаний  о своем пребывании в лагере смерти.
Что-то писал, зачеркивал, страшно волновался и снова писал. А потом сидел долго с неподвижным взглядом глаз, полных слез.
       А мне  было невдомек, что то, что он пытается оставить после себя, это все для нас, грядущих  поколений.
      Эта боль, эта скорбь, этот крик души. И это предупреждение.
И вот я держу в руках как бы письмо  из прошлого,  письмо-воспоминание  моего  деда:


        «Июнь – прекрасный месяц лета, когда все вокруг в цветах, сады утопают в зелени, идут школьные выпускные экзамены.
Я на всю жизнь запомнил этот месяц лета, месяц тысяча девятьсот сорок первого года.
        Мы с семьей жили в Риге, сестра оканчивала школу, а я в этом году собирался  в первый класс. И мы должны были  переехать в Ленинград.
Уезжать из Риги не хотелось, но отцу предлагали там работу.
Мы ждали только, когда закончатся экзамены у сестры, и тогда можно будет уехать.
        Каждое воскресенье я ждал всегда с радостью. Папа будет дома, и мы обязательно пойдем куда-нибудь  гулять. И это воскресенье я ждал.
       Воскресенье  двадцать второго июня…
Я проснулся рано, что-то гудело, стоял какой-то непонятный шум.
Отец быстро оделся и ушел, а мы сидели в веранде, прижавшись к матери.
Потом появился отец, и они о чем-то с мамой долго разговаривали, закрывшись в комнате.
      Я так и не понял, что случилось, но мама почему-то плакала.
Отец снова ушел и вернулся  только вечером.
Мама стала собирать вещи в чемодан и сказала, чтобы мы через час были готовы уехать, так надо для всех нас.
        Ночью подъехала машина, и мы отправились . Куда? Зачем? Я не спрашивал. Лишь к обеду мы подъехали к какой-то деревушке, состоящей из десятка дворов и окруженной со всех сторон лесом. Здесь я и узнал, что началась война, но что это такое, я тогда еще не понимал.
        А потом пришли они, «хозяева».
Нас выгнали на улицу, а там уже  были жители деревни.
Офицер что-то говорил и говорил.
          Потом подъехали машины.  Нас стали хватать из толпы и  бросать в эти машины.
Мама почему-то кричала и плакала. Мы с сестрой оказались в одной машине.
Она тоже плакала и прижимала меня к себе, как это делала мама
        Это был последний день, когда я видел свою мать и запомнил её такой: заплаканной и бегущей за нашей машиной.
         Всю дорогу сестра плакала и держала меня за руку. Я ее успокаивал, говорил что-то, а у самого по щекам текли слёзы.
       Мы еще не знали, что едем в жуткий, нечеловеческий лагерь, едем в  ад.
И он начался с собачьего лая, колючей проволоки, с вышки с автоматчиками, черного дыма, клубившегося из трубы.
        Нам было объявлено, что это концентрационный лагерь «Саласпилс».
При входе в него всех раздели, потом повели  в так называемую «душевую».
Нельзя было останавливаться, поток шел непрерывный, а на выходе уже стояли эсэсовцы
и распределяли нас по баракам.
       Вот здесь я и расстался с сестрой. Нас, таких же, как я, детей привели в какое-то помещение. 
         И здесь я увидел страшную картину: дети лежали, стояли, сидели. В глазах была пустота, боль, страдание.
       Ко мне подошел мальчик, примерно такого же возраста, как я и спросил: «Какая группа крови?»
Я еще не знал, что это такое, и поэтому  не ответил ему, он, рассуждая, как опытный
Сказал, что «лучше бы первая – так быстрей умрешь», и отошел в сторону.
        Оттого, что я ничего не ел уже второй день, или от пережитого за эти дни, я уснул
Разбудил меня шум в бараке: кто-то ходил и кричал. А потом стали на тележку кидать
с нар детей, но они не шевелились.
И вновь я увидел того же мальчишку. Он объяснил, что это мертвых собирают, чтобы отвезти в крематорий – специальную печь для сжигания трупов.
         Днем всех тех, кто прибыл вчера, повели в санитарный узел для осмотра.
Каждому  на руке сделали  наколки с номером и группой крови. И тут я увидел, , что у меня первая группа. Врач похлопал меня по плечу и сказал:  «Gut!»
        И потянулись дни, недели, месяцы. Каждый день кто-то умирал. И новые партии детей прибывали и прибывали, не давая потухнуть крематорию.
        И вот в один из осенних дней я увидел сестру, вернее узнал её по каким-то родным очертаниям, но это была уже не та, моя любимая сестра. Я стал звать её, но сил не было даже крикнуть, а она в сопровождении таких же  девушек, под охраной автоматчиков
Направлялась в сторону «Яра смерти».
        Мы все знали, что немцы держали барак с молодыми девушками.
Брали у них кровь, насиловали, а потом расстреливали.
        Не было слез, не было уже сил жить. И каждый раз после откачки очередной дозы крови, лежа на нарах, мечтаешь о том, чтобы утром уже не проснуться.
          Все меньше стали привозить детей. Нас в бараках оставалось с каждым днем все меньше и меньше.
         Мы слышали, что Красная Армия уже на подходе, но ни радоваться, ни надеется не было  сил. А немцы зверели, крематорий только успевал заглатывать новые партии узников.
           Но однажды… Нет, невозможно говорить об этом вот так просто.
И вот свершилось. Рано утром ворвались в город танки с нашими солдатами.
Но сил подняться уже не  было. И впервые за столько страшных дней и ночей  потекли слезы.
            Много лет прошло с тех пор, но память хранит все эти воспоминания вместе с номером и группой крови на левой руке.
После войны мне пришлось еще раз побывать на этом самом месте, где стоял концентрационный  детский лагерь «Саласпилс».
          Нет тех бараков, нет крематория, но на их месте создан мемориальный ансамбль скорби, музей  «Дорога страданий». На месте бывших бараков всегда лежат живые цветы, сладости, детские игрушки. А на месте расстрела девушек растет красивая березовая  роща, как олицетворение красоты тех. Кто лежит в этой  братской могиле, в «Яру смерти».
               
 …….Я долго не мог успокоиться. Я неподвижно сидел, согнувшись над этими листочками, которые исписаны мелким и рвущимся почерком моего родного деда, которого уже нет в живых.
      Я не смог сдержать слез и не стыдился их. Вспомнил о том, как одинок он бывал со своими, никому не известными мыслями. И как я зачастую был равнодушен к тому, чем он живет, о чем думает.
      Как я был занят собой и своими неразрешимыми  проблемами, которые казались мне глобальными.
         Я и не догадывался, что рядом со мной жил человек, родной мне по крови, в котором я не смог увидеть целого огромного мира, наполненного болью и отчаянием, страданием и состраданием, который мог не только рассказать мне о целом отрезке истории, но и научить многому в жизни. Поделиться своими раздумьями, сомнениями или откровениями.
         Позднее раскаяние…
7 Как я летела из Иркутска
Александра Величкевич
Я до жути боюсь летать самолётами. Сейчас боюсь, и всегда боялась. Ей Богу, лучше поездом или автобусом, пусть даже несколько дней. Но … только не самолётом.
 
Как-то раз, в дни глубокой юности, пришлось мне лететь этим самым ужасным видом транспорта из Иркутска. Иркутск – красивый сибирский город, а так же ещё и научный центр. С научной, да и с любой другой точки зрения, там есть на что посмотреть. После плодотворно проведённого времени, в Питер я должна была возвращаться рейсом 3740 через Курган. И уже за три дня до вылета у меня началось лихорадочное состояние души, и полная потеря ориентации во времени. В пространстве я была ещё так сяк, а вот по времени все плыло. Казалось, что время не идёт, а испытывает мои нервы на прочность. Сутки тянулись и тянулись, и было ощущение, что этому не будет конца. Нервы мои были на пределе. Отсюда забывчивость, раздражительность и чудовищная усталость. Ведь за последние трое суток спала я часа два, не более. Всё остальное время мозги мои были заняты перевариванием информации о том, что очень скоро мне придётся проболтаться одиннадцать часов в воздухе и, возможно, вообще не долететь… К тому же, я перезабыла половину своих носильных вещей в том месте, где проживала весь прошедший месяц. Вещей, конечно, было не жалко. Но такая забывчивость не очень позитивно сказалась на владельце помещения, которое я занимала во время практики. Ему было трудно объяснить потом жене наличие у него в квартире чужих женских вещей. Друзья мои в письме не преминули рассказать мне об этом. С моей стороны это, конечно же, было свинством, но, повторись эта ситуация ещё раз, то все случилось бы ровно так же, как случилось тогда. Меня уже не переделаешь.

И вот, друзья мне сказали, что наступает время икс. Пора. Пора собираться в аэропорт. Если бы не они, то я бы могла приехать в аэропорт на сутки раньше или на сутки позже, памятуя мою временнУю дезориентацию. По прибытии, меня подвели к стойке регистрации багажа, которого у меня было не много, и после этого мне уже было можно двигаться в направлении самолёта. Надо отдать должное этому чуду техники, но по тем меркам это был не самый худший экземпляр. Все-таки ТУ-154, и каких то пятнадцать лет эксплуатации. У ИЛ-18-го в те времена, как мне казалось, уже на ходу отваливались пропеллеры и заглыхали двигатели. Поэтому я благодарила Бога, что лечу на более или менее современном лайнере. Но все-таки… К трапу я подходила на негнущихся ногах. После пересечения границы трапа и самолёта ноги мои сразу налились свинцом, согнулись ровно на половину и уже не разгибались. С трудом добравшись до своего кресла и упав в него, я начала внутренне готовиться умереть во цвете лет. Сердобольная стюардесса, видимо узрев, что на мне лица нет, предложила мне выпить валокордина и после моего отказа принесла мне маленькую бутылочку коньяка от имени компании и за её счет. Это было очень любезно с ее стороны. Наверное, мне это немного помогло, потому что, глянув на себя в маленькое зеркальце, я обнаружила, что на лице появился румянец, а сама я стала более похожа на человека, чем час или два назад.
 
Рядом со мной с двух сторон сидели люди, которые, в отличие от меня, были в нормальном расположении духа, в нормальном настроении и… даже могли себе позволить почитать. Мое место было центральным из трёх кресел левого ряда. Возле окна сидела бабуля, божий одуванчик, которая до поднятия самолёта в воздух и сразу после этого, ещё какое то время читала кулинарные рецепты из красивой поваренной книги. Она была так увлечена этим процессом, что даже причмокивала и сглатывала слюну после каждого прочтённого ею рецепта. Видимо, предвкушала. С другой стороны от меня сидел очень представительный человек, лет сорока пяти. Для своего возраста, поименованного мною «столько не живут», он был даже красив. Следует напомнить читателю, что мне тогда стукнуло двадцать два года и я считала себя уже вполне взрослой женщиной. Этот мой вояж в дальние страны без родительской поддержки и опеки был уже не первый.

- Мне уже за двадцать - вздыхала я и была твёрдо убеждена, что мне осталось для нормальной жизни не более пятнадцати лет, после чего придёт законная и очень нежелательная пенсия души.

Но, вернёмся к нашему «пенсионеру». Мужчина был чуть старше моих родителей, поэтому и был приписан мною к числу долгожителей. Я любовалась его монументальностью. На его лице я прочитала ледяное безразличие к тому, что ему предстояло пережить. Просто мраморная глыба спокойствия. Я страшно завидовала его сдержанности, смелости, а, главное тому, что он прожил уже в этом мире "страшное количество лет" и много видел. Мне казалось, что подобным ему людям как раз и не страшно умирать, потому что они уже на земле много пожили, потоптали её своими каблучками. О бабуле слева я подумала то же самое. Таким как они, думала я, видавшим виды, умирать не страшно. И как же несправедливо, что мне, ещё только переступившей двадцатилетний порог, придётся умереть прямо через несколько минут, после того как наш самолёт наберёт высоту. В том, что это будет именно так, я уже и не сомневалась. Опять захотелось разрыдаться. И, чтобы этого не случилось, я взяла в руки журнал «Наука и жизнь» за прошлый год, журнал, который попался мне под руку в то время, когда я ещё пыталась собирать вещи в чемодан и благосклонно отданный мне в вечное пользование его предыдущим хозяином. Открыв раздел кроссворда, тщетно попыталась сосредоточиться на том, что там мне предлагалось разгадать. Самолёт тем временем уже набрал высоту и начал своё многочасовое путешествие над безбрежными морями облаков. Периодически подглядывая за соседом справа, который спал, или полулежал в кресле с закрытыми глазами, я завидовала ему чёрной завистью. Ну, надо же, как человек может приспосабливаться к самым нестандартным ситуациям! Как же он не боится высоты? Я, даже, не смотря на красоту белых облаков в иллюминаторе, стараюсь не глядеть ни на облака, ни на просвечивающую сквозь них землю. У меня сразу начинает кружиться голова, а во рту появляется сухость. Это все от страха. Ну, что поделаешь, у всех бывают разные фобии. У меня - это фобия высоты, и возможности разбиться, с этой высоты упав. Бабушка у окна, так и не прочитала все кулинарные шедевры до конца, так же как и супермен справа, сладко уснула. Поговорить было не с кем. Все вокруг меня спали. И только я, представляющая собой полу человека, полу чугунный слиток, нервно теребила в руках журнал, когда-то раньше дававший пищу моим многочисленным идеям. Руки дрожали, а журнал вибрировал в них так, как может вибрировать асфальтодробильный молоток. Так продолжалось, как потом выяснилось, где-то около двух часов, но мне показалось, что прошла вечность.

Обедать я отказалась. К моему удивлению, сосед справа тоже отказался принимать пищу, только попросил чашечку чая. Я же, как ни хотела поесть, не могла себе этого позволить, так как все равно не удержала бы в руках даже ложки, уж не говоря о чашке чая или тарелке с чем-нибудь съедобным. Да и потом, перед смертью не наешься. Сидя в кресле, я вспоминала все свои уже совершенные глупости и хорошие поступки. За что-то просила прощения у своих друзей и родных, а за что-то силилась простить своих врагов. Я перебирала в памяти все интересные эпизоды своей жизни. Думала о не родившихся ещё тогда моих детях. Какими бы они могли бы быть, если бы не мой фатальный полет на самолёте? Прощаться с жизнью трудно, но совершенно необходимо, потому что уйти надо подготовленной, простив всех своих врагов. Уйти можно, только попросив прощения у всех, кого любишь…

- Девушка, ничего не надо бояться, самолет - надежная штука, он не упадет. Вы уже совсем измучили себя своими страхами. Вам умирать рано, да и мне, не смотря на то, что столько не живут, тоже пока не хотелось бы, у меня дочка ещё очень маленькая, два года всего… – прозвучало как гром среди ясного неба с правой стороны, прямо мне на ухо. Я резко повернула голову и увидела спокойное, заботливое лицо моего «престарелого» спутника. От только что услышанного брови мои поползли вверх, а удивлению не было предела. Только я хотела спросить, как это он всё обо мне знает, как знает то, о чем я думаю, чего боюсь, а он уже продолжал:
- Слушай меня внимательно, ты будешь слушать только мой голос… только мой голос… Тебе хорошо и удобно. Твои ноги и руки перестали быть тяжёлыми. Ты легче гусиного пёрышка. Ты закрываешь глаза… Ты паришь… Ты видишь зелёные луга и солнечный свет… Ты отдыхаешь… Ты спишь… Ты спишь… спишь… спишь…

Проснулась я уже тогда, когда наш самолёт подлетал к Ленинграду. Мой сосед справа, смеясь, рассказал мне, что он экстрасенс, телепат и гипнотизёр, и пока я страдала приступами бреда, он пытался уснуть, но потом ему надоело "слушать" мои прощания с жизнью. Сон лучшее лекарство решил он и усыпил меня, употребив для этого слишком много сил. Так много, что сотрудники компании пытавшиеся разбудить меня для того, чтобы высадить вместе с другими пассажирами рейса для «отдыха» в городе Кургане и для дозаправки самолёта, никак не смогли этого сделать. Я спала как убитая и не хотела даже шевелиться. В результате пришлось оставить меня в самолёте. А ещё, он сказал, что меня ожидает не очень радужное будущее, но, в конечном итоге, я все же буду счастлива в возрасте моей «пенсии души» и у меня родятся трое детей. Как тогда он был прав! Но… я не поверила! Не оценила его тайны и того, что он для меня сделал! А на самолётах мне так больше и не довелось летать, что для меня - к счастью!
8 Не спится
Александра Величкевич
Бессонница… Что можно делать, когда не спится? Наверное, у каждого свои рецепты. Кто-то читает, кто-то вертится с боку на бок, кто-то вяжет… А у меня… У меня тоже есть способ занять себя в эти долгие часы, когда остальной мир реализует ночное право на сон.
Сегодня ночью я сижу на полу своей комнаты в окружении десятка фотоальбомов и как всегда во власти бессонницы пью чай из маленькой фарфоровой чашки. Альбомы веером разложены возле ног, под руками и даже за спиной… Чайный аромат молочного Улуна приятно успокаивает. Боже, как же я люблю фотографии! Обычно я открываю один альбом, второй, третий, пятый, и везде мои самые любимые люди, друзья, знакомые. Все они в разных позах, в разное время… Вот мы все детьми… А вот - уже на свадьбе подруги… А это – моя любимая дочурка сделала первый шажок… Так все это занимательно, что не замечаешь как приходит утро… А сегодня… сегодня такая большая яркая Луна в чёрном  небе, и Морфей мой опять где-то загулял среди ночной тишины… Поворачиваюсь назад, там у меня старые альбомы, детские и юношеские. Беру один, листаю, не спеша, ибо любая фотография – кусочек жизни, до боли знакомый и выстраданный.
- До какой боли? Почему выстраданный?- спросите вы…  - А я и не знаю! Что есть у души что так болит иногда? Сердце? Наверное нет... У души есть детство, юность, любовь. Вот по ним возможно и страдает душа… Ноет чем-то  от невозвратности времени, от того что жизнь идет только в одну сторону… Мы всё старше и старше, а молодость, как островок в океане добра и любви всё дальше и дальше от нас нынешних … И мы от него на лодке времени …
 Кончился чай в чашке, и я налила ещё, открыла окно, а там… такие же как в детстве звезды: крупные, яркие. Луна стала чуть меньше, зато поднялась выше, превратившись в  бледно-желтый диск. Спать совсем не хотелось.
Из альбома выпала фотография. Черно-белая, рваная уже сбоку… На ней мои друзья юности и я, еще такая молоденькая и стройная… Да, да… Я тоже раньше была стройной, не то что сейчас! Это же надо, мы тут такие веселые и дурачливые… Гляжу на снимок и поднимаются в небо  маленькие облачка  воспоминаний о том, как однажды я ехала в город своего детства, когда-то оставленного ради красавца Питера. Эх, молодость, молодость… Кажется так недавно это было, и как быстро все это отлетело вдаль, стремясь раствориться в небытии…

***
Поезд шел, размеренно стуча колесами. Тук-тук, тук-тук, тук-тук... Было душно и пыльно, в плацкартном вагоне суетились люди, мужчины играли в карты, в другом конце вагона плакал ребенок, но я не замечала всего этого. Я видела только ярко светившее солнце, зелень лугов и синеву неба. Даже кривые, покосившиеся избы проплывающих мимо деревень не казались убогими. Мне было хорошо и легко. Я ехала домой, в город своего детства, пусть ненадолго, но я радовалась, что вскоре мне предстоит первое после долгой разлуки свидание. Иркутск. Такой научный и недоступный, но одновременно такой родной и давно оплаканный мною город. Я хотела вернуться туда с тех самых пор, когда  еще  девочкой  уехала с родителями в Ленинград. Папа у меня геолог-путешественник волей судеб вынужден был осесть сначала на Камчатке, а потом и в Иркутске, хотя родился и вырос в Ленинграде. Блокаду пережил… Все пятнадцать лет своего вынужденного изгнания мечта возвратиться домой не покидала его. И наконец, такой шанс выпал… Для него шанс… А для меня  - моя первая маленькая трагедия, первая и может быть самая яркая в жизни.
Уезжала я с тяжелым сердцем. Мне казалось, что в Иркутске, я оставляю частичку себя. В груди кипел, сжигая все на своем пути, расплавленный металл моего отчаяния, причиняя мне нестерпимую боль. Но… это было давно. А теперь, я снова возвращаюсь, и моя заветная мечта плавно растворяется в действительности бытия… Ура!
Иркутск! Как он теперь выглядит, ведь прошло уже почти одиннадцать лет? Узнаю ли я его? Не разочаруюсь ли? - вопросы цеплялись один за другой, не находя себе вариантов ответа. Противоречивые чувства переполняли меня с головы до пят. Именно поэтому я взяла гитару и стала тихонько перебирать струны, ловко выделывая различные гитарные «па». Легкое их дребезжание доставляло мне чувство приятного единения с образами из детства и успокаивало. Мысли бежали сами по себе, уводя меня все дальше и дальше от действительности. Поезд равномерно стучал колесами, приближая меня к заветной цели со скоростью шестьдесят километров в час.

***

Говорят, что человек не может ничего помнить из очень раннего детства… Но это не про меня… Я помню очень яркие моменты почти с младенчества. Помнить четко и образно – моя особенность… Я до сих пор ощущаю то блаженство, которое испытывала от грудного маминого молока… И вижу себя у нее на руках маленькой… Это может показаться невероятным, но это правда… Мама часто брала меня на руки, прижимала к себе и целовала в щечки, макушку, носик… Для меня её руки – единственная надежная гавань, где я чувствую себя защищенной. Они  как убежище от всех напастей.  Даже не знаю, как охарактеризовать ощущение единения с мамой… То ли блаженство, то ли счастье… Я надеялась,  что вся её любовь, вся нежность, как и она сама вся без остатка,  принадлежит мне, но почему-то все время сомневалась. Мне казалось, что если мама снимет меня с рук и выйдет, то она не придет никогда… Но она приходила и я успокаивалась. И все-таки, мне очень хотелось каждый раз проверить её, точно ли она моя, точно ли она меня любит… Думалось, не впрямую конечно, но на уровне интуиции, что если я буду что-то говорить и мама меня поддержит, то она точно моя навсегда. Памятуя все вышесказанное, вспоминается еще одна яркая история…
На руках у мамы я слышу как бьется её сердце… Мы с ней у окна… За ним серое от туч небо, улица, по которой размеренно и важно ползет троллейбус. За трассой – холм, поросший березами и небольшими рощицами, за холмом – на сколько глаз хватает - тайга. На улице влажно, серо, тревожно, а у мамы на руках – уютно и тепло. Я задумала первую в своей жизни проверку маме, маленький обман. К моменту истории я только начала говорить, но сразу фразами…
- Вон огонь, - говорю я ей...
- Где?
- Вот там, там… - машу рукой в сторону холма…
- Да где, не вижу? – отвечает мама…
- Да, вон …. Огонь, огонь… Мама еще не понимая, что я впервые в жизни её обманываю, говорит:
- А-а-а-а, да, вижу, там на холме… - Мне приятно и спокойно… Мама - моя на всегда, потому что она даже не видя огня, не хочет меня обижать… Мама любит…. Радуюсь и озорно так отвечаю:
- А огня то нету!
Сколько раз потом моя мама удивленно вспоминала этот эпизод и никак не могла признать за двухлетним ребенком такие осмысленные чувства и поступки. Для мамы это был только мой первый осмысленный обман, а для меня – восстановление истины о себе и маме. У каждого ребенка свои особенности… Все дети в чём-то очень талантливы вначале, до того, как они сталкиваются с внешней средой…

Еще несколько тучек, родом из детства,  поплыли в моем воображении. Первая из них  - грустная…
- Пап, а когда мама придёт? – настроение было враждебным, потому что мама уже почти полгода находилась в Индии с миссией дружбы и сотрудничества от института иностранных языков Иркутска. Мне – четыре с половиной года… Мне так страшно и одиноко без мамы, что хочется сделать что-то очень и очень существенное для спасения себя… Я придумала, что убью всех ненавистных индусов, которые украли у меня маму.
- Пап, купи мне ружьё, большое-пребольшое!!!
- Зачем?
- Буду в индусов стрелять, чтобы маму вернули – с ожесточением и злостью говорю я, а папа возражает:
- В людей стрелять не хорошо, это не по человечески! Знаешь, сколько во Вьетнаме*  людей погибает сейчас на войне? И у многих дети остались сиротами… И много детей тоже погибли, потому что в них стреляли!
- Индусы маму мою украли – упрямо отвечаю я, а слёзы из глаз рекой… Жалко было себя и вьетнамских детей, мам которых тоже убили на войне.
- Давай пойдем есть, обедать пора! – стремясь переменить тему, отвечает отец.
- Вот так всегда, как только я что-то попрошу, так обедать пора – я поплелась за отцом на кухню… - Не буду есть! Не хочу! Купи ружье, тогда буду…
- Ну как это ты не будешь? А как же вьетнамские дети? – уговаривает отец – Они же не виноваты, что у тебя нет ружья и ты не будешь есть… Они же голодают… А ты не хочешь им помочь - укорял он.  - А вот если ты съешь, то они будут довольны… Нельзя оставлять столько еды, когда другие голодают!
Не знаю почему я никогда не спрашивала у отца, чем это собственно я могу  помочь вьетнамским детям, если съем всё …  Но я верила ему безоговорочно… И мне было до боли жалко тех детей, у которых не было еды. А еще у них, как и у меня не было мамы, и поэтому я чувствовала, что мы с ними одной крови… Много было разных чувств, только после папиного напоминания о вьетнамских детях я довольно быстро съедала всё положенное…, но тоска по маме усиливалась.
Несколько месяцев еще я страдала и грозилась перестрелять всех индусов. Только вот не было из чего, и это оставалось самым печальным, что было в моей жизни тогда. Однажды, когда я уже отчаялась, папа принес мне вожделенное игрушечное ружьё, которое стреляло пробками, укрепленными на длинной леске. Я взяла его в руки и стрельнула. Пробки отлетели, б-б-бах, сразу из двух стволов. Моя жизнь обрела смысл. Я тот час же собралась пойти и убить всех индусов. Мысль о том, что ружьё игрушечное и из него нельзя никого убить, не приходила мне в голову, как не вспоминалось и то, что убивать вообще нельзя, потому что так говорил папа.  Зато, через несколько минут сборов я озадачилась: как же попасть в эту Индию и найти индусов, которые такие не хорошие… Я отправилась к отцу:
- Пап, я ухожу. Где Индия? Мне надо забрать у них маму.
- Индия далеко, детка, ты сама туда не дойдешь.
- Ну ты меня туда отведи! – я была уверена, что папа мой может всё.
- Если бы я мог, - печально сказал папа – я бы сам туда уже давно уехал…
- Уехал? А разве это далеко? – впервые озадачилась я дальностью расстояния до мамы. Мне тогда казалось, что ничто не сможет мне помешать, ведь у меня же самое лучшее ружьё в мире.
- Очень… Туда только самолетом можно, или на корабле больше месяца…
- Пап, а месяц это много?
- Да, это тридцать дней.
- И ты не можешь меня туда доставить? – понимание медленно приходило в мою маленькую и еще очень глупую головку… - А как же мама? – завыла я, окончательно поняв, что даже имея самое-самое лучшее ружьё в мире, я никак не смогу сделать то, чего мне больше всего хотелось – вернуть маму.
Воспоминание мелькнуло и растворились где-то в космическом пространстве… Второе было более светлым, теплым, хотя и менее значимым.

- Шурка, Светка, домой! Обедать! – кричала бабушка из окна неоднократно, тщетно зазывая нас с сестрой поесть. Мы - это конечно же опять я, пяти лет отроду,  и моя кузина Светлана на полтора года старше, которая с рождения жила в нашей семье и была мне самой настоящей родной сестрёнкой. Вернуть нас с многочасовых прогулок по двору с первого, второго, третьего или десятого раза было так же не возможно, как полетать на ковре-самолете вместе со стариком Хоттабычем.
- Шурка, чтоб вас! Светка! Идите домой! - бабушка уже перешла на «фальцет» и охрипла, а мы знали, после следующего раза она выйдет к нам на  площадку сама и загонит нас обедать веником по мягкому месту. Веника мы все-таки еще немного побаивались, как нашкодившие котята. 
- Ну что, пойдем, или спрячемся? Ты есть хочешь? – спросила я у сестры.
- Нет, есть не хочу, м-м-м-м вообще-то надо бы домой идти – засомневалась Светлана, будучи старшей сестрой, более умудренной жизнью и веником. Пока мы не решили, что делать, мы спрятались под горкой и были совершенно уверены, что нас никто не увидит.
- Давай убежим, мы же хотели еще липучку**  собирать! – есть не хотелось до тошноты. - Вот сейчас спрячемся, и бабушка нас не найдет!  Мальчишки за нее столько пистонов***  дадут, что можно будет много дней стрелять! Давай, а? Ну не успеем же сегодня, а мне в войнушку охота… Ну Свет!
- Светка, Шурка! Идите обедать, а то я матери все скажу – угрожала бабуля из окна уже в который раз, что не сулило нам ничего хорошего.
- Не, ты чо, баба уже злится! Слышишь, чо говорит? Маме нажалуется! Накажут же… Ну!  А липучка не убежит, после сходим – со знанием неотвратимости наказания убеждала Светка.
- Ну Свет, ну давай убежим!  – умоляла я. - Баба опять супом кормить будет. Я суп терпеть не могу. Я же опять долго есть буду и мы сегодня не успеем…
- Не, ты давай быстро всё съедай и айда на стройку! Это не так трудно, ты только соберись, закрой глаза и глотай быстро-быстро.  С закрытыми глазами легче… - судили рядили еще какое-то время, а потом Светка снизошла: - Ладно,  я у тебя съем немного, помогу,  когда баба отвернется… Беда пришла откуда не ждали…
- Та-аак, вот вы где, морковки! А ну домой пошли! – бабушкин веник загулял по нашим попам и мы быстро как могли побежали домой есть суп с зажмуренными глазами. С некоей иронией вспоминается, что у Светки это получалось все-таки гораздо лучше, чем у меня.

***


В полузабытьи мыслей время пролетело довольно быстро. Выгружаясь из вагона, я не переставала удивляться:
- Как же все-таки изменился Иркутск! Какой он стал низенький! Или это изменилась я? Надо же, всё познаётся в сравнении. Вокзал теперь казался маленьким-маленьким, будто  попала я в сказочный городок из табакерки. Мне нестерпимо хотелось пройтись по старым знакомым улочкам, с каждым шагом возвращать себе ощущения детства, упиваться радостью бытия. Чувства, появившиеся в тот момент, были, наверное, сродни ощущениям надежности маминых рук. Уют и покой… Радость и любовь… Защищенность и уверенность в завтрашнем дне… Как же это приятно! И всё это теперь, так же как когда-то мама, дарит мне мой давнишний друг, город детства - Иркутск.
Я быстро подхватила свой скарб и направилась к автобусной остановке, чтобы доехать до автовокзала. Вскоре мне предстояло отправиться на Байкал покорять свои первые профессиональные вершины на практике. А пока, я собиралась сдать вещи в камеру хранения, и  в отведенные мне несколько часов впитать  в себя город, как потрескавшаяся от засухи земля вбирает воду дождя: сначала по чуть-чуть, а потом все больше и больше до полного насыщения.
- Надо же – удивлялась я тогда – оказывается,  я помню с точностью до балконов и подворотен все дома, все улицы, где шла, номера трамваев и их маршруты. Я бродила полдня по знакомым улочкам центра, вышла к Цирку, любимому когда-то развлечению. Боже ты мой! - опять удивилась я – Как хорошо я помню это место! Как часто с бабушкой, сестрицей и мамой мы ходили на представления, фотографировались и после ели на свежем воздухе взятые с собой бабушкины пирожки с капустой!
 Как же все-таки это получается  помнить всё? Ведь я уезжала почти ребенком... Странная вещь память. Она фиксирует в подсознании все увиденное. И когда ты сталкиваешься с этим опять, то все ранее «покоренное» тобой всплывает в памяти так же, как проявляется фотография под руками мастера - четко и ясно.
Время, тянущееся часто до невозможности долго, мелькнуло над моей головой стремительной птицей и скрылось в небытие… Но даже короткому промежутку его я в упоении шептала слова благодарности за то, что он у меня был.
Усталая и счастливая после пешей прогулки по городу , я возвращалась к автобусу, думая о том, что за много лет разлуки город остался таким же родным. Он почти не изменился, но возродился из небытия сказочно крошечным. Я ощущала себя гигантской Алисой из страны чудес, у которой ушло чуть больше десятка лет, чтобы почувствовать тяжесть своего взрослого роста. Было хорошо и немного грустно… Хотелось всё повернуть вспять, но не было у меня волшебного гриба, чтобы снова стать маленькой, как не стало больше сказки, потому что я выросла. Обратной дороги нет.

***


Утро… Светает… На полу раскиданы фото и вместе с ними я, такая же «раскиданная», сижу и зеваю… Чашка уже без чая… Пора немного поспать. Слава богу, сегодня воскресенье… Приятных снов, дорогая Бессонница!

_________________________________________________

 *Война во вьетнаме  (1965 – 1973). - Как раз в то время стремительно развивался вьетнамский конфликт, полномасштабное военное вмешательство США на стороне южного Вьетнама против Северного… Это был «один из крупнейших военных конфликтов второй половины ХХ века, оставивший заметный след в культуре и занимающий существенное место в новейшей истории Вьетнама» (цитата из Википедии, глава «Война во Вьетнаме»).

  **Липучка – какая -то строительная замазка для щелей при стыковке стеновых и потолочных  бетонных панелей .  Данное определение не очень точно, потому что точное применение этой замазки автору не известно, потому как в те далекие времена автор была довольно юна, чтобы понимать её истинное предназначение. Липучка для нас была такой  субстанцией, которой можно было залепить на голове волосы, бросить в стену, чтобы её испачкать, налепить на новое платье обидчице или испортить одежду ябеде, пожевать, вылепить что-нибудь интересное и облепить это самое репейником для красоты… В общем, липучка была в цене, особенно из-за того, что на стройке был сторож, и нужно было забраться туда так, чтобы он не заметил. Это было очень и очень трудно. А еще нужно было очень быстро бегать в случае, если сторож все-таки тебя заприметит, что для нас с сестрой трудности не представляло.

  ***Пистоны – раньше продавались лентой, в которой были вклеены на одинаковом друг от друга расстоянии, равном примерно полсантиметра,  вкрапления серы. Пистоны были нужны для игрушечных пистолетов, чтобы производить громкие выстрелы. Бабушка и родители наотрез отказывалась нам их покупать, ибо считали это опасным занятием (не для девочек), так что приходилось их выменивать на липучку (см.ссылку ii)
9 Дачник
Нана Белл
               

                Дачник

      Василий Алексеевич стоял на дороге и, не отрываясь, смотрел на автоматические ворота и высокий кирпичный забор. Короткое пальто, кепи, засунутое в карман.  В глазах - удивление, любовь и скорбь, как на похоронах… Конечно, было бы наивным думать, что после стольких лет что-то сохранится от прошлого. Тем более, зная алчность и предприимчивость Ритки. Он помнил её жидкие прилизанные волосы и хитрые прищуренные глаза, когда она жестами показывала на подушку, требуя с его брата плату за выполненные ночью супружеские обязанности.

 Но додумать не успел, заметив, что по дороге от разлившейся реки, перегороженной плотиной, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, поднималась пожилая женщина. “Неужели Полина? Не может быть!  Это сколько же ей лет?” Хотелось подбежать к ней, обнять. Но стоял истуканом. Когда Полина поравнялась с ним, засмущался и ему показалось, что ошибся.

- Здравствуйте, - только и вымолвил, едва ворочая присохшим языком.
- Здравствуйте, - оглядывая его и будто пытаясь узнать в нём кого-то, ответила женщина, прошла мимо и, стоя перед калиткой, открыла сумку. Очевидно, искала ключ.
Василий Алексеевич, только сейчас заметил, что забор, перед которым он стоял, прятал от взглядов не только усадьбу, где когда-то прошла большая часть его жизни, но и соседнюю, присвоив себе сразу два номера 76 и 78.  Дом же Полины, по-прежнему, носил номер 74 и стоял отдельно, годы ничуть не изменили его. Всё такой же тёмный, обшитый досками. Оглянувшись вокруг, удивился тому, что дом уцелел среди богатых, роскошных особняков.

- Полина! - окликнул он, высчитывая в уме сколько лет может быть их бывшей соседке. – Если мне 65, то ей… за восемьдесят. И надо же почти не изменилась.
Пока высчитывал, женщина открыла калитку и, придерживая её, ответила хрипловатым, недовольным голосом:
- Какая я вам Полина. Я Катя. Её дочь. А вы?  - и, будто бы подобрев, продолжила, - Неужели дядя Вася? А я думала…, что вы…  А Ритка ваш дом продала. Давно.  Сразу как брат ваш, дядя Толя, утонул…
 Василий Алексеевич прервал её и, двинув шеей, повернул голову в сторону коттеджей и особняков:
 — Это что же тут у вас? Неужели все так разбогатели?
- Все да не все. У нас здесь цены теперь знаете какие. Продали. А кто не хотел продавать сжигали. Сама удивляюсь, как уцелела. Правда, участок почти весь отобрали. Оставили четыре сотки. Да, вы заходите. Чего на дороге-то стоять.
- Зайду, зайду. Чуть позже. Ты калитку не запирай. По деревне пройдусь.
- Пройдитесь. Только кроме заборов да трассы ничего не увидите. Да, ещё таджики. Кто строит, кто присматривает. Сами-то господа или в Москве, или за бугром. А вы откуда?  – спросила Катя, внимательно оглядывая Василия и пытаясь определить уровень его благосостояния.
- После, Катя, после.

Неспешно пошёл вверх по улице, продолжая не узнавать и удивляться. Если взгляд наталкивался на что-то напоминавшее прошлое, радостно улыбался. Дошёл до моста, соединявшего разорванную автобаном деревенскую улицу. Когда он уезжал, избы ещё не трогали, только-только начали вырубку леса. Но уже и тогда каждое сваленное дерево, даже звуки, доносящиеся с лесосеки, прошибали ознобом и гримасой кривили лицо. Опираясь на перила моста, посмотрел вниз на мелькавшие внизу машины. Монотонный шум скоростного шоссе оглушил. Достал из кармана бутылку, на дне которой еще болтались остатки незнакомых “Жигулей”, купленных утром в надежде распить её с кем-нибудь из деревенских. Облокотясь на перила, допил. Посмотрел налево, в сторону Москвы, вместо лесов, за которыми когда-то скрывались крыши пионерских лагерей, хищными зубами торчали многоэтажки. Почти под ногами чёрным в несколько этажей зеркалом зазывал “Mersedes-Benz” c накрученной автозаправкой.

Захотелось посмотреть на мастерскую, где когда-то учились слесарничать местные мальчишки, и перейдя мост, прошёлся вверх по улице. «Надо же. Уцелела”, глядя на забитые окна и грязно намалёванные граффити подумал он, и вспомнил какие красивые детали вытачивал Анатолий на токарном станке.
Сердце заныло, громко застучало и, решив, что на сегодня хватит, Василий Алексеевич повернул назад к Катиному дому.
А она уж стояла у калитки, под тусклым одиноким фонарём.
- Заходите, - услышал её односложное приглашение.
“Ну, точно, как Полина, строгая. А что? Мы здесь все такие” и вспомнил свою мать …
Поднялся по ступенькам, зашёл на терраску, открыл дверь в сени. Казалось, мог бы идти с закрытыми глазами. Здесь всё было также как у них, вернее, как когда-то почти у всех в этой деревне. Теперь уже волновалось не только сердце. Ноги стали слабыми и ему пришлось сделать усилие, чтобы перешагнуть через порог…
О себе говорить не хотелось. Расспрашивать Катю о её жизни тоже.  У входа – слева, рядом с окном – хозяйственный стол. Справа, где когда-то стояла русская печь – голландка, электрическая плитка. За шторой, в комнате - кровать, покрытая гобеленом, голый диван, шифоньер… Иконы. Между окон, там, где у них висела фотография отца, зеркало. Всё как встарь. И кисловатый запах, и стол там же, в углу, под иконами.  Казалось, что даже еда, которую подала Катя, перекочевала из прошлого. Картошка, грубо нарезанная колбаса, солёные огурцы. Чудно! И посуда из прошлого. Алюминиевые вилки…

— Вот только выпить нечего, - сказала Катя, входя следом за Василием Алексеевичем в комнату. -  Вы присаживайтесь. Я сейчас чайник подогрею.
Оставшись в комнате один, Василий Алексеевич почувствовал необъяснимую потребность перекреститься на иконы, встать перед ними на колени, произнести слова молитвы и благодарности. “Наконец-то вырвался!” Опасливо оглянулся, нет ли Кати. Но не успел и пальцы щепотью сложить, как она вошла, неся перед собой чайник. “Современный”, - отметил он про себя.

Поставив чайник на стол, Катя не стала садиться, она перекрестилась и прочитала молитву.
“Что-то новенькое”, - подумал про себя Василий Алексеевич. За долгие годы в чужой стране он казался себе динозавром среди новой российской жизни. Сколько раз он пытался представить, что, как теперь в Москве, в их деревне. Увиденное его ошеломило…

- А, Максим, ваш брат, жив? – спросила Катя. – Какая всё-таки сука эта Ритка. Всё на себя переписала. Знаете, говорят, дядю Толю она отравила, видели, как он скрюченный к реке бежал, на берегу у самой кромки свалился и упал лицом в воду. Когда подбежали, он уж мёртвый был. Скорая сказала, что утонул.

- Максим тоже умер, - помолчав ответил Василий Алексеевич. – Ладно, Катя, я пойду, пожалуй, приеду ещё…

- Дядя Вася, куда же вы на ночь. Оставайтесь. Я вам на диване постелю.

- Да, мне стеснять тебя неудобно. А что люди подумают…

- Глупости это. В моём возрасте о таком не думают. И не стесните нисколько. Видите же, одна я живу. Это раньше - мать, брат, тётка… Да, и у вас. Трое парней и мать ваша. Она задумалась и, подперев полной рукой щёку, сидела тихо, не шевелясь. Но вдруг, словно очнувшись, вздохнула. - Помните, вас ещё дачником звали. Ой, какой же вы хорошенький были. Одни глаза чего стоили, а волос, точно парик.  Да, они и сейчас такие же, только белые. Я на вас поглядывала, - грустно улыбаясь, говорила Катя. – И зазнобу вашу помню. Красивая была.

- Тебе сейчас сколько?
- Я на пенсии. А вы, я слыхала, в Азии жили?
- Да, сегодня приехал и сразу сюда.
Ладно, Катя, если оставляешь до утра, то хорошо. Пойду, ещё пошатаюсь.


   От реки поднимался туман, как в ту ночь, когда они с Евгенией, спрятавшись под его пеленой, раздвигая тени деревьев, плыли на лодке туда, за излучину холодной каменки, впадающей в озеро. Блики ручного фонарика в руках старика, бегающего по берегу реки, не разрывали мглы, а его голос, выкрикивающий имя внучки, обрывался, запутавшись в непроглядье, и гас, не дождавшись эха.
Утром Василий не мог понять взбешённого взгляда, вздёрнутых гневом бровей.
- Она же была не одна, - пытался урезонить старика Василий, уверенный, что никогда бы не осмелился сделать то, в чём его подозревал старик.

Василий Алексеевич, вспоминал ту робость и благоговение, с которой он смотрел тогда на Евгению.
Мать, замечая, что сын глаз не сводит с темноволосой красавицы, похожей на цыганочку, часто повторяла ему: “Руби дерево по себе”.  Но, глядя на Максима, который за лето успел втихаря расписаться с Жениной подругой, приезжавшей на выходные, решился. Как раз в ту ночь, когда Женин дед то сбегал к реке, то запыхавшись, поднимался на крутой берег, чтобы сверху разглядеть укутавшуюся облаком лодку.

Причалив к сосновому берегу, подошли к рыбацкому костру, догоравшему последними углями и, подкинув сухостоя, продолжали слушать тишину подмосковной ночи. Неожиданно для себя, пересиливая сковавшую робость, Василий так тихо, что Женя не расслышала его слов, выдавил из себя: “За меня выйдешь?”
“Что?” – переспросила Женя с недоумением.
- Замуж за меня выйдешь?
- Выйду, - прошептали волны, - выйду, - вздохнули ветви. “Выйду”, - вторя Василию, едва слышно, словно боясь разбудить ночь, отозвалась Женя.
Но помолвку решили отложить. До поры до времени…

     Когда Василий вошёл в избу, Катя тяжёлым мешком уже лежала на кровати, отвернувшись к стене. На разложенном диване, белело постельное бельё, горела лампадка.
Заскрипев пружинами, Катя повернулась лицом к Василию Алексеевичу:
- Я помню, вас в деревне дачником называли. И ещё вы одно лето всё с котёнком на плече ходили.
- Про дачника помню. А вот котёнка… Хотя нет. Конечно, и я помню. Серый такой, облезлый. Я его из родника вытащил. Помнишь у нас у реки родник был, над ним небольшой сруб…  Так этот котёнок потом меня с работы каждый день встречал. Сидит на заборе и только я к калитке подойду, прыгает мне на плечо. Куда я, туда и он. А что с ним потом стало не знаю.
- Зато я знаю. Я его у вашей матери выпросила. Он у меня десять лет жил. Красивый был. Пушистый. И мышей хорошо ловил… Помню ещё, как вы на сосне целый день над рекой просидели… Рыбу выглядывали…
- А сколько тебе тогда лет было? Я тебя что-то плохо припоминаю.
- Куда вам меня припоминать, - ворчала Катя, - вы тогда влюблённым ходили. Никого кроме своей дачницы не замечали. Я её, кстати, несколько лет назад около вашего дома встретила. Стояла, как вы сегодня, на кирпичную стену таращилась. Старая, конечно. Но не вроде меня, фигуристая и лицо моложавое. Вот только без кос.

     В избе стало тихо. Василий Алексеевич слышал, как долго ворочалась Катя на своей узкой кровати и вспоминал то одно, то другое…
     В эту ночь он так и не уснул. Похоже, что и Катя, которую он про себя называл Полиной, тоже. То осторожно скрипел под ней матрас, то она глухо, вздыхала или покашливала.
   Утром, распрощавшись с Катей, Василий Алексеевич отправился в обратную дорогу. Но даже здесь, в лесу, воспоминания не оставляли его. Обходя топь, тропинка вела то через прозрачный мелкий берёзовый молодняк, то огибала охристые стволы сосен, то скрывалась в тенистом сумраке под густыми старыми елями. Отмерив середину пути от деревни до автобусной остановки, лес отступал. На противоположном берегу, за ольшаником, в редкие выходные, когда позволяла погода, мать располагалась здесь на открытом для солнца месте и, стянув с себя платье, с разлетавшимися от плеч крылышками, оголив сильные мускулы, устраивала постирочно-помывочный день. С собой она брала Васю.
Выстиранное бельё, держа с двух концов, сначала отжимали, скручивая спиралью, потом встряхивали, и мелкие, невидимые брызги превращались в радужные искры. Бельё расстилали на чистой траве… Потом мать намыливала Васе голову, спину, и, отправив его поплавать, мылась сама.
- Мать, ты что не видишь, он на тебя пялится! - крикнул как-то Анатолий, по обычаю заходивший за ними.
Вася испугался, решив, что его ждёт выволочка, но мать засмеялась и сказала:
- Да, ты что. Он же ещё маленький.
Но после этого при нём, как и перед братьями не оголялась и с собой в баню больше не брала.

А как-то… Но тут услыхал резкий мужской голос:
- Чего надо, уважаемый? Вы что здесь разгуливаете? Здесь нельзя, вернитесь.
Василий Алексеевич с недоумением смотрел на уверенного крепкого мужика, смотревшего на него сверху вниз. Аккуратно одетый, спецодежда.
- Мне на автобус надо…
- Выйди сначала и в обход, - указал дубинкой на кованные ворота. – И как это я тебя не заметил?
Только сейчас Василий Алексеевич увидел, что стоит на широкой дороге, выложенной тротуарной плиткой, c обеих сторон, за посаженными в ряд туями, поднимаются над заборами верхушки крыш, там где текла их речушка, между заборов угадывалось озеро, с причалом, лодками а, чуть поодаль ярко блестел золотистым песком пляж.
- Что пялишься-то, давай топай…

Пришлось вернуться и, с трудом отыскав в зарослях кустарника и бурелома тропу, перелезая через поваленные ураганом сосны, то и дело натыкаясь на заросший травой строительный мусор, вышел на опушку. Позади, за лесом, хлипким мостом через разлившуюся реку, на пригорке, была его деревня, его дом, его родина.
10 Баллада о трёх саженцах
Виктор Панько
Светлой памяти Ольги и Леонида Плыгань посвящается...

