Метаморофозы с Осипом Комисаровым. Действие второе

Исторический карамболь

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

    АВТОР. Счел уместным открыть 2ое действие  пасторалью для лютни. Композитора  Франческо да Милано. 16 век. Музыка, кажется, настолько далекая от того, что уже произошло и что еще только произойдет  с моим персонажем в дальнейшем!  Но именно этой своей отстраненностью от реальной жизни автору и приглянувшаяся, а, будь иначе, она, музыка, была б не нужна. Послушайте, это займет совсем немного времени,  и вернемся в более близкий нам, хотя и кажущийся уже таким далеким  19й  век.

    Обещанная пастораль.

    АВТОР. Послушали? Спасибо за внимание. А теперь переместимся и приземлимся в  зале  Верховного Уголовного суда на Литейном проспекте.  За столом судебная коллегия  с председательствующим князем Павлом Гагариным.  Главным обвинителем выступал сам министр юстиции г-н Дмитрий Замятин. В роли защитника присяжный поверенный г-н Остряков. Там еще есть и другие лица, но это уже статисты, кои даже упоминания не достойны.

    На сцене за барьером под охраной двух солдат с обнаженными тесаками – обвиняемый Дмитрий Владимирович Каракозов. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Жандармский унтер-офицер Слесарчук здесь?
АВТОР. Здесь!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Попросите в заседание.
    Входит, четко печатая шаг, Слесарчук.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ.  Вы приняли присягу?
СЛЕСАРЧУК. Так точно!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Теперь в присутствии суда скажите, признаете ли вы в здесь находящемся то лицо, которое действовало 4ого апреля?
СЛЕСАРЧУК. Так точно! Признаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. А теперь объясните, что именно вы видели и что сделали в связи с этим ужасным случаем.
СЛЕСАРЧУК. Значит, так. Я стоял на дежурстве в Летнем саду. Государь император явился в 4ом часу пополудни, чтобы прогуляться по саду. Прошли, значит, один раз. Мимо дворца и кондитерской. Потом еще раз. Всего, выходит, два. И – назад. И попадается им тут навстречу Николай Макс… (Затрудняется с продолжением). Макс… Виноват (Вытирает обшлагом мундира пот со лба).
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Максимилианович. Ничего. Продолжайте.
СЛЕСАРЧУК. С Евгеньей Макс…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Максимилиановной. Не волнуйтесь. Продолжайте.
СЛЕСАРЧУК. Так точно! С Максимиляновной. Прошли, значит,  средней аллелей, потом по другой, а потом… все на этом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Что «все»? Дальше.
СЛЕСАРЧУК. В общем, они остались в саду, а государь император пошел, значит, к коляске. Я только отвернул полость, а городовой унтер-офицер Заболотный, мы с ним на пару тогда дежурили, взялся за шинель. Только что государь император начали надевать шинель, как вдруг, ни с того, ни с сего, слышим, с левой от нас стороны, - выстрел. Я тут же поглазел в левую сторону, а вот он… (на Каракозова)… ка-а-ак размахнулись рукой (показывает) и шасть поперек дороги. Он был еще в таком вот, словом, неважном пальте.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Что значит «неважном»?
СЛЕСАРЧУК. Старом. Оборванном даже. Словом, заношенном.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Хорошо. Мы поняли. Дальше.
СЛЕСАРЧУК. Ну, я их сдогнал и хвать его… примерно, за это место (показывает). Уже в саженях пятнадцати от того места, где стреляли. Я ему: «Ты кто такой?» А он мне: «Как кто? Русский?» Я ему: «Чего тебе надобно?» Это я ему. А он мне: «Ничего не надобно». Тут он полез за чем-то к себе в карман и вытягивает оттуда письмо. Я это письмо у него хвать и тут же передал Николаю Макс…
 ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Хорошо. Продолжайте.
СЛЕСАРЧУК. После государь император приказали отправить их к сиятельству князю Долгорукому, а я государю императору отдал пистолет, да еще сказал при этом, что, мол, осторожней, один ствол у пистолета заряжен.Чтоб, значит, не спустил ненароком курок. Государь император сели в коляску и поехали, а мы, значит, повели их (на Каракозова)  князю. Мы ведем, а за нами увязалась куча народа. А оне все оглядываются. Мы подумали, а нет ли в толпе подозрительного человека, раз он оглядывается, и посадили мы их уже на Прачешном мосту на извощщика. Он уже и отвез их к их сиятельству князю Долгорукому.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Больше ничего не вспомните? Не говорил ли он вам чего?
СЛЕСАРЧУК. Не, больше ничего не припомню. Помню только, что когда проежжали мимо Соляного городка, я возьми да и спроси их «Вы кто такие?» А он мне: «Ах, вы, такие-сякие, эдаки-разэдаки. Много вы нашего брата перебрали». Все в таком духе. Обматерил, в общем, меня.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Что-нибудь еще?
СЛЕСАРЧУК. Не, только это. Ругается. А больше ничего.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ (Каракозову). Не имеете ли каких-нибудь вопросов к этому свидетелю?
КАРАКОЗОВ. Ни малейших. Я этого человека совсем не помню. Было-не было. Ничего не помню. Я как в угаре был.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Этого можно отпустить, поскольку все достаточно объяснено.
     Слесарчук, четко печатая шаг, выходит.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Следующий свидетель. Господин Комисаров – Костромской здесь?
АВТОР. Здесь.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Его также можно ввести в заседание.

      Решительно, словно идет на приступ какой-то крепости, в залу ступает Осип Иванович Комисаров-Костромской. Его грудь увешана лентами, орденами, медалями всякого достоинства. Он выглядит большой нелепой расфранченной куклой.

АВТОР. С появлением нового свидетеля  вся судебная коллегия, за исключением демонстративно не вставшего присяжного поверенного,  и немногочисленная публика, суд был закрыт для посторонних, в едином порыве встала. Раздались отдельные аплодисменты.  Такими, стоячими, оставались на всем протяжении допроса свидетеля.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Осип Иванович, объясните нам обстоятельства того ужасного деяния, коему  вы имели мужество отвратить гибельные последствия. Расскажите, как все это произошло.
ОСИП. ОбъЯсню. Можете не сумлеваться, ваше сиятельство…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. По новому Положению, Осип Иванович, к судьям следует обращаться «ваша милость».
ОСИП. Да, ваше сиятельство!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Продолжайте.
ОСИП. Все, значит, разъясню.  Я не тать какой-нить. Христопродавец. Мне скрывать нечего
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Вот и расскажите. Мы вас внимательно слушаем.
ОСИП. Я уже обо всем рассказывал. Я ни от чего не отказываюсь. Все, как в докУментах этих, все так по-прежнему и осталось. Ни капельки не изменилось.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Мы очень ценим ваш вклад в раскрытие этого преступления, Осип Иванович, но одно дело в документах, на бумаге, и совсем другое, когда вы своим собственным голосом. Это будет иметь наибольшую юридическую силу. Пожалуйста.
ОСИП. Я, ваша честь, как раз про то и говорю… Ну, была хорошая погода, мы – я и Петрушка – идем по набережной в сторону Летнего сада… Петрушка, он, как и я, костромской. Токо я уже давно, а он и года еще не будет. В общем, зелень еще зеленая, еще токо набирается ума-разума…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ (признаки нетерпения на лице). Хорошо. О вашем попутчике мы все узнали. Дальше.
ОСИП (очевидно, степень его взволнованности повышается). Вообще, про то, как мне  прежде живалось, много разных басен в народе ходит. К примеру, будто мы, Комисаровы,  землю плугом пахали, так я хочу рассказать, как все было на самом деле.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Нас, Осип Иванович, на данную минуту такого рода вопросы не интересуют.
ОСИП. Вас, ваша честь, может, и не интересует, а меня – да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Ну, хорошо, говорите. Однако ж, покороче, если можно.
ОСИП. Это мой дедуля, это правда, был под барщиной. Вот он в сам деле на барина на своего и пахал. Так это когда было? Зато мой тятя был уже на оброке.  Правда, лошадь у нас в хозяйстве взаправду тоже была, но ездовая. Чтоб токо что-нить увезти – привезти. Но чтоб землю пахать? Этого я не припомню. Вообще, мой тятенька очень… как это?..  предприимчивый. Он, по большей части, по рукомеслу. Всего больше со свиристюльками любил повозиться. Это игрушки такие расписные. Из глины. В них дунешь – они в ответ свиристят, поэтому и свиристюльки.  По ярманкам ездили. Торговали. Он часто меня с собой на эти ярманки брал. Жили мы, в общем, - больших богатств не знали, но и чтоб совсем уж зубы на полку, такого тоже никогда не было. Не на одной, скажем, тюре али хлебе. Мясное не токо по праздникам. Словом, я это все к чему, ваша честь? Что мы не лапотники никакие, как, я слышал, про себя. Это сказки…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ (видимо, выдержка у него все-таки сдала). Все это очень интересно, Осип Иванович, крайне поучительно, но…
ОСИП. Я щас, а то у меня тоже много претензиев за все время накопилось. Жили мы неплохо, но у тятеньки с матушкой токо девочки рожались. Одна за другой. Наконец, мой черед настал, и стали мне все во всем потакать. Тятенька это заметил и решил в ученье отдать. Чтоб мне там, в ученье, показали настоящую кузькину мать. Так я под Марком Савелычем и оказался. Он мне и показал. Хоша я против него самого лично ничего не имею. Он ежели когда и  трепал меня за чуб, то по-божески. Зато я тапереча знаменитым на всю Расею стал.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Вы совершили великое благодеяние, Осип Иванович, народ русский будет вам вечно благодарен, а теперь об этом лице… Посмотрите на него.
ОСИП. Что мне на него смотреть? Я его видел (С трудом заставляет себя посмотреть на спокойно сидящего на скамье меж двух солдат и равнодушно слушающего Каракозова.) Ну, чего про него сказать? Ничего такого. Шаромыга он и есть, ваша честь,  шаромыга. Зато высоченный. Таких, как он, издалека разглядишь. Я его и разглядел. Он мне сразу чем-то подозрительным показался.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Чем?
ОСИП. Я же сказал. Высоченный,  как пожарная каланча. Я к нему и подвинулся. Рядышком стал. Так мы с ним какое-то время рядышком-то и стояли. А тут народ вокруг нас зашевелились, заволновались: «Государь! Государь!» Смотрю и в самом деле, вроде как, кто-то очень важный из сада выходит. Но, как следовает, покамест разглядеть не могу. Во-первых, солнце бьет прямо в глаза, я аж зажмурился. Во-вторых, еще от меня довольно далеко. Я и решил чуточку продвинуться вперед. Говорю Петрушке: «Айда за мной».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. А это лицо?
ОСИП. Должно быть, за мной пошел.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Почему вы так решили?
ОСИП. Чую, ваша честь. Что он от меня не отстает. А раз уж он уже показался мне подозрительным каким-то, я на него и обернулся, а он прям на моих глазах достает из кармана своего пальта левольвер…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Да! Это очень важно. Зафиксируем. Итак, вы видите, как он достает из кармана своего пальто именно пистолет, а не что-то другое. Скажем, не портсигар.
ОСИП. Нет, портсигаров никаких у него не видел.  Орудие-да. А уж когда он его совсем выставил, я и толкнул его под самую его руку, в которой этот левольвер держал.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Отчего вы это сделали? Что вас побудило?
ОСИП. Как?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Что послужило толчком к тому, что вы его толкнули?
ОСИП.  Я про Расею подумал.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Простите, о чем?
ОСИП. Про Расею. Что же с нею будет, если с государем нашим…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Ну, да, конечно.
ОСИП. Токо успел подумать, а орудие-то, кстати,  возьми и бабахни, и меня сразу малость оглушило. Когда же очухался, вижу, как его… это лицо… под белы руки. Тут уж я совсем испужался, подумал, я тоже под раздачу могу попасть, ну и бросился наутек и узелок свой, который был у меня под мышкой, с перепугу бросил, он мне мешал. Петрушка за мной.  И так мы с ним наперегонки до дома самого и бежали, а пока бегли, расслышал, как ямщики промеж себя: «Батюшку нашего токо-токо едва не убили». Я про все сразу и догадался. Мне еще страшнее стало.  Вот и весь мой, ваша честь,  сказ. Больше мне добавить нечего. 
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Благодарим, Осип Иванович, за ваш столь обстоятельный, полных таких подробностей рассказ. Он очевидно подтверждает, что тот подлый выстрел был произведен именно этим присутствующим на данном заседании лицом, а не кем-то другим. Какие-то вопросы к свидетелю?
ЗАЩИТНИК. Да, есть вопросы!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Задавайте.
ЗАЩИТНИК. Есть некоторые нестыковки в показаниях уважаемого всеми нами свидетеля. Он утверждает, что солнце било ему в глаза, и ему пришлось зажмуриться. Как же при этом он сумел четко увидеть и запомнить лицо обвиняемого?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Осип Иванович, отвечайте.
ОСИП. Все очень просто. Я зажмурился еще до того, как увидел и запомнил это лицо.
ЗАЩИТНИК. Вы заявляете, что прошли вперед, как же вы увидели, что обвиняемый пошел вслед за вами? Вы увидели это вашей спиной?
Осип, очевидно, озадаченный, молчит.    
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Вам придется ответить на это, Осип Иванович.
ОСИП. Я вначале ошибся. Первым начал продираться он. Я за ним.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Да, это было бы логичней. Ему особенно важно было приблизиться к государю на максимально короткое расстояние, чтобы произвести выстрел точнее. Свидетель последовал его примеру. Его поправка принимается.
ЗАЩИТНИК. Однако такого рода неточности наводят на размышления. Это кардинально меняет картину.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Судебная коллегия размышляет иначе. Допрос свидетеля Осипа Ивановича Комисарова-Костромского считается  завершенным (К Каракозову). Может, у вас есть о чем спросить  Осипа Ивановича?
КАРАКОЗОВ. Ну, о чем я могу его спросить? Я слышал про этого человечка. Мне на допросах о нем говорили. Будто он мне как-то помешал. Это не соответствует действительности. Это не он, и никто другой мне не помешал. Во мне самом появилось какое-то колебание. А этого жалкого человечка, вот вам крест, я вижу впервые. Мне не о чем его спрашивать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Может, просто что-то сказать.
КАРАКОЗОВ. Ну, если вы настаиваете… Пожелаю жить с чистой совестью и умереть по доброму. Больше ничего.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Вы свободны, Осип Иванович.
    Осип стоит. Как будто не слышит. Его глаза устремлены на Каракозова
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮИЙ. Свободны, свободны.
    Осип, наконец, находит силы оторваться глазами от Каракозова, покидает залу. Его бьет дрожь, но никто этого не замечает, его провожают аплодисментами.