БАЛЛАДА О ТРЁХ САЖЕНЦАХ

Он и Она полюбили друг друга.
Познакомились студентами в университете.
Оба – математики, но не лишённые лиричности, душевности и впечатлительности.
Поженились.
Жили дружно, бережно, без претензий, ссор и выяснений, кто прав.
Могли бы жить в столице, но переехали к Её родителям в сельскую местность, для их поддержки в старости.
Известие об Его болезни не было для них новостью, любовь, доброта и сердечность отношений сглаживали тревогу.
Но болезнь углублялась, и на семью надвигались чёрные тучи печали.
- Нужно смириться с неизбежностью,- говорил Он во время приступов. – Избежать неизбежности невозможно. - И криво улыбался.
Она пыталась сдерживать слёзы, но это не удавалось, и Она плакала.
- Нужно смириться с неизбежностью….
- Нужно смириться….
- Нужно….
Понимая, куда дело клонится и какова эта самая «неизбежность», они сильнее прижимались друг к другу и молчали о будущем.
Однажды Он сказал:
- Я видел сегодня на базаре интересные саженцы. Какие-то необыкновенные груши. Пирамидальные, что ли? Похоже на карликовые, но, говорят – очень плодовитые, сорта какие-то заграничные, говорят - хорошие. Причём есть ранние, среднеспелые и поздние. Давай мы купим по саженцу каждого сорта и посадим в нашем огороде. Вдвоём с тобой. Груши растут очень долго, может, столетия. Будет о нас память. Люди скажут: «Они посадили их вдвоём в таком-то году». Давай?
- Конечно! Хорошая идея, конечно, я согласна, любимый!
Так они и сделали.
Пошли на базар. Подобрали самые красивые саженцы и посадили их в родительском огороде. Обильно полили водой, дали подкормку, следили, чтобы принялись.
Зиму саженцы перенесли хорошо, в этом все убедились уже весной, когда на молоденьких веточках появились первые почки.
Он и Она, глядели на это чудо природы и улыбались.
Увидеть настоящие листики на деревцах в том году Ему уже не довелось.
После похорон время проходило медленно и однообразно.
Она в самые тяжёлые минуты подходила к тому месту, где зазеленели посаженные ими груши, и вспоминала:
- Нужно смириться с неизбежностью….
- Нужно смириться….
- Будет о нас Память…
Так прошёл год.
Саженцы укреплялись, набирали силу.
Затем - ещё одна весна. Стволики и листья увеличивались в размерах, уже угадывались будущие кроны. Чувствовалось, что нынешней весной все три грушеньки зацветут, и, возможно, появятся к осени первые плоды.
Как Она ждала этого!
В этом году апрель выдался очень тёплым. Деревья начали цвести уже в самом начале месяца. Сады покрылись белым цветом абрикосов, черешен, вишен, слив. Начали цвести яблони.
Однажды Она встала ранним утром – посмотреть на саженцы и … обмерла.
На их месте виднелись три неровные ямы. Недалеко в неестественной позе лежала, видимо, отравленная ворами, собака Жулька.
Это было недоступно пониманию, несправедливо, больно,  страшно. И слёзы, не сдерживаемые усилиями воли, потекли из глаз.
«Зачем? Зачем им это? Какая им от этого польза?».
Она не могла найти ответ на эти вопросы.
Мы тоже не знаем, кто позарился на три маленьких грушевых саженца. Было ли это актом мести и стремлением «насолить» хозяевам? Или воровство было вызвано намерением продать эти деревца за бутылку самогона?
Думаю, вряд ли кто-нибудь может прояснить ситуацию.
Но ходили слухи, что в каком-то селе сгорели нестарый человек, его дом и всё хозяйство. Пьяным заснул с горящей сигаретой. Спасти ничего не удалось.
Имеет ли этот пожар что-либо общего с грушевыми саженцами, о которых шла речь, так никому и не известно.
11 Вздох облегчения
Виктор Панько
                ВЗДОХ ОБЛЕГЧЕНИЯ

               

   Мужчина, на вид старше среднего возраста (чтобы не утруждать себя и читателей какими-то экзотическими именами, назовём его - Иван Иванович) шел по вечерней деревенской улице.
   Наш герой неспешно шагал, не обращая особого внимания на окружающее: нескольких ребятишек-дошколят, устроивших соревнование на велосипедах, собачонку, перебежавшую дорогу далеко впереди и какого-то незнакомого человека, идущего ему навстречу.
   Так или иначе, Иван Иванович пропустил нечто важное, происшедшее на этой пыльной сельской улице.
   Но тут-то и произошло событие, которое послужило кульминацией для нашего небольшого, но, автор надеется, весьма поучительного повествования. Совершенно неожиданно его взор,  глядящий под ноги, вдруг натыкается на некий сверточек, или, вернее сказать, рулончик. «Сверточек», если учесть, что это слово связано со словами «свернуть», «сворачивать», тоже будет сказано правильно. И «рулончик» - тоже правильно. Короче – он видит нечто свернутое в рулончик. Что-то такое цветное, блестящее, художественное, на котором угадываются контуры некоего мужского портрета. Сердце у Ивана Ивановича начинает биться интенсивнее, а из памяти мгновенно стираются все неприятные переживания. Мозг еще не определил, но интуиция подсказала безошибочно: «деньги».
   Гамлетовского вопроса: «поднять или не поднять» перед ним не возникало. Не потому, что Иван Иванович не читал Шекспира, он был довольно начитанным человеком, а потому, что пройти спокойно мимо не принадлежащего тебе свертка с деньгами – разве не было бы в нынешних условиях величайшей глупостью всех времен и народов! Правда, говорят, что когда-то, в четвертом веке до нашей эры, в Древней Греции действовал закон Солона, который гласил: «Чего не клал, того не бери, иначе – смерть!». Но Иван Иванович об этом законе не знал. Да к тому же времена давно-давно поменялись, и у нас совсем другие законы. А если бы и знал, - что общего имеем мы сегодня в Республике Молдова с Древней Грецией и каким-то Солоном?! Да и всем известно, что каждому из людей присуще такое свойство, которое называется любопытством. Если бы человек не обладал любопытством – мы бы не имели сегодня ни одного научного открытия, ни одного изобретения!!! Без любопытства невозможен никакой прогресс! Жили бы мы до сих пор в пещерах и не едали бы бананов эфиопских, помидоров израильских и чеснока, завезенного в Молдову из далекой Индии!
    Промелькнули ли у него в мозгу такие размышления или нет, но Иван Иванович, несмотря на свой почтенный возраст, воровато оглянувшись по сторонам, медленно наклонился, как будто бы желая завязать шнурок на своих пляжных шлепанцах, осторожно поднял сверток и сунул под рубаху, придерживая его дрожащими от волнения  пальцами.
    «Никто не заметил. Посмотрю, что такое, а там видно будет» - подумал он и прибавил шагу, стараясь быстрее скрыться за поворотом, не будучи на все сто процентов уверенным, что его поступок остался незамеченным.
   Выбрав укромный уголок на соседней улице, он начал рассматривать свою находку. В свертке было штук двадцать  крупных ассигнаций – российские рубли и украинские гривны – все большого достоинства, которое измерялось тысячами единиц. «Десять тысяч гривен… Это же сколько будет на наши леи?... Когда-то за гривну давали четыре лея. А теперь? – подумал он. – Пусть даже – один к одному. Десять тысяч … это почти моя годовая пенсия. А еще – российские рубли …. Да тут – целое состояние! - подумал он радостно. - Банки теперь принимают и рубли, и гривны. Узнать курс…. Купил бы себе угля на зиму, ремонт бы закончил сарая…».
   Но радость его была не слишком продолжительной. Если бы за ним в это время кто-то наблюдал, то на фотографиях или видеокадрах, запечатленных секретными агентами,  можно было бы наблюдать все оттенки эмоций, какие только можно себе вообразить, от бурного веселья и до глубокого уныния, причем, чем дальше – тем уныние становилось глубже. Видно было, что в душе у него происходила нешуточная борьба. Его личность как бы раздвоилась, и вместо одного Ивана Ивановича стало их двое. Появились два внутренних голоса, две логики, два советчика, каждый из которых нашептывал третьему, действительному Ивану Ивановичу, свои мысли и чувства, своё понимание ситуации.
   «Что же ты еще раздумываешь,- убеждал его первый голос. – Прячь деньги в карман и шагай быстрее домой. Завтра поезжай в райцентр в банк и поменяй на леи. Закажи два листа шифера для ремонта крыши сарая, пять банок краски и купи килограммов шесть толстолобика по десять леев, он как раз теперь дешев и пригоден для приготовления селедки».
    «Заткнись! – возмутился на эти слова первого Ивана Ивановича второй. – Селедка – это порода рыбы – «сельдь». А толстолобик – это совсем другая порода рыб. И толстолобик не может быть сельдью точно так же, как вор и обманщик не может быть честным человеком!».
   «При чем тут вор и обманщик? – обиделся первый Иван Иванович. – Ты что, не видишь, что вокруг делается? Кто в наше время может отличить вора и обманщика от честного человека? Разве что – «Антикоррупция»                , но и ту народ почему-то, забывая частицу «анти», называет «Коррупция». Стоишь в очереди, время затягивается. Хочешь узнать причину, а люди говорят: к начальнику зашел какой-то чиновник из «Коррупции».
Я уже не говорю о бонах народного достояния или о лопнувших сбережениях в Сбербанке, после которых твои четыре бычка по именам Борька, Мишка, Тарзан и Гоша общим весом в три тонны мяса стали равноценны одной буханке хлеба весом в шестьсот граммов отрубей. А тут человек нашел какие-то пустяковые деньги и не знает, что с ними делать. Пусть бы спросил Абрамовича…».
    «Какого это Абрамовича?»
    «Мало ли в мире Абрамовичей? Пусть спросит одного из них…».
    «А где же совесть? Где честное имя человека, который, за исключением нескольких килограммов черешни в далеком детстве, ничего не украл, если не считать пару центнеров яблок из колхозного сада… . Всю жизнь учил  школьников быть честными и примерными во всем, а теперь – не знает, что делать с найденными деньгами. И – такая большая сумма! Если бы там пару десятков леев, то было бы еще ничего. А тут – тысячи! Обязательно кто-то хватится. Начнет искать. Поднимется шум, Заявят участковому. Как, все это слыша, можно будет смотреть в глаза окружающим?».
    «Что ты выпендриваешься? Некоторые люди занимают высокие посты в государстве и гордятся тем, что они когда-то в детстве крали у соседей черешни и яблоки! Не стесняются говорить об этом по радио и телевидению, подтверждая этим самым, что они тоже кое-что читали из произведений о детстве Иона Крянгэ. А тут что – смотрит на тебя телекамера? Или ты находишься не брифинге перед микрофонами желтой прессы? Никто ничего не видел – и слава Богу. Народная мудрость живуча столетиями. Сравни, какой глубокий смысл таится в пословицах: «Не пойман – не вор», «Что упало – то пропало». Из этих перлов народной мудрости делай вывод: виноват не тот, кто украл, а тот, кто не поймал вора или - потерял имущество, или - не смог его сберечь. Об этом же говорят и другие пословицы: «Пиши – пропало»… «На то и щука, чтобы карась не дремал»… .
     « Может быть, ты и прав, говоря о народной мудрости, - парировал второй, - но почему ты тогда не вспомнишь такую пословицу: «Раз укравший – вор на всю жизнь» или «Береги платье снову, а честь – смолоду». И разве не понятно, что если кто-то неожиданно для всех за одну ночь сильно разбогател, то другой или другие в это же время должны сильно обеднеть. А быстро разбогатеть можно в очень незначительном числе случаев. Если не считать выигрышей в лотерею. Для этого надо или что-то продать, или – кого-то предать, или – кого-то обокрасть.
Может быть, ты думаешь, что деньги из этого свертка выиграны тобой в спортлото? Или ты отгадал правильно несколько букв в «Поле Чудес» и заработал этими своими усилиями столько денег, сколько не зарабатывают двадцать комбайнеров, убирающих на полях пшеницу в сорокаградусную жару? А, может быть, ты стал известным футболистом и тебя купили за двенадцать миллионов долларов, и у тебя зарплата – один миллион в месяц? Или ты – автор хитроумной финансовой пирамиды, облапошившей  десятки тысяч подобных тебе пенсионеров, а также – домохозяек и мелких торговцев, в которых превратился наш некогда могучий и грамотный рабочий класс, а так же заодно и некогда социалистическая интеллигенция?».
     - Ну, хватит! – вскрикнул Иван Иванович, сунул сверток в карман и поспешил к тому месту, где совсем недавно нашел деньги.
    Улица была пуста. Впереди гоготали гуси. Справа пару раз тявкнула черная собачонка. Пахло жареной картошкой с луком.
    Иван Иванович беспомощно оглядывался вокруг в надежде увидеть хоть кого-нибудь, но – тщетно.
Он уже потерял всякую надежду исполнить задуманное, как вдруг из соседнего огорода выглянула девчушка лет пяти с маленьким велосипедом. За нею шел юноша лет двадцати.
   - Девочка, тут были ребята недавно, вы ничего не потеряли?
   - Нет, дядя, мы тут играли…
  - А у вас не было таких цветных бумажек… с портретами?
  - Бумажек?..
  - А-а-а, это – деньги, - вступил в разговор парень.- Были. Наверно, они выпали у тебя, Света, из кармана, когда ты ехала на велосипеде.
    Девочка стала искать деньги в заднем кармане джинсов, но, не обнаружив там ничего, развела руками.
     - А что за деньги там были? – спросил с надеждой Иван Иванович. – Сколько?
     - Сорок тысяч русских рублей и восемнадцать тысяч украинских гривен, - стал припоминать юноша.- Большими купюрами… Целый пакет…
     Все сходилось.
     - Так что же вы так неосторожно…. Ездили на заработки?
     - Да, пришлось…
    - А чего же дали ребенку…. Такую сумму….
    - А, - махнул рукой парень,- их много, но они все – недействительны. Деньги там поменялись, и в России, и в Украине. Так что  с ними теперь – только играть.
   - Да ведь они не так давно-то и выпущены. 1993-й год. Можно подумать – еще ходят.
   - Если бы ходили…
  - А не лучше ли их сдать в школьный музей? Все-таки интересно.
   - Посмотрим.
  - Ну, мне главное – я вам их вернул!
   Сказал Иван Иванович эти слова,протягивая свёрток, с большим облегчением, вздохнул и улыбнулся.
   Как будто он благополучно донес домой из ларька полученные им на две земельные квоты двадцать килограммов сахара. И как будто настала пора снять с плеча этот, в общем-то, не такой уж и большой, но для его возраста – приличный, груз и расправить уставшие мышцы.
12 Мой друг Дядя Фёдор
Альба Трос
Прошло уже немало лет, а я по-прежнему
Удивляюсь при мысли о моём друге Дяде Фёдоре,
Думаю ночами о человеке, жизнь которого
Должна была бы сложиться по-другому,
А вышло так, как вышло, и мне кажется,
Так и проявляется ускользающая от нас истина.
Вам, безусловно, знакома его история,
Многократно изложенная, раскрашенная, смонтированная,
История мальчика, познакомившегося с говорящим котом,
Научившегося есть бутерброды так, как вкуснее,
И оставившего бетонные коробки, чтобы стать ближе к земле
(Борис Борисович, реверанс в вашу сторону).
Сейчас его назвали бы дауншифтером, впрочем,
Суть ни разу не в терминах, а в стремлении к благу,
Благу всех живых существ (ещё один реверанс).
Дальнейшее, повторюсь, хорошо всем известно –
Животные, люди, буколические декорации,
Появление родителей, возвращение домой, неизбежное взросление…
На этом месте обычно принято ставить точку,
Закончилась одна история, а другую пусть пишут другие,
Оставим детское детям, потому никому и не ведомо,
Что мальчик подрос, долго наблюдал жизнь и однажды,
Упёршись лбом в необходимость, преисполнившись решимости,
Во второй раз покинул город бетонный.
Врать не буду. Как попал он в далёкий Непал,
Как монахом буддийским стал, я не знаю,
Как не знаю, каким путём шёл к просветлению.
Но как-то бывший Дядей Фёдором в прошлой жизни
Письмо домой написал, и его содержание
Я могу передать тем, кому интересно.
«Дорогие мама и папа, и вы, остальные живые,
С тех пор, как мне открылся дзен,
Я отказался от оценочного восприятия реальности,
Поэтому дела у меня никак, уж простите.
Я любил и люблю вас, и говорю вам спасибо,
Но, не стану скрывать, всегда чуял,
Хоть и не мог выразить: что-то тянуло
Меня вниз, где майя раскинула сети.
Мамины платья и съёмки выгодный ракурс,
Загашник Матроскина, куда вечерами
Он залазил, мурлыча, пересчитывая, постукивая когтями,
Фоторужьё Шарика, через дуло которого
Он созерцал природу, мечтая о журнальных обложках,
Игорь Иванович Печкин, которому, чтобы стать добрее,
Никак не обойтись было без велосипеда.
Дальше всех них ушёл от мирского папа,
Но и он отказывался признать, что наука
Никому не позволит разорвать цепь сансары.
Так что, мама и папа, и вы, все живые, знайте,
Никогда не вернусь в мир я ваших иллюзий».
Монах с бритой головой, бывший Дядя Фёдор,
Поставил точку и лёг спать, намереваясь
Следующим днём проделать путь до ближайшего города
И опустить там письмо в почтовый ящик.
И всё сложилось бы именно так, но на рассвете
Что-то вздёрнуло худого высокого человека с лежанки,
Он зажёг в лампаде огонь и долго перечитывал
Ровные, аккуратно выведенные строки, а потом
Его бесстрастное лицо вдруг исказила гримаса,
Человек в клочья порвал лист бумаги
И отдал их на волю утреннего ветра.
Это всё, что мне известно, что увидел во сне я,
И дальнейшая судьба моего друга детства
Укутана плотным покрывалом майи.
13 СПАСИБО
Альба Трос
В  своей комнате я снял с полки коробочку, любовно взвесил её на ладони, открыл, достал диск, придирчиво осмотрел поверхность на предмет царапин, опустил сидишку в лоток проигрывателя, щёлкнул кнопкой включения сабвуфера, установил нужный уровень звука, лёг на диван, принял максимально способствующую расслаблению позу и, наконец, нажал на пульте play. Совершив все предписанные ритуалом действия, ощущая себя частью клана избранных, я намеревался с комфортом приобщиться к высоким материям. Сначала всё шло по заранее намеченному плану. Мне пели о важном, я старательно внимал, нужные мысли укладывались на нужные полочки, а потом система начала сбоить. Полочки затрусило, тряска усиливалась, мысли перекатывались, стукались друг о друга боками и в итоге одна за другой стали падать, создавая ощутимый дискомфорт в недрах головы. Поворочавшись несколько минут, я прихлопнул кнопку stop, привёл себя в сидячее положение, открыл блокнот и записал всё это.
Не верьте этой самой творческой личности, утверждающей, что её не интересуют признание и слава, а хочется ей только разделить с миром свои идеи, открыть ему глаза на красоты и ужасы жизни. Внутри всегда есть некто, и он кричит: «Это сделал я, я создавал это бессонными ночами, так полюбите же меня!»
Когда тебя спросят, насколько высоко ты оцениваешь своё творение, ты махнёшь рукой, стеснительно улыбнёшься и помянешь кого-нибудь из классиков, на чьём фоне все мы дети. А после, вернувшись домой, будешь любовно упорядочивать в компьютере свои стихи и выбирать шрифт, которым однажды напечатают твоё имя на обложке антологии.
Публика, конечно, дура, но когда тебе хлопают из зала, об этом ни за что не вспомнить.
Хлопать самому, нет, не признанным мэтрам, а друзьям-товарищам – однозначно комильфо, но как же грызёт изнутри зависть.
Взяв в руки кисть, становишься раздражителен и эгоистичен, желания и интересы других перестают существовать до окончания процесса, да и после, когда ты станешь выжимать из окружающих реакцию на получившееся.
Аскетов в рубищах единицы, все остальные обременены желанием иметь. Умудрившихся найти баланс между честностью в творчестве и приемлемыми суммами гонораров не больше, чем аскетов.
Аскетам не нужны побрякушки и регалии…
Классик, на которого часто ссылаются, отвечая на вопросы, прав. Творчество подчас растёт из такого сора, что почтенной публике лучше и не знать. Многодневная пьянка с последующей жестокой абстиненцией, склоки и дрязги, собственная тщательно скрываемая гнусность – вдохновлять может всё, что угодно.
Так хочется, чтобы любимый актёр/писатель/музыкант и в жизни соответствовал тому светлому, что несут его творения. Ан нет, всё наоборот. Он – человек, обременённый страстями, а то и пороками, он понимает, что так поступать нельзя, но ничего не может с собой поделать и поэтому столь убедительно воплощает то, к чему не может придти.
Они - люди, с плотью и кровью, их мнение не аксиома, за жирный кусок пирога, из страха физических страданий они могут отказаться от своих идей. А могут и не отказаться.
Глухой ночью, одурев от сигаретного дыма и недосыпа, в ужасе от осознания неизбежности смерти, он бросает на бумагу слова, надеясь хоть так зафиксировать себя в бытии.
Если мне неопровержимо докажут, что мой любимый писатель продался властям, что в песне любимого музыканта я слышу совсем не то, что он вкладывал, я рассмеюсь. Плевать. Есть то, что они мне рассказали, то, что двигает мной, заставляя жить, и я говорю им спасибо.
Никогда не знаешь, за каким углом тебя ждёт новая строчка или аккорд, какая случайно прыгнувшая в глаза картинка заставит сердце биться быстрее, и взгляд потеряет фокус. Есть ли смысл во всём этом? У меня нет ответа, я знаю только одно –
СПАСИБО.
14 Где искать спасшуюся с Вами девушку?
Виктор Файн
Рассказ из цикла «Маленькие рассказы о любви и счастье»

Меня, организатора и редактора школьного журнала «Наше творчество», пригласили участвовать в слёте юных литераторов в Минске. Кажется, так называлось несостоявшееся мероприятие, намеченное на воскресенье 22 июня 1941 года. Утром 23-го нас посадили в поезд, направлявшийся в Москву. Поезд до места назначения не дошёл – его расстреляли фашистские самолёты.

С Леной я познакомился в этом поезде. Мы мило беседовали с ней, когда начался налёт. Вокруг был лес, и все ринулись спасаться в лесу. Немецкие стервятники хладнокровно расстреливали из пулемётов бегущих детей. Добежали до леса, по-моему, только мы.

Прошло много лет, и я случайно узнал, что на месте расстрела собираются установить памятник погибшим детям. Считалось, что не спасся никто. Я написал письмо, и ко мне быстро приехали два журналиста – девушка-корреспондент и мужчина-фотограф. Мы с женой и двумя дочками принимали их дома, за обеденным столом. Я рассказывал под диктофон подробности того ужасного дня. Мои собеседники внимательно слушали, а девушка открыто радовалась, что ей довелось узнать детали, о которых не знал никто. Меня пригласили на открытие памятника.
 
  – Вы, может быть, знаете, где нам искать спасшуюся с Вами девушку?

Мы, улыбаясь, переглянулись с женой.

– Я что-то не так спросила? – заволновалась корреспондентка.
– Нет, всё так. Но вам не нужно её искать – она перед вами, – я кивнул на жену.
– Ого! Так тот трагический день не только сохранил вам жизнь, но и принёс вам счастье!

Ни о каком счастье только что познакомившиеся подростки, естественно, не думали. Все мысли только о войне. И сожаления о сорванном ею мероприятии.

…Резкий толчок, и поезд остановился. Взрывы и крики. Все ринулись из вагона. Бежали в разные стороны. Я задержался на мгновение – схватил свой рюкзачок, который не удосужился закинуть на багажную полку. Из вагона приходилось спрыгивать, да ещё пути лежали на высокой насыпи. Кто-то падал. Горел соседний вагон.

Под ногами топь и грязь. Я бросился догонять Лену. Впереди неё бежали двое. Мы не успели добежать до леса, как штурмовики начали нас обстреливать.

– Ложись! – крикнул я Лене, догнал и повалил, прикрыв своим телом.
 
Сделав своё чёрное дело, самолёты удалились. В паре шагов впереди нас лежали те двое. Из простреленных голов вытекали струйки крови. Я помог Лене подняться – вся мокрая и грязная.

– Жива? Бежим – самолёты могут вернуться!

Только под сенью деревьев мы перевели дух. А один из самолётов вернулся-таки. Сделал круг, но нас не заметил.

Лена снимала куски грязи с лица и с платья.
– Спасибо тебе – ты спас мне жизнь.
– В первую очередь – себе самому.

В тот момент нам было не до анализа ситуации. Позже поняли: не повали я её – погибли бы оба, повали метром позже – не спастись бы мне. Самый худший вариант – один из нас погиб, другой ранен и обречён на медленную смерть: помочь некому.

Только в лесу Лена сказала, что немного повредила ногу. А идти всё равно придётся.

– Нужно найти какую-нибудь воду, чтобы помыться.

Воду нашли быстро – неподалёку оказался пруд. Смыли грязь, простирали запачканную одежду. Я понимал, каково девочке раздеваться догола при парне. Но что было делать? Она была в грязи с головы до ног, мне пришлось даже немного ей помочь. И отдать ей мои запасные майку и трусы. Как хорошо, что я схватил свой рюкзачок!

От пруда вглубь леса шла тропинка. По ней мы и пошли. К людям. Вскоре обнаружили незапертую сторожку, а в ней – постель на полу, столик, табуретку, керосинку, нехитрую посуду и даже немного еды. Рядом – ручеёк с чистой водой.
 
Лена с тоской смотрела на узкое ложе на полу, явно не предназначенное для двоих.
– И как мы будем здесь спать?
– Как-нибудь будем. В обнимку.
– Я девушка…
– Я догадывался. Ещё не хватало, чтобы ты меня боялась. Я не для того спасал тебя, чтобы потом надругаться. У тебя есть другие предложения?

Других предложений не было.

– Я не знаю, как мы будем отсюда выбираться, когда и чем закончится эта проклятая война, но у меня такое ощущение, что мы с тобой, Леночка, теперь связаны до конца жизни.

Мы так устали и нанервничались, что сразу же провалились в глубокий сон.
 
Потом мы продолжили путь по тропинке и вышли к небольшому посёлку. В одном дворе увидали молодую женщину с двухлетней девочкой и старушку. О войне они конечно знали, а о расстреле поезда – нет.

– Мы хотим выйти к нашим, но не знаем, куда и как.
– Не получится – пропадёте. От немецких танков вам не убежать. Транспорта нет, информации нет. Где сейчас линия фронта, да и есть ли там какая-то линия? Минск немцы вроде бы уже заняли. У нас все мужики в первый же день ушли на фронт. Оставайтесь, потом разберёмся.

Хозяйка предложила Лене одно место в маленьком флигельке. Лена:
– Разрешите нам остаться там вместе. Нахлебниками мы не будем.

Если двое выражают готовность спать в одной постели, не возникает вопросов о характере их взаимоотношений. Мне 16, ей 15, но мы не выглядели несовершеннолетними. Нас приняли за молодожёнов. Вот так мы там и остались. Лену я понял без лишних слов: больше всего она боялась остаться одна. А мне она поверила. Разве мог я злоупотребить её доверием?

Собирали урожай, помогали по хозяйству. И хозяйка была рада таким неожиданным помощникам.
 
Раз в неделю хозяйка топила маленькую баньку. А как же женщинам мыться вместе с парнем?

– Ничего, переживём. В такое время не до стеснений.
 
Вот так получилось, что мы с Леной с тех пор вместе. Хотя фактически мужем и женой мы стали много позже, летопись нашей семьи ведём с 23 июня 1941 года.

 Осенью «молодожёнов» позвали в партизанский отряд, где мы провоевали до освобождения Белоруссии в 1944 году. В Москву вернулись с партизанскими медалями.

…На церемонии открытия памятника погибшим детям мы побывали всей семьёй, и о нашей истории писала белорусская пресса.

Это история не только о бесчеловечности гитлеровцев и чудесном спасении двоих. Она о невероятной последовательности событий: девушка разделась догола при парне спустя пару часов после знакомства, длительное время спала с ним в одной постели и мылась с ним в бане, оставаясь девственницей. И лишь два года спустя стала его женой и родила ему двух дочерей. Скажете, так не бывает? В жизни бывает всё.
15 Шурка
Ян Кауфман
Ленинград, январь 1944 года.
***
Петрович уже двое суток замерзал на голом матрасе, накрывшись пледом, бушлатом и пальто. Хорошо, хоть, что ноги были обуты в неснимаемые старые валенки. Квартира стояла пустая и стылая. Соседи разбежались кто куда, а кого-то уже отвезли. Одолевал голод и холод, но какие-то воспоминания всё же не давали Петровичу заснуть:
"Хорошо, что жена с дочуркой нынче где-то там, за Уралом. А мы уж тут с Шуркой как-нибудь, доживём... Правда  как дожить на одну пайку хлеба?."

Петрович слышал у своего уха тяжёлое дыхание волка, лежащего рядом, и нервные поддергивания его лап радовали:
"Жив Шурка! Видать что -то свое чует.

Вспомнилось, как лет пятнадцать назад, приехав под Красноярск поохотиться на кабана, выпросил этого махонького волчонка у охотников, убивших волчицу. Привёз в Ленинград, дочка назвала "Шуркой".

Петрович открыл глаза. Рядом с матрасом лежала неотоваренная за два дня хлебная карточка. Очень хотелось есть и пить, но сил подняться уже не было. Кидало в дрёму.
Но воспоминания не отпускали:
"В  сороковом году полетел с Шуркой в его места, под Красноярск. Стоял январь. Снег  по колено. Местные охотники устроили гон на кабана с собаками. Попросили меня не пускать Шурку с собаками - разгонит всех. Оставил его на привязи у базы. Охотников с собаками отвезли подальше на километров десять, пятнадцать. Пошли искать кабаньи следы. Кручусь в кустах с двустволкой. Слышу - кто-то ломает кусты и прямо на меня несётся секач с огромными клыками, щетина дыбом, уши торчком, а мимо меня проносится, невесть откуда-то появившийся Шурка и бросается сзади на него. Я с испугу выстрелил дуплетом кабану в голову, и он замертво осел на снег.
Спас мне жизнь тогда Шурка... Сорвался с привязи почуяв беду.
И я в обиду его не дам. Ведь он людям верит, а они его убьют с голодухи."

Глаза Петровича были полузакрыты. Голод и холод отступили.
Так и нашли их двоих спустя несколько дней, уснувших навсегда в счастливых воспоминаниях…
16 ОТЕЦ
Евгения Козачок
Меня, как врача терапевта областной больницы иногда для консультаций приглашала благотворительная организация «Забота о пожилых» в тех случаях, когда вопрос касался медицинского обслуживания в Домах престарелых. Прежние нечастые посещения были в пределах города. Но в этот раз предстояла поездка в мой родной город, в котором я не была шесть лет. И, конечно же, я с радостью согласилась на приглашение организации.

…Шли по тенистой аллее с частыми лавочками по обеим её сторонам, к главному корпусу этого частного заведения приютившего одиноких людей. Первое впечатление о территории было приятным – чистота, многолетние тенистые деревья, клумбы с цветами, фонтан. И главное, что женщины и мужчины, отдыхавшие в скверике, были чисто и прилично одеты и, как показалось мне, в отличном расположении духа. Беседовали, улыбались, читали. Оставшись довольной первым впечатлением, я уже не
обращала внимания на отдыхающих. Как вдруг мою голову, как будто кто-то взял руками и повернул в сторону сидящего мужчины, читающего газету. Я посмотрела на руку держащую газету и сердце бешено забилось.
На безымянном пальце левой руки была наколка буквы «Л» и под ней маленькая ласточка – означающая «Люба, Любовь, Ласточка моя». Об этой «расшифровке» было известно только четырём – его маме, жене Любе, их дочери Руслане, и мне.

Группа ушла вперёд, а я не могла сдвинуться с места, чтобы пройти несколько шагов к человеку, которого боготворила, любила, обожала и не забыла.

Общеизвестно, что человек в стрессовый момент за один миг способен вспомнить всю свою предыдущую жизнь. Это точно. Потому, что со мной именно это и произошло…

Как в калейдоскопе узор за узором, так и в моей памяти появлялись самые впечатляющие отрывки моей жизни – весёлый праздник детства мой день рождения, большой красивый и вкусный торт, шесть свечей, счастливые мама и бабушка. А рядом с ними я, в нарядном пышном, как у балерины белом платье, огромный белый слон и два воздушных шара в форме сердец. И удивительное ощущение радости от того, что мы вместе – три счастливые женщины. Так оно и было. Я не испытывала недостатка ни в любви, ни во внимании мамы и бабушки. Мама всё своё свободное от работы время проводила со мной. А о бабушке и говорить было нечего. Она, с появлением меня на свет, вообще не стала работать в паспортном столе, ушла на пенсию по выслуге лет, чтобы растить меня.

Я не считала себя в чём-то ущемлённой даже тогда, когда осознала, что у меня нет отца, как у других детей. Мне хватало любви моих родных женщин. А мужчин воспринимала, как персонажей из книг до тех пор, когда на праздничной линейке первого сентября я не услышала ласковые, тихо произнесённые слова: «Доченька, поздравляю с началом учебного года в четвёртом классе. Желаю тебе успехов и радости. Как же я люблю тебя, моё солнышко», - сказал отец, стоящей рядом со мной Руслане, и поцеловал её. Вдруг мне так сильно захотелось, чтобы и мой отец (есть же он где-то на свете?), сказал: «Солнышко, я люблю тебя». И целовать вовсе не надо просто чтобы произнёс эти слова, так же ласково, нежно и пожелал мне успехов в учёбе. Я закрыла глаза и представила, как мой отец возвратится из какой-то далёкой страны и скажет: «Доченька, прости, что я долго не приезжал к тебе. Просто задержался в пути из-за плохой погоды» Я по тебе очень скучал».
И я бы простила ему всё и детство без его: колыбельных, чтения книг, прогулок, и первого звонка без него, лишь бы он больше никуда не уезжал.
Вдруг услышала: «Девочка, тебе плохо?»
Открыла глаза, и не успела ответить, как прозвенел звонок, а папа Русланы взял нас обеих за руки и повёл в наш класс. А рядом с нами шла бабушка и чему-то улыбалась. Отец Русланы посадил нас за одну парту, а сам стал рядом с бабушкой у стены, где стояли все родители нашего класса. Так Александр Павлович, (бабушка назвала его по имени-отчеству), словно скрепил нашу дружбу с Русей. До этого мы просто были одноклассницами и сидели за разными партами. А в четвёртом классе с самого начала учебного года мы не захотели сидеть с кем-либо другим и даже на переменах не расставались. Мы сдружились так сильно, что эта дружба продолжалась и после окончания школы, несмотря на то, что наши пути разошлись во время учёбы в разных вузах и городах, но связь не прекращали. Перезванивались, встречались на каникулах, и всё летнее время проводили вместе.

А в школьные годы ходили в гости друг к дружке, как к себе домой. Мои бабушка и мама радовались нашей дружбе, так же как папа и бабушка Русланы. Как-то бабушка сказала, а это было где-то в классе девятом, что Руслане вероятно не сказали, что мама её умерла во время родов её братика, который прожил почти месяц и тоже умер, а Александр Павлович, так и не женился, да и вряд ли женится, уж сильно он Любу любил. А теперь так же любит дочь, похожую на маму. – Только ты, Мариночка, не дай Бог, не скажи о маме и её братике Руслане.

Пообещала бабушке, и до сих пор храню эту тайну. А Александра Павловича я ещё сильнее полюбила, хотя и до этого души в нём не чаяла. В выходные и праздничные дни он водил нас на прогулки, в цирк, зоопарк, на карусели, в кафе, где мы «объедались» мороженным. Дома готовил обеды, рисовал вместе с нами, научил играть в шашки и шахматы. И всегда он был весел и всё говорил: «Девчонки я вас люблю обеих, Вы такие хорошие и мне кажется даже похожие чем-то, словно сёстры. Дружите и дальше – это важно для полного счастья человека. По-разному могут сложиться ваши судьбы, но дружба должна остаться на всю жизнь».

Мы очень дружны были с Русей в школьные годы. Никаких тебе ссор и недоразумений. А я воспринимала нашу дружбу, как дар божий, и с нетерпением ждала начало каждого дня потому, что он приносил мне желанную встречу вначале с подругой, а потом с её отцом,который был в моих глазах идеалом и самым лучшим папой на свете. Я не завидовала Руслане, а радовалась её счастью и тому, что вместе с ней ощущаю такое же, как и она, дочернее счастье.

Я поняла, что отец – это константа жизни. Это навсегда. Отец – это всё, что связано с чувствами. А чувства к нему меня переполняли. В Александре Павловиче мне нравилось всё – его улыбка, мужественная сила, отношение к маме – Полине Григорьевне, к дочери, ко мне, моим маме и бабушке и то, как он поступал и принимал решения в любой жизненной ситуации. Александр Павлович стал для меня идеалом мужчины, которого я смогу полюбить.

Мне тридцать пять лет, но я так и не встретила пока мужчину, похожего в своём отношении ко всему так, как это присуще моему отцу.
Я давно мысленно называю Александра Павловича отцом и таковым его считаю, так как именно он раскрыл такое важное для меня понятие как «отец» - кто он, и каким должен быть.

Я ни разу не произнесла вслух слово «отец», но оно всегда в моём сердце, в моей памяти. И где бы не находилась, все эти годы, я мысленно с ним.

Жизнь сложилась так, что после окончания мединститута, мне предложили работу в областной больнице города, в котором я училась. В свою квартиру, где всё напоминало о бабушке, возвращаться было невыносимо больно. Мама удачно вышла замуж и уехала на постоянное место жительства в Польщу, на родину Вацлава. Была дважды у них в гостях. Живут хорошо и главное в любви и согласии. Предлагали и мне переехать к ним, отказалась. Бабушкину квартиру продала, Но ещё два года часто приезжала в наш город, чтобы помочь отцу по дому, закупить продуктов до следующего приезда, побеседовать о Руслане, знакомых сыграть в шахматы или шашки, под настроение. Александр Павлович, тоже тяжело пережил смерть своей мамы, поэтому понимал мою боль и не желание жить в этой квартире.

С Русей мы перезванивались постоянно, а потом внезапно оборвалась связь, ни телефон, ни почта не приносили мне никаких сведений о ней и её семье. Последний раз я встретилась с Александром Павловичем шесть лет назад, он сказал, что должна приехать дочь с мужем и он уедет жить к ним.

- Мы будем звонить тебе. Маринка, и ты о нас не забывай. Хорошо?

Это «хорошо» так и осталось просто словом. Никаких известий больше от них не получала.

… И вдруг эта рука, с дрожащей в ней газетой и со знакомой татуировкой буквы «Л» и маленькой ласточкой под ней…

Я не верила своим глазам. Шесть лет не знала ничего об Александре Павловиче и
Руслане, а он здесь, в доме престарелых. Ошибиться не могла, не может быть две таких одинаковых татуировок. Рой мыслей в голове: «Что случилось? Почему ей не сообщили? И каким образом Александр Павлович оказался в этом заведении. И когда здесь появился?»

Боялась подойти и узнать что-то страшное, ошибиться…
Решилась. Набрала воздуха, глубоко его выдохнула, затаила дыхание и сделала шаг вперёд. В это время мужчина опустил газету и я увидела постаревшее, в морщинах лицо родного человека – отца. Не могла сдержать крик радости: «Александр Павлович, это вы?
Господи, да как же это так? Как вы могли молчать и не сообщить, что находитесь в нашем городе, а не с Русланой и притом в этом заведении?
Почему? И когда вы появились здесь?»

Александр Павлович уронил газету на землю. Тяжело поднялся с лавочки, и пошёл ко мне на встречу с протянутыми руками. Обнялись.

- Мариночка, ты ли это? Каким образом здесь?

- Обо мне позже. Скажите, пожалуйста, с какого времени вы здесь находитесь? Где Руслана, что с ней?

У Русланы и её семье, надеюсь всё в порядке. Живут они в Испании.
И у меня всё хорошо. Здесь и питание, и медицинское обслуживание и уважение к нам нормальное. Всё у меня превосходно.

- О «нормальном» в этом заведении поговорим позже, хорошо? А сейчас я хочу пойти в вашу комнату, а потом познакомите меня с лечащим врачом.

Комната оказалась на два человека, чистая, уютная, а врач Эдуард Владимирович, оказался приятным молодым человеком, который поведал мне о состоянии здоровья Александра Павловича.  И ещё о том, о чём сам он не захотел мне сказать, что продал квартиру, отдал все деньги дочке и пришёл жить в их Дом престарелых шесть лет назад.

- Сколько лет назад, шесть? И все эти шесть лет он мне ни словом, ни обмолвился? Да как он мог!

- Простите, Марина, а вы кем ему приходитесь? Отец он мой, ясно? Только он об этом не знает, что я его так называю с самого детства.
Я его забираю с собой.

- Для этого необходимо его согласие и оформление многих документов.

-  Думаю, что согласится.  И с документами вопрос решим.

- Мне нравится ваше решение. Как бы ни было хорошо «в гостях», но с родным или близким человеком лучше. Я вам помогу с оформлением, да и с Александром Павловичем поговорю. У нас с ним доверительные отношения.

- Я буду признательна вам за помощь в быстром оформлении документов.
Сегодня мы с прибывшей к вам группой уезжаем, а через два дня я возвращусь за Александром Павловичем. Надо подготовить для него комнату и кое-что купить.

После того, как Александр Павлович вышел со столовой, мы втроём сидели в беседке, поговорили о том, о сём, а потом с Эдуардом Владимировичем сообщили ему о нашем решении. Как же расчувствовался Александр Павлович от нашего внимания, отказывался от переезда ко мне, ссылаясь на то, что станет мне обузой.

- Какой обузой? Радостью!

Отнекивался. Но мы вдвоём его уговорили, доказав, что так будет лучше и для меня и для него. Оставшись наедине, отец расхваливал мне Эдика и ещё сказал, что заметил, как Эдуард на меня смотрел. Он точно в тебя влюбился с первого взгляда. Серьёзный парень. Присмотрись и ты к нему.

- Он мне тоже понравился, внимательный, и главное, что к вам относился хорошо.

Отец снова, как много лет назад подружил нас с Русей, взяв обеих за руки, так и сейчас словно ниточкой связал меня и Эдика.
Через неделю Эдуард привёз нас ко мне домой, а потом зачастил в гости.
Прав был отец, хорошим человеком оказался Эдик и очень похож на отца в своих решениях, и в отношении к людям. А это для меня высший критерий мужчины, который может быть опорой во всём, что составляет семейное счастье. И я уверенна, что он будет хорошим отцом наших детей.

Мы так быстро поженились, словно знали друг друга всю жизнь и только жили врозь, а сейчас объединились.

Теперь мне не надо вспоминать те краткие мгновения счастья, когда чужой отец брал за руку, угощал конфетами, завязывал бантики и гладил по голове. Этот отец с нами рядом. Александр Павлович поначалу смущался, что мы с Эдиком называем его «папа», а теперь только улыбается.

Эдик перевёлся в нашу клинику. Работаем вместе. Планируем купить четырёхкомнатную квартиру. Семья то ведь будет большая. И отец в ней - глава семьи.

А на прошлой неделе мы втроём отметили день рождения отца.
Я даже стишок попыталась написать. Неудачно, но от души.

Так случилось, что ты стал моим отцом,
Я, поверь мне, не жалею ни о чём!
Ты всегда по жизни был примером мне,
И за это я люблю тебя вдвойне.
В День рождения хочу я пожелать,
В жизни пусть твоей наступит благодать!
И, как прежде, буду я тебя любить,
Счастье всей душой тебе дарить!*
17 Месть
Евгения Козачок
             
     Рабочий день только начинался и Лиза Громова — местная знаменитость районной газеты «Вечёрка», бегло пробежав свой дневник прочитала, что сегодня она должна написать две статьи, а вечером хорошо отдохнуть от трудов праведных. Пока загружался компьютер она мысленно перебирала новые издания книг, выбирая какую из них почитать первой. Но мысли прервал телефонный звонок:
- Лиза, ты в редакции? - услышала она голос Эдика — одноклассника, друга, патологоанатома больницы и по-совместительству эксперта полиции.
- Да. Собираюсь писать статьи.

- Лиза, послушай меня внимательно. Только что привезли в морг неизвестную девушку. Красивая очень и документов при ней никаких нет, как и ран на поверхности тела. От чего умерла пока не знаю. Тебе будет интересно это расследование. Так что заряди свой смартфон и мчись ко мне пока Владимир Фёдорович не прикрыл «утечку информации».
Лиза предупредив секретаршу, что она идёт в морг. помчалась к Эдику. Он никому из посторонних не позволял заходить в святая-святых во время работы, но Лизе было позволено всё. Во-первых, он её любил давно и страстно, во-вторых, уважал за профессионализм и правдивые статьи. Ложь ей претила, и Эдик старался привлечь внимание Лизы к своей персоне именно этим ценным в человеке качеством — правдивостью и верностью. Ибо таких стабильных чувств, какие он испытывает к Лизе, днём с огнём не найти.

Лиза сфотографировала неизвестную красавицу во всех ракурсах, в одежде и без неё, и убедилась, что Эдик с характеристикой внешности девушки не переборщил. Она была очаровательная — пышные волнистые волосы цвета спелой ржи, брови — крылья чайки в полёте, полные, красивой формы губы, и прямой греческий нос, что тебе греческая богиня красоты, Афродита.

Чмокнув Эдика в щеку, в знак благодарности, Лиза побежала к начальнику полиции, Владимиру Фёдоровичу, в надежде узнать хоть какую-то информацию о девушке. Но он пока не имел ни информации о девушке, ни её фотографии. Лиза сбросила все снимки девушки на его ноутбук и рассматривали их уже втроём. Среагировали мужчины на внешность девушки по-разному. Владимир Фёдорович тяжело вздохнув сказал: «Жалко девочку, только жить начала». А Николай (его заместитель, молодой парень), издал только два звука: «Ух, ты!»
Увеличивали снимки, чтобы лучше рассмотреть одежду, обувь, руки, лицо, но следов крови, ушибов и ссадин не увидели.

- Да, сказал Владимир Фёдорович, вряд ли мы увидим на этих снимках следы убийства. Хотя я и не люблю строить предположения до отчёта Эдика по результатам вскрытия, но всё же осмелюсь сказать, что умерла она случайно от нападения каких-то негодяев. Не сопротивлялась. Царапин и ударов на теле не видно и платье не изорвано - Кто же ты, девочка? Судя по дорогим одежде и обуви, вероятно из обеспеченной семьи. И маникюр аккуратный и сама вся чистенькая, ухоженная. Вот горе то, родителям! Как же нам надо знать, деточка, откуда ты начала свой последний путь.
Имея трёх дочек и сына он понимал чувства и горе родителей этой девушки, когда они узнают о смерти дочки. А узнать откуда прибыла девушка и кто её родители Владимир Фёдорович поручил Николаю.

- Коля, ты ещё раз рассмотри хорошенько место около мусорных баков, расспроси дворника, работников вокзала, женщин,что торгуют около проходящих поездов, может кто-то видел её живой, чтобы знать убили её до посадки на поезд, или она вышла на перрон во время остановки поезда. Тебе придётся побеседовать с кассиршами не только нашего вокзала, а и на следующих станциях. Так что собирайся в командировку. Да не забудь взять её фото.

Лиза была уверенна, что и Николай и Владимир Фёдорович поделятся с ней полученной информацией о девушке, но тем ни менее и себе взяла две её фотографии, решив тоже отправиться на поиски информации.
Ночью Лизе не спалось — рассматривала снимки на смартфоне увеличивая детали одежды, руки, ноги, лицо. Обратила внимание на то, что губы девушка накрасила незадолго до смерти. Нигде никаких знаков борьбы, кроме единого - кончик каблука-шпильки был в крови подобно перу, опущенному в чернильницу. Надо полагать, что это кровь убийцы. Ну эту деталь Эдик точно не пропустит и определит группу крови, оставшейся на каблуке. На лице нет признаков ужаса, скорее эйфория. Обкуренная? Не выдержав неведения она позвонила Эдику, не обращая внимания на поздний час.

- Эдик, ты определил причину смерти девушки во время вскрытия?

- Не совсем. Ясно одно, что усыпили большой дозой клофелина, а потом, как вампиры, выкачали из неё почти всю кровь. Если бы даже она пришла в сознание, то всё равно бы умерла от потери крови. Шансов жить ей не оставили. Такого случая в моей практике ещё не было. Я до сих пор нахожусь в шоке, поэтому и тебе не позвонил. А что в полиции о девушке известно?

- Полнейшее зеро. Ни одной зацепки. Да, кстати, она была изнасилована?
- Нет.
- Николаю поручено найти станцию, из которой девушка начала свой последний в жизни путь. Я тоже завтра отправлюсь на поиски информации. Ты же знаешь, что не по мне сидеть и ждать с моря погоды. Я сама должна всё видеть и знать о предмете расследования.

Утром Лиза забежала в редакцию, чтобы взять разрешение у главного на командировку.

— Громова, ты снова хочешь нарваться на шайку бандитов? Забыла предпоследнее твоё расследование? Если бы не парни из полиции, быть бы тебе уже на небесах. Жди информации от Владимира Фёдоровича и своего Эдика.

 
- Тот случай был с настоящими бандитами, а обескровленная девушка, совсем неординарное убийство. Секс убийцу не интересовал. Сумочки при ней не было. Если у неё забрали деньги, то зачем было убивать таким вампирским способом не понятно? А, чтобы понять это, мне нужна командировка. И прошу не отвлекайте меня звонками пока сама не позвоню.

Главный зная её «скверный характер» - несмотря на личность рубить с плеча, а потом хоть трава не расти, только рукой махнул в ответ - «езжай».

Три дня от Лизы не было никаких известий. Вера Васильевна и дочке, звонила и редактору, и Эдику, чтобы хоть что-то узнать о Лизе. Получив отрицательные ответы произнесла: «Несносный ребёнок — вся в деда!» И не понятно было порицает она дочь или гордится ею, ибо сравнение внучки с дедом, знаменитым сыщиком, делало ей честь.

Лиза появилась домой вечером на четвёртый день уставшая и молчаливая, что было непривычно при её активном характере.
Приняв душ, без аппетита съела свою любимую тыквенную кашу и застыла за столом, словно изваяние. Вера Васильевна не задавала дочери вопросов, знала, что она сама расскажет о результатах поездки, когда посчитает нужным. Её беспокоило непривычное состояние Лизы. Обычно после получения нужной информации у дочери появлялась творческая энергия, и она тут же писала статью. А сейчас только позвонила главному:

- Аркадий Иванович, я дома. Дайте мне, пожалуйста, ещё половину дня для отдыха. Я очень хочу спать.

И сразу же уснула. А в полдень следующего дня пошла не в редакцию, а в полицию, сверить свои сведения с их информацией. Данные совпали. Только у Лизы доказательств оказалось больше. Личность убийцы повергла в шок не только тех, кто её знал, но и тех, кто впервые слышал о ней.

... Позже Лиза рассказала, что получив разрешение на командировку, сразу же заказала такси и поехала на вокзал узнать какие поезда и откуда следовали через их посёлок в вечерние время с остановкой в двадцать минут. В основном это были скорые поезда, кроме двух разного направления — 625 -й следовал на юг и прибыл в двадцать один час, а 315 следовал с юга на север и время его прибытия в двадцать три часа десять минут. Лиза побеседовала с постоянными торговками, которые ожидали прибытия поездов, уборщицей, дворником вокзала и двумя постоянными «нахлебниками» привокзальной площади, собирателей бутылок. Так вот они поведали Лизе, что в двадцать часов убитой девушки около мусорных баков ещё не было. А дворник сказал, что увидел её в шесть часов утра, и сразу же сказал дежурному полицейскому по вокзалу, а тот сообщил куда следует, так как вскоре приехала скорая помощь и полицейский.

Лиза практически ничего нового не узнала, и пошла к таксисту договариваться о дальнейшей поездке на вокзалы по ходу следования поезда. И только на шестом вокзале она узнала фамилию девушки, которую нашли мёртвой в их посёлке. Светлана Фролова взяла билет в кассе вокзала этого города. С такой информацией и фотографиями Светланы Лиза появилась в полицейском отделении города, сообщив о смерти девушки и попросить помощи в поиске родителей Фроловой.
Родители Светланы удивились вопросам полицейского и девушки об их дочке. Они были спокойны и сказали, что дочь сейчас отдыхает на море со своей подругой Варей. Подружили они ещё в детском садике. Всё время вместе. Только, став взрослыми, их пути немного разошлись. Света студентка факультета иностранных языков, а Варя окончила медицинское училище и работает в первой городской больнице .
Лиза не смогла присутствовать при сообщении родителям о смерти их дочки и вышла из квартиры. Подождала своего спутника и они вместе поехали сначала в больницу, а потом в университет, узнать адреса и фамилии однокурсников Светланы.

Характеристики на девушек были атипичны. Варвара — скрытная, завистливая, жадная. Короче — бука. Светлана же всем нравилась своим лёгким характером, коммуникабельностью, щедростью души. Многим было непонятно, как могли столько лет дружить столь противоположные личности. Стало понятно, если Варвара жива, то только она может дать ответ на вопрос: «Как Светлана мёртвой оказалась в их посёлке, если они вместе уехали отдыхать на море?»
А родители Вари, при встрече, умилённо рассказывали о дружбе их дочери со Светланой.

- «Они с детства такие подружки, не разлей вода», - восхищённо заявила мать Вари Лизе и полицейскому. Вот посмотрите альбом, на всех фотографиях они вдвоём. Да они и сейчас вместе отдыхают на море. А почему вы спрашиваете о Варе?

- Это я ищу Варю, - ответила Лиза. - Мне обязательно и срочно надо поговорить о том, что она знает о непонятной смерти моей тёти, которой она делала уколы. Тем более, что о нашем разговоре её коллегам-врачам знать не надо.
- Варя звонила вам после отъезда на курорт? - спросил полицейский
- Нет.
- А вы ей звонили?
- Нет.
- Позвоните сейчас и придумайте, что ей сказать, чтобы она не смогла отказаться от приезда домой, - сказал матери Вари полицейский.
- Варю может волновать только самочувствие бабушки, которую она очень любит.
- Вы можете на время уехать к маме в село и предупредить её, чтобы она не проговорилась Варе о своём настоящем самочувствии?
- Почему бы и не поехать. Оба на пенсии и у мамы давно не были.

Пока полицейский разговаривал с родителями Лиза незаметно взяла фото Вари, и положила его в свою сумочку. Она сомневалась,что Варя ответит на звонок матери. Но она сразу ответила. Когда  услышала, что любимая бабушка при смерти, находится в больнице и что отцу с матерью надо срочно ехать в село, пообещала матери, что вечером будет дома.
«Теперь её возвращение домой без Светланы может послужить оправданием срочностью вызова с курорта»,- подумала Лиза.

Родителям Вари Лиза и полицейский не сообщили о смерти Светланы. Выйдя из их квартиры, договорились вместе проследить за возвращением Варвары, обменялись номерами телефонов, и разъехались — Лиза с водителем такси в гостиницу с намерением отпустила его, самой остаться в городе, а полицейский в отделение. Ему ещё предстояло узнать имя и фамилию любой женщины, умершей в одной из палат, которые обслуживала Варя. Лиза успела принять в номере душ, и только хотела лечь отдохнуть, как на смартфоне высветилось имя «Игорь».

- Лиза, я узнал имя и фамилию женщины, которая умерла четыре месяца назад. Есть и другие умершие, но их смерть была значительно раньше,  и они не так известны, как Анна Соколова, директор местного музея. О ней есть сведения в соцсети. Там и нашла Лиза фото Анны Соколовой и информацию о ней и её семье.

С Игорем встретились в шестнадцать часов, и наблюдали за подъездом в котором жили Тихоновых из автомобиля, стоящего за большим деревом. Тихоновы выполнили обещанное. В семнадцать часов пятнадцать минут вышли из подъезда с сумками и пошли к остановке, которая была в метрах ста от дома. А около двадцати часов появилась Варвара. Наблюдатели дали ей сорок минут, чтобы переоделась, привела себя в порядок, и только потом Лиза позвонила в дверь. Варвара в ту же секунду её открыла, словно стояла у двери и ждала звонка. Была уже в халате и с большим полотенцем-тюрбаном вокруг головы. Только вышла из душа раскрасневшаяся и спокойная. На полу стояла спортивная сумка, на кровати разбросанные вещи, на столе лежала очень дорогая сумочка, явно не по карману медсестре с её зарплатой.

- Варя, добрый вечер, я Лиза и мне необходимо поговорить с вами о моей тёте Анне Соколовой, которую вы знаете, она лечилась в вашей больнице и умерла. Нам не понятна причина её смерти. Тётя Аня особо не жаловалась на своё здоровье, и так неожиданно умерла в пятьдесят шесть лет. Врачи нам толком ничего не могут объяснить, кроме одного, что причина в тромбе. Это так? Вы же, наверное знаете все больничные секреты. Скажите нам правдивый диагноз. Об этом никто не узнает.
Варвара услышав о ком идёт речь, напряглась и со злостью ответила:

- Никаких секретов я не знаю, и говорить об этом с вами не собираюсь.

Она резко села на диван, длинные полы халата откинулись, и Лиза увидела на правой ноге наклеенный лейкопластырь крест-на-крест с подложенным под ним бинтом. Варвара проследила за взглядом Лизы и накрыла ногу полой халата.
- Упали?
- Не ваше дело.
- Сумочка у вас красивая. Давно хотела себе такую купить. Дорого стоит?
- Если вопросы исчерпаны, то я провожу вас.
- Конечно. Я только позвоню, чтобы за мной приехали. Хорошо?
- Звоните. Могли бы и на улице позвонить.
- Игорь, многое подтвердилось,- сообщила ему Лиза.
Ничего я вам не говорила и не подтверждала, —  перешла на крик Варвара

Пока Варя возмущалась в дверь позвонил Игорь. С порога предъявил своё удостоверение, и прямо спросил: «Где ваша подруга Светлана, с которой вы вместе поехали на море? И где вы были эти дни? Чья это сумочка?»
- И откуда у вас рана на ноге, не от острого ли каблука туфель Светланы? - добавила и Лиза свой вопрос.

После этих вопросов Варвара заверещала, как недорезанный поросёнок, и начала бросать на Лизу и Игоря своими вещами и всем, что попадалось под руку.
Но Игорь быстро справился с разбушевавшейся фурией, велел ей переодеться, взять с собой вещи первой необходимости, закрыть квартиру, и вывел её на улицу. Там она присмирела, не кричала, только зло смотрела на своих разоблачителей.

Как оказалось, дружба девочек была ни «не разлей вода», а беда. Для одной всепоглощающая зависть и ревность, а для другой смерть от этой зависти.

Было страшно слушать исповедь озлобленного ненавистью исчадие ада:

«Светку я ненавидела с того момента, с какого себя помню", - призналась с таким упоением и злостью Варвара на суде, что мороз по коже шёл.
- Ею восхищались все — учителя, воспитатели, мальчишки, даже девчонки ей подражали в манере одеваться и говорить. У неё было всё: богатая одежда, любовь родителей, золотая медаль, учёба в университете. А мне она отдавала свои недоноски и подкармливала в столовых, как нищенку. Но ей и этого было мало. Я полюбила Ромку, и она тут же отобрала его у меня, как только я их познакомила. Он со мной только один раз в кинотеатр сходил, а за Светкой два года по пятам ходил, как ниточка за иголочкой. И никаким образом невозможно было разорвать эту, связующую их нить, да ещё и пожениться собрались. Этого я выдержать не смогла. Гадание, с отрезанием головы кукле Барби, не подействовало. Готовилась и ждала момента отмщения. Дождалась! Наконец-то удалось уговорить Светку поехать вместе отдыхать на море. Обрадовалась и тщательно продумала её исчезновение из жизни Ромки и моей. Посёлок последнего пути Светки был выбран спонтанно. Улыбающаяся Светка, рассказывающая о Ромке и их любви, ночь на улице, стоянка двадцать минут, и торговки приглашающие купить овощи, фрукты. Предложила ей выйти, подышать свежим воздухом и что-то купить свеженькое поесть, попить. Вышли из своего вагона, который стоял как раз напротив вокзала.
Когда прогуливаясь по перрону дошли до угла здания вокзала, я дала ей выпить воды из бутылки в которой была двойная доза клофелина. Она удивлённо вытаращила свои глазищи, а потом поняла всё, и ударила меня, сволочь такая, своим острым каблуком. Лучше было бы ей этого не делать! Я подвела её к мусорным бакам, подождала пока она потеряет сознание подняла трёхлитровую пластиковую бутылку, достала из сумочки всё необходимое для забора крови, и выкачала её из неё. Жаль,что не всю, помешали проходящие мимо мужчины. Быстро накрыла её картонными ящиками, забрала Светкину сумочку, и пошла на дорогу, чтобы поехать попутными машинами куда-нибудь подальше от этого посёлка. Денег в кошельке Светки было столько, что хватило бы мне и на одежду, и на вкусное питание, и на жильё не на один месяц. Жаль, что бабка этого жилья дрянной оказалась, чуть не выдала меня участковому, когда увидела сколько денег в сумочке. Начала задавать вопросы, кто я, где работаю... Только я решила уехать из этого на моём пути попавшегося села, как позвонила мама. Знала бы зачем, то ни за что бы не приехала домой. Все меня не любят, даже родители предали меня.

Пятнадцать лет заключения Варвара приняла с улыбкой. Осталась довольна собой — отомстила подруге!

После окончания судебного заседания было жалко смотреть на родителей бывших подружек, и сложно было полицейским удержать родителей, Ромку, друзей Светланы и присутствующих в зале суда от самосуда над Варварой. Город был потрясён невероятной жестокостью Варвары.

Лиза, по возвращению из города, после суда, написала жёсткую статью о дружбе, верности, любви, зависти и мести, сделав вывод, что месть убивает в человеке всё человеческое и, что
«Месть — это слабых душ наследство.
В груди достойного ему не место».*
18 Иконописец
Валерий Неудахин
   Архип  смахнул капельки пота с надбровных дуг  рукавом. Наголовень, схватывающий волосы, совсем не помогал. Доставать платок и вытереть лицо насухо не хватало времени. Обмакнул кисть в краску и замер над иконой с мыслью,  нужен ли тонкий, едва приметный штришок в этом месте. Не испортит ли своим видением мастер лика святого. Писаная икона сродни откровению, каждый мазок душой наносится и на сердце ложится. Если самому не нравится, как ее к верующим выносить, на суд людской. Не заденет за живое, к откровению не позовет. Нужен! И, задержав дыхание,  чуть весомо прикоснулся  к работе, лежащей перед ним. Чуть заметная черточка осталась на лике. Точно, без нее нельзя обойтись.

   Привычно убрал в сторону инструмент. Погасил свет, из окна струился едва заметный свет вечерней зари. Поскольку окна не велики по размеру, в помещении образовался сумрак. Архип любил это последнее откровение со своей работой. Проверял ее в свете свечи, словно икона в алтаре находится и лампадку перед ней зажгли. Вот здесь и открывается то, что в повседневной жизни неприметно. Стоишь, воссылаешь моления. Первые слова перед ликом, сокровенным просвечивают.  Душа отрывается от тела и возносится перед станком. Полетает над работой, впитает в себя свечной дух и вернется. Обожествленная и торжественная.  Возникает чувство ничтожно маленькой частицы в этом мире. Не от размера, а от лика святого. Вот с этого момента написанное им, начинает свою жизнь, отдельную от него. А он,  пустой и отрешенный,  несколько дней приходит в себя, чтобы творить дальше.

   На третий день, как забрали лик из мастерской, Архип отправился в столярную мастерскую подготовить полотно. Готовили они его по-сибирски: из лиственницы. Доски подбирал сам, из второго реза, чтобы сучков не обнаружилось. Работу подготовительную любил, вместе со столяром принимал привезенную древесину. Просил, чтобы привозили сырую, с корня. Затем раскапывали яму в навозе на конюшне, укладывали пластины одна к другой и пересыпали навозом. Так быстрее  высыхали доски, и их не вело после такой сушки. Не заворачивало и не выгибало лесину. Дух этот навозный любил, с удовольствием разутый ходил по теплой массе и затем с удовольствием мыл ноги в прохладной воде.

   Истовый художник почуять должен, чем материал жил, что впитал и что готов отдать. Вместе с мастером сплачивал доски в полотно. В шип работали, такое дело любит аккуратности и осторожности. Киянкой не помашешь от плеча, а ну как лопнет доска?  Вот после того, как своими руками полюбил дерево, через руки и душу пропустил, и пишется легче и со смыслом об устройстве мира и месте в нем человека.

   Архип терпеливо полировал полотно, готовил его под грунт, а мысли уносили его в детство. К первому трудному опыту и признанию его творчества. Семья жила бедно, настрогали мать с отцом кучу ребятишек, не подумали, чем кормить будут. Только как думать, коли грехом считалось ребенка вытравить. А так – живет, сколько Бог дал. Не пожилось – так на роду писано, отвезут на погост в младенческом возрасте. Зацепился за жизнь, карабкайся, упирайся, чтобы себя содержать в этом мире. Он зацепился.  Мальчишкой отдан был в работники к крепкому крестьянину, который кроме прочих дел, изготовлением  посуды занимался. Вначале готовили к продаже простую,  глиняную. Обжигали в печи, на том и все дела. Брали посуду хорошо, из России доставлять, больше перебьешь в дороге. Везли тогда на телеге, пароходы по реке не бегали. Хорошо покупалась. Вскоре интересно стало, расписывать принялись, чтобы дороже уходила, в дома, что богаче.

   Приезжий мастер талант, конечно, имел, но и беда с ним рядом день ото дня ходила. Как не прятали от него спиртное, все равно найдет. Тогда много спирта гнать на Алтае стали: хлеба много, а продавать его в европейскую Россию не давали. Куда урожай девать? Вот и принялись мужика спаивать. Наш ведь, отыщет всего-то на понюшку, да здоровьем слаб – лежит три дня, в себя приходит. А то в запой уйдет – вовсе неделю не работает. После запоев нервным становился, все не так. Гонял помощников. Где кулаком приложится, а то и палку в руки возьмет.
Архипа не трогал, заприметил в нем дар к рисованию и помогал всем сердцем. В мастера выводил. А заприметил просто:  очнулся однажды после запоя, в ожидании увидеть груду посуды, которую расписывать нужно. А работа переделана, мальчишка, а сумел разрисовать. Мастер сначала психанул, под его маркой посуда продавалась. Рассматривать начал, ругается: тут завиток не получился, не довел, там линия по толщине разная.  Только быстро сообразил, что хозяин на выходе посуду видит.

   Получается, малец его загул прикрыл. Подобрел и принялся учить, подсказывать. А вскоре и доплату у хозяина выпросил для нового мастера. Многому научил пацана, знал и умел сам и передавал талантливо. Скоро парень такие росписи выкамаривал – не чета  московским. Так и шло дело, только вскоре наладилось речное сообщение и посуду повезли в Сибирь,  добротную и дорогую. Прикрыл свое дело хозяин, мастер вернулся домой и труд Архипа никому не нужен оказался.

   Парнишка к тому времени вполне управлялся с кистями, благо оставил учитель, в подарок. «Думается,  большим человеком вырастешь»,- так и сказал на прощание.  А с красками? Научился уж и сам изготавливать из природных материалов. Полюбил рисовать, легко улавливал тонкости, какие обыкновенный глаз и не приметит, умел подобрать в цвет любую картину. Сверстники над ним смеялись, что за дело такое нашел, кому оно нужно, и какой доход приносит? Он терпелив оказался и умен,  не отвечал на такие нападки. Один раз сгоряча ответил, не выдержав:  вырастет, будут у него краски и кисти в достатке,  разрисует весь мир, чтобы зла не было, а только доброе.

   Слова те прослышал старец, разговор возле храма происходил. Отметил про себя этого подростка. А через неделю встретились на берегу реки, Архип набросок делал. Разговорились. Это намного позже понял парень, что неспроста разговор старец  Иона затеял. Присматривался.

   Его детство бедным на друзей оказалось. Застенчив, неказист, к тому же работал день и ночь на отшибе от города. Трудности закалили и научили осторожности в общении.  Немногословен, взвешивал всякую фразу, словно понимал, что в каждом слове ответственность за произнесенное. Потому не терпел пустословов, особенно тех, кто обещаниями разбрасывался и не выполнял сказанного. Характер свой не раз показывал, тверд оказался нутром, со стержнем. В среде подростков авторитетом пользовался неприкасаемым. Ежели затеет дело, все рады подсобить, прийти на помощь. И много таких. А настоящей дружбы не привелось хлебнуть,  зайтись от восторга. Дружба, она как фолиант, бесценна содержанием. Все остальное листки разбросанные ветром. Один, всегда один.

   Упала первая капля дождя,  звонко стукнув о подоконник. Первая  всегда самая крупная, неожиданная и в то же время долгожданная. За ней нехотя упали еще несколько, а затем, ускоряясь и учащаясь,  забарабанили наперегонки. Каждая с небес со своей вестью прилетает и тревожит человека. Заметил, что и дождь по-разному принимается. В промозглую погоду явно весть подают ушедшие на небеса, жалеют тех, кто на грешной земле остался. Вместе с дождем и люди грустят, задумываются чаще, очищения ищут. Другое дело – весна, осадки радостные. Приглашают к работе, к восхищению жизнью. Архип любил всякое ненастье, легче себя осознавал, словно через нити дождя с Богом общался и тот ему благословение давал на новую работу.

   Хорошим предзнаменованием считал капли с неба. Вот и сегодня установил готовое загрунтованное полотно на станок. Несколько недель стоять ему на отведенном месте. Икону большую заказали для вновь построенного собора. Говорят, настоятель будущего храма долго кандидатуру подбирал, кто писать лики станет для убранства.  То-то зачастил он в их мастерскую с осмотром, а Архипу недосуг. Понять не может,  отчего с ним беседы водят. Ну да теперь готов к ваянию, душа просит, и руки нетерпеливо за краски берутся. Любил это волнение перед началом, никогда не спешил. Ждал чего-то, долго всматривался и прикидывал, как расположить. А главное где первый мазок сделать, и каким оттенком. Вдруг изнутри словно подтолкнет кто,  и потечет работа  плавно,  без рывков. Последнее дело – спешка, сгоряча такого наворотишь. Оно, конечно, переписать можно. Но как душу на душу накладывать и наслаивать. Грех!

   Архип сидел на берегу, приближалась гроза. Он спешил, чтобы успеть до первых капель, потому не заметил, что сзади подошел человек в рясе и внимательно смотрит за тем, как мазки бросает художник на картину. Наконец почувствовал дыхание постороннего, но не обернулся, а продолжал рисовать. Изображенное не нравилось ему, он с удовольствием бы закончил работу, но что-то удерживало. Наконец старец заговорил

- Что ж ты милый человек мрачно природу изображаешь? В жизни радости надобно искать, особливо естество. Она от Бога дана и плохой не бывает. Или что случилось у тебя, что душа мрачная?

   И тут парня словно прорвало, как на исповеди поведал о сомнениях своих. Встречался с девушкой, любились, миловались. Он души в ней не чаял, казалось и она ему послушная. Встала на пути семья богатая, сватов заслали во двор Настеньки. Девка уж больно хороша собой и работящая. Обратного пути нет, родители согласие дали. Бежать Архип не мог, денег нет, чтобы увезти любимую. Да и к порядкам домостроя обучен. Через два дня свадьба, к чему склониться не знает.  Оттого и темные, мрачные тона преобладают в рисунке. Так поговорили хорошо,  и пригласил его Иона в мастерскую приглядеться, а там и остаться. Посвятить себя богоугодному делу.

   Первую икону Архип  писал по настроению, преследовавшему его в это время. «Спас ярое око» удался на славу. Но что- то отрешенное чувствовалось в этом лике. Темные тона, яркие красные всполохи в одежде и за спиной выражали главную идею иконы, где Спаситель изображен в роли взыскательного судьи. Необыкновенно удались глаза. Глубокие, с затаенной грустью и болью за народ. В них чувствовался и просматривался мир, полный отчаяния и грусти. Еще больше расставания и посвящения. Такая вселенная окружала сейчас Архипа и нашла выражение в лике Христа. Глаза, отражающие бытие, смотрящие вглубь человека, спрашивают с него за свершенные проступки, требуют покаяния.

   Настоятель монастыря, приехавший из глубокой красноярской тайги, полчаса не отводил взгляд. Стоял на коленях перед  ликом, словно провинившийся в чем-то мальчишка.

- Талантлив ты, парень. Но уж дивно непримиримый. Не ссорься с миром, даже если ты талантлив и близко к Богу стоишь, от людей не отрывайся, будь с ними на равных. Работу твою беру, на видном месте будет.

   Для себя же сделал неожиданное открытие: не нужно много красок, чтобы выразиться и радовать верующих. Не нужно рисовать весь мир. Глаза нарисуй – в них вся вселенная, все откровение жизни.  Они способны перевернуть белый свет.
Еще больше поверил в торжество красок. Краски дорогие, доставались редко и ценились высоко. Еще в Греции изобрели одну из самых важных, а также дорогих красок – тирийский пурпур. Готовился из раковин морских, ценился выше золота, и поэтому считался цветом царей и императоров.

   Краски стойкими должны быть, чтобы на века лики в церквях глаз радовали. Ну- ка сделает мастер икону, а она через год шелушиться начнет. Это все объяснял Иона, учил, как краски приготавливать. Полюбился цвет голубой. Цвет богородицы.  На Руси, к примеру, для получения синей краски, минерал лазурит в течение  3-4 дней выдерживали в кислых щах. А для того, чтобы получить золотую краску смешивали шафран со  щучьей желчью. 

   Или взять ляпис лазурь (природный ультрамарин) – яркий, глубокий синий пигмент, обладающий высокой светостойкостью.  Это самый ценный и дорогой пигмент, из которого изготовляли ультрамариновую краску. Его доставляли в Европу из Афганистана Большим Караванным Путем.

   Благодаря высокой ценности пигмента, Мадонна облачена именно в синее. Лазоревый камень можно было обменять на золото один к одному.  После обработки, из 100 грамм камня получали лишь три грамма красочного пигмента.

   А еще один рецепт синих оттенков:  листья и стебли растения вайды измельчают, заливают мочой и добавляют спирт. Причем моча использовалась  только пьяного человека. Краску готовили в воскресенье,  и все красильщики напивались до бессознательного состояния. С тех пор и появились выражения: «быть синим» – напиться, «синий понедельник» – выход из пьяного состояния.

   Использовали для закрепления смолу (живицу),  которая делает краску клейкой, яркой, прозрачной и быстро сохнущей. Вот и выезжали порой заготавливать, с лиственницы, кедра собирали. А порой и рядом стоящий сосновый бор посещали. Отдыхал в такие моменты Архип. Давно смирился, отпустил от себя любимую. Встречались иной раз в городе, да проходили мимо, кивнут головой, на том и конец беседам. Еще три года назад разговаривал с ней ночами, делился радостями и заботами. Да заставил усмириться сердце. Жизнь распорядилась так, а ее решения трудно оспаривать.

   Полотно стояло перед ним в станке, а он все решиться не мог начать работу. Закружили голову воспоминания. Так бывает, когда заберут твое детище, с которым ты разговаривал в процессе написания несколько дней, месяцев. Словно кровиночку потерял, пока сердце свыкнется. Вот и мается душа, начать не может.

   Пристрастился и к другой радости в своей жизни. К резному делу. Пришлось по душе занятие с деревом. Тонкости требовала в исполнении и оживления. Так играть ознаменка (рисунок) начинает, что душа радуется. Начинал с простых орнаментов, где резьба по плоской поверхности в виде косиц и прямей, зубчиков, городцев и киотцев, желобков, звёздок, маковиц, грибков, кляпышей. Слова то какие – на загляденье. А уж готовая работа,  всяк дом украшает, не говоря о храме. Поручили однажды молодому мастеру резьбу на доме молодого купца, упросили. Принялся резать наличники на окна. Старался. Закреплять готовые начал, полгорода собралось. Дивная вышла работа, глубокая резьба подчеркивала текстуру дерева. Кедр сам по себе красив и целебен. Податлив инструменту и удивительные оттенки дает. Крепил,  кажется, как обычно, а получилось в лучах солнца утром и вечером по-разному смотрится. Иная тень упадет и заиграет распущенный бутон розы, свет отбрасывает.  Лоза виноградная с листьями для местных обывателей сказочной видится. Никто и не видел вживую такое растение, а тут среди сосен и осин – такое очарование природы. Мальчишка подбежал пальцем потрогал – не живая ли.

   С тех пор полюбил резьбу. Она и преимущества давала, мастерская славилась работниками  своими, запрашивали их в другие города для работ разных. Деревянные храмы резьбой украшали от земли и до купола. А в отъездах реже мысль к больному обращалась. Заставлял себя Настю забыть, да длинными вечерами откровение придет – стоит перед глазами. Так и живет с ее образом в сердце. Днем отодвигал ее образ, чтобы не мешала работать. Другой и не надо. Видимо жизнь свою коротать с мыслью о любимой.

   Любил задания выполнять на высоте, под куполом. Мир с высоты птичьего полета смотреть. Гордость за работу появлялась, поскольку смелость нужна, балансировать под небом. В такие моменты очень хотелось, чтобы Настя увидела и полюбовалась. Но время то гасило эту мысль, то вспыхивали чувства о неотвратимой боли. Так и жили в нем и боролись два чувства. Загружал работой дни и ночи, вычерпывал себя до донышка. Через эти страдания и красота рождалась.

   Умер старец Иона. Тихо и невесомо отлетела душа в небеса, никого не обременил своей кончиной. Жил скромно в своей келье, любил в одиночестве молиться и ушел без чьего-то присутствия. Две недели болел, простыл. Сетовал – сгоряча напился свежей родниковой воды. Просил у Бога прощения. Согрешил: подумал, что из-за холодной живительной влаги. Все братья тихо ходили мимо двери, не потревожить бы ненароком болящего. На четырнадцатый день пришел в мастерскую, сел на лавку в углу и попросил не обращать на него внимания, а продолжать работу. В вечеру расходиться начали, он опять же обратился с просьбой не тревожить его, красками подышать хочет:  соскучился по запаху мастерской … .  Несколько раз заглядывал в щель: сидит, молитвы читает. Ближе к ночи заглянул, а он и не дышит уже. Кисть в руке держит, макнул в краску  и не донес, чтобы последний мазок наложить. Цвет богородицы – синий, любимый цвет Ионы.

   Отлетела душа, предали тело земле.   А … работать не может. Все чудится, не так краску подготовил, штрих бросить на лик боится. Испортить икону легко, а с какой душой после этого перед людьми стоять. Не чистой душой мастер работал и этим все сказано. Неделю маяло его это состояние, а потом пришло откровение. Открылось  вдруг третье око и, не покладая рук,  трое суток не выходил из помещения, шаг от станка боялся сделать. Не в состоянии уйти от того, что открылось, будто кто рукой его водит. Ладно,  рисовалось и спорилось. На лик тот все братья приходили поглядеть. Душа старца Ионы на грани миров перешла Архипу. Лицом просветлел мастер, силы в себе открыл необыкновенные.

   Больше всего  удавались глаза.  Печальные и молящие за сына своего. В них отражался весь мир: не рощами, горами и реками, а душой, характером человека, болью его внутри носимой. Научился так работать, что середку из себя выкладывал. Каждый мазок откровения просил и взгляд притягивал. Народ руку его узнавать стал. Богомольные старушки за спиной «богоугодным» называли. А он писал, резал и жил  тем,  что творил на земле добре и светлое…

   Дрогнуло лицо, рука сама потянулась к полотну и интуитивно бросила мазок голубой краски посередине. Лик Богородицы попросился!  Лицо озарила улыбка - рукам  нетерпимо и сердцу трепетно!
19 Жизнь длиной три века
Олег Маляренко
     Весь декабрь был бесснежным. Природа позволяет себе такие шутки. И вот в последний день года, словно по взмаху волшебной палочки, выпал долгожданный снег, да такой обильный, что в скором времени покрыл двор, деревья и домик.
     Дед Архип сидел у жарко натопленной печи, но ему нездоровилось, и потому было зябко. А ведь сегодня был не только канун Нового 2002 года, но и его день рождения. Такое вот редкое совпадение. Он сам читал запись в церковной книге о том, что «… народилось чадо мужеского пола месяца декабря 31 числа 1899 года от Рождества Христова, наречённое при крещении Архипом». 
     Нет давно той церкви. В двадцатых годах разрушили её большевики, а иконы, книги и прочую утварь сожгли. Много делов они натворили, да Бог им судья.
     Так уж выходит, что именинничку сегодня стукнуло ни много, ни мало, сто два годка. Страшно подумать, что такое возможно. Ведь он родился аж в девятнадцатом веке, а сейчас на дворе двадцать первый. Выходит, что по воле Божьей ему выпало пожить в трёх веках. Зажился он на этом свете, и, похоже, что Всевышний вскоре заберёт его к себе.
     Заканчивался короткий зимний день. Старик поднялся и досыпал в печку угля. Спасибо Лёньке, Глашиному внуку, что привёз его, иначе топить было бы нечем. Лёнька приезжает каждую неделю с продуктами. Вот и сегодня доставил их, а по случаю праздника ещё и бутылку водки.
     Дед Архип сидел за столом, но есть ему не хотелось. Как нередко у него бывало в последние годы, он и на этот раз предался воспоминаниям.
     Семья Архипа была большая и крепкая, всего двенадцать душ. Вели исправное хозяйство, владели скотом и собственной землёй. Жили не богато, но и не бедно. Их хутор с трёх сторон окружал лес.
     Архип начал трудиться с шести лет, познавая азы крестьянского труда. В школу он стал ходить в ближайшую деревню Пеньки за пять километров. Он учился хорошо, но без особого прилежания.
     В германскую войну деду воевать не пришлось по молодости лет. А в гражданскую войну его призвали красные, но и здесь в боях не участвовал, потому что она быстро закончилась. Не раз хутор навещали белые, красные и просто бандиты и не для того, чтобы чем-либо поделиться, а исключительно для того, чтобы пограбить.
     Когда Архипу исполнилось двадцать пять лет, он женился на пеньковской девушке Марфе Пеньковой. В этих Пеньках половина жителей носит такую фамилию. До Марфы Архип гулял с Агафьей, но что-то у них не заладилось, и она отказала сватам. Как говорят на Украине, дала гарбуза, который вовсе не арбуз, а тыква. Над Архипом потешалась вся деревня, а Агафья быстро вышла замуж за другого. Потом Архип не пожалел о том, что случилось, поскольку с Марфой они прожили почти полвека душа в душу.
     Через год после свадьбы Марфа родила близнецов, двух мальчиков, крепышей Петю и Митю.
     Настоящий переполох начался во время коллективизации. Отец Архипа сразу почуял, что здесь добром не пахнет, потому что его сразу определили в кулаки.  Отвёл скот в колхоз, развёлся с матерью и сбежал в город до лучших времён. Мать с детьми выселять с хутора не стали и позволили обрабатывать землю бывшую свою, а теперь колхозную.
     Особенно тяжко пришлось семье во время отлучки отца. А когда через два года он вернулся, жизнь снова вошла в нормальную колею. Отец устроился на работу лесником, а за ним последовал и Архип. Благодаря лесу в голодные годы в их семье никто не умер от голода. Он давал дичь, ягоды и грибы, а главное, помогал сохранить съестные припасы от лихих людей.
     Перед войной Архип серьёзно заболел печенью. Похудел, пожелтел и ослабел. Доктор сказал матери, что он больше месяца не протянет. Однако мать этому не поверила и стала лечить Архипа травами и молитвами. И свершилось чудо: он выздоровел и вскоре пришёл в норму. Тогда мать и предсказала, что сыночку суждено жить сто лет. Мамочка, ты оказалась пророчицей!
     Когда началась война, Архипа призвали в пехоту. Спустя три месяца его полк попал в окружение. Непросто было добраться до дома по захваченной врагом территории. Но Архипу это удалось, а из дома ушёл в партизаны. Когда наши прогнали немцев, он продолжил воевать в Красной армии. День победы Архип встретил в Будапеште в звании сержанта.
     После войны Архип продолжил лесничить. Повзрослевшие сыновья Петя и Митя завербовались в Кузбасс, где стали шахтёрами. Там женились, народили детишек и лишь изредка навещали родителей.
     Разъехались по стране братья и сёстры, умерли родители. И остались Архип и Марфа в хуторе одни.
     А в 1970 году случилось большое несчастье: оба сына погибли при аварии на шахте, когда они работали в одну смену. Со дня рождения они были неразлучны, и смерть приняли в один и тот же день. Архип с Марфой тяжело пережили такую беду.
     А через четыре года, когда до их золотой свадьбы оставалось пару месяцев, умерла любимая жена Марфа. Не болела, а только легла спать, а утром не проснулась. Сказали, что остановилось сердце. С тех пор Архип стал одиноким. Вёл своё убогое хозяйство, насколько хватало сил.
     Внуки Архипа вниманием его не баловали. Изредка присылали поздравительные открытки, но дед не обижался на них. У каждого своя жизнь и заботы. Сегодня не прислали никакой весточки. Видно, забыли деда…
     Два года назад, когда Архипу исполнилось ровно сто лет, о нём вдруг вспомнили. Понаехало много народа, устроили шумное веселье. Снимали юбиляра, как его назвали, для телевизора. После их отъезда Архип несколько дней наводил порядок и рассовывал по углам ненужные подарки. Самыми дорогими подарками стали письма от внуков со снимками их семей.
     Единственным утешением в жизни стала Глаша, дочка Агафьи. После смерти матери она зачастила к Архипу. За свою долгую жизнь он привык к тому, что просто так ничего не делается. Поэтому и задумался над тем, что могли означать такие приходы. Глаша – женщина ладная, исправная и моложе его на целую четверть века. К тому же, одинокая, хотя и живёт вместе с дочерью и внуками. Ведь каждая женщина ищет мужчину, чтобы опереться на его плечо. Где же она была раньше, когда Архип был ещё крепок? А сейчас он шатается даже в безветренную погоду. Корысти Глаша преследовать не может, так как он гол как сокол. Правда, есть земля, что принадлежала его родителям. Но кто её вернёт?
     С приходами Глаши домик Архипа засиял, а он сам вновь приобщился к вкусной стряпне. Такой хозяюшке нельзя было не нарадоваться. Архип предложил ей стать его женой. А она только засмеялась, после чего уже серьёзным тоном ответила, что не сможет покинуть свой деревенский дом и родных. Архипу только оставалось просить её подумать над его предложением.
     В следующий раз Глаша пришла наряднее, чем обычно. Сердце Архипа радостно застучало. Она согласна! Но, оказалось, напрасно.
     - Дорогой Архип! Ты замечательный человек, но замуж за тебя я не выйду никогда, - сказала Глаша взволнованно.
     - Почему, Глаша?
     - Потому что ты мой родненький отец!
     Она бросилась к Архипу и стала целовать его в морщинистые щёки. А Архип, потрясённый её словами, не мог понять – говорит она правду или шутит.
     - Надеюсь, что ты не смеёшься над стариком. Расскажи поподробнее, - наконец произнёс он.
     - То, что мой отец не был мне родным, мама рассказала незадолго до смерти.  Когда она узнала, что беременна мной, то вы уже расстались. В это время ей сделал предложение молодой агроном, и она его приняла. От отца не было тайной, что я не его дочь, но ко мне он относился нисколько не хуже, чем к сестре и брату. За это я ему благодарна. Мама призналась, что любила тебя и умоляла, чтобы я заботилась о тебе. Вместе с тем, она просила, чтобы я никому не рассказывала о том, что ты мой отец. Об этом же прошу и тебя.
     - Хорошо, дочка.
     Последнее слово Архип произнёс с трудом. Больно непривычно было назвать таким словом эту женщину. Сто лет – не шутка. Голова отказывается соображать, и мысли ворочаются как тяжёлые камни. Он молчал в задумчивости. Вспоминал себя молодым и молодую застенчивую девушку Гапку, как тогда все называли Агафью. Дважды они согрешили в ночь на Ивана Купалу. Архип послал родичей сватать девушку, но она почему-то заартачилась и отказала сватам. А потом вышла замуж за агронома Семёна. Когда Агафья родила девочку, то по деревне ходили слухи, что не от мужа. Но для того и существуют бабы, чтобы сплетничать. А ведь Глаша в самом деле его дочь. Она даже похожа на него. Вот так нежданно-негаданно на старости лет Архип приобрёл дочку.
     До семидесяти лет дед Архип трудился лесником. К работе относился добросовестно. Не ленился следить за порядком, приструнивал браконьеров. Трижды в него стреляли, но всякий раз, слава Богу, промахивались.
     В конце пятидесятых годов в ближайший лес нагнали людей и технику. Говорили, будут строить что-то военное. Выкорчевали деревья, разрыли землю, а потом поднялись и исчезли. До сих пор сохранились следы того безобразия.
     Лет десять назад в лесу на развилке дорог кто-то выгрузил мусор. А потом там устроили настоящую свалку, которая постоянно росла. Выследить негодяев было невозможно, но Архип не остался в стороне. Недалеко от свалки прикопал шест и прибил к нему трофейную с войны немецкую табличку «Achtung! Minen!». Народ у нас грамотный, и разобрал надпись без переводчика. Сомнительно, что поверили, но мусорить перестали.
     Много лет Архип не расставался с толстым блокнотом. Его редкие посетители считали, что он пишет книгу. На это дед только посмеивался, но молчание хранил. В его доме никогда ничто не запиралось. Один только блокнот Архип сберегал в тумбочке под замком. Дважды воры срывали замок, надеясь найти в тумбочке ценности. Но кроме блокнота там ничего не было.
     Глаша стала для Архипа нежной и заботливой дочерью. Почти каждую неделю навещает его с внуком Лёнькой на его грузовике. Дед ждёт их как праздника. И он наступает, когда Глаша готовит что-нибудь вкусненькое. Этот Лёнька, шустрый и весёлый парень, получается, что его правнук. Архип давно предлагал Глаше раскрыть, что она его дочь. Но не соглашается. Мол, такая воля матери.
     Сегодня Лёнька оказался единственным, кто поздравил его с днём рождения и Новым годом. Передал приглашение Глаши приехать к ним, чтобы отметить праздник. Архип отказался, а Лёнька долго и настойчиво уговаривал его согласиться. А когда понял, что деда не уломать, то пообещал нагрянуть к нему со всеми на следующий день.
     Архип пробудился от дремоты. Печка почти погасла. Надо было ещё подсыпать угля, но сил не хватало. Ладно, утром разберусь…

     Шумная компания высыпала из грузовика, который едва дотащился по заснеженной дороге до домика лесника. Лёнька в высоких сапогах первым прошёл по засыпанному снегом двору. С шумом и гиком ввалились в домик.
     Дед Архип сидел за столом, положив на него руки, с опущенной головой. Казалось, что он крепко спит. На столе стояла нетронутая еда и непочатая бутылка водки.
     Глаша осторожно коснулась отца и судорожно отдёрнула руку. Он был холоден.
     - Отец родненький! Зачем ты ушёл от нас?! – отчаянно запричитала Глаша сквозь душившие её слёзы. – Прости меня. Это я во всём виновата. Нельзя было оставлять тебя одного.
     - Успокойся, мамочка! – дочка обняла Глашу. – Не надо винить себя. Просто пришёл дедушкин срок, и он покинул нас.
     Обе женщины были не в силах сдержать громкие рыдания. Остальные стояли молча, понурив головы. Завершилась долгая земная жизнь человека, который никому не делал зла, а только добро.
     И тут до Глаши дошло, что невольно она выболтала семейную тайну. Наивная душа! Никакой тайны не было. В маленькой деревне что-либо скрыть невозможно.
     Лёнька не удержался, открыл тумбочку и достал заветный блокнот деда Архипа. На первой странице крупным неровным почерком было написано: «Берегите природу мать вашу!» Остальные страницы были чисты, и только на последней значилось: «Да хранит вас Господь!»
20 Мамка
Игорь Гудзь
Ключ не попадал в скважину, все елозил по-стариковски. Наконец вовсе выпал из трясущейся руки и глухо шмякнулся о заплёванный пол. Голованов нагнулся поднять, да сам не удержался и завалился ничком. Встать не было сил. Ноги не слушались. Да и все остальное тоже.

- Мать! - заорал он сипло.- Открывай, ... мать твою, такую!

Долбанул ободранным локтем в дверь квартиры и прислушался.

- Ушла что ли, пердунья ... старая!

И ещё раз с силой ударил локтем.

На шум выглянула соседка, пожилая женщина в цветастом халате. Встала поодаль, поджала полные губки.

-  Шумишь Виктор! Нахлестался  уже.  И где ты берёшь ее с ранья такого. У Любки что ль! Ох, напишу на неё, ох напишу!

- Не гунди баба Вера! Дверь открой, ... не могу я сам.

- Госссподи! Бабу нашёл...! - подобралась соседка. Подняла ключ, открыла. Голованов тяжело перевернулся, вполз на карачках внутрь, прикрыл дверь по-собачьи, ногой...

- Уборка за вами ... на этаже! - успела крякнуть соседка и все стихло.

Очнулся Голованов когда уж стемнело. Весь день так и провалялся в коридоре. Долго вставал, цепляясь траурными ногтями за стенку, добрался до ванной, плеснул в морду пригоршню с открытого бачка.  Краны не работали давно, починить некому...

Голованов оглянулся вокруг. Задребезжал старенький телефон. Дружок беспокоился, как там и что.

- Встал только...! - сипел в трубку Голованов. - Не..., пустой совсем! Да помню я...! Отдам! Я сказал! Матери принесут сегодня. Сегодня какое?  А..., получила уже значит! Ща узнаю.

Голованов путаясь в ногах тяжело  добрел до маленькой спаленки. Там на потертом диванчике лежала свернувшись клубком мать его родная Любовь Ивановна Голованова. Восьмидесяти трех лет от роду.

- Мать! - пнул ногой диван Голованов. - Вставай, твою мать, жрать хочу...! Дрыхнешь тут сутками. Как не приду, все она на диване.

Мама и не шевельнулась даже. Голованов попритих, подкрался к изголовью втихаря, засунул руку под подушку и вытащил небольшую старенькую косметичку. Быстро сунул под рубаху  и скользнул  в кухню.

Заржавевшая молния не поддавалась. Терпеть не было сил, рванул «с мясом»...! Но косметичка оказал пуста. Кроме нескольких монеток и старых скомканных чеков ничего не было.

- Ах, ты...! Сука старая! Перепрятала... уже ! Сейчас вытрясу с тебя...

Через секунду он и правда со всей силы тряс маленькое податливое тельце. Мама в его огромных ручищах смотрелась небольшой плюшевой игрушкой.

- Говори, сука! Где, куда задевала....!

Мать только трясла головой в такт его толчкам.

Наконец и сам Голованов устал. Бросил мать на диван, сам присел рядом на пол.

- Надо мне, мать! - взвыл он. - Ну, надо...! Сдохну ведь! И Лешка вон ждёт, должен я ...! А ты...! Эх, мать, мать, твою мать...!

Мама так и не отозвалась, правая рука ее лениво сползла вниз и безвольно повисла в сантиметре от пола.

Голованов привстал, взглянул на неё пристально.

- Э, мать! Ты чего это, а...!?  - продребезжали его губы.

Метнулся к столу с лекарствами, схватил таблетку, хотел сунуть маме в рот, да наткнулся на ее остекленевший взгляд. Взгляд тихий, покорный, робкий, взгляд в никуда!

Голованов отшатнулся в сторону, его чуть качнуло в бок. Он встал на колени, будто хотел покаяться, но вместо этого опять сунул руку под подушку.

- Здесь где-то! Не могла далеко запрятать, больно слаба была...
А! Нашёл! Как в песне прям: «....кто ищет, тот всегда ....»

В трясущейся руке его корежился большой кондово заклеенный почтовый конверт, довольно плотно набитый изнутри.

- Вот она! Заначка! - пропотел Голованов. - Похоронные! Намекала ...! Теперь хватит...

И точно! На стол из конверта вывалился брусок в целлофановом пакетике. Внутри оказалась аккуратно обёрнутая несколько раз в старую газету и перетянутая поверх простой резинкой пачка денег. Следом выпала небольшая простая иконка. И письмецо ещё, мелко исписанное витиеватым маминым почерком. Красиво всегда писала, как в прописях, со всеми завитушками.

Голованов мигом вскрыл пачку, оказалось прилично, видать полжизни откладывала мамаша. Готовилась...! Письмо он отложил на потом. Не до лирики сейчас  Надо по соседям пробежаться...

Через минут сорок он вернулся. Кто-то дал маленько, многие и двери открывать не стали, хорошо его знали. Баба Вера пошла в собес узнать, как там и что. Да и к батюшке заодно.

А убитый горем Голованов смотался в гастроном, взял там что надо и уже через полчаса сидел на полу у дивана в той же позе, что и с утра. Ничего не изменилось. Только мама померла....

День прошёл как во сне. Заходили соседи, приезжала полиция, на предмет насильственных действий. Голованов что-то отвечал, чего-то одписывал. Ближе к вечеру мать уже лежала в дешевеньком гробу на большом, оставшемся ещё со сталинских времён обеденном столе. Как она там оказалось, кто ее обмывал, одевал и укладывал в гроб Голованов не зафиксировал.

- Побудь с ней, с мамой-то! Посиди, подумай..., поговори с ней! Глядишь, и полегче станет!  - сказала тихо соседка и вышла. Звякнул чуть слышно входной замок и наступила щемящая, выворачивающая все нутро наружу тишина.

Голованов ощупал внутренний карман, деньги, как ни странно, оказались на месте! Видать все за госсчет прошло! Вроде можно бы ещё сбегать, «догнаться», но что-то не пускало. Что-то настолько сильное, что сопротивляться не было никакой возможности.

Он порылся в кармане и достал помятое письмецо. Повернул его к лунному свету из окна и начал читать, чуть ли не по слогам. Грамоту водка повышибала. Строчки, как волны морские: то всплывали наверх, то ныряли в глубину...

«Сыночек дорогой! Раз читаешь, значит уж и нет меня! Не горюй мой мальчик, не первая я, и не последняя. За себя не боюсь! За тебя миленький беспокоюсь. Ты ведь как родился сразу болеть стал.  Как глаза прикрою так и вижу тебя такого... маленький, слабенький, ножки тоненькие..., да и я не лучше! Как тогда выжили, сама не знаю. Папка твой как узнал, что на сносях я, так и сгинул, больше и не виделись. Говорят в город подался. Не помогал никто. Время такое было, всем тяжело. Болел ты часто, страшно, бывало плачешь и вдруг как... закатишься, и не дышишь. Вроде как помер..., а потом и отпустит. Врачи сказали легкие слабые, на море надо, да какое там море. Хлеб сама прожую и тебе в ротик, молока в груди не было. Уж думала, не дай Бог что с тобой..., вместе и уйдём! А вот и выжили, и вон какой ты стал, большой, сильный, в армии все призы брал. Как вернулся, наглядеться на тебя не могла Да что я, вон и девки поселковые все глаза проглядели. Я уж после смены и подъезды мыла, и двор мела, чтоб приодеть тебя, и директору в ножки кланялась, чтобы тебя на фабрику взял.  Да не пошёл ты, и правильно сделал, чего всю жизнь у станка чухаться. Почище есть работа, и платят побольше. И все бы хорошо, да ... водка проклятая! Это я сынок виновата! Не углядела! За дружками твоими, за девками шальными. Все думала: «пускай погуляет пока молодой! Прости меня сынок! Проглядела...! Да и когда глядеть-то, все на работе этой проклятой пропадала.
Там, видишь, денежки я насобирала. Они честные, заработанные. На меня много не трать, себе оставь, тебе жить...! Закопайте меня по-простому. Боженька роскоши не любил, сам босой ходил, и помер в муках страшных за грехи наши. Крестик простенький поставь, оградку какую-никакую, да и место по-проще найди. Чем проще, тем короче  дорожка-то к Господу! Не плач сынок, не горюй! Прощай мой миленький...! И прости мамку свою...!»

С кладбища до остановки километра полтора. До горизонта могилы, могилы...   Виктор шёл впереди, ссутулившись и наклонив низко голову. Его догнал Лёнька, пошёл молча рядом.

- Помянуть бы надо! - наконец прогундосил он простуженным голосом. - Ты говорил, у матери там было чего-то ...

Виктор, не останавливаясь протянул ему пакет.

- Вот! Там есть все! Помяните сами!

- А ты!?

- Я домой! Прибраться мне надо! Мамка чистоту любила....
21 Жженый сахар и корица
Марк Адам
Дни все короче, а ветра холоднее. Листья на клене под окном наливаются багрянцем. Свинцовое небо нависает каждое утро все ниже, угрожая в один момент обрушиться на голову, а кошка каждую ночь продвигается на пару сантиметров по кровати к моему боку в поисках источника тепла...

Органайзер в телефоне оповестил меня по пути с работы, что час "икс" пробил. Ничего сверхъестественного — просто настало время дегустировать плоды последней варки. И речь не про метамфетамин, как в популярном сериале, а всего лишь про домашнее пиво. Хотя, кому как, а для меня это было целое искусство. К алкоголю я всегда был равнодушен, но вот процесс приготовления... Он зацепил меня, погрузив с головой в процесс варения солода, и утопив в ароматах множества сортов хмеля. Жена, поворчав первое время, смирилась, руководствуясь принципом: "Чем бы дитя не тешилось..."

Идея сварить особый осенний сорт эля появилась у меня еще в мае. По задумке это должен быть темный сорт с согревающими нотками корицы и карамельным привкусом, получаемым от особого типа солода и добавления тростникового сахара. Выйдя на балкон, я с замиранием сердца подставил кружку под кран бродильного бака. Каждый раз я переживал за результат так, словно какие-то высшие силы должны вынести вердикт моим трудам.

Цвет был темным и насыщенным. Высокая шапка пены и дивный аромат сделали свое дело — я с облегчением вздохнул — все предвосхищало успех. Приоткрыв балконное окно, я облокотился на подоконник, решаясь на дегустацию. Кошка немедленно запрыгнула ко мне. Понюхав содержимое кружки, Буська сморщила нос и переключила свое внимания на ветку клена, находившуюся в ее досягаемости, которую она начала незамедлительно обгладывать, обрывая красноватые листья, и выплевывая их на пол.

Вдруг резкий порыв ветра оторвал от ветки небольшой листик, который, сделав несколько пируэтов по спирали, приземлился точно в мою кружку. Решив, что это будет идеальным украшением моего осеннего напитка, я сделал глоток. И понял, что все мои опасения не оправдались — это был успех. Вкус был просто потрясающим. Сладкие нотки карамели удачно дополняли солодовую горечь, а от корицы начало разливаться тепло по нёбу. Отхлебнув еще разок, я отправил этот жар гулять по всему телу, вплоть до кончиков пальцев.

Кошка боднула меня головой под локоть, и я почесал этой наглой усатой морде за ухом, отчего она немедленно начала мурлыкать. Я стоял и смотрел в окно, и серое небо уже не казалось мне таким унылым как раньше. Вкус жженого сахара и корицы словно шептал мне: "Ничего страшного, не замерзнешь. А там и весна не за горами". Я стоял и хотел в тот момент только одного, чтобы у всех людей этой осенью было что-то, любая мелочь, любой пустяк, что могло бы помочь им не растерять свое тепло в эти холодные пасмурные дни.