     Барабанная дробь. По ее завершении в дело вновь вступает  Автор.
АВТОР (зачитывает). «1866 года, август 31 дня, по указу Его императорского величества Верховный Уголовный суд рассматривал дело о подсудимом, именующемся дворянином, не утвержденном во дворянстве правительствующим Сенатом Дмитрии Владимировиче Каракозове, 25 лет. Усматривая, что преступление Каракозова, заключающееся в покушении на жизнь священной особы государя императора, вполне доказано и что в деле не обнаружено никаких обстоятельств, смягчающих вину подсудимого, Верховный Уголовный суд определяет…»

     Барабанная дробь прекращается

АВТОР (продолжает чтение). «Именующегося дворянином, не утвержденного Сенатом Дмитрия Владимира Каракозова , 25 лет, по лишению всех прав состояния казнить смертной казнью повешением». 
   
     Самый кончик августа. Как будто нарочито безвкусно убранная ресторанная зала. Бражничающие посетители. Мечущаяся ресторанная обслуга. Словом, все как положено в приличном, пользующемся вниманием состоятельных гостей учреждении.
Некто с неопределенным набором функций, какового Автор счел достойным звания Распорядитель.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Уважаемые гости. Дамы и господа. Минуточку внимания. Сейчас вас развлекут своим непревзойденным искусством известные танцовщицы мадмуазель Брадон и мадмуазель Лассени. Они продемонстрируют вам новый оригинальный танец «Янки-дудль», подготовленный специально в честь пребывания в нашей столице славной американской эскадры.

    На просцениум, под жиденькие рукоплескания и возгласы типа «Просим! Просим!» выходит парочка пикантно одетых танцовщиц. Они, вылезая, если можно так в данном случае, выразиться, почти буквально вон из кожи, канкируют под  аккомпанемент рояля.

АВТОР. Лето. Лето 1866 года. Оно, увы, прошло в Петербурге под зловещим знаком самой, что ни есть, настоящей холеры. Первые признаки ее были замечены аж 14ого июня. Напугали, но, как видите, любителей «покушать и погулять» совсем не распугали. Всегда найдутся те, кто уверен: «Это у соседа беда, а меня она обойдет стороной». Между тем, вот какова печальная статистика…(Читает.) «С 14 июня по 10 июля умерло от холеры 1094 человека, по 17 июля 2108 человек». И так далее. Вплоть до конца лета. Однако статистика статистикой,  а, людям, как видите, все нипочем. Жизнь, с ее удовольствиями, потехами, развлечениями, кутежами  все равно берет свое.
    Лето уже на исходе. «Уж давно отцвели хризантемы в саду»… А, может,  и не очень давно. А, может и не совсем еще отцвели. Как бы то ни было, мы в увеселительном заведении «Шато-де-флер», где цветы не отцветают и не увядают круглый год. Знатоки величают это заведение  панибратски, как «У Ефремова».
На сцене сейчас  помимо самого Осипа,  не какие-нибудь «шаляй-валяй», а ближайшие родственники Комисарова, гостящие в это время в Петербурге по приглашению не кого-либо, а петербургских городских властей. Это  родной дядя  Осипа, его же крёстный,  и двоюродный брат Миша. Их отыскали в далеком Красноярском крае, на поселении, куда были сосланы с десяток лет назад, как выражались официальные источники, «за самоуправство и неисполнение предписанных им инструкций». Вообще, это довольно тёмная история, требующая своего тщательного исследования. Я не историк, не архивист, я свободный художник и в содержание  этой истории не вникал.
 
    Комисаровых сопровождает сам хозяин заведения Ефремов.

ЕФРЕМОВ. Сюда пожалте, гостюшки вы мои дорогие. Вот и местечко для вас специально подобрали, чтоб вам все видно. И вы у всех на виду. Ах, Осип Иваныч, до чего ж мы все рады-радехоньки, что нас своим посещеньем удостоили. На зависть другим.
ОСИП (выглядит куда как важным, излучает уверенность в себе). Да. Нам сказывали, будто у вас тутова весело. Аж жуть.
ЕФРЕМОВ. Стараемся, Осип Иваныч. Из последних силенок. Обстановка-то у нас ноне какая… Холера-матушка. Продукция вся под холеру подорожала. Но одной холерой жить не можно. Душа еще чего-то требует. Вот мы и стараемся. Способствуем, так сказать.
    Гости рассаживаются. Это Осип выглядит по-свойски, а родственники заметно, как смущены, чувствуют себя не в своей тарелке.
ОСИП. Че-ек!
ЕФРЕМОВ. Что вы хотите?.. Не извольте беспокоиться. Я в отношении человека. Сам обслужу-с. Такая честь для меня! Чего изволите?
ОСИП. Да я-то что? Вон как они. Чай, оголодали в своей Сибири-матушке. Говори, крёстнушка. Выбирай, чего тебе больше всего хочется. И ты, Мишка, не стесняйся. (К Ефремову.) Это братушка мой. По матушке. Ну, мы с ним когда-то не разлей водой.
ЕВРЕМОВ. Оченно приятно!
ОСИП (Мише). Так чего ты сидишь, воды в рот набрал?  Говори, чего твоей душеньке угодно. 
МИША. Мне бы пирогов.
ОСИП (Ефремову). Как у вас тут с пирогами?
ЕФРЕМОВ. На все вкусы, молодой человек. Вот, скажем, с вязигой. С налимьей печенкой. Или паштет с начинкой из фуа-гра. Прямичком из Парижа.
ОСИП. Хошь паштетов из Парижа?
    Миша, озадаченный, молчит.
ОСИП. Пущай будет из Парижу. Нам не жалко. Но и попроще чёнить. Окромя пирогов. Чтобы посытнее.
ЕФРЕМОВ. Жаркое. Понимаю. Рябчики жареные.
ОСИП. Сойдет!
ЕФРЕМОВ. Или заливное из карпа.
МИША. Заливное можно?
ОСИП. То и другое.
ЕФРЕМОВ. Записал-с. Из супов… Из спаржи не желаете? Все большим спросом у господ пользуется. Пикантное блюдо.
КРЁСТНЫЙ. Я бы лучше лапши поел.
ОСИП. Тогда лапши. Спаржу – ну ее. Тем более…как там ее?
ЕФРЕМОВ. Пикантное. Спаржу вычеркиваем. Шампанское?
ОСИП. Это само собой. Но и водочки.
ЕФРЕМОВ. Мараскину еще могу предложить. Ну, это типа лимонада. Чтоб нутро очищать.
ОСИП. Предложи. Но и водочки.
ЕФРЕМОВ. Не извольте беспокоиться. Насчет водочки.
ОСИП. Анисовой.
ЕФРЕМОВ. Как пожелаете.
ОСИП. И смотри у меня. Штоб настоящая, штоб внутренности не очищала, а обжигала, а не очищенная никакая.
ЕФРЕМОЙ. Помилуйте, Осип Иванович! Обижать изволите. У нас все завсегда только настоящее. Не иначе как из винных погребов самого господина Елисеева.
ОСИП. То –то же.
ЕФРЕМОВ. Записал-с. На  сладкое. Может, богемский пудинг? Это, правда, на любителя. Пряженики будут попроще.
ОСИП. Это как?
ЕФРЕМОВ. Пирожки в масле.
ОСИП. Крёстный.
КРЁСТНЫЙ. Я бы пирожки
ЕФРЕМОВ. Записал-с.
ОСИП. Погоди, погоди! А вот мимо нас токо что пронесли. Больно вкусно пахнуло.
ЕФРЕМОВ. Филе щуки. Под  соусом кулис. 
КРЁСТНЫЙ. Я бы  щуку.
МИША. И я.
ОСИП. Тогда неси всем по щуке.
ЕФРЕМОВ. Записал-с.
ЕФРЕМОВ. Может, еще честерского сырку на закуску?
ОСИП. Не больно воняет?
ЕФРЕМОВ. Что вы? Что вы? Вообще никакой вони. Чистый одёр. И сардинки для комплекта.
КРЁСТНЫЙ. Сардинки-то по чем?
ОСИП. Неважно. Хошь по червонцу за штуку. Главное, чтоб съедобными были
ЕФРЕМОВ. Не извольте беспокоиться, милостивый государь. Ценой не обидим. Да мы, ежели на то пошло, и ничего с Осипа Иваныча  не возьмем. Одна слава, что зашли, чего стоит! Сию минуту-с (Спешит покинуть залу, чтобы исполнить заказ).
КРЁСТНЫЙ. Уж больно ты, ращедрился, племяш. И то и это. Съедим? Все-то.
ОСИП. Постараемся. Вот так-то, крёстнушка. Такие наши нонче дела. (К Мише.)  Чего уставился?
МИША. Да больно все это чуднО.
ОСИП. Что чуднО?
МИША. Все (На танцовщиц).  Бабы-то. Будто голые вовсе. 
ОСИП. Это, брат, еще что? Я и почище видал… Да-а, братцы-кролики. Это скоко ж мы не виделись? Мы –то все, ежели по-честному, поверили, что вы уже… тово. Весточки от вас никакой.
КРЕСТНЫЙ. Боялись. Весточек-то. Но Бог, как видишь, милостив. ТруднЕнько, конечно, было, однако ж выдюжили.
ОСИП. Поменьше надо было в самом начале брыкаться. Что, не знали заранее, что ли, во что все это обернется? Худо делать против ветра, - никакая власть на это не пойдет.
КРЁСТНЫЙ. Поругай нас, племяш, поругай. За дело. Неучеными были.
ОСИП. Тетку Маню токо жалко. Она меня лепешкой с сушеной черникой, помню, на праздник пречистой богоматери до пуза угостила.
КРЁСТНЫЙ. Не уберег.
ОСИП. Не сдюжела, значит?
КРЁСТНЫЙ. По дороге еще это было. Под Крещенье. Морозище стоял… Там морозы не то, что здесь. Кровь стынет, а одежонка на нас еще та. Ну и клохтать стала. Крохчет и клохчет. До Красноярска еще кое-как добрались, держалась,  а уж как до Енисейска рукой подать, вовсе слегла. Мы ее по дороге и похоронили. И где ее могилка, - нам щас уже не найти.
МИША. Найдем. Я запомнил.
КРЁСТНЫЙ. Ну, молоток, коли так.
ОСИП. Гады.
КРЁСТНЫЙ (испуганно). Ты б помолчал.
    Помолчали.
ОСИП. А как хошь там, в Сибири-то? Жить можно?
КРЁСТНЫЙ. Оно, конечно,  племяш. Дело такое. Жить везде можно. Приспособиться нужно.
ОСИП. Вы, выходит, приспособились?
КРЁСТНЫЙ. Ну, с какой стороны посмотреть
ОСИП. Обратно в Костромскую не хошь?
КРЁСТНЫЙ. Как не хотеть? На родину завсегда тянет.
ОСИП. Ну, так я похлопочу.
КРЁСТНЫЙ. А смогешь?
ОСИП. Я таперича все смогу. Никто мене перечить не станет. А кто станет, я на того, кому надо, пожалуюсь. Быстренько в рог свернут.
КРЁСТНЫЙ. Да, высоконько ты взлетел
ОСИП. Да, высоконько.
КРЁСТНЫЙ. За что тебе такая благодать?
ОСИП. Я про то же думаю. Пока не додумался. Мозгов не хватает.
РАСПОРЯДИТЕЛЬ. А теперь, дамы и господа, Те же мадемуазель Брадон и мадемуазель Лассени, только переоденутся, исполнят еще один оригинальный танец. Козакен-кадриль.
ОСИП. Может, за то, что не бунтовал. Как некоторые. Чуть что не по ним –лезут на рожон. А со мной бывало – стисну зубенки свои. Терплю. Помалкиваю. Взять того же моего хозяина… Я про Марка Савелыча. Враз как-то вставил козырек. Очень плотненько. И краюшки намёткой, как положено, закрепил. Утюжить начал. Да не заметил, как утюгом горяченным по козырьку прошелся. Козырек-то возьми и прохудись. Он из какого-то паскудного  материалца был. Ну, понятно. Савелыч завсегда  с тем, что подешевше работал, чтоб ему побольше в карман, а выдавал за лучшее.  Мухлевал то исть. Я: «Ах! Ах». А Савелыч, как назло, тут как тут. За ухо меня да, в чем был, и на улицу. А мороз трескучий был. Он меня рожей в сугроб и оглоблей какой-то, что под руку ему подвернулась. Как шваркнет! Я тут же прямо в сугроб и омочился. А раз омочился, все это сразу и подмерзло на мене . А за что, спрашивается? Токо за то, что козырек один испортил. Другой бы на моем месте хошь пару бы словечек за то, а я утерся токо. В мастерскую вернулся и за новый козырек. Да, чего токо не повытерпел, а теперь?.. Бляманже. Наяривай, крёстный. И ты, Миш, ешь. Покамест обратно из вас не полезет Таперича меня никто рожей в сугроб. Скорее, я их. Мне таперича все можно. 
      Подлетает официант. Быстро разгружает поднос.
ОСИП. Ловко это у тебя получается. Как у жонглера.
ОФИЦИАНТ. Обучился.
ОСИП. Я вот тоже когда-то. Токо что я не с подносами, я с картузами.
ОФИЦИАНТ. Слыхано, слыхано, Осип Иваныч. Все про вас. Может, чего-то  еще?
ОСИП. Пока довольно (Тычет  вилкой в кусок только что  принесенного сыра).  Я вот, чтоб не воняло, хотел. И хозяина твоего предупредил.
ОФИЦИАНТ. Да, немного попахивает-с. Но так надо. Вовсе без запаху сыров, Осип Иванович, не бывает-с.  Не положено-с.
ОСИП. Вот люди! Токо чтоб товар испортить.
ОФИЦИАНТ. Это коммерция, Осип Иванович, называется.
ОСИП. За такую бы коммерцию плетью бы по одному месту. 
    Официант отходит от столика.
КРЁСТНЫЙ (ежится). Уж больно ты, Осип Иваныч, с ними не аккуратно.
ОСИП. Ничего, Крёстный. Они привыкшие.
КРЁСТНЫЙ. Не обижаются?
ОСИП. Попробовали бы. Ну, давайте… Выпьем, еще нальем… (Мише.) Да хватит тебе, братишка, все на этих лахудр глаза пялить. Напялишься еще. Ты (на стол) наваливайся. Тебя, крёстный, это тоже касается. Пока не съедим и не выпьем, отсюда не уйдем.
    Комисаровы приступают к пиршеству, а парочка тех же танцовщиц в это время исполняет объявленный «козакен-кадриль».    
РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Дамы и господа, спешу вас уведомить, что среди нас, в этой зале, находится никто иной, как сам Осип Иваныч Комисаров. Поприветствуем нашего славного героя! (Раздаются аплодисменты). С ним же его дядюшка и двоюродный брат.
      Аплодисменты. Возгласы: «Покажитесь, покажитесь, Осип Иванович!» Осип нехотя встает, небрежно кланяется.
РАСПОРЯДИТЕЛЬ. Дорогие наши гости, а сейчас фрейлен Гретхен споет вам озорную тирольскую песенку. Споет ее специально для Осипа Ивановича.   
     На просцениуме появляется фрейлен Гретхен. Поет, глядя в направлении столика Комисаровых. Спела и, сойдя с авансцены, направилась к Комисаровым. Подошла, сделала книксен.
ОСИП. Тебе чего?
ГРЕТХЕН. Желяю приветствовать великого рюського хероя.
ОСИП. А ну-ка, Миша, налей ей шампанского.
     Миша наливает, Осип протягивает бокал Гретхен.
ГРЕТХЕН. Ауф рюського хероя! (Выпивает).
ОСИП. Что это ей? Слону дробина. Погоди, мы тебе еще вот этого… мараскина. Миш, обслужи.
    Миша наливает, Гретхен также лихо выпивает. 
ОСИП. Лихо.
     Гретхен показывает, что хочет сесть Осипу на колени.
ОСИП. Ни-ни! Ко мне нельзя (На Мишу.) К нему можно. Он у нас покамест еще холостой.               
ГРЕТХЕН. Хоп! (Вспрыгнула на Мишины колени. Гладит по голове.) Мой хороший… Такой молоденький… Пушистенький еще. Непричесанный.
      Миша заметно смущается. 
ОСИП. Ишь какая шустрая. Наскипидаренная.
КРЁСТНЫЙ. Понравился наш Мишка.  Подмазывается.
ОСИП. Такие ко всем подмазываются. Пшла вон!
       Гретхен спрыгивает с Мишиных колен, обнимает за шею Осипа, смачно чмокает  в щеку.
ОСИП (вытирая оставленную на его щеке помаду). Скажи спасибо,  моя Катюша тебя не видит. Она б показала тебе, по чем нонче фунт изюма.
       Гретхен, под смех и аплодисменты, посылая всем воздушные поцелуи,  убегает.
РАСПОРЯДИТЕЛЬ. А сейчас, дорогие наши гости, нам покажут свое непревзойденное искусство знаменитые акробаты, гибкостью своих членов превосходящие каучук. Отец и дочь Блонден!
    Комисаровы продолжают, все с большим азартом, как будто приходя во вкус,  пить и есть, в то время как отец и дочь Блонден демонстрируют акробатические трюки.