А может это и сыграл алкоголь, приведший меня к таким философским размышлениям, но я искренне желаю вам не мерзнуть. Особенно внутри. И пусть аромат жженого сахара и корицы согревает вас. Даже во сне.

Дни все короче, а ветра холоднее. Листья на клене под окном наливаются багрянцем. Свинцовое небо нависает каждое утро все ниже, угрожая в один момент обрушиться на голову, а кошка каждую ночь продвигается на пару сантиметров по кровати к моему боку в поисках источника тепла...

Органайзер в телефоне оповестил меня по пути с работы, что час "икс" пробил. Ничего сверхъестественного — просто настало время дегустировать плоды последней варки. И речь не про метамфетамин, как в популярном сериале, а всего лишь про домашнее пиво. Хотя, кому как, а для меня это было целое искусство. К алкоголю я всегда был равнодушен, но вот процесс приготовления... Он зацепил меня, погрузив с головой в процесс варения солода, и утопив в ароматах множества сортов хмеля. Жена, поворчав первое время, смирилась, руководствуясь принципом: "Чем бы дитя не тешилось..."

Идея сварить особый осенний сорт эля появилась у меня еще в мае. По задумке это должен быть темный сорт с согревающими нотками корицы и карамельным привкусом, получаемым от особого типа солода и добавления тростникового сахара. Выйдя на балкон, я с замиранием сердца подставил кружку под кран бродильного бака. Каждый раз я переживал за результат так, словно какие-то высшие силы должны вынести вердикт моим трудам.

Цвет был темным и насыщенным. Высокая шапка пены и дивный аромат сделали свое дело — я с облегчением вздохнул — все предвосхищало успех. Приоткрыв балконное окно, я облокотился на подоконник, решаясь на дегустацию. Кошка немедленно запрыгнула ко мне. Понюхав содержимое кружки, Буська сморщила нос и переключила свое внимания на ветку клена, находившуюся в ее досягаемости, которую она начала незамедлительно обгладывать, обрывая красноватые листья, и выплевывая их на пол.

Вдруг резкий порыв ветра оторвал от ветки небольшой листик, который, сделав несколько пируэтов по спирали, приземлился точно в мою кружку. Решив, что это будет идеальным украшением моего осеннего напитка, я сделал глоток. И понял, что все мои опасения не оправдались — это был успех. Вкус был просто потрясающим. Сладкие нотки карамели удачно дополняли солодовую горечь, а от корицы начало разливаться тепло по нёбу. Отхлебнув еще разок, я отправил этот жар гулять по всему телу, вплоть до кончиков пальцев.

Кошка боднула меня головой под локоть, и я почесал этой наглой усатой морде за ухом, отчего она немедленно начала мурлыкать. Я стоял и смотрел в окно, и серое небо уже не казалось мне таким унылым как раньше. Вкус жженого сахара и корицы словно шептал мне: "Ничего страшного, не замерзнешь. А там и весна не за горами". Я стоял и хотел в тот момент только одного, чтобы у всех людей этой осенью было что-то, любая мелочь, любой пустяк, что могло бы помочь им не растерять свое тепло в эти холодные пасмурные дни.

А может это и сыграл алкоголь, приведший меня к таким философским размышлениям, но я искренне желаю вам не мерзнуть. Особенно внутри. И пусть аромат жженого сахара и корицы согревает вас. Даже во сне.
22 Черный ворон
Ольга Кучеренко 2
                (светлой памяти моего деда А.А.Кучеренко)               

                Конец тридцатых и сороковые
                Кто пережил без ужасов потерь?
                И если скажет кто-то:  «Есть такие!»
                Им повезло.  Но мало их, поверь.

       Время давно перевалило за полночь, а Люся все не могла уснуть. Тяжело вздыхал  во сне муж Афанасий. Подошла к кроватке одиннадцатилетнего сыночка Володи, поправила сбившееся одеяло.  За окном  в свете фонаря серебрилась поверхность пруда. Весь рабочий район Макеевки-Совколонию-скрывала ночная тьма.  Недавно в такую же  глухую осеннюю ночь арестовали директора  металлургического завода, затем директора школы; вчера почерневшая от горя соседка освобождала служебную квартиру-тремя днями раньше люди в черном увезли ее мужа, начальника цеха, отца четырех пацанов мал- мала меньше…

      Глаза привыкли к темноте, и Люся уже хорошо различала мостки у пруда, склонившиеся к воде старые ивы. Но вдруг большая черная тень заслонила все собой. Из остановившегося  у палисадника фургона вышли трое и быстрым шагом поднялись на крыльцо. Громкий стук в дверь, плач испуганного внезапным вторжением незнакомцев Володи,  торопливо натягивающий верхнюю одежду муж… Все- как в страшном сне. Смутно помнит, как завязала в узелок смену белья, как искала куда-то запропастившиеся очки и бритвенный прибор…   И прощальные слова мужа: «Береги сыночка! Я ни в чем не виноват. Там скоро разберутся и я вернусь домой!»

      Там разобрались. Арестованный в октябре 1937 года шестидесятидвухлетний техник по учету электроэнергии с сорокалетним стажем оказался бельгийским шпионом… Судьба избавила Афанасия Антоновича от ужаса сталинских лагерей- спустя месяц после ареста  он  скончался в тюремной больнице от обострившихся хронических болезней. Об этом Люся, сутками простаивавшая у тюремных ворот в Сталино (теперь г. Донецк) в надежде передать посылочку,  узнала от чудом выпущенного на волю сослуживца мужа. Только спустя десятилетия стало известно, что братской могилой ему  стала заброшенная шахта…

      На следующий день после ареста две жилые комнаты были опечатаны; Люсе с сыном разрешили забрать часть вещей и несколько дней прожить в кухне. Но вскоре в служебное жилье въехали новые жильцы, и  Люся увезла Володю  к родственникам жены старшего сына. Вернулась за оставленными вещами и обнаружила пустой сарайчик с сорванным замком. Побрела по пустынной улице к дому давнишней приятельницы, с которой раньше вместе проводили праздники, дружили семьями. Вошла в прихожую и вздрогнула от неожиданности, увидев свое отражение в трюмо, пропавшем из разграбленного сарайчика…

       Я никогда не расспрашивала папу  об аресте его отца- знала от бабушки, как долго он приходил в себя после визита тех ночных «гостей», сколько потом горя хлебнула семья «врага народа»… Справку о посмертной реабилитации моего деда Афанасия Антоновича Кучеренко бабушка получила в середине шестидесятых.
23 Командировка
Ольга Кучеренко 2
       Эту командировку в свой город детства Анатолий выпросил  у руководства  с большим трудом- не он один хотел бы побродить по южному городу, омытому с трех сторон теплым и мелководным морем. В начале сентября еще можно поваляться на песочке, любуясь белыми чайками  и небольшими  суденышками вдалеке, невысокими волнами, лениво набегающими на берег. А какие диковинные камни и раковины  можно найти  на берегу! 
   
      Когда- то  их шумная и хулиганистая команда пропадала на берегу моря  часами -зимой с коньками, летом с купальными причиндалами и- для отвода маминых глаз- с учебником по предмету, по которому предстоит осенью ликвидировать «неуд».  Обычно учебник благополучно возвращался домой с закладкой на одной и той же странице от первого дня  каникул до так быстро наступающего 1 сентября…   
      В начале учебного года классный руководитель  обычно  сама рассаживала ребят и Толику не   первый год приходилось сидеть за одной  партой с дылдой и круглой отличницей  Лерочкой,  которая,  вместо того  чтобы нормально дать списать домашнее задание, начинала все объяснять и предлагать Толику самому выполнить заданное под ее руководством.  Зануда! А какие длинные косы отрастила! В третьем классе, когда  Лерочка старательно тянула руку, горя желанием ответить на заданный учителем вопрос, Толик  затолкал кончик ее косы в чернильницу- «непроливайку» сидящей за   Лерочкиной спиной  Маринки.  Эффект был просто ошеломительным! Вызванная к доске Лера поднялась из-за парты, и  коса с намокшим кончиком, выскочив из чернильницы, полоснула по  сидящим  сзади и, перекинутая на грудь, измазала чернилами платье и передник  самой  Лерочки.  Потом, переходя из класса в класс и соответственно взрослея, Толик уже не делал гадостей девчонкам, и  на выпускном, когда Лерочке вручали «золотой» аттестат, вдруг с удивлением отметил ее стройность и грациозность, и даже чересчур скромное платьице и туфли на невысоком каблучке  не портили ее облик. А  утром, встретив рассвет на прогулочном катере и возвращаясь домой по еще безлюдным улицам родного города, они считали шаги и целовались- сначала на счет «сто», потом «пятьдесят», «сорок»…  Слишком быстро, на счет «десять»,  парочка оказалась у ее старинных кованых  ворот.  Вечером он уезжал. Думал- ненадолго, получилось- насовсем.  Без малого полвека прошло с той поры…

     Анатолий  долго бродил по городу,  пытался найти знакомые с детства ориентиры-  дома, кинотеатры, магазины. Увы… многие здания исчезли бесследно, другие было трудно узнать. Постоял у обнесенного строительными лесами  здания краеведческого музея.  Когда- то его бабушка называла это здание дворцом, вспоминала свою молодость, примыкавший к дворцу коммерческий сад и игравший в нем по воскресеньям оркестр.  Анатолий  медленно поднялся по ступеням и вошел в тяжелую старинную дверь.

     Сидящая за столиком в холле женщина была примерно одних с Анатолием лет. Очки,  неброское  платье,  уложенные  в тяжелый узел длинные с проседью волосы… Что- то неуловимо знакомое было в ее строгом облике. Внимательно посмотрев на  посетителя, женщина медленно поднялась из-за стола и воскликнула: «Толик! Какими судьбами?»

       Да, это была  та  Лерочка из далеких школьных дней. Стройная, худощавая, и даже очки и несовременная прическа ее  не портили, а придавали какую-то изыс-канность и шарм.  Посетителей не было, и оставшееся до закрытия музея время они вспоминали давние детство и юность,  то перебивая друг друга, то замолкая  одновременно и, рассмеявшись, снова продолжали  разговор.

      Сумерки медленно опускались на город, делая  чуть размытыми и таинственными силуэты старинных особняков, подворотен, увитых диким виноградом балкончиков. А  какая- то парочка, со смехом отсчитывая шаги, останавливалась все чаще, и наконец на счет «один» оказалась в  сумраке подворотни с чудом  сохранившимися старинными ажурными воротами.

     Через неделю Анатолий в дождливой и впервые показавшейся чужой и неуютной столице отчитывался по командировке. Он уже взялся за ручку двери, когда руководитель фирмы и по совместительству давний приятель Анатолия  поинтересовался:  «Ты привез рыбки вяленой? А икорка там еще водится? Ну хоть что-нибудь привез?»  Анатолий улыбнулся: «Привез. Любимую женщину привез!»

       Эту командировку в свой город детства Анатолий выпросил  у руководства  с большим трудом- не он один хотел бы побродить по южному городу, омытому с трех сторон теплым и мелководным морем. В начале сентября еще можно поваляться на песочке, любуясь белыми чайками  и небольшими  суденышками вдалеке, невысокими волнами, лениво набегающими на берег. А какие диковинные камни и раковины  можно найти  на берегу! 
   
      Когда- то  их шумная и хулиганистая команда пропадала на берегу моря  часами -зимой с коньками, летом с купальными причиндалами и- для отвода маминых глаз- с учебником по предмету, по которому предстоит осенью ликвидировать «неуд».  Обычно учебник благополучно возвращался домой с закладкой на одной и той же странице от первого дня  каникул до так быстро наступающего 1 сентября…   
      В начале учебного года классный руководитель  обычно  сама рассаживала ребят и Толику не   первый год приходилось сидеть за одной  партой с дылдой и круглой отличницей  Лерочкой,  которая,  вместо того  чтобы нормально дать списать домашнее задание, начинала все объяснять и предлагать Толику самому выполнить заданное под ее руководством.  Зануда! А какие длинные косы отрастила! В третьем классе, когда  Лерочка старательно тянула руку, горя желанием ответить на заданный учителем вопрос, Толик  затолкал кончик ее косы в чернильницу- «непроливайку» сидящей за   Лерочкиной спиной  Маринки.  Эффект был просто ошеломительным! Вызванная к доске Лера поднялась из-за парты, и  коса с намокшим кончиком, выскочив из чернильницы, полоснула по  сидящим  сзади и, перекинутая на грудь, измазала чернилами платье и передник  самой  Лерочки.  Потом, переходя из класса в класс и соответственно взрослея, Толик уже не делал гадостей девчонкам, и  на выпускном, когда Лерочке вручали «золотой» аттестат, вдруг с удивлением отметил ее стройность и грациозность, и даже чересчур скромное платьице и туфли на невысоком каблучке  не портили ее облик. А  утром, встретив рассвет на прогулочном катере и возвращаясь домой по еще безлюдным улицам родного города, они считали шаги и целовались- сначала на счет «сто», потом «пятьдесят», «сорок»…  Слишком быстро, на счет «десять»,  парочка оказалась у ее старинных кованых  ворот.  Вечером он уезжал. Думал- ненадолго, получилось- насовсем.  Без малого полвека прошло с той поры…

     Анатолий  долго бродил по городу,  пытался найти знакомые с детства ориентиры-  дома, кинотеатры, магазины. Увы… многие здания исчезли бесследно, другие было трудно узнать. Постоял у обнесенного строительными лесами  здания краеведческого музея.  Когда- то его бабушка называла это здание дворцом, вспоминала свою молодость, примыкавший к дворцу коммерческий сад и игравший в нем по воскресеньям оркестр.  Анатолий  медленно поднялся по ступеням и вошел в тяжелую старинную дверь.

     Сидящая за столиком в холле женщина была примерно одних с Анатолием лет. Очки,  неброское  платье,  уложенные  в тяжелый узел длинные с проседью волосы… Что- то неуловимо знакомое было в ее строгом облике. Внимательно посмотрев на  посетителя, женщина медленно поднялась из-за стола и воскликнула: «Толик! Какими судьбами?»

       Да, это была  та  Лерочка из далеких школьных дней. Стройная, худощавая, и даже очки и несовременная прическа ее  не портили, а придавали какую-то изыс-канность и шарм.  Посетителей не было, и оставшееся до закрытия музея время они вспоминали давние детство и юность,  то перебивая друг друга, то замолкая  одновременно и, рассмеявшись, снова продолжали  разговор.

      Сумерки медленно опускались на город, делая  чуть размытыми и таинственными силуэты старинных особняков, подворотен, увитых диким виноградом балкончиков. А  какая- то парочка, со смехом отсчитывая шаги, останавливалась все чаще, и наконец на счет «один» оказалась в  сумраке подворотни с чудом  сохранившимися старинными ажурными воротами.

     Через неделю Анатолий в дождливой и впервые показавшейся чужой и неуютной столице отчитывался по командировке. Он уже взялся за ручку двери, когда руководитель фирмы и по совместительству давний приятель Анатолия  поинтересовался:  «Ты привез рыбки вяленой? А икорка там еще водится? Ну хоть что-нибудь привез?»  Анатолий улыбнулся: «Привез. Любимую женщину привез!»
24 Вера
Людмила Май
Бусинка к бусинке, замысловатый узелок... Бисер требует особого внимания, но у Веры всё давно продумано и отработано до мелочей. Пальцы привычно ощущают едва уловимые крупинки, и маленькие бусинки беспрекословно подчиняются уверенным движениям рукодельницы, оживляя её фантазии.

Под рукой целые россыпи искрящихся песчинок. Возможно, они зазвенят весёлыми колокольчиками, запляшут алыми всполохами страстного огня, или обернутся золотой рыбкой на гребне морской волны.

Что бы она попросила у этой рыбки? Вера улыбается: ничего. Всё, что нужно для безграничного счастья, у неё есть: любимый муж, любимая работа и вот эта её отрада – из крохотных мерцающих звёздочек творить волшебство. А совсем скоро появится еще одна долгожданная радость. Она уже живёт в ней, бьётся, требовательно напоминая о своём существовании.

Песня льётся, разлетается по дому, выплёскивается в распахнутые окна. Бусинка к бусинке... Так хорошо просто жить...

Мальчик родился глухим. Не поверила. Отказывалась верить. Пела колыбельные, напряжённо вглядываясь в сыновье личико – не дрогнут ли реснички, не повернёт ли головку на её зов. От его отчаянного оглушительного крика хотелось бежать, зажав уши. Муж так и сделал. Нет, не ушёл совсем, но стали они совсем чужими.

Серые больничные палаты, интернат для глухонемых детишек и непонятный, безмолвный язык жестов. Вере пришлось постигать новую для себя жизнь, чтобы научить жить Ванечку.

В доме теперь тишина – песни не поются, муж дни и ночи на работе, совсем затерялся в своих бесконечных командировках. И всё-таки урывками, а то и ночами при свете яркой лампы Вера колдует: бусинка к бусинке... Надо жить.

Слёз давно нет, видно, закончился отпущенный им лимит, да и толку в них? Лишь в её творениях дрожат они жемчужными росинками, прячутся в пышных букетах полевых цветов, поблёскивают в золотистых колосьях. Вот и сын уже уверенно держит в руке карандаш, повторяет мамины чудеса: яркое солнышко, белые барашки волн... Художник...

Вера с гордостью разглядывает рисунки повзрослевшего сына, изумляется их фотографической точности: хитрая улыбка на лопоухом лице – это Димка, ещё с интерната дружок закадычный. Вот Иринка, Димкина жена – нахмурилась... Наверное, опять рассердилась на мужнины приколы. Её пшенистые локоны всегда распущены – под ними не виден прицепленный к уху аппарат. Ой, а это же она, Вера! И когда успел... Ну совсем некрасиво согнулась над бисером в своём уголке. Очки на носу...

Радуется Вера успехам Ванечки, но и беспокойно ей: как-то всё сложится? Не зря тревожилась. Загоготала беда словно девка бесстыжая: – А как ты думала? Что всё таким же красивым будет, как твои безделушки?

Как просмотрела? А ведь видела, видела лихорадочный блеск в глазах сына. Посмеялась какая-то замужняя красотка над влюблённым парнем. Может, ради глупого интереса, может, от скуки, как знать? А только застала Вера своего Ванечку с верёвкой в руках. Как чувствовала: понадобилось ей в сарае чурочку подходящую для своей новой композиции найти...

– Надо жить, – объясняла она скорее себе, чем сыну. И даже новый удар – смерть мужа – ни на миг не поколебал её решительную уверенность. – Надо жить, – повторяла она, глядя в застывшее, когда-то любимое лицо, и не могла простить предательство. Несложно было догадаться, о чем он угрюмо молчал все эти годы. Когда же она ухаживала за ним, беспомощным и умирающим, то что-то не видела у его постели ни одной из его женщин.

Для добрых друзей у Веры всегда открыты и двери, и сердце. Поселившаяся было в доме тишина отступает, и душа поёт, журчит в её работах апрельским ручейком, шепчет нежными листочками, звенит серебряными крылышками стрекоз. Вера с улыбкой вспоминает свой первый тюльпан, когда-то сплетённый в подарок маме. А сейчас её поделками все комнаты заставлены, да сколько ещё раздарено хорошим людям!

Подруги ругают: – Продала бы хоть что-нибудь – такую красоту всякий в дом захочет, бисер тоже денег стоит.

А Вера смеётся: – Не могу я душу свою продавать, только дарить...

Но беда, коль прицепилась, не отвяжется. Не по нраву ей, видно, радость да хрустальный перезвон – опять насмехается, хохочет прямо в лицо, безобразно ощерившись. Вот этого Вера никак не ожидала, всё надеялась до последнего... Глаза... Что она теперь без них? Все операции оказались бессмысленными. Нет больше для неё волшебного мира, только светлое пятно окна.

День ли, ночь? Вера прислушивается к шагам сына в соседней комнате и по запаху краски и растворителя догадывается: рисует. Не увидит она больше его картин, лишь проведёт ладонью по полотну и попробует угадать.

Сноха, такая же молчаливая, как Ванечка, погремела на кухне и затихла. Тишина в доме. Она заполняет собой всё пространство, физически ощущается вязкой черной субстанцией, не дает дышать. И тогда Вера пугливо и неуверенно пробует свой голос. Когда-то она была самой звонкой певуньей среди поселковых девчат. Ей смешно над своей робостью и она подбадривает себя: – Смелее, всё равно никто не услышит.

Старческий голос дрожит от долгого молчания, срывается, но вот уже набирает силу и разносится по комнатам несмелыми переливами. Вере видится манящий всевозможными цветами и оттенками бисер, и неожиданно в голове её рождается новый чарующий образ. Она чувствует, как упруго подрагивает в руках проволочка, преображаясь в тонкий стебелёк, и пальцы машинально начинают совершать знакомые движения. Бусинка к бусинке... замысловатый узелок...

Песня волнует, завораживает красивым напевом, пробуждает дорогие сердцу воспоминания... Надо жить.
25 Инопланетянка
Людмила Май
Летом мы с родителями обычно выбирались на Урал к папиной родне. Однажды наш приезд случайным образом совпал с визитом Туси, бабушкиной подруги и дальней родственницы из Калуги. О Тусе рассказывались самые невероятные истории, она была из какого-то другого, тайного, мира – там обитали прекрасные женщины, бушевали нечеловеческие страсти и ради любви совершались безумные поступки. Именно так я и думала в детстве.

Туся приехала не одна, а со своей племянницей. В первую секунду, остолбенев и раскрыв от изумления рот, я подумала, что она инопланетянка. Таких необыкновенных девушек я ещё не встречала: по верху длинных распущенных волос – сплетённая из разноцветных ниток ленточка, на запястье – сразу несколько таких же браслетиков с висюльками из бусинок. А глаза… В них, как в море, плескались всевозможные оттенки: от светло-голубых до глубинно-зелёных.

Одета она была очень не по-советски. О хиппи я тогда и слыхом не слыхивала, а джинсы вообще были в диковинку. Самое главное, что в Ларисе не было ни капли манерности или какого-то превосходства. Держалась она очень просто, и мне это понравилось.

Сказать, что мы подружились, было бы не совсем верным. Какая может быть дружба между четырнадцатилетней школьницей и взрослой студенткой? Я обожала Ларису, а она относилась ко мне, как относятся к младшим сестрёнкам: их любят, играют с ними, но при этом тщательно запирают ящик своего стола с разными секретами.

На следующий день после приезда гостей пошёл дождь, наши планы относительно похода на озеро рухнули, и я пристроилась с книжкой у окна. Выбирая перед поездкой что бы такое прихватить с собой из книжного шкафа, я почему-то решила, что Флобер – самое то.

И вот, когда я тщетно пыталась проникнуться любовными переживаниями несчастной Эммы, десятками пролистывая особо скучные страницы, ко мне подошла Лариса.

– Нравится? – с улыбкой спросила она.

Я неопределённо пожала плечами.

– Я в твоём возрасте тоже «Госпожу Бовари» читала и даже, помню, цитаты выписывала: «Нельзя прикасаться к идолам: их позолота остаётся у нас на пальцах».

До идолов я ещё не дошла, а может, бездумно пробежала глазами. Поэтому дипломатично промолчала, ощутив между нами незримую стену. На эту преграду я не раз потом натыкалась. И дело даже не в том, что Лариса была почти на пять лет старше, умнее и красивее, просто она,  как и Туся, принадлежала другому миру, но об этом я тогда ещё не знала.


Как-то раз Лариса затащила меня на какой-то зарубежный фильм. Обычно на такое кино народ валом валил – про любовь, да ещё «до шестнадцати», – а тут на удивление в зале были свободные места. Возможно поэтому билетёрша пропускала всех подряд. Я не помню уже ни названия, ни чей это был фильм. Кажется, венгерский. Перед началом сеанса к экрану вышла тётка представительного вида и сказала, что фильм удостоен каких-то там премий и что он вскрывает социальные противоречия буржуазного общества.

Я абсолютно не могла уловить сюжет, потому что героиня и сама никак не могла разобраться ни в своих поступках, ни в чувствах. Иногда она почему-то истерически смеялась, и тогда в зале тоже хохотали. Я видела, как Лариса при этом морщилась и сжимала губы. Отчаявшись что-либо понять, я просто разглядывала красивую зарубежную жизнь и уныло осознавала свою дремучесть.

По моему угрюмому выражению лица Лариса, наверное, обо всём догадалась, поэтому по дороге домой осторожно сказала о сложной структуре фильма. Чтобы совсем уж не выглядеть идиоткой, я заявила, что не понимаю такой странной любви, когда всё плохо и неизвестно чем кончается.

– Ты думаешь, что любовь только счастье и радость приносит? Гораздо чаще она заставляет страдать и мучиться, и в конечном итоге всё оборачивается трагедией. Об этом даже классики говорят, у них в любом произведении о любви душевные терзания, неразделённые чувства и разбитые сердца. «Что есть любовь? Безумье от угара, игра огнем, ведущая к пожару» – Шекспир, между прочим.

Шекспира я конечно не читала, но вот Пушкина нам в школе вдалбливали упорно, и возразила, вспомнив Капитанскую дочку.

– Редкое исключение. И всё равно там страдания были, без них никак.

– Ещё Золушка и Алые паруса, – не сдавалась я.

Лариса вздохнула: – Это сказки, а в жизни всё совсем не так.


Вечерами на бабушкиной веранде устраивались посиделки с долгими разговорами и воспоминаниями. К нам часто присоединялись Костик с Иришкой, папин брат с женой, и тогда начиналось самое интересное: доставалось лото. Играли не просто так, а на интерес: проигравшему надлежало выполнять желания. Задания заранее писались на бумажках, чтобы никто не знал, чьи они. Было шумно, весело и по-семейному непринуждённо. Мы и песенки пели, и кукарекали – наши фантазии были незатейливы.

Но один раз мне попалось ну просто невыполнимое задание: рассказать о своей первой любви. Честно говоря, я сама и написала это печатными буквами в полной уверенности, что бумажка попадётся кому угодно, но только не мне, потому что сложила её приметным для себя способом. Но когда проигравшей оказалась я, то словно в насмешку в вазочке сиротливо лежала лишь одна моя записка.

Я, естественно, заартачилась, и Иришка сходу придумала новое правило: – Раз Лялька отказывается, пусть тогда каждый расскажет о своей первой любви, иначе – полная дисквалификация.

К моему огорчению, Туся с бабушкой заявили, что старикам на ночь глядя подобные воспоминания противопоказаны, и ушли спать. А я-то надеялась…

– В отличие от некоторых, – загоготал Костик, – у меня никаких тайн нет! – и полез обниматься с женой: – Вот моя первая и единственная, ещё со школы!

Иришка, смеясь, отмахнулась: – Про нас совсем не интересно – мы уже в восьмом классе знали, что поженимся. Так что, действительно, никаких тайн, – и блеснула озорным взглядом: – А вы рассказывайте-рассказывайте.

– У меня всё просто, – улыбнулась мама, – Я была влюблена в молодого учителя физики. На его уроках я боялась встретиться с ним взглядом, так и сидела, опустив глаза. У доски краснела, заикалась, даже руки дрожали. А потом случайно увидела на его макушке лысину...

Мы повалились от хохота, а она продолжала как ни в чём ни бывало: – Он её тщательно маскировал длинной прядью и даже как-то мудрёно эту прядь закручивал. Я как увидела... На этом моя любовь и закончилась, – мама тоже залилась смехом и кивнула папе: – Давай, теперь ты колись, выручай дочь.

– Я, к вашему сведению, в школу учиться ходил, а не лысины разглядывать, – усмехнулся тот и достал сигареты. Однако не ушёл во двор, а встал в раскрытых дверях и зачиркал спичками.

Все выжидающе смотрели на него, но он не торопился, курил, пуская дым на улицу. Даже насупился, будто речь шла не о первой любви, а о последнем дне жизни.

Наконец неохотно выдавил: – Ну, была одна... С толстенной косой. Только это она за мной бегала, а я... так... Больше из любопытства... Да ерунда всё это.

– Однако вы о ней помните, – тихо сказала Лариса.

Папа внимательно посмотрел на неё и ничего не ответил.

– Ну-у, – разочарованно протянула Иришка, – Никакой романтики. Вот у Ларисы наверняка что-то необычное.

Лариса не стала ломаться: – Первая любовь у меня случилась в двенадцать лет. Я чуть в обморок не падала, когда слышала звук подъезжающей машины.

Все опешили: – Какой машины?

– Ну какой... Мусорной. Я же в мусорщика была влюблена.

– Ты шутишь!

– Нисколько не шучу. Я сломя голову бежала с ведром на улицу, и у меня сердце выпрыгивало. Он был молчаливым, спокойным и таким, знаете... – Лариса задумалась, подбирая нужное слово, – Уверенным, что ли. От него исходила какая-та внутренняя мужская сила. Я представляла, какой он смелый, благородный и мечтала, чтобы случился пожар – тогда он вынес бы меня из огня на своих сильных руках...

Рассказ казался мне очень смешным, я даже пару раз хихикнула. Но никто и не думал смеяться, все слушали с нескрываемым удивлением, только папа кривил губы в непонятной ухмылке.

– Теперь-то я понимаю, как это глупо, – продолжала Лариса, – А тогда я ужасно страдала, потому что он не замечал меня. И даже когда я поняла, что люблю вовсе не его, а свою мечту, то продолжала любить по инерции, пока в один прекрасный день не решила, что всё, хватит мне его любить… Оказалось, что запретить себе любить можно, а вот запретить мечтать...

Было уже совсем темно, когда Иришка с Костиком засобирались домой. Мы с папой пошли их провожать.

– Интересная девушка эта Лариса, только немного странная, – сказала Иришка.

– Ну а что ты хочешь? – отозвался Костик, – Её, считай, Туся вырастила, а тётушка сама... того...


Бабушкин дом стоял на самой окраине, и сразу за мостом через быструю речку, дорога шла уже по живописной холмистой местности с рощами, озёрами и отрогами гор.

Мы с Ларисой узнали, что в той стороне, километрах в десяти от города, археологи недавно обнаружили древнее поселение, и тут же решили там побывать. На экскурсию отправились на велосипедах – один в сарае стоял, другой выпросили у соседского мальчишки.

На высокий косогор пришлось тащить велики на себе, но оно того стоило. Перед нами открылось нереальное зрелище: у подножия зелёных хребтов паслись игрушечные овцы, поблёскивало блюдце крошечного озерца, а прямо под нами перекатывались волны цветущего ковыля. От восхищения мы потеряли дар речи, прыгали, как ненормальные, размахивали руками и орали что-то бессвязное. Хорошо, что нас никто не видел.

А потом Лариса торжественно, как со сцены, прокричала: – Мне хочется уйти куда-то! В глаза кому-то посмотреть! Уйти из дома без возврата! И там – там где-то – умереть!

Побросав велосипеды, мы с дикими воплями ринулись вниз и, раскинув руки, с наслаждением упали в пахучие волны.

– В чьи это глаза ты хотела посмотреть? – тихонько засмеялась я, возвращаясь в реальность.

– Это не я, это Северянин хотел.

У меня хватило ума не спросить кто это. С трудом припомнила, что, кажется, слышала о таком поэте. Лариса не переставала удивлять меня: вот откуда она выкопала этого Северянина?

Она будто прочла мои мысли: – Моя тётя всю жизнь в библиотеке работала. Знаешь, сколько у неё дома списанных книг? И в основном – стихи. Вот послушай:

Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло,
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло.

Словно синее стекло... – повторила она зачарованно, не отрываясь от плывущих облаков, – Здорово, правда?

– Тоже Северянин?

– Нет, Ахматова...

К своему стыду я и Ахматову не читала. Поэзия увлекала меня постольку-поскольку. Я думала, что это занятие для таких дур, как моя одноклассница Анька Глебова, которая переписывала в тетрадь стишки про любовь и бросала томные взоры в сторону нашего комсорга. Но Лариса – совсем другое дело. Меня поразило даже не то, что она хорошо знала поэтов, о которых я имела лишь смутное представление, а с каким упоением она читала их стихи.

Напрасно я думала, что мы здесь одни – на лошади прискакал пастух, пацан примерно моих лет, и, удивлённо оглядев нас, вежливо поздоровался. Он стал нашим гидом и с готовностью привёл нас к какому-то месту, где трава была не такой высокой, и на довольно обширной площади проглядывались углубления и небольшие холмики.

– Вот, – сказал он важно, как будто мы должны были сразу всё понять и по достоинству оценить.

– И что это значит? – мы с Ларисой огляделись, но никаких следов археологических раскопок не заметили.

– Здесь кругом шурфы были нарыты, только их потом обратно засыпали.

– Значит, не нашли ничего?

– Вы что? – возмутился гид, – Целый город нашли – аэросъёмка показала. А по шурфам определили, что бронзовый век. Сейчас, видать, головы ломают, как раскопать. Ну, споры там научные, то, сё... Думаете, всё так просто?

– Ух ты! – восхитилась Лариса, – Бронзовый век! А откуда ты знаешь?

– Историк в школе рассказывал. Ещё говорил, что здесь жили потомки скифских кочевников и амазонок. Только пока что это только гипотеза, – мальчишка покосился на Ларису, – Вот ты точно из этих... из амазонок.

На мою персону он не обращал никакого внимания, но меня это нисколько не задевало, я очень хорошо понимала его.

– А ты знаешь, как выглядели амазонки? – рассмеялась Лариса.

– Ну... красивые, наверное, – он смутился, взлетел на лошадь и ускакал.

– Всё, готов парень, – резюмировала я, – Прекрасная амазонка сразила скифского юношу прямо в сердце.

– Прекрасная? – ещё больше развеселилась Лариса, – Это были свирепые мужеподобные женщины. Кстати, они ненавидели мужчин и терпели их только для продолжения рода. Они даже младенцев мужского пола убивали, представляешь?

– И откуда ты всё знаешь...

– У меня друг – аспирант с исторического, он много чего рассказывает.

Мне наивно подумалось, что прямо сейчас услышу что-то такое, очень личное. Но Лариса молчала, и только когда мы уже подошли к брошенным велосипедам, неожиданно сказала, словно продолжая мысленный спор: – А я этих амазонок в чём-то даже понимаю. Все мужчины по своей природе собственники, их психология всё та же, что и тысячи лет назад: для них что резвый скакун под седлом, что любовь женщины – всё едино и является лишь средством для самоутверждения.

– Ну не все же такие, – неуверенно сказала я, чувствуя себя неандертальцем, случайно попавшим в чужой незнакомый мир.

– Да практически все. Потешить своё самолюбие каждый горазд, но не каждый способен на настоящую любовь.

Я никогда не задумывалась, настоящая ли любовь у моих родителей, у Костика с Иришкой, да и у других тоже. Нашли друг друга, живут счастливо – значит это и есть та самая...

Ну какое тут к чёрту самолюбие или – что там ещё? – самоутверждение…


Где бы мы с Ларисой вместе ни появлялись, разность миров ощущалась сразу же. Меня никто никогда не замечал  – для всех я была своей, из привычного измерения. Ларису замечали все и всегда, как что-то необыкновенное и непознанное: в автобусе, магазине, просто на улице...

На озере стоило ей только зайти в воду, как вся местная пацанва моментально бросалась вслед. Да что там какие-то пацаны, – папа, мой умный, взрослый и такой правильный папа, тоже мощными бросками устремлялся за синей купальной шапочкой. Когда мы играли в волейбол, он самолично бегал за пропущенным Ларисой мячом, а если мяч пропускала я, то весело покрикивал: – Давай-давай, дочь, шевелись! Ножками, ножками!

Сначала меня даже забавляло, что папа ведёт себя как мальчишка. Но потом я заметила, что маме всё это совсем не нравится, хотя она и старалась казаться равнодушной. Именно по этому напускному безразличию я обо всём догадалась. И была, наверное, последней, до кого наконец-то дошло…

За столом он начинал вдруг суетиться, опрокидывать стаканы с чаем и невпопад хохотать. Кто бы о чём ни заговорил, он обязательно встревал и городил при этом всякую чушь, пытаясь острить. Это было уже слишком.

– Дурак! – мысленно кричала я ему, – У неё уже есть аспирант! А у тебя есть мама и я!

Я видела, как хмурится Туся и как бабушка пытается осадить папу. Мама при этом снова делала вид, что ничего не происходит, Ларисе было явно не по себе, а я злилась. Моя злость распространялась на всех и на Ларису – в первую очередь. Мне она уже не казалась такой уж необыкновенной.

– Кривляка, как и все, – думала я и с мстительным удовольствием твердила: – Са-ма-я  о-бык-но-вен-ная.


Как-то вечером папа стал вспоминать, как с институтскими друзьями сплавлялся на байдарках по уральским рекам: – Лемеза, Красные Камни, Исеть,– с воодушевлением перечислял он.

– Всю жизнь хотелось вот так, по реке... Плыть, плыть... – мечтательно произнесла Туся, на что Лариса рассмеялась: – Борис Пантелеевич о горных сплавах рассказывает, там «плыть-плыть» не получится, это очень опасное занятие. Хотя попробовать было бы интересно.

Вот зачем она это сказала? Папа аж покраснел и, наверное, почувствовал себя героем: – А мы можем поплавать по нашей речке. Крутых порогов не обещаю, но течение там довольно сильное. В детстве мы с мальчишками на автомобильных камерах...

– Нет-нет, что вы, – испугалась Лариса и пошла на попятную: – Это я так, к слову.

Но папу уже было не остановить: – Мам, а где отцовская резиновая лодка?

Он во что бы то ни стало решил привести в порядок эту лодку, которая на самом деле уже никуда не годилась и просто валялась в сарае среди всякого старья. С самого утра он варил на плитке какой-то очень вонючий клей, переворошил сарай в поисках ниппелей и возбуждённо бегал с насосом в руках. Даже завтракать не стал. Затея была настолько глупой, что всем было неловко.

Мы с Ларисой хотели пойти на озеро и ждали только маму. Она вроде бы тоже собиралась, а папа так и ползал возле распластанной во дворе лодки.

– Ты идёшь? – нетерпеливо кричала я в глубину дома. Наконец мама вышла на веранду: – Идите одни, девочки.

Уже на улице, пройдя с сотню шагов, я вспомнила, что забыла самое главное: купальник. Он так и болтался со вчерашнего дня за домом на верёвке. Недолго думая я перелезла через штакетник и побежала за своим купальником через огород.

– Ну и долго это будет продолжаться? – услышала я мамин голос, который не предвещал ничего хорошего. Замерев, я осторожно выглянула из зарослей вишни.

Мама презрительно смотрела на папу, обхватив руками плечи, как будто ей было холодно, а может, и правда её била дрожь. Он стоял перед ней с опущенной головой и машинально помешивал клей в жестяной банке. Растерянный, жалкий...

– Хоть бы дочь постеснялся, – отчеканила мама и влепила ему пощёчину.

Банка отлетела, брякнулась на землю и из неё стала выползать янтарная масса.

Я кинулась назад и побежала совсем в другую сторону, не обращая внимания на поджидавшую меня Ларису.

– Лялька! – недоумённо воскликнула она.

– Как вы меня все достали! – заорала я, срывая в истерике голос, – И никакая я вам не Лялька, меня Леной зовут, понятно?

Вечером Туся объявила, что они уезжают: – Загостились мы, пора и честь знать.

– Я буду писать, – шепнула Лариса при расставании, и я быстро закивала в ответ, боясь разреветься. Она с грустью смотрела своими морями-океанами, а потом сняла один из браслетиков и надела мне на руку.


Я до сих пор не знаю, кем была для меня Лариса – добрым гением, или же тем самым роковым созданием, внёсшим не только сумятицу в мою юную голову, но и разлад в нашу семью.

Но она точно была инопланетянкой.
26 Выпал первый снег
Андрей Эйсмонт
                Маленький провинциальный городишко блаженствовал и нежился в предрассветной дрёме,… досматривал  волшебные сны.  Пронзительный вой сирены скорой  помощи заставил вздрогнуть и напрячься, принеся с собой необъяснимое чувство опасности и тревоги. По пустынной улице, сверкая мигалкой, в сторону больницы двигался автомобиль с  надписью «Реанимация». Рядом с ним неистово лая стремительно бежал лохматый пёс. То пытался укусить машину за заднее колесо, то вырывался вперёд на уровень водительской дверки, заглядывая в окно. Словно говоря: « Ну что, родимый, телишься. Поспеши! Поторопись, а то укушу!»

Водила, молодой парень, поглядывая одним глазом на собаку, ухмыльнулся: «Смотри, какой настырный, от самого дома гонится! Это же, сколько в нём сил! Ишь, словно подгоняет! Смотреть забавно…»
           «Да, ополоумел что ли?» - недовольно буркнул в ответ, сидящий рядом усатый санитар: «собака и то понимает!  В салоне врач с фельдшером, только что на головах не стоят, стараются пацана успеть довезти до больницы! А этому всё игры!».  Сердито и громко добавил: « На педальку  то газа надави – чай нога не отвалится!»
      Машина, не притормаживая на повороте, визжа шинами об асфальт,  резко рванула вперед, и затерялась в утреннем холодном тумане. Только где то вдалеке, тревожные всполохи огня, синего света, виделись ещё некоторое время…

             Пёс уткнулся мордой в осеннюю листву   придорожного кювета, прерывисто дыша, и закрыл  глаза.
       Его - молодого забавного щенка, год назад, подобрал возле помойного ящика белобрысый весёлый мальчуган Сашка. Родители, всем на удивление, были не против присутствия в доме собаки. Правду сказать, радости появление пса окружающим не доставило, за исключением хозяина - пацана, Но и это уже много значило.
         Сашкиным родителям было не до собаки, и не до сына –    единственно, что волновало – работа. Трудились с утра и до позднего вечера.  Никто не мешал Сашке и его лохматому дружку весело проводить время. Могли днями бесконтрольно прыгать ползать и скакать не только на улице, но и в квартире.  С приходом родителей всё преображалось. Тимка становился степенным псом, у которого и в мыслях не было запрыгнуть в кресло или на диван. А уж, каким послушным становился Сашка!

     Двухэтажный дом, со скрипящими  лестницами, как ветхое и непригодное жильё, доживал последние денёчки. Домашних животных в нём почти не было. Из восьми квартир подъезда обитали только в трёх. В первой бестолковый заносчивый попугай Кеша,  постоянно ругающийся со стариком-дебоширом, которого мало кто видел, зато постоянно слышал весь подъезд. В восьмой рыжий кот - гуляка по кличке Кузя. Если уходил, то возвращался только через неделю: ободранным, растерзанным и голодным, с потухшим взором.  Хозяйка кота - Маргарита Павловна (Кузькина мать - так её называли соседи) причитая, обнимала его, отмывала, откармливала, и дня через два… тот важно гулял возле дома, ни в чём себе не отказывая, помечая лестничные пролёты, все углы, скамейки не обращая внимания на ворчание старушек сидящих у подъезда.
        Тимка в отличие от Кузи был гораздо сообразительнее. Сразу смекнул, что гадить у себя дома или возле него –  последнее дело, чем и завоевал  одобрение жильцов.  Чувствовал когда можно носиться стремглав вместе с малышней, а когда лучше посидеть или полежать возле скамейки глядя на Сашку преданным взглядом.

         Если бы собаки умели говорить…  Пёс  почувствовал неладное с самого вечера и бродил за маленьким хозяином из комнаты в комнату, тёрся у ног. Даже спать  улегся, запрыгнув на кровать, прижавшись к нему.
Сашкиной маме не спалось... День выдался тяжёлым. Всё валилось из рук. Вымоталась так, что единственное желание было – доползти до кровати, упасть и уснуть.… Но.…На душе неспокойно… Сон не шёл, встала и заглянула в  комнату сына. Согнала с кровати  обнаглевшего  Тимку, прикоснулась губами к Сашкиному лбу: « Вроде холодный, а всё равно что-то не так».   Вернулась в спальню.

Проснулась от того, что пёс стащил с кровати одеяло и тянул его в коридор. Это  уже наглость. Разбудила спящего мужа. «Николай! Ты так всё проспишь! Вставай, отбери у Тимки одеяло!»… «Санька просыпайся! Смотри, как  своего лохматого друга распустил! Сынок, ты меня слышишь?».
Сашка метался в горячечном бреду, с губ слетали бессвязные обрывки фраз: «Мамка, мамочка помоги! Тимошка, какой ты ласковый!» Собака лизала   то в ухо, то в щеку прыгая на кровати вокруг мальчугана.

       Болезнь оказалась серьёзной. И понеслось: скорая – больница – анализы – звонок  в областной медицинский центр и снова длинная дорога. Сашка то приходил в сознание, то снова терялся, где-то между небом и землёй. Если бы не своевременная помощь… через пару недель он пришёл в сознание и, увидев у кровати мать, первое что спросил: « А Тимка где?».
« Ясно где! Конечно дома. Кто же сюда в больницу пустит!»- погладила по голове и ласково улыбнулась. « А мы, Сашка, пока ты болел, в новый дом переехали. Знаешь, какие там комнаты большие и светлые! Заживем, наконец, то! Вот окончательно поправишься и сам  увидишь!» Сашка  шёл на поправку семимильными шагами. С каждым днём становилось лучше. Как  мечтал о встречи с лохматым другом! Ночью лежал. Смотрел в потолок и представлял, как будет гладить, и трепать своего любимца.

     Отлежавшись в придорожной канаве, Тимка встал и пошел искать хозяина. Машину, что увезла,  запомнил хорошо. Безрезультатно, день за днём гонялся за похожими машинами, пока случайно не набрёл на станцию скорой помощи.… Вот она с яркой надписью «Реанимация». Перепутать он не мог. Она. Точно она! Обошёл всю обнюхал. Сашкиного запаха конечно, не было. Но машина та  и водитель тот же. Пёс лёг возле неё и задремал…

-Смотри Петрович! А собака  то знакомая! Узнаешь?- жестикулируя руками пытался доказать парень усатому санитару: « ну, та, из заречного посёлка…, пацана то в реанимацию везли недели три тому, а она бежала? Ты ещё шуганул? Вспомнил? Видать заблудилась. Может домой подбросить? Я помню адрес».
 
-Вот сморю на тебя Артёмка и думаю….Здоровый парень, армию отслужил, семью завел, машину водит – дай бог каждому! А всё одно ребёнок ещё! Мысли детские!»- погладил задумчиво усы и продолжил: « Вот с чего ты решил, что это именно тот пёс.… А если и тот… Собаки они… они дорогу домой и сами  найдут… Я, слышал что  и через годы приходят.…Да и смена у нас уже закончилась… И не позволят нам на служебной машине…».

-Да я  и не говорю про служебную. На моей девятке отвезём. Просто помоги, а то одному неловко. Дорогу она, конечно, найдёт – только через год не поздновато будет?  Укусить не должна. Не  переживай Петрович – я  рядом! Если что укол тебе от бешенства поставим…
От них пахло добром и теплом. Тимка  поверил. Он лежал на резиновом коврике, положив свою лохматую морду на потёртые ботинки усатого санитара.
Не прошло и двадцати минут как машина домчалась до того места откуда забирали больного…

-Ну и что теперь делать? - спросил усатый Петрович, глядя в сторону дома.

- Да загадка – без окон, без дверей, и без людей, но не огурец – грустно пошутил Артём. Посовещались и решили оставить пса здесь. Адреса хозяев спросить не у кого. А если его ищут, то обязательно сюда наведаются.

             Выскочив из машины, Тимка, крутя хвостом как пропеллером, полетел к родному подъезду. Дом сиротливо посматривал на него пустыми глазницами окон. Не дверей, не перил на скрипучих лестницах. В квартире пусто  и тоскливо. Только озорник – ветер играет на грязном полу страницами старого журнала. Покрытая пылью, забытая впопыхах, а может оставленная за ненадобностью хозяевами Тимкина миска и коврик...
    День за днём он лежал и ждал, что за ним придут. Раз оставили здесь и коврик и миску - значит здесь и ждать,…  дни менялись ночами. Время текло... Однажды вечером появился Кузя хромая на переднюю лапу , ободранный и голодный, с такой тоской в глазах…
Несколько дней ютились вдвоем на Тимкином коврике, изредка уходя из квартиры в поисках пищи.
В окно со двора донёсся голос: «Кузя… Кузенька! Где ты мой Пушистик! Кот стремглав понёсся по лестнице вниз, прямо в объятья заплаканной Маргариты Павловны.

    Так и должно быть думал Тимка, лежал и ждал, боялся уйти. Верил и знал, что хозяин Сашка  заберёт обязательно...


      Сегодня выпал первый снег. Ровным чистым покрывалом покрыл землю, крыши домов и тротуары,… Конечно, растает,…но в памяти останется надолго.  Сашку выписали! Как он ждал этого! Вот сейчас… сейчас он откроет дверь новой светлой квартиры, … а там!

- Где Тимка?

- Видишь ли, сынок… так получилось, что  побежал за скорой помощью и потерялся. Мы с папой искали, но так и не нашли. Он найдется обязательно. Завтра папа отремонтирует машину, и вы  съездите в наш старый дом. Может он уже туда вернулся.
Ты куда собираешься сынок? На дворе уже вечер. Давай завтра…

- скажи мама, а если бы я потерялся, тоже ждали, когда папа отремонтирует машину и завтрашнего дня…


      От  подъезда к  машине такси бежал счастливый  Сашка,  крепко прижимая к груди своего лохматого друга, от переполнявшей его радости по щекам текли  слёзы.

«Так и должно быть» - думал Тимка: « Ведь я ждал».


А первый снег так и не растаял,… а остался лежать до самой весны…
27 О граблях
Андрей Эйсмонт
         
  Недаром говорят, что нет таких грабель, на которые не наступала бы нога человека.  Думается, что с этим согласится большинство читателей. Последствия суровой встречи живо вспоминаются каждым и запоминаются надолго.
 
                Стоял осенний весёлый денёчек. Бабье лето - чудная пора. Земля на пришкольном участке укрыта золотым багрянцем опавших листьев. Небо наполнено пронзительной голубизной. Хочется петь, скакать, стоять на голове,  радоваться счастью наполняющем душу. И хотя летние каникулы недавно закончились, а  учебный год только начался, сидеть в классе невмоготу.

         Развесёлый шестой кадетский класс с граблями, носилками и пакетами для сбора листьев вывалился из школы. Мальчишки, получив инструктаж учителя биологии, и распределившись на группы, приступили к уборке территории. Работа спорилась. Слышались шутки и прибаутки, звонкий смех. Как хотелось выделиться на фоне остальных классов! Дружные и озорные! А какие трудолюбивые! Не прошло и получаса, а  территория убрана. Инструмент собран,  отнесён в подвал. Благодарности объявлены.
             До очередного построения пятнадцать минут – можно вволю побегать и попрыгать. Ничего, что на плечах погоны с буквой «К». Военная форма  одежды заставляет каждого вести себя иначе. Но возраст… Дети остаются весёлыми озорниками независимо оттого, во что одеты.               

     Этот  день необычен тем, что на сегодня запланирована встреча с родителями учеников класса. Первое собрание после летних каникул. Много что предстоит обсудить….  С ними, как и с детьми, повезло. Понимающий и вникающий во всё коллектив в наше время редкость.
 
      Сделаны последние штрихи дежурными по классу в наведении порядка. На доске документации вывешены боевые листки и  ведомости текущих отметок за прошедшую неделю. Физиономии кадетов отличившихся в учебе, спорте…весело смотрят с фотографий  стенда. Заключительным аккордом звякнул ключ, провернувшись в замке и поставив точку в подготовке к родительскому собранию. Осталось только спуститься вниз, заглянуть в глаза любимым чертенятам, напомнить о соблюдении правил дорожного движения и попрощаться, а через пару часов встретиться с родителями.

     Нос к носу столкнулся с заплаканной учительницей биологии. Она молодая, но очень начитанная, умеет преподать материал так, что интересно слушать. Чёртушки мои смотрят на неё заворожено и учатся на «отлично».  Никогда не видел её  со слезами на глазах. А тут всхлипывая:
- Андрей Михайлович! Этот ваш разбойник Стёпка…- и снова в слёзы.

       А Стёпка - действительно разбойник, каких мало. Воспитывается в неполной семье. Отца нет. Мать с утра до ночи работает в больнице операционной сестрой. Старается набрать больше дежурств, чтобы прокормить сына и старенькую бабушку.
   Характер у Степана не сахар. Таким уродился. Упёртый. Что делать!  Такие всегда идут только против ветра. На уроке все рисуют мячик, а он – танк. Не хотите  танк? Тогда буду сидеть и смотреть в потолок. Редко с таким характером, как у него уживаются в коллективе. И учителя на него жаловались, и мать в школу вызывали. Не раз уже стоял вопрос  перед администрацией школы о переводе из кадетского класса.

     Взглянешь на него – симпатичный белобрысый парнишка с синими глазами, с белоснежной улыбкой, располагающий к себе любого собеседника. Не врёт, не изворачивается:
-Да знаю,  виноват! Не хотел. Так получилось. Даю слово - больше не буду!
И действительно – не врёт. Такое не повторяется, но появляется другое, мало чем отличающееся от предыдущего.
 
     В классе Стёпку уважали не за то, что быстрее всех бегал и больше всех подтягивался на перекладине, а за справедливость, за честность и открытость. Одним словом – Заводила или по другому – скрытый неформальный лидер. С такими упёртыми работать  сложно и в тоже время интересно. Никогда не угадаешь, чего ожидать. Сколько было жалоб на его поведение. Но в противовес им за непродолжительное время успел спасти ветерана. 
   Старенький дедушка, пораженный инсультом, упал в снег. На него не обращали внимания и проходили мимо все – кроме Стёпки, который забежал к вахтёру во дворец культуры и вызвал «скорую». На ответ диспетчера: « Мальчик прекратите играться!», среагировал грубо, обозвав  дурой. В результате получил выговор от директора школы и благодарность от родственников ветерана.
   В снегу у заброшенных гаражей нашёл сумку с крупной суммой денег и паспортом. И тут же отыскав хозяйку, вернул  утерянное, отказавшись даже от плитки шоколада и не назвав  фамилию. Та растроганная таким отношением на следующий день прилетела в школу с упаковкой шоколада, ворвалась в кабинет директора, благодарила за воспитание юных чертенят в кадетских погонах и слёзно просила отыскать это благородное создание.  Не прошло и двух минут как «создание» отыскалось. Было доставлено низко склонившим голову в кабинет директора учителем музыки за срыв урока. В результате опознано и расцеловано.


И вот теперь очередное похождение.
-Только на минуточку отлучилась. С ребятишками унесла в подвал инструмент, а остальным сказала: « Ждите офицера – воспитателя. Поиграйте минут пятнадцать». Прихожу, а они с синяками и шишками! Это всё Стёпа – разбойник!

     Картина яркая и красочная. Мои любимцы стояли с расшибленными  лбами, физиономиями в красную полоску, которые в ближайшее время приобретут синий цвет. Cо слезами, но с виноватой улыбкой и смеющимися глазами.
   
       Отдельно стоял Стёпа- разбойник с опущенной головой и граблями в руках. Посмотрел в мою сторону, удрученно вздохнул и произнёс: «Ну, виноват! Не подумал. Больше не буду. Тут тренировка нужна. У меня с первого раза тоже не получалось. Надо точно рассчитать усилие, с каким на грабли наступать, чтобы по лбу не стукнули, а остановились в пяти сантиметрах. Знаете, сколько раз  в прошлом году по лбу получил? Пытался отговорить, а они сами… Кто первыми попробовали, остальных подбивали. Типа - а тебе слабо?».

 Что тут будешь делать с этими чертенятами. Отпустил по домам, а Стёпу оставил.
- Вот скажи мне, юный друг, ты с головой дружишь? А если бы в глаз кому черенком заехало? Спасибо Степан за такой подарок. Интересно, как я буду перед родителями оправдываться на собрании. Иди домой и матери всё расскажи, «товарищ – двоечник».

      Только оправдываться не пришлось. С родителями повезло – все понимающие и адекватные. Сами меня успокаивать стали. Мол, возраст такой – переходный период. Степа с мамой пришёл раньше всех и, несмотря на все мои возражения, стоял возле класса с граблями в руках. Обсудили произошедший случай.
   Обид на Стёпу ни у кого не было и перешли к обсуждению других насущных проблем. Один из отцов во время горячего диспута по поводу предстоящей экскурсии попросил разрешения отлучиться и вышел из класса. Через пару минут послышался хлёсткий удар черенка по полу. Открылась дверь вошёл улыбающийся родитель с красной полосой на лбу.
- Ребёнок не причем – я сам решил попробовать. Да, еще насчёт переходного возраста – у некоторых он продолжается до самой пенсии…Это я про себя…
            В приоткрытую дверь, протиснулся Степан разбойник с граблями в руках и низко опущенной головой: «Виноват…»

P. S.
            Недаром говорят, что нет таких грабель, на которые не наступала бы нога человека. 
28 Краюшка хлеба. Жизненные истории
Галина-Анастасия Савина
    Мы с подругой договорились встретиться в центральном парке. Летом здесь всегда много отдыхающих. Я вышла пораньше, подышать утренней прохладой и отдохнуть в зелени деревьев. Все лавочки были заняты, и лишь на одной из них, где сидела одинокая старушка, было свободное место. К ней почему-то никто не подсаживался. Я подошла поближе и спросила:
- К вам можно?
- Конечно, деточка, присаживайся. Места хватит.
Я присела и осторожно стала наблюдать за бабушкой. Годков ей было где-то уже за восемьдесят, сеточка морщинок покрывала всё лицо, взгляд был печальный, но где-то глубоко в уголках глаз ещё теплился добрый свет прожитых лет. Одежонка на ней была старенькая и такая ветхая, что, казалось, она вот-вот расползется по всем швам, а седую голову покрывал марлевый платочек, неровно подшитый по краю дрожащей рукой.
- Отдыхаете? – чтобы как-то разбавить тишину, спросила я.
- Да, деточка, только это мне и осталось, - с грустью проронила старушка. – Свой век вот доживаю…одна-оденёшенька… Понтелеюшка, муж мой любезный, почетай, уж годков шесть, как представился, сердешный мой…
Она замолчала, глянув на натруженные руки, потом сложила их на коленях и, глубоко вздохнув, продолжила:
- И детишков нажили…два сына, дочка…да и внуки с правнуками есть…только вот…давненько уж не видались…о-хо-хо-хо...как птахи из гнезда, они повылетали, а ехать-то в гости к нам, чай, дорого, дорога дальняя, живут далече… кто где…
- А звонят? – осторожно спросила я.
- Да куда звонить-то…у меня и телефона-то нету…да и не нужон мне, ну этот…телефон…
Старушка стала рыться в своей видавшей виды кошёлке, достала краюшку хлеба и не успела она бросить и пару крошек, как к ней сразу слетелась стайка голубей. Они, не боясь, сели к ней на руки и даже на плечи и нетерпеливо ждали лакомые кусочки.
- Для чего живу? – вдруг спросила старушка и, кивнув на птиц, будто сама себе ответила. – Видать, для них вот только и живу.
Она снова порылась в кошёлке и достала ещё одну хлебную корочку.
Невдалеке я увидела подходившую подругу, распрощалась с бабушкой, и мы пошли по своим делам.
И только старушка одиноко осталась сидеть на лавочке, держа в руке краюшку хлеба.
А ведь где-то, в суете и круговерти дней, жили её дети, внуки и правнуки.


29 Неисповедимы пути. Г. 11. Мир света и добра
Ирина Христюк
      Лауреат одиннадцатого Конкурса Международного Фонда
       "Великий Странник - Молодым" на свободную тему.
      Лауреат Конкурса МФ ВСМ «Светлый человек» памяти
             Владимира Николаевича Репина.
      Опубликовано в журнале «К А Л Е Й Д О С К О П», № 5,
      Литературная студия "Новый эксперимент"
      

                НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ.
      
                ГЛАВА  ОДИННАДЦАТАЯ.
   
                МИР СВЕТА И ДОБРА

        Коротка жизнь человека. Не всё из запланированного удаётся сделать. А из того, что пережито, в воспоминаниях потомков остаются не более чем крохи. Но кроме памяти нет у нас лучшего собеседника. И если вспоминать жизнь, как кино, то не такая она уж и короткая. Из маленьких, казалось бы, пустячков, из эмоций, что когда-то плескались в душе, складывается целая жизнь.   

        Вот и жизненный путь бабушки, мамуни Аники, приёмной матери моей мамы, который уместился сейчас в прочерк на кресте между датами рождения и смерти, - это лишь миг для вселенной, но для меня - целая эпоха. И хотелось бы заполнить этот пробел незабываемыми, милыми моему сердцу воспоминаниями. Яркий и нестираемый след в душе оставила мамуня. Человек необычайно скромный, добрый, с богатым внутренним духовным миром – наш особый клад и драгоценность. Это – наше нещечко.* Легко и тепло было под светом её добрых и мудрых глаз. Она никогда не тяготилась детьми - дочкой и зятем - и нами, внуками. Встречала нас так, как будто мы самые дорогие гости на земле, хотя виделись, быть может, вчера. Её глаза искрились любовью и добротой. И когда бы мы ни пришли, а мальчишки часто и в юношеском возрасте, натворив чего-то, убегали к дедушке с бабушкой, где всякий раз находили поддержку и взаимопонимание, она находила время и нужные слова, чтобы понять и успокоить. Несложно сказать добрые слова, но их эхо долго живёт в человеческих сердцах. Как солнце растапливает лёд, так её доброта и готовность помочь испаряла детские и юношеские проблемы и недоразумения. Она бросала начатую работу и внимательно выслушивала, давала советы. И это спокойствие, ласковость, мягкость и терпение казались бесконечными. Там царили полная свобода и доверие к детям. Там можно было бегать на траве, за забором, как на стадионе, с утра до поздней ночи.

       Она постоянно была чем-то занята: хлопотала по дому - готовила, стирала, убирала; присматривала за домашним хозяйством, пряла и ткала для мамы, всех успокаивала, терпела детские капризы, выкрутасы, слёзы и ещё  тысячу и тысячу мелочей, в которые вкладывала настоящую, жертвенную, мамунину любовь. А как она пеклась о дедушкином здоровье: не дай Бог, чтоб в холод вышел без тулупа или валенок, следила, чтоб обязательно надел шарф и рукавицы, а если тот захочет присесть, обязательно постелет коврик. Всё успевала. На всё и всех хватало времени. Никогда никуда не торопилась. Не так много времени, как братья, я провела с ней, не так много событий запомнилось, но её руки - морщинистые и чёрные от работы - в памяти сохранились.

       Не могу разгадать загадку, откуда у этой тихой, простой и кроткой женщины было столько любви: к мужу, дочке, зятю, внукам, близким. Она любила жизнь, людей, окружающий мир, животных, дом, труд и каждый наступивший день, независимо от погоды. И редко осуждала или о ком-то плохо говорила. Думаю, что всё - от веры. Дедушка с бабушкой были людьми набожными. В углу каждой комнаты, напротив входных дверей, висели иконы. Они знали много молитв. По воскресеньям и праздникам ходили в церковь, исповедовались и причащались. Дедушка читал «Евангелие». Это было так просто и естественно. Обычный образ жизни. Отсюда и умиротворение, и спокойствие, и доброта. Как писал К.Боуви: "Доброта - язык, на котором немые могут говорить и который глухие могут слышать».

        После проводов старшего брата – любимого внука – в армию, здоровье мамуни резко ухудшилось. Стала чаще хворать. Не давала покоя ломота в ногах  и руках. Всё внутри болело. Беспокоило сердце. Думаю, сказалось многое: и война, и голод, и переживания, и смерть взрослой дочери. Каждый день, прожитый «в журби»*, буравил дырочки в её сердце, словно сверло. К зиме вовсе слегла. В больницу ложиться не хотела: что Бог пошлёт, то и будет. Мама с татом постоянно предлагали перебраться к нам. Не хотела беспокоить. Оно и понятно: дома всегда лучше. Но родители не оставляли её ни на день: приходили, протапливали в доме, ухаживали за больной, оставались на ночь. Мама готовила, убирала, стирала. В хлопотах и заботах проходили длинные дни и бессонные ночи.

        Смежила веки мамуня, отойдя в мир иной, легко. Мы все были рядом. Это было 27 марта 1961 года. Тело покойной перевезли к нам домой, от нас и хоронили. И поселилась глубокая печаль и гнетущая тоска у дверей нашего дома. Заболело у всех сердце и казалось, что оно покрылось коркой льда. Стало ничто не мило, потому что не было замены утерянному. Заголосила, как подбитая птица, крестом сложив руки на груди, мама. Заплакал в голос дедушка. Расплакался, по-мужски, еле сдерживая слёзы, отец. Залились слезами мы со средним братом Иваном. Взвыла  собака. Отчаяние, как удар под дых, резкий, внезапный, болезненный, ударило и лишило радости.

        Вот ведь как случается в жизни. Жил себе человек в маленьком домике у дороги при въезде в село тихо - мирно, бесконфликтно, умиротворённо, покойно. Ничего особенного, вроде, не достиг. Никаких открытий и громких подвигов не совершил. Ничем особенно не отличался и не выделялся. Ничего нового не создал. Был у себя на последнем месте. Но для нас – это был целый мир. Мир света и добра. Дороже всех сокровищ.

        Только один Господь знает, как свято человеческое горе...
30 Мама Ангела
Ирина Христюк
На Конкурс миниатюр «Не жил и не был» (Международный Фонд ВСМ).
Лауреат Конкурса миниатюр «Не жил и не был» (Международный Фонд ВСМ).

                МАМА АНГЕЛА


        Мой милый, дорогой мальчик, прошло не одно десятилетие, а я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что ты ни дня не жил и не был ни разу в доме, где всё дышало ожиданием твоего прихода. Всё было вычищено, побелено, покрашено и словно застыло в радостной улыбке: вот-вот должно свершиться чудо, и на порог дома ступит новый, долгожданный житель…
       
        Восемь месяцев мы были с тобой одним целым, одной жизнью на двоих и двумя жизнями, слившимися воедино. Что-то таинственное и божественное, трепетное и нежное жило внутри меня и осеняло всё вокруг волшебным светом. Каждый день, каждую секунду мы были одним, неподдающимся логическому анализу, миром, чувствуя настроение, мысли, тревоги и биение сердца друг друга.

        Но, видать, всё уже написано, завизировано и спущено нам сверху. Тот злополучный день распахнулся, как всегда, светлостью, яркими красками, летним теплом, и страстным желанием жить. Но закрылся навек темнотой. Величайший художник обмакнул все кисти в чёрные краски и щедро разбрызгивал в нашем доме и вокруг нас…

        Твой папа стоял за дверью, за которой врачи решали нашу судьбу, и молил Господа и всех святых спасти нас. Молился и плакал. Нет, не плакал, а рыдал, как это редко делают мужчины в труднейшие мгновения жизни от горя и безысходности.

        Бабушка твоя, что находилась в десяти километрах от нас, уже видела исход: к ней во сне явился твой дедушка, пять лет почивший вечным сном, со словами: «Талька, я забираю внука, вы все по работам, а я свободен, буду его любить и нянчить».

        А моя душа, соединившись с твоей, летела на небеса. Я не хотела расставаться с тобой, я не могла оторвать твою жизнь от своей. Я летела за тобой с космической скоростью, словно по какой-то трубе, а вокруг мелькали родные и близкие люди, лица, события – вся моя короткая жизнь. И мне было Там хорошо. Там был Ты. Возвращаться не хотелось, и не было сил. Но замаячил в конце туннеля луч света. И лёгкие шлепки по лицу спустя полсуток вернули меня в реальность времени.
 
        – Где мой сын?
Печальные глаза доктора, склонившегося надо мной, сказали всё.

        Слёзы катились по щекам, камнем застывая в сердце, под которым ты жил восемь месяцев, и где сейчас было пусто. Казалось, ветер гуляет там с такой силой, что разрывает его на мелкие куски. Мне не показали тебя, Ангел мой. Только фото подтверждает твою невероятную красоту. Для меня ты не умер. Нет! Ты всегда со мной, хотя ни дня не жил и ни секунды не был на моих руках. Но пока я дышу, ты в мыслях и в сердце моём, моя Радость и Боль. Я буду любить тебя всегда, Солнце моё и Печаль моя. Я – мама Ангела навсегда.
31 Тревожный сентябрь 1941 года. Часть 1
Александр Козлов 11
(Эту историю рассказала мне мама в далеком детстве. Кое-что позабылось, а живых очевидцев уже не осталось, поэтому фамилии и имена вымышленные, все совпадения, кроме исторических событий, случайны.)

               Часть 1.  Ни кто не считал это героизмом.

Наступила осень 1941 года. Фашисты все ближе и ближе приближались к Москве. Деревня Владимировка, в которой жила Полина, находилась на границе Московской и Калининской областей.  В начале сентября можно было уже услышать на западе грохот взрывов и канонаду выстрелов тяжёлых орудий, а немецкие самолеты все чаще стали пролетать над деревней в сторону Москвы.

Председатель колхоза, после срочного вызова в Высоковский Райком, вернулся угрюмый и озабоченный. Сразу объявил о собрании колхозников, на котором зачитал директиву партии об эвакуации скота. Бабы заревели в голос, надежда, что немцев остановят, рухнула. Скот, который столько лет кормил население, забирают неизвестно куда...

На все сборы и подготовку к эвакуации скота дали два дня. Райком постановил задачу эвакуировать 120 коров и 8 лошадей. В рекомендациях указали, что сопровождающих должно быть не менее 15 человек, причем среди них должно быть не менее 10 доярок. Во время перегона необходимо регулярно доить коров, молоко собирать в бидоны. Для этого в команде сопровождения направить 2 - 3 подводы с надежно закрепленными бидонами. По возможности, сдавать молоко по накладной во встречающиеся на пути молокозаводы, в войсковые части, госпиталя и больницы.

В бригаду сопровождения добровольно с энтузиазмом вызвались только трое молодых ребят, по 17- 18 лет, кого на войну по возрасту не взяли. Это были Петька Платонов, Мишка Никитин и Колька Павлов. Шпана можно сказать, на уме у них - вволю верхом на конях покататься, да ночью возле костра посидеть. С доярками оказалось сложнее, старые ссылались на здоровье, кто помоложе - на детей, мол, семью не на кого оставить. Пришлось агитировать молодых девок и бездетных баб. Полька Фанасьева подходила - не замужем, двадцать один год, работящая, не шибко боевая, да и не тихоня, если что, отпор даст любому.

Полина была не против поездки, но при условии, если её подруга Ольга Яковлева тоже согласится сопровождать стадо. Ольга - видная, красивая девка. Много ребят пыталось завоевать её любовь, но она, отдав сердце одному, погибшему на советско-финской войне, замкнулась в себе, и не обращала внимания на все ухаживания парней.

Стал председатель уговаривать Ольгу, а та ни в какую, не пойду, и всё. А своя корова у Яковлевых плохая была, не то чтобы старая или больная, смолоду мало молока давала, как говорят в народе – не удойная. Ну, председатель возьми да и предложи, мол, выбери себе корову из колхозного стада, а свою сдай. На таких условиях Ольга согласилась. Вечером, в сумерках, чтобы не было лишнего разговора в деревне, Ольга поменяла свою корову на колхозную, и стала готовиться к поездке.

Старшей группы сопровождения назначили члена правления колхоза Дарью Назарову, женщину строгую, уверенную в себе, аккуратную и настойчивую. Председателю лично самому пришлось уговаривать свекровь Дарьи, чтобы та взяла на время к себе её двух ребят. Дарья, пользуясь предоставленной ей властью, забрала себе не только документы на эвакуируемый скот, а и документы всех сопровождающих, сложила все это в старенький портфель, выделенный ей председателем колхоза.

Всем сопровождающим председатель обещал выдать сельскохозяйственных продуктов, как на двадцать трудодней, причем пообещал, что эта выдача не будет учитываться в итоговом расчете за год. И за каждый день перегона скота каждому запишут по два трудодня. Так, уговорами и соблазнами председателю удалось собрать бригаду сопровождения в срок. С вечера коровам подложили побольше сена, чтобы сытыми отправить в дорогу.

И вот гурт в составе стада коров и пяти подвод на телегах рано утром выстроился в середине деревни около скотного двора. На двух подводах, крепко связанные между собой пеньковой веревкой стояли бидоны, на третьей подводе - короб с харчами, ведра-подойники, кой-какая утварь, необходимая в дороге, и небольшой запас сена. На двух последних разместились сопровождающие, каждый оделся потеплее и взял с собой котомку с личными вещами и запасом продуктов на дорогу. Четырех лошадей подвязали к первым двум подводам, а еще на четверых сидели верхом пастух Егорыч и сопровождающие ребята. Полина толкнула в бок Ольгу, кивнула в сторону молодых всадников и прошептала: «Эта шпана нас охранять будет?» Не поднимая глаз, Ольга ответила: «Разве это шпана? Дай им сейчас оружие в руки, и разреши воевать, они тут же на фронт убегут! А нас зачем охранять, мы и сами постоять за себя сможем!»

Несмотря на раннее утро, провожать вышли все, и взрослые, и дети. Бабы плакали, старики хмурились, сдерживая слезы, лишь детвора скакала вокруг подвод и пыталась навязаться в сопровождение, ну хотя бы до ближайшей деревни, для них это было приключение. Матери давали последние напутствия своим детям, отъезжающим с гуртом. Председатель обошёл подводы, проверил надежность закрепления бидонов, что-то шепнул Дарье и, прошептав: «Ну, с богом!», махнул рукой и громко крикнул: «Трогай!». Егорыч привычным движением взмахнул кнутом, в утренней тиши щелчок кнута прозвучал выстрелом. Некоторые даже вздрогнули от неожиданности, бабы заголосили.

Стадо коров всколыхнулось, ближайшие к пастуху коровы, избегая удара кнутом, двинулись вглубь стада, расталкивая боками других коров. Те в свою очередь, недовольно мыча, толкали следующих соседей. Когда своеобразная волна движения докатилась до впереди стоящих коров, они тронулись в путь. Для них это был обычный выгон в поле на кормежку. Их даже не удивило то, что стадо направляли не по обычному прогону на пастбище, а по дороге. Стадо спокойно двигалось, повинуясь привычным для них окрикам пастуха и резким щелчкам кнута. По бокам стада, гордо восседая бравыми всадниками, в сёдлах ехали ребята. Вслед за стадом тронулись подводы, не успевшие сесть сопровождающие, догоняли телеги и запрыгивали на них на ходу. Провожающие крестились сами и осеняли крестом уезжающих с гуртом родственников.

Трудности начались сразу, как стадо покинуло деревню и вошло в березовую рощу. Дорога через неё была довольно узкая, и некоторые коровы, предполагая, что их пригнали на выпас в рощу, стали отбиваться от стада и попытались углубиться в лес, чтобы пощипать траву. Верхом на коне ехать по лесу было не безопасно, сучья деревьев хлестали по лицу, царапали голову и плечи. Ребятам пришлось спешиться и бегать вдоль стада, выгоняя коров из леса на дорогу. Пройдя лесную дорогу, пересчитали коров, все оказались на месте. Ребята немного устали, но, вновь оказавшись в седле, повеселели. Тронулись дальше. По мосту перешли речку Раменку, прошли село Воздвиженское и на поле остановились на полуденную дойку. Подоенное молоко слили в бидоны, и Дарья отправила Полину с Ольгой на Воздвиженский молокозавод, сдать молоко. Пока шла дойка, и сопровождающие перекусывали то, что взяли из дома, коровы пощипали траву и напились из канавы. Стадо тронулось дальше, а Полина с Ольгой, сдав молоко, догнали гурт в районе деревни Чернятино.

Первая ночевка, как и планировали, состоялась за деревней Копылово. На поле около леса распрягли подводы, лошадей стреножили и пустили в поле на кормежку. Доярки доили коров. Молоко сливали в бидоны, по плану, его надо сдать завтра на молокозавод в Вельмогове.  Ребята разожгли костер, вскипятили чайник и в углях испекли картофель. Коровы жадно щипали траву, Егорыч подогнал их к пруду на водопой. Поужинали. Горячая картошка с солью запивалась парным молоком. У каждого ещё были вареные вкрутую яйца, соленые огурцы, лук. Ужин удался на славу. Начало смеркаться. Погода была прекрасная, дождя не предвиделось, брезентовый тент решили не натягивать. Пожилые доярки быстро нашли себе спальные места на телегах, подстелив  на них побольше сена. Молодежь засиделась у костра, рассказывая разные истории. Часто в конце истории все закатывались дружным смехом. Петька сидел на брёвнышке рядом с Ольгой. Вечер был прохладный, поэтому все старались придвинуться поближе к костру, плотно прижавшись друг к другу. Петька через телогрейку чувствовал тепло тела Ольги, это было приятно. Иногда во время беседы он поворачивался к ней, и её красивое лицо было очень близко, и кончики её локонов, выбившие из-под косынки, приятно щекотали его щеку. Что-то непонятное творилось в его душе. В свои 17 лет он еще ни разу не увлекался какой-либо девчонкой. Он не был ненавистником женского пола, и во время игр в молодежной компании были попытки пощупать противоположный пол за интимные места. И это доставляло ему удовольствие, но кратковременное. Ухаживать ни за кем он не пытался, и на данный момент был совершенно нецелованным. И вот сейчас близость девушки, которая была немного старше, смущала его, но при этом доставляла удовольствие.

Молодежь разговорилась, вспоминались все новые и новые истории, и казалось, что нет ни какой войны, что это всё где-то далеко и их не касается. Но вдруг потухший закат на западе в стороне Калинина начал разгораться красно – оранжевыми бликами, послышались раскаты грома. Все устремили взор туда. Кто-то произнес: «Это не гроза, это бомбежка! Это война!» Хорошее настроение вмиг сменилось тревогой. К костру подошла Дарья, назначила двух дежурных на ночь, попросила остальных ложиться спать. Уставшие коровы, похватав травы, уже разлеглись кучкой, мотали головами, отпугивая назойливых комаров, и монотонно двигали челюстями, пережевывая жвачку. Дежурные пошли собирать в табун лошадей, которые разбрелись по лугу. Потом принесли с опушки сухие сучья для костра.

Как только забрезжил рассвет, Дарья подняла доярок, началась утренняя дойка. Дежурившие ночью ребята улеглись отсыпаться на телегу на их место. Так получилось, что Петька лег на телегу, где спала Ольга. И он сразу это почувствовал, её запах сохранила охапка сена. И это опять доставило ему приятное впечатление, и он уснул с улыбкой на губах.

После дойки перекусили хлебом с парным молоком и тронулись дальше. Дорога шла через лес, но в этот раз он был густой и пугающий, коровы жались к середине дороги и не пытались углубиться в чащу. Ребята ехали верхом всю дорогу рядом с коровами, поглядывая по сторонам сверху. Небольшим препятствием на пути стала узкоколейка, соединяющая торфоразработки с железнодорожной станцией. Коров напугали длинные рельсы и деревянные шпалы, пропитанные креозотом с резким запахом дегтя. Коровы сгрудились перед железнодорожной насыпью, раздували ноздри, хватая незнакомый запах, и ни как не хотели перешагнуть через рельсы.  Сообразительный Петька предложил нескольким коровам накинуть веревку на рога, подвязать к лошадям и силой протянуть их через железнодорожное полотно. Так и сделали. Присутствие впереди лошадей немного успокоило коров и они, взбрыкивая, проскочили через рельсы, за ними последовали и остальные. Петька стал героем дня, и немного задрал нос кверху.

Полуденную дойку провели немного с опозданием, в Решетниково, у пруда. Место удачное и для водопоя, и по опушке леса можно было покормить стадо. После дойки все бидоны были заполнены молоком. Полина и Ольга готовились к поездке на молокозавод в деревню Вельмогово. Петьку с Колькой Дарья отправила на вокзал в Решетниково, узнать расписание поездов, чтобы спланировать перегон лошадей через железнодорожный переезд. Станция Решетниково была узловой, и на ней часто сортировались составы, при этом железнодорожный переезд закрывали. А вдвоем их отправила из-за опасения встречи с цыганами, которые в довоенное время часто отирались в этих краях. Кража лошадей у них была лакомым кусочком. «Один узнает у дежурного расписание поездов, второй стережет лошадей!» - проинструктировала Дарья ребят.

 Приехав на станцию, Петька отдал уздечку Кольке и побежал в здание вокзала. Найдя дежурного по вокзалу, он без каких либо объяснений потребовал от неё график движения поездов на ближайшие два – три часа. Дежурная выслушала его, понимающе кивнула, и, покрутив ручку телефонного аппарата, сказала в трубку: «Тут молодой человек срочно требуют график движения поездов». Повесила трубку на аппарат, и, посмотрев на Петьку, сказала: «Ожидайте, сейчас принесут!»

Петька выдвинул грудь вперед и приподнял голову, ему понравилось, как его тут встретили. Он с важным видом стал рассматривать красочные плакаты, висящие на стенах вокзала. На них советские солдаты со штыками шли в атаку, красноармеец колол штыком Гитлера, пионеры выслеживали диверсантов, там так и было написано: «Ребята защищайте Родину, выслеживайте врагов, сообщайте взрослым!» Плакат очень понравился Петьке, вот бы и ему поймать диверсанта! В этот момент появились два милиционера, они подошли к Петьке и первый спросил: «Это тебе нужен график движения поездов?» Не успел Петька кивнуть, как второй милиционер, заломив его руки за спину, надел на них наручники. «Ну что, немецкий диверсант, попался!» - радостно воскликнул он.

У Петьки не столько от боли, сколько от обиды на глазах выступили слёзы. «Я ни какой не диверсант! Мы колхозных коров от немцев угоняем, - закричал он. - Нам стадо через железную дорогу перегнать надо!» Подошла дежурная, стали разбираться. Петька сказал про Кольку, ждущего его на улице. Дежурная спросила, есть ли у них молоко, так как ей поступила заявка на 200 литров молока для военно-санитарного поезда. «Конечно, есть! – воскликнул Петька, но грустно добавил, - Если его уже не увезли в Вельмогово, на молокозавод».  «Переезд будет закрыт еще часа два, не увезли», - заявила дежурная. – Ну что, даете молоко?»

 Наручники сняли. Один из милиционеров поехал с Колькой к Дарье. Петька остался под присмотром второго милиционера, оба уселись на лавочку под плакатом «Искореним шпионов и диверсантов, троцкистко - бухаринских агентов фашизма!»

Молоко увести не успели, дежурная под расписку получила пять бидонов молока, Петьку отпустили из-под стражи, и он попросил, чтобы не рассказывали ни кому, что его приняли за шпиона. Дежурная организовала перегон стада через железнодорожный переезд, выделив двух стрелочников с флажками. Место железнодорожного переезда было оборудовано шлагбаумом и деревянным настилом между рельсами. Стрелочники подняли шлагбаум и разошлись в разные стороны встречать поезда. Всадники выехали вперед, за ними коровы. В этот раз они спокойно перешагивали рельсы по деревянному настилу, прикрывающему шпалы. Переправа прошла организованно и спокойно.

Ближе к вечеру стадо подошло к шоссе Москва – Ленинград. На удивление, движение по шоссе было не интенсивное. Перегородив дорогу с двух сторон всадниками, Дарья дала команду на перегон стада. Через полчаса вышли на поле перед деревней Минино. Тут и решили переночевать.
32 Тревожный сентябрь 1941 года Часть. 2
Александр Козлов 11
 Настоящие прифронтовые будни

Расположились на ночевку на опушке возле ручья. С дойкой запоздали, последних коров доили уже в сумерках. За ужином все оживились. Усталость не повлияла на посиделки около костра. Петька снова сел рядом с Ольгой. С юмором вспоминали преодоление трудностей дневного перехода. Молодежь опять задорно смеялась. И Петька решил в подробностях рассказать свои приключения на железнодорожном вокзале, как его приняли за немецкого шпиона. Все смеялись, некоторые до икоты. Ольга смеялась, держась за живот, покачиваясь то вперед, то назад. Петька тоже не мог сдержать смеха. В один момент они столкнулись лбами, что усилило всеобщее веселье. Потирая лбы, они посмотрели друг на друга, и обоим не хотелось отводить глаза. На западе снова загромыхало. В темном небе послышался противный монотонный гул немецких самолетов, летящих в сторону Москвы. Костер сразу притушили. Все затихли. Дарья назначила дежурных на ночь, Петька с Колькой отправились к стаду.

Ещё пару дней пути прошли без приключений, речку Сестру прошли по броду, указанному местным населением. Переночевав на поле перед Рогачевом, двинулись в сторону Дмитрова. Стадо погнали южнее Рогачева - через Поповское, Черных и Садниково. Речку Степановку прошли по мелководью.  Подводы с молоком как обычно Полина с Ольгой повезли по шоссе на молокозавод в город Рогачев. Договорились, что они встретятся с гуртом за деревней Подвязново. Дорога по городу к молокозаводу оказалась забитой войсками, шедшими навстречу, на запад. При виде войск, девчонок охватила радость – значит, есть кому защитить их от фашистов. Навстречу войскам двигались беженцы, в основном это были неорганизованные группы из нескольких семей, некоторые вели с собой корову, реже была подвода с лошадью. Большинство из них были женщины с детьми, за спиной вещевые мешки и котомки, в руках небольшие корзины и кули. Продвигались медленно. Полина стала волноваться, не опоздать бы к месту встречи, эту местность она не знала. Вдруг с неба послышался надрывный звук летящих самолетов. Где-то на краю города застучали зенитки. В толпе прозвучало отчаянное: «Фашисты летят!» Звук усиливался и приближался. Вдруг из-за крыши близ лежащего дома вылетело несколько  самолетов с фашистской свастикой на крыльях. В толпе кто-то крикнул: «Сволочи! На Москву летят!» Самолеты шли на небольшой высоте, рев моторов и сирен напугал и людей и животных. Лошади остановились, начали гарцевать на месте, завертели головами и зафыркали. Беженцы ринулись с улицы в ближайшие переулки. Военные, не теряя организованности, пожались к зданиям, пытаясь укрыться под деревьями, растущими вдоль улицы. Проезжая часть моментально стала свободной. Полина сообразила, что спрятаться с подводами им не удастся, а дорога впереди освободилась, громко крикнула Ольге: «Погнали! – а лошади – Но! Родимая!», и щёлкнула вожжами по крупу лошади. Лошадь, недовольно мотнув головой, рысью рванулась вперед. Ольгина подвода мчалась следом. Они быстро добрались до молокозавода, и уже через час выехали из города в направлении Дмитрова.

Проехав деревню Подвязново, девчонки не увидели своего стада. На душе стало тревожно, где искать своих, они не знали. Решили проехать по дороге дальше, в сторону Дмитрова. Неописуемое счастье охватило обоих, когда они увидели Петьку, ехавшего по полю наперерез им. С нескрываемой радостью обе бросились обнимать его, едва тот соскочил с лошади. Когда Ольга повисла на его шее, Петьку бросило в жар, он почувствовал, что покраснеет, и застеснялся этого.

Смущаясь и сбиваясь, он рассказал, что коровы, испугавшись немецких самолетов, разбежались. Всадники с трудом сумели согнать их в кучу, но при этом пришлось отклониться от запланированного маршрута. Стадо оказалось в районе деревни Бестужево. Сопровождающие подводы, выехав на бездорожье, отстали от стада. Но вскоре все собрались на берегу небольшой речки. Тут Дарья вспомнила про Полину и Ольгу и отправила его к назначенному месту встречи.

Через полчаса они прибыли к стаду. Все радовались, будто не виделись вечность. За эти несколько дней они стали словно родными. Время полуденного отдыха несколько увеличилось. Коровы, воспользовавшись этими, жадно щипали траву. Полина рассказала Дарье, что шоссе Дмитров – Рогачев загружена войсками и беженцами. Прогнать по нему стадо коров будет сложно. Поговорив с местными жителями и изучив карту, выданную райкомом, Дарья приняла решение идти на Яхрому не через Дмитров, а по Рогочевскому шоссе до Федоровки, а дальше на Яхрому через Астрецово.

После обеда погода испортилась, заморосил дождь, похолодало. Решили дать отдых животным. Местные жители организовали ужин и предоставили им для отдыха служебное помещение сельского клуба. Пастух Егорыч и Петька, поужинав, надели плащ-палатки от дождя и отправились в ночное к стаду. Какое же у них было разочарование, когда утром они узнали, что всем сопровождающим разрешили бесплатно посмотреть в клубе вечерний сеанс фильма «Тимур и его команда».

Очередной дневной перегон прошёл без особенностей. По подсказке местных жителей сократили путь, свернув с шоссе на Филимоново не доходя до Федоровки. Жители деревни их встретили тепло и предложили загнать стадо в коровник, их коров эвакуировали неделю назад. Колхозники помогли провести вечернюю дойку. Всё молоко под расписку председателя колхоза забрали местные жители.

Для сопровождающих истопили баню на берегу пруда. Мужчин было меньше, и их Дарья отправила в баню первыми, мол, мойтесь быстрее, а женщины потом подольше попарятся. Егорыч оказался не охотник до бани, а ребята быстро управились, и даже сумели после парилки окунуться в пруду.

Бабы поделились на две группы, вначале пошли пожилые доярки, потом Дарья с молодыми девками. Дарья попросила ребят подежурить невдалеке от бани, вдруг чего понадобится. Так и получилось, закончилась холодная вода. Дарья выставила вёдра на крыльцо и кликнула ребят. Схватив ведра, те побежали на пруд, а когда принесли полные, дверь приоткрылась, полуголая Дарья стала забирать у них ведра, а за её спиной голые девки весело завизжали.

Петька последним  передавал ведро Дарье. Дверь неожиданно распахнувшуюся. В облаке тумана и пара стояла голая Ольга, слегка прикрывая ладонью низ живота. Её полные груди с пурпурными сосками словно приковали взгляд Петьки. Сердце рванулось и замерло,  ему стало нестерпимо жарко. Глаза непроизвольно стали опускаться ниже, белый живот, пупок, широкие полные бедра, ладонь, закрывающая нечто интимное, обвораживающее, и вмиг ставшее желанным для взгляда. Сердце бешено застучало, а жар неожиданно спустился вниз живота, наполнил кровью мышцы ног и кое-что еще, что стало давить на брюки, предательски выпячиваясь вперед. Миг, показавшийся Петьке вечностью, прервался смехом Дарьи. «За смотрины у нас деньги берут! Или отрабатывают! Может, спинки моим девкам потрешь!» - весело спросила она остолбеневшего Петьку. Петька покраснел, отдал ведро, прикрыл рукой выпяченный желвак брюк, развернулся и побежал за угол бани к ребятам. Сзади раздался хохот девчат.

 Ему было стыдно, он пытался уложить предательское тело, но оно наоборот, становилось все упруже и упруже. «Ребята засмеют, если увидят»,  - подумал Петька, развернулся и побежал к пруду. Став на мостках на колени, он направил торчащий предмет вдоль ноги, наклонился к воде и, черпнув ладонью холодную воду, умылся. Стал успокаиваться.

Дарья вновь высунулась из бани и крикнула ребятам: «Брысь в деревню, мы выходим к пруду, хотим окунуться!» Ребята поплелись в сторону деревни, Петька шел за ними, но не стремился их догнать. Мысли его путались, в памяти время от времени всплывала обнаженная фигура Ольги, а в душе стыд сменялся непонятным ему чувством радости и счастья. И это было ему очень приятно.

Когда ребята отошли на достаточно большое расстояние, возле бани раздался задорный смех. Ребята оглянулись, в вечерних сумерках едва различимые голые тела девчонок с визгом прыгали с мостков в воду.

За ужином Петька не поднимал глаз, ему казалось, что все знают о его желваке в штанах. Он, то краснел, и его бросало в жар, то бледнел, и его спина покрывалась холодным потом. После ужина все быстро улеглись спать вповалку в служебном помещении коровника, накрыв брезентом разворошенное на полу сено. Было мягко, а прижавшись друг к другу, и тепло.

Чтобы овладеть собой, после ужина Петька вышел на свежий воздух, поэтому в служебку он пришел последним. Увидев, что ни кто на него не обращает внимания, окончательно успокоился. Краем глаза он поймал нежный взгляд Ольги и лег рядом с ней. Тепло её тела, запах банного мыла и аромат свежего сена кружили его голову. Такого приятного ощущения он еще не испытывал ни когда, и даже не заметил, как уснул беспробудным сном. Проснувшись утром последним, когда все доярки уже ушли к стаду, вздохнул с досадой, ночь очень быстро пролетела.


Позавтракав, двинулись дальше. Прошли Ольгово, провели полдневную дойку, быстро пообедали. По плану к вечеру должны пройти Яхрому и мост через водоканал Москва-Волга.

Вот уже и Астрецово позади. Впереди поле, небольшая роща, а за ней и Яхрома. И тут над головами появилась немецкие самолеты. Они шли на Яхрому.

«Мост бомбить будут», - сделал вывод Егорыч.

Все подняли головы вверх, сопровождая взглядом самолеты. Вдруг один из самолетов, словно вздрогнув, стал выпадать из образцового строя. Он резко стал терять высоту и разворачиваться, при этом звук сирены становился всё более надрывным и пугающим. Всем стало страшно, не зная, что делать, подводы остановились. Самолет снижался все ниже и ниже, и всем стало ясно, что он летит в сторону колхозного стада.

Дарья первая вышла из оцепенения и закричала: «Всем в рощу! Гоните стадо в рощу!»

Самолет на бреющем полете пронесся над стадом. От рева моторов и пугающего звука сирены коровы разбегались в разные стороны. Испуганные вздыбившие лошади чуть не сбросили седоков и едва не перевернули подводы. Самолет, пролетев до Астрецово, медленно стал разворачиваться.

«Сейчас на второй круг зайдет!» - крикнул Егорыч.

«В рощу! В рощу!» - громко прокричала Дарья.

Подводы помчались по бездорожью, подпрыгивая на каждой кочке. Все сопровождающие, кроме тех, кто управлял подводами, спрыгнули с телег и бежали рядом. Всадники, добившись управляемости лошадьми, пытались направить разбегающихся коров к роще. Самолет, закончив разворот, вновь приближался. Вдруг из него в сторону стада полетел фейерверк трассирующих пуль, чуть позже зазвучала пулеметная очередь. Одна корова вдруг споткнулась, упала, перевернулась через голову, и осталась лежать на боку.

Самолет снова сделал разворот. Петька, словно во сне, увидел одновременно и бегущую по полю Ольгу, и немецкий самолет, летящий к ней.

 «Ложись! Ольга, ложись!» - закричал он. Но Ольга, сорвав косынку, бежала к роще. Самолет стремительно приближался. Рванув уздечку, Петька поскакал к ней, наперерез самолёту. Поравнявшись с Ольгой, он спрыгнул с коня, схватил её в охапку и они вместе упали на траву. В этот момент пулеметная очередь подняла пыль впереди упавшей пары, едва не зацепив убегающего в рощу коня.

Петька с Ольгой лежали на земле, обнявшись. Они не видели ни пулеметной очереди, ни немецкого самолета, делавшего очередной заход, ни разбегающихся коров, ни кричащей и размахивающей руками Дарьи на опушке рощи. Для них обоих время словно остановилось. Их губы нашли друг друга и сомкнулись в бесконечном поцелуе. Немецкий летчик еще раз зашел на лежащую пару, и уже видя их в прицеле, готов был нажать гашетку, но не сделал этого, возможно принял их за мертвых, а может быть, пожалел их любовь, победившую на его глазах саму смерть...

Самолет ещё кружил над полем, когда в рощу прибежала Полина. Она сразу подошла к Дарье и потребовала: «Отдай мой паспорт! А вдруг, тебя убьют, и мы не найдем тебя! Без паспорта первый попавший милиционер арестует как врага народа или немецкого диверсанта! Отдай паспорт!» – словно в истерике твердила она, не замечая вражеского самолета. Дарья поняла опасения Полины, и когда все сошлись к вечеру к роще, собрав в стадо всех разбежавшихся коров, раздала всем их документы.

В этот день они не смогли перейти водоканал. Убитую корову погрузили на телегу и отвезли вместе с молоком в Яхрому. Под расписку сдали в городской военный комиссариат, не взяв себе ни кусочка мяса. Ночевали в роще, натянув между деревьями брезентовый тент. Начинал моросить мелкий дождь. Веселья возле костра больше не было, сама смерть дыхнула им сегодня в лицо...

До пункта назначения гурт двигался ещё пять суток, это была уже обыденная прифронтовая работа. Ребят словно подменили, они вмиг повзрослели на несколько лет. Петька с Ольгой с этого дня всегда были рядом. Все приняли это как неизбежное событие, ни кто не осуждал их поведение, и их, так неожиданно вспыхнувшую, любовь.

При сдаче животных в пункте назначения пришлось оставить и две подводы с бидонами. Домой возвращались на трех подводах. Две лошади под седлами использовали для разведки наиболее кратчайшего пути. Сокращая путь, проехали через город Клин. На центральной площади они остановились, из репродуктора звучал голос Левитана:

 «От Советского информбюро. В течение ночи на 24 сентября наши войска вели бои с противником на всех участках  фронта. ... Агрономы, зоотехники и другие работники животноводческих совхозов прифронтовой полосы сохраняют поголовье племенного скота. Бухгалтеру совхоза Токарево П. П. Клюеву было поручено перегнать в глубокий тыл 205 племенных коров, быков и телят. Несмотря на трудности перегона, весь скот доставлен на место назначения в хорошем состоянии. Управляющий фермой совхоза Засижье тов. Гаврилов отлично руководил перегоном более 700 голов скота. Значительную часть пути пришлось пройти по району действий вражеской авиации. Все животные были доставлены в целости. Работники племсовхоза Сычёвка, перегоняя 750 голов скота, организовали в пути переработку молока на сепараторах. Обратом кормили телят, а сливки сдавали на сливные пункты. Перегоном ценнейшего племенного стада руководила тов. 0. В. Суровникова - работник совхоза Носково. Она успешно вывела скот из опасной зоны и доставила его на место назначения без потерь.»

«Дарья, а про нас Левитан тоже расскажет?» - спросил Колька, когда репродуктор замолчал.

«Ты же слышал, там по 700 и 750 голов племенных коров перегоняли, а мы только 120 обычных, к тому же одну не уберегли, - грустно сказала Дарья. – Трогай, скоро будем дома!»

 Услышанная сводка советского информбюро об успехах советских войск давала надежду. Тем не менее, всех одолевали тревожные мысли, что будет, если в деревню придут немцы. Как жить, что делать? Не возвращаться нельзя, у всех в деревне остались близкие родственники. Колонна из трех подвод и двух всадников медленно двигалась в неизвестное.

На одной из телег, прижавшись друг к другу, сидели Петька и Ольга. Любовь, так неожиданно вспыхнувшая в их сердцах, подарила им это короткое счастье. Они не знали, и даже не хотели думать о том, какие испытания предстоят им уже в недалеком будущем...
33 Оптина пустынь
Александр Харченко 2
Оптина  пустынь.



«Есть места, которые сами по себе не ознаменованы ни особенною
красотою природы, ни воспоминаниями историческими или другим
чем-либо, могущим поразить воображение с первого взгляда,
но которые оставляют в сердце глубокое впечатление, потому что
 оно проникает постепенно и уже больше не может изгладиться.
Такова Оптина Пустынь».
Н.В.Гоголь



 
  Праздники идут всегда вообщем - то однообразно. Но на это раз мы с женой решили немного изменить свой праздничный уклад жизни и отправились в паломническую четырехдневную поездку в Оптину пустынь. Раньше приходилось слышать рассказы о этих местах, но слышал звон, да не знал, где он. Вот и повод появился, все же Казанская есть Казанская – один из глубокопочитаемых праздников на Руси. Вот этому событию и была посвящена наша поездка. Потянуло что – то за шиворот в те места.
 
 Сразу оговорюсь, что не ждите от меня откровений души и каких –то заумных рекомендаций. Это нужно побывать самому в тех местах, увидеть, прикоснуться к святыням, постоять среди звона колоколов и понять, чего же хочет ваша бренная душа, среди этой обители, сбросить груз мирских забот. И, возможно, промелькнет в вашей душе искорка, которую вы всю жизнь искали и которую ни в одном супермаркете не купишь.  А вот то, что на чисто обывательском уровне я в тех местах увидел, постараюсь не торопясь рассказать.

Дорога была немного утомительна, но, по сравнению с трудностями, которые испытывают настоящие паломники – просто рай. Таких истинно верующих легко отличить в многолюдной праздной толпе – с простыми рюкзачками, в которых находится все их скромное богатство, путешествующих по церквям всей России. Да  еще лица, смиренные – светящиеся добротой и лаской ко всему окружающему, с тихим ненавязчивым голосом.

 Первая остановка была в Спаса Нерукотворного пустыне – мужском монастыре у села Лыкова, на территории которого мы уютно переночевали. На второй день после службы там же покормили нас обедом, провели экскурсией по монастырю с богатой историей. Когда было гонение на церковь и с храмов срывали колокола, то очень много людей, препятствовавших этому кощунству, было сброшено вместе с колоколами, и многие  из них погибли на земле, не желая уходить от падающих колоколов.

 Увы,  такая печальная история тянется из прошлого за этим монастырем, и никто не знает сколько  погибших  покоятся в братской могиле здесь при монастыре, но много, очень много отдавших жизнь за свою христианскую веру.

Следующим пунктом остановки стал женский монастырь в Шамардино. Народу – масса со всей России, автобус на остановке негде поставить. Служба, экскурсии – все идет своим чередом. Территория огромная, целый городок и еще много чего достраивается. Рядом с многовековым красным Храмом – твердыни Вселенной, кипит современная жизнь по благоустройству прилегающих территорий. Будем надеяться, что это надолго, теперь уже навсегда. Если не устоят – развалится Россия.