    Короткое затемнение, потом свет. И мы уже в новой обстановке. Да, мы здесь впервые.    Будуар супругов Комисаровых-Костромских. Шикарная из карельской березы кровать под разукрашенном шелками балдахином. Горят бездымные парафиновые свечи в вычурных настенных бра и в настольном пятирожковом канделябре. А вот сценка вполне по нашим русским понятиям банальная, ее можно увидеть не только у Комисаровых: Крёстный и Миша буквально вносят вконец обезноженного, лишенного собственных сил передвигаться  хозяина этого будуара Осипа.
КРЁСТНЫЙ. Куды его, милая?
    Входит расстроенная Катюша.
КАТЮША. Да полОжьте, дядечка, покамест на укушетку.
ОСИП (пробует свои певческие способности). «Ходи ты, да ходи я, ходи ягодка моя…».  Гы-ы-ы…
    Осипа бережно укладывают на кушетку.
КАТЮША. Да у него еще и блямба под глазом! Нешто подрался с кем?
КРЁСТНЫЙ. Да кто ж с ним будет драться? Про что ты? Просто, когда уходили, его сильно качнуло и он прямо этим боком о притолоку дверную. Вначале незаметно было. Покамест доехали, вона как…
    В будуар, одна за другой, входят, видимо, поднятые по тревоге Мамка и Авдотья.
МАМКА. Ничего, хозяюшка, не волнуйся. Мы его сейчас отварчиком. К утру, даст Бог, поспадет.
КАТЮША. Ждать его где-то будут завтра. Чего-то там открывать. Чего ж вы недоглядели, дядечка? А то обещали.
КРЁСТНЫЙ. Не доглядел, милая, не доглядел. А как за ним доглядишь? Ему нонче все ни по чем. Любого, кто сунется, осадит.
    Осип, мыча, пытается подняться. Крёстный и Миша его удерживают.
ОСИП (недовольный). Ась!.. Кто тут? Кто посмел руку на меня? Али вы еще не знаете, кто я таков? Я дворянин! Спаситель государя земли русской. Я любого могу, кто сунется,  в порошок стереть. Даже мокрого местечка не останется.
КРЁСТНЫЙ. Лежи, лежи, Осип Иваныч. Чего ты опять ни того, ни  с сего раздухарился? Никто ничего плохого тебе не делает.
ОСИП. Как это не делает? А где я? (На Мишу.)  Ты кто таков? Я тебя первый раз в жизни вижу.
МИША. Я братец твой, Осип Иваныч. Двоюродник.
ОСИП. Откуда ты? Знать тебя не знаю. Всех чужих гнать взашей.
МАМКА. Вот чего ж упился, господи прости меня и помилуй! Свою родную кровь не признает.
ОСИП. Ты тоже старая грымза.  Спрашивается, откудова ты взялась?
КАТЮША. Не буянь, Ося. Это же Мамка. Она мне по хозяйству помогает. Без нее я, как без рук. А это родственники твои. Их аж из самого Красноярска по твоей же воле вызволили. Такую даль на перекладных везли.
ОСИП. Крёстный! Ты, что ли?.. А ну-ка еще раз покажись… И братик мой… Вызволил. Это я помню. А с братиком мы крепко когда-то дружились. Покамест их всех под микитки за то, что начальству не угодили. Сатрапы оне.
КРЁСТНЫЙ. Ты потише.
ОСИП. Хорошие, покамест ты им одно место лижешь. А чуть взбрыкнулся, покажут, где раки зимуют.
КРЁСТНЫЙ. Ты наговоришься.
ОСИП. Мне можно, крёстнушка. Никто пальцем меня не тронет. Меня орденом Почетного легиона первой степени на днесь наградили. Еще одной лентой обвязали. Таперича, кто против меня попрет, а я его орденом, я его орденом.
АВДОТЬЯ. Да не первой только, а третьей. Степени-то. Зачем же привирать?
ОСИП (на Авдотью). Брысь!.. Что за фрукт? Еще поправлять меня удумала.
КАТЮША. Его бы раздеть, да в постель.
КРЁСТНЫЙ. Тяжеловато будет. Сопротивляться станет.
КАТЮША. Постарайтесь.
КРЁСТНЫЙ. Ох, милая!
ОСИП. Не надо меня раздевать. Что уж я? Совсем? (С трудом садится на кушетке. (Начинает снимать с себя верхние одежды). Мне чем все эти фигли-мигли не нравятся? Пуговиц, да застежек больно много. Покамест до нужного доберешься. Взять наше, русское. Портки да рубаха. Ну, портки еще держатся на чем-то. А рубаху можно и через голову. Удобно. А на этих…
КАТЮША. Дай я тебе помогу, а то ты будешь тут возиться до второго пришествия.
     Осипа дружными усилиями раздевают до исподнего.  Осип, кажется, уже смирился со своей участью, больше не сопротивляется. Он только пыхтит, или пытается что-то спеть. Его укладывают в  разобранную Мамкой постель. На мягкую перину. Под атласное одеяло.
КРЁСТНЫЙ (уже после того, как Осипа укроют одеялом). Ну, мы пойдем к себе, пожалуй?
КАТЮША. Идите, дядечка, идите. Спасибо за помочь.
КРЁСТНЫЙ. Чего уж? Мы с сыном завсегда. Не чужие ведь друг дружке. Ежели что, милая, - ты покричи.
АВДОТЬЯ. Зачем же кричать? В колокольчик проще. (Смотрит при этом со значением на Мишу.) Надобность в чем есть – звоните, не стесняйтесь. Завсегда к вашим услугам.
МИША (смущаясь). Да мне-то по что? У меня и так все есть.
АВДОТЬЯ. Ну, мало ли?
КРЁСТНЫЙ. Так мы пошли, племяш.
ОСИП. Куды?
КРЁСТНЫЙ. Ночь уж на дворе. Нам с Мишей тоже на боковую. Спасибо тебе за угощенье.
ОСИП. Погоди… Набезобразил я… Кому-то, припоминаю, в морду  мараскином плеснул. Плеснул?
КРЁСТНЫЙ. Чего уж скрывать? Плеснул.
ОСИП. Достали уж, крёстнушка. Мочи нет.
КРЁСТНЫЙ. Понятное дело.
ОСИП.  Мне чего на самом деле хочется?.. Вернуться бы в наше Молвитино. Когда еще и вы там живали. Тятенька еще был здоровый, а не такая развалюха, как щас. Тоже ведь человека ухайдакали.  Я про тятеньку. Мы б кобылу нашу запрягли и на ярманку. Со свиристюльками. Тятенька мне вожжи в руки. «И-иэх! Поехали с орехами». Хорошая была житуха. А что щас?
КРЁСТНЫЙ. О чем, племяш, речь?
ОСИП. Так ведь все прошло. И ничего таперича не вернуть. Теперь так и придется жить с этим Почетным легионом. Хоша бы и первой степени.
АВДОТЬЯ. Третьей.
     Осип вдруг начинает плакать.
КАТЮША. Ну вот… Еще нюни тут распустил.
КРЁСТНЫЙ. Ну, мы пошли.
КАТЮША.  Да-да, подите к себе. Он хошь без вас всех поскорее успокоится
     Крёстный и Миша уходят за дверь.
КАТЮША (Мамке). Вы… обе… тоже уходите.
МАМКА. А что с глазом-то?
КАТЮША. Не надо. С глазом его я и сама управлюсь. Мне ведь тоже не  впервой.
МАМКА. Ну, как скажете, хозяюшка. Вам всяко виднее (Авдотье.) Айда.
     Мамка и Авдотья уходят за дверь. В будуаре остаются лишь Катюша и Осип. Осип, кажется, пришел в себя, больше не плачет. Катюша присаживается на край кровати. Задумалась о чем-то.  Слышно, как прогремел своей колотушкой, проходящий  мимо дома ночной сторож. Может, этот бдящий сторож и надоумил Катюшу, чтоб она начала разговор.
КАТЮША. Ну, ты чего, Ось?.. С цепи как будто сорвался. Раньше ты б никогда буянить так не стал. Погоди, добуянишься. Не посмотрят, что ты герой, - упекут, а потом  токо станут разбираться… Еще в газеты попадет. Полоскать тебя станут. Уже полощут. Мне соседка на днесь какую - то газетенку показывала, она ее специально выписывает, к ней прямо на кватеру приносят.  Там про всех знаменитостей пишут. И про тебя тоже.  Как ты в Апраксином порядки свои наводил.  Какой там переполох устроил. Стыд-то какой!
ОСИП. Про Апраксин ничего не помню. Про туза одного на Александровском рынке – да. Я у него, еще в мальчишках, как-то полкило конфект для матушки покупал. Покупал – все хорошо было, матушке  подарил, она кулечек-то развернула, а оттуда тако-ой дух попер. Конфекты-то протухшими оказались. Видать, он подменил мне тогда кофекты. Ну, сопленосым я тогда еще был. Так я этого туза не поленился, специально отыскал, за бороду его при всем честном народе, чтобы знал, как неопытных обманывать. Чего тут плохого-то? А чего там в газетах понаписали, я не знаю. Я газеты вовсе не читаю. Газеты читают токо бездельники али ненормальные.
КАТЮША.  Еще по кабакам навострился.
ОСИП. Не по «кабакам». По ресторациям.
КАТЮША. Какая разница?
ОСИП. Разница. В кабаках порченую водяру дуют, люди травятся,  а в ресторациях ма-рас- кин. Одно слово чего стоит. Вот тебе и разница.
КАТЮША. Но это все еще полбеды. Самое обидное для меня, что и я, чую, стала тебе разондравливаться.
ОСИП. С чего ты взяла?
КАТЮША. А ты сам, что ли, не замечаешь? Мы ж с тобой все меньше и меньше. Думаешь, мне от этого одного не обидно?
ОСИП. А ты будто считаешь.
КАТЮША. Я еще далеко не старая, Ось, мне еще хочется, а ты уже нос воротишь. Али другую уже себе – настоящую барыньку подыскал?
ОСИП. Никого я не подыскивал. Сами… Лезут изо всех щелей. Выбрось ты это из головы. А меньше от того, что прежде токо я и ты, а тапереча меня вся Расея требует. Буквально на части рвут.
КАТЮША. Расее ты токо днем понадобишься, а ночью ты мне свой должок отдать должон. А вот с долгами-то у тебя, Ося, ты уж не обижайся на меня, все хужее и хужее.
ОСИП. Ну, так уж прямо!
     Помолчали. Опять прошел сторож с колотушкой. Но если первый раз с запада на восток, то теперь с востока на запад.
ОСИП. Сказать тебе по правде… Нехорошо мне, Катюш.
КАТЮША. Чего тебе нехорошо?
ОСИП. Да я, по правде, и сам толком не знаю. Чую токо, что нехорошо. А чего нехорошо?.. Кажись, все есть, чего токо моя душенька не пожелает. А все одно нехорошо. Видать, не моего ума это дело.
КАТЮША. Ты про что?
     Осип молчит.
КАТЮША. Ну, ежели так… В церковь бы тебе сходить.
ОСИП. Что, ты думаешь? Я хожу… Я все жду, когда этого… басурмана казнят.
КАТЮША. А тебе-то что? Казнят и казнят, когда время придет. Им тоже подготовиться надо. Не так-то все просто. Пока виселицу нужных размеров сготовят. Тебя это не касается.
ОСИП. Так-то оно так… Я это все понимаю. Я во все это вхожу.
КАТЮША. Ну, так и что же?
ОСИП. А вот, вишь ты, все одно. Нехорошо мне чего-то и нехорошо.
КАТЮША. Ох, горюшко ты мое (Обнимает Осипа.) Красавчик ненаглядный. Не томи себя мыслями темными. От лишних мыслей человек портится. А чего-то и вовсе перестает… (Страстно целует Осипа.) Но у нас же этого не будет?.. Скажи, не будет? Мы же, как и прежде, правда? Мы же не другие? Мы же ни от чего не отказываемся?.. Люби меня, Осюшка. Право, люби. Как мы когда-то друг дружку полюбили. А я тебя. Так мы и будем жить, как прежде. Ни от чего не отказываясь. А этого – кого казнить должны… Пущай за него другие побеспокоятся.