 Под стометровой горой находятся два разных святых источника, один из которых оборудован купелью. Вода в нем всегда с температурой семь градусов, летом, конечно, в ней купаться  приятней чем  зимой. Но не беда, что избушка не отапливается, вода-то ведь святая.

 А вот вытираться после купели даже в Крещенские морозы, говорят, не рекомендуется, не за этим в воду лез. Зачем же святую воду с себя вытирать? С бутылочкой драгоценной святой водоы по длиннющей лестнице поднимемся наверх. Еще раз зайдем в Храм, прикоснемся к его намоленным иконам и дальше в путь.


Вот и Оптина пустынь, здесь нам предстоит пробыть два дня, и не просто быть, а находиться на святой земле, построенной на века нашими предками. Здесь жили и молились за Святую Русь 14 Оптинских старцев, Здесь находится храм и восемь церквей. Первое, что поражает – это величие и простота здешних мест. Неважно путник, кто ты, что собой представляешь, для его обитателей ты просто брат или сестра, и отношение к тебе как к близкому родному человеку, а в наше непонятное время - это не такая уже мелочь.

 Во время праздничного торжественного богослужения такая аура царит вокруг. Какой чудесный многоголосый  колокольный перезвон слышится по всей округе. А когда бьет над твоей головой громким боем главный колокол, то он  бьет не по ушам. А живет внутри тебя, заставляя вибрировать все твое бренное тело от пяток до макушки. И какими бы пессимистичными  крепкими взглядами ты не обладал в неверии всего этого, но под задушевные тихие церковные песнопения невольно наворачиваются на глаза слезы. Слезы раскаяния. И ты начинаешь понимать, что все-таки не так ты свою жизнь прожил, что –то очень важное в своей жизни пропустил.

 Вдруг чувствуешь, как в этих небесных ангельских голосах звучит столько Веры, Надежды, Любви, столько боли, сострадания, сопереживания вместе с тобой и именно только за тебя перед Всевышним. И дай вам Бог испытать вам то, что я испытал в этом храме.

Мои слова к вам поживших, но так до конца не понявших свое предназначенье в этой жизни; уставших от бесконечной гонки за благополучием, разуверившихся во всем. У вас еще не все потеряно, вы можете наверстать потраченное впустую время, вы можете вернуть всю энергию и силы, веру, которую дарит Храм и не обязательно в Оптиной пустыни.

 Вы еще все-таки нужны своим детям, внукам. Они умные, современные, но у них еще столько ветра в голове. Они загнаны в гаджеты, социальные электронные сети, из которых трудно вырваться. Кто же им будет передавать те духовные ценности доставшиеся нам от наших предков?
 
Подарила мне судьба встретить и схимника-монаха на своем пути. В Храме к нему не пробиться, столько желающих к нему в очередь стают. А здесь вот, вышел подышать свежим воздухом, и на боковой безлюдной дорожке мы и повстречались. Я  ни о чем его не просил, просто остановился в замешательстве, как должен конкретно поступить перед святым отцом.

Он сам остановился и начал говорить. Мы все в жизни стараемся поступать и говорить правильные вещи, а вот душой это прочувствовать дано не каждому. Простые проникновенные слова полились из уст схимника – монаха. И оказалось, что именно эти слова нужны были мне в этот момент на этих святых местах. Они  проникали во все потаенные уголки моей души.

 И хотелось слушать его и слушать бесконечно, не задавая вопросов. Да он и не нуждался в них, он знал, он точно знал, что меня тревожит, что меня привело в Оптину пустынь. Но я же не один такой страждущий, подошла поджидавшего его женщина с сыном, и плача стала просить о чем –то монаха.


 Очень поразила монастырская пища – простая, приготовленная без излишеств, но в то же время очень вкусная. То ли повара высокого класса готовят, то ли с душой для людей готовят, из своих продуктов, не привозных. Платить за обед не нужно, а вот сколько пожертвовать на Храм – это как душа твоя тебе велит. Если нет денег, чтож – Бог простит.

 
Почему-то бросилась в глаза такая мелочь. Всюду по территории бродит много кошек, все ухожены, некоторые с ошейниками, подходят, не боясь к ногам и трутся о них. Стоит только сесть на лавку, как они мигом оказываются на коленях и, мурлыча, пытаются лизнуть тебя по щекам. Не ты их греешь, а они пытаются отдать тебе свое тепло. Смотрят тебе в глаза с укоризной. Что же ты так долго к нам добирался? Мы тебя уже все заждались, неразумный.

 Кормить их бесполезно, они ничего не хотят есть. Выросшие во внимании и ласке, они и людям хотят отдать свое тепло. Вообще кругом идеальная чистота и порядок, за этим следят много трудников, немногие из них впоследствии станут послушниками, многих привела сюда  трудная судьба или Бог в самый тяжелый час их жизни, не дав опуститься до самого низа социальной лестницы, превратясь в бомжей или алкоголиков да наркоманов.

 Здесь они нашли понимание, кров, пищу. Никто силой их здесь не держит, наоборот, многие идут и идут просясь, убегая разочарованно от мирской жизни. Много, очень много среди них молодых парней и девушек. Также сто пятьдесят монахов несут службу в стенах Оптиной пустини.

 Многих паломников, таких как мы, способны принять три корпуса гостиниц в обычные дни на территории монастыря. В эти же, праздничные, не то что комнаты – все корпуса с коридорами заняты двух ярусными кроватями, отовсюду (в тесноте да не в обиде) собрался народ.

 
Монастырь, берущий свое начало от XV века, отмечает праздник иконы Казанской Божьей Матери. Мы часто думаем, что все чудеса и знамения были когда-то в прошлом. Стояла зима 1941 года. Немцы рвались к Москве. Страна была на грани катастрофы. В те дни трудно было верить в Победу, люди не знали, что делать, видели только погибель, повсюду были паника, страх и уныние.

 Митрополит Аптиохийского патриархата Илия стал горячо молиться за спасение России от погибели. После трех дней ему явилась сама Богородица и объявила, что должны быть по всей стране открыты храмы, монастыри. Священники должны быть возвращены с фронтов и тюрем и начать службы в церквях.

 Ленинград ни в коем случае сдавать нельзя, а надо пройти Крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. В Москве перед иконой был совершен молебен, и икона на самолете совершила облет вокруг города. Затем Казанскую икону перевезли в Сталинград.

 Был момент, когда защитники города остались на маленьком пятачке у Волги, но немцы не смогли столкнуть наших воинов в реку, потому что там была Казанская икона Божьей матери. Знаменитое окружение Паулюса начиналось с молебна перед иконой, и только после этого дан был сигнал к наступлению.

 В 1943 году Митрополит Алексий и три священослужителя были награждены медалями за оборону Ленинграда. Это был первый случай в истории Советской России, когда представители духовенства получили государственные награды.

 
Киев – мать городов русских – был освобожден 4 ноября и это было весьма знаменательное значение для народа России. Отсюда началась Русь наша, здесь произошло крещение нашего народа, который избрал Христианство навсегда. Православную веру! В 1947 году Сталин пригласил митрополита Илию в Россию, подарил ему Казанскую икону, крест и панагию, украшенную драгоценными камнями, привезенными из всех уголков России.

Никогда враг внешний не мог победить нас. Наша страна всегда падала и разрушалась изнутри. Вот поэтому и навязывает нам Запад свою демократию, стараясь увести нас от православия, понимая, что без него нас легче будет уничтожить.

Три богатыря славянских стоят – Россия, Украина, Белоруссия, не справиться со всеми тремя сразу. Вот и налетели шакалы на Украину, стараюсь перегрызть нас поодиночке.
 
Время и праздник подходит к концу, а хотелось бы еще многое увидеть и побывать в других местах, но купание в Пафнутьевском святом источнике пропустить никак нельзя. Удивительно! Встретил я там из Украины полного своего тезку, даже паспорта друг другу показали, смеясь.

Теперь по трем святым источникам вперед. Кто из них святой воды не попил – тот вкуса здешних вод не поймет. Первый рядом в двух шагах, а  вот второй через три километра в высоком лесу. Остается третий, но до него нужно было отмерить еще пять километров по лесной тропинке через дождь и снег. Выбежал спозаранок. Тропинка одна единственная к источнику не потеряюсь. Вдруг в темноте на меня на огромной скорости чудище какое - то начало приближаться. Расстояние
стремительно сокращалось, и времени на раздумья не было. С испугу закричал не своим голосом. Мимо меня в черной рясе на велосипеде промчался батюшка, на службу спешил наверное. Ну святой отец напугал как!
 
    
Я все-таки добрался до родника один по мосточкам и перелескам (судя по следам на снегу), и пусть на мне не было ни одной сухой нитки, а для возвращения надо было преодолеть еще 8 километров, но я знал, что не возьмет меня никакая простуда. Столько выпил в этот день святой воды, что на год вперед хватит.

Вот и возвращается наш паломнический автобус в Волгоград в составе 13 человек. Я не знаю, что со мной произошло. Но из этой поездки я вынес что –то такое, новое для себя. Нужно разбираться, и похоже не один день. Вот и все, поездка прошла, а праздник остался. Слава Богу за все!
34 Физика души
Аркадий Федорович Коган
М. пришел в себя, и сразу же понял: что-то не так. Чего-то привычного, обыденного не хватало. Ну, конечно же! Боль, которая стала для него привычной средой обитания, не то что ушла, нет, но перестала быть той мембранной, которая соединяла его с жизнью. Она будто рвалась к нему, ломилась в его тело, но что-то еще более мощное ее не пускало. «К чему бы это?» - хотел спросить М., но спрашивать было не у кого. Первое, что пришло в голову – я умер. Но гипотеза эта не подтвердилась. Он мог шевелить пальцами, он ощущал каплю пота, которая щекотала скулу, медленно стекая по небритой щеке. «Нет, все еще жив», - понял он. Особой радости это осознание не принесло. Оставалось только одно – удивляться. Но и удивление было недолгим. Ему на смену пришло отчетливое понимание - сегодня!
Да, именно сегодня он должен уйти. Наконец-то пришел тот, самый важный в его жизни, день ради которого и стоило, собственно, жить – день его смерти. Как только осознание конца жизни вошло в него, сразу же стало, нет, не легче, а спокойнее и торжественнее. Чем-то это ощущение напоминало ожидание финала чемпионата мира по футболу - смотреть футбол с детства было для него наслаждением. А еще сегодняшнее волнение было похоже на ощущение перед первым свиданием, когда о девушке ничего, кроме самых общих сведений о внешности не было известно. Ему даже сейчас, когда любовь, дружба, и все, что казалось успехами и неудачами, вообще все, казавшееся раньше необыкновенно важным и значимым, осталось позади, стало немного стыдно.
Дело в том, что М. никогда не доверял своей зрительной памяти, и потому на первых свиданиях боялся не узнать девушку. Он старался прийти на встречу пораньше, чтобы девушка должна была сама подойти к нему. Конечно, ему было известно, что женщины никогда не приходят вовремя – так у них принято, но лучше все же подстраховаться, чтобы не попасть в дурацкое положение. Одним из самых страшных видений М. перед свиданием была картина, когда он с букетом роз – ему всегда казалось, что все женщины обожают именно розы – подлетает к незнакомке, а она, незнакомка, ждет совсем другого. Его же девушка стоит рядом, и наблюдает, как незнакомка дает ему пощечину. Воодушевленная примером, его избранница лупит с размаху по второй щеке. «Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую». Да уж, поделом.
Это воспоминание, одновременно стыдное и смешное, в другой ситуации заставило бы его улыбнуться. Да…, в другой ситуации были бы силы. Эх, если были бы силы… Но сил не было.
Вообще, теперь он отчетливо видел линию своей жизни. Сначала ему представлялось, что он мог понять все, абсолютно все. Захочет - будет гениальным математиком. Или физиком? А может быть, поэтом? Иногда, правда, возникали странные идеи. Например, поселиться в глухой деревне, стать школьным учителем, усыновить несколько детишек… Но постепенно выяснилось, что есть ребята, разбирающиеся в науках глубже, слышащие в музыке стиха больше, не страшащиеся врезать правду-матку кому угодно, не взирая на авторитет, что усыновить кого-то жена не хочет - «ты бы своих поднял!» Сейчас ему было видно: так проходит процесс взросления. Мир, который кажется в детстве ничем неограниченным, безмерным, вдруг зарастает стенами, непроходимыми дебрями, сжигающими все живое пустынями. И постепенно скукоживается  его Вселенная, превращается в  маленький островок посредине океана, из глубин которого выныривает Левиафан, чтобы поглотить остатки жизни навеки.
Да, были силы, а теперь не стало. Жизнь забрала все, теперь, когда она испита до дна, осталось только одно: умереть. Умереть сегодня. Это осознание будоражило, волновало и гипнотизировало. Но почему? Потому что завтра он узнает правду! Возможно, настанет Великое Ничто, и тогда придет, наконец-то, покой и свобода, незачем и нечего будет бояться, не будет никакой, даже малейшей боли, не будет ни мелких, ни крупных неприятностей. Единственное, о чем стоит жалеть, это о том, что следующий чемпионат мира по футболу пройдет мимо него, что он никогда не узнает, кто продолжит великую линию: Пеле, Кройф, Марадонна, Рональдиньо, Месси… Кто следующий? Эх, ну да ладно!
Зато еще немного, и он, наконец-то, выяснит, кто был прав в споре: он, Дан, Серж или Андрей.

История эта началась давно – лет семьдесят назад. Хотя… Что такое семьдесят лет? Средняя продолжительность жизни в какой-нибудь не очень развитой стране, и не более того. Но для конкретного человека – это не статистический показатель, а вся его сознательная, а для многих и просто вся, жизнь.
Так вот, семьдесят лет назад Дан, Серж и М. коротали лето в детском лагере. В ту пору больше всего им нравились не игры, не экскурсии и не нравоучительные беседы воспитателей, а первый час – полтора после отбоя, когда они рассказывали друг другу диковинные истории, услышанные во дворах или семьях, прочитанные в книгах или журналах. Чаще всего это были страшилки.
…- Черная-пречерная рука схватила его за горло…
…- Джо выстрелил, и все было бы кончено. Но не тут-то было: Билл успел выстрелить раньше…
…- Змея тихо ползла по ножке стула. Гангут не видел ее. Он был обречен. Это была черная мамба…
Но иногда рассказ заканчивался благополучно. Вот и в тот вечер:
…- Огромная-преогромная белая акула вынырнула позади купающихся, и мы поняли - она сожрет всех, но девочку с золотистыми волосами сожрет первой! Ничто уже не могло ее спасти. Тетка рядом со мной всхлипывала, дядя рядом с теткой визжал во весь голос. Остальные замерли, как будто их подушкой по голове стукнули.
Все в спальне замерли, ожидая ужасной развязки.
- Но вдруг, - страшным голосом диктора из телевизора продолжал рассказчик, - но вдруг, откуда не возьмись, появилась черно-белая громадина. Она как торпеда неслась наперерез акуле. Неслась даже быстрее, чем акула неслась к девочке. Честное слово, я сразу понял: это было единственное, чего боятся акулы – косатка! Косатка поднырнула под рыбу и вспорола ей брюхо. Вода вокруг стало красным от крови. А косатка тут же развернулась и устремилась к девочке! «Это всё!» - подумала златовласка и полностью ушла под воду. Но через секунду девчонка взлетела в воздух, два раза перевернулась, а косатка открыла свою пасть и поймала ее прямо на лету, и вот так, с девчонкой в зубах рванула на берег. Косатка рванула на берег, а мы – от берега. Вопль стоял, я вам скажу. Только я и остался на месте.
- Да ты что? – вскрикнул кто-то.
- Да, я так испугался, что не мог пошевелить даже пальцем. Косатка вылетела на берег, положила златовласку к моим ногам и ушла в море. Мне даже показалось, чес-слово, что она подмигнула мне.
- Златовласка? – хохотнул Серж.
- Нет, косатка. Тебе, Серый, лишь бы посмеяться, а я правду говорю. Зуб даю, правду!
- Та ладно, трави дальше.
 - Девочка очнулась на берегу. Солнце светило, люди вокруг с ужасом и восторгом смотрели на нее, - страшным шепотом рассказывал Андрей. – Но самое удивительное, что на девочке не было ни малейших следов косаткиных зубов. Вот так вот, - завершил рассказ Андрей.
- Вот не надо только врать, что все так и было! – не без зависти прошептал Серж.
- Да что б я сдох! – клялся Андрей.
- Белые акулы, чтоб ты знал, как и косатки, в Азовском море не водятся, - авторитетно сказал Дан, который знал всё, вздохнул и повернулся на другой бок.
- Так я в том смысле, что тело у нее было белое, а какого она была вида - не знаю. И может быть, это была и не косатка, а просто дельфин. Я у него фамилию не спрашивал.
- А про то, что девочка подумала «это все», ты тоже видел? – спросил М..
Вся палата – так называлась спальня в летнем лагере – зашлась смехом.
Тут же распахнулась дверь, и воспитатель грозно рявкнул:
- Это что вы тут устроили!? А ну, быстро спать!!!
Мальчишки зажмурились и сделали вид, что спят.
Прошла минута, и Андрей прошептал:
- Между прочим, мы с ней потом в кино встретились. Ее Элис звали.
- А почему звали? – ехидно спросил Серж.
- А потому, что мы с ней вместе покупали мороженое. Я ей даже очередь уступил. А потом даже свое тоже отдал, а она рассказала мне, что она так и подумала: «это все!».
- Тебя спрашивают, почему звали? Она что? Умерла? – пытался докопаться до истины М..
- А-а, - протянул Серж, - она съела много мороженого и умерла от ангины. Поэтому ее уже не зовут, теперь ее «звали».
Пацаны, было, прыснули, но, вспомнив о воспитателе, постарались сдержаться.
М. не вытерпел:
- Так ты, Андрюха, выходит опаснее белой акулы. Встречу с тобой она не перенесла. А бедная Элис, как колобок: «Я от акулы ушла, я от косатки ушла, а от тебя, Андрюша, никуда не уйду! Ешь меня, рви меня, я с тобой не боюсь ни акул, ни дождя».
- Дураки! – рассвирепел Андрей, - Я думал, вы друзья, а вы…. Всё! Ничего больше вам рассказывать не буду!, - он резко повернулся к стене. Но не прошло и минуты, как снова развернулся к ребятам:
- Ну, причем здесь дождь? Идиот!
С этими словами Андрей запустил в М. подушкой. М. не остался в долгу. Началось всеобщее побоище. Дверь распахнулась, и в проеме нарисовалась фигура вожатого Бориса. Не успел Борис заорать на подопечных, как в голову его угодила чья-то подушка.
- Встать! - заорал Борис, - Немедленно всё убрать! Я вам покажу, как подушками бросаться!!!
И с этими словами он запустил подушку в мальчишку у окна.
Когда порядок был восстановлен, М. примирительно буркнул Андрею:
- Согласен, дождь тут не причем. Это я для рифмы, для красоты. Так, к слову пришлось. Извини. Но акул в Азовском море все равно нет.

На следующий день, за завтраком, Андрей сидел, набычившись, и старался ни на кого не смотреть.
- Ладно уж, не дуйся – примирительно сказал Дан, - никто не хотел тебя обидеть.
- Просто было очень страшно за тебя и златовласку, - добавил Серж.
- Опять начинаешь? – с обидой спросил Андрей.
- Нет, честно. Просто когда очень страшно, надо смеяться, чтобы не заплакать. Защитная реакция организма. Я в «Энциклопедии» прочитал.
Мир был восстановлен.

Следующим вечером после отбоя в палате было тихо. Никто не спал, но и начинать разговор первым никто не хотел. И снова не выдержал М..
- А вот интересно, человек умирает насовсем?
- Конечно! – откликнулся мальчик, который спал у окна, - А ты как хотел? Умер, полежал немного с закрытыми глазами, встал и пошел?
- Представляю, - сказал Серж заупокойным голосом, - открывается дверь и входит покойник.
Комната зашлась смехом. Дверь открылась, и на пороге появилась фигура воспитателя.
- Что тут происходит!? – заорал он.
Тут Андрей возьми и ляпни:
- А вы действительно живой или уже покойник?
- Что!!! – возопил воспитатель и сорвался на дисконт. Смех перешел в истерику.
Отстояв свое в коридоре, Андрей вернулся в палату после полночи. Почти никто не спал, ждали его.
- Ну как ты? – зашептал Дан.
- Нормально. Стоял. Думал.
- О чем?
- Да все о том же. Что случается, когда человек умирает, - буркнул Андрей и укрылся с головой одеялом.
- И что надумал? – осведомился Серж.
- Да ничего не надумал, - Андрей отбросил одеяло, – с одной стороны, умер человек, и умер. Жаль, конечно, но ничего не попишешь. А с другой стороны, ладно, тело закопали, сожгли, в общем, уничтожили. Но жизнь-то его куда делась? Ведь он думал, чувствовал, что-то понял, что-то искал. Должно же все это где-то остаться.
- Да что ж тут загадочного, - Серж зевнул, - в памяти все и осталось. Дети, жена, ну не знаю, друзья будут помнить.
- Не годится. Это только внешняя память. Память о нем. А что у него внутри? Куда это делось? Вот, например, кто-то полагает, что ты, Серый, козел козлом, и запомнит тебя таким навек. А ты, напротив, считаешь себя белым и пушистым кроликом, невинной жертвой воспитателя. И что от тебя останется, если ты возьмешь и помрешь прямо сейчас?
- Тьфу на тебя три раза, - огрызнулся Серж.
- А если он последним из друзей умер, и жена умерла, а детей не было, что тогда? – поддержал Андрея Дан, - Получается, что и не жил вовсе. Обидно.
- А вот моя бабушка, - неожиданно вступил в беседу мальчик у окна, - говорит, что души умерших после смерти предстают перед Господом, и он решает, как с ними поступать.
- А она у тебя верующая, что ли?
- Ну да. У нее и иконы есть, и книги священные. Ну, там Святцы, Евангелия, Библия.
- Даешь! – восторженно прошептал М..
- Нет, - заговорил Андрей, - не верю. Сколько народу мрёт, и что? Он со всеми лично говорит? Или у него там целая контора?
- Чтобы обработать такую кучу информации никакого Бога не хватит, - задумчиво добавил Дан. Он уже тогда обожал точные науки.
- Не знаю, - не сдавался мальчик у окна, - я бабушке верю. А вы как хотите.
За окном горланили цикады, орали коты и о чем-то перешептывались вожатые. Эх, были ведь раньше ночи…

Прошло, наверное, лет тридцать после тех ночных мальчишеских бесед. Мальчишки разбежались по своим траекториям, каждый занялся своим. М. стал гидрогеологом – лазал в основном по болотам да пустыням; Дан ушел в теоретическую физику, куда-то в немереную заумь; Серж, как и следовало ожидать, занялся социологией или чем-то вроде; Андрей – натура романтичная, спился. А тот мальчик у окна превратился в священнослужителя. Было немного странно, что пацана из детства кличут нынче батюшкой. Встречаться им друг с другом доводилось, но редко, да и то сказать – урывками, но так, чтобы всем вместе, и чтобы болтать обо всем ночь напролет – нет, такого не было, да и не будет теперь никогда. Бесконечные разговоры до рассвета обо всем и ни о чем остались в туманном мареве прошлого.

Однажды М. поссорился с женой и злой выбежал из дома. Так как любовницы у него не было, то и идти было некуда. Он бесцельно бродил некоторое время по городу, а потом зашел в маленькое кафе. Был по-летнему душный вечер, а потому М. сел за один из столиков на улице. Заказал пиво. Первая кружка лишь прояснила, насколько неправа была жена. Он только пригубил вторую, как кто-то его окликнул. М. повернулся на голос. Перед ним стоял мужчина лет сорока-сорока пяти, худой, с глубокими залысинами. Мужчина был одет в мятые холщовые штаны и серую футболку.
- Не узнаешь? – в голосе мужчины звучала горечь.
- Не-ет, - неуверенно протянул М., но тут что-то знакомое показалось ему не столько, может быть, в облике, сколько в голосе мужчины. – Постой, - неуверенно начал М., - Дан, что ли?
- Точно, - худое лицо мужчины растянулось в улыбке, а на глазах даже выступили слезы.
М., вскочил из-за стола, и они обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
- Садись, чертяка, садись! Что пить будешь?
- Пиво, если можно, только пиво.
- Можно, конечно, можно. Почему нет. А если водочки?
- Нет, нет, что ты! Водку мне нельзя, буянить начинаю, - пояснил с сияющей физиономией Дан.
- Уважаю, - рассмеялся М. и подозвал официанта.
И понеслось: «Ты как?», «Да так. А ты?», «Так и я так. Вот с женой поругался. Теперь сижу, пиво пью», « Нет худа без добра», «Это точно».
Но постепенно разговор минул сумбурные пороги первых минут и вошел в колею неспешной беседы о жизни.
- А помнишь, - задумчиво сказал М., - наши вечерние пересуды, что называется, за жизнь?
- И о смерти, - как-то мрачно усмехнулся Дан, - с них-то у меня всё и началось.
- Вот как?
- Да. Помнишь, мы однажды говорили, куда девается человеческая жизнь после смерти?
- Конечно! Помнится, тот пацан – не скажу сейчас, как его звали…
-Афанасий.
 - Да, да, Афоня, точно! Он верил в Высший суд, во взвешивание на весах справедливости, мол, этого - направо, а этого – налево. А мы стояли на том, что ничего после смерти нет.
- Вот-вот. У меня все проблемы начались с того, что обе гипотезы мне не показались.
- Вот как? Почему?
- Все очень просто. Если я и верил тогда во что-то, то только в законы сохранения. А значит, подумал я, если есть мысли и чувства, то они должны сохраняться. Может быть, переходить в другую форму, но сохраняться. Помнишь Михайла Ломоносова: «ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте».
- То есть должно быть что-то вроде магнитофона, только очень большого?
Дан рассмеялся:
- Нет, магнитофон – не выход. В общем, я на первых порах тоже ничего не придумал. Жил себе поживал, да добро наживал. Университет, аспирантура, жена, защита и вот я уже преподаватель в универе. И все бы ничего, но тут попалась мне книга Эрвина Шредингера  «Что такое жизнь?» Он там пишет, что жизнь, вопреки общей тенденции, то есть вопреки второму началу термодинамики, уменьшает или сохраняет свою энтропию за счет негативной энтропии.
- И что?
- Ничего себе «и что?»! Да отец термодинамики святой, можно сказать, Людвиг Больцман  в петлю залез от ужаса, когда увидел тепловую смерть Вселенной, понимаешь?, Вселенной, не какого-то жалкого человечка, не Земли, не Солнечной системы и даже не Галактики – Вселенной!!!
- Тише, тише, - успокаивал М., своего друга, радуясь тому, что поступил благоразумно и не заказал водку. На них стали странно посматривать из-за соседних столиков. Слова «Больцман», «энтропия» и «термодинамика» могли прийтись не по вкусу завсегдатаям заведения.
- Ладно, - Дан надолго припал к кружке, вытер пивную пену с губ и продолжил: - Так вот, смысл жизни по Шредингеру и его последователям состоит как раз в уменьшении этой самой энтропии. Стоп! - Дан досадливо хлопнул себя по лбу, - Ты хоть знаешь, что такое энтропия?
М. печально покачал головой. Термин «термодинамика» он слышал где-то, но до энтропии дело не доходило. Он виновато посмотрел на Дана и, увидев, как тот морщится, осознал, что упустил в жизни что-то важное.
- Эх, геолог! – Дан произнес это с таким выражением, что М. окончательно осознал – его жизнь никчемна и пуста.
- Так вот, энтропия – мера беспорядка. Это если вкратце.
- Ты хочешь сказать, что жизнь существует для наведения порядка? Это что получается? Жизнь возникла для выполнения полицейских функций во Вселенной? – М. очень боялся, с одной стороны, попасть впросак, но с другой, честно пытался понять смысл того, что говорит Дан.
- Вот именно! Ты сразу ухватил суть. Но я должен тебя разочаровать –гипотеза Шредингера не доказана строго, а потому в нее можно только верить. – Дан перегнулся через стол и, как тогда в детстве, прошептал М. в лицо:  - Скажу тебе как родному - надеяться не на что.
- Печально, - М. действительно стало грустно.
- Надеяться не на что. Почти не на что.
- То есть?
Дан оглянулся по сторонам и снова зашептал:
- Я боюсь говорить.
- Боишься? – М. был искренне удивлен.
- Да. Когда я догадался, как на самом деле выглядит жизнь, то, дурак, написал статью и отправил ее в один журнал.
- И?
- Что «и?» Через пару недель после этого меня увезли в психушку прямо с работы.
- Да за что?
- Тише ты! Орешь, как ненормальный, - Дан наклонился и сообщил М. прямо в ухо, как в микрофон: - Потому что я открыл душу.
- Кому? – М. начинал верить в сумасшествие своего друга.
- Не кому, а что. Я открыл душу живого существа как объективно существующую реальность.
М. некоторое время пристально смотрел на Дана, а потом подозвал официанта и заказал водки.
Молчали долго. Наконец, официант принес водку. Налили. Чокнулись. Выпили.
- Кажется, я начинаю понимать, почему тебя закрыли в психушке, - пробормотал, наконец, М., - Ладно. Колись, что  за душу ты открыл.
Дан тяжело вздохнул, и налил себе еще водки.
- Хорошо. Хотя ты, геолог, всё равно не поймешь. Но я для себя. Понимаешь, ловлю кайф от того, что слушаю свою теорию.
- Да, давай уже, начинай, не томи.
- Я не знаю, учил ты в школе комплексные числа?
- В школе – нет, а в университете что-то рассказывали. Я так и не понял к чему они, но что-то, да, рассказывали. Мол, есть у этих чисел, две части. Одна – как бы настоящая, действительная, кажется, а другая – мнимая.
- Так ты не так безнадежен, как кажешься! – воскликнул Дан, и опять налил водки. Правда, на этот раз он М. тоже наполнил рюмку. Чокнулись. Выпили.
- Хорошо, - сказал Дан, и было не понятно, относится ли это «хорошо» к выпитой водке или к тому, что М. не безнадежен, - В общем, почти правильно. Но я тебя огорчу. Есть не только комплексные числа, но и гиперкомплексные.
- А это что за зверь?
- Это такие штуки, у которых мнимая часть многомерна.
Странная тишина повисла в кафе. Даже мужики за соседним столиком вдруг все, как по команде, замолчали.
На этот раз М. сам потянулся к бутылке. Это послужило знаком и для остальных посетителей вернуться к жизни.
- Значит, так, - М. молча, не чокаясь, выпил, закусил тяжелым вздохом, и только после этого развил свою мысль, - значит, так, Дан, давай как-то попроще, что ли.
- Да куда уж проще! – воскликнул Дан, - каждый человек представляет собой октонион.
- Октонион, говоришь, - задумчиво изрек М..
- Объясняю для геологов. Каждую личность можно рассматривать как число Кэли. Это такая штука, у которой сесть восьмимерный базис. Одно измерение – действительное, а семь других – мнимые.
- Ага, все таки мнимые, - почему известие, что большинство измерений мнимые, так обрадовали М., он понять не мог. Возможно, тогда М., еще относил себя к действительным величинам.
- Мнимые они только в математическом смысле.
Дан объяснял терпеливо, но в голосе его можно было услышать нотки усталости.
- Короче. Действительная составляющая личности – это ее жизненный потенциал. При рождении равен единице, а потом, как понятно, не возрастает.
- Как энтропия, что ли? – спросил М..
- Вот именно! А вот остальные семь образуют базис психологического состояния личности. Семь компонентов психики. На них-то и строится душа.
- Пусть так, - М., мотнул головой и налил в рюмки, но при чем здесь смерть.
- Да как не понять!, - Дан опрокинул в себя содержимое рюмки и грозно нахмурил брови.
«Не надо было все же заказывать водку. Он же предупреждал», - пронеслось сквозь густой туман в голове М..
- Все предельно просто! Коэффициенты являются функциями времени. И когда жизненный потенциал обнуляется, - здесь Дан, видимо, для убедительности  громко икнул, - человек умирает. Физически, - указательный палец Дана грозно уставился прямиком в переносицу М., - но не психически. То есть, если при жизни, личность как бы скользила по оси времени, то теперь психическая сущность человека высвобождается,  - Дан снова икнул, - Уходит в вечность. Всё! Понимаешь? Наступает полное всё.
- Ну, ты даёшь, - только и смог сказать М..
- Поверь мне: древние не были дураками. Всё, что они себе представляли – верно. Вот эллины, например, видели загробный мир, мир Аида, именно таким: тени, вспоминающие земную жизнь. Чем не мнимая составляющая личности, а? Или вот семь компонент психики. Это ведь тоже не случайно древние евреи сводили жизнь к числу семь. И дней недели у них семь, и семисвечник, как символ духовности.
- Нет, - замотал головой восхищенный М., - нет, ты не физик. Ты - поэт!
- За поэта ответишь! – возмутился Дан.
Так они сидели и говорили о странных и непонятных, но необыкновенно важных в тот момент для них вещах. Мир становился понятным и домашним, но запутанным и сложным. Они ссорились и мирились, пили водку и запивали пивом, закусывали и заедали. Но и это прошло. Заведение закрывалось. Дан спешил на последнюю электричку. М. пришло время возвращаться домой для продолжения скандала с женой.
Они расставались друзьями. Как выяснилось, навсегда.

…Боль начала проступать через медикаментозную блокаду и мутила картину прошлого. Кардиограф с полным безразличием отсчитывал удары сердца.
«Как кукушка. Кукушка, кукушка, сколько мне осталось? Вот так жизненный потенциал обнуляется», - подумал М., - «Ещё чуть-чуть и я стану тенью. Если, конечно, Дан был прав. Или предстану перед Всевышним? Или окунусь в Великое Ничто?»
35 Пепельная командировка
Сергей Роледер
Эта зима была самой снежной за всю историю. За мою двадцатилетнюю историю жизни в большом южном городе. Снег выпал в начале ноября и наслаивался еженедельно, чтобы к февралю завалить город окончательно. На каждом мало-мальски крупном предприятии, по приказу еще партийных властей, создавались снегоуборочные команды, боровшиеся со стихией полный рабочий день. Почти все мои друзья из молодых специалистов превратились в специалистов по рытью снежных тоннелей, траншей, окопов и прочих брустверов. Сам я избежал подобной участи. Вместо этого мне сдали карту на дальнюю дорогу в казенный дом, то есть на мою первую рабочую командировку в Киев, где мне не приходилось бывать ни до, ни, как выяснилось, после.

Начальник цеха Цумбарян огорошил прямо с утра: “Бегом домой за сменой белья, оттуда на вокзал. Завтра должен быть в стольном граде на Днепре”. ОТК-ашная тетка вручила на бегу звякающий мешок, тяжеленный от бутылок с красками, которые лупили друг друга при каждом шаге, создавая позорившую меня какофонию.

По словам владевшего армянским юмором Цумбаряна, моя первая командировка обещала стать по истине творческой. Ее целью было устранение дефектов выпускаемых нами садовых тележек путем закрашивания дыр, образовавшихся из-за ненадлежащей упаковки. Благословив на дорогу командировочным удостоверением и суточными, начальник крикнул вдогонку, что акт уценки я могу подписывать только в крайнем случае.

Поезд шел по белому тоннелю, прорубленному в холмах аполитичного снега, завалившем Украину не хуже, чем ее восточную соседку. В вагоне было муторно. Пахло тоской и смертью. Люди-тени в одинаковой одежде выходили иногда из своих купе и с тоской смотрели в окно, как будто видели там что-то кроме белой стены. Моя соседка, представлявшая, наряду с проводницей, в вагоне весь женский пол, вздыхала тяжело и жаловалась на какую-то вселенскую несправедливость.

На вокзале было куда веселей. Народ двигался хаотично и волнообразно, обтекая торчавшего посреди перрона командировочного с не вызывающим никаких ассоциаций адресом в руке. По старейшему закону подлости склад, на который мне надлежало прибыть, оказался на другом конце города. Дорога туда заняла часа три. 

Начинавшийся закат и посыпанная песком дорожка привели меня в полный пустой ангар. Он был забит различной громоздкой продукцией, но казался пустым из-за отсутствия людей. Только в небольшой складской конторе кипела жизнь. В отделе “чего-то контроля и чего-то снабжения”, сейчас уже не помню, сидело человек пять. Меня удивило, что все они выглядели одногодками, лет под тридцать, как будто сюда сослали в недавнем прошлом 10-й Б за прогул контрольной. Единственный мужчина шутил, четыре женщины что-то писали, считали и дежурно ухмылялись.

Мои бутылки с краской вызвали у “одноклассников” скепсис и иронию. В любом случае, свой творческий порыв я мог начать реализовывать только на следующий день, поскольку склад уже закрывался. Следующей животрепещущей темой оказалось устройство моего ночлега. Даже девушки оторвались от калькуляторов, чтобы произвести мозговой штурм. Гостиницы отмели сразу (времена еще советские). Дежурное общежитие, как оказалось, не выдержало заносов и отключило отопление с водоснабжением. “Придется вам, старухи, мальчонку домой забирать”, - вставил очередную шутку мужчина. К моему удивлению острота вызвала смех только у меня. Девушки как-то очень серьезно озаботились и стали отчитываться о текущем семейном положении. Оказалось, что у троих полезная жилплощадь трещала от понаехавших из деревни свекровей, прогуливавших садики кашляющих детей и протекших сверху соседей. Все посмотрели на стоящую у полки с папками высокую худую даму с пепельными прямыми волосами по обе стороны модных очков.

“Аня, у тебя же сына мама забрала, ты говорила?”. Аня подтвердила, султан сострил, все загалдели. Я стоял посреди комнаты, как ребенок перед мамашами на утреннике. “Мальчика надо с дороги умыть, покормить, одеялом накрыть, а завтра мы его куда-нибудь пристроим или домой отправим”. Мальчику стало немного обидно, немного смешно, и он, видимо, совершил ошибку, изменившую ход событий. Малыш посмотрел на тетю с платиновыми волосами оценивающе, обвел ее глазами снизу-вверх, как обычно смотрел на девушек, стоящих при входе на дискотеку. Аня, уловив этот взгляд, вдруг, покраснела и сменила тон. Я не стал дожидаться пока она придумает причину для самоотвода, схватил сумку и залихватски заявил, что моя мол нигде не пропадал, а уж гостиницу найти, как тележку двумя пальцами раскрасить.

В полутемном коридоре, где залихватская улыбка быстро сползла на покрытый линолеумом пол, меня догнала “тетя” Аня. Она посоветовала заехать в центральную гостиницу “Славутич”, где иногда случаются чудеса, вызванные поздней отменой брони ответственными товарищами. Совет сопровождался листком календаря с номером телефона, по которому я должен был позвонить сразу же, если гостиница откажет в гостеприимстве.

Автобус остановился очень удачно – прямо напротив “Славутича”. Между остановкой и шикарным отелем была лишь одна пустяковая преграда – река Днепр. Белое русло реки кое-где расцвечивали вкрапления рыбаков над лунками. Между ними пролегала тропа. Я решился на переправу.

В гостинице так удивились моей наглости, что даже не сразу отказали. Более того, сердобольная старушка, шнырявшая между администраторами, отозвала меня в сторону и шёпотом велела зайти через час, когда начальник дневной смены уйдет, и она, скорее всего, сможет найти мне место на ночь.

Знакомство с матерью городов я начал с любования лучами уходящего солнца. Одни из них обтекали большой памятник (кому не помню, хоть убей), другие просеивались сквозь по-зимнему голые тополя. Затем я поймал закатный ветер на набережной и, промерзнув, удалился в узкие переулки. Хотелось горячего чаю. Никаких кофейных или чайных заведений в переулке не было. Зато, за поворотом открылись золоченые двери красивого храма. Я, не раздумывая, зашел, чтобы спрятаться от ветра и одиночества.

Шла служба, горели сотни свечей, тепло, старинно. Я согрелся и, вернувшись на мороз, почувствовал голод. Свернул за угол и услышал запах печеного хлеба. Передо мной открылась картинка из кинофильма про Жеглова и Шарапова. У проема в стене желтого здания стоял хлебный фургон, два грузчика в белых фартуках суетились вокруг, только дело было не пасмурным московским днем, а лунной киевской ночью. Еще одним отличием было то, что разгрузка вызвала возбуждение среди прохожих. Они сбегались к окну и группировались в очередь. Повинуясь советскому инстинкту и чувству голода, я тоже занял место. Оказалось, что привезли Киевские торты, о которых я слышал, но никогда не видел и не пробовал. Объявившаяся в освещенной раме продавщица гаркнула, что плебсу будет отпущено только двадцать тортов. Чудесным образом я оказался двадцатым.

Час прошел. Я стоял на покатой улице (возможно это был знаменитый Андреевский спуск, кто теперь знает), украшенной домами постройки конца 19-го века и луной образца первого года от сотворения мира и размышлял. Идти с тортом в гостиницу, где ждала бабушка с койко-местом в кладовке, казалось мне нелогичным. К стене дома с виньетками прислонился телефон-автомат. Я зашел, набрал номер и соврал, что мои продолжительные усилия по поиску ночлега ‘пока’ не увенчались успехом. С того конца провода продиктовали адрес.

Аня заплела свои пепельные волосы в косичку. Тон ее голоса был нарочито безразличным, красный с узором свитер домашним, светлые штаны слегка провисали на худых бедрах и коленях. Меня провели в пустующую детскую, выдали полотенце и отправили в душ. На ужин дали макароны с чем-то. Я, с плохо скрываемым виноватым видом, достал бутылку вина, купленную в последний момент.

Муж был в разводе, ребенок у бабушки, работа постоянная – больше мне, малолетнему командировочному, знать ни к чему. Я немного рассказал о себе. К счастью, Аня увлекалась современной музыкой, иначе остаток вечера пришлось бы разглядывать корешки подписных изданий на полках шкафа. А так, я пересказал несколько историй, взятых из контрабандных журналов, порылся в пластинках и блеснул кой-какой эрудицией в узком спектре. Аня проиграла свои любимые песни.

Мне постелили в зале, хозяйка легла в детской. Прямо напротив висели настенные часы, поэтому я смог отметить, что от пожелания спокойной ночи до ожидаемого вопроса прошло ровно пол часа. Спросили не холодно ли мне. Ответ был, в принципе, давно готов. “Немного холодно, как и тебе, наверное. А ведь эту проблему так легко решить”. Ответный смех переводился как ‘маленький нахал’. Еще через пять минут она пришла и села в своей красивой пижаме на край своей же постели, занимаемой неизвестно кем.

Я никогда больше не был в Киеве и никогда более не обнимал такую худую и высокую женщину. Пепельные волосы стали перламутровыми под светом все той же незабываемой Луны.
Посреди ночи мне захотелось чаю с тортом. Несмотря на протесты Ани, которая считала, что я обязан привезти чудом доставшийся десерт родственникам, я его достал и разрезал. Видимо из-за торта теперь нам было о чем говорить. Поспать удалось только на рассвете.

По гениальному плану мудрой женщины с пепельными волосами мы приехали в контору на разных автобусах. Я сказал, что ночевал в Славутиче на раскладушке. Глаза слипались. Краска замерзла и под ироничным взглядом заведующего гаремом, которого оказывается звали Геной, я признал свои живописные потуги идиотскими. После подписания акта об уценке мне подписали командировочное. “Можешь ехать домой, все дела закончены”, - загадочно провозгласил Гена. После паузы он перевел взгляд на Анну и с тончайшей иронией побеспокоился отчего это у нее такой усталый вид сегодня, не заболела ли.

Аня стучала по клавишам калькулятора. Другая барышня, с истинно женским ехидством, поинтересовалась, когда у меня поезд. Я знал, что есть вечерний, но сказал, что только утром. Попрощавшись, я поволок дорожную сумку к выходу. Уже закрывая дверь, я оглянулся и получил то, чего так хотел – цепляющий колючий взгляд из-под усталых век.

Той ночью мы доели торт. За это квартирная хозяйка поехала со мной на вокзал. Поезд опаздывал на три часа. Аня не могла ждать так долго. Прощальных поцелуя было два: один страстный с покусыванием, второй материнский с приглаживанием моих взлохмаченных шапкой волос. Не помню во время какого я, наконец, понял кого она мне напоминала – французскую актрису Мирей Дарк.

Людей в одинаковой одежде грузили в соседний вагон. Они уезжали из своей последней командировки с радиоактивным пеплом в крови. Я возвращался из первой с воспоминаниями о женщине с пепельными волосами. Мысли о тех, кто в соседнем вагоне и о той, что сейчас силится попасть пальцами по клавишам калькулятора, выталкивали друг друга. Глядя на белую стену за окном, хотелось тихо по-волчьи выть.
36 А был ли карлик
Сергей Роледер
Посмотрел я в зеркало и увидел маленького человека. Человек стоял где-то внизу как будто ввинченный в пол. Так выглядят люди в дверном глазке. 
Я еще раз обвел глазами каморку. Полати с матрасом, примус, табурет со стопкой книг и два деревянных ящика с кипой тетрадок. Никакого человека в каморке не было.

Я залез сюда по долгу службы, во время очередного обхода вверенного мне объекта, а именно трибуны ипподрома. За кладовкой, набитой хламом, оказался лаз в этот чулан.

Я еще раз заглянул в зеркало, и не увидел ничего кроме крошечного окна. Видение карлика исчезло. По спине пробежали мурашки, я грохнулся на колени и выполз наружу.

Вскоре, ипподромные алкаши Колян и Петян, притащили в мою сторожку печку-буржуйку. Они сказали, что несут ее для “маленького человека, который живет на чердаке”. Во всяком случае так я перевел с их языка фразу, в которой даже предлоги были нецензурными.

Через две недели я устроил на объекте безобразную студенческую пьянку. Когда все было выпито, я кое-как вытолкал шумных однокурсников за ворота, оставив лишь одну, видимо для повторения домашнего задания. Диван был застелен самыми чистыми телогрейками из имевшихся в наличии. Однокурсница выглядела настолько готовой к взятию интегралов по замкнутому контуру, что меня даже слегка пробирала оторопь. В это время раздался скрежет в дверь.

На пороге стоял карлик. Он смотрел на горящий надо мной фонарь, говорил, что у него холодно и просился пустить его в кассовый зал. Я провел его мимо испуганной однокурсницы, натянувшей фуфайку на подбородок. На втором этаже я показал ему старый топчан. Он поблагодарил, назвался Яковом и вытащил из-за пазухи тетрадь. Из вежливости, я поинтересовался что он пишет. Яков стал бормотать о чем-то связанном с Египтом, в эпоху Древнего царства. Неожиданно для себя я сел и стал слушать.

Яков говорил о Междуречьи, Саргоне, эламитах, Хараппе и открытом им тайном шрифте. Затем он ушел в космос и долго рассуждал о природе отрицательной энергии. Потом вернулся на Землю, но уже, кажется, в Китай и Японию.

Вроде бы к нам поднималась не совсем одетая студентка. Скорее всего ни один из нас не удостоил ее вниманием. Очнулся я утром, попрощался с мусолившим тетрадь гостем и спустился вниз. От однокурсницы остался шарф под диваном и раздражение в виде мигающей лампочки.

Якова я больше не встречал. Вскоре в кладовке начался ремонт и из его комнатушки вынесли весь хлам. Книг и тетрадей среди мусора не было. Несколько недель, если не месяцев, я пытался восстановить хоть что-то из того, что рассказал мне гном. Мучился ужасно и, наконец, прекратил свои попытки, поскольку понял, что он рассказал мне все, а все запомнить невозможно, даже по частям.

Изредка, когда в руки попадала книжка по истории Древнего мира или космологии, я вдруг угадывал, что будет в следующей главе и даже раскрывал загадку какой-нибудь протосинайской письменности до того, как это делал автор. Для меня это служило доказательством существования гнома Якова и той мистической ночи.

Зеркало тоже вынесли вместе с тряпками и картоном. Проходя мимо, я заглянул в него еще раз. Я боялся увидеть в нем карлика, но увидел кота. Большого, серого, бредущего по бесконечным, как вселенная, перилам, ограждающим скаковое поле.
37 Бегство
Татьяна Шкодина
 Этот город был выбран почти случайно. Он или какой-то другой – не все ли равно, когда бежишь от себя? Январь, несколько дней до рождества… И бесконечный, ноющий холод в душе.
     Над ночной вокзальной площадью (казалось, что звук шёл сразу со всех сторон) летала песня «Умы Турман»: «Проститься, за потерей потеря, и года полетели. За дождями метели, перелетные птицы…» А я и без того чувствовала себя перелетной птицей, с той только разницей, что конечная цель путешествия была выбрана наобум. Но было особое чувство… оно возникает иногда, в переломные моменты жизни, когда всё летит в тар-тарары, когда совершаешь безумные, не поддающиеся логике поступки, но понимаешь: так надо.  И вот куплен билет, а дальше по сценарию поезд и незнакомый город... Несколько часов тяжелого забытья-полусна под стук колёс, телефон отключен, мосты сожжены… Серое зимнее утро в вагонном окне. Приехали.
    Ростов встречал меня холодно и равнодушно. А чего я собственно ждала от чужого города? Садись в автобус или маршрутку, ищи своё «место силы», своё спасение – ты же за этим сюда приехала?
   Дорога в автобусе показалась бесконечно длинной, как будто я ехала не сорок минут, а сорок дней. Чужие, неприветливые улицы и дома за окном.
И вот – холм. И храм на холме. И долгий, прокатившийся волнами над зёмлей колокольный звон. Замирающий звук колокола, улетевший куда-то далеко, в бездонное, распахнувшееся над заснеженным холмом небо. И душа, встрепенувшаяся следом.
   …Храм, как и сам монастырь, как будто парил над городом. И стоя на этой высоте легче всего было почувствовать свою близость к небу и к Богу.
Рядом с храмом росла статная, как на картинке ёлка. Две говорливые молоденькие монашки с весёлым девчоночьим щебетом доставали из большой коробки ёлочные украшения. Яркие солнечные зайчики прыгали с одного сверкающего шара на другой, путались в пушистой мишуре, с озорным бесстрашием целились в меня. Весь мир неожиданно стал светлым и радостным. И пришёл покой.  Боль не исчезла, нет. Но она боязливо спряталась куда-то в затаённый уголок души, как будто стыдясь своего присутствия здесь. Я не строила планов, не знала, сколько пробуду в монастыре… Это место выбрало меня, ему и решать.
   …Дни были одинаковыми, как близнецы, но эта одинаковость не тяготила и не раздражала, а наоборот – какими-то невидимыми золотыми бинтами залечивала все душевные раны. Подъем засветло, ранняя молитва в пять утра в тихом, заспанном храме, нежный запах ладана, плывущий в дрожащем пламени свечей…
Потом отлаженная до мелочей будничная жизнь монастыря, монотонная, утомительная работа, которая всегда в изобилии ждала послушников. И за бесконечными горами посуды, нечищеной картошки, луковой шелухи шелуха внешнего мира постепенно осыпалась и больше не тревожила меня. Это место всё больше затягивало, время остановилось, и я застыла в нём, как доисторическая мошка, позабывшая всё, что было с ней прежде. Так могло бы длится месяц, год, всю жизнь…
     Но однажды утром я поняла, что должна уехать. Там, в другой жизни остались близкие люди. Кто-то из них делал мне больно, но разве это что-то меняло? Если я не уеду немедленно, я останусь здесь навсегда, я забуду своё имя и перестану быть собой. Я стану лучше и чище, но это буду уже не я. Моё время не пришло.
   … Нежные голоса монашек и послушниц взлетали в купол храма,  и мой голос взлетал вместе с ними…  В утренней полутьме никто не видел моих слёз.
    Ростов не хотел меня отпускать. Он цеплялся за мои руки ветками деревьев, по-цыгански назойливо окружал меня вокзальными киосками, шумными пассажирами, грохотом поездов. Возвращаться было страшно и больно, душу, как податливого моллюска вынули из привычной раковины, мир, от которого я успела отвыкнуть, казался грязным и суетным.
   Но я вернулась. Я почти забыла и город, и храм, только иногда он снится мне таким, каким я увидела его в тот день: высокий холм в лучах солнца, парящие в небе золотые купола и долгий колокольный звон… Моё «место силы». Место, которое всё еще ждёт меня.
38 Глебов
Светлая Ночка
Глебов шёл домой.  В голове крутились обрывки выступлений на открытии выставки.  Говорили,  как по шаблону,  и сплошной негатив  —  об отсутствии роста мастерства,  оторванности от реальной жизни,  о витании в облаках,  о нежелании прислушиваться и присматриваться к новым веяниям в искусстве и прочей чепухе.
Абсолютное неприятие его видения мира.  Три года упорного труда и вот… полный провал.