    Самое начало сентября. Пасмурно, дождливо. На зеленой террасе Петергофского дворца. В плетеном кресле-качалке, в неформальном домашнем наряде Александр II, читает. На террасе появляется молоденький флигель-адъютант.
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Эдуард Иванович Тотлебен, ваше величество.
АЛЕКСАНДР II. Да, я его поджидаю. Зовите. Или постойте!  Задержитесь на минутку.
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Да, ваше величество.
АЛЕКСАНДР II. Я слышал, ваша супруга увлекается сочинительством. Даже печатается где-то. Безусловно, делится с вами.
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Крайне скупо, ваше величество. Я ее не поощряю.
АЛЕКСАНДР II. Отчего же? Впрочем, не будем отвлекаться. Я вот пытаюсь понять, чем так привлекает молодежь эта современная убогая так называемая демократическая литература. Хм… Еn raison de quoi овладевает их умами и сердцами? Я в юные годы essouffl;e читал Вальтер Скотта. «Роброй», «Айвенго» и прочее. В годы более поздние повести, скажем, нашего соотечественника Бестужева-Марлинского хотя бы за тем, что освещал какие-то события нашей истории. «Великая любовь в Великом Новгороде». Действительно, сильные страсти, переживания. Сейчас вот… Мне рекомендовали некоего… (Читает обложку) Некий Гри-го-ро-вич. «Антон-Горемыка». В чем суть? Бедняк. Отправился на ярмарку, его там опоили, а потом обманом увели корову.   Кончилось тем, что этот бедолага стал разбойником с большой дороги. И как  такую фанаберию  можно читать?
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Не могу ничего сказать, ваше величество. Я такой литературы не читаю. Не думаю, чтобы и моя жена…
АЛЕКСАНДР II. Ладно, голубчик. Передайте Эдуарду Ивановичу, что я его жду.
Флигель-адъютант покидает террасу. Какое-то время спустя появляется  Тотлебен.
ТОТЛЕБЕН. Ваше величество…
АЛЕКСАНДР II. Да-да, только не подходите ближе. Я приболел. Нет, пока не холерой, всего лишь обыкновенной инфлуэнцией. Вы-то здоровы? Присаживайтесь.
ТОТЛЕБЕН. Бог миловал (Садится на плетеный стул).
АЛЕКСАНДР II. Что в Петербурге?
ТОТЛЕБЕН. Ничего хорошего. В смысле погоды. Также прохладно и дождливо.
АЛЕКСАНДР II. Мне докладывают, пошли слухи, что холера это результат подстрекательства вечно коварных англичан.
ТОТЛЕБЕН. Часть населения, ваше величество, настроена на то, чтобы постоянно вынюхивать каких-то подстрекателей. Я считаю, причина нашей холеры  не англичане, а наша отечественная нечистоплотность. Отсутствие соблюдения элементарной гигиены. Просвещение, вот в чем в первую очередь нуждаются процентов девяносто населения.
АЛЕКСАНДР II. Да, я всегда помню, вы последователь учения Руссо и Дидро. Не забываете, однако, к чему это просвещение привело. К гильотине… Впрочем, давайте оставим эту отвлеченную тему. Далеко нас заведет. Я попросил вас подъехать по другому вопросу. Хотелось бы обсудить с вами поведение вашего протеже… Я о мастеровом. Ну, вы догадались, конечно, о ком идет речь,
ТОТЛЕБЕН. Я весь внимание, ваше величество.
АЛЕКСАНДР II. Мы все вас ценим, Эдуард Иванович, за ту роль, которую вы сыграли в обороне Севастополя в злосчастной крымской кампании.  В дальнейшем я узнал вас как умного дальновидного политика. Человека, который тонко понимает хитросплетения человеческой души. Я неоднократно советовался с вами.. Буду советоваться и впредь…
     Тотлебен встает, церемонно кланяется.
АЛЕКСАНДР II. Оставьте, Эдуард Иванович. Давайте, как обычно. По-простому… Мне докладывают, что этот молодой человек чрезмерно возомнил о себе. О своей… даже чуть ли не богоизбранности… Я вспоминаю рекомендации, которые вы давали мне когда-то относительно него. О его, в частности, скромности. Это во многом решило исход дела, когда я размышлял, стоит ли настолько возвышать этого человека. Давать такую широкую огласку. Мы могли бы изложить все трагические обстоятельства этого события в куда более, что ли, смикшированном виде, однако ж вы убедили меня в обратном. Что это шанс усилить патриотическую струю в нашем обществе. Придать ей другое направление.  И, надо быть объективным, в течение какого-то времени наша ставка на этого человека в значительной мере оправдывалась. Общество объединилось в едином мощном порыве… К сожалению, на данный момент этот порыв пошел на спад. И во многом этому способствует то, как наш избранник стал вести себя в его повседневной жизни. Боюсь показаться слишком грубым, но создается впечатление, что он вполне соответствует известному выражению «Пригласи свинью за стол, а она и ноги на стол». К тому же… Хотя, на фоне всего остального, это выглядит уже каким-то пустяком… Вы убеждали меня, что этот человек вовсе не пьющий. Оказалось, что это не так. Причем ему достаточно совсем немного, чтобы потерять голову и понести какую угодно ахинею.
ТОТЛЕБЕН. Я крайне сожалею, ваше величество. Допускаю, что я кое-чего не усмотрел.
АЛЕКСАНДР II. Вина, Эдуард Иванович, может, не столько ваша, сколько наша общая. Да, мы все слишком поторопились. Нам бы поосмотрительнее… Многое еще исходит от нашего общего невежества. Согласитесь, мы очень мало знаем о нашем народе. Я вот решил на досуге почитать, о чем пишут наши современные, так называемые, «властители дум». Наши доморощенные гении-пророки. Quelle horreur chose! Волосы на голове дыбом встают. Чего уж тут удивляться, что даже те, на кого мы могли бы положиться, быстро разлагаются в этой неблагоприятной среде.
ТОТЛЕБЕН. Смею предположить, ваше величество, что проблема господина Комисарова состоит вовсе не в том, что его соблазняет подобного рода литература, сколько в том, что он всю предшествующую свою жизнь был лишен достойного образования, воспитания. Не серьезнее церковно-приходской школы. Элементарная грамотность и ничего боле. Отсюда, и эта его необузданность. Хотя, в целом, я об этом прекрасно осведомлен… да, он может не очень любезно пройтись относительно кого-то, кто олицетворяет собою какую-то силу, власть, то и другое, видимо, ему в свое время сильно поднасолили… Извините за это грубое слово.
АЛЕКСАНДР II. Oui, qu'est-ce que c'est l;! Чего уж там!
ТОТЛЕБЕН. Но лично вам он беспредельно предан. Готов служить верой и правдой. В том он непоколебим, я могу в этом, если угодно,  поклясться…
АЛЕКСАНДР II. Спасибо, что вы упомянули об этом.
ТОТЛЕБЕН. В этой части он единодушен с подавляющим   большинством населения России…
АЛЕКСАНДР II. Рад слышать об этом. Я знаю, вы не способны лукавить.
ТОТЛЕБЕН. Такой же незыблемой остается его чистая идущая из глубины его сердца вера. Он христианин не только в душе, но и до мозга костей.
АЛЕКСАНДР II. Не сомневался в последнем. Да, основа в нем безупречна, он не из тех, кто посмеет поднять руку на своего государя, но… Toutes ces tentations!... Человек по своей природе слаб, согласитесь, Эдуард Иванович. За ним глаз да глаз, иначе, мы и не заметим, как это случится, он распояшется. Даст волю своим подспудным страстям. Будем выражаться предельно цинично, либеральный заслуженный вы наш герой Севастопольской обороны, мы до небес возвысили эту крохотную, жившую себе прежде тихо в своем скромном мирке девственную персону – заслуженно или нет возвысили - другой разговор, - однако про то, чтобы как-то ограничить свободу его действий, гарантировать, что не  выйдет из берегов, совершенно упустили из виду. Ему нужен хороший надсмотрщик, пока он совсем не замарает престиж России в глазах наших культурных соседей. За счет таких дикарей, как он, мы можем скоро превратиться во всеобщее посмешище… Словом, так, Эдуард Иванович… Буду просить вас, прежде всего, со всей, я надеюсь, присущей вам строгостью поговорить по душам с моим… хм… так сказать, спасителем. Постараться ему внушить. Он внемлет…
     На террасу стремительно входит чем-то разгневанная императрица Мария Александровна. Уже оказавшись на террасе, замечает Тотлебена, останавливается в замешательстве. Тотлебен спешит подняться со стула, цероемонно кланяется.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Pardonnez-moi. Я не знала.
АЛЕКСАНДР II (также обескуражен).  В чем дело, моя допрогая?
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА.  Besoin de vous parler. Надеюсь, у вас найдется для меня пара минут.
АЛЕКСАНДР II. Я не закончил с Эдуардом Ивановичем.
ТОТЛЕБЕН, Я все отлично понял. Я исполню ваше пожелание, ваше величество. Поговорю с пристрастием с этой персоной. И внушу. Это даст желаемый результат  (Кажется, готов покинуть террасу).
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Еще раз простите, что помешала. Как ваша супруга, Эдуард Иванович?  Помнится, мы виделись последний раз, она жаловалась на проблемы с желудком.
ТОТЛЕБЕН. Благодарю вас, ваше величество. Она приняла, по советам нашего медика, соответствующие лекарства. Ей стало намного лучше (Покидает террасу).
АЛЕКСАНДР II. Так что вас с такой неотложностью сюда привело?
       Мария Александровна отворяет во всю ширь одну из створок выходящего в Верхний парк окна. Дождь. Слышно, как постукивают падающие с небес крупные капли.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. До чего же вы меня уже измучили… Саша!
Александр II ждет продолжения, в то время как Мария Александровна жадно вдыхает свежий воздух, и пока молчит.
АЛЕКСАНДР II. Осторожнее. Вы можете подхватить такую же инфлуэнцию, как у меня.
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. Буду рада. В таком случае у нас с вами опять появится  хоть что-то общее. Маленькое, однако же утешение… Как вы могли? Такой un manque flagrant de tact я от вас не ждала.
АЛЕКСАНДР  II. Вы о чем?
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Даже не догадываетесь?
АЛЕКСАНДР II. Право же…
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Вы en effet с вашей чуткостью не осознавали, что вы творили? Как вы могли допустить, что эта ваша… госпожа Долгорукова посмела пройти беспрепятственно на мою половину, и ей никто не возразил.
АЛЕКСАНДР II. Всего-то?
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Всего-то?!
АЛЕКСАНДР II. Но что, в самом деле? Мы прогулялись на Фермерскую дачу. Ей захотелось посмотреть, как доят коров. Совершенно невинное желание. Она видела такое только в детстве. Далее мы все прошли во дворец. Ей стало любопытно…
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Питаю надежду, она хотя бы не заходила в мой туалет и не сидела на моем ватерклозете.
АЛЕКСАНДР II (выдержка ему изменяет). Вы заходите слишком далеко!
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Я-Я-Я далеко?
АЛЕКСАНДР II. Вам не стоило бы вообще поднимать эту тему. Это такой пустяк!
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да, пустяк, я с этим согласна. На фоне того, что ваша госпожа Долгорукова рожает от вас почти беспрерывно. А я расстраиваюсь из-за того, что она бродит по моим комнатам и касается моих вещей. Я такая отвратительная… глупая… все терпящая… никому ни на что не жалующаяся…
АЛЕКСАНДР II. Будем честными, сударыня. Я предлагал варианты…
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. О, до чего ж вы беспощадны, жестоки, бесчувственны Саша! Да вы ли это, на самом деле? Не подменили ли вас?
АЛЕКСАНДР II. Да, сударыня, я это признаю, у меня много недостатков. Но такова  природа человека. Я ничего не могу с этим поделать. Я просил и прошу у вас прощенья.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Что мне ваши просьбы, прощенья?.. Меня скоро не станет. Вы об этом знаете. И ваша тоже. Она-то узнает в первую очередь.
АЛЕКСАНДР II. Никто не знает наверное, что его ждет…
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Но вашей совести не хватает даже на то, чтобы лишний раз не доставлять мне страданий, пока я еще жива. Для вас показать, как доят корову…
АЛЕКСАНДР II. Ну, довольно!..  (Далее, после внушительной продолжительности паузы, во время которой особенно отчетливым становится шум падающего и наталкивающегося на листву дождя.)  Вы высказали свои претензии. Я их выслушал. Давайте поставим на этом точку. Обещаю вам, что я никогда больше не позволю госпоже Долгоруковой ступить на вашу половину. И… на сегодня оставим это. Мне пора принимать очередную порцию медикаментов. Еще раз. Если не хотите застудиться, не стойте у отворенного окна . Это чревато.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Единственный шанс как-то ;tre associ; с понятием «чревато» мне.
АЛЕКСАНДР II. Остроумно (Покидает террасу).
     Мария Александровна закрывает оконную створку, садится в покинутое Александром  II плетеное кресло-качалку. Горько плачет.

     Короткое затемнение. Когда сцена вновь скупо осветится, мы окажемся в уже знакомом нам будуаре Комисаровых. Предрассветный час.  Слышно, как ровно дышит спящая Катюша. Однако, очевидно,  не спится Осипу. На нем длинная ночная рубашка.  Он садится на кровати, свесив ноги.  Чутко прислушивается. Шум падающих с застрехи крыши и стукающихся о подоконник дождевых капель.
    В дальнем от Осипа углу спальной постепенно проявляется фигура Карамазова. Он сидит на скамье, очень сходно с тем, как  было на судебном заседании, правда, без устрашающих солдат с обнаженными тесаками.
ГОЛОС (сходный с голосом Председательствующего на суде). Свидетель Осип Иванович Комисаров здесь?
ОСИП (очевидно, не очень этому голосу удивившийся). Здесь
ГОЛОС. Вам знакомо сидящее напротив вас лицо?
ОСИП. Да, ваше сиятельство. Точнее, ваше милосердие…
ГОЛОС. Ваша милость. Но это не важно. Продолжайте.
ОСИП. Знакомо. Я видел его пару раз. Один, это когда ваши фараоны привезли меня в ихнее управление у Пантелеймоновского моста. И второй это уже на Литейном. Ну, вы помните…
ГОЛОС. И еще, когда вы Божиим Провидением  столкнулись с ним на набережной напротив Летнего сада, не так ли?
ОСИП. Д-да… Но, правда, в тот первый раз на нем еще было такое… задрипанное пальто, а щас все добротное, казенное. А что?
ГОЛОС. Вам предоставлена возможность побеседовать с этим лицом. Если, конечно, вы сами этого пожелаете.
ОСИП (помедлив. Видимо, соизмерив все «за» и «против», наконец, решительно). Пожелаю.
ГОЛОС. Тогда говорите.
ОСИП. А про что можно?
ГОЛОС. Про все. Что вас больше всего интересует. Вы ничем не регламентиованы.
ОСИП. И про то никто не узнает?
ГОЛОС. Нет. Никаких протоколов.
ОСИП. А он?
ГОЛОС. Он вам ответит. Если, конечно, сочтет ваши вопросы достойными  его ответа.
ОСИП.  Ну, раз так…  Эй!.. Молчит.
ГОЛОС. Так вы еще ничего ему, кроме «Эй» не сказали. Ни о чем не спросили. Смелее, Осип Иванович! Я вас оставляю одних.
ОСИП. Верно… Чего-то аж поджилки у меня в ногах затряслись. Не знаю, с чего начать… По хорошему-то, чтоб разговор получился, надо б вначале за столом посидеть. Так по русскому-то обычаю. Пропустить. А какой щас стол? Посреди ночи… Правда, помнится, тут кувшинчик с медовухой с вечера где-то стоял (Сошел с кровати, прошлепал голыми ступнями по полу, пробираясь к столу).
      Катюша повернулась с бока на бок.
ОСИП. Катюш… Слышь? Тут к нам гость нежданно-негаданно нагрянул. Супостат этот. Я хочу его хотя бы медовухой угостить, а ничего не найду.
КАТЮША. Про что ты там бормочешь? Не слышу. Спал бы сам и мне б не мешал. 
ОСИП. Эх! Видать, придется без медовухи. Звиняюсь… Хозяйство у нас таперича большое, но им больше тетка Мамка управляет. Авдотья еще на подхвате. В служанках у нас.  Еще совсем молоденькая. Но шалая. Глазками повсюду стреляет. Жена дочкой, в основном,  занимается. И правильно делает. Вот и получается, что живешь в собственной кватере, а как на съемной. Что значит – дармовая. Кватера-то. Вот когда чего надо, и не найдешь. Хоша по делу-то,  как у тебя на щас складывается,  тебе б лучше не медовухи, а водочки. Да не казенки, а, скажем так, анисовой, она помягше. Жахнул бы анисовой, может, и на душе б полегчало… (Берет стул, ставит его поближе к Каракозову, и все равно на каком-то не внушающем ему больших страхов расстоянии. Садится.)  Эх, чего же ты, басурман, натворил! Самому-то щас, поди, вспомнить страшно, как ты это самое… орудие-то своё смертоносное на государя нашего… Что это тебя надоумило, раз на такое дело пошел? Долгонько ведь, поди, к нему готовился. Ножички свои точил. А враз  такие проступки, как у тебя, никогда не делаются. На такое время надо.
КАРАКОЗОВ (его голос вначале как будто доносится со дна глубокого колодца, постепенно нормализуется ). Да, надо.
ОСИП. Вот я про это и говорю… Щас-то как тебе? Худо, должно быть
КАРАКОЗОВ. Худо.
ОСИП. То-то и оно. Натворил ты делов. Теперь вот расхлебывай… Эдуард вот Иваныч говорит, это все у тебя не от большого ума. То исть сам-то ты считаешь, что от большого, а на деле все наоборот. Чем больше про себя думаешь, тем меньше у тебя получается.
КАРАКОЗОВ. Считаешь, лучше, как ты?
ОСИП. Может, и считаю… А что я? Я ничего. Не жалуюсь. Птиц с неба не хватаю. То исть не хватал. Таперича вот ты прилетел. Жизнь совсем другая пошла. Развеселая. Но я нащет этого голову не теряю. Мне мудрые люди говорят: «Мол, ты, Осип, больно-то не обольщайся. Как говорится, жизнь, она штука переменчивая. Прилетело-улетело». Может, и верно… Зато жена у меня хорошая. Всем другим мужикам на зависть. Она не улетит. Дочка. Настасьюшкой назвали. В честь святой Анастасии Узорешительницы… Да ты, поди, и в боженьку-то не веришь. Чего я тебе говорю?..  А у тебя есть дочка?.. Сынок… Нешто никого? Ну, матерь-то, которая тебя родила… ростила… Про папашу не спрашиваю. Может, и без папаши. Такие, как ты чаще всего без папаши. Растут, как полынь. Как и где попало. От того и вырастают потом… Ни Богу свечка, ни черту кочерга.
КАРАКОЗОВ. Был  у меня отец. Да весь вышел. Еще сестра. Меня помладше.
ОСИП. Должно быть, молится за тебя.
КАРАКОЗОВ. Она неверующая.
ОСИП. Вот то-то и оно, что вы все, как один неверующие.
КАРАКОЗОВ. Тебе много хорошего вера в жизни дала?
ОСИП. Я что тебе на это скажу… Вот батюшка у меня в детстве был, батюшка Никодим. Я чаще всего у него исповедовался. Он мне говаривал: «Вера, Осип, по жизни ничего не дает. Зато надежду дарит. В надежде ее. В этом ее…». Как это слово-то? Щас. Вспомню.
КАРАКОЗОВ. Я тебя никуда не гоню. Вспоминай.
КОМИСАРОВ. Вспомнил! Предназначенье.
КАРАКОЗОВ. Одними надеждами жить нельзя. Не верить и  надеяться надо, а брать.
ОСИП. Как брать?
КАРАКОЗОВ. Жестко. Даже грубо. Решительно.
ОСИП. Ты взял?
КАРАКОЗОВ. Я промахнулся.
ОСИП. Не ты промахнулся, а я тебе помешал.
КАРАКОЗОВ.  Не мели чепуху. Это во мне что-то дернулось. От того и рука пошла вбок. Ты здесь совсем не при чем.
ОСИП. А дернулась-то отчего?
КАРАКОЗОВ. О матери подумал. О том , как ей будет теперь одной. Без меня.
ОСИП. Мать-то мудрее тебя будет. Знаешь, что тебя казнят скоро? Уже и виселицу, говорят, больше чем наполовину срубили.
КАРАКОЗОВ. Не наполовину. Виселица уже стоит. Меня ждет.
ОСИП. Ишь ты! Я этого не знал… И не страшно?
КАРАКОЗОВ. Нет. Скорее, противно. Мать и сестру жалко. Больше ничего.
ОСИП. Раньше нужно было про них подумать. А после драки уже кулаками махать пустое занятие. Позно уже.
КАРАКОЗОВ. Да, поздно… Придешь?
ОСИП. На Смоленское-то?
КАРАКОЗОВ. Да, полюбоваться, как меня вздернут.
ОСИП. Нет. По что? Я  не любитель такого. Нет, не приду.
КАРАКОЗОВ. Зрелище все-таки. Неужто не любопытно?.. Или в своих хоромах отсидишься?.. Сейчас отсидишься, но всю жизнь отсиживаться не сможешь.
ОСИП. А что со мной станется? Ты же не провидец.
КАРАКОЗОВ.  Провидец. А что с тобой станется… А что со всеми, то и с тобой. (Поднимается на ноги. Произносит. И уже не как из колодца у него сейчас получается, а словно он на высокой сцене, и слушает его не один Осип, а огромная толпа народа.) Аукнутся им наши несчастья. Слезы наших матерей и сестер. Все-все бедствия, которые были пережиты нами самими и нашими близкими и родными. И все позабытые, позаброшенные, истерзанные и замученные, обманутые и заброшенные на произвол судьбы, одним словом, угнетенные и порабощенные добьются освобождения, сбросят  себя опротивевшие оковы и обретут свое утешение.  И ты, Осип Иванов Комисаровых и жена и дочь твои среди них.
      Пробуждается Катюша
КАТЮША. Ось! Ты с кем там разговариваешь?
ОСИП. Спи!
КАТЮША. Как же мне спать, когда ты бормочешь под боком?
ОСИП. Не обращай вниманья.
КАТЮША. Еще не хватало, чтоб ты сам с собой. Белая горячка нешто  началась?
ОСИП. Спи! Кому говорят… Эх! Спугнула.
КАТЮША. Про кого ты?
ОСИП. Да, супостат наш… который в государя нашего стрелял. Пришел, чтоб со мной поговорить. Токо типа воззвания начал читать, а  взяла его и спугнула.
КАТЮША. Белены нешто с вечера объелся? Ну, что ты плетешь?
ОСИП. Слышишь?
     Издалека начинает доноситься барабанная дробь
ОСИП. Ничего не слышишь?
КАТЮША. О горюшко ты мое. Спи!
     Барабанная дробь все ближе и ближе.
АВТОР (читает). «1866 год, сентябрь 3его дня, в 7 часов утра…» (Прерывая чтение). Отметим, приговор был оглашен 31 августа, исполнен 3 сентября. Какая оперативность! Потрясающая спешка (Продолжает чтение) «… в исполнении приговора Верховного Уголовного суда о государственном преступнике Каракозове, преступник этот был доставлен на Смоленское поле. Министр юстиции поручил сопровождающему его секретарю Верховного Уголовного суда прочесть приговор во всеуслышание. После прочтения приговора преступник был возведен на эшафот палачами, которые совершили над ним смертную казнь повешением».
Барабанная дробь прекращается.