Глебов глубоко вздохнул и резко выдохнул.
—  Да,  я  —  такой!  И меняться не собираюсь! А новые веяния,  —  это,  видимо,  творения Давида Черни и инсталляции.  Ну,  да,  ну,  да… Как же… кучки дерьма в окружении клочков газет гораздо интереснее кучевых облаков и радуги.  Эх…  —   он так сильно был взволнован,  что не заметил,   как горестное «Эх…»  произнёс вслух.

Он шёл и перебирал в памяти события прошедшей недели,  листая дни,  будто выискивал что-то очень важное.  И оно нашлось!  Перед его взором,  как на экране,  высветились лица детей.  Облучённых,   обречённых детей,   с голыми,  как луна,  головами и огромными,   прощающимися с миром и прощающими нас,   —   глазами.  И,  будто отдельные от глаз,  счастливые,  радостные улыбки при виде его картин,  привезённых им в дар.  И вновь у него защемило сердце,  как при первой встрече с ребятами.
—  Дети… Вот кому нужны мои картины!  Вот для кого отныне я буду писать,  создавать мультфильмы,  иллюстрировать стихи и сказки.  Нет более честного и благодарного зрителя,  чем эти маленькие мудрецы.

Тут же пришла идея создать галерею двойных портретов детей из клиники  —   до болезни и нынешних.  К нему вернулось желание творить и от былого настроения не осталось и следа.

И я,
      собирая всю мою волю,
шептал:
            "Я все это на память возьму,
и я уже никогда не позволю
казаться несчастным
                себе самому".
Но как нам от счастья не впасть в безучастность,
чтоб каждый счастливый кого-нибудь спас,
как часто спасает
                чужая несчастность
от чувства несчастности собственной нас?! *
 
Он уже подходил к дому,  когда к его ногам с горы песка съехала маленькая девочка.
—  Ой!  Я вас чуть не уронила!  А как вас зовут?  А вы тоже недавно сюда переехали?  —  засыпала она его вопросами.
Мужчина помог девочке подняться,  протянул руку и сказал:
—  Глебов.
—  А я Настенька.  А Глебов,  это имя такое?
—  Фамилия.
—  А мне нравится.  Я вас так буду звать.
—  Договорились.  А ты почему одна?  Где твои подружки?
—  Я ещё не успела ни с кем познакомиться.
—  Но одной играть скучно и страшновато.  Давай я тебя отведу домой.
—  А дома у меня тоже никого нет.
—  А где твоя мама?
—  На работе.
—  А папа?
—  Плавает.  Он  капитан очень дальнего плавания.
—  Почему очень дальнего?
—  А потому что он уплыл очень давно,  так давно,  что я его даже не помню совсем,  и не возвращается.  Значит  —  очень дальнего.
—  Это тебе мама так сказала?
–-  Нет,  это я сама придумала.
—  Кто же за тобой присматривает?
—  Няня.
—  И где она?
—  Да вон же,  на скамеечке.
Глебов оглянулся и увидел неподалёку скамейку и сидящую на ней девушку.  Она неотрывно смотрела в экран телефона.  «Нда…   —  подумал Глебов,  —  я вот уже минут десять беседую с ребёнком,  а та даже не насторожилась.  Хороша няня».   Он хотел,  было,  подойти и отчитать девчонку за нерадивость,  но передумал,  крикнул лишь:  «Следите за ребёнком,  барышня!».  Девушка встрепенулась и подбежала к ним,  уводя Настю.  Та упиралась и оглядывалась,  крича:  «Ну,  подождите! Я же не попрощалась с Глебовым!..»
Глебов улыбнулся и помахал ей рукой.

Наутро он,  прихватив несколько самых ярких своих картин и накупив игрушек,  поехал в клинику.  С трудом добился разрешения сделать наброски портретов детишек.  Развлекая их разговорами,  играя с ними,   успевал легкими штрихами и линиями рисовать.  Вот Николенька…  Разве у детей бывают такие глаза?  Глебов не решался в них заглянуть.  А Танечка…  Прозрачная кожа…  А искажённое болью лицо Женечки…  Как всё это передать в рисунке?!

Потом,  в течение вечера,  ездил по адресам,  взятым в клинике,   и выпрашивал фотографии.  Не все родители с одобрением встретили его предложение о создании двойных портретов,  но узнав,  что он собирается устроить благотворительную выставку,  а вырученные средства от продажи своих картин передать на лечение детей,  с готовностью отдавали фото.

Домой возвращался измотанный до предела физически и морально. Если кто-нибудь в тот момент спросил его,  зачем ему всё это,  он бы посмотрел на того с удивлением, пожал бы плечами и не нашёлся что ответить.

Бросив взгляд на фото и сравнив их с набросками,  он,  забыв про усталость,  приступил к рисованию.  То,  что получилось через несколько часов,  поразило его самого.  Без слёз на всё это невозможно было смотреть.  Не было и сил продолжать работу.

Глебов вышел на балкон.  Глянул в небо.  Крупные августовские звёзды смотрели на него сверху,  а внизу,  словно их отражение,  горели огни ночного города.  И где-то там,  в одном из домов,  спит девочка-ангел по имени Настенька.  Теплая волна нежности прошлась по сердцу Глебова.  И что-то ещё постоянно всплывало в памяти и ускользало при мыслях о девочке,  но что именно,  он никак не мог ухватить.

Неделю Глебов не выходил из дома,  рисуя портреты детей.  Закончив работу,  он понял,  что получилось именно то,  что задумал.  Теперь надо готовить выставку.  Он выберет самые лучшие свои картины,  а главными экспонатами будут эти портреты.  Надо торопиться!  Может,  с помощью вырученных денег удастся спасти хотя бы одну жизнь или облегчить страдания…
А сейчас ему самому нужен отдых.

—  Глееебов!  –  ему навстречу бежала Настенька.  Поравнявшись,  обхватила его ноги ручонками,  прижалась щекой и уже тихо спросила:  –  Глебов,  почему ты так долго не приходил? 
Оторопевший и обрадованный Глебов подхватил девочку на руки и несколько раз подбросил.  Настенька смеялась и повизгивала от восторга. 
—  Мне понравилось летать.  Меня никто так не подбрасывал.  Но я видела,  как папы моих подружек со старой квартиры так делали,  и мне было завидно,   —  Настя вздохнула.
—  Ну,  раз понравилось,  тогда давай ещё полетаем.
И Глебов вновь подбросил девочку.
—  Сейчас же отпустите ребёнка!  —  К ним подбежала няня и начала браниться.
—  Вот,  сегодня вы мне нравитесь,  барышня.  Сегодня вы более бдительны,  нежели в прошлый раз.  Теперь я спокоен за девочку.
—  Тоже мне,  защитник нашёлся.  Что вы пристали к ребёнку?
—  И совсем он не приставал,  это я к нему сама пристала  —  Настя нахмурилась и была готова заплакать,  чувствуя, что сейчас её вновь уведут от Глебова.
—  Девочки,  давайте не будем ссориться,  а лучше погуляем вместе,  сходим в парк,  я вас там обеих на качелях покатаю,  идёт?
—  Вера! Верочка!  Ну,  пожалуйста!  Я так хочу полетать на качелях!  —  запрыгала от восторга Настя.
Немного поколебавшись,  Вера согласилась,  и они отправились в парк.

Глебов ловил себя на мысли,  что не только девочка привязалась к нему,  но и он рад каждой встрече с ней.  Но и всякий раз возникало смутное беспокойство и даже чувство лёгкой досады,  как при пробуждении после удивительного сна,  когда остаётся лишь ощущение радости,  а сам сон,  как ни стараешься хоть что-то вспомнить,  —  ускользает. 


—  Посмотри,  что я тебе нарисовал.  Глебов протянул Насте акварель,  а на ней  —  небо,  сверкающие верхушки облаков,  одуванчиковое поле и порхающие стрекозы и бабочки.  На переднем плане   —  котёнок,  уткнувший нос в пушистый одуванчик,  и пчёлка на цветке.
—   А я знаю,  что пчёлы полезные.  Они достают мёд!  Я их уже целых восемьдесят пять раз видела!   Но я все время убегала от них,  потому что боюсь,  что они меня укусят и из меня мёд сделают!   —  спешит поделиться своими познаниями мира ребёнок,  с восторгом разглядывая подарок. 
—  Ну,  ты и фантазёрка,  Настёна!  —  Глебов расхохотался,  а в голове пронеслось:  «Девочка с медовыми глазами.  Вот оно!  Ну,  конечно!  И как же это я сразу-то…  Глаза…  У Насти  —  е ё  глаза!».
 

Это было в начале жизни.   Впервые он увидел Лизу со спины.  Сейчас бы он сказал:  «Вон идёт балетная девочка».  А тогда,  будучи десятилетним мальчишкой,  подумал:  «Что за странная походка у этой девочки?».  Она шла,  едва касаясь земли,  и,  казалось,  если бы не огромная папка для нот,  которая тянула её вниз и била по ногам,  она бы парила.  Он вызвался помочь,  и она отдала папку с такой готовностью,  будто ждала этого момента,  а следом протянула ладошку,  сказав:  «Лиза».  «Глебов»,  —  назвался он,  взял её руку в свою,  да так и не отпустил до самого её дома.  У подъезда девочка  спросила: 
—  А почему ты назвал фамилию,  а не имя?
—  Считай,  что имя.  Зовут меня Глеб,  и папу тоже зовут Глеб.  Мама,  чтобы нас различить,   зовёт папу Глебом,  а меня  —  Глебовым.  Да и в школе,  и во дворе все меня так зовут.
—  Тогда и я тебя так буду звать.
—  Договорились.  —  Они посмотрели друг на друга и радостно рассмеялись,  словно оба в один миг осознали обретение.

Лиза была моложе его на два года и училась в одной с ним школе искусств,  только он  — в «художке»,  а  она  —  в «музыкалке» по классу скрипки и балетной студии.
У неё были глаза цвета гречишного мёда,  кошачья грация и характер игривого котёнка,  гоняющегося за солнечным зайчиком.  С ней было легко,  весело и счастливо.  Их дружба была похожа на картину «Московский дворик»  Василия Поленова  —  та же наполненность светом, и продолжалась целых три года,  пока отца Лизы не перевели служить в Германию.  Перед отъездом Глебов успел написать её акварелью.  Портрет получился каким-то необыкновенно лучезарным,  он назвал его  «Девочка с медовыми глазами».

—  Где-то она сейчас?..  А не попытаться ли мне её найти?..  Хотя,  какой смысл?  Просто увидеться?  Ведь,  наверняка,  у неё семья,  дети.  А вдруг это явится грубым вмешательством в её жизнь?..   —  Глебов тяжело вздохнул. 


—  Вот…  —  Настя протянула Глебову лист акварельной бумаги.
Он взял рисунок и спросил вдруг осипшим голосом:
—  Откуда это у тебя?
—  Из дома.  Это моя мама в детстве.   Я хотела принести её фотографию,  но мама не велит мне вытаскивать их из альбома.  А про рисунок ничего не говорила,  вот я его и взяла,   чтобы тебе показать.  В старой квартире он у нас в рамочке на стене висел,  а когда  переезжали,  стекло разбилось,  и мама положила рисунок в альбом для фотографий.  Правда,  она у меня красивая?  Я хочу,  чтобы ты её полюбил.

—  Глебов?!   —  растерянно произнесла Лиза.  —  А я знала,  что мы встретимся.  Не то,  чтобы я ждала.  Нет.  Я просто знала.  Здравствуй,  Глебов!
39 Мой удивительный сон...
Светлая Ночка
                Как часто вижу я сон,
                Мой удивительный сон,
                В котором осень нам танцует вальс-бостон…
                А.Розенбаум




Мой маленький бонсай прошлого...
Дом на Набережной. В доме том жила мамина портниха. 
—  Кто вам сказал,  что тётя Роза шьёт только на идеальные фигуры?  Совсем даже наоборот.  Это она делает любую фигуру идеальной.  Не верите?  Тогда идите к другой швее.  Или будем  проверять мои слова на деле?  Давайте уже вашу ткань.  Становитесь прямо,  будем снимать ваши размеры,  а завтра приходите на примерку.  Вы удивляетесь,  что так быстро?  Тётя Роза отложит все остальные заказы и займётся вами,  чтобы показать свою правоту,  —  подобную тираду в различных вариациях можно было услышать,  проходя мимо открытых окон квартиры волшебницы,  шьющей эксклюзивные наряды и одевающей местных женщин не хуже парижанок.

А для меня  тётя Роза была владелицей несметного богатства  —  разноцветных лоскутков из самых разнообразных тканей,  названия которых будоражили воображение.  Примерно раз в неделю,  прихватив с собой коробку из-под обуви,  я приходила к ней за сокровищами из обрезков бархата,  крепдешина,  шифона,   атласа,  шевиота,  бостона…

—  Золотко моё,  я могу предложить вам шикарную ткань бостон.  Мы сошьём из него костюм-тройку и вы будете одеты на несколько лет вперёд,  меняя блузки. 
Заметив некоторое замешательство в глазах мамы и понимая его причину,  тётя Роза тут же добавляла: 
—   А для вас я сделаю скидку и продам в рассрочку.  Не сомневайтесь,  а то ваша красавица-фигура будет на вас в обиде.  К слову сказать,  работать с вашей фигурой  —  сплошное удовольствие и даже отдых после того,  как я пошью на эту…  —  тут тётя Роза,  оглядываясь на окна,   приглушала голос до шёпота и продолжала:  …на эту капризную наряженную лошадь, первую леди города.  Но вы знаете,  на неё таки выгодно шить,  она всегда покупает ткани больше,  чем необходимо.  Я ей говорю,  зачем вы тратите лишние деньги на ненужный вам отрезок материи,  ведь я всегда называю точные размеры для выбранных моделей.  А она отвечает,  что всё любит с запасом,  боясь,  что не хватит.  Оставляйте тогда этот несчастный кусок мне,  говорю я ей,  он у вас всё равно заваляется,  а я сошью красивое платьице какой-нибудь крошке. Иди сюда,  моя радость,  мы будем снимать мерки и шить тебе платье из остатков того крепдешина в горошек, —  обращалась она уже ко мне.

—  Дорогуша,  купите малышке детскую швейную машинку,  я научу её шить коврики из лоскутков.  Посмотрите,  какие у неё пытливые глазки,  я вижу,  что её легко будет научить это делать,  —  сказала как-то тётя Роза маме.
В следующий поход к тёте Розе я отправилась,  бережно держа в руках швейную  машинку.

—  Это делается очень просто,  деточка,  но потребуется много твоего терпения.  Надо взять кусок плотной ткани такого размера,  каким хочешь видеть свой коврик.  Затем берёшь лоскутки,  нарезаешь их полосками примерно четыре на три сантиметра и пришиваешь близко один к другому на самый край основы. Следующий ряд пришиваешь  на расстоянии в два-три миллиметра,  и так дальше до самого другого края. 
Если ты ещё не знакома с сантиметрами и миллиметрами,  я их тебе сейчас покажу на линейке.  А теперь садись рядом и смотри,  как я буду шить то,  о чём только что рассказала. 
Да,  чуть не забыла главное.  Лоскутки подбирай по цвету,  чтобы они были в одной гамме.  Ты не знаешь,  что такое цветовая гамма?  Это,   когда ты смотришь на то,  что вышло из-под твоих рук и слышишь красивую музыку. 

—  Мамочка,  посмотри быстрее,  что у меня получилось,  —  кричу я,  расстилая на полу яркий,  пушистый,  разноцветный,  словно сотканный из осенних листьев,  коврик. 

—  Я же говорила,  что из этой девочки выйдет толк,  — воскликнула тётя Роза,  увидев мою работу.  —  Она умеет слушать умных людей и делать по-своему.

***

Иногда я достаю это чудо из потайного уголка памяти,  чтобы полюбоваться им и услышать красивую музыку: 
«На ковре из жёлтых листьев...»
40 Зеркальное приложение
Инна Чешская
Рита посмотрела в зеркало и чуть не упала. Её отражение было, как минимум, лет на десять моложе её!

— Ты что с зеркалом у себя в кабинете сделал? — выпалила она в трубку. — Почему я в нём такая молодая и красивая?

— Ты и есть молодая и красивая! — рассмеялся муж.

— Санечка, я серьёзно! — закапризничала Рита.

— Я же тебе рассказывал, что над идеей интересной работаю. Так вот, наконец, написал программу, которая способна воспроизводить отражение человека таким, каким его видят другие люди. В базу данных зеркала закачал наши контакты из телефона. Вчера вечером я ещё фильтры настраивал и закончил работу на своём, и поэтому ты увидела себя такой, какой тебя вижу я.

— Обалдеть! Обожаю тебя и твой сногсшибательный фильтр! И что, в этом зеркале теперь реально можно увидеть, как нас видят все те, кто у нас в контактах?

— Можно, но ещё не всё оптимально настроено, и вообще проект неоднозначный, поэтому ты там, пожалуйста, ничего не трогай. Всё, моя хорошая, мне некогда. Пока!

— Конечно, не буду! Пока! — успокоила мужа Рита и пошла осваивать новую технологию.

Она коснулась поверхности зеркала и в правом нижнем углу появилось окно с перечнем имён и фамилий.

— Мама! — обрадовалась Рита и коснулась маминого имени.

Отражение тут же изменилось. Теперь из зеркала на неё смотрела красавица в платье «а ля принцесса» с бриллиантовой диадемой на голове. В красавице Рита с трудом узнавала себя. На стене за своей спиной Рита увидела икону. Обычно на том месте всегда висел портрет мужа. Она развернулась - портрет супруга был на месте. Но в зеркальном отражении на неё со стены упорно смотрел лик святого.

— Ну, мамуля, ты даёшь! Тоже мне нашла принцессу и святого! — рассмеялась Рита.

Следующая в списке была свекровь. Увидев себя глазами свекрови, Рита от неожиданности поперхнулась. Зеркало отражало девушку лишь отдалённо напоминающую её, с равнодушно-томным взглядом, одетую в кутюр и увешанную драгоценностями. Откашлявшись, она заметила, что лик святого на стене сменился портретом Эйнштейна.

— Кто бы сомневался! - ехидно произнесла Рита. — Санька — Эйнштейн, а я — причина, почему он до сих пор без Нобеля ходит!

Рита коснулась следующего имени. Леночка была секретаршей мужа. Возрастная женщина в сером бесформенном костюме с зализанными в пучок волосами и тяжёлым взглядом недобро уставилась на Риту. Со стены вместо Эйнштейна теперь улыбался Джордж Клуни.

— Санька — Клуни, а я — старуха? Нормально! Да я всего на семь лет старше её! Вот змея, а в глаза мне всё время лыбится! — яростно негодовала Рита.

Рита со злостью ткнула на имя Максима, бывшего одноклассника мужа. Увидев своё новое отображение она с перепугу даже зажмурилась. Полуобнажённая секс-бомба смотрела на неё многообещающим взглядом и сладострастно улыбалась полуоткрытым ртом. Джоржа Клуни сменил ботан-очкарик.

— Вот гадёныш! — в сердцах воскликнула Рита. — Я же с ним просто вежливая.

Продвигаясь от имени к имени, Рита чувствовала себя как на минном поле, но остановиться уже не могла.

*****

— Ты в курсе, что изобрёл бомбу? — спросила она мужа, когда тот вернулся домой.

— Догадываюсь. Но ведь все знают, что в человеческом взгляде нет и не может быть объективной реальности!

— Санечка, то что красота в глазах смотрящего, признают все только теоретически, но к практике вряд ли кто готов...
41 Долгопят или это ли не счастье?
Инна Чешская
Муж вернулся домой и прям с порога, не сняв ни обуви ни верхней одежды выпалил:

- Лена! Нам надо серьёзно поговорить.

И тут же, на одном дыхании, широко распахнув и без того огромные глаза и не выдержав даже минимальной паузы:

- Я влюбился!
 
«Опаньки», подумала Ленка, "Вот и к нам в семью кризис среднего возраста пожаловал. Ну здравствуй, здравствуй...", но ничего не сказав, очень внимательно посмотрела на мужа, чего не делала уже лет пять или шесть или уже восемь?
 
Говорят, что перед смертью проносится вся жизнь перед глазами, так вот у Ленки начала проноситься вся их совместная жизнь с мужем. Познакомились они банально - по интернету. Окажись один из них человеком честным, то не судьба была бы им встретиться. А так Ленка скосила себе 3 года, будущий муж накрутил себе 3 сантиметра роста и таким вот незамысловатым образом, хоть и с трудом, но они всё же смогли ещё втиснуться в заданные друг другом критерии поиска и найтись.
 
Ленка уже и не помнила кто кому первый написал, но точно знала, что письмо будущего мужа было без какой-либо пошлости и с лёгкой самоиронией, что ей очень импонировало. В свои 33 года и при посредственной внешности, она трезво оценивала свои шансы на брачном рынке и прекрасно понимала, что находится, если и не в последнем ряду, то в предпоследнем уж точно, потому твёрдо решила на первое свидание прикусить язык, развесить уши, надеть розовые очки и кружевное бельё, а в сумочку положить самодельное печенье и томик Тургенева.
 
Первая встреча прошла, на удивление, легко (вот что значит одеться в правильный образ!), их роман развивался так бурно и стремительно, что будущий муж, не на шутку испугавшись, пропал на полгода, перед расставаниям продав Ленке свой старый компьютер, как ей потом показалось, по явно завышенной цене. Но поняла она это не сразу, а лишь после того как сняла с себя тесное платье своего образа "немо-глухо-слепой сексапильной хозяюшки-интеллектуалки". Правда, прожив полгода в режиме "дом-работа-дом" и отрезвляющей тишине одиночества, звонок будущего мужа опьянил её сходу до такой степени, что она тут же снова влезла в тот тесный образ-наряд и теперь расценивала их компьютерную сделку, исключительно, как коммерческую жилку талантливого бизнесмена.
 
Вместе им было интересно, поэтому после полугода регулярных встреч и постоянного натиска родителей, потерявших надежду ещё в этой жизни увидеть внуков, будущий муж отважился и сделал Ленке предложение. Они шустро перезнакомили свои семейки, условие жениха и невесты, отпраздновать свадьбу в узком семейном кругу, было родителями безоговорочно и единогласно одобрено и боясь, что кто-то может вдруг и передумать, для бракосочетания был выбран первый из возможных свободный день. 
 
Жили они, как Ленке казалось, хорошо. Климат в семье преобладал тропический с характерными небольшими сезонными колебаниями температуры, без жарких африканских страстей, но дружно и уважительно - это ли не счастье? Муж, будучи типичным представителем мужского сословия и потому более простым и прямолинейным, сбросил свой тесный костюм-образ "эмпатично-нежно-романтичного мачо-трезвенника с золотыми руками"  уже через несколько недель после свадьбы и предстал перед Ленкой таким каким был - простым, работящим и заботливым мужиком в удобных домашних трениках. Ленка же, как представительница более сложного женского сословия, распускала тугой корсет своего образа "немо-глухо-слепенькой сексапильной хозяюшки-интеллектуалки" по чуть-чуть, еле-еле уловимо, но скорая беременность стремительно ускорила этот процесс и потому уже через год она тоже, не без удовольствия, полностью распрощалась со своим трескающимся по швам образом и, облегчённо вздохнув, переоделась в уютный домашний халат. Тот факт, что несмотря на обоюдное расставание со своими образами, никто из отношений не сбежал и даже не предъявлял друг другу претензий, окончательно убедил Ленку в правильности принятого когда-то решения и укрепило её веру в ячейку их общества.
 
Быт и воспитание двух, друг за другом родившихся, детей конечно же раскачивали их семейную лодку временами очень даже сильно, но кораблекрушения не случалось, а потом, когда шторм затихал, они снова продолжали размеренно и чинно дрейфовать по волнам своей семейной жизни. Счастливые бабушки и дедушки помогали им как и где только могли, на работе они ползли, хоть и медленно, но уверенно по карьерной лестнице вверх, не забывая при этом путешествовать, уделять время своим увлечениям и конечно же друг другу не выбиваясь при этом из среднестатистических данных.

И вот они женаты 12 лет и за все эти годы муж ни разу не был уличён в неверности или даже просто замечен в лёгком флирте с кем бы то не было, хотя Ленка была дамой совсем не ревнивой и он мог бы себе такую шалость, без последующего скандала, позволить. Она представила мужа флиртующим и невольно улыбнулась, потому что картинка всплывшая в её голове была очень уж смешной и даже нелепой. Всё дело в том, что Ленкин муж, после нескольких неудачных попыток сделать комплимент традиционным способом, ещё в начале их отношений и поняв, что это не его стезя, решил сменить тактику и теперь делал комплименты исключительно молча (или при помощи ультразвука, который Ленка не могла уловить?), просто вытаращивая глаза, как долгопят (прим. Долгопяты - небольшие зверьки, их рост составляет от 9 до 16 см, обитающие в Юго-Восточной Азии. Это единственные известные приматы, "общающиеся" на чистом ультразвуке. Наибольшее внимание во внешнем облике долгопятов привлекают большие глаза диаметром до 16 мм, которые обращены вперёд больше чем у других приматов. В проекции на человеческий рост глаза долгопятов по размеру соответствуют яблоку).

За годы их совместной жизни, Ленка, по степени округлости глаз мужа, научилась различать всю палитру его эмоций: от дикого восхищения, удовлетворительного одобрения, невольного удивления, неожиданной растерянности, сильного непонимания и полного негодования. И вот она представила как муж делает один за другим комплименты какой-то крысе распахивая свои глаза всё шире, и шире и шире...
 
У Ленки пересохло горло, представляя трансформацию мужа в долгопята, она нервно улыбнулась и просипела:
 
- Ну и как зовут твою крысу?
 
Глаза мужа теперь на самом деле поползли на лоб и он судорожными движениями рыская по всему телу заикаясь затарахтел:
 
- Как? Как ты... как... как вообще... ты смогла... догадаться, что я влюбился в крысу?! Не, ну ты даёшь... Ты понимаешь, я просто не мог пройти мимо, я обалдел когда её увидел... ты только посмотри какая она классная, какая она мягонькая, какая она красивая... как она похожа на тебя...

Муж достал из за пазухи маленькую серенькую крысу с розовыми полупрозрачными ушками, розовым носиком и чёрными глазками-бусинками.

Дальше Ленка уже ничего не слышала. Она любовалась своим мужем, его новой подружкой, их обоюдными лобзаниями и была бесконечно счастлива, что муж её влюбился именно в эту крысу, которая была так похожа не неё...
42 Дом
Влад Петухов
             
             (фрагмент из сборника «Пусторадицы»)

              Дом жил в самой середине деревни, аккурат на развилке дорог. Он был одинокий и заброшенный. А когда ты одинок и поделиться событиями из прошлой жизни и своими переживаниями не с кем, они куда-то потихоньку улетучиваются, истаивают, и уже не понять, было это на самом деле или примерещилось холодными унылыми ночами. Дом не помнил сколько ему лет, а спросить было не у кого – давно уже не было ни жильцов, ни гостей. Он знал только, что на верхней крышке старого буфета, стоящего в зале, если присмотреться, можно отыскать надпись химическим карандашом: «Бригадиръ Смирновъ». Получалось, что ему больше ста лет, ведь буфет стоял на этом месте всегда. Стенки импозантного когда-то сооружения давно облюбовали древоточцы и напилили уже изрядные кучки белесой муки, лежащей теперь нетронутой по периметру основания.

              Был и ещё один ориентир во времени: где-то валялся затерянный старый гроссбух с надписью каллиграфическим почерком на обложке о сборе средств к столетию Бородинского сражения. Любопытные мыши уже давно попробовали на вкус краешек обложки, но что-то в содержавшихся внутри финансовых делах им, видимо, не понравилось, и они оставили амбарную книгу в покое.
 
              На стенах в зале напротив друг друга располагались два фотопортрета в простых рамках. Верх рамок по деревенской традиции был несколько отстранен от стены и поэтому получалось, что портреты нацелены немного в пол. С левой стены сердито взирал на происходящее в комнате бородатый мужчина с обличием Льва Толстого, с противоположной – не менее строгая женщина в тёмном платке домиком над высоким лбом. Никифор Усач и жена его Аграфена.

              «Усач» было прозвищем, вполне понятным и оправданным, учитывая облик его носителя, но произносилось шёпотом и исключительно «за глаза», ибо был Никифор человеком серьёзным и «в авторитете». Ну, а прозвище, так как же без него-то на селе? Дом слыхивал и не такие. Жила в деревне, например, парочка: Васька «Рука-Нога» да Ольга «Кубырялка». Оба получили свои обиходные «имена» по причине имеющихся физических изъянов – деревенские шутки подчас не знали жалости. Но дальше прозвищ обида не заходила. Более того, как бы в компенсацию за неё, соседи всегда готовы были помочь и дровами, и провиантом, если требовалось.

              В первый раз Дом осиротел в конце лета сорок первого. Стране нужны были солдаты, и Никифор Усач ушёл на войну. Навсегда. А потом потребовалась бабья защита от врага, и «на окопы» забрали Аграфену. Дом терпеливо ждал хозяев домой и тихо плакал мокрыми осенними ночами. А к зиме кто-то сердобольный заколотил его окна горбылем. Как будто пятаки на веки усопшему положил. И Дом подумал, что он умер.

              Но нет. Хоть на дворе и не было тепло тем особенным, влажным, запашистым теплом от скотины, какая-никакая жизнь продолжалась. Под крышей вольно разместились обнаглевшие воробьи, а внизу не давали покоя неугомонные мыши. Да и в щёлки заколоченных окон дом со временем научился подглядывать. За бесконечные чёрные годы много ему довелось повидать. Бои не дошли до их деревни, но война – докатилась. Она извернула привычный уклад жизни во всём, даже в неожиданном. Люди вдруг стали бояться безобидной тихой Фроси – Хромоножки, которую раньше не очень-то и замечали. Фрося носила письма. А письма в то время часто приходили совсем не те…

              Дом привык к отсутствию мужских голосов в деревне, привык к одышливому хеканью соседки Дарьи, колющей дрова на себя и на тех, кто сам с этим делом уже не справлялся. И всё-таки иной раз ему приходилось вздрагивать от неожиданного взрыва женского хохота. Это в войну-то! Никак тронулись бабы от непосильной работы? Нет, оказывается, при уме всё-таки.

              А начиналось обычно так.

              Тащатся с поля, кажется сил не хватит до дому дойти. Ватники мокрые да тяжёлые, до утра не просушить. Но вот кто-то из баб заводит:

              - А что это у тебя, Клаша, - это она Клавдии Корневой, - ватник – то вроде как старый, а дыры новые?

              Дыры, конечно, все старые, и ушивать их сил уже не осталось, но Клавдия послушно ведётся:

              - Так ведь видели, бабы, немец поутру прилетал, меня специально выцеливал? Я с испугу-то - головой в копну. А штанов, сами понимаете, нету, ещё в том году последние сносила. Ну, он и разволновался, видно, рука дрогнула. А может жаль было такую красоту портить. Промазал, в общем. А вот ватнику досталось!

              - Жалко, совсем новый! – заканчивает она под хохот товарок. Ну вот, так-то и до дома дошли. Хватило сил, слава Богу!

              Да, ватники, ватники… Универсальная одежда широкого социального применения. И в поле – в ватнике, и в окопе – в ватнике, на стройке – в ватнике и на зоне – в ватнике. И бабы, и мужики – все в ватниках. Ватник сцементировал нацию. Если верно, что все мы вышли из гоголевской шинели, так это, может быть, душой. А вот телом – из ватника!

              Первый гость заглянул в Дом в мае сорок пятого. Да и не гость это был вовсе. Соседские женщины оторвали скрещенные на дверях доски и вытащили на улицу все лавки, стулья и табуретки, всё, на чём сидеть можно было. В доме через дорогу варили пиво у Дарьи Корешковой, Победу праздновали. А сама Дарья, уже хмельная, всё подтыкала невестку:

              - Пляши, Ульяна, пляши! Скоро Мишка вернется. Раз до сих пор похоронка миновала, жив значит! Теперь уж не убьют!

              Только вот не знала она, что в это время где-то далеко усталый военный командир подписывал последние на этой войне похоронки. В толстой пачке казённых листков был и такой: «Уважаемая Дарья…Ваш сын рядовой Корешков Михаил… проявив… убит… мая 1945 года...»

              Своих хозяев Дом не дождался. Вот уже и жизнь стала налаживаться. Те же бабы да увечные в основном мужики эту жизнь и налажали. Васька «Рука - Нога» как-то незаметно потерял своё прозвище. Неловко оказалось так-то обзываться, когда у каждого даже не второго - первого мужика было что-то оттяпано от организма во фронтовых госпиталях.

              Жизнь в деревне налаживалась, а Дом по-прежнему одиночествовал. Всё чаще думалось о том, что так и сгинет он бобылём, отдаст душу своему деревянному богу, а одряхлевшее тело его сгорит в печках сельчан, последний раз порадовав их своим теплом. Что такое «бобыль» Дом не знал, но давно приметил, что когда деревенские произносили это слово, проскакивала в их голосах какая-то тоска и безнадёга. Значит и о нём так-то вот думать можно, решил он для себя.

              Но жиличка у него всё-таки появилась – баба Глаша, какая-то дальняя родственница Никифора Усача. Она заняла небольшую кухоньку, главной достопримечательностью которой была русская печь, а двери в передние комнаты накрепко законопатила от зимних морозов, да и дождавшись лета, не стала их распечатывать. Так и жила в полном уединении, не принимая гостей и не страдая от отсутствия внимания сельчан. Они, поначалу-то, было пытались иметь с ней какие-то дела, да понемногу отстали за полной бесперспективностью таковых.

              В последние свои годы баба Глаша тихонько тронулась и всё своё драгоценное добро стала прятать в схронах, где под стеной бани, а где – в подполе или на дворе. Туда пошли её юбки и платки, подзоры с кружевами и даже совсем уж городские, но совершенно никчёмные на селе, невесть откуда взявшиеся, чёрные боты с красной байкой внутри и клапаном на двух кнопках. Имущество она паковала в старое ведро и старательно закапывала, что-то приговаривая при этом себе под нос. Если бы кто-то случайно оказался рядом, то услышал бы бабкины пришёптывания:

              - Это вот Вареньке… поносит, как вырастет… А это Валюшке…

              Как подошло время, похоронили её сельчане артельно. Никто из родственников на кладбище не приехал, никого не осталось, видно…

              И опять Дом осиротел надолго. Покосилась и местами упала старая изгородь. Нахальные тополиные ростки, трУсившие до этого выбираться на волю, заполонили всё свободное пространство вокруг своего огромного родителя и вытянулись уже на метр от земли. Крапивно-малиновые заросли подобрались к самому крыльцу и берегли вход получше старого ржавого замка, висевшего, если присмотреться, мимо накладки, только для видимости. На южном фронтоне под самой крышей уже который год жила ласточкина династия. А на стропилах двора осы строили себе бумажные жилища величиной с коровью голову. Человек был здесь лишним.

              Но Дом так не думал. Всё-таки он был предназначен для людей и неисполнение своей функции переживал тяжело. Поэтому он старался понравиться редким покупателям. Крыша была ещё крепка, стёкла целы, даже электричество было, видимо, забыли отключить в своё время. Люди ходили по комнатам, удивлялись наличию целых трёх печей, стучали обухом по брёвнам (дом старался откликаться позвончее), с интересом изучали старинную мебель. И больше не возвращались.

              Но вот как-то в августе, когда Дом опять впал в философическую меланхолию, в деревне появились новенькие. Дому они понравились сразу, супружеская пара в зрелом возрасте. Они тоже ходили, тоже постукивали, тоже удивлялись. А самое главное – они ударили с продавцами, обнаружившимися вдруг иногородними племянницами бабы Глаши, по рукам. И уехали. А Дом принялся фантазировать про свою новую жизнь. Ему тоже хотелось иметь железную крышу, чтобы как у соседей, и высокую мачту с телевизионной антенной. И вот наличники бы неплохо, резные, красивые. Да мало ли о чём может мечтать истосковавшийся по человеческому вниманию давно осиротевший деревянный дом?
                ___

              Шло время. Теперь Дом красовался и железной крышей, и красивой антенной, и резными наличниками, за которые он был особенно признателен своему хозяину. И даже не потому, что очень такие хотелось, а зная, каких трудов стоило найти мастера исчезающего ремесла. Алексею пришлось буквально прочесать весь район. Лестницу в коттедж за полмиллиона – пожалуйста, а наличники… нет, возни много, а выхода – чуть.  И Дом безуспешно искал в происходящем свою, деревянную, логику. Вот – лестница. Она в доме. Дом – за глухим забором. На дверях замок. Кто её увидит? Разве что только хозяину перед своими гостями хвастаться. А наличники – это же красота! Всем видно, всем настроение поднимает, глаз радует! Нет, не понять ему, видимо, чего-то в новой жизни.

              А потом пришла пора красить новую «одежду» Дома. Для такого дела была вызвана подмога. И тогда оказалось, что хозяйская семья совсем не по-городскому богата четырьмя детьми. А когда все заявились, да ещё парами, Дом с удивлением узнал про себя, что он, оказывается, недостаточно просторен.

              Прошло ещё немного времени, и в Доме один за другим начали появляться маленькие человечки. Их привозили хозяйские дети, и Дом с любопытством наблюдал, как малоподвижные поначалу, но весьма голосистые крохи превращаются в непредсказуемо стремительных головастиков, которые не знают удержу и неуправляемо стремятся проникнуть в такие места, о которых и сам Дом успел накрепко позабыть. Иногда, распирая дверь в какое-нибудь запретное место, чтобы мальцам не открыть было, Дом добродушно ворчал про себя: «Вот ведь, неугомонные, назойливее воробьёв!» И вспоминал без грусти то время, когда единственными живыми существами, гостившими у него, были эти неунывающие птахи.
43 Рыжики
Влад Петухов
              Я немного подумал и перевернул бутерброд колбасой вниз, как учил прагматичный Матроскин. Сидеть на кочке было неудобно, но более комфортного места поблизости не наблюдалось. Собираясь в лес, я взял пару бутербродов совсем не от опасений проголодаться, а скорей из детского наивного желания в очередной раз проверить, так ли вкусен хлеб в лесу, как это бывало когда-то давно. Там, куда я собирался, заблудиться и сгинуть от голода было невозможно даже с моим пространственным кретинизмом. Небольшой бор, «борок», как его называли деревенские, с юга был ограничен водной преградой местного значения под названием Усть-Шадуйка. Остальные его границы солидарно берегли высоковольтная линия и железная дорога.

              И всё-таки бутерброды пригодились…
              Я вытянул гудящие ноги и с наслаждением откинулся на ствол сосны за спиной, почувствовав сразу же, как на потную шею сверху посыпались сухие иголки. Надо же – задуманная лёгкая прогулка за лисичками для грибной икры оказалась весьма утомительной. Удивительное дело - солнце на небе в положенном месте, вот слышно, как поезда перестукивают своими колёсами, вот доносится шум какого-то урчащего механизма, вот только что в стороне деревни собака пролаяла, а я всё никак не выйду из этого дурацкого места. И ведь точно знаю, что мне от солнца идти надо, а каждый раз попадаю не туда.  Всё, баста! Перекур, точнее перекус.

              Скептически осмотренный бутерброд в руке представился совершенно ничтожным на фоне моего невесть откуда взявшегося необъятного голода, спастись от которого не поможет ни «колбасой на язык», ни наличие бутербродного близнеца, лежащего в корзинке. Отправленный в рот первый кусок ничего не сообщил относительно забытого вкуса из детства. То ли колбаса была не такая, то ли я сам, то ли Матроскин был не прав.

              - Докторская?
              Я поднял глаза. В нескольких шагах от меня стоял Леший. Именно так было криво начертано на его футболке непонятного цвета, как будто автор окунал палец в белила и незамысловато выводил буквы, нимало не заботясь о каллиграфии. Глубинным слоем под буквами смутно угадывалась размытая картинка чего-то невнятного с остатками надписи: «Sex Pistols». Наряд дополняли камуфляжные штаны, дряхлая штормовка и «сланцы» на босу ногу. Кроме одежды у пришельца имелись пронзительные зеленые глаза и малоопрятная русая борода.

              - Докторская? – переспросил странный «явленец». – Я бы поел…
              Я скосил глаза на корзинку: виден ли постороннему взгляду второй бутерброд, и вознамерился было дать отпор. Ходят тут всякие, «Здрасьте» не говорят, а сразу – «Я бы поел»…

              - Я за тобой да-а-авно наблюдаю, - незнакомец причудливо растянул слово «давно», видимо, чтобы проиллюстрировать значительную продолжительность времени своего наблюдения. Потом он присел на корточки, уравнивая тем самым наши положения, и протянул мне тёмную, похожую на корягу, ладонь:

              - Леший.

              - Надо же! Тезки, значит. Меня жена тоже иногда Лешим называет.
              Я тут же смутился, быстро сообразив, что об этих ситуациях посторонним знать вовсе не обязательно. - Вообще-то меня Алексеем зовут. Лёшей, стало быть.

              Я ответно пожал твердую, как деревяшка, корявую руку.

              - А чего за мной наблюдать-то?

              - Податливый ты.

              Странный у нас получался разговор. Выныривает невесть откуда человек, чуть ли не босиком, а у самого видуха, как будто месяц дома не был, и сразу предъявляет претензии на колбасу. А потом заявляет, что он за мной шпионит, при этом намекает на своё превосходство: податливый я, видите ли…

              Я на всякий случай подобрал ноги, чтобы ловчее вскочить, если потребуется, но Леший легко разгадал мой маневр и произвёл успокаивающий жест.

              - Да ты не дёргайся! Всё путём! Лучше послушай: вот ты ходишь – ходишь тут и понимаешь, что деревня совсем рядом, а выйти никак не получается. Самому-то не странно?

              - Ну, странно, конечно…

              - Вот, я и говорю: податливый ты. Это я тебя вожу. – В голосе собеседника прозвучали горделивые нотки.

              - Таких-то, как ты, мало осталось. Иного начинаешь водить, а он будто глухой, тебя совсем не чувствует. Только сам измучаешься. Я после таких сеансов долго восстановиться не могу, всё тело болит. Разучились теперь люди природу слышать.

              Тёзка горестно вздохнул.

              - Или в свой нафигатор упрутся и чешут, дороги не разбирая.

              - Навигатор, - машинально поправил я.

              - А я что говорю? Нафигатор, машинка такая, дорогу кажет… Я, когда тебя-то почувствовал, сильно обрадовался, ну и переборщил маленько. Очень уж хотелось старое вспомнить, навыки восстановить, так сказать. Ты уж прости, что утомил тебя так.

              Я предпринял ещё одну попытку незаметно дистанцироваться от собеседника. Не хватало ещё в цивилизованном лесу поблизости от деревни стать жертвой неадекватного психа. И опять впустую.

              - Не веришь, - печально проговорил он.

              - А ты хочешь сказать, что настоящий леший и есть? – Решил я немного подыграть. – А чем докажешь?

              - Это вы, люди, всё доказательства ищете! – парировал Леший. – Надоказывались уже! Всю жизнь вокруг себя испоганили! А мне нечем доказывать. Да и нечего! Я есть – и всё тут!

              Самозванец привстал и нервно поколотил себя по карманам, что-то обнаружил в одном из них и вытащил на свет мятую пачку дешёвой «Примы».

              - Будешь?

              Я отрицательно покачал головой. - Не балуюсь.

              - А я вот пристрастился, - как-то стыдливо признался он, прикуривая от указательного пальца.  Опять же через вас, через людей.

              Леший крепко, на полсигареты, затянулся и долго сидел, не выпуская дым.

              - Повадились тут одни на бережок ездить, - он махнул рукой в сторону солнца, где должна быть речка. – Шумят, мусорят, сквернословят. А я знаешь, как мат не люблю, прямо корёжит всего. Ну я и надумал их поводить. Куда там! Их по пьяному делу никакому лешему не пронять. Поймали и тоже со своим: докажи да докажи, что не человек. А в качестве испытания – пол-литра из горла выпить. Я тогда поглупее был…  Думаю, что мне с их напитка-то будет? И выпил…  С тех пор…

              Леший опять крепко затянулся и замолчал.
              Я молчал тоже.

              - А у тебя там ничего такого нет? – перевёл он разговор в более конкретное русло, указывая кивком головы на корзинку.

              Я отрицательно и даже с интересом покачал головой. Во даёт! Таких заходов на то, чтобы выпить на халяву, я ещё не встречал.

              - Жаль. Они же меня и курить научили, по пьяному-то делу. Ну или вот, колбасу очень полюбил. Если у тебя «Докторская», так я бы поел…

              Прикинув, что жмотничать в такой ситуации совсем уж неприлично, я протянул расстроенному Лешему второй бутерброд и, немного посомневавшись, надкушенный свой, который всё ещё держал в руке перевернутым. Он взял подношение, аккуратно отделил колбасу, а хлеб вернул мне.

              - Благодарствуйте, это нам без надобности.

              Его речь на мгновение показалась мне какой-то ненатуральной и даже несколько глумливой. Пока я размышлял над этим феноменом, Леший мелкими кусочками поедал колбасу, жмурясь и вроде как даже урча от удовольствия. Потом старательно облизал пальцы и нахально произнёс:

              - Мало.

              Но сразу, будто спохватившись, подозрительно фальшиво поправился:

              - Благодарствуйте!

              Меня же в это время занимало другое.

              - Какой-то у тебя, Лёша, - обратился я к нему «по-человечески», - прикид совсем не сказочный. Штаны вот, как у охранника из клуба, да и футболка, знаешь ли, того… Тоже мне, Sex Pistols.

              Леший подозрительно на меня посмотрел:

              - А чем тебе моя одежонка не нравится?

              - Ну, ты должен типа в армяке в каком-нибудь быть, порты, опять же, лапти…

              - Где ж я тебе такую одежду-то возьму? – возмутился Леший. – Или мне краеведческий музей ограбить?

              Он посомневался немного и решительно заявил:

              - А порты эти я в Пустозвонницах с забора спёр. - (Пустозвонницами была недалёкая деревенька). – Висели на заборе у крайнего дома, ну, я и взял. Но ты не сомневайся, у хозяина ещё такие же есть, сам видел, не пропадёт без штанов-то!

              Леший крепко задумался. Видимо, эта история напомнила ему о чём-то волнующем.

              - Собака вот только у него вредная. Или дура. Не признала меня, понимаешь. А я не поопасся, да-а… Но ты не думай, - вдруг оживился он, - я не за так. Я ему целую бадейку, что на дворе стояла, рыжиков накидал. Без единого червячка. А ты видел когда-нибудь, чтобы рыжик – и без червячка? Царь – гриб, не какая-нибудь лисичка. Его всякая живность любит. - Леший презрительно заглянул в мою корзинку, на треть беспорядочно наполненную лисичками.

              И тут я заметил, что за всё время нашего разговора меня не побеспокоил ни один комар, хотя звон стоял на весь лес, а в просвете между деревьями толокся плотный столб этих вампиров. Леший перехватил мой взгляд и усмехнулся.

              - Ну, ты спросил, так слушай. А остальное, - он провёл рукой по одежде, - ничейное. Оно в избытке на берегу имеется, где эти компании гуляют. Там чего только нет: и колпачки на лямках, и связанные веревочки с лоскутком тряпичным. Лапти вот эти там нашёл. – Леший переступил ногами в «сланцах». – Только уж очень от них ноги тоскуют. Бесовская обутка.

              - И что, ты вот так здесь один и тусуешься? – решил я расширить тему общения.

              - Зачем один? – удивился он. – Родни полно, только вот, опять же, ваша цивилизация…

              Было видно, что Леший даже утомился, трудясь над последним словом.

              - Мне вот теперь ни за линию, ни за железку нельзя.

              Я вспомнил, как эту ЛЭП энергетики тянули лет пять назад. По самой сочной середине нашего заповедного борка шла смертоносная техника, оставляя за собой безжизненное пространство шириной не менее ста метров. Движение машин, несущих гибель всему живому было неотвратимо, как сползание огнедышащей лавы со склонов вулкана. Вжик – и нет дерева, стоявшего здесь десятилетиями. Вжик – и это уже не живое растение, а мертвый хлыст. Вжик! Вжик! Вжик! Да здравствуют гениальные изобретатели убийц природы во благо человека! Только человека ли?

              - А почему за линию нельзя? – спросил я.

              - Ток не пускает. Не можем мы под током-то, болеем потом сильно. Одна радость, когда он вдруг кончается…

              - Как это кончается? – удивился я.

              - Н-е-е-т, - пошёл сразу на попятную Леший, - линия-то нам не по силам. А вот железку...  Ой!

              Он захлопнул рот и подозрительно посмотрел на меня: догадался или нет? Я не подал виду, но вспомнил разговоры сельчан, что на нашей дистанции пути нет-нет, да и возникают беспричинные кратковременные отключения электроэнергии. Минута – и опять всё восстанавливается.

              - Так это ты-ы? – Я ткнул Лешему в грудь.

              Тот конфузливо потупился, - Ну, не я один…

              - Это как же у вас получается?