      Поздний сентябрь. Кроншта;дтский восточный рейд. Ют парохода-фрегата «Рюрик». Тент. Столики с графинчиками  крюшона и другими безалкогольными напитками ( на пароходе строгий сухой закон). Легкие закуски на любителя. За столиками, пожалуй, весь бомонд Петербурга. На мостике духовой оркестр. Исполняет марш из оперы «Прекрасная Елена» Жака Оффенбаха. Смеркается.
АВТОР. Не вечно же о грустном, да о грустном. Праздники в жизни пусть и не так часто, как бы нам хотелось, также имеют место быть. Ближе к концу сентября 1866 года  пароход-фрегат «Рюрик» поучаствовал в славном мероприятии, а именно в праздничном салюте в водах Финского залива по случаю прибытия невесты наследника российского  престола великого князя Александра Александровича датской принцессы Дагмары. 
      За одним из столиков трезвые как стеклышко Осип и   Миша. Как и все в ожидании салюта.
ОСИП. Смотри, не понравится, - мне скажи. Сразу сойдем на берег. Нас тут насильно никто держать не станет.
МИША. Почему не понравится? Обязательно понравится. Я никогда в жизни салютов не видел. У нас там кругом, куда ни глянь, одна сплошная тайга.
ОСИП. Зато зверья много.
МИША. Да, зверья много. Прошлой весной медведь один на дом напал. Хозяина подрал. А робенок малый сам от испуга помер.
ОСИП. Рыбы тоже, должно быть, много водится.
МИША. Да, рыбы завались. Не такая, как здесь. Вкуснущая. Но одной рыбой не прокормишься. Пашаница вовсе не растет.
ОСИП. Как же без пашаницы?
МИША. Овес содят. Орешки кедровые в тайге собирают.
ОСИП. Орехи это хорошо. Но пашаница лучше (Проходящему мимо столика младшему, судя по его скромному форменному костюму,  служащему). Долго еще ждать?
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. Нет, не очень (Обратив внимание на Мишу. Видимо, его что-то смутило в его внешнем виде). А вы, господин, кто?
ОСИП.  Это брат мой. Двоюродник. А я Осип Иваныч Комисаров-Костромской. Чай, слыхал?
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. Слыхал. Как же? Все про вас слыхали. А ваш брат кто?
ОСИП. Брат и брат. Какая вам разница?
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. У нас Устав  строгий. Мы посторонних на пароход не пускаем.
ОСИП. А кто у вас посторонний?
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ (Мише). Вы приглашение персональное на свое имя получали?
ОСИП. Как это «персональное»?
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. Именное.
ОСИП. Допустим, не получал. Он вместо супруги моей. У нас дочка приболела. Она при ней осталась.  А Миша, получается, вроде как деверем ей, стало быть, приходится.
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ (Мише). Вы, прошу прощенья, тоже дворянского сословия?
ОСИП. Никакого он не сословия. Он мой брат.
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. Это неважно.
ОСИП. Как это «неважно»? Я Комисаров-Костромской…
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. Прощу прощенья, но этого еще мало. Для нас играет роль, дворянского он сословия, или нет. Иначе по Уставу не полагается.
ОСИП (начинает сердиться). Мало ли, чего там у вас по вашему Уставу не полагается. Я для вас Устав. Я, между прочим,  государя спас. Али это у вас тоже уже не считается?
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. За это низкий вам поклон, Осип Иванович, но и Устав соблюдать надо.
МИША. Ежели мне нельзя, я уйду.
ОСИП. И не вздумай. Что ж, получается, ежели человек не того сословия, ему и на салют посмотреть запрещается?
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. С берега – пожалуйста. Никто вам не запрещает. Вон, посмотрите, сколько там всякого народа. А с парохода нет. Прошу и вас сойти.
ОСИП. Никуда он не сойдет.
МЛАДШИЙ СЛУЖАЩИЙ. Мне придется, доложить об этом моему начальству. Иначе мне потом попадет.
ОСИП. Да хоть кому. Он с места не сдвинется.
    Младший служащий отходит от столика. 
МИША. Осип Иваныч, послушай меня, мне не так уж и хочется на этот салют. Всю жизнь прожил без салюта…
ОСИП. Молчи!.. Мы с тобой в горелки в детстве беспорточном играли, я Комисаров-Костромской, меня сам государь за шею обнимал, а таперича тебе какой-то салют не позволяют посмотреть. Да пущай они  тут все сдохнут.
     Подходит среднего ранга служащий, за ним вслед тот же младший.
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ. Мои извинения, Осип Иванович, что мы причиняем вашему родственнику неудобство…
ОСИП.  Родственнику это что?  Вы МНЕ причиняете неудобство. 
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ. Не знаю, как вас могли пропустить (обращаясь к Мише), это наш большой просчет. Вас недоглядели у трапа… 
МИША. Я уйду.
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ. К сожалению, мы вынуждены вас попросить…
ОСИП. Фига он уйдет.
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ. ПО Уставу от 1851 года, утвержденного августейшим императором Николаем Александровичем, на борт фрегата, помимо официальной обслуги, и естественным образом самих командированных на службу, могут допускаться только лица, удостоенные дворянским званием. Это, если угодно, их привилегия, и никаких исключений из общего правила быть не должно.
ОСИП. Даже ежели я Комисаров-Костромской?
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ. Речь в данном случае, Осип Иванович, идет не лично о вас. Приглашения были высланы вам и вашей супруге…
ОСИП. Она с дочкой сидит.
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ. Вы не вправе были передавать приглашение, выписанное на имя вашей супруге, другому лицу. Тем более, что господин не является дворянином. Вы заставляете нас, Осип Иванович, идти наперекор воле покойного императорского величества. Это недопустимо.
ОСИП, Да кто ты такой, чтобы куда-то не допускать самого героя России?
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ.  Повторяю, речь отнюдь идет не о вас, а о вашем родственнике…
ОСИП. Дался вам этот «родственник»? Чего вы все, как псы цепные набросились? Ну, не дворянин он, зато  меня раз чуть ли не от верной смерти спас. Я тонул, уже захлебывался, он меня за волосы вытащил.
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ. Я, безусловно, признаю его заслуги перед вами, но для меня важнее воля покойного государя. Она для меня священна.
ОСИП. Думаешь, мне не священна? Но мне не токо покойного, но и нынешнего…
СРЕДНЕГО РАНГА СЛУЖАЩИЙ (своему младшему коллеге). Подождите пока здесь… (Отходит от столика). 
   Возня с пока безуспешным выдворением Миши, конечно, не могла не привлечь внимание окружающих. Все больше и больше высокопоставленных или просто в чем-то выдающихся гостей отводят свои устремленные в небеса, в ожидании салюта,  глаза на грешный ют, где происходит следующее.
    К Осипу и Мише решительной походкой приближается бородатый контр-адмирал. За ним, в кильватере, служащий среднего ранга.
КОНТР-АДМИРАЛ (сразу же беря быка за рога, обращаясь к скромно стоящему чуть в стороне Мише, игнорируя при этом Осипа). Сударь, если не хотите крупных неприятностей, вы должны незамедлительно покинуть корабль. Все средства для этого демарша вам предоставлены. Ваша обязанность только ими воспользоваться.
ОСИП. Стой, Миша! Ни с места. Вы кто такой?
КОНТР-АДМИРАЛ. Я – на данный момент – командир этого фрегата (К Мише.) Исполняйте. 
ОСИП. Командиром вас кто назначил? Его императорское величество. Выходит, он будет куда как поглавнее.
КОНТР-АДМИРАЛ. Оставим эту демагогию (Вновь к Мише.) Я приказываю вам. Если не хотите неприятностей…
ОСИП. Миша, стоять! Его императорское величество это не то самое, про кого вы только что сказали. Он царь.
КОНТР-АДМИРАЛ (по-прежнему игнорируя Осипа, словно его вовсе не существует). В противном случае, мне придется вызволить вас отсюда силой. Пощадите.
МИША. Да я, ваше благородие… Я бы с превеликим…
ОСИП. Миш,  Я тебе приказываю. Плевать тебе на этого. Хоша он и с лопатой. Ты ею поменьше здесь тряси… командир. Я здесь главный, а ты передо мною… тьфу.
КОНТР-АДМИРАЛ. Ваша наглость, милостивый вы мой государь…
ОСИП (пальцем на злосчастную бороду).Умойся ею. И подотрись.
КОНТР-АДМИРАЛ. … выходит за все мыслимые пределы.  Вы что о себе возомнили? Что вам все дозволено? Что можете безнаказанно оскорблять потомственного русского офицера?
ОСИП. Я тоже, между прочим, потомственный. Мои родичи с ранней зари до ночи на земле вкалывали (На Мишу.) И его тоже. Мы заодно. Мы одна семья.  Хрестьянская. А такие, как ты, кто? Откудова такие, как вы, взялись?
КОНТР-АДМИРАЛ. Я не имею ничего против ни ваших, ни его родичей, но вам надлежит исполнять законы…
ОСИП. Мы их и исполняем. Я, к примеру. Мне еще от горшка два вершка, а я уже тятеньке во всю, в чем мог, помогал. А теперь вы нам даже на салют посмотреть…
КОНТР-АДМИРАЛ. Вы меня тут, милостивый государь, не агитируйте. Начитались… черт знает каких прокламаций. Революций захотелось? Один уже тоже… захотел. Знаете, чем это закончилось?
ОСИП. Я не про революции. Я про то, чтобы люди по правде жили. Чтоб других не заедали. Чтоб давали им тоже жить.
КОНТР-АДМИРАЛ. Вы ли не живете?
ОСИП. Я не токо про себя. Я про других.
КОНТР-АДМИРАЛ. Распустились (К Мише.) Вы, сударь… Вы еще здесь?
МИША. Осип Иваныч, ей Богу, я пойду.
ОСИП. Стой. Где стоишь.
МИША. Нехорошо ведь, Осип Иваныч. Ей же Богу, нехорошо.
ОСИП. Али в штаны уже наделал?
МИША. Его превосходительство по делу говорит…
ОСИП. Он по делу, а я по совести. Чуешь разницу?
МИША. Нет, Осип Иваныч. Я по закону. Мне домой хочется, а салют… Да я его и с земли посмотрю.
КОНТР-АДМИРАЛ. Ваш родственник-то, милостивый государь, будет поумнее вас.
ОСИП. Умнее. От того, что раз уже битый. А я такого не допущу.
КОНТР-АДМИРАЛ. Да кто вы такой, наконец, чтоб свои порядки анархистские здесь устраивать?
ОСИП. Нешто забыли, кто я такой? Я государю императору жизнь спас.
КОНТР-АДМИРАЛ. Из вас, милостивый вы мой государь, такой же спаситель, как из дерьма конфетка. Если б все были такими же, не приведи Господь, спасителями, недалеко б уплыли. Наш корабль давным-давно б  затонул в первой же попавшейся на его пути какой-нибудь маркизовой луже. Все! Лопнуло мое терпение (Мише.) Шагом… марш!
ОСИП. Токо через мой труп.
     Контр-адмирал свистит в висящий на его груди свисток. Живо возникает парочка крепких молодых матросов.
КОНТР-АДМИРАЛ (на Мишу). Этого вон с корабля… Другого оставить.
     Матросы все же первыми набрасываются на Осипа, чтобы оттащить подальше от Миши.
ОСИП (во всю глотку). Мишка! Помогай!
    Миша, после секундного промедления, бросается на помощь Осипу. Он сделал свой выбор. Завязывается ожесточенная потасовка.
     Здоров парень, этот костромской сибиряк. Осип, конечно же, будет намного похлипче. Схватка разгорается с каждой секундой. Всем присутствующим уже не до салюта.
     А он ведь вот-вот начался! Гром пушек со стороны кронштадских фортов. Небо периодически  освещается яркими вспышками. Но никаких радостных криков, аплодисментов с корабля. Все охвачены сражением, происходящим в то же время на юте. Куда более захватывает их, кто выйдет победителем.
     Симпатии большинства зрителей, похоже, как ни странно, на стороне, вроде бы, выполняющих волю их железного командира  матросов. Мало тех, кто расположен к распоясавшимся, вышедшим из-под контроля Комисаровым. Исход борьбы неясен. Но все решает появление еще парочки городовых. Они действуют намного профессиональнее необученных дракам матросов. Кто-то держит, как в замке, старающегося вырваться из объятий Осипа. Кто-то повел ослабшего Мишу к трапу. Еще какое-то время и Миша исчезает из поля  зрения. Он покорен.  Осип еще не сдается.
     Да с ним, похоже, и обращаются-то  поделикатнее. В какой-то момент, видимо, осознав бессмысленность сопротивления, прекращает сражение и Осип. Он, что называется, расхристан. Вид его жалок. Но, судя по всему, никто из присутствующих не испытывает к нему сочувствия. Эти люди дружно настроены против него. Будь он, каким угодно, спасителем, - он им всем чужд и не может рассчитывать на их симпатии. Видимо, сполна осознав это, пошатываясь, также направляется в сторону корабельного трапа.  Идет, как сквозь строй, мимо провожающих его, по меньшей мере, недружелюбными, по большей – злорадными взглядами присутствующими, размазывая по  щекам, под подбородком вытекающую из одной его ноздри кровавую струйку юшки.
КОНТР-АДМИРАЛ (он, разумеется, никуда не ушел. Он ждал исхода этой битвы. Дождался и теперь имеет полное право продемонстрировать свое великодушие). Милостивый государь, вас лично с корабля никто изгонял и не изгоняет. Вы располагаете полным правом оставаться и любоваться салютом до конца. Это никак не противоречит Уставу. 
    Осип, не слушая его, начинает медленное осторожное схождение по трапу.
АВТОР. С некоторым опережением вышеописанного ЧП. О его, скажем так, вытекающих последствиях. Вот текст документа (Далее читает).
     «Обер – полицмейстеру Санкт-Петербурга Его Превосходительству Трепову Федору Федоровичу
     От 28 сентября сего года
                Донесение 
      26 сентября сего года по высочайшему разрешению на пароходе-фрегате «Рюрик» имел место быть праздничный салют в честь прибытия в столицу Максимилианы Вильгельмины Августы Софии Марии Гессенской и Прирейнской по случаю ее предстоящего бракосочетания с великим князем Александром Александровичем. На этом событии, среди прочих, соизволил присутствовать хорошо известный публике  Осип Иванович Комисаров-Костромской в сопровождении своего двоюродного брата некоего г-на Михаила Комисарова. Согласно Устава парохода-фрегата «Рюрик» на его борт вправе подниматься лишь лица дворянского сословия, при наличии подтверждения  соответствующим указом правительствующего Сената. При сем принадлежность вышеуказанного господина Михаила Комисарова дворянскому сословию подтверждена не была и г-ну Михаилу Комисарову было в вежливой форме предложено покинуть борт фрегата, в противном случае он был бы вынужден покинуть таковой насильно. Однако г-н Комисаров-Костромской начал препятствовать добровольному исполнению г-ном Михаилом Комисаровым высказанного ему распоряжения. При этом он позволил себе самые грубые высказывания в адрес тех начальственных лиц, которые добивались исполнения их предложения, оскорбляя при этом честь и достоинство как их самих, так и представляемого ими судна, равно как и всего российского флота в целом, умаляя его достоинства. Мало того, г-н Комисаров-Костромской перешел границы всего дозволенного и оказал сопротивление добивающимся исполнения вышеозначенного приказа разного чина и звания служащим. В результате некоторые из них получили физические увечья разной степени тяжести.
      Остаемся в ожидании Ваших распоряжений, какие меры должно принять относительно непозволительных действий г-на Осипа Ивановича Комисарова-Костромского. Имярек».
      На левом чистом поле этого документа  рукою  Ф.Ф. Трепова,  меленько, скромно «На усмотрение государя». Повыше, крупно,  размашистая резолюция августейшего монарха «Оставить без последствий. Дурака и плетка ничему не научит. Александр».
АВТОР.    Вернемся чуть вспять во времени, когда эта резолюция еще не появилась. В тот злосчастный день, когда Осипу и Мише взбрело в голову полюбоваться салютом с юта негостеприимного  парохода-фрегата «Рюрик», а закончилась это тем, что не дворянина Мишу попросили удалиться. И вот – финал.

      Мы в скупо  освещенной прихожей в квартире Комисаровых. Двое, Миша и, судя по внешнему наряду (ярко-алый кушак по армяку) кучер, почти вносят на руках, видимо, вчистую обессиленного Осипа. За ними, со свечой, входит, видимо, открывшая дверь по звонку  Авдотья. В прихожей становится посветлее.
ОСИП (слабым, едва слышным голосом). Дальше не надо. Меня тут.
МИША. Может, лучше в будар?
АВДОТЬЯ. Бу-ду- ар. А чего с ним?
ОСИП. Не. Пока сюды.
МИША (кучеру). Кладем.
     Миша и кучер бережно опускают Осипа на паркетный пол.
ОСИП. Да. Вот так… Полежу.
      В прихожую ступает встревоженная Катюша
КАТЮША. Господи помилуй! Что с ним?
МИША. Видать, с ногами что-то. Доехали ничего, вылезли из таратайки, а как подниматься стали…
ОСИП. Ничего, я полежу. Пройдет.
      Из глубины квартиры, раздельно друг от друга, появляются потревоженные Крёстный и Мамка. 
МИША. Ноги-то и стали под ним подгибаться, как будто их косой подкосило.
ОСИП. Ничего-о-о.
КАТЮША. Так, а отчего он? Видно ж, что он не в себе.
МИША. Подрались мы.
КАТЮША. Час от часу не легче! С кем это вас угораздило?
МИША. С господами разными. Они на нас поперли. 
КРЁСТНЫЙ. Ты, Топтыгин, по делу говори, а не топчись по одному месту.
МИША. Я и так по делу, папаня. Время датьте, тогда я спокойно расскажу. Ну, мы на салют, а меня с парохода с этого в шею выгонять стали…
КАТЮША. А что вы там натворили?
МИША. От того, что не по Уставу. Мне там не положено, а братец осерчал, за меня заступаться начал. Ну, и пошло-поехало. Осип Иваныч-то тоже заводной. Щеки-то тоже не любит подставлять. До кулачной дело дошло. В общем, накостыляли нам обоим. Их числом больше. И правильно сделали, что накостыляли. Не твои сани? Не садись.
ОСИП (шумно выдыхая). Ух!
КРЁСТНЫЙ. Наделали делов. Тапереча шуму не оберешься.
     Катюша садится на корточки, пробует коснуться пальцами лица  Осипа.
ОСИП. Не замай!.. Болит.
КАТЮША. Значит, попало.
МИША. А еще, когда ехали, за живот хватался. Как бы кишки у него не  отбили.
КРЁСТНЫЙ. Типун тебе, сынок, на язык!
     Кучер многозначительно покашливает в кулак.
КАТЮША (Кучеру). Что?
КУЧЕР. Расплатиться бы, хозяюшка, надоть.
КАТЮША. Разве с тобой заране не расплатились?
МИША. Как же? Все до копеечки.
КУЧЕР. А по лестнице-то! Да еще такой крутенной! Да на пятый этаж. Хорошо на третий, а то на пятый. Чижолый он у вас. Отъевшийся. Заметно, что из-за стола.
МАМКА. Мог бы такого пассажира, как он, и за бесплатно. Честь тебе, дурашке, оказывают. Вспоминать будешь.
КУЧЕР. Мы к Осипу Иванычу, конечно, со всем нашим уважением, на такое великое дело Бог его сподобил, но уваженье уваженьем, а табачок все равно врозь.
МИША. Мы в дворницкую было сунулись.  Чтоб помогли. Ан нет, заперто. Пришлось самим.
МАМКА. Вот я ужо ему, дворнику нашему (Кучеру.) Ладно. Иди за мной. Раб Божий, калика прохожий. Рассчитаемся с тобой.
     Мамка и кучер покидают прихожую. 
ОСИП. Ничего-о-о.
КАТЮША (Осипу). Не гоже тебе, Ося, тут оставаться. Лучше б в постель. Может, привстанешь? Мы тебе поможем.
ОСИП. Не, еще рано. Полежу.
КАТЮША. На перине-то лучше.
ОСИП. Перина далёко. До нее еще добраться надо. Я тут.
АВДОТЬЯ. За доктором бы.
ОСИП. Отлежусь.
КАТЮША. Завтра никуды ни к кому не поедешь. Отдыхать ото всего будешь. 
АВДОТЬЯ. Как же? Завтра им в воспитательный дом.
КАТЮША. Какой еще воспитательный дом?
АВДОТЬЯ. Выставку рукоделья открывать. Сиротки будут его дожидаться.
ОСИП. Не поеду.
АВДОТЬЯ. Сегодня от принца Ольденбургского специально приезжали. Предупредили, что экипаж специально подадут.
ОСИП. Не поеду.
     Возвращается Мамка.
МАМКА. Воды бы, может, согреть, да помыться ему?
КАТЮША. Согрейте.
ОСИП. Не хочу помыться. Лежать хочу. Боле ничего.
КАТЮША. Ты скажи хошь внятно, чего у тебя болит?
ОСИП. Весь болю.
КАТЮША. Чтоб весь, такого не бывает. Рука, нога.
ОСИП. Весь! С головы до ног… Настасьюшка что делает?
КАТЮША. Спит Настасьюшка. Что ей еще делать?
ОСИП. Это хорошо.
КРЁСТНЫЙ. Ну, нам-то с Мишкой что делать?
КАТЮША. Идите к себе (к Мише.) Ты тоже, должно быть, намахался. На  салюте-то.
МИША. Да уж.
КРЁСТНЫЙ. А ну как Осипа Иваныча перетаскивать понадобится.
ОСИП. Миш, ты здесь?
МИША. Покамест здесь.
ОСИП. Покажись… Мы неправильно с тобой. От того они нас и побили.
МИША. А как правильно?
ОСИП. Нам бы спинами друг к дружке стать. Так-то бы полегче отбиваться б стало. А мы каждый по себе. Вот они нас и раздергали. Жаль, тебя, крёстный, не было.  С тобой бы никто нас не одолел. Ты ж, помню, когда помоложе, хорош был на кулачках.
КАТЮША. Ладно вам. Вояки. Наотбивались. Дядь, ты иди. ( Мише.) Ты тоже.
АВДОТЬЯ. Так за докторами-то не посылать?
КАТЮША. Ось… Ты как сам-то? Сможешь без доктора? Оклемаешься?
ОСИП. Смогу. Они все одно ничего не понимают. Без них лучше. Покойнее. Да я уже, вроде, и ничего (Пробует подняться с пола). Не, еще болит, но уже не так. Еще полежу немного (Возвращает свое прежнее положение на полу).
      Крестный и Миша покидают прихожую.
МАМКА. Так я пошла воду греть.
КАТЮША. Да, согрей. Да побольше. Пожалуй, я тоже помоюсь.
АВДОТЬЯ. Мне-то что прикажете делать?
КАТЮША. Покамест ложись. Понадобишься, я позову.
      Авдотья покидает прихожую.  В прихожей остаются только Катюша и по-прежнему лежащий на полу Осип.
ОСИП. К Ольденбурскому, хоть режьте меня на кусочки, я завтра не поеду. Пущай сами без меня, чего хотят, открывают. Надоело.
     Катюша к чему-то прислушивается.
ОСИП. Что?
КАТЮША. Да, вроде как, Настюшка захныкала… Нет, послышалось… А ну пошли. Хватит тебе рассиживаться (Решительно берет мужа под руки. Осип ей уступает, поднимается с пола на ноги,) Баиньки пошли.