              - Не скажу! – нахально заявил Леший, а потом уже совсем другим, грустным голосом добавил. – Если отрежут люди ещё и этот путь, совсем нам тогда хана…

              ***

              Прощались мы с Лешим уже совсем друзьями. Он взял с меня слово приносить ему время от времени гостинцев для удовлетворения вредных пристрастий. Мы договорились, что это всё, конечно, нехорошо, поэтому только помаленьку и нечасто.

              - Слушай, а как ты это… из пальца-то? – я имитировал прикуривание сигареты.

              - Да ты что, - удивился Леший, - где мы, а где огонь? Разве тебе не ведомо, что лешии с огнем не знаются? А это, вот…

              Он разжал свою корявую ладонь. На ней лежала маленькая газовая зажигалка.

              - Показалось тебе… А это, - он подкинул зажигалку, - я там же на берегу подобрал…

              А когда мы уже совсем собрались расставаться, Леший вдруг сказал:

              - Ты знаешь, спасибо тебе!

              - Это за что же? – удивился я.

              - За то, что не жадобился, не глумился надо мной, что не серчал на мои причуды. Вон как я тебя по лесу-то накружил.

              Он протянул руку, и я протянул ему свою. Рукопожатие получилось крепким и даже немного болезненным.

              -Надо же! – вдруг воскликнул Леший, освобождая свою кисть. Его взгляд метнулся мне за спину и немного вверх. Я обернулся – никого и ничего. Только вроде как ветерок шумнул. Повернулся назад. И здесь никого…
Я потоптался на месте. Никаких следов недавнего собеседника, кроме глубоко вдавленного в землю окурка, не наблюдалось. 

              ***

              На опушку борка я вышел минут через десять и сразу увидел мачту телевизионной антенны на доме нашего соседа. Яркое солнце и пронзительный воздух прочистили мозги, смахнули лесной морок, и стало совсем удивительно, чего я там мотался столько времени, в трёх соснах-то? И «Леший» этот? Как я мог поверить в такую дурь? Ведь какие имеются аргументы в пользу наваждения? От пальца прикуривал – так всё прояснилось. Комары не трогали? Так, может, у него какой репеллент ядрёный имелся, а я не почувствовал. Исчез незаметно? – Не так уж и незаметно, если вдуматься. Внимание отвлёк, а сам – за ближнюю ёлку, вот и все чудеса. А всё остальное – от жизни.

              В общем, к дому я подходил полностью вернувшим реалистичное мышление. Оставалось только небольшое недоумение: это каким же надо быть чудилой, чтобы потратить столько времени на мистификацию случайно встреченного в лесу человека? И ещё одно обстоятельство нельзя было сбрасывать со счетов: я всё-таки чертовски устал и, видимо, поэтому корзина за спиной с каждым шагом наливалась всё большей тяжестью.

              На крыльце я с облегчением стащил ношу с плеч и поставил перед собой. Взгляд упал на содержимое. Вместо небрежно набросанных мной в корзину жёлтых лисичек в ней убористо, до самого верха лежали шляпка к шляпке, бахромой вверх ядрёные рыжики.
              Ни одного червивого среди них не оказалось – я проверял. А вы можете себе представить, чтобы рыжик -  и без червячка? Чудеса, да и только!
44 Заблудший
Любовь Казазьянц
Фантастический рассказ
Со мной произошёл удивительнейший случай, можно даже сказать пугающий!
Это случилось в то время, когда я решил поехать вместе с женой в отпуск. У нас никогда на работе не совпадал отпуск по времени. А тут, наконец, мой начальник по строительству предложил мне поменяться с ним периодом отпуска: он выбрал декабрь, под Новый год, а меня решил отправить в отпуск в июне. Но из-за сложившейся ситуации на работе, мне пришлось задержаться на неделю. А жену я отправил в начале июня в Казахстан, в Караганду к родственникам. Дети у нас уже жили самостоятельно, поэтому в кое-век раз мы решили вместе отправиться в отпуск и отдохнуть по полной. 
Освободившись от дел на работе, я купил билет на поезд, скоренько собрал вещи и отправился на вокзал. Так началось моё долгожданное путешествие в душном вагоне. Уже на второй день мне надоело чтиво, сидение и бездеятельное лежание в купе. От сухой пищи у меня началась боль в желудке. Я решил пообедать в вагоне-ресторане, побаловать себя горячим, хотя и не задёшево.
В ресторане я присел за столик у окна и заказал себе борщ, манты и бутылку пива. Закончив с борщом, я принялся за второе блюдо. Как вдруг около моего столика возникла крупная фигура мужчины средних лет с небритым, обросшим щетиной лицом, потухшим, усталым взглядом.  Из-под засаленного серого пиджака виднелся грязный воротник когда-то белой рубашки.
- Ну, чо-о брат, снова здравствуйте! – недовольно тягуче пробурчал он.
- Что значит "снова"? – удивился я.
- А мы с тобой, Колян уже виделись вчера, и позавчера, и поза-позавчера… И вообще эта катавасия со мной длится уже месяц, а может и того больше! Меня зовут Костик. Что, запамятовал? Коротка знать у тебя память!
Я недоумённо смотрел на крупного бомжа. Глаза мои округлились.
- А откуда вы знаете моё имя? – снова удивился я.
- Знаю, знаю… Но ты не думай, что я бомж какой-то, - незнакомец словно прочитал мои мысли. – я выехал в командировку в Казахстан, но до сих пор катаюсь на этом дурацком поезде. Вот смотри, сколько у меня деньжат! – с этими словами Костя вытащил из внутреннего кармана пиджака увесистый кошелёк и демонстративно открыл его. Там были пачки рублями крупными купюрами и доллары тоже. На что я ответил отказом.
- Что, за падло взять у меня денежки? Ты не теряйся, друг, бери, пока дают! А то я ведь и передумать могу… Ну, ладно, не хочешь и не надо. Я ведь тратить не успеваю, завтра всё равно вся ситуация повторяется сначала, ...мыло, мочало…
И тут незнакомец пригнулся, приблизившись к моему уху:
- Понимаешь, я потеряшка… Застрял во времени… Никак не могу выбраться из этой дурацкой петли! Ты, конечно же мне не поверишь… Но это так и случилось. Понимаещь, хреново обстоит дело… Попал я в непонятную переделку! Глаза б мои тебя не видели…
Он присел за мой столик и, как ни в чём не бывало, заказал винегрет, чебуреки и бутылку пива. Пока он смачно пережёвывал пищу, я его внимательно разглядывал. Мятые брюки потеряли свой вид, пиджак потёртый на локтях, неряшливо сидел на его толстоватой фигуре, волосы грязными слипшимися прядями свисали по бокам. От него пахло потом.
- А хочешь, я тебе докажу, что я уже здесь побывал и неоднократно: сейчас поезд остановится на полустанке, в ресторан войдут двое – старик с мальчиком. Старик спросит: "А пиво у вас холодное?" В то окошко случайно залетит воробей в поисках пищи и начнёт клевать крошки на столе. А когда поезд двинется, по радио зазвучит мелодия из фильма "Весна" с Любовью Орловой. Надеюсь, помнишь этот фильм?
Я кивнул.
И действительно, после остановки поезда в дверь ресторана растворилась, вошёл старик с мальчиком. Пожилой человек, не успев войти, крикнул: "А пиво у вас холодное?" Через несколько минут через указанное окно влетел воробьишка и начал клевать со стола крошки. А потом по радио в поезде зазвучала указанная незнакомцем мелодия из старого знакомого фильма.
У меня был шок, челюсть отвисла.
- Ну, хватит уже! Надоело смотреть на твои выпученные глаза! Приди в себя, Николай!
Я словно отошёл от оторопи.
- Прямо "день сурка" какой-то! Интересно, а эта твоя болезнь "мёртвая петля времени" не заразная? А то мне ведь надо в срок попасть по месту назначения, ведь там меня жена дожидается! – забеспокоился я.
- А тебе выходить где? – поинтересовался Костя.
- Где, где! В Караганде, - нервно бросил Николай.
- Не переживай, Коля, это у меня заклинило время, а у тебя будет всё в порядке. Ты меня понял? – прямо в лицо Николаю прокричал Костя.
Вдоволь наевшись, Костя бросил на стол три четвертака, поднялся со стула и громко объявил:
– Ну ладно, нет у меня времени с вами тут базарить. Я пошёл…
С этими словами он исчез на глазах у обалдевших посетителей едальни.

Я вернулся в своё купе в совершенном шоке. Но немного прикорнув на нижней полке, постепенно пришёл в себя. Доехал до места назначения уже без приключений. Благополучно вышел в Караганде, где меня встретила моя жена Анфиса вместе с её родным брательником.

Но на этом загадочная история не закончилась. После нашего отпуска мы с женой сели на тот же самый поезд в обратном направлении в Москву. На третий день пути мы решили пообедать в вагоне-ресторане, так как еда, что мы захватили с собой в дорогу, закончилась. Зашли в вагон-ресторан, заняли столик. И вдруг, в дальнем углу ресторана я увидел того самого Костика, только уже чисто побритого, в шикарном полосатом костюме-тройке и наглаженной рубашке. Он ел с аппетитом тот же винегрет и пельмени, смачно чавкая. Я, недолго думая, подлетел к его столику.
- Приветствую! Приятного аппетита, заблудшему путешественнику!
Костя с удивлением взглянул на меня, продолжая жевать.
- Ой! Не уж то, проголодался? И давно это ты, Костя бизнесменом заделался? – воскликнул я.
- А вам-то что, мужчина? Откуда это вы знаете моё имя? Я с вами незнаком…
- Ну да ладно! Хватит уже придуряться! Куда путь держишь, потеряшка? – приблизившись, уточнил я.
- В Москву, конечно. А вы кто такой будете? – возмущённо поинтересовался Костя.
- Ха-ха-ха! И это ты меня спрашиваешь? Мы же с тобой почти ровно месяц назад познакомились в этом же поезде, на этом самом месте!
- Да? Странно. Я что-то не припоминаю. Вы меня, наверное, с кем-то спутали…
Я махнул рукой и вернулся за столик к жене.
- Что, знакомый твой? – поинтересовалась Анфиса.
- Да-да, видимо я действительно обознался… - с кривой улыбкой заметил я.
45 Рыбалки не будет!
Любовь Казазьянц
После удачной рыбалки выпили хорошенько, наговорились вусмерть. Наловили много. Наелись, решили возвращаться домой.
- Ребята, кто возьмёт сомов?
Поделили сомов, Валера решил взять двух самых крупных. Позвонил жене, она с детьми оказалась у её родителей. Дома Валера решил сделать жене и детям сюрприз: запустил сомов в ванну. К его удивлению в воде рыбины ожили, хотя полдня лежали на берегу. Валера переоделся в домашнюю одежду и решил освежевать рыбу. На кухне выбрал большой острый нож и пошёл в ванную комнату. Еле удалось ему схватить одного сома, настолько рыбина оказалась скользкой и живучей, выкручивался в руках. Жалко было убивать, но Валерий решился. Никак не мог  оглушить сома, всё промахивался.
- Чёрт, жить-то хочется! Сильный какой попался!
Схватил сома за хвост и бил головой об стену, потом об пол. Наконец удалось оглушить рыбину. И тогда Валера разрезал рыбий живот прямо на полу. Кровищи было! А руки у него оказались по локоть в крови. И тут началось самое интересное…
В дверь неожиданно позвонили. Валерий подошёл к двери и спросил:
- Кто там?
- Гипопотам, - услышал он голос младшего сына.
- Ой, - выдохнул он и окровавленной рукой открыл дверь.
В ответ немая сцена. Жена чуть в обморок не упала. Дочка и сын отшатнулись от него, как от чумного. А он пробормотал еле слышно:
- А я вам сюрприз готовлю…
- Папа что с тобой? – испуганно вскрикнула дочь.
- Ой-ой-ёй! Ты кого зарезал? – растеряно всхлипнула жена.
- Катенька, милая, я тут рыбу разделываю, - оправдался Валерий. – Хотел вам сюрприз классный приготовить! Представляешь, сомов громадных поймали!
Жена, входя в квартиру, воскликнула, громко выдохнув:
- Спасибо, дорогой. Сюрприз удался на славу! Хоть бы предупредил что ли…
- Дорогие, простите меня, что я так опростоволосился! – Он ещё долго извинялся перед детками.
А сынуля остался доволен, наигрался с живым сомом, который плавал в ванне. Отец тогда уверенно пообещал семье, что рыбалки больше не будет. Этот случай вошёл в семейную хронику как анекдот, который долго вспоминали при каждом удобном случае. А Валера складывал руки перед собой буквой "Х" и кричал:
- Торжественно обещаю, рабалки не будет!
46 Русалка
Татьяна Аггуриева
          Поселок встретил Олега штормом, гигантские волны накатывали на берег. Свинцовое небо низко нависло над мрачным, темным, тяжело дышащим морем. Море волновалось и сердилось - на его вздымающейся поверхности виднелись многочисленные белые гребни пены, издали напоминающие птиц, скользящих по бурным волнам, как серфингисты.
          Олег любил море, ездил на юг, по возможности, каждый год. Морской пейзаж завораживал Олега, и в его квартире в далеком промышленном городе висели на стенах репродукции картин Айвазовского. Длинными темными зимними вечерами, когда за окном завывала метель, Олег, поставив на проигрыватель пластинку с записями шума прибоя и криков чаек, всматривался в волнующие изображения и предавался мечтам о скором лете и долгожданной поездке… Из года в год Олег приезжал в одно и то же место - небольшой рыбацкий поселок, растянутый километра на два вдоль линии моря. Хозяйка, Тамара Ивановна,  радушно принимала спокойного постояльца, а он с удовольствием помогал ей в огороде и по дому...
          В этот раз Тамара Ивановна была сама не своя - бледная, глаза заплаканные... Выяснилось, что позавчера без вести пропал ее постоялец Миша, приятный молодой человек, чью комнату должен был занять по приезде Олег. Несчастный Миша вышел  теплым и ясным вечером прогуляться, и с тех пор никто его не видел. Подняли на ноги полицию, МЧС. Спасатели прочесывали морское дно - безрезультатно. Мишины вещи, аккуратно сложенные горюющей хозяйкой в объемную спортивную сумку, стояли в углу гостевой комнаты между креслом и тумбочкой...
          Внимательно выслушав историю, Олег поежился - отдых начался с неприятной новости. Бросив нераспакованные вещи, Олег поспешил на берег - сильно тянуло его к долгожданному морю. Море напомнило Олегу тяжелобольного, мечущегося в бреду на койке, не находя себе места. Волны бились о берег, разлетаясь мелкими каплями и брызгами на несколько метров. Олег увидел спасателей, совещающихся о чем-то - наверно, о направлении поиска бедного Михаила. Возле баркаса стояла группа местных рыбаков. До Олега донеслись обрывки фраз: "Русалка!", "Да точно она…", "Как в прошлом году…", "А помнишь – в позапрошлом-то…", "И опять в шторм…", "Не повезло бедняге!", "Поймать бы ее, да на уху пустить!" Олег не решился влезть в чужой разговор и, присев на стоящую поодаль скамейку, прикрыл глаза и задремал...
           Дорога утомила его - поезд, автобус и два километра пешком с вещами. Олег наотрез отказался от услуг привокзального таксиста не потому, что было жаль денег, хотя тот и драл втридорога - хотелось пройтись неспешным шагом и, дыша соленым терпким воздухом, настроиться на приятный отдых… Вот и "настроился" - какой-то "местечковый триллер", в котором ему совершенно не хочется участвовать! Русалка, исчезновение людей, мужчин, кстати, шторм, мрачная погода… Мысли завертелись калейдоскопом, и в дремотном состоянии на границе яви и сна сквозь шум прибоя послышался тихий зов: "О-о-ле-е-ег…"
          Олег резко очнулся - оказалось, что прошло всего около часа, но уже начало темнеть. Берег опустел - никого не было видно, ни спасателей, ни местных. "Почудилось?" - недоумевал Олег. - "Кто мог меня звать?" Он собирался вернуться к хозяйке и поужинать - гостеприимная Тамара Ивановна обещала накрыть стол. Вместо этого Олег медленно побрел вперед к виднеющейся вдали полосе прибоя, и вдруг снова услышал :"О-о-ле-е-ег…" Замерев на мгновение, Олег, не веря ушам своим, вслушивался в тишину, нарушаемую только равномерным гулом моря… И опять: "О-о-ле-е-ег…", а следом за настойчивым зовом возникла из ниоткуда мелодия. Нежный голос пел призывно, песня звучала в минорной тональности то громче, то тише, напоминая лунную дорожку на морской поверхности, скрытую сейчас пеленой облаков… И Олег, ни секунды не раздумывая, пошел на зов, влекомый чарующими звуками. По мере его приближения к неведомой цели голос окреп, мелодия зазвучала громче, бодрее, и было понятно, что Олег движется в правильном направлении, где его с нетерпением ждут.
          Обогнув невысокий холм, Олег вышел на песчаный пляж и увидел сидящую вполоборота к нему девушку. Густые, очень длинные волосы струились по телу, плавно перетекая на песок, где терялись среди усеявших его водорослей. Девушка пела, смотря в небо, и даже в вечернем сумраке ее профиль показался Олегу фантастически красивым… Онемев от восхищения, Олег рассматривал прекрасную незнакомку, жалея, что волосы полностью скрывают ее волнующие формы… Девушка медленно обернулась к Олегу… Сверкнули яркими прожекторами глаза, чувственные полные губы растянулись в маняще-хищной улыбке, песня сама по себе сошла на нет, чего одурманенный Олег даже не заметил. Девушка протянула к нему тонкую гибкую руку и властно поманила... Пальцы с длинными острыми ногтями производили таинственные пассы, целиком поглощая внимание… Олег послушно приближался к ней, не обращая внимания на нетерпеливо бьющий по песку… плотный и длинный рыбий хвост, покрытый, как кольчугой, серебристой чешуей. Где-то в отдаленном уголке сознания вспыхнули случайно подслушанные слова: "Русалка!", "Да точно она…" А затем мозг отключился от реальности, и Олег полностью погрузился в поток холодного обволакивающего света, льющегося из глаз незнакомки…
          К ужину Олег не явился... Тамара Ивановна всю ночь не сомкнула глаз от беспокойства, и рано утром побежала в ближайшее отделение полиции с заявлением о пропаже человека. Дежурный не хотел принимать – рано еще, одна ночь прошла, молодой человек познакомился с девушкой, наверно. Но Тамара Ивановна настояла на своем, приводя в пример исчезнувшего Михаила. Предпринятые поиски результатов не дали - никаких следов Олега не было найдено…
          А к вечеру в дом горюющей хозяйки неожиданно заявился… Миша, целый и невредимый, только слегка помятый. Тамара Ивановна даже обнимать его кинулась на радостях. Миша, отводя глаза, невразумительно объяснил свое внезапное исчезновение встречей со старинным приятелем и небольшим загулом. На самом деле Михаил в пух и прах проигрался в карты заезжим "гастролерам", оставшись в прямом смысле слова без гроша в кармане, да еще и с неким долгом. Узнав историю Олега, Михаил не растерялся, а, пользуясь всеобщей суматохой, наскоро просмотрел его вещи, и без зазрения совести присвоил содержимое кожаного портмоне и дорогие часы, что позволило ему рассчитаться с кредиторами и остаться на плаву. На следующий день, ясный, солнечный и теплый, Миша благополучно отбыл в родной город, поклявшись себе больше никогда не играть в азартные игры…
          Шторм стих, море успокоилось, и по его шелковой глади изредка пробегала легкая рябь волны… Через неделю на пляже обнаружили забитый ракушками, изрядно попорченный водой ботинок. Тамара Ивановна, женщина от природы наблюдательная, утверждала, что именно в таких ботинках Олег ушел на прогулку в тот злополучный промозглый вечер. Следствие было окончено - несчастный случай, смерть в результате утопления, тело не найдено по причине подводных течений. И только бывалые рыбаки недоверчиво качали головами, вздыхали и искренне надеялись, что злобная морская дева наконец-то пресытилась…
47 Шлейф сновидений
Николь Павлова
...Обонять друг друга как можно крепче. Спрятать озябшие пальцы в твои слегка растрёпанные волосы - так, чтобы на запястьях остался аромат до дрожи знакомых духов... И стоять на обманчивом осеннем ветру, явственно ощущая, как вокруг нас растворяется мир, неизвестный никому, кроме двух печальных людей, что застыли в объятьях, подобно парковой скульптуре... Молчать, отогревая ледянеющее от тоски сердце только отблесками взгляда напротив... Улыбки замерли нерешительными птицами где-то внутри, но мы оба чувствуем их присутствие, как чувствуют весну январские деревья... Закрываю глаза и обессилено опускаю голову тебе на плечо - так легче... В ответ, обнимая за плечи, ты прячешь лицо в мои распущенные волосы - но я знаю, что твой усталый взгляд теперь стремится за линию горизонта... Ветер упрямо окутывает прохладой, перешёптываясь с сентябрьской листвой... Ты тоже закрываешь глаза... Так легче... И безвременность сна плавно перетекает в реальность, превращаясь в еле различимую дымку перепутанных образов, а затем и вовсе растворяясь... Оставляя лишь призрачный аромат чужих духов на запястьях двух незнакомых людей...

P.S.
Здравствуй, новое утро!..
48 Вопреки тоске
Николь Павлова
Дни снова стали привычно серыми и угрюмыми, тучи укутали небо, солнце лишь иногда меланхолично светило сквозь них, но лучи растворялись в сумерках, оставляя только слабый след… Мечты будто бы потускнели и выцвели, словно осенние листья, улетающие в почти бесконечную, прохладную даль осени… Старый парк, убаюканный дождём, задумчиво спит, листая недосмотренные сны, согретые прошедшим летом…
  Укутав озябшие чувства в любимый плед, я привычно перечитываю старые дневники и письма, снова и снова вспоминая тебя: грустные, но вечно сияющие глаза, немного детскую улыбку, бесконечно прекрасный голос и беззаботный звонкий смех…
  На мгновение мне кажется, что я вернулась в прошлое и ты снова сидишь со мной рядом, окрылённый вдохновением, погружённый в невесомые переплетения нот и рифм… А в твоей тетради отражались новый стихи, в сердце которых уже звучала новая прекрасная мелодия…  Иногда я думаю, что всё это было лишь сном, но реальность снова напоминает мне о тех солнечных летних днях и мечты больше не теряют свою яркость…
  Строки касаются друг друга, словно наши руки в сильный мороз… Я пишу тебе письмо за письмом, но никогда не отправляю, а отдаю в ладони ветра и ливня… Так мне немного легче… Ведь я знаю, что в это минуту где-то далеко-далеко ты улыбаешься и на страницах твоей новой тетради мечтательно играют солнечные лучи. Жаль, что в эти мгновения я не могу любоваться тобой так же, как прежде, улавливая каждый вдох, жест и биение пульса… Надеюсь, что ты хотя бы иногда вспоминаешь обо мне! Без грусти и печали!..  Я снова улыбаюсь вопреки тоске, ведь ты навсегда со мной, в песне влюблённого сердца!..
49 Игрок
Ольга Постникова
               


Артём Богданович, мужчина  необычайно-яркой наружности, имел три неодолимых пристрастия – женщины, карты и анекдоты. Первое – не только неодолимое, но и губительное для спокойного течения жизни обыкновенного человека, два – вторых сыграли роковую роль, но об этом – впереди.
 
Роста - выше среднего, черты лица - правильные, словно выточенные искусным мастером. И – глаза… пожалуй, самым притягательным в его внешности, был взгляд синих глаз, опушённых густыми чёрными ресницами – омут, в который женщины  бросались с отчаянной смелостью, не считаясь с обстоятельствами собственной жизни. Он же всего-навсего – мужчина, уступающий женскому интересу к нему.

Или – огонь, на который летели, опаляясь. Но, если на  мужчине, при любом раскладе,  лежит  ответственность,  то…  какой спрос с огня? 

Несмотря на обилие мелких интрижек, как принято говорить – на стороне,  семьянином он был, по мнению Татьяны, жены Артёма Богдановича, которая или не знала, или закрывала глаза на шалости мужа, образцовым.  Её ли мнением это было, или жизнь не дала ей права на другое? Знать, кроме неё, не дано никому.

Семь лет назад Татьяна приехала в лесоустроительное предприятие по распределению. Наскоро попрощалась с родителями, не отбыв у них положенный после защиты диплома  отпуск. Нашла тому причины, родители поверили в их убедительность – дальняя дорога через  Украину, Россию и весь Казахстан, почти до границы с Китаем, необходимость устройства на новом месте.
-Ничего, дочка, отработаешь три года и вернёшься, найдётся для тебя и работа, и жених хороший. Будет у нас всё, как у людей - дочкА любимая со своим чоловиком внуками одарят, мы с матерью будемо их доглядати - отец улыбался, пряча растерянность от предстоящей разлуки с единственной дочерью в густых усах и, как всегда в волнении, переходил с одного языка на другой.

Отец улыбался, а Татьяна, сжавшись в комок, держалась, чтобы не разрыдаться и не упасть на грудь отцу с признанием, что внук у них будет скоро. Внук будет, а чоловика  – нет. И что  делать, она не знает - порой кажется, что лучше  не жить. Нет, не сказала.  Хотя знала, что лучше бы ей никуда не ездить, а распределение взять в ближайший к дому лесхоз.

Трое суток  отстукивали колёса. Она спала, не получая от сна отдохновения. Ела, не ощущая вкуса еды. Читала, не понимая смысла прочитанного. Смотрела в окно, за которым  расстилалась бесконечно-бескрайняя степь, мелькали жалкие полустанки, унылые посёлки. Такие же жалкие и  унылые, как она сама. По вагону ходили женщины в ярких цветастых платьях, предлагая носки, шали. Ближе к Аралу – копчёную рыбу. Открывая дверь купе, они натыкались на  взгляд, в котором застыла боль отчаяния. Деликатно прикрывали дверь  и шли в следующее купе.

 Всё, что впереди - страшило. Позади - срашнее и горче, потому что там – предательство:
- Подумай сама, зачем нам ребёнок? Сейчас?!  У нас вся жизнь впереди, не успеем обзавестись детьми?  Ты хоть представляешь, какая это обуза?  У нас пока ни кола, ни двора. Неужели не соображаешь, что нужно сделать в таком случае?

Она – сообразила. Поменяла своё  распределение.  Вместо Закарпатья – Казахстан.

В Чимкенте, освободившееся место в её купе заняла молодая женщина с грудным ребёнком. И Татьяна, волей-неволей оказалась привлечённой к хлопотам молодой мамы – присмотреть за малышом, пока та сходит за кипятком, выбросить мусор, да мало ли какая возникает  необходимость, отлучиться из купе. Татьяна агукала малышу, играла погремушкой, и… потихоньку холод в груди оттаивал, боль уходила.  Её умиляли  крохотные ручки, ножки. И до слёз – осмысленность взгляда и готовность рассказать  что-то такое, о чём знает только он.

Всё сложилось: коллектив хороший, комнату в общежитие дали. И предприятие, и общежитие – в центре города. Рядом – парк. Гуляла по его аллеям, а в мыслях видела себя с коляской.

Весна - приподнятое настроение полевиков, «сбивающихся в стаи перед отлётом». Рассказы и советы  бывалых для новичков, получение  полевого имущества на складе. Каждый таксатор подписывал свои  ящики, чтобы не перепутать при получении на товарной станции. Татьяна удивилась, когда увидела ящики с надписью: «Борщ+Суп».

Партия, начальником которой был Артём Богданович - сложившийся годами коллектив, и он без особого желания принимал изменения в нём. Но желания, желаниями, а начальник экспедиции, вносил  коррективы. Против такой коррективы, как молодой специалист - не возражал. Собрал своих таксаторов, представил Татьяну,  распределил всех по таборам и закрепил для неё наставников на  полевой сезон - опытных полевиков,  чьи ящики  удивили Татьяну – «Борщ+Суп». Шутник Геннадий добавлял к своей,  сокращение от фамилии жены –  Шуры Супрончик.  Шесть месяцев ей жить с ними  одним табором. «Табор… экзотика какая-то цыганская», - подумалось  Татьяне. 

За хлопотами подготовки к отъезду, Татьяна отвлекалась от своих дум, да и всё уже было продумано ею - успеет до родов отработать полевой сезон. Отработать и заработать на предстоящий год, который  просидит с малышом. Наверное, сможет брать какую-то работу на дом. Считывать таксационные описания, например, или  планы лесонасаждений. Так многие делают в конторе, она уже знала это. В годик малыша определит в ясли, а потом… будет отвозить его на лето родителям – не век же скрывать от них внука. Всё утрясётся.

Утряслось, как  и не мечтала.  Что разглядел в ней  Артём, чем  покорила   Татьяна, у которой в мыслях  не было – покорять? На  судьбе,   тогда казалось, стоял  крест.

Полевой сезон подходил к середине, когда Шура утвердилась в догадке:
-Танюша, а ведь ты  беременна. Зачем скрываешь, надрываешь себя, мучаешь ребёнка? Возвращайся в Алма-Ату, до декрета поработаешь в камералке, - ей хотелось  поговорить, утешить,  но – не решалась. Несмотря на то, что они почти три месяца отработали бок, обок,  отношения из рабочих, не перешли в доверительные, что тяготило Шуру изрядно.

 Не только тяготило, но и тревожило. Каждое утро они расходились по своим рабочим маршрутам. На день приходился десяток и больше, километров по лесу. Такие нагрузки - для беременной? И хоть бы раз, возвращаясь вечером в табор, Татьяна дала понять, как ей трудно. Умывалась, переодевалась и вместе с Шурой готовила ужин. Правда, у костра, после ужина не засиживалась, уходила к себе в палатку.

                И в этот раз отделалась от разговора:
       -Шура, у меня всё хорошо, не волнуйтесь.
      

             «Как панцирь, надела на себя», - досадовала Шура. В другой ситуации она поговорила бы с начальником партии. Но  – в другой. Вся партия с недоумением наблюдала за Артёмом. В этот сезон его, словно, подменили –  проедет по таборам, развезёт заказанные продукты, проверит работу, примет наряды  и – никаких посиделок  у костра,  а тем более - за полночь с любителями покера. Забыли уже, когда последний анекдот от него слышали.

Анекдоты Артём коллекционировал со всей серьёзностью, не одну записную книжку заполнил ими. Титульные листы книжек, на случай утери,  заполнял тщательно – фамилия, имя, отчество, адрес и номер телефона.  Казалось, что его память вмещает все анекдоты,  когда-либо услышанные. По крайней мере, в шуточных состязаниях  со всевозможными переходами по темам, равных ему не было – всегда выходил победителем. Как и в покере - феноменальная память и умение мгновенно просчитывать все возможные варианты и комбинации карт, приводили новичков в восторг, а старых партнёров в досаду и, как бы, не досадовали, а игра с ним всегда была праздником. У него пытались научиться искусству блефа, но как можно научиться тому, что находилось за гранью фола. Для этого нужно одно – характер и… опять же  точное  и мгновенное  определение  психологического портрета партнёра.  Не многим   дано.

Артём Богданович был признанным лидером, не потому что начальник, а – таким и был. Попасть к нему – большая удача. И, попав, добровольно не уходили, если только обстоятельства не вмешивались. Работу организовывал чётко, без  простоев на переездах.  Таксаторские стоянки - по «человеческому фактору». Если таксаторы семейные,  с детьми «кочуют»,  снимал для таких  квартиры в посёлках – поближе  к цивилизации: молоку, свежим овощам-фруктам.  К тому же,  няню для детей в посёлке  найти не сложно. И продукты, несмотря на дефицит, умел достать для своих  самые лучшие. Кажется, на всех базах были кладовщицы, не устоявшие перед  чарами его взгляда и улыбки. Никогда партию не лихорадило от склок и раздоров, а работу ниже пятёрки, не оценивала самая строгая проверка, потому и зарплаты, и премии были  выше средних  по предприятию.

И, вдруг, какая-то пигалица, как окрестили её соратники по партии, словно околдовала Артёма. «Чем?», - недоумевали.  «Зачем?», - недоумевали, ещё пуще, если сама, кроме работы и своих наставников, ничего и никого не замечает. Женская часть партии  пришла к выводу, что это кара за былые подвиги.

Помутнение рассудка ли, или действительно расплата, но сочувствовали Артёму все. Деликатно - ни словом, ни намёком. По этой причине и не могла Шура сказать  начальнику партии о своей догадке. Очень  щекотливой получилась ситуация. Подумала так: «Не слепой же он. Неделя, другая и сам всё увидит. Острее шила – не утаишь». Но с мужем поделилась:
-Гена, ты ничего не замечаешь? Татьяна-то у нас… беременная. Скрывает, глупая девчонка. Похоже, собирается до конца полевой сезон отработать – без декретного отпуска.  Ей и сейчас тяжело, а – осенью?! Дожди пойдут, ночи холодные – сама застудится и ребёнка погубит. Тут ещё Артём… ну, не наваждение ли?! Сколько лет вместе работаем! Вроде, никогда такого не было с ним. Я, грешным делом, думала, что так и пропорхает всю жизнь мотыльком, не остепенится. И надо же, как она его зацепила! Главное-то, зацепить, зацепила, а сама даже не замечает: «Артём Богданович, Артём Богданович», - передразнила, подстроившись под нежный голос Татьяны, - а  Артём Богданович скоро уже мурлыкать начнёт, как котёнок.
-Шура, а ты уверена, что она в положении? Точно? Я ничего не заметил.
-Вот-вот! У Вас, мужиков, глаза странно устроены. Вдаль только глядят, а что рядом – не видят.

Шуру мучила этическая сторона, а Геннадий решил, что здоровье Татьяны и жизнь  малыша важнее. С этикой, так ли, этак ли, уладится, а случись чего здесь, у чёрта на куличках, помочь  будет невозможно и тогда, уж, точно, ничего не уладится. При первой же встрече с Артёмом, рассказал  о  разговоре с Шурой.

Вскоре начальник партии приехал к ним в табор. Привёз почту, продукты и объявил, что должен сделать внеплановую ревизию таксации молодого специалиста, то есть – Татьяны. Ревизия - дело волнительное, но пуще опасалась, что Шура поделилась своей догадкой с начальником, и он отправит её в Алма-Ату, камеральничать. За половину сезона ещё не заработано достаточно денег, чтобы и малышу купить необходимое, и на предстоящий   безработный год отложить.

Опасения оказались не напрасными – Артём Богданович действительно был в курсе её положения. Но, то, о чём он заговорил, оказалось  неожиданностью:
-Татьяна,  не хотел, спешить с признанием, что люблю тебя.  Кажется,  никогда ещё так не волновался.   Люблю так, что мне безразлично всё, что – позади. И теперь, когда  узнал о твоей беременности, хочу только одного, чтобы малыш родился моим сыном или… дочкой. Только потому мне пришлось, поспешить – времени у нас не очень много в запасе. Правильно понимаю? Не спеши с ответом. Пара-тройка месяцев есть? Тебе их будет достаточно для решения. Если – о любви, то моей хватит для нас  обоих… троих, - поправился на ходу – ну, вот, главное сказал, теперь – о второстепенном. Возможно, тебе наговорят обо мне, или уже наговорили, неважно, всяких глупостей. Возможно, что  – не глупости. Всё так и есть, вернее, было. Было и останется в прошлом. Для тебя я стану верным мужем. Верь мне.
       И, пожалуйста, не упорствуй  в решении, доработать полевой сезон. Не реально  и опасно. Причины – понимаю, но они не существенны. Если  не обопрёшься на моё плечо сейчас, я буду ждать и не оставлю тебя без своей поддержки.

Так неожиданно для Татьяны «утряслась»  жизнь – её и сына, наречённого Богданом Артёмовичем. За семь лет, прожитых с Артёмом, она ни разу не пожалела о принятом впопыхах решении, как, впрочем, и Артём. 

Если бы не вмешательство злого рока, который словно выжидал удобного момента, подставить подножку счастливым людям.

Впервые за семь лет у Татьяны и Артёма не совпали отпуска, и ей пришлось одной ехать к родителям, чтобы оставить у них до осени Богдана. Осенью  он пойдёт в первый класс, так пусть последнее вольное лето бабушка с дедушкой побалуют его. Тем более, что на предстоящий  полевой сезон им выпали лесхозы Кзыл-Ординской области: жара, безводье, пески с саксаульниками.

Артём  не мог найти себе места по вечерам в пустой квартире. Не нашёл ничего лучшего, как потаксовать. Особой нужды в деньгах не было, но и лишними – не бывают. И, не столько ради заработка, как – не оставаться одному.

В один из вечеров стоял у вокзала, в ожидании ташкентского поезда. Поезд подошёл, от вереницы людей отделились двое  мужчин и сели в его машину.
-Заря Востока, шеф.
-Заря Востока, так – Заря Востока,  - назвал цену. Посёлок окраинный, ехать через весь город.
  -Хорошо, идёт.

Мужчины уселись на заднем сидении, изредка переговариваясь друг с другом. В совершенстве казахского Артём не знал, но понимал многое. Из коротких реплик понял - едут на игру, но не уверены, что соберётся вся их компания. Что игроки серьёзные, понял сразу, и… что-то ёкнуло внутри.

Пассажиры, расплатившись, пригласили зайти в дом, выпить чая. Артём никуда не спешил, эта поездка была последней, поэтому, не заставляя себя упрашивать, легко согласился. К тому же, то, что ёкнуло внутри, не давало покоя,  предвещая, что, может быть, ему удастся,  поразмяться среди серьёзных игроков.

Бесшумными тенями сновали по дому женщины, накрывая на стол. Безмолвно взяли у него куртку, ботинки и подали мягкие тапочки. Так же легко, как и на приглашение на чай, Артём согласился  на игру. Перешли в другую комнату, уселись за большой круглый стол. Денег, на начало игры, было достаточно, а там, как повезёт, решил   для себя.

Не везло. Он не нервничал, присматривался к партнёрам. Их бронзовые, с приподнятыми скулами лица, были непроницаемы: «Да, это не полевые посиделки», - подумалось Артёму, который и за непроницаемостью сумел разглядеть их довольство партнёром-лохом - «ещё не вечер, ещё не вечер, и вы совсем не знаете меня», - импровизировал он про себя. Проигрыш составлял уже гораздо больше того, что было у него  изначально, а карты не шли,  и ему не удавалось, составить  не только сильную комбинацию - и  самую слабую, но дающую надежду, отыграться. Не оставалось ничего, как идти на блеф. Сработало. Он отыгрался. На лицах партнёров проступили досада и азарт, а к Артёму пришла спокойная уверенность и вместе с ней – везение. Карты пошли к тому, кто их заслуживал. 

Хозяин дома решил закончить партию, сославшись на то, что женщины снова накрыли стол к чаю. Вроде, ничего не изменилось в поведении хозяев, но Артём уловил витавшую около него тревогу – с таким выигрышем не отпустят по добру, по здорову. По оброненной вполголоса  реплике понял, что после чая предстоит новая партия. И не ошибся – его снова пригласили на игру… без права отказаться.

Удача не изменила Артёму – его комбинации были самыми сильными, словно потусторонняя сила составляла их, без вмешательства человека. Новый выигрыш и ставки лежали на столе, когда Артём поднялся: «Я  на минуточку выйду». Никто не среагировал на невинное желание. Спустя пару минут, поднялся хозяин, чтобы выйти, проверить, куда направился гость. Он поздно спохватился – увидел лишь свет отъезжающей машины.

Без куртки, в чужих тапочках Артём выжимал из машины предел, на который она была способна. Выехав на широкую и пустынную в такой поздний час - Ташкентскую, он выдохнул, кажется, в первый раз. Выдохнул и замер на вдохе – в кармане оставленной им куртки не осталось ничего ценного, кроме… записной книжки с анекдотами,  на титульном листе которой аккуратным почерком были написаны: фамилия, имя, отчество, домашний адрес и телефон.
50 Бабушка
Ольга Постникова
               
 Мама -  свет, тепло, сама жизнь. Рядом с ней девочка  - пушистый котёнок, с настороженно следящими за каждым маминым движением глазами. Едва мама исчезала из поля зрения, котенок превращался в  беспрерывно орущее  существо. Единственный человек на свете, кто мог, кроме мамы, успокоить ребенка - бабушка.

 Шура  не допытывалась у свекрови, как ей это удавалось. Считала, что для женщины, родившей пятнадцать детей, успокоить и укачать десятую по счету внучку - не вопрос. Слава Богу, что она была - бабушка! В яслях, после нескольких дней испытаний, от девочки отказались. Как-то, вернувшись, домой в неурочное время, Шура застала свекровь врасплох, и та не успела вытащить изо рта ребёнка «жёвку», жёванный чёрный хлеб, завязанный в тряпицу. Девочка, пресекавшая криком даже намёк на попытку лишить  руки свободы, выплюнувшая пустышку сразу, едва её предложили, лежала в кроватке туго вместе с головой, свитая в пелёнку и ожесточённо чмокала «жёвкой». А глаза  - полны недовылитыми слезами.
Свекровь, уже оправившаяся от неловкости, перешла в наступление:
-Чё только не напридумывают. Ги – ги - ена какая-то. Спокон веку робятишки на жёвках росли. И Митя  на ей же родимой вырос. И сытно дитю, и покойно от хлебного духа. В свивальники заматывали. Ровненькими росли и ручонками себя не пужали. Как умею, так и буду нянчить. По- вашему, мне уж поздно учиться. И так грех на душу: сами не венчаны, дитё нехристем жить будет по вашей воле. Окрестили б вы её Шура, может поспокойнее станет. Да, чё я тебе говорю? Разве ж в тебе дело? Сколь разов к Мите подступала - молчит. В  отца - молчун. А посля войны и вовсе кремень стал. И то сказать, мука какая, его жисть. Головушка, чай, раскалывается от тех осколков, какие в ней сидят. Шура, а ты чё так рано пришла? Иль все больные кончились, перелечила всех?,-  бабушка ловко перевела разговор.
Шура слушала свекровь, отвечала  и занималась своей девочкой. Сначала  вытащила у неё изо рта тряпицу с хлебом, потом перепеленала по- своему. Когда  мама и девочка  вместе, счастье можно  послушать, потрогать, им можно  даже  дышать. Разлучались - и счастье исчезало. Обеим становилось неуютно и одиноко. Что же, если чёрный хлеб, замотанный в тряпицу помогает девочке пережидать часы ожидания встречи, пусть будет хлеб.

Время летит, и мир  наполняется узнаваемыми лицами, звуками, словами.  Мама, бабушка… папа. У него большие и тёплые  руки. В них так не страшно взлетать высоко, до замирания сердца:
- Ещё, ещё!
 Лететь, раскинув руки. Над всеми. Или сидеть рядом, когда он, нахмурив лоб, передвигает по красивой блестящей доске резные фигурки, а лишние отдаёт ей, чтобы не скучала. Особая радость, когда лишней оказывается лошадка. Лошадка резво носится по столу, поцокивая подковами. Папа постукивает пальцами о край стола. Юля, хмуря лоб, наблюдает за  пальцами, пытается повторить перестук. Папа,  взглянув искоса,  слегка откидывается назад, его плечи вздрагивают от смеха. Когда папа берёт в руки большую книгу с яркими картинками, она сама перелистывает страницы и, найдя нужную - большое дерево и усатый кот с зелёными глазами, просит:
-Читай.
Чем больше времени проводил с девочкой папа, тем больше страдало бабушкино сердце:
- Ништо можно так-то?  Сгубят ребёнка. Спать укладывают - платком не повяжут. А ну как застудит голову или заползёт кто в ухо? Зубы у ребёнка ишшо молодые, нежные, а их уже щёткой. И утром, и вечером. Каво там чистить-то, грязью что ли её кормят? Всё свеженькое. Почитай, одно молошное и ест. Отродясь их у нас никто не чистил.
 А от того что у папы называлось закалкой, бабушку и вовсе охватывала тоска:
-Родного дитя кажное утро водой обливать холодной? Ладно, сам. Ты большой. Чё хошь, то и делай над собой. А дитя беззащитного пошто?
 Ни сын, ни сноха её страданий не понимали. Улыбались и снова, и снова пытались успокоить, что всё это на пользу ребёнку. Бабушка поджимала губы, мысли роились в голове, но, ни одну из них она не пропустила сквозь плотно сомкнутые губы:
-Откуда она у вас возьмётся, польза? Ништо с того, что сами с книжками сидите по вечерам, глаза портите, так  и дитя пристрастили к ним?! Она  мне книжку несёт,  тычет в картинки пальчиком - читай. А кто меня грамоте учил? С малолетства в работах, ни дня в школу не ходила, не до ученья было.
Пряла, ткала, вязала. Робятишков нянчила. В поле – хлеб  серпом жала. В лугах - с косой. Мужики – то накосятся, повалятся, отдыхать, а у меня дитё малое в кусточках попискивает – накормить, обиходить его надобно. Да и мужикам собрать, поснедать – моя забота. Одно слово – бабья доля. До азбук ли?    Нет, надо сбираться в Камышин. Сколь могла - помогла, а дальше сами управитесь. В Камышине - то, чай, заждались меня. Соколики мои, Семён да Егорий на войне головушки сложили,  а вдовы ихние Таисия с Лизаветой одни робятушек поднимают. У Зинаиды, старшенькой моей, муж Василий тоже на войне сгинул, троих сиротками оставил. У Макриды изранетый весь с  фронту пришёл, на дочку порадоваться не успел-помер. Везде горе да нужда. Пока жива, всем пособить должна, внучаток  приголубить. Наскучала по ним, и они, чай, по мне.
Велик был список, но никого не забывала бабушка помянуть в своих молитвах. Просила за живых, скорбела о погибших.
За дочь Марию, от которой четыре года не было вестей, молитвы были во здравие. Хотя умом понимала, что не оставила бы Мария родных в неведении, если жива. В войну выходила в госпитале раненого солдатика. Нерусского. После Победы приехал и увёз Марию к себе на родину в Туркмению. Город Ашхабад.
 Митя запросы посылал. Тоскует по ней. Близнецы они, в одной зыбке возростали, за книжками вместе сидели. Из дочерей Мария одна грамоте выучилась, за братом тянулась. Сколь уж годов мир, а на запросы как с фронта ответы приходят - без вести пропала. Как не пропасть, когда все дома в том городе порушились и даже земля, Митя сказывал, разверзлась. Прямо по Писанию. Сильно люди Бога прогневили. Грамотные, отвернулись от Господа. А того не понимают, что Ему всё одно: верим мы в Него, иль не верим. Верит ли Господь нам грешным? Не отвернулся бы Он от нас. Нешто в ранешные времена грамотных не было? Как же. Лекари были, учителя, купцы. А царь? Выше его по разуму средь народа никого не было. И все Бога чтили, храмы строили, нас, неразумных, на путь наставляли.
Бабушкины ночи долгие. И думы тоже. Руки оглаживают нежную мягкость простыни, и бабушка улыбается, вспомнив первую ночь в доме сына. Шура приглянулась ей - ласковая, приветливая, работящая.  Домой придёт, отдохнуть бы, а она ни минуты покоя себе не даёт. Бельё у неё белее снега. Вот и ей постелю приготовила, всё белым застелила. Едва сноха вышла из комнаты, бабушка сняла с подушки наволочку, вытащила из пододеяльника одеяло, свернула простыню. Утром сноха зашла к свекрови и увидела, что та лежит на голом матрасе, а бельё аккуратной стопкой - на стуле. Бабушке пришлось успокоить её, объяснив, что на белое  только покойников кладут, а живым такое маркое ни к чему - мыла не напасёшься, стирать. В тот же день они купили в магазине немаркой ткани, и бабушкина постель, улыбаясь капельками васильков, стала похожа на цветущий луг. В уголке, как и положено, в христианском доме, икона Спасителя и лампадка теплится.
Бабушка вспоминает  Юлино появление на свет.
- Свят-Свят, сколько страхов пережили. И времена не тёмные, когда бабы посередь какой - ни то работы рожали, и сама-то Шура - врачиха, должна  разуметь, что беречься надобно. Так нет, на сносях, сердце больное, а до последнего дня - с утра до вечера на работе.  И то, и  её понять можно, живут – то при больнице,  кто ни придёт с какой болестью, мимо  не пройдёт.
А как подошло время родов, сызначала всё не ладом пошло, чисто покойницу увезли её в Сталинград, не чаяла я, что выживет, токмо на Бога уповала. Может, потому и Юлюшка такая беспокойная удалась. Они, маленькие, всё чувствуют.  Как же? Живые души!   Только народилась, а матерь - будет живая, нет – одному Богу известно.  Но не попустил. Оправилась Шура. Чего уж теперь?  Всё ладно, всё хорошо. Теперь надо мне сбираться  домой.  В церкви сколь не была, не исповедовалась, не причащалась. А здесь всё своим чередом пойдёт. Юля уж в разум входит, можно в ясли её определить, чай подросла, не будет блажью кричать. Пущай с ребятишками другими играет, а то вырастет тут на отшибе нелюдимкой.  Только больных и видит, не дело это для дитя. 
Сборы недолги. И вот уже пароход, доживающий свой век, шлёпает по воде колёсами. В каюте второго класса бабушка возвращается на родину. Ей неловко перед людьми. Кажется, что все обращают на неё внимание-старуха деревенская, а туда же, в каютах, чисто барыня какая. Боязно ступать на расстеленные везде нарядные пушистые половики. Бабушка идёт по ним до своей каюты изменившейся походкой - юрко, бочком:
«Говорила же Мите, чтобы взял дешёвые билеты. Неужто б в трюме не доехали? Ежели там душно, на палубе посидели бы. Лето. Ночи тёплые».

Пенится и бурлит вода за кормой. Плывут навстречу плоты, баржи, пароходы. Внизу в трюме душно. Люди выходят на нижнюю палубу освежиться речной прохладой, полюбоваться проплывающими мимо берегами. Правый - крутой, обрывистый; глубокими оврагами, словно губами, припадающий к Волге утолить жажду. Левый - пологий песчаный, уходящий  степями до Урала. Скоро берега отодвинутся на несколько километров, а нынешние станут дном новой,  широкой, как море,  Волги.   Страна поднималась из руин, выбиралась из разрухи. Ещё оплакивали погибших на страшной войне, но начинали забывать о карточках, голоде. Нужда отступала.

Бабушка, освоившись в лабиринтах коридоров,  всё  ещё  смущаясь своего деревенского обличья среди  нарядного люда, стала выходить одна на прогулочную палубу. О чём она думала, поглаживая отполированную гладкость поручней? Кто знает, о чём. Может,  грелась на солнце, не думая ни о чём – просто любовалась и рекой, и берегами. Или думала о внуках, которые встретят её завтра. Подросли  за два года, что не видела их. Для каждого она купила в магазине около пристани по коробочке монпансье. То-то радости у них будет! А, может, она уже скучала по Юле, с которой только вчера рассталась  -  о младшеньких всегда душа больше болит.