     Короткое затемнение. Когда сцена вновь осветится, мы окажемся в спальной Комисаровых, в глубокой ночи. Глубже уже не бывает. Катюша спит, а Осип, в одной ночной рубашке, у столика. Что-то наливает из графина, пьет. Пробуждается Катюша.
КАТЮША (сонным голосом). Что тебе опять не спится?
ОСИП. Горло решил замочить. Может, тебе налить?
КАТЮША. А что там?
ОСИП. Кажись, морсик какой-то. Ничего. Вкусный. Тетка Мамка заделала. Налить?
КАТЮША. Хорошо. Налей.
      Осип возится у столика, Катюша сладко потягивается.
КАТЮША. А мне сон токо-токо приснился. Будто я на приречном лужке. Во что-то играюсь. Слышу, матушка кричит: «Обеда-а-ать!» Ты звякать начал… Слушай, вот о чем я тут подумала, Может, нам с тобой в деревню уехать?
ОСИП. Какую еще деревню? Где ты ее возьмешь?
КАТЮША. Ты же сам как-то хвастался, будто нам деревню какую-то хотят подарить.
ОСИП. Хвастался. Да не деревню, а целое поместье. Мы ж с тобой помещиками скоро будем.
КАТЮША. Ну, и я про то!
ОСИП. Земли скоко-то. Не знаю точно. В общем, бедствовать не будем. Это уже не деревня. Это по другому называется. Это уже, скорее, селом будет (Подает Катюше наполненную чем-то кружку.)  Ты вот про деревню вспомнила, а я о другом… Не любят ведь нас здесь. В смысле: не уважают. На словах «Осип Иваныч! Осип Иваныч!»,  а на деле – видали они нас с тобой в гробу в белых тапочках. Мы для них, как диковинные зверушки.
КАТЮША (возвращает кружку мужу). Вкусно…
ОСИП. Ты вот про лужок вспомнила, а я, как водили у нас в Молвитино одного ручного ведмедя. Народу набежало. И  не только детишек. Взрослые тоже. Вот и мы для них, примерно, как эти ведмеди.
КАТЮША. С чего ты вдруг?
ОСИП. Я  вот прошлым днем, когда мы с Мишкой на пароход на этот пошли.  Когда они все набросились на нас.  Как будто мы им тут всем на хвост наступили… Устав какой-то придумали. Кто ж знал про этот чертов устав? Я и думать-то про это не думал, что Мишке не дозволено. Знать бы, носа бы не казал. Но и оне тоже. Господа эти. Адмирал этот особенно,  с бородищей. Ну, чего-то не так с Мишкой сделали, так и простили б. Ну, подумаешь, покойный инператор им такое запрещает, чтоб, если ты не дворянин, то и на салют не смотри. Ему-то уже все равно. А они же за это ухватились. Они и рады, чтобы вцепиться. Я им царя, можно сказать, подарил, а они же меня за это…
КАТЮША. Не обращай вниманья. Забудь.
ОСИП. Не, такое не забывается. Они же мне за то, как будто отомстить хотят.
КАТЮША. Может, им завидно?
ОСИП. Может, и так. Хоша, может, и от другого. Мы для них… быдло поганое
КАТЮША. Ну, так уж прямо!
ОСИП.  Они нас за людей не считают. А что осанну поют, это все видимость одна. Я их давно раскусил.
КАТЮША. Может, и так. Может, и видимость. Так что же нам теперича? Ото всего от этого отказаться? У нас ведь уже был нащет этого разговор. Теперича, Ося, уже позно.
ОСИП. Пожалуй.
КАТЮША. Теперича так и будем с этим жить.
ОСИП. Так-то оно так…
КАТЮША. Погоди, кажись, Настасьюшка расхныкалась. Погоди, я гляну.
ОСИП. Нянька там.
КАТЮША. Нянька нянькой, а я ей родная мать. Ее никакая нянька не заменит… Не ломай ты голову, Ося. Счастье на нас невиданное обрушилось, а мы еще чем-то все недовольны. А про деревню ты все ж таки подумай. Ну, может, и не такую, как в детстве. И матушка, когда время обедать, уже не позовет, а все равно нам с тобой в деревне-то будет получше чем здесь.
      Катюша покидает спальную. Осип какое-то время один. Входит бесшумной бесплотной тенью Каракозов.
ОСИП (замечая Каракозова). Сядь. Посиди.
Каракозов присаживается на край кровати, рядом с Осипом.
ОСИП. За чем пришел?
КАРАКОЗОВ. А я тебя заметил.
КОМИСАРОВ. Когда?
КАРАКОЗОВ. Там. На Смоленской. Когда меня казнили.
КОМИСАРОВ. Не, меня там не было. Я не ходил. Ты меня с кем-то путаешь.
КАРАКАЗОВ. Ты рядом с матерью моей стоял.
КОМИСАРОВ. Откуда? Я не знаю твоей матери. В глаза ее ни разу не видел.
КАРАКОЗОВ. У нее и у тебя по свечке было в руках. Все остальные, кто пришел, были без свечек.
КОМИСАРОВ. Тебе привиделось.
КАРАКОЗОВ. Когда уже время пришло, мне мешок на голову накидывать, ваши свечи возьми и потухни. Вот когда мне по-настоящему страшно и стало.  Когда я понял, что меня скоро не станет.
КОМИСАРОВ. То был не я.
    В прихожую ступают Катюша и шестимесячная, в нарядной ночной рубашке Настасьюшка.
КАТЮША. А вот и мы! «Подай ей папаньку и подай». Упрямая. В кого токо такая, не знаю (Замечая Каракозова.) А у нас гости!
ОСИП. Да. Басурман вот. Решил заглянуть к нам на огонек. Попросился. Ну, я его и впустил
КАТЮША. Правильно сделал. Какой дом без гостей? Это уже и не дом. Это тюрьма получается.
    Настасьюшка, завидев отца, бросается к нему, он охотно ее принимает. Ласкаются.
ОСИП. Ласточка ты моя ненаглядная.
КАТЮША (Настасьшке). Мне завидно. И меня обними.
    Настасьюшка показывает пальцем на Каракозова.
КАТЮША. Не  пужайся его. Он не настоящий.
ОСИП (Каракозову). Вот мы хотим с Катюшей в деревню умотать. Думаем что и как. Уедем и Настастьюшку с собой заберем. В деревне нам будет лучше.
КАРАКОЗОВ. Еще бы! Мне бы тоже хотелось.
ОСИП. У нас земля будет. Лес, речка. Мы на лужок с Настасьшкой будем бегать. Цветочки собирать. Венки плести. К нам в окна будут птички заглядывать. Зимой особенно, когда на улице будет холодно. Когда морозы трескучие. А в нашей избушке будет завсегда тепло. Тогда и ты к нам в гости приходи. Мы тебе будем рады. Угостим. А пока…
     За окном раздается громкий хлопок. Скорее всего, это даже выстрел. И все куда-то мгновенно исчезает: сама спальная комната  вместе с находящимися в ней Осипом Комисаровым-Костромским, Катюшей, Настасьюшкой, Каракозовым. Сплошные тишина и темнота. 
АВТОР. Финита ля комедия… Грезы, грезы… Впрочем, отчасти они оправдались, хотя и не сразу. Вначале чинный, чиновный, благопристойный Петербург нашел способ отстраниться от Комисарова тем, что его, образно, разумеется, выражаясь, «забрили», а именно определили юнкером в Павлоградский 2-ой лейб-гусарский полк. Информации о том, как проходила его служба, с гулькин нас. Видимо, звезд с неба он не хватал.  Да и откуда им взяться, этим звездам? В 1877 году был отправлен в отставку в скромном чине ротмистра. Только после этого реализовалась их общая с Катюшей мечта: они перебрались в пожалованное им поместьице в Полтавской губернии. Скромное, тихое. Кусочек плодородной богатой перегноем землицы. Осип Иванович увлекся садоводством и пчеловодством.
     Вроде бы, идиллия, не правда ли? Но вот беда, поползли слухи, что он катастрофически спивается. Если это правда, испытываемое им желание забыться в питии можно объяснить и тем, что обожаемая им дочь Анастасия прожила на этом свете совсем чуть-чуть. Да, Екатерина Евласьевна  сподобилась подарить ему  еще не одного ребенка, но он особенно ценил свою первенькую и бесконечно тосковал по ней.
    Под занавес о жизни Комисаровых-Костромских фактически вообще ничего. Советская историография, понятное дело, не жаловала его своим вниманием. Существуют два резко диаметральных варианта. По одному из вариантов он благополучно жил, поживал и добро наживал. Умер в почтенном возрасте. По варианту второму: он пожил еще немного и умер, якобы, от «белой горячки». Бытует еще и вариант третий, согласно которому он покончил с собой  в один из приступов именно этой горячки. Вы вольны верить любому из этих вариантов. Я отчего-то больше всего склонен верить последнему. 
    У кого-то, наверное, возникнет желание задать мне вопрос: «Ну, и что? Что вы всем этим хотели нам сказать? В качестве кого вы выставляете этого вашего персонажа? Чему назиданием он служит? Нам должно им гордиться, ему симпатизировать, или им брезговать, его порицать? Этого вы хотите от меня добиться? А вот и не получите. Достаточно того, что я представил его вам. Для этого мне пришлось порыться достаточно в архивах, полистать уже пожелтевшие подшивки старых газет, выудить, вытащить на белый свет много деталей. То было моей задачей и я ее, по мере своих силенок, выполнил. А делать заключения, выносить приговоры «Виновен – не виновен. Герой-антигерой. Простак – мудрец».  И тому подобное. Это уже исключительно ваша задача.
     Я же ограничусь лирическим отступлением.   Вот оно. Специально через кавычки, чтобы почетче выделить.
      «О, Русь! Родненькая ты моя сторонушка. Такая разная. Многоречивая. Противоречивая. Чего и кого  только в тебе не понамешано! Аж оторопь берет.
Страна обманутых,  обделенных и разоренных и страна одаренных, цветущих и просвещенных. Страна обиженных, оскорбленных и страна гордых, самонадеянных и устремленных. Страна  безвольных, пассивных и страна фонтанирующих проектами, мечтаниями и планами. Страна гордых, состоятельных, самостоятельных и страна пресмыкающихся, ищущих покровительства у тех, кто, как ей кажется, превосходит ее самое. Страна слепых и провидцев, желанных и вызывающих отвращение, обездоленных и окрыленных.  Страна роскошествующих, упивающихся в богатствах  и страна нищих и убогих. Пьющих чужую кровь и сьтарана истекающих собственной жертвенной кровью. Бражничающих, не знающих удержу ни в чем и умирающих или от жажды или от голода. Страна первопроходцев, открывателей невиданных земель и безнадежно заплутавших в трех соснах.
      Ну, что с тобой поделать? Как с тобой жить? К чему тебя пристегнуть? Как тебя запеленать, зашнуровать, причесать, усмирить, примирить, приладить, пригладить? Как тебя запрячь, на тебя надеть хомут, оседлать,  обуздать? Какими мерками оценить? По какой шкале измерять? Как к тебе подобраться и как, по каким критериям  тебя понимать? Разобраться в этом практически невозможно. Поэтому лучше и не разбираться. Намного лучше полезнее выгоднее  принимать все, как есть. Ничему не перечить. Ничем не возмущаться и ничему не удивляться. Против чего-либо не протестовать, не восставать. Со всем безропотно соглашаться. И на этом, если хотите,  махнуть рукой, успокоиться. А коли не хотите... Если руки, даже после всех безуспешных попыток,  чешутся подогнать ее к какому-то конкретно своему или некоему, упаси Бог, общему стандарту.  Что ж?  Бог, как говорится, вам судья. А я умываю на этом руки. Признаюсь в своей беспомощности и в бессилии. Аминь».
      На этом, пожалуй, и закончим